Барбьери Элейн. Невинность и порок

 
   Пьюрити вернулась из города вскоре после полудня в самом мрачном расположении духа. Она направилась прямо к загону для клеймения телят и принялась ругать работников, что было совершенно на нее не похоже. В результате ужин прошел в неловком молчании. Мужчины один за другим выходили из-за стола, едва опустошив тарелки. Пьюрити было стыдно за свое поведение. Она понимала, что ей следует извиниться перед каждым из этих порядочных, трудолюбивых людей.
   Когда Пит вошел в столовую, она подняла глаза, заранее готовая к тому, что увидит выражение неодобрения на его лице.
   Как она и предполагала, убирая со стола тарелку с почти нетронутой едой, старый повар бросил на нее укоризненный взгляд.
   — Я не голодна, Пит.
   — Ты должна была проголодаться.
   — Возможно, но мне совсем не хочется есть.
   Пит вышел, ничего не ответив, и Пьюрити осталась наедине с угрюмо смотревшим на нее Стэном. Она уже знала, что ее ожидает.
   — Может быть, ты мне все расскажешь?
   Пьюрити откинулась на спинку стула.
   — Тут нечего рассказывать.
   — Дьявольщина! — не сдержался Стэн. Его лицо побагровело. — Что произошло этим утром между тобой и Роджером Норрисом? Ты вернулась домой злая как собака, набрасывалась на любого, кто попадался тебе под руку.
   — Я знаю.
   — Ну?
   — Что ну?
   — Ну и что дальше?
   — У нас был долгий разговор. — Она невольно поморщилась. — Мы вместе зашли к Мод и там перекусили.
   — Вот как?
   Она кивнула.
   — И…
   — Что и?
   — Согласился он нам помочь или нет?
   — Сказал, что постарается.
   Стэн помолчал, затем раздраженно спросил:
   — Ладно! Чего это тебе стоило?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Только то, что сказал! Что за сделку ты с ним заключила? Я ведь вижу, ты ходишь сама не своя.
   — Сама не своя…
   — Пьюрити!
   — Ну хорошо! — Лицо Пьюрити против ее воли вспыхнуло румянцем. — Я обещала Роджеру, что, если он поговорит со своим отцом и тот согласится продлить срок ссуды, я найду время, чтобы мы могли узнать друг друга поближе.
   — Ты найдешь время, чтобы вы могли узнать друг друга поближе?
   Пьюрити кивнула.
   — Так… и что еще?
   — Все.
   — Все?
   — Я же сказала тебе! — Не в силах больше сдерживаться, Пьюрити вскочила на ноги. — Никаких обещаний… только возможность узнать друг друга поближе.
   Лицо Стэна исказилось.
   — Думаю, мне нет нужды спрашивать тебя, как ты сама относишься к этой сделке.
   — Я считаю ее… вполне честной.
   — Неправда.
   — Однако это так.
   — Черта с два! Ведь одна мысль, что Роджер Норрис будет появляться у нас в доме и волочиться за тобой — или что там еще у него на уме, — внушает тебе такое отвращение, что ты не в состоянии проглотить ни кусочка!
   — Ты ошибаешься.
   — Ложись спать, Пьюрити.
   — Еще рано.
   — Ты выглядишь так, словно вот-вот свалишься с ног от усталости. Делай, что тебе говорят.
   Девушка кивнула. Как ни странно, у нее не было сил с ним спорить.
   Через несколько минут она забралась в постель и попыталась забыть обо всем.
 
   У него не было сил, а может быть, мужества, чтобы пошевелиться.
   Стэн устало провел рукой по лицу. Пит уже убрал со стола и заново сервировал его для завтрака. При этом ни Стэн, ни он не произнесли ни слова. Даже звон кастрюль в кухне стих. Судя по всему, повар покончил со своими делами и отправился в барак для работников.
