Баркер Клайв. Сотканный мир

   – Сейчас поищу.
   – Одна рука у него сломалась, – сообщил Норрис, гладя солдатика по голове, – но он еще играет.
   – Вы рады?
   – О, конечно. Спасибо.
   – Тогда спрячьте его в карман и везите меня.
   – Везти?
   – Да. Я устал. Мне нужна лошадь.
   Норрис и не подумал сопротивляться, хотя Шэдвелл был большим и тяжелым мужчиной. Подарок полностью очаровал его, и в благодарность он готов был возить дарителя на себе, пока его спина не переломится.
   Усмехаясь про себя, Шэдвелл уселся ему на спину. Сегодня он потерпел поражение, но пока у людей остаются мечты, он будет владеть их душами.
   – Куда вас отвезти? – спросила его лошадь.
   – Куда-нибудь повыше. Нужно осмотреться.

V
Сад Лемюэля Ло

1

   Ни Боаз, Ганза не были хорошими гидами. Они шли по Фуге в почти полном молчании, прерывая его только затем, чтобы предупредить Кэла об опасности – когда они шли по болоту, и потом, у какой-то колоннады, за которой выли собаки. Он был даже рад их немногословности. Уже с первого взгляда на Фугу со стены дома Мими, он знал, что эту страну нельзя нанести на карты и заключить в таблицу, как его любимое расписание. Сотканный мир следует принимать по-иному: не мыслью, а чувством. Он знал этот мир, и этот мир знал его; и это знание, которое он никогда не смог бы определить словами, превращало его путь в путешествие по собственной жизни. Он знал от Чокнутого Муни, что стихи каждый слышит по-разному. Здесь он начал думать, что это верно и в отношении географии.

