Своеобычие царя-батюшки
Александр III во многом, почти во всем, не был похож на освященного вековыми традициями помазанника Божьего, живущего совсем не так, как обычные люди. Он жил и не так как его европейские собратья. Даже вековые традиции европейских дворов, где внешние национальные различия были минимальными, были сразу же нарушены русским монархом. Сделано же это было быстро, неожиданно и в стиле прежних самодержцев, очень любивших менять военную форму. Вспомним хотя бы прадеда Александра – Павла I, а также деда – Николая I. По вступлении на престол Александр немедленно распорядился упростить военную форму и сделать ее более удобной. В этом смысле он действовал в духе Потемкина и Суворова. Но была в этом и другая сторона – форма стала национальной. Всех военнослужащих переодели в полукафтаны и шаровары, перепоясали цветными кушаками, а на головы им надели барашковые шапки.
Прежде всех были переодеты генералы свиты. Когда после введения этого новшества состоялся первый придворный прием, то только один из генералов свиты – необычайно спесивый, заносчивый и недалекий князь А. И. Барятинский, командир Преображенского полка, болезненно гордившийся полковым мундиром и своей принадлежностью к славному аристократическому братству офицеров лейб-гвардии – нарушил приказ и явился на прием в прежнем мундире. Когда министр двора сделал ему замечание, князь ответил, что мужицкой формы он носить не будет. Его ответ был равносилен отставке, и князю пришлось донашивать свой прежний мундир в Париже, но уже частным человеком.
Однако не только лощеных генералов свиты и камергеров двора поражала эта внезапная и резкая перемена в одежде. Даже такой либерал, каким был известный судебный деятель А. Ф. Кони, поразился, увидев на Александре III русскую рубашку с вышитым на рукавах узором.
Другой характерной чертой нового царя была его бережливость, доходившая до предела. Он носил одежду – брюки, тужурку, пальто, полушубок, сапоги – до тех пор, пока они не начинали разваливаться. И тогда царь чинил и латал их до последней возможности, причем и изначально это были самые простые вещи: сапоги были даже не офицерскими, а солдатскими, тужурка – не из тонкого сукна, рубашки – не из-за границы, а из ивановского холста. И жить он стал не в прежних апартаментах Зимнего дворца, а в маленьких комнатках дворца в Гатчине, где до него жили слуги. Новый император навел строгую экономию во всех отраслях государственного управления, особенно сильно урезав расходы дворцового ведомства. Он резко сократил штат министерства двора, уменьшил число слуг и ввел строгий надзор за расходованием денег и в своей семье, и в семьях великих князей. Александр III запретил закупку для своего стола заграничных вин, заменив их крымскими и кавказскими винами, а число балов ограничил четырьмя в год.
Летом царская семья жила в Петергофе, занимая маленький дворец – Александрию, и лишь один раз в сезон устраивала праздник – 22 июля, в день тезоименитства Марии Федоровны. В Александрии, как и в Гатчине, жизнь царя и царицы проходила в непрерывных трудах и заботах, и только после окончания лагерного сбора в Красном Селе, завершавшегося большим парадом, раздачей наград и производством в офицеры, семья уезжала в финские шхеры, где их ждал настоящий отдых. Министры могли приезжать сюда в самых исключительных случаях, а государственные бумаги привозили и увозили фельдъегери. Здесь, среди живописной полудикой природы, в лабиринтах многочисленных островов и каналов, освобожденная от уз дворцового этикета августейшая фамилия ощущала себя обыкновенной счастливой и здоровой, посвящая большую часть времени длительным прогулкам, рыбалке, катанию на лодках.
Иногда семья уезжала в Польшу, в Ловичское княжество, и там с азартом предавалась охотничьим забавам, особенно охоте на оленей. А завершался отпуск чаще всего поездкой в Данию, в замок Бернсторф – родовой замок Дагмары (императрицы Марии Федоровны), где часто собирались со всей Европы ее коронованные сородичи.
Прежде всех были переодеты генералы свиты. Когда после введения этого новшества состоялся первый придворный прием, то только один из генералов свиты – необычайно спесивый, заносчивый и недалекий князь А. И. Барятинский, командир Преображенского полка, болезненно гордившийся полковым мундиром и своей принадлежностью к славному аристократическому братству офицеров лейб-гвардии – нарушил приказ и явился на прием в прежнем мундире. Когда министр двора сделал ему замечание, князь ответил, что мужицкой формы он носить не будет. Его ответ был равносилен отставке, и князю пришлось донашивать свой прежний мундир в Париже, но уже частным человеком.
Однако не только лощеных генералов свиты и камергеров двора поражала эта внезапная и резкая перемена в одежде. Даже такой либерал, каким был известный судебный деятель А. Ф. Кони, поразился, увидев на Александре III русскую рубашку с вышитым на рукавах узором.