   Стэн бросил взгляд на стенные часы. Было почти девять. Пьюрити скорее всего уже спала, да и парни скоро улягутся. И если он знал их так хорошо, как ему казалось, то для них будет облегчением отвести душу после угрюмого молчания за столом. Однако он готов был поручиться головой, что, несмотря на досаду, вызванную излишней вспыльчивостью девушки, никто из этих мужчин не потерпел бы ни единого слова, сказанного против нее.
   К глазам Стэна подступили непрошеные слезы. Он знал, что все его работники были искренне привязаны к Пьюрити. Она выросла на глазах у большинства из них, и они видели, как девушка изо всех сил старалась выполнять свои обязанности на ранчо, не требуя для себя никаких поблажек. После того как его ноги парализовало, они согласились подчиняться ей, зная, что он сам этого хочет, однако постепенно ей удалось завоевать их уважение. Стэн видел, что они гордились Пьюрити и восхищались тем, чего ей удалось добиться, не меньше его самого. Он был уверен, что все эти люди чувствовали себя ее защитниками. Он мог на них положиться, и это его радовало.
   Проклятие! Стэн хлопнул ладонью по столу. И все из-за того, что он прикован к инвалидному креслу, будь оно неладно! Ему ни в коем случае не следовало перекладывать бремя своих обязанностей на плечи такой молоденькой девушки! И теперь, спустя три года, было еще большим безрассудством надеяться на то, что она сумеет отвести от ранчо беду!
   Стэн устало провел рукой по густым седеющим волосам, невольно покачав головой. Нельзя было отпускать Пьюрити в город на встречу с Роджером Норрисом. Этот малый смотрел на нее как на лакомство, которое ему не терпелось проглотить. Когда-то Стэн думал, что Роджер может прийтись Пьюрити по душе, однако достаточно было одного взгляда на ее лицо, когда она вернулась домой, чтобы все его надежды развеялись как дым.
   Внезапно приняв решение, Стэн повернул кресло и, добравшись до гостиной, покатил к большому, забитому бумагами столу. Бросив беглый взгляд на ворох счетов, он решительно отбросил их в сторону и вынул из среднего ящика лист писчей бумаги. Рука дрожала, когда он взял перо и обмакнул его в чернильницу. Сознавая, что у него не осталось иного выхода, он усилием воли унял дрожь и принялся писать.
 
   Пьюрити внезапно проснулась и окинула встревоженным взглядом комнату, пытаясь стряхнуть гнетущее чувство страха, навеянное ночным кошмаром. Самообладание постепенно вернулось к ней, когда она увидела знакомые обои с поблекшими голубыми цветами, туалетный столик с зеркалом и несколькими безделушками, умывальник с белым потрескавшимся кувшином и стенной шкаф, где помещался ее скудный гардероб.
   Девушке вдруг пришло в голову, что у нее очень мало вещей, которые она по-настоящему ценила. Первое место среди них занимала хранящаяся в сундучке под кроватью пара сшитых вручную ботинок, которые подарил ей Стэн.
   Ей никогда не приходилось видеть обуви лучше. Время от времени Пьюрити вынимала башмачки, чтобы полюбоваться, и их вид неизменно вызывал у нее улыбку: такими крошечными они казались. Девушка была уверена: Стэн не догадывается, что она все еще хранит их. Но почему-то она была не в силах с ними расстаться.
   Там же лежала красная лента от коробки конфет, которую парни подарили ей на ее последний день рождения. Конфеты привезли из Сент-Луиса. Казалось, она в жизни не пробовала ничего более вкусного, ведь их преподнесли друзья.
   Здесь же Пьюрити хранила револьвер в кобуре, торжественно врученный ей Стэном в ее шестнадцатый день рождения. Девушка вспомнила, что, увидев его в лавке оружейника, не в силах была оторвать от него глаз. Она даже надеяться не смела на то, что он когда-нибудь будет принадлежать ей.
