Страница:
И потому, приехав в Лубны, он упросил игумена Самуила разрешить ему повидаться с человеком, именующим себя князем Шуйским и живущим в его игумена Самуила - монастыре.
* * *
Анкудинов, узнав о приезде путивльского дьяка, решил, что лучше. всего будет сразу же встретиться с ним и затем как можно дольше водить Мосалитинова за нос, не говоря ему ничего определенного. А вместе с тем в разговорах с ним исподволь выведывать, какие же козни готовит ему царь?
Допустив дьяка к себе в келью, Тимоша стал спрашивать:
- По государеву ли указу ты приехал? Не с замыслом ли каким? Нет ли у тебя подводных людей? Не будет ли мне от тебя какого убийства?
Мосалитинов, крестясь на образа, целуя святое евангелие и божась страшными клятвами, говорил:
- Государь Тимофей Демьянович, спасением души моей и жизнями детишек моих клянусь, что никакого дурна тебе от меня не учинится.
Тимоша, сидя на лавке и поигрывая концами кушака, спрашивал дьяка и вдругорядь и в третий раз. И дьяк все время говорил одно и то же, всякий раз находя новые клятвы и дивясь собственному красноречию.
Анкудинов сказал, наконец:
- Завтра приходи ко мне обедать, дьяк Тимофей. Дело твое не простое, сразу его не решишь.
Мосалитинов униженно кланялся, благодарил за честь, сам же думал; "Ну, доедем мы с тобой до Путивля, там ты у меня по-другому запоешь".
Прошел обед, а за ним - второй - в избе у дьяка. Тимоша явился на обед к Мосалитинову сам седьмой - шесть человек с саблями; и пистолями были при нем, и сам Тарас Кононенко среди них. Однако и на этот раз ехать в Путивль Анкудинов отказался: потребовал привезти ему из Москвы охранную царскую грамоту на имя князя Ивана Васильевича Шуйского.
Мосалитинов чуть не заплакал, услышав новую воровскую хитрость. Однако делать было нечего - и дьяк, пообещав такую грамоту привезти, отъехал на следующий день в Путивль.
* * *
Меж тем, 13 сентября 1650 года, у самого литовского рубежа, посла Унковского догнал ещё один гонец и повелел, не заезжая в Чигирин, направляться в Дубны.
Унковский свернул на Ромны и через Лохвицу добрался до монастыря. Но вора в монастыре не оказалось: уехал не известно куда, и досол, расспросив братию и игумена о худородном подьячишке Тимошке и товарище его - конюховом сыне Костке, уехал в Чигирин.
1 октября посла встретил генеральный писарь Запорожского войска Иван Выговской, правивший всеми делами в отсутствие гетмана, который все ещё был с войском у волошских границ. Выговской разместил посольство и, сославшись на то, что переговоры может вести только гетман, попросил Унковского дождаться возвращения Хмельницкого.
Унковский тайно опросил доверенвнх людей, державших сторону российского государя, и те люди сказали ему, что есть в Киеве некий мещанин по фамилии Левко. И тот мещанин, сказали Унковскому царские доброхоты, жил с вором на одном дворе и добре все о нем знает.
За обещанные Унковским изрядные деньги Левко приехал в Чигирин и поведал послу, что истинно - жил он с князем Шуйским на одном дворе, не раз видел его с Адамом Григорьевичем Киселем и слышал, что князь - близкий Выговскому человек.
Унковский посулил Левко немалую дачу, чтобы он, Левко, Тимошку каким-либо питьем опоил или чем-либо окормил до смерти. И мещанин Левко, потребовав часть денег вперед, пообещал Василию Яковлевичу вора Тимошку уморить.
* * *
После того, как Хмельницкий ушел в поход, Тимошаи Костя жили то у Самуила в Лубнах, то у Киселя в Киеве.
Узнав, что в Чигирин приехал царский посол, Анкудинов и Конюхов поехали туда же, нимало не опасаясь, ибо правил всеми делами в Чигирине их друг Иван Выговской. И на этот раз Тимофей хотел доподлинно выведать, что надобно здесь московскому послу.
Генеральный писарь принял Тимошу, как и прежде, душевно и приветливо:
- Ты, князь Иван, на меня будь надежен и Василия Унковского нисколько не страшись. Здесь я хозяин. Если кому и надобно чего страшиться - то не тебе.
В конце разговора Выговской сказал, где стоит посольство, и Тимоша, оставив коня во дворе Выговского, пошел к посольскому дому. Возле дома встретил он двух слуг Унковского и, назвавшись торговым московским человеком, легко затеял с ними беседу о Москве, о дороге в Чигирин, о местных делах. Нашлись у собеседников и общие знакомые: знал Тимоша свояка Унковского, думного дьяка Михаила Данилова, знал и нескольких торговых людей средней руки.
По совету Выговского Анкудинов направил к московскому послу одного из своих слуг, назначив Унковскому на завтра в полдень свидание в церкви.
Тимоша и Костя весь остаток дня советовались, как им вести себя с послом и что говорить. И хотя и решили стоять на прежнем, покоя в душе ни у того, ни у другого не было.
Тимоша заснул под утро. Снилась ему Вологда, мать, владыка Варлаам, табуны в ночном.
Проснувшись близко к полудню, Тимоша вспомнил ответы рукописного сонника или же "Снов толкователя", что видеть лошадь - ко лжи, а многих лошадей - ко многим вракам. Видеть же попа - к несчастью. И закручинился. Но здесь в дверь постучали и на пороге появился Борис Тимофеевич Грязново, близкий к гетману человек, муж великого разумения. Был Борис из старого дворянского рода и бежал к гетману Богдану, рассорившись со всеми своими родственниками и свойственниками, коих считал много глупее и ниже себя. Бит Борис горд, ни перед кем шапки не ломал, знатность рода не ставил и в грош, и превыше всего ценил ум человека - будь то холоп или князь.
И потому к Ивану Васильевичу Шуйскому испытывал Борис большую приязнь.
Узнав от Выговского о предстоящем свидании Унковского с Шуйским, Борис поспешил к своему приятелю с тем, чтобы укрепить его добрым советом.
Тимоша, увидев Грязново, обрадовался.
- Добрая примета на весь день, когда добрый человек с утра в дом жалует, - сказал он приветливо. Грязново склонил голову, сказал, добродушно ворча;
- Чего это ты, князь, подобно старухе-богомолке о приметах баишь, али худой сон видел?
- Видел, - простодушно признался Тимоша, широко улыбаясь.
- Не о снах да приметах надобно тебе думать. О яви нонешней подумай, - так же ворчливо продолжал Грязново. - Тебе ныне с дьяволом встретиться надлежит и ты духом будь крепок, а умом ясен. И ни на какие его слова отнюдь не прельщайся. Не для того царь послов да гонцов то в Варшаву, то в Чигирин, то в Киев шлет, чтоб тебе милость свою явить - не сын ты ему - супостат. И ты это знай, и ни единому слову Васьки Унковского не верь.