Другой характерной чертой нового царя была его бережливость, доходившая до предела. Он носил одежду – брюки, тужурку, пальто, полушубок, сапоги – до тех пор, пока они не начинали разваливаться. И тогда царь чинил и латал их до последней возможности, причем и изначально это были самые простые вещи: сапоги были даже не офицерскими, а солдатскими, тужурка – не из тонкого сукна, рубашки – не из-за границы, а из ивановского холста. И жить он стал не в прежних апартаментах Зимнего дворца, а в маленьких комнатках дворца в Гатчине, где до него жили слуги. Новый император навел строгую экономию во всех отраслях государственного управления, особенно сильно урезав расходы дворцового ведомства. Он резко сократил штат министерства двора, уменьшил число слуг и ввел строгий надзор за расходованием денег и в своей семье, и в семьях великих князей. Александр III запретил закупку для своего стола заграничных вин, заменив их крымскими и кавказскими винами, а число балов ограничил четырьмя в год.
Летом царская семья жила в Петергофе, занимая маленький дворец – Александрию, и лишь один раз в сезон устраивала праздник – 22 июля, в день тезоименитства Марии Федоровны. В Александрии, как и в Гатчине, жизнь царя и царицы проходила в непрерывных трудах и заботах, и только после окончания лагерного сбора в Красном Селе, завершавшегося большим парадом, раздачей наград и производством в офицеры, семья уезжала в финские шхеры, где их ждал настоящий отдых. Министры могли приезжать сюда в самых исключительных случаях, а государственные бумаги привозили и увозили фельдъегери. Здесь, среди живописной полудикой природы, в лабиринтах многочисленных островов и каналов, освобожденная от уз дворцового этикета августейшая фамилия ощущала себя обыкновенной счастливой и здоровой, посвящая большую часть времени длительным прогулкам, рыбалке, катанию на лодках.
Иногда семья уезжала в Польшу, в Ловичское княжество, и там с азартом предавалась охотничьим забавам, особенно охоте на оленей. А завершался отпуск чаще всего поездкой в Данию, в замок Бернсторф – родовой замок Дагмары (императрицы Марии Федоровны), где часто собирались со всей Европы ее коронованные сородичи.
Александр III – музыкант и коллекционер
Сколько желчи вылито было недоброжелателями Александра в связи с его мужиковатостью, неотесанностью и совершенно не царской простотой в быту, выдаваемой ими за скаредность! Сколько стрел было выпущено левыми журналистами и писателями-эмигрантами по поводу его тупости и невосприимчивости к искусству! А он чаще, чем кто-либо, бывал в опере, очень хорошо музицировал, а на тромбоне играл столь искусно, что участвовал солистом в дворцовых квартетах. Еще в 1869 году у цесаревича начал собираться маленький оркестр медных духовых инструментов, в который входил он сам и еще 8 музыкантов – офицеров гвардии. С течением времени кружок разросся и в 1881 году превратился в «Общество любителей духовой музыки». Было бы преувеличением утверждать, что там играли музыканты высокого класса, но репертуар был разнообразен, и оркестранты становились год от года все более искусными.
Александр еще в бытность цесаревичем стал одним из основателей Русского исторического общества, под его покровительством находился Исторический музей в Москве, а что касается приобретения живописи, графики и скульптуры для Эрмитажа и вообще отношения к русским художникам, то на этом имеет смысл остановиться более подробно, использовав воспоминания русского живописца Алексея Петровича Боголюбова (внука А. Н. Радищева). Он известен еще и тем, что в конце жизни основал у себя на родине, в Саратове, прекрасную художественную галерею, носящую и сегодня его имя.
...Вначале он был морским офицером, но его служба на военных кораблях дополнялась занятиями живописью, а вскоре случилось так, что он оставил службу и стал студентом Петербургской академии художеств. Однако море навсегда вошло в его жизнь, и он стал писать разнообразные марины – от морских пейзажей до грандиозных морских баталий, в дальнейшем став соперником самого Айвазовского. В 1853 году, окончив Академию, Боголюбов занял штатную должность художника Главного морского штаба, но через год был поощрен и направлен в Париж пенсионером Академии.
В 1860 г. после 7-летнего совершенствования за границей А. П. Боголюбов возвратился в Петербург и стал профессором живописи. Александр II заказал ему серию полотен по истории военно-морского флота России, начиная с его основания. В 1863 году, когда цесаревич Николай Александрович отправился в путешествие по России, Боголюбов сопровождал его, затем после смерти цесаревича сопровождал в таком же вояже нового наследника престола – Александра Александровича. С этого времени и до смерти Александра III, он был близок к нему и к Марии Федоровне, которой преподавал рисование и вообще образовывал ее по истории искусств.