   Но больше всего на свете Пьюрити дорожила маленьким золотым медальоном в форме сердечка, покоившимся в ложбинке у ее груди. Она протянула к нему руку. Это было все, что осталось у нее от семьи, которую так давно унесла река.
   Пьюрити попыталась воскресить в памяти уже поблекшие было образы родных, и на ее лице появилась улыбка. Ее мать, такую же светловолосую, как и Пьюрити, звали Джастин. Имя отца было Клэй. Как ни странно, все, что она помнила о матери, — это ее холодная ладонь, смахивавшая слезы с лица девочки. Пьюрити казалось, что одно ее прикосновение уносило прочь лихорадку. Что до отца, то она отчетливо могла представить только его ярко-рыжие волосы и улыбку. У него был приятный низкий голос.
   Сестер же своих Пьюрити помнила хорошо. Темноволосая Онести была старшей, самой красивой и толковой из троих. Следующей по возрасту шла она сама. Младше всех в семье была Честити, с вьющимися рыжими, как у папы, локонами. Пьюрити очень хотелось иметь кудри такого же оттенка, как у Честити. Она подозревала, что Онести мечтала о том же.
   Девушка привычным жестом коснулась рукой сердечка: папа подарил каждой из своих дочек по одинаковому медальону. Пьюрити вспомнила, как она гордилась этой вещицей, имевшей для нее особое значение. В памяти сохранились последние слова отца. Он сказал, что мама будет править фургоном, когда они начнут переправляться через реку, а ей не надо бояться, потому что Онести позаботится о ней и Честити. Хотя Пьюрити никогда и никому, даже Стэну, не говорила об этом, она была уверена, что в один прекрасный день медальон приведет ее к сестрам, которых она потеряла.
   На глаза Пьюрити неожиданно навернулись слезы, и она не без досады смахнула их. Время для слез давно миновало. Все равно ими горю не поможешь. Став взрослой, Пьюрити нашла себе тайное утешение — когда среди ночи ее охватывала тревога, она брала в руку медальон и беседовала с сестрами. Девушка не сомневалась, что они живы, каким-то образом слышат ее голос и знают, что в эту минуту средняя сестра думает о них.
   Пьюрити вздохнула. Слышат ли они ее сейчас? Как бы поступила Онести, зная, что ранчо грозит разорение и никто, кроме Пьюрити, не может выручить из беды Стэна, а у нее остается только один способ выторговать для него столь необходимое время?
   Юное решительное лицо старшей сестры промелькнуло перед мысленным взором Пьюрити, и ответ стал очевидным: Онести сделала бы все, что в ее силах. И она поступит так же.
   Пьюрити закрыла глаза.
   «Но только не обручальное кольцо, черт побери! Ни за что на свете!» — подумала она.
 
   Смутные воспоминания снова всплывали в мозгу покрытого испариной Бледнолицего Волка. Они сливались с яркими красками неба над головой и проблесками золотистого солнечного света. Его густые волосы прилипли ко лбу. Каждая прядь словно обжигала огнем, напоминая ему о той могущественной силе, которую он призывал к себе на помощь. Пот струился с висков, выступал каплями, как бы окутывая его пеленой влаги. Лихорадка овладела его мыслями, его плотью, и лишь дух оставался прежним…
   Бледнолицый Волк открыл глаза, осматривая вершину холма, на котором сидел, — то место, куда привело его предзнаменование. Дневной свет уже померк, настала ночь. Солнце — источник жизни — опустилось обратно в подземную обитель, оставив лишь слабые отблески, тень былой мощи, чтобы озарять потемневшее небо.
   Лучи серебристого света коснулись кожи Бледнолицего Волка, принеся с собой прохладу. В небе появились огни. Они мерцали, словно пытаясь рассеять тьму, но он знал, что это им не по силам. Юноша вскинул голову, ожидая новый, уже третий рассвет. В молитвенной позе он просил о просветлении. Подняв руки в молитве и вспомнив песнопения, обращенные к Великому духу, Бледнолицый Волк ожидал видений, которые до сих пор не появились.