- Да нешто я дитё, - обидчиво возразил Тимоша.
- Знаю, князь Иван, что и умен ты и осторожен, но чем чёрт не шутит, когда бог спит? - засмеялся Борис.
* * *
Когда Анкудинов пришел в церковь, Унковский был уже там. "Видать, тебе увидеться со мной не терпится больше, чем мне с тобой", - подумал Тимоша, вглядываясь в бледное, благообразное лицо царского посла.
Унковский тоже неотрывно глядел в лицо Анкудинову - сурово и спокойно. Оба они сразу же узнали друг друга: хотя и не часто, но встречались в московских приказах по разным бумажным делам.
Тимоша, войдя в церковь, снял шапку, и получилось, что он вместе с угодниками божьими заодно приветствует и Василия Яковлевича. Унковский в ответ еле наклонил голову. Не называя Анкудинова ни по фамилии, ни по имени, Унковский сказал:
- Надобно тебе ехать в Москву.
- Кому это надобно? - спросил Тимоша дерзко.
- Великому государю Алексею Михайловичу, - ответил Унковский с сдерживаемым раздражением.
- Пошто я ему занадобился? Ай жить без меня не может?
- Ты, Тимофей, не дури. Если государь велит - сполняй. Много ты дурного ему учинил, но он все то тебе прощает. А не поедешь, - голос Унковского стал строгим и пугающим, - достанем тебя силой и привезем, где бы ты ни обретался.
- Да зачем я ему - государю? Ежели он меня простил, для чего же меня в Москву требовать? Для награды? - в голосе Анкудинова звенела все та же насмешливая струна, с самого начала раздражавшая Унковского.
- Не холопье дело - рассуждать! - взорвался посол. - ТЫ прежде исполни, что тебе велено, а потом уж увидишь - зачем да почему,
- А я сызмальства в дураках не ходил, и холопом себя никогда не считал! По мне, тот - холоп, кто себя таковым сам понимает, будь он хотя бы боярин, князь, или государев посол!
- Вот как ты заговорил, христопродавец! - покраснев, будто от удушья, закричал Унковский. - За сколько Серебреников продал народ свой, Иуда?!
- Это ты будешь о народе радеть, благодетель? - по-прежнему тихо, но уже без насмешки, а с еле сдерживаемой яростью спросил Анкудинов. - Ты будешь мне говорить о народе? Да вы его десять тысяч раз ограбили, обездолили и продали - ты, твой царь и вся ваша воровская ватажка!
Вы потому и боитесь меня, что я давно вас всех раскусил: понял, какие вы народу отцы и защитники. - Оттого-то и нет вам покоя, оттого-то и ловите вы меня, да только не поймаете. А я до вас когда-нибудь доберусь. Помяни мое слово, холопья душа - господин посол. И тогда не ждите у меня пощады, не будет её вам - народ не даст.
Тимоша повернулся и выскочил из церкви.
Сердце его гулко билось, он тяжело дышал от обиды и ярости, и в мозгу у него все время крутилась одра и та же фраза: "Никогда и ни за что не стану я больше переговаривать с царскими холуями. Никогда и ни за что".
* * *
После свидания в церкви рассерженный и вконец раздосадованный Унковский ещё раз призвал к себе Левко, называя его, впрочем, на московский лад Лёвкой, и из собственных рук дал готовому к убийству мещанину ладную пищаль - сверх посула, хотя и пищаль стоила немалых денег. И с той пищалью Левко ежедень крутился около Тимошиного двора и прятался у дороги, но жил вор очень бережно и казаков возле него было прикормлено много, и Левко, отчаявшись убить Тимошку из пищали, решил подыменщика отравить. Да только не знал, как к тому деду подступиться. И страшась потерять обещанную ему великую мзду, пошел напрямки.
Жил в Чигирине коновал и цирюльник Федор Пятихатка. Левко немного знал Федора, знал, что цирюльник пускает кровь, варит целительные зелья, знает заговоры от дурного глаза и поговаривают - может изготавливать яды для опоя и окорма. Одного не знал Левко, что Федор Пятихатка стародавний приятель Выговского и обо всем, что узнает, либо услышит, немедля сообщает генеральному писарю.
Левко пришел к Федору и попросил у него какого-либо отравного зелья, уверяя цирюльника, что его свояк, живущий на хуторе под Киевом, решил таким образом избавиться от волка, уже задравшего у него четыре овцы.
- А не две ли у того волка ноги? - спросил Пятихатка, - а то дам тебе зелья, а ты его супротив человека спользуешь.
Левко побожился, что никаких лихих замыслов он не имеет, носит крест, и только того и хочет, чтоб помочь свояку.
- Я дам тебе сильного яду, - сказал Федор, - от него не только волк медведь подохнет, но стоить это будет недешево.
Левко, услышав цену, ахнул:
- Дай ведь на такие деньги свояк две дюжины овец купит. Нешо нету у тебя зелья подешевле?
- Есть-то оно есть, да от него и петух может оклематься, а уж если хочешь кого наверняка уморить, то тогда и деньги плати, какие требую - не простое это зелье - заморское, из города Венеции, где проживают по таким делам на весь мир знаменитые мастера.
Делать было нечего и Левко, стеная в душе, отдал Пятихатке золотой червонец: пятую часть обещанной Унковским награды, а взамен подучил щепотку белого порошка, который, по словам цирюльника, не имел ни цвета, ни запаха, без остатка растворяясь в любом питье и в любой пище.
Дал Пятихатка Левко безвредный порошок и в тот же день сообщил обо всем Вытовскому. А генеральный писарь велел следить за киевским мещанином и вскоре узнал, что ходит Левко к московским послам на двор и часто бывает возле двора князя Ивана Васильевича.
И тогда Выговской позвал к себе Тимошу и они быстро договорились о том, что им следует предпринять дальше.
* * *
Левко от радости совсем ошалел, и не помня себя, среди бела дня побежал на подворье к Унковскому.
- Василий Яковлевич, государь! - закричал он с порога, увидев посла, - услышал господь наши молитвы, прямо в руки отдает нам супостата!
Сегодня вечером звал меня к себе за стол ближний Тимошкин друг Костка, бает есть у него ко мне дело, а о том деле лучше нам поговорить в застолье. Я спросил: "Что за дело?" Костка прямо не ответил: "Есть, говорит, одно дело, но не здесь, а в Киеве, только о том даже и не он со мной говорить будет, а некий иной, великий человек, а имя де его пока он мне говорить не станет.
Унковский задумался.
- А не подводный ли Костка человек? - спросил у Левко осторожный посол.
- Что ты, государь, что ты! Костка не в пример хозяину своему весьма простодушен, хитрости за ним никогда никакой не водилось.