2

   Они поднимались по длинному склону. Вокруг словно пели мириады сверчков; сама земля казалась живой.
   С вершины склона они увидели поле и на дальнем его конце – сад.
   – Там, – сказала Ганза, и они пошли.
   Этот сад был самым большим объектом, который он увидел в Королевстве. Тридцать – сорок деревьев были высажены аккуратными рядами, почти соприкасаясь ветвями. Под их кронами росла шелковистая трава, на которой виднелись протоптанные тропинки.
   – Это сад Лемюэля Ло, – сказал Боаз еще тише, чем раньше. – Знаменитый из знаменитых.
   Ганза шла впереди них. Воздух был мягким и теплым. На ветвях висели незнакомые Кэлу фрукты.
   – Это груши Джуда, – сказал Боаз. – Один из сортов, которыми мы никогда не делились с Кукушатами.
   – Почему?
   – Были причины, – Боаз поискал взглядом сестру – или все же подругу? – но Ганза уже скрылась под деревьями. – Попробуй фрукты. Лем не обидится.
   Боаз сделал три шага в сторону и исчез, хотя прежде Кэлу казалось, что сад легко просматривается.
   Он подошел к дереву и протянул руку к самой нижней ветке. Тут что-то слезло с дерева и уселось перед ним. Это оказалась обезьяна.
   – Не это, – басом потребовало животное. – Наверху слаще.
   Обезьяна опять вскочила на дерево и вернулась с двумя плодами.
   – Держи.
   Несмотря на название, плоды не напоминали груши. Они были величиной со сливу, но в кожистой оболочке.
   – Ну, чего ждешь? Незабывайки вкусные. Попробуй, сам увидишь.
   Говорящая обезьяна еще неделю назад заставила бы Кэла хлопнуться в обморок. Здесь же она выглядела вполне естественной.
   – Ты сказал «Незабывайки»?
   – Незабывайки или груши Джуда, одно и то же.
   Глаза обезьяны устремились на руки Кэла, побуждая его взять грушу. Его оказалось труднее очистить, чем любой из виденных им фруктов. Из плода брызнул вкусно пахнущий сок. Прежде чем Кэл очистил первый плод, обезьяна принялась за уже очищенный второй.
   – Здорово, – промычала она с набитым ртом.
   Ответил треск ветвей. Посмотрев в том направлении, Кэл увидел идущего к нему невысокого человека с монголоидными чертами лица, попыхивающего сигаретой.
   – Знатная шутка, – сообщила обезьяна.
   Монголоид осклабился. Кэл, переводя взгляд сверху вниз и обратно, решил, что понял их игру, и обратился не к кукле, а к кукловоду.
   – Послушайте, скажите что-нибудь сами.
   Человек продолжал улыбаться, не выказывая никаких признаков понимания. Обезьяна же громко рассмеялась.
   – Ешь, ешь, – сказала она.
   Кэл уже очистил плод, но что-то не давало ему поднести его ко рту.
   – Ну! Они не ядовитые...
   Запах вынудил его оставить сопротивление, и он откусил.
   – ...во всяком случае, для нас, – закончила обезьяна, снова рассмеявшись.
   Вкус плода был еще лучше, чем обещал его аромат. Мякоть оказалась сочной, сок – крепким, как ликер. Кэл облизал пальцы и даже ладони.
   – Ну как?
   – Превосходно.
   – Еда и питье вместе, – обезьяна взглянула на человека под деревом. – Хочешь одну, Смит?
   Человек докурил сигарету и швырнул окурок в траву.
   – Ты что, не слышишь?
   Не дождавшись ответа, обезьяна опять скрылась в ветвях.
   Кэл доел грушу до зерен в середине и выплюнул их. Их легкая горчинка еще сильней подчеркивала сладость мякоти.
   Он только сейчас заметил, что где-то за деревьями играла музыка. Нежная и манящая.
   – Еще? – спросила обезьяна, появляясь с еще несколькими фруктами.
   Кэл проглотил остатки первого плода и взял три новых.
   – Здесь есть еще люди? – спросил он кукловода.
   – Конечно, – ответила обезьяна. – Это место всегда было людным.
   – Почему ты говоришь через животное? – опять обратился Кэл к монголоиду.
   – Меня зовут Новелло, – несколько обиженно сказала обезьяна. – И кто тебе сказал, что он вообще говорит?
   Кэл рассмеялся.
   – Фактически никто из нас не знает до конца, кто есть кто. Это похоже на любовь, тебе не кажется?
   Она откинула голову и откусила от плода, который держала в руке, так, что брызнул сок.
   Музыка заиграла новыми переливами. Кэл хотел бы посмотреть, на каких инструментах можно так сыграть. Там, кажется, были скрипки, и флейты и барабаны. Но некоторых он не мог определить.
   – Там праздник, – пояснил Новелло.
   – Должно быть, самый грандиозный в истории.
   – Может быть. Пошли посмотрим?
   – Пошли.
   Обезьяна спрыгнула с ветки и побежала к упавшему стволу, на котором сидел Смит. Кэл, прикончив вторую Незабывайку, нарвал еще дюжину и набил ими карманы.
   В это время Новелло, взобравшись на грудь Смиту, говорил с ним. Слушая их бормотание и щебет, Кэл не мог понять, кто из них что говорит.
   Дебаты внезапно оборвались, и Смит встал. Обезьяна теперь перебралась на его плечо. Не приглашая Кэла с собой, они повернулись и углубились в лес. Кэл поспешил за ними, продолжая жевать.
   По пути он заметил еще людей, занимающихся тем же, чем он – стоящих под деревьями и уплетающих груши. Один или двое даже залезли на ветки и стояли там, купаясь в благоухании. Другие, равнодушные к фруктам или уже пресытившиеся, лежали на траве и о чем-то тихо разговаривали. Все вокруг было полно спокойствия.
   «Рай – это сад, – подумал Кэл, – а Бог – изобилие».
   – Думаешь, как дерево, – заметил Новелло. Кэл даже не заметил, что говорит вслух. Он взглянул на обезьяну, с трудом припомнив, где находится.
   – Осторожнее, – предупредило животное. – Не ешь слишком много.
   – У меня крепкий желудок.
   – Причем тут желудок? Их не зря прозвали Незабывайками.
   Кэл проигнорировал предупреждение, недовольный, что какая-то обезьяна ему