   Он снова будет ждать, будет молиться, вдыхая дым благовоний, и поститься… потому что потребность его была как никогда велика. Глубокая рана на его теле, нанесенная безжалостной рукой, уже зажила, но шрамы на душе остались. Его путь по-прежнему оставался неясным.
   И тогда глазам Бледнолицего Волка предстало видение, ясно различимое на фоне ночного неба. Светловолосая женщина с очень белой кожей и ясными глазами! Он видел, как рядом с ней хлынула чья-то кровь, и почувствовал, как крик вырвался из груди, когда он пытался остановить багровую струю, но было уже слишком поздно. Кровь пролилась, и уже ничего нельзя было изменить.
   Лицо женщины приблизилось, стало более отчетливым. Он узнал ее: светлые волосы, светлые глаза, светлая кожа… Враг. И он понял, что ему надо делать.

Глава 2

   — Черт побери, неужели уже так поздно?
   Все еще ворча себе под нос, Джек Томас бросил взгляд на горизонт. Заходящее солнце окрашивало небо в яркие золотистые и багряные тона, как обычно бывает к концу дня в северном Техасе. Однако закат оставил Джека равнодушным. Его мысли были далеки от созерцания красот природы, когда он крикнул своим спутникам:
   — Ладно, парни, соберите всех остальных животных — и в путь, иначе мы потеряем половину голов в темноте прежде, чем доберемся до загона!
   Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Пройти оставалось немного. Загон находился как раз за вершиной холма, и этот перегон был последним. Наутро предстояло отделить телок и приступить к клеймению скота.
   При виде ограды Джек остановился. Он облегченно вздохнул, едва приметив широкоплечую фигуру Касса. В дальнейших распоряжениях необходимости не было. Вынув засов, сын распахнул ворота загона и крикнул:
   — Вы слышали босса, парни! Гоните телят сюда!
   Наблюдая за Кассом, пока тот закрывал ворота, Джек внезапно ощутил усталость.
   — Завтра мы можем начать клеймить телят, — раздался у него за спиной низкий голос сына. — Хорошо, что мы направляемся домой. Судя по твоему виду, ужин тебе не помешает.
   Джек через силу улыбнулся.
   — Я никогда не отказывался от сытной еды, и сегодняшний день не исключение. — Он пришпорил лошадь и крикнул через плечо: — Поехали! Джулия ждет нас, сегодня утром я видел, как она пекла пироги с яблоками.
   Через несколько минут, поравнявшись с ним, Касс спросил:
   — Что случилось, Джек? — Сын обратился к нему по имени, и это болью отозвалось в сердце.
   Джек отлично помнил, когда Касс в последний раз назвал его отцом. Это произошло в тот самый день, когда он женился на Джулии. Мальчику тогда было всего восемь лет. После трагической гибели матери он озлобился и не пожелал смириться с тем, что три года спустя ее место заняла Джулия.
   Губы Джека тронула язвительная усмешка. Он не возражал против того, что сын обращался к нему по имени, хотя поначалу это приводило его в ярость. Уверенность, что когда-нибудь все вернется на круги своя, не покидала его. Однако он ошибся.
   В тот день закончилось детство Касса. Джек понял это только сейчас. Постепенно Джулия сумела завоевать уважение пасынка, но сам он о многом сожалел теперь. Нет, не о женитьбе на Джулии, которая окружила их обоих любовью, создала домашний уют, а о недостатке понимания со своей стороны, когда мальчик так отчаянно в нем нуждался. Нельзя было раньше времени показывать ребенку, что у отца может быть своя жизнь.
   — Джек!
   Возглас Касса вернул его к действительности, и Джек, застигнутый врасплох, отозвался с неумышленной резкостью:
   — Почему ты решил, будто что-то не так?
   — Значит, ты не хочешь об этом говорить?
   — Я уже сказал тебе: все в порядке!