- Как-то уж больно хорошо дело слаживается, просто не верится - до чего хорошо.
- Да ведь вот уж неделю брожу с пищалью безо всякого толку, возразил Левко, восторженный идущей в руки удачей.
- Ну, ин ладно, - попробуй, - согласился Унковский, и Левко убежал наряжаться к вечерней трапезе, твердо надеясь, что уж как-нибудь выберет момент и подсыплет яд в кубок ли, в тарелку ли супостату.
Левко решил прибежать пораньше и когда никого ещё за столом не будет, совершить задуманное. Однако, когда он пришел и Костя и Тимофей сидели за накрытым столом, и увидев его на пороге, тотчас же прервали начатый разговор.
Костя встал, радушно распростер объятия:
- Вот, Иван Васильевич, тот доброй человек, о коем мы с тобой только что речь вели, - произнес Костя, обращаясь к Анкудинову.
Тимоша встал, крепко пожал Левко руку, сказал:
- Сей человек мне знаком. Виделись мы не то у Адама Григорьевича Киселя, не то ещё у кого из панов.
Левко подтвердил - именно у Киселя, но добавлять, что не за столом, а всего лишь на подворье - не стал.
Сели за стол, выпили по одной чаре вина, по другой.
- Ты уж нас извиняй, что сидим запросто, без слуг. Дело у нас такое, что никто лишний знать о нем не должен, - сказал Костя.
- Не боярин я поди, - согласился Левко.
- Ну, и ладно, - сказал Тимоша и предложил выпить за здоровье гостя ещё по одной.
Левко заметно захмелел, но помнил твердо - зачем он здесь и что надлежит ему сделать. А гостеприимный хозяин и его веселый друг шутили да отшучивались, говорили да отговаривались, но о деле пока что ни слова не произносили.
Наконец Костя сказал Левко:
- Ты нас за простоту нашу прости. Однако ж когда ты пришел, мы о деле нашем не до конца договорили. И ты на нас обиды не имей, ежели мы в соседнюю горницу выйдем и там за недолгое время обо всем порешим.
- Что вы, господа хорошие, да нешто я боярин, - замахал руками Левко, радуясь великой удаче - остаться одному и все дело в момент завершить.
Тимофей, тяжело опираясь о стол, - "здорово, видать, захмелел", подумал Левко, - с трудом встал и, положив Косте руку на плечо, вышел из комнаты.
Левко трясущимися от нетерпения и страха руками достал маленькую - с ноготок - серебряную коробочку, открыл крышечку и высыпал белый порошок в кубок вору.
Плюхнувшись на лавку, Левко с тревогой стал ждать возвращения к столу Тимофея и Кости, нетерпеливо поглядывая на дверь, на стены, увешанные ятаганами да пищалями.
Наконец оба супостата появились и сели всяк на свое место. Тимоша налил вина: сначала Левко, потом Косте, после всех - себе.
- Ну, Левко, - сказал Тимоша, - задумали мы дело тайное, дело великое.
Левко весь превратился в слух, однако более всего не рассказа ждал ждал, когда выпьет супостат зелье.
Тимоша продолжал:
- Однако ж, по русскому обычаю, чтоб дело то успешно завершилось и не было у нас друг на друга ничего тайного, надобно нам перемениться кубками. Тимоша Костин кубок взял себе, - у Левко сердце едва не выскочило из горла, только успел подумать: "Ах, дурак, надо было обоим ворам зелья подсыпать!" - Косте подал кубок Левко - Левко покрылся холодной испариной, - а свой передвинул на край стола главному затейщику.
"Что же это, господи, - подумал Левко, - выходит я сам себя насмерть отравить должен?" И явственно услышал слова Пятихатки: "Я дам тебе сильного яду. От него не только волк, - медведь подохнет".
Ударом кулака Левко сбросил кубок на пол и выскочил за дверь быстрей, чем если б за ним гнались волки.
Когда он был уже у самых ворот, за спиной у него грянул выстрел, и он, не помня ничего, побежал вперед, круша плетни и путаясь в сухих будяках пустых осенних огородов.
* * *
Когда после этого Унковский ещё раз попытался уговорить Анкудинова встретиться с ним, он получил от Тимофея такое письмо:
"Всякий человек, как говорится в Евангелии, есть ложь. Однако же убийца, по Евангелию же, есть сатана, ибо не стоит во истине и истины нет в нем. Так и ты - человек, а не божий, так как поручал к убийству, прельщая очи убийцы мздой воровскою. Зачем же ты при свете ищешь тьму? И зачем теперь пишешь лукавые письма и в письмах этих ищешь сучок, а не чувствуешь бревна в глазах своих? Лечишь здорового, а сам слеп, учить правым путем ходить, а сам идешь кривой дорогой, как слепец без поводыря... А теперь обидчик, обидь еще, лжец и убийца убивай еще; клеветник, клевещи еще; будет час и не минет месть тебя".
Обо всем случившемся Выговской немедля донес гетману, накануне вернувшемуся в Чигирин из похода на волохов.
Гетман готовился к празднику: он женил своего старшего сына Тимофея на дочери волошского господаря и со дня на день ждал послов, которые ехали с просьбой об этом.
13 октября сватовство началось и Тимоша вместе с Выговским и ещё двумя десятками самых близких гетману людей был приглашен Хмельницким к столу. Московского посла гетман к столу не позвал и видеться с ним не захотел, отговорившись тем, что занят де подготовкой к свадьбе сына. Однако Ивану Выговскому сказал истину - пусть знает, что своевольства гетман ни от кого не потерпит, пусть это будет хотя бы и сам царь, а не просто царский посол.
Сватовство успешно завершилось и волошские послы уехали обратно, когда в Чигирин приехал из Мунтянской земли старец Арсений. Он ехал в Москву и вез с собою, среди прочих бумаг, грамоту к гетману. Была та грамота писана на александрийской бумаге, с вислою печатью красного воска, с собственноручною подписью святейшего. И в той грамоте потонку говорилось и о тимошином воровском странстве.
Арсений хотел вручить патриаршую грамоту в собственные руки гетмана, но Иван Выговской сказал, что мимо него ни один посол к Хмельницкому не ходит и прежде он, генеральный писарь, должен сию грамоту прочесть.
Арсений стоял на своем, но затем ему сказали, что гетман уехал на хутор Суботов и скоро обратно не будет.
Тогда, покорно вздохнув, он отдал грамоту Выговскому и стал ждать.
Гетман приехал неожиданно скоро.
9 ноября он пришел к старцу. Арсений заметил, что Хмельницкий раздражен и зол.