Боголюбов начал занятия с Марией Федоровной, когда она уже прошла начальную подготовку и работала, хотя и недостаточно уверенно, но очень старательно. За успехами жены Александр Александрович следил постоянно и, заходя в студию к Боголюбову, часто беседовал с ним об археологии и искусстве. Серьезное приобщение к прекрасному началось у цесаревича с осмотра дворцов и музеев Копенгагена. Приезжая туда к тестю и теще, он вместе с Марией Федоровной обходил стекольные заводы, фабрики по производству фаянса и фарфора, мастерские ювелиров, приобретая лучшие образцы производимых там изделий, а затем и старинную мебель, гобелены и самый разнообразный антиквариат. Наконец наступила очередь и картин, и здесь вопреки канонам он стал приобретать полотна современных ему художников, а о школе старых мастеров сказал однажды: «Я должен ее любить, ибо все признают старых мастеров великими, но собственного влечения не имею». Впрочем, в дальнейшем отношение Александра III к старым мастерам переменилось, и он приобретал картины Бларамберга, Ватто и других.
Вскоре в Аничковом дворце Александр отвел два зала под музей. В нем демонстрировались приобретенные им раритеты и коллекция редкостей, купленная у Д. В. Григоровича – автора прославленных повестей «Деревня» и «Антон Горемыка». Григорович был не только писателем, но и выдающимся знатоком искусств; он занимал пост секретаря Общества поощрения художеств и читал лекции по истории искусства цесаревне Марии Федоровне, на которых нередко присутствовал и цесаревич.
В Царскосельском дворце Александр разместил коллекцию картин русских художников (Брюллова, Басина, Сверчкова, Боголюбова, Боровиковского), скульптуры Клодта и др. Все это прививало цесаревичу любовь к рисованию и занятиям живописью, а позже даже и к занятиям реставрацией. После женитьбы Александр и Мария Федоровна не просто отреставрировали Аничков дворец, но совершенно переделали его, превратив в Храм муз, дополненный изящными, подобранными с безукоризненным вкусом произведениями искусства.
В заграничных путешествиях Александр постоянно пополнял свои коллекции. Во время двух своих поездок в Париж он принял от русских художников, находившихся там в то время, звание Почетного попечителя созданного ими Общества взаимной помощи, размещавшегося в доме барона Горация Осиповича Гинцбурга – богача и мецената, щедро покровительствовавшего людям искусства. Посетив мастерские русских художников и выставку их работ, разместившуюся в доме, цесаревич заказал или купил картины у Репина, Поленова, Савицкого, Васнецова, Беггрова, Дмитриева. У Антокольского он купил бронзовые статуи Христа и Петра Великого, а впоследствии приобрел и известнейшие его работы – «Летописец Нестор», «Ермак», «Ярослав Мудрый» и «Умирающий Сократ».
Находясь в Париже, Александр обошел и мастерские многих французских художников, посетив и их патриарха – знаменитого и модного придворного живописца Месонье. Вместе с Марией Федоровной он осмотрел Лувр, Люксембургский дворец, Севрскую фарфоровую фабрику, фабрику гобеленов, а также Академию художеств. Александр приобрел десятки произведений искусства, но венцом всего был осмотр коллекций древностей русского подданного Базилевского, которую он купил за 5,5 млн франков, как только стал императором. Эта коллекция стала основой Отдела древностей Эрмитажа.
Александр еще в бытность цесаревичем стал одним из основателей Русского исторического общества, под его покровительством находился Исторический музей в Москве, а что касается приобретения живописи, графики и скульптуры для Эрмитажа и вообще отношения к русским художникам, то на этом имеет смысл остановиться более подробно, использовав воспоминания русского живописца Алексея Петровича Боголюбова (внука А. Н. Радищева). Он известен еще и тем, что в конце жизни основал у себя на родине, в Саратове, прекрасную художественную галерею, носящую и сегодня его имя.
...Вначале он был морским офицером, но его служба на военных кораблях дополнялась занятиями живописью, а вскоре случилось так, что он оставил службу и стал студентом Петербургской академии художеств. Однако море навсегда вошло в его жизнь, и он стал писать разнообразные марины – от морских пейзажей до грандиозных морских баталий, в дальнейшем став соперником самого Айвазовского. В 1853 году, окончив Академию, Боголюбов занял штатную должность художника Главного морского штаба, но через год был поощрен и направлен в Париж пенсионером Академии.
В 1860 г. после 7-летнего совершенствования за границей А. П. Боголюбов возвратился в Петербург и стал профессором живописи. Александр II заказал ему серию полотен по истории военно-морского флота России, начиная с его основания. В 1863 году, когда цесаревич Николай Александрович отправился в путешествие по России, Боголюбов сопровождал его, затем после смерти цесаревича сопровождал в таком же вояже нового наследника престола – Александра Александровича. С этого времени и до смерти Александра III, он был близок к нему и к Марии Федоровне, которой преподавал рисование и вообще образовывал ее по истории искусств.