   Касс даже бровью не повел.
   «Черт побери, — мысленно возмутился Джек, — разве человек не имеет права хоть раз задуматься о чем-то своем?»
   Снова пришпорив лошадь, Томас-старший оставил нахмурившегося сына позади.
 
   Пьюрити уверенно держалась в седле и не подавала признаков усталости, хотя целый день провела верхом. Направляясь домой по знакомой тропинке, она окинула взглядом бескрайние прерии южного Техаса. Молодая трава уже стала бурой, а колокольчики и дикая горчица, прежде пленявшие глаз своим великолепием, теперь выглядели лишь яркими пятнышками на фоне однообразного пейзажа. Весна властно вступила в свои права, совсем скоро землю опалит знойное лето. Смена сезонов всегда волновала девушку. Она любила эту землю, родное ранчо. Даже сейчас, когда будущее стало таким неопределенным, она не могла не испытывать радостных чувств.
   Неожиданный взрыв смеха заставил Пьюрити обернуться к ехавшим за ней следом ковбоям. Взглянув на Нэша Картера, она улыбнулась: лицо парня покраснело, а на лбу пролегла хмурая складка. Видимо, кто-то опять решил слегка поддразнить юнца. Она не раз задавалась вопросом, понимает ли Картер, что большинство мужчин шутит над ним из зависти к его молодости и приятной внешности. Кроме того, многих задевало, что едва ли не все дамы удостаивали парня внимания, когда тот появлялся в городе. Пьюрити полагала, что все они втайне желали бы оказаться на месте Картера, который, хотя и был довольно серьезным, никогда не отказывал себе в удовольствиях. Пожалуй, она сама слегка завидовала ему.
   Пьюрити вздохнула. До чего же трудно быть женщиной! Она старалась не вспоминать о том, как, отправляясь в город, ей хотелось последовать за парнями в ближайший салун, чтобы там охладить горло после знойного дня кружкой холодного пива и насладиться дружеской беседой. Ее уязвляло то, что, хотя она так же, как и другие ковбои, заслужила право на отдых и на те простые радости, которые они воспринимали как должное, не может этого себе позволить только потому, что, по словам Стэна, салун был не самым подходящим местом для молодой женщины. Пьюрити не раз затевала шумные споры с приемным отцом, бросая ему вызов. Обычно они заканчивались ее заявлением, что она будет вести себя так, как ей заблагорассудится. Тем не менее девушка почему-то никогда не приводила свою угрозу в исполнение.
   Стэн, любящий и верный, не спускавший с нее глаз и всегда готовый встать на ее защиту… Теперь она стала взрослой и сама заправляла всеми делами на ранчо, однако в их отношениях ничего не изменилось. Объяснялось это просто. Пьюрити слишком горячо любила Стэна, чтобы усугублять его боль, пренебрегая его наставлениями теперь, когда он превратился в беспомощного инвалида.
   «Да, быть женщиной чертовски трудно, почти так же, как извиняться», — заключила девушка.
   Прошло уже несколько недель с того памятного утра, когда она, наведавшись в банк, вернулась оттуда в прескверном настроении. Тогда же она попросила прощения у работников за свое поведение, решив ни за что не повторять подобной ошибки, но это оказалось не так-то просто.
   Во всем был виноват Роджер Норрис.
   С тех пор Роджер наведывался на ранчо уже несколько раз. Друзья посмеивались втихомолку, Стэн ворчал, ее настроение портилось на глазах, а вопрос о продлении ссуды в банке так до сих пор и не был решен.
   Пьюрити пыталась подавить раздражение. Будь она подозрительной, ей могло бы прийти в голову, что Роджер нарочно затягивает время, но это казалось ей маловероятным. «Вряд ли он способен пасть так низко», — думала девушка.
   — …и мы решили, что ты захочешь к нам присоединиться.
   Только сейчас заметив, что Картер обращается к ней, Пьюрити бросила на него вопросительный взгляд.