. Не слушая старца, небрежно отодвинув патриаршую грамоту в сторону, гетман сказал:
- Царь не хочет воевать за Украину. Он говорит, что не может порушить клятву, данную полякам. Но ведь папа разрешает католикам нарушать договоры и клятвы, заключенные ими с магометанцами и православными, а царь, если бы хотел, мог бы получить разрешение от четырех вселенских патриархов не соблюдать клятв, данных католикам. Однако царь этого не делает, а патриархи, - Хмельницкий с брезгливой миной на лице повел рукой в сторону грамоты, - делают не то, что бы им следовало.
"Ох и горд ты, пан гетман, - подумал старец Арсений, - а давно ли слезы умиления видел я в твоих глазах, когда встречал тебя у Святой Софии кир Паисий".
И с тем гетман пошел из покоев старца. У порога Хмельницкий приостановился и добавил:
- А что патриарх писал с тобою о Шуйском, чтоб отослать его к царю, то у нас такого не повелось, хотя б он и самого короля забил. Из Сечи выдачи нет.
Однако ещё через два дня Иван Выговской позвал старца к себе и сказал ему:
- Отче, вот грамота моя к пресветлому государю Алексею Михайловичу. Подписана сия грамота паном гетманом и в ней государю ведомо учиняется, что пан гетман ради любви к государю и ради союза и мира меж нашими странами повелел того человека, что называет себя Шуйским, из своей земли выслать и нигде тому человеку в казачьих городах не жить.
Старец поклонился, вздохнул смиренно, но за талую малую малость даже спасибо не сказав, вышел вон.
А в обед призвал Арсений к своему столу подписка, синеглазого хлопчика, что писал путевые, отпускные, опасные да проезжие грамоты, и спросил:
- А куды это поехал ныне приятель мой, Шуйский князь? Столь поспешал, что и проститься со мною забыл. И хлопчик в простоте душевной ответил:
- Писал я ему, святый отче, и человеку его проезжие листы через волошскую землю до венгер, к трансильванскому князю Юрию Ракоци.
Глава двадцатая.. Александр Костка
Анкудинов и Конюхов ехали к семиградскому князю Юрию Ракоци с тайным повелением гетмана - склонить венгров к военному союзу против Польши. Выполнив это поручение, они должны были с такой же целью проехать в Швецию и заключить антилольский союз с королевой Христиной Ваза - кузиной Яна Казимира.
Юрий Ракоци - молодой человек, полный воинственных устремлений и боевого пылаг-восторженно отнесся к предложению гетмана. Он принял послов с таким радушием и гостеприимством, какого ни Тимоша, ни Костя ещё нигде не встречали.
Князь Ракоци проникся особым доверием к посланцам Хмельницкого и обсуждал с Тимофеем не только дипломатические вопросы, но и предполагаемый ход будущих военных действий.
Ракоци считал, что в предстоящей войне следует нанести удар одновременно с двух сторон: Хмельницкому - па Варшаву, а его войскам - на Краков. Внутри Польши, говорил Ракоци, у него, так же как и у Хмельницкого, найдется немало доброхотов и они-то и помогут решить исход войны в пользу союзников, взорвав Речь Посполиту изнутри.
- Я познакомлю вас, князь Яган, с человеком, который сделает это, сказал однажды Ракоци Тимоше. - Вам будет тем более интересно знакомство с ним, что его судьба напоминает вашу.
Тимоша не придал словам Ракоци особого значения, но однажды князь представил ему невысокого рыжеватого мужчину лет двадцати-двадцати двух.
- Александр Лев Костка, - сказал князь Ракоци и, указав раскрытой ладонью на рыжеватого, добавил: - сын покойного короля Речи Посполитой Владислава.
Костка чуть церемонно и вместе с тем как-то печально наклонил голову.
Тимоша внимательно поглядел на него. Александр был бледен, с синими кругами под коричневыми, чуть навыкате глазами. Одет он был в черный костюм: куртку с пышными рукавами и плотно облегавшие рейтузы, подчеркивающие кривизну ног.
- Князь Яган Синенсис, - произнес Ракоци и тем же жестом, каким представлял Костку, представил Тимошу.
Тимоша наклонил голову и, шагнув навстречу Костке, протянул руку. Рукопожатие Костки показалось Тимоше слабым и вялым, рука - холодной.
Ракоци молча откланялся и оставил Тимошу и Александра одних.
Вначале и Анкудинов, и Костка испытали смущение и замешательство, не зная даже, с чего следует начать разговор. Затем Костка спросил:
- Давно вы при дворе князя Юрия?
Тимоша ответил, что два месяца назад он приехал в Семиградье, но вскоре поедет дальше - в Швецию.
- Князь был прав, познакомив нас, - сказал Костка. - Два года назад я был в Стокгольме и, возможно, мой опыт общения с королевой Христиной будет для вас полезен.
Тимоша удивился, как быстро нашли они нужную тему и с благодарностью взглянул в глаза собеседника. Они поразили Тимошу глубокой, неизбывной тоской, которую можно было привить за скуку, но можно было прочесть и затаенное долголетнее страдание.
- Вы были в Стокгольме по деду или же вас привели туда странствия? спросил Тимоша.
- Меня посылал к Христине Ваза мой отец - Владислав Ваза. Я был официальным послом Речи Посполитой. при её дворе. Отец был одержим идеей союза всех европейских держав против турок и отводил шведам важное место в создаваемой им коалиции. Когда я находился в Стокгольме, отец умер, и я, не желая жить в Польше, избрал для себя двор благородного и честного Ракоци.
Тимоша вспомнил, что, кажется, у Владислава был ещё один сын - совсем младенец, но о двадцатилетнем сыне - наследнике престола он ничего не слышал. Немного помолчав, Тимоша спросил Александра:
- Значит, ваш дядя, Ян Казимир, занял престол Речи Посполитой помимо вас?
- Я незаконный сын Владислава Вазы, - просто и привычно ответил Александр. Моя мать простая мелкопоместная шляхтенка Текля Бзовская. При крещении я был наречен Шимоном Бзовским, но затем отец отдал меня в богатую и знатную семью магнатов Костка. Я унаследовал их имя и стал пажем польской королевы. Я не признан наследником моего отца, хотя отец нынешнего короля Яна Казимира - Сигизмунд - мой родной дед. Но Ян Казимир делает вид, что не знает о моем существовании и это-то более всего задевает меня.
Костка взглянул прямо в глаза Тимоше.
- Князь Ракоци говорил мне, - сказал он, - что ваш дед тоже был королем московским, и что нынешний русский король незаконно, помимо вас, держит за собою престол вашего деда.
- Да, это так, - ответил Тимоша, - и я намерен восстановить справедливость.
- Как?! Как можно добиться справедливости?! - воскликнул Александр, нервно вскидывая тонкие, не по росту длинные руки.
- Есть только одна сила, которая может отбирать короны и троны и давать их достойным. Эта сила - народ. Раньше я так не думал, но мое пребывание у гетмана Хмельницкого окончательно убедило меня в этом. Народ Украины сломал шляхетские сабли, растоптал прапоры, расшитые белыми орлами, изгнал помещиков и судей. И любой народ у себя дома может сделать то же самое.