Боголюбов начал занятия с Марией Федоровной, когда она уже прошла начальную подготовку и работала, хотя и недостаточно уверенно, но очень старательно. За успехами жены Александр Александрович следил постоянно и, заходя в студию к Боголюбову, часто беседовал с ним об археологии и искусстве. Серьезное приобщение к прекрасному началось у цесаревича с осмотра дворцов и музеев Копенгагена. Приезжая туда к тестю и теще, он вместе с Марией Федоровной обходил стекольные заводы, фабрики по производству фаянса и фарфора, мастерские ювелиров, приобретая лучшие образцы производимых там изделий, а затем и старинную мебель, гобелены и самый разнообразный антиквариат. Наконец наступила очередь и картин, и здесь вопреки канонам он стал приобретать полотна современных ему художников, а о школе старых мастеров сказал однажды: «Я должен ее любить, ибо все признают старых мастеров великими, но собственного влечения не имею». Впрочем, в дальнейшем отношение Александра III к старым мастерам переменилось, и он приобретал картины Бларамберга, Ватто и других.
Вскоре в Аничковом дворце Александр отвел два зала под музей. В нем демонстрировались приобретенные им раритеты и коллекция редкостей, купленная у Д. В. Григоровича – автора прославленных повестей «Деревня» и «Антон Горемыка». Григорович был не только писателем, но и выдающимся знатоком искусств; он занимал пост секретаря Общества поощрения художеств и читал лекции по истории искусства цесаревне Марии Федоровне, на которых нередко присутствовал и цесаревич.
В Царскосельском дворце Александр разместил коллекцию картин русских художников (Брюллова, Басина, Сверчкова, Боголюбова, Боровиковского), скульптуры Клодта и др. Все это прививало цесаревичу любовь к рисованию и занятиям живописью, а позже даже и к занятиям реставрацией. После женитьбы Александр и Мария Федоровна не просто отреставрировали Аничков дворец, но совершенно переделали его, превратив в Храм муз, дополненный изящными, подобранными с безукоризненным вкусом произведениями искусства.
В заграничных путешествиях Александр постоянно пополнял свои коллекции. Во время двух своих поездок в Париж он принял от русских художников, находившихся там в то время, звание Почетного попечителя созданного ими Общества взаимной помощи, размещавшегося в доме барона Горация Осиповича Гинцбурга – богача и мецената, щедро покровительствовавшего людям искусства. Посетив мастерские русских художников и выставку их работ, разместившуюся в доме, цесаревич заказал или купил картины у Репина, Поленова, Савицкого, Васнецова, Беггрова, Дмитриева. У Антокольского он купил бронзовые статуи Христа и Петра Великого, а впоследствии приобрел и известнейшие его работы – «Летописец Нестор», «Ермак», «Ярослав Мудрый» и «Умирающий Сократ».
Находясь в Париже, Александр обошел и мастерские многих французских художников, посетив и их патриарха – знаменитого и модного придворного живописца Месонье. Вместе с Марией Федоровной он осмотрел Лувр, Люксембургский дворец, Севрскую фарфоровую фабрику, фабрику гобеленов, а также Академию художеств. Александр приобрел десятки произведений искусства, но венцом всего был осмотр коллекций древностей русского подданного Базилевского, которую он купил за 5,5 млн франков, как только стал императором. Эта коллекция стала основой Отдела древностей Эрмитажа.
Опровержение старых стереотипов
Нельзя было отказать Александру III и в остроумии. Например, однажды командующий Киевским военным округом М. И. Драгомиров забыл поздравить его с днем рождения и вспомнил об этом лишь на третий день. Недолго думая, генерал послал телеграмму: «Третий день пьем здоровье Вашего Величества», на что сразу получил ответ: «Пора бы и кончить». А когда великий князь Николай Николаевич подал ему прошение о разрешении жениться на петербургской купчихе, Александр учинил такую резолюцию: «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным двором в родстве не был и не буду».
Александр III был совершенно безукоризнен в вопросах семейной морали. Даже в таком насквозь антимонархическом издании, какими были небезызвестные «Новые материалы по биографии российских коронованных особ, составленные на основании заграничных документов», А. Колосов (автор XII тома) писал, что Александр III «не в пример всем своим предшественникам на русском престоле держался строгой семейной морали. Он жил в честном единобрачии с Марией Федоровной, не заведя себе ни второй морганатической жены, ни гарема любовниц». Немалую роль сыграл в этом отношении роман его отца с Е. М. Юрьевской, навсегда ставший для цесаревича образцом того, чего ни в коем случае нельзя делать главе августейшей семьи.
В советской исторической литературе упорно распространялось мнение, что Александр III был горьким пьяницей. При этом всегда ссылались на единственный источник – публикацию беседы выдающегося русского физика П. Н. Лебедева с начальником охраны царя генералом П. А. Черевиным, помещенную в журнале «Голос минувшего» летом 1917 года, когда антимонархизм расцвел необычайно пышным цветом.
П. А. Черевин по воспоминаниям профессора П. Н. Лебедева, был очень смышленый, остроумный и в домашнем обиходе даже добродушный человек. Александра III он боготворил и готов был говорить о нем целыми днями. Черевин с поразительной прямолинейностью делил мир на две половины. На одной, недосягаемо высокой, стояли Александр III, Мария Федоровна и при них, на страже, он – Черевин, на другой – «прочая сволочь», включая и великих князей. Особо выделял он великого князя Владимира Александровича с его «Владимировичами».