   — Я сказал, — повторил Картер, — что парни собираются после ужина перекинуться в карты, может, и ты захочешь составить нам компанию.
   — Ну… — Пьюрити улыбнулась, довольная его предложением. — Мне эта мысль по вкусу.
   Тречер ухмыльнулся:
   — А как насчет тебя, Бэрд? Ты тоже с нами?
   — А вот это, черт побери, тебя совсем не касается!
   — Судя по тому, как все оборачивается, — не отступал Тречер, — я не думал, что ты дашь Картеру себя обойти.
   Лицо Бэрда побагровело.
   — Окажись я на твоем месте, Тречер, я бы попридержал язык!
   Пьюрити внезапно почувствовала прилив гнева. Будь неладен этот Тречер! Разве он стал бы говорить что-нибудь по поводу простого дружеского приглашения, если бы она была мужчиной!
   Крыша ранчо показалась за холмом, и Пьюрити тут же забыла о своем раздражении. Она уставилась на гнедого мерина, привязанного к столбу у крыльца. Все сразу заговорили.
   — А… похоже, у Пьюрити сегодня гость.
   — Он опять здесь?
   — Разумеется!
   — Как видно, сегодня мы недосчитаемся за покером игрока.
   — Плохо дело, Картер!
   — Заткнись, Тречер!
   Пьюрити закрыла глаза, и мысли закружились у нее в голове:
   «Да, тебе лучше заткнуться, Тречер! А ты, Роджер, убирайся домой! Чертовски трудно быть женщиной!»
 
   Шум крыльев вспорхнувшего козодоя на миг привлек внимание Касса. Тени деревьев плавно скользили под порывами ночного ветерка, темноту рассеивало бледное сияние ущербной луны, и юноше был отчетливо виден силуэт отца.
   Молчаливый и неподвижный, словно статуя, Джек стоял на крыльце. За ужином он даже не прикоснулся к любимому яблочному пирогу. Что-то тут было не так, как бы Джек ни пытался это отрицать.
   — Не хочешь поговорить?
   Неожиданный вопрос Джека прервал размышления Касса. Подойдя к отцу, он ответил:
   — Не хочу.
   Вблизи, несмотря на густые тени, на лице Джека были отчетливо видны морщины напряжения. Они сделались глубже, когда Касс остановился рядом с отцом, а Джек, сунув руку в карман, вынул лист бумаги.
   — Теперь, раз уж я принял решение, пожалуй, пора посвятить тебя во все. — Джек сделал паузу. — Вчера я получил вот это письмо. — Он крепче сжал в руке лист бумаги и продолжал: — Оно от одного моего старого знакомого, о котором не было ни слуху ни духу вот уже более пятнадцати лет. У него неприятности, и ему нужна моя помощь.
   — Ты все эти годы ничего не знал о нем, и теперь он просит у тебя помощи?
   — Вот именно.
   — И это тебя так расстроило?
   — Да.
   — Почему?
   — Так, старые воспоминания…
   — Старые воспоминания?
   — Мы вместе были на войне. — Между бровями Джека залегла хмурая складка. — О черт, ведь мы с ним сражались бок о бок, а наши друзья один за другим падали на землю у нас на глазах, пока не остались только мы двое!
   — Вы были друзьями?
   — Нет. Мы просто не могли ими быть. Твоя мама встала между нами за много лет до того. — Джек замолчал, потом вдруг не выдержал: — Никогда не мог понять, почему она предпочла ему меня! Он был выше ростом и привлекательнее, чем я, не говоря уж о том, что ему принадлежало одно из лучших ранчо в южном Техасе. Все были в восторге от него, в том числе и твой дед. Я тогда только начал строиться и мог лишь немногое предложить будущей жене. Пожалуй, именно это и вызвало с моей стороны такую ревность. Меня не оставлял страх, что со временем этот человек повлияет на ее отношение ко мне. Кроме того, мне было известно, что сам он очень любит ее и, по-видимому, никогда не перестанет любить. Такой уж это был человек. — Джек продолжал рассказ с нескрываемой болью: — Судя по письму, он так и не женился. Мне же очень стыдно оттого, что я завоевал сердце женщины, которую мы оба любили, а когда потерял ее, не нашел ничего лучшего, как жениться на другой.