* * *
Анкудинов, узнав о приезде путивльского дьяка, решил, что лучше. всего будет сразу же встретиться с ним и затем как можно дольше водить Мосалитинова за нос, не говоря ему ничего определенного. А вместе с тем в разговорах с ним исподволь выведывать, какие же козни готовит ему царь?
Допустив дьяка к себе в келью, Тимоша стал спрашивать:
- По государеву ли указу ты приехал? Не с замыслом ли каким? Нет ли у тебя подводных людей? Не будет ли мне от тебя какого убийства?
Мосалитинов, крестясь на образа, целуя святое евангелие и божась страшными клятвами, говорил:
- Государь Тимофей Демьянович, спасением души моей и жизнями детишек моих клянусь, что никакого дурна тебе от меня не учинится.
Тимоша, сидя на лавке и поигрывая концами кушака, спрашивал дьяка и вдругорядь и в третий раз. И дьяк все время говорил одно и то же, всякий раз находя новые клятвы и дивясь собственному красноречию.
Анкудинов сказал, наконец:
- Завтра приходи ко мне обедать, дьяк Тимофей. Дело твое не простое, сразу его не решишь.
Мосалитинов униженно кланялся, благодарил за честь, сам же думал; "Ну, доедем мы с тобой до Путивля, там ты у меня по-другому запоешь".
Прошел обед, а за ним - второй - в избе у дьяка. Тимоша явился на обед к Мосалитинову сам седьмой - шесть человек с саблями; и пистолями были при нем, и сам Тарас Кононенко среди них. Однако и на этот раз ехать в Путивль Анкудинов отказался: потребовал привезти ему из Москвы охранную царскую грамоту на имя князя Ивана Васильевича Шуйского.
Мосалитинов чуть не заплакал, услышав новую воровскую хитрость. Однако делать было нечего - и дьяк, пообещав такую грамоту привезти, отъехал на следующий день в Путивль.
* * *
Меж тем, 13 сентября 1650 года, у самого литовского рубежа, посла Унковского догнал ещё один гонец и повелел, не заезжая в Чигирин, направляться в Дубны.
Унковский свернул на Ромны и через Лохвицу добрался до монастыря. Но вора в монастыре не оказалось: уехал не известно куда, и досол, расспросив братию и игумена о худородном подьячишке Тимошке и товарище его - конюховом сыне Костке, уехал в Чигирин.
1 октября посла встретил генеральный писарь Запорожского войска Иван Выговской, правивший всеми делами в отсутствие гетмана, который все ещё был с войском у волошских границ. Выговской разместил посольство и, сославшись на то, что переговоры может вести только гетман, попросил Унковского дождаться возвращения Хмельницкого.
Унковский тайно опросил доверенвнх людей, державших сторону российского государя, и те люди сказали ему, что есть в Киеве некий мещанин по фамилии Левко. И тот мещанин, сказали Унковскому царские доброхоты, жил с вором на одном дворе и добре все о нем знает.
За обещанные Унковским изрядные деньги Левко приехал в Чигирин и поведал послу, что истинно - жил он с князем Шуйским на одном дворе, не раз видел его с Адамом Григорьевичем Киселем и слышал, что князь - близкий Выговскому человек.
Унковский посулил Левко немалую дачу, чтобы он, Левко, Тимошку каким-либо питьем опоил или чем-либо окормил до смерти. И мещанин Левко, потребовав часть денег вперед, пообещал Василию Яковлевичу вора Тимошку уморить.
* * *
После того, как Хмельницкий ушел в поход, Тимошаи Костя жили то у Самуила в Лубнах, то у Киселя в Киеве.
Узнав, что в Чигирин приехал царский посол, Анкудинов и Конюхов поехали туда же, нимало не опасаясь, ибо правил всеми делами в Чигирине их друг Иван Выговской. И на этот раз Тимофей хотел доподлинно выведать, что надобно здесь московскому послу.
Генеральный писарь принял Тимошу, как и прежде, душевно и приветливо:
- Ты, князь Иван, на меня будь надежен и Василия Унковского нисколько не страшись. Здесь я хозяин. Если кому и надобно чего страшиться - то не тебе.
В конце разговора Выговской сказал, где стоит посольство, и Тимоша, оставив коня во дворе Выговского, пошел к посольскому дому. Возле дома встретил он двух слуг Унковского и, назвавшись торговым московским человеком, легко затеял с ними беседу о Москве, о дороге в Чигирин, о местных делах. Нашлись у собеседников и общие знакомые: знал Тимоша свояка Унковского, думного дьяка Михаила Данилова, знал и нескольких торговых людей средней руки.
По совету Выговского Анкудинов направил к московскому послу одного из своих слуг, назначив Унковскому на завтра в полдень свидание в церкви.
Тимоша и Костя весь остаток дня советовались, как им вести себя с послом и что говорить. И хотя и решили стоять на прежнем, покоя в душе ни у того, ни у другого не было.
Тимоша заснул под утро. Снилась ему Вологда, мать, владыка Варлаам, табуны в ночном.
Проснувшись близко к полудню, Тимоша вспомнил ответы рукописного сонника или же "Снов толкователя", что видеть лошадь - ко лжи, а многих лошадей - ко многим вракам. Видеть же попа - к несчастью. И закручинился. Но здесь в дверь постучали и на пороге появился Борис Тимофеевич Грязново, близкий к гетману человек, муж великого разумения. Был Борис из старого дворянского рода и бежал к гетману Богдану, рассорившись со всеми своими родственниками и свойственниками, коих считал много глупее и ниже себя. Бит Борис горд, ни перед кем шапки не ломал, знатность рода не ставил и в грош, и превыше всего ценил ум человека - будь то холоп или князь.
И потому к Ивану Васильевичу Шуйскому испытывал Борис большую приязнь.
Узнав от Выговского о предстоящем свидании Унковского с Шуйским, Борис поспешил к своему приятелю с тем, чтобы укрепить его добрым советом.
Тимоша, увидев Грязново, обрадовался.
- Добрая примета на весь день, когда добрый человек с утра в дом жалует, - сказал он приветливо. Грязново склонил голову, сказал, добродушно ворча;
- Чего это ты, князь, подобно старухе-богомолке о приметах баишь, али худой сон видел?
- Видел, - простодушно признался Тимоша, широко улыбаясь.
- Не о снах да приметах надобно тебе думать. О яви нонешней подумай, - так же ворчливо продолжал Грязново. - Тебе ныне с дьяволом встретиться надлежит и ты духом будь крепок, а умом ясен. И ни на какие его слова отнюдь не прельщайся. Не для того царь послов да гонцов то в Варшаву, то в Чигирин, то в Киев шлет, чтоб тебе милость свою явить - не сын ты ему - супостат. И ты это знай, и ни единому слову Васьки Унковского не верь.