Черевин вел приемы посетителей Александра III, иногда отказывая в свидании с ним даже императрице, если царь был очень занят (а он постоянно работал с утра до ночи). Много говорили о том, что Александр III сильно пил. Черевин же свидетельствовал, что хотя царь выпить и любил, но «во благовремении», то есть никогда не пил и капли, пока не были сделаны все дела. Но и тогда никто не видел его пьяным – он только начинал шалить и забавляться. Чтобы не огорчать Марию Федоровну, которую уверили враги, что вино вредно ее царственному супругу, для Александра и Черевина шили сапоги с такими голенищами, в которые входила фляжка с коньяком. И когда царица на минуту отходила от них, они быстро доставали каждый свою фляжку и, усмехаясь, быстро отпивали коньяк.
Александр III был совершенно безукоризнен в вопросах семейной морали. Даже в таком насквозь антимонархическом издании, какими были небезызвестные «Новые материалы по биографии российских коронованных особ, составленные на основании заграничных документов», А. Колосов (автор XII тома) писал, что Александр III «не в пример всем своим предшественникам на русском престоле держался строгой семейной морали. Он жил в честном единобрачии с Марией Федоровной, не заведя себе ни второй морганатической жены, ни гарема любовниц». Немалую роль сыграл в этом отношении роман его отца с Е. М. Юрьевской, навсегда ставший для цесаревича образцом того, чего ни в коем случае нельзя делать главе августейшей семьи.
В советской исторической литературе упорно распространялось мнение, что Александр III был горьким пьяницей. При этом всегда ссылались на единственный источник – публикацию беседы выдающегося русского физика П. Н. Лебедева с начальником охраны царя генералом П. А. Черевиным, помещенную в журнале «Голос минувшего» летом 1917 года, когда антимонархизм расцвел необычайно пышным цветом.
П. А. Черевин по воспоминаниям профессора П. Н. Лебедева, был очень смышленый, остроумный и в домашнем обиходе даже добродушный человек. Александра III он боготворил и готов был говорить о нем целыми днями. Черевин с поразительной прямолинейностью делил мир на две половины. На одной, недосягаемо высокой, стояли Александр III, Мария Федоровна и при них, на страже, он – Черевин, на другой – «прочая сволочь», включая и великих князей. Особо выделял он великого князя Владимира Александровича с его «Владимировичами».
Черевин вел приемы посетителей Александра III, иногда отказывая в свидании с ним даже императрице, если царь был очень занят (а он постоянно работал с утра до ночи). Много говорили о том, что Александр III сильно пил. Черевин же свидетельствовал, что хотя царь выпить и любил, но «во благовремении», то есть никогда не пил и капли, пока не были сделаны все дела. Но и тогда никто не видел его пьяным – он только начинал шалить и забавляться. Чтобы не огорчать Марию Федоровну, которую уверили враги, что вино вредно ее царственному супругу, для Александра и Черевина шили сапоги с такими голенищами, в которые входила фляжка с коньяком. И когда царица на минуту отходила от них, они быстро доставали каждый свою фляжку и, усмехаясь, быстро отпивали коньяк.
Русский царь, а не император всероссийский
Разумеется, Александр III не был ангелом, да и был ли когда-нибудь херувим на русском престоле? И если говорить о негативных качествах нового императора, то это был, прежде всего, его воинствующий национализм, вскоре переросший в шовинизм, что в условиях многонациональной Российской империи было совершенно недопустимо. Насильственная русификация, запрет обучать многих «инородцев» на их родных языках и откровенный антисемитизм тоже были неотъемлемыми чертами Александра III. Уже 3 мая 1882 года были изданы «Временные правила об евреях», запрещавшие им приобретать недвижимость в черте оседлости – Бессарабской, Виленской, Волынской, Гродненской, Ковенской, Минской, Могилевской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсонской, Черниговской и Киевской губерниях. Однако и там евреям нельзя было жить в селах и в городах Киеве, Севастополе и Ялте. Вне черты оседлости имели право жить купцы первой гильдии, лица с высшим и специальным образованием, ремесленники, отставные солдаты и потомки этих категорий еврейского населения. В 1887 году были приняты законы, по которым вводилась процентная норма приема еврейских детей в средние и высшие учебные заведения и городские уездные училища. В черте оседлости эта норма составляла 10 % от общего числа учащихся, вне черты оседлости – 5 %, а в столицах – 3 %. В 1889 году был ограничен доступ евреев в адвокатуру, в 1890 году – запрещены выборы их в земства и городское самоуправление, в 1891–1892 годах из Москвы были выселены 20 000 евреев – отставных солдат и ремесленников вместе с их домочадцами. Во многих городах Российской империи прошли кровавые еврейские погромы, когда на глазах у бездействовавшей полиции пьяные бандиты убивали детей, женщин и стариков, порой истребляя целые семьи.