   — Джулия — прекрасная женщина, — ответил Касс, понимая, что бессознательно отец ждет от него именно этих слов.
   — Я знаю.
   — Она любит тебя.
   — И это мне тоже известно.
   Касс намеренно сменил тему разговора:
   — Итак, что ты намерен делать? Поможешь ему?
   — Думаю, у меня нет выбора. Он когда-то спас мне жизнь.
   — Что же ему от тебя нужно?
   — Он хочет видеть меня… прямо сейчас.
   — Сейчас? — Темные брови Касса удивленно приподнялись. — Ему бы следовало знать, что сейчас не самое подходящее время года, чтобы срываться с места и куда-то ехать.
   — Он это знает. Поэтому я и уверен, что его дело не терпит отлагательства. Этот человек очень горд и не стал бы просить меня о помощи, если бы не оказался в отчаянном положении.
   — Но…
   — Я решил ехать.
   Касс ничего не ответил.
   — Кроме того, я хочу, чтобы ты меня сопровождал.
   — Полагаю, мне лучше остаться здесь, чтобы присматривать за ранчо. Ты можешь взять с собой Пауэрса.
   — Нет. Я хочу, чтобы ты отправился со мной.
   — Но почему?
   — Потому что… ты мой сын.
   Неожиданное волнение охватило Касса. Слова отца проникли в самые холодные, недосягаемые глубины его души, вынуждая дать единственно возможный ответ.
 
   Несомненно, Роджер Норрис был красив, и тем не менее Пьюрити больше не могла выносить его общества.
   Бледное сияние луны освещало тропинку перед ними, когда она брела рядом с Роджером, стараясь держаться от него по возможности на расстоянии. Несколькими часами раньше она с напускным дружелюбием приветствовала молодого человека, пригласила его на обед невзирая на сердитые взгляды Стэна. Девушка надеялась, что Роджер приехал сказать ей о продлении срока ссуды, однако он сообщил, что окончательное решение до сих пор еще не принято.
   Не будь ставка столь высока, Пьюрити непременно сказала бы Роджеру, что у нее нет ни времени, ни желания продолжать этот фарс. Но ей приходилось терпеть. Правда, она делала все от нее зависящее, чтобы отбить у него охоту встречаться с ней. Бесспорно, ни одна женщина не могла бы выглядеть менее привлекательной, чем она сейчас. Пьюрити только что вернулась с дневной работы и вид у нее был неопрятный. Задержавшись лишь для того, чтобы смыть грязь с лица, она, прежде чем выйти к столу, даже не привела в порядок прическу.
   Однако Роджер по-прежнему улыбался.
   Черт побери, и как только он мог смотреть на нее такую? Ее одежда была в пятнах, от нее пахло потом, выглядела она ничуть не лучше, чем работники, рассевшиеся за столом. Почему же он не мог оставить в стороне глупые ужимки, которые она так презирала, и прямо сказать ей, что от нее требуется, чтобы убедить его отца продлить эту проклятую ссуду?
   Они уже успели довольно далеко отойти от дома и достигли ручья, где она часто играла еще ребенком. Пьюрити любила это место за его уединенность, за тихий шелест росших вдоль берега деревьев, которые скрывал ее от посторонних глаз, позволяя спокойно предаваться детским забавам. Но сегодня вечером деревья безмолвствовали, поскольку ветра не было, и само место, видимо, потому, что рядом был Роджер, утратило свое очарование.
   Пьюрити заметила, как дернулся вдруг подбородок Роджера, и поняла, что он был разгневан гораздо сильнее, чем хотел показать.