- Да нешто я дитё, - обидчиво возразил Тимоша.
- Знаю, князь Иван, что и умен ты и осторожен, но чем чёрт не шутит, когда бог спит? - засмеялся Борис.
* * *
Когда Анкудинов пришел в церковь, Унковский был уже там. "Видать, тебе увидеться со мной не терпится больше, чем мне с тобой", - подумал Тимоша, вглядываясь в бледное, благообразное лицо царского посла.
Унковский тоже неотрывно глядел в лицо Анкудинову - сурово и спокойно. Оба они сразу же узнали друг друга: хотя и не часто, но встречались в московских приказах по разным бумажным делам.
Тимоша, войдя в церковь, снял шапку, и получилось, что он вместе с угодниками божьими заодно приветствует и Василия Яковлевича. Унковский в ответ еле наклонил голову. Не называя Анкудинова ни по фамилии, ни по имени, Унковский сказал:
- Надобно тебе ехать в Москву.
- Кому это надобно? - спросил Тимоша дерзко.
- Великому государю Алексею Михайловичу, - ответил Унковский с сдерживаемым раздражением.
- Пошто я ему занадобился? Ай жить без меня не может?
- Ты, Тимофей, не дури. Если государь велит - сполняй. Много ты дурного ему учинил, но он все то тебе прощает. А не поедешь, - голос Унковского стал строгим и пугающим, - достанем тебя силой и привезем, где бы ты ни обретался.
- Да зачем я ему - государю? Ежели он меня простил, для чего же меня в Москву требовать? Для награды? - в голосе Анкудинова звенела все та же насмешливая струна, с самого начала раздражавшая Унковского.
- Не холопье дело - рассуждать! - взорвался посол. - ТЫ прежде исполни, что тебе велено, а потом уж увидишь - зачем да почему,
- А я сызмальства в дураках не ходил, и холопом себя никогда не считал! По мне, тот - холоп, кто себя таковым сам понимает, будь он хотя бы боярин, князь, или государев посол!
- Вот как ты заговорил, христопродавец! - покраснев, будто от удушья, закричал Унковский. - За сколько Серебреников продал народ свой, Иуда?!
- Это ты будешь о народе радеть, благодетель? - по-прежнему тихо, но уже без насмешки, а с еле сдерживаемой яростью спросил Анкудинов. - Ты будешь мне говорить о народе? Да вы его десять тысяч раз ограбили, обездолили и продали - ты, твой царь и вся ваша воровская ватажка!
Вы потому и боитесь меня, что я давно вас всех раскусил: понял, какие вы народу отцы и защитники. - Оттого-то и нет вам покоя, оттого-то и ловите вы меня, да только не поймаете. А я до вас когда-нибудь доберусь. Помяни мое слово, холопья душа - господин посол. И тогда не ждите у меня пощады, не будет её вам - народ не даст.
Тимоша повернулся и выскочил из церкви.
Сердце его гулко билось, он тяжело дышал от обиды и ярости, и в мозгу у него все время крутилась одра и та же фраза: "Никогда и ни за что не стану я больше переговаривать с царскими холуями. Никогда и ни за что".
* * *
После свидания в церкви рассерженный и вконец раздосадованный Унковский ещё раз призвал к себе Левко, называя его, впрочем, на московский лад Лёвкой, и из собственных рук дал готовому к убийству мещанину ладную пищаль - сверх посула, хотя и пищаль стоила немалых денег. И с той пищалью Левко ежедень крутился около Тимошиного двора и прятался у дороги, но жил вор очень бережно и казаков возле него было прикормлено много, и Левко, отчаявшись убить Тимошку из пищали, решил подыменщика отравить. Да только не знал, как к тому деду подступиться. И страшась потерять обещанную ему великую мзду, пошел напрямки.
Жил в Чигирине коновал и цирюльник Федор Пятихатка. Левко немного знал Федора, знал, что цирюльник пускает кровь, варит целительные зелья, знает заговоры от дурного глаза и поговаривают - может изготавливать яды для опоя и окорма. Одного не знал Левко, что Федор Пятихатка стародавний приятель Выговского и обо всем, что узнает, либо услышит, немедля сообщает генеральному писарю.
Левко пришел к Федору и попросил у него какого-либо отравного зелья, уверяя цирюльника, что его свояк, живущий на хуторе под Киевом, решил таким образом избавиться от волка, уже задравшего у него четыре овцы.
- А не две ли у того волка ноги? - спросил Пятихатка, - а то дам тебе зелья, а ты его супротив человека спользуешь.
Левко побожился, что никаких лихих замыслов он не имеет, носит крест, и только того и хочет, чтоб помочь свояку.
- Я дам тебе сильного яду, - сказал Федор, - от него не только волк медведь подохнет, но стоить это будет недешево.
Левко, услышав цену, ахнул:
- Дай ведь на такие деньги свояк две дюжины овец купит. Нешо нету у тебя зелья подешевле?
- Есть-то оно есть, да от него и петух может оклематься, а уж если хочешь кого наверняка уморить, то тогда и деньги плати, какие требую - не простое это зелье - заморское, из города Венеции, где проживают по таким делам на весь мир знаменитые мастера.
Делать было нечего и Левко, стеная в душе, отдал Пятихатке золотой червонец: пятую часть обещанной Унковским награды, а взамен подучил щепотку белого порошка, который, по словам цирюльника, не имел ни цвета, ни запаха, без остатка растворяясь в любом питье и в любой пище.
Дал Пятихатка Левко безвредный порошок и в тот же день сообщил обо всем Вытовскому. А генеральный писарь велел следить за киевским мещанином и вскоре узнал, что ходит Левко к московским послам на двор и часто бывает возле двора князя Ивана Васильевича.
И тогда Выговской позвал к себе Тимошу и они быстро договорились о том, что им следует предпринять дальше.
* * *
Левко от радости совсем ошалел, и не помня себя, среди бела дня побежал на подворье к Унковскому.
- Василий Яковлевич, государь! - закричал он с порога, увидев посла, - услышал господь наши молитвы, прямо в руки отдает нам супостата!
Сегодня вечером звал меня к себе за стол ближний Тимошкин друг Костка, бает есть у него ко мне дело, а о том деле лучше нам поговорить в застолье. Я спросил: "Что за дело?" Костка прямо не ответил: "Есть, говорит, одно дело, но не здесь, а в Киеве, только о том даже и не он со мной говорить будет, а некий иной, великий человек, а имя де его пока он мне говорить не станет.
Унковский задумался.
- А не подводный ли Костка человек? - спросил у Левко осторожный посол.
- Что ты, государь, что ты! Костка не в пример хозяину своему весьма простодушен, хитрости за ним никогда никакой не водилось.
- Как-то уж больно хорошо дело слаживается, просто не верится - до чего хорошо.