Из отрицательных качеств не только антисемитизм был свойствен Александру. Другой негативной чертой его характера был определенный сословный обскурантизм. Он считал, что образование не может быть общим достоянием и должно оставаться привилегией дворянства и зажиточных сословий, а простому народу, так называемым «кухаркиным детям», подобает уметь лишь читать, писать и считать. В этом вопросе Александр III полностью разделял взгляды своего наставника Победоносцева, утверждавшего, что истинное просвещение не зависит от количества школ, а зависит от тех, кто в школе учит. Если в школах засели длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление могут дать они детям. Истинное просвещение начинается с морали, а в этом случае гораздо лучшим учителем будет не «ушедший в народ» революционер, а скромный, нравственный и верный царю священник или даже дьячок. Такого рода воззрения были милы, близки и понятны Александру III, и он с готовностью внимал им, тем более что еще два «властителя дум» пели в унисон с Константином Петровичем Победоносцевым. Это были М. Н. Катков и граф Д. А. Толстой.
Из отрицательных качеств не только антисемитизм был свойствен Александру. Другой негативной чертой его характера был определенный сословный обскурантизм. Он считал, что образование не может быть общим достоянием и должно оставаться привилегией дворянства и зажиточных сословий, а простому народу, так называемым «кухаркиным детям», подобает уметь лишь читать, писать и считать. В этом вопросе Александр III полностью разделял взгляды своего наставника Победоносцева, утверждавшего, что истинное просвещение не зависит от количества школ, а зависит от тех, кто в школе учит. Если в школах засели длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление могут дать они детям. Истинное просвещение начинается с морали, а в этом случае гораздо лучшим учителем будет не «ушедший в народ» революционер, а скромный, нравственный и верный царю священник или даже дьячок. Такого рода воззрения были милы, близки и понятны Александру III, и он с готовностью внимал им, тем более что еще два «властителя дум» пели в унисон с Константином Петровичем Победоносцевым. Это были М. Н. Катков и граф Д. А. Толстой.
РОССИЙСКИЕ ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ ДЕЛА
И внутренняя, и внешняя политика с самого начала и до самого конца царствования Александра III определялась концепцией незыблемости самодержавия. Во внутренней политике это означало пересмотр основных положений либеральных реформ второй половины XIX века, во внешней – ознаменовалось сначала союзом с Германией и Австрией, а затем с Францией и Англией. Это позволило России избежать войн во все времена правления Александра III, в конце царствования официально прозванного «Миротворцем».
Контрреформы
Михаил Никифорович Катков (1818–1887), сын мелкого провинциального чиновника, благодаря способностям и трудолюбию блестяще закончил Московский университет и вошел в круг Станкевича, Белинского, Боткина и Бакунина, став одним из первых русских гегельянцев. Уже в молодости он прославился высоким качеством своих переводов с немецкого и английского языков, дав собственные стихотворные переложения Гейне и Шекспира, поражавшие блистательной стилистикой и великолепным слогом. Став затем адъюнктом Московского университета по кафедре философии, он еще более расширил свой кругозор и углубил знания.
В 1851 году Катков был назначен редактором газеты «Московские ведомости», а в 1856 году – редактором журнала «Русский вестник». В 1863 году он выступил с целой серией статей, призывающих правительство беспощадно подавить польскую революцию, так как считал, что свободная Польша – угроза существованию России. Затем он обрушился на «внутренних воров» – русских либералов, поддерживавших польских сотоварищей. Этим Катков окончательно порвал свои старые связи и встал на путь открытой и энергичной поддержки самодержавия. Курс этот он сохранил до конца своих дней, страстно требуя искоренения революционных организаций. После убийства Александра II он писал: «Предлагают много планов, но есть один царский путь. В прежние века имели в виду интересы многих сословий. Но это не царский путь. Трон затем возвышен, чтобы перед ним уравнивалось значение сословий. Единая власть и никакой иной власти в стране, и стомиллионный, только ей покорный народ, – вот истинное царство. Да положит Господь в сердце Государя нашего шествовать именно этим, воистину царским путем, и иметь в виду не прогресс или регресс, не либеральные или реакционные цели, а единственно благо своего стомиллионного народа».
Каткова отличали честность и искренность. Он был совершенно бескорыстен и считал свою публицистическую деятельность государственной службой, называя ее «исполнением долга по совести». К концу жизни он приобрел огромный авторитет и влияние не только в России, но и за рубежом. Многие солидные газеты Европы писали тогда, что из-за смерти Каткова может измениться даже внешняя политика России. И хотя это было сильным преувеличением, многие тогда верили в это, настолько велик был его авторитет.
Другим влиятельнейшим государственным и общественным деятелем был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889), не менее образованный, чем Катков. За спиной графа остался Александровский лицей, кроме того, изначально Толстой получил прекрасное домашнее воспитание. Окончив лицей в 1842 году, Толстой сблизился с М. Е. Салтыковым-Щедриным и поэтом А. Н. Плещеевым, одним из членов кружка Петрашевского. С Плещеевым он был настолько неразлучен и близок, что когда того арестовали и посадили в Петропавловскую крепость, то знавшие их считали, что следом за узником в крепость пойдет и Толстой. Однако к 1860-м годам взгляды его резко изменились, прежде всего из-за того, что Толстой, будучи крупным землевладельцем много потерял с отменой крепостного права. Кроме того, были и сугубо психологические причины: Толстой был скуп и жаден и рассматривал земельную реформу как откровенное посягательство на свой карман. Обладая большим умом и твердой волей, он вместе с тем был коварным, злым и мстительным, что делало его страшным человеком, получившим прозвище «злой гений России».
В коротком, энергично написанном Манифесте от 29 апреля 1881 года, в частности, говорилось: «Но посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления... с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений». Именно для того, чтобы «утверждать и охранять» самодержавную власть, и был вызван на службу находившийся в отставке Д. А. Толстой, которому император предложил пост министра внутренних дел. Это предложение оказалось полной неожиданностью для Толстого, и он сказал, что Александру III неизвестны его убеждения по делам внутреннего управления, и потому царь, не зная взглядов своего министра на сей счет, не может назначить его на такой пост. Когда же Александр III попросил Толстого высказать ему то, что он считает нужным, Дмитрий Андреевич сказал: «Угодно ли будет государю иметь министром человека, который убежден, что реформы прошлого царствования были ошибкой, что у нас было население спокойное, зажиточное, жившее под руководством более образованных людей, что разные отрасли правительственной деятельности друг другу не вредили, правили местными делами агенты правительства под контролем других высших агентов той же власти, а теперь явилось разоренное, нищенское, пьяное население крестьян, разоренное, недовольное дворянство, суды, которые постоянно вредят полиции, 600 говорилен земских, оппозиционных правительству. Поэтому задача министра внутренних дел должна состоять в том, чтобы не развивать, а парализовать все оппозиционное правительству». Александру III такая позиция пришлась по душе.
Через 3 года Толстой при помощи правителя своей канцелярии Алексея Дмитриевича Пазухина и М. Н. Каткова разработал цельную программу контрреформ и стал энергично проводить ее в жизнь, опираясь на поддержку Александра III. Но 25 апреля 1889 года Толстой умер, не закончив реализацию этой программы, однако новая поросль выпестованных им администраторов довела его дело до конца.
В 1885 г. Пазухин опубликовал свою программную статью, обосновывавшую необходимость контрреформ и их основное содержание, первые же мероприятия в таком духе были осуществлены Д. А. Толстым уже летом 1882 года. 18 июня был принят циркуляр о гимназиях, запрещавший обучение в них детей несостоятельных родителей. 27 августа вводились «Временные правила» о печати, устанавливавшие «карательную цензуру», которая могла штрафовать или закрывать на время то или иное издание. Правда, запрещать вообще какое-либо издание могло лишь Совещание министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Синода.
В 1884 году был введен новый устав университетов, отменивший прежний либеральный устав 1863 года и ликвидировавший автономию университетов. Отныне они отдавались под совершеннейший контроль Министерства народного просвещения. В 1887 году подвергли ревизии судебную реформу: процент заседателей-дворян был значительно увеличен, а через 2 года из ведения суда присяжных были изъяты дела о сопротивлении властям и ограничена публичность заседаний. В том же 1889 году был принят закон о земских начальниках, по которому они не выбирались, как прежде, а назначались только из числа дворян министром внутренних дел по представлению местного губернатора и предводителя дворянства. В волости и административная и судебная власть принадлежала ему, а в уезде – уездному съезду земских начальников под председательством местного предводителя дворянства. В развитие этого закона в 1890 году был увеличен процент дворян в уездных земских собраниях. Наконец, в 1892 году были пересмотрены и отдельные положения городской реформы, и из состава избирателей были исключены горожане, обладавшие собственностью до 300 рублей.
В 1851 году Катков был назначен редактором газеты «Московские ведомости», а в 1856 году – редактором журнала «Русский вестник». В 1863 году он выступил с целой серией статей, призывающих правительство беспощадно подавить польскую революцию, так как считал, что свободная Польша – угроза существованию России. Затем он обрушился на «внутренних воров» – русских либералов, поддерживавших польских сотоварищей. Этим Катков окончательно порвал свои старые связи и встал на путь открытой и энергичной поддержки самодержавия. Курс этот он сохранил до конца своих дней, страстно требуя искоренения революционных организаций. После убийства Александра II он писал: «Предлагают много планов, но есть один царский путь. В прежние века имели в виду интересы многих сословий. Но это не царский путь. Трон затем возвышен, чтобы перед ним уравнивалось значение сословий. Единая власть и никакой иной власти в стране, и стомиллионный, только ей покорный народ, – вот истинное царство. Да положит Господь в сердце Государя нашего шествовать именно этим, воистину царским путем, и иметь в виду не прогресс или регресс, не либеральные или реакционные цели, а единственно благо своего стомиллионного народа».