- Да ведь вот уж неделю брожу с пищалью безо всякого толку, возразил Левко, восторженный идущей в руки удачей.
- Ну, ин ладно, - попробуй, - согласился Унковский, и Левко убежал наряжаться к вечерней трапезе, твердо надеясь, что уж как-нибудь выберет момент и подсыплет яд в кубок ли, в тарелку ли супостату.
Левко решил прибежать пораньше и когда никого ещё за столом не будет, совершить задуманное. Однако, когда он пришел и Костя и Тимофей сидели за накрытым столом, и увидев его на пороге, тотчас же прервали начатый разговор.
Костя встал, радушно распростер объятия:
- Вот, Иван Васильевич, тот доброй человек, о коем мы с тобой только что речь вели, - произнес Костя, обращаясь к Анкудинову.
Тимоша встал, крепко пожал Левко руку, сказал:
- Сей человек мне знаком. Виделись мы не то у Адама Григорьевича Киселя, не то ещё у кого из панов.
Левко подтвердил - именно у Киселя, но добавлять, что не за столом, а всего лишь на подворье - не стал.
Сели за стол, выпили по одной чаре вина, по другой.
- Ты уж нас извиняй, что сидим запросто, без слуг. Дело у нас такое, что никто лишний знать о нем не должен, - сказал Костя.
- Не боярин я поди, - согласился Левко.
- Ну, и ладно, - сказал Тимоша и предложил выпить за здоровье гостя ещё по одной.
Левко заметно захмелел, но помнил твердо - зачем он здесь и что надлежит ему сделать. А гостеприимный хозяин и его веселый друг шутили да отшучивались, говорили да отговаривались, но о деле пока что ни слова не произносили.
Наконец Костя сказал Левко:
- Ты нас за простоту нашу прости. Однако ж когда ты пришел, мы о деле нашем не до конца договорили. И ты на нас обиды не имей, ежели мы в соседнюю горницу выйдем и там за недолгое время обо всем порешим.
- Что вы, господа хорошие, да нешто я боярин, - замахал руками Левко, радуясь великой удаче - остаться одному и все дело в момент завершить.
Тимофей, тяжело опираясь о стол, - "здорово, видать, захмелел", подумал Левко, - с трудом встал и, положив Косте руку на плечо, вышел из комнаты.
Левко трясущимися от нетерпения и страха руками достал маленькую - с ноготок - серебряную коробочку, открыл крышечку и высыпал белый порошок в кубок вору.
Плюхнувшись на лавку, Левко с тревогой стал ждать возвращения к столу Тимофея и Кости, нетерпеливо поглядывая на дверь, на стены, увешанные ятаганами да пищалями.
Наконец оба супостата появились и сели всяк на свое место. Тимоша налил вина: сначала Левко, потом Косте, после всех - себе.
- Ну, Левко, - сказал Тимоша, - задумали мы дело тайное, дело великое.
Левко весь превратился в слух, однако более всего не рассказа ждал ждал, когда выпьет супостат зелье.
Тимоша продолжал:
- Однако ж, по русскому обычаю, чтоб дело то успешно завершилось и не было у нас друг на друга ничего тайного, надобно нам перемениться кубками. Тимоша Костин кубок взял себе, - у Левко сердце едва не выскочило из горла, только успел подумать: "Ах, дурак, надо было обоим ворам зелья подсыпать!" - Косте подал кубок Левко - Левко покрылся холодной испариной, - а свой передвинул на край стола главному затейщику.
"Что же это, господи, - подумал Левко, - выходит я сам себя насмерть отравить должен?" И явственно услышал слова Пятихатки: "Я дам тебе сильного яду. От него не только волк, - медведь подохнет".
Ударом кулака Левко сбросил кубок на пол и выскочил за дверь быстрей, чем если б за ним гнались волки.
Когда он был уже у самых ворот, за спиной у него грянул выстрел, и он, не помня ничего, побежал вперед, круша плетни и путаясь в сухих будяках пустых осенних огородов.
* * *
Когда после этого Унковский ещё раз попытался уговорить Анкудинова встретиться с ним, он получил от Тимофея такое письмо:
"Всякий человек, как говорится в Евангелии, есть ложь. Однако же убийца, по Евангелию же, есть сатана, ибо не стоит во истине и истины нет в нем. Так и ты - человек, а не божий, так как поручал к убийству, прельщая очи убийцы мздой воровскою. Зачем же ты при свете ищешь тьму? И зачем теперь пишешь лукавые письма и в письмах этих ищешь сучок, а не чувствуешь бревна в глазах своих? Лечишь здорового, а сам слеп, учить правым путем ходить, а сам идешь кривой дорогой, как слепец без поводыря... А теперь обидчик, обидь еще, лжец и убийца убивай еще; клеветник, клевещи еще; будет час и не минет месть тебя".
Обо всем случившемся Выговской немедля донес гетману, накануне вернувшемуся в Чигирин из похода на волохов.
Гетман готовился к празднику: он женил своего старшего сына Тимофея на дочери волошского господаря и со дня на день ждал послов, которые ехали с просьбой об этом.
13 октября сватовство началось и Тимоша вместе с Выговским и ещё двумя десятками самых близких гетману людей был приглашен Хмельницким к столу. Московского посла гетман к столу не позвал и видеться с ним не захотел, отговорившись тем, что занят де подготовкой к свадьбе сына. Однако Ивану Выговскому сказал истину - пусть знает, что своевольства гетман ни от кого не потерпит, пусть это будет хотя бы и сам царь, а не просто царский посол.
Сватовство успешно завершилось и волошские послы уехали обратно, когда в Чигирин приехал из Мунтянской земли старец Арсений. Он ехал в Москву и вез с собою, среди прочих бумаг, грамоту к гетману. Была та грамота писана на александрийской бумаге, с вислою печатью красного воска, с собственноручною подписью святейшего. И в той грамоте потонку говорилось и о тимошином воровском странстве.
Арсений хотел вручить патриаршую грамоту в собственные руки гетмана, но Иван Выговской сказал, что мимо него ни один посол к Хмельницкому не ходит и прежде он, генеральный писарь, должен сию грамоту прочесть.
Арсений стоял на своем, но затем ему сказали, что гетман уехал на хутор Суботов и скоро обратно не будет.
Тогда, покорно вздохнув, он отдал грамоту Выговскому и стал ждать.
Гетман приехал неожиданно скоро.
9 ноября он пришел к старцу. Арсений заметил, что Хмельницкий раздражен и зол.
. Не слушая старца, небрежно отодвинув патриаршую грамоту в сторону, гетман сказал:
- Царь не хочет воевать за Украину. Он говорит, что не может порушить клятву, данную полякам. Но ведь папа разрешает католикам нарушать договоры и клятвы, заключенные ими с магометанцами и православными, а царь, если бы хотел, мог бы получить разрешение от четырех вселенских патриархов не соблюдать клятв, данных католикам. Однако царь этого не делает, а патриархи, - Хмельницкий с брезгливой миной на лице повел рукой в сторону грамоты, - делают не то, что бы им следовало.