Каткова отличали честность и искренность. Он был совершенно бескорыстен и считал свою публицистическую деятельность государственной службой, называя ее «исполнением долга по совести». К концу жизни он приобрел огромный авторитет и влияние не только в России, но и за рубежом. Многие солидные газеты Европы писали тогда, что из-за смерти Каткова может измениться даже внешняя политика России. И хотя это было сильным преувеличением, многие тогда верили в это, настолько велик был его авторитет.
Другим влиятельнейшим государственным и общественным деятелем был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889), не менее образованный, чем Катков. За спиной графа остался Александровский лицей, кроме того, изначально Толстой получил прекрасное домашнее воспитание. Окончив лицей в 1842 году, Толстой сблизился с М. Е. Салтыковым-Щедриным и поэтом А. Н. Плещеевым, одним из членов кружка Петрашевского. С Плещеевым он был настолько неразлучен и близок, что когда того арестовали и посадили в Петропавловскую крепость, то знавшие их считали, что следом за узником в крепость пойдет и Толстой. Однако к 1860-м годам взгляды его резко изменились, прежде всего из-за того, что Толстой, будучи крупным землевладельцем много потерял с отменой крепостного права. Кроме того, были и сугубо психологические причины: Толстой был скуп и жаден и рассматривал земельную реформу как откровенное посягательство на свой карман. Обладая большим умом и твердой волей, он вместе с тем был коварным, злым и мстительным, что делало его страшным человеком, получившим прозвище «злой гений России».
В коротком, энергично написанном Манифесте от 29 апреля 1881 года, в частности, говорилось: «Но посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления... с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений». Именно для того, чтобы «утверждать и охранять» самодержавную власть, и был вызван на службу находившийся в отставке Д. А. Толстой, которому император предложил пост министра внутренних дел. Это предложение оказалось полной неожиданностью для Толстого, и он сказал, что Александру III неизвестны его убеждения по делам внутреннего управления, и потому царь, не зная взглядов своего министра на сей счет, не может назначить его на такой пост. Когда же Александр III попросил Толстого высказать ему то, что он считает нужным, Дмитрий Андреевич сказал: «Угодно ли будет государю иметь министром человека, который убежден, что реформы прошлого царствования были ошибкой, что у нас было население спокойное, зажиточное, жившее под руководством более образованных людей, что разные отрасли правительственной деятельности друг другу не вредили, правили местными делами агенты правительства под контролем других высших агентов той же власти, а теперь явилось разоренное, нищенское, пьяное население крестьян, разоренное, недовольное дворянство, суды, которые постоянно вредят полиции, 600 говорилен земских, оппозиционных правительству. Поэтому задача министра внутренних дел должна состоять в том, чтобы не развивать, а парализовать все оппозиционное правительству». Александру III такая позиция пришлась по душе.
Через 3 года Толстой при помощи правителя своей канцелярии Алексея Дмитриевича Пазухина и М. Н. Каткова разработал цельную программу контрреформ и стал энергично проводить ее в жизнь, опираясь на поддержку Александра III. Но 25 апреля 1889 года Толстой умер, не закончив реализацию этой программы, однако новая поросль выпестованных им администраторов довела его дело до конца.
В 1885 г. Пазухин опубликовал свою программную статью, обосновывавшую необходимость контрреформ и их основное содержание, первые же мероприятия в таком духе были осуществлены Д. А. Толстым уже летом 1882 года. 18 июня был принят циркуляр о гимназиях, запрещавший обучение в них детей несостоятельных родителей. 27 августа вводились «Временные правила» о печати, устанавливавшие «карательную цензуру», которая могла штрафовать или закрывать на время то или иное издание. Правда, запрещать вообще какое-либо издание могло лишь Совещание министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Синода.
В 1884 году был введен новый устав университетов, отменивший прежний либеральный устав 1863 года и ликвидировавший автономию университетов. Отныне они отдавались под совершеннейший контроль Министерства народного просвещения. В 1887 году подвергли ревизии судебную реформу: процент заседателей-дворян был значительно увеличен, а через 2 года из ведения суда присяжных были изъяты дела о сопротивлении властям и ограничена публичность заседаний. В том же 1889 году был принят закон о земских начальниках, по которому они не выбирались, как прежде, а назначались только из числа дворян министром внутренних дел по представлению местного губернатора и предводителя дворянства. В волости и административная и судебная власть принадлежала ему, а в уезде – уездному съезду земских начальников под председательством местного предводителя дворянства. В развитие этого закона в 1890 году был увеличен процент дворян в уездных земских собраниях. Наконец, в 1892 году были пересмотрены и отдельные положения городской реформы, и из состава избирателей были исключены горожане, обладавшие собственностью до 300 рублей.