"Ох и горд ты, пан гетман, - подумал старец Арсений, - а давно ли слезы умиления видел я в твоих глазах, когда встречал тебя у Святой Софии кир Паисий".
И с тем гетман пошел из покоев старца. У порога Хмельницкий приостановился и добавил:
- А что патриарх писал с тобою о Шуйском, чтоб отослать его к царю, то у нас такого не повелось, хотя б он и самого короля забил. Из Сечи выдачи нет.
Однако ещё через два дня Иван Выговской позвал старца к себе и сказал ему:
- Отче, вот грамота моя к пресветлому государю Алексею Михайловичу. Подписана сия грамота паном гетманом и в ней государю ведомо учиняется, что пан гетман ради любви к государю и ради союза и мира меж нашими странами повелел того человека, что называет себя Шуйским, из своей земли выслать и нигде тому человеку в казачьих городах не жить.
Старец поклонился, вздохнул смиренно, но за талую малую малость даже спасибо не сказав, вышел вон.
А в обед призвал Арсений к своему столу подписка, синеглазого хлопчика, что писал путевые, отпускные, опасные да проезжие грамоты, и спросил:
- А куды это поехал ныне приятель мой, Шуйский князь? Столь поспешал, что и проститься со мною забыл. И хлопчик в простоте душевной ответил:
- Писал я ему, святый отче, и человеку его проезжие листы через волошскую землю до венгер, к трансильванскому князю Юрию Ракоци.
Глава двадцатая.. Александр Костка
Анкудинов и Конюхов ехали к семиградскому князю Юрию Ракоци с тайным повелением гетмана - склонить венгров к военному союзу против Польши. Выполнив это поручение, они должны были с такой же целью проехать в Швецию и заключить антилольский союз с королевой Христиной Ваза - кузиной Яна Казимира.
Юрий Ракоци - молодой человек, полный воинственных устремлений и боевого пылаг-восторженно отнесся к предложению гетмана. Он принял послов с таким радушием и гостеприимством, какого ни Тимоша, ни Костя ещё нигде не встречали.
Князь Ракоци проникся особым доверием к посланцам Хмельницкого и обсуждал с Тимофеем не только дипломатические вопросы, но и предполагаемый ход будущих военных действий.
Ракоци считал, что в предстоящей войне следует нанести удар одновременно с двух сторон: Хмельницкому - па Варшаву, а его войскам - на Краков. Внутри Польши, говорил Ракоци, у него, так же как и у Хмельницкого, найдется немало доброхотов и они-то и помогут решить исход войны в пользу союзников, взорвав Речь Посполиту изнутри.
- Я познакомлю вас, князь Яган, с человеком, который сделает это, сказал однажды Ракоци Тимоше. - Вам будет тем более интересно знакомство с ним, что его судьба напоминает вашу.
Тимоша не придал словам Ракоци особого значения, но однажды князь представил ему невысокого рыжеватого мужчину лет двадцати-двадцати двух.
- Александр Лев Костка, - сказал князь Ракоци и, указав раскрытой ладонью на рыжеватого, добавил: - сын покойного короля Речи Посполитой Владислава.
Костка чуть церемонно и вместе с тем как-то печально наклонил голову.
Тимоша внимательно поглядел на него. Александр был бледен, с синими кругами под коричневыми, чуть навыкате глазами. Одет он был в черный костюм: куртку с пышными рукавами и плотно облегавшие рейтузы, подчеркивающие кривизну ног.
- Князь Яган Синенсис, - произнес Ракоци и тем же жестом, каким представлял Костку, представил Тимошу.
Тимоша наклонил голову и, шагнув навстречу Костке, протянул руку. Рукопожатие Костки показалось Тимоше слабым и вялым, рука - холодной.
Ракоци молча откланялся и оставил Тимошу и Александра одних.
Вначале и Анкудинов, и Костка испытали смущение и замешательство, не зная даже, с чего следует начать разговор. Затем Костка спросил:
- Давно вы при дворе князя Юрия?
Тимоша ответил, что два месяца назад он приехал в Семиградье, но вскоре поедет дальше - в Швецию.
- Князь был прав, познакомив нас, - сказал Костка. - Два года назад я был в Стокгольме и, возможно, мой опыт общения с королевой Христиной будет для вас полезен.
Тимоша удивился, как быстро нашли они нужную тему и с благодарностью взглянул в глаза собеседника. Они поразили Тимошу глубокой, неизбывной тоской, которую можно было привить за скуку, но можно было прочесть и затаенное долголетнее страдание.
- Вы были в Стокгольме по деду или же вас привели туда странствия? спросил Тимоша.
- Меня посылал к Христине Ваза мой отец - Владислав Ваза. Я был официальным послом Речи Посполитой. при её дворе. Отец был одержим идеей союза всех европейских держав против турок и отводил шведам важное место в создаваемой им коалиции. Когда я находился в Стокгольме, отец умер, и я, не желая жить в Польше, избрал для себя двор благородного и честного Ракоци.
Тимоша вспомнил, что, кажется, у Владислава был ещё один сын - совсем младенец, но о двадцатилетнем сыне - наследнике престола он ничего не слышал. Немного помолчав, Тимоша спросил Александра:
- Значит, ваш дядя, Ян Казимир, занял престол Речи Посполитой помимо вас?
- Я незаконный сын Владислава Вазы, - просто и привычно ответил Александр. Моя мать простая мелкопоместная шляхтенка Текля Бзовская. При крещении я был наречен Шимоном Бзовским, но затем отец отдал меня в богатую и знатную семью магнатов Костка. Я унаследовал их имя и стал пажем польской королевы. Я не признан наследником моего отца, хотя отец нынешнего короля Яна Казимира - Сигизмунд - мой родной дед. Но Ян Казимир делает вид, что не знает о моем существовании и это-то более всего задевает меня.
Костка взглянул прямо в глаза Тимоше.
- Князь Ракоци говорил мне, - сказал он, - что ваш дед тоже был королем московским, и что нынешний русский король незаконно, помимо вас, держит за собою престол вашего деда.
- Да, это так, - ответил Тимоша, - и я намерен восстановить справедливость.
- Как?! Как можно добиться справедливости?! - воскликнул Александр, нервно вскидывая тонкие, не по росту длинные руки.
- Есть только одна сила, которая может отбирать короны и троны и давать их достойным. Эта сила - народ. Раньше я так не думал, но мое пребывание у гетмана Хмельницкого окончательно убедило меня в этом. Народ Украины сломал шляхетские сабли, растоптал прапоры, расшитые белыми орлами, изгнал помещиков и судей. И любой народ у себя дома может сделать то же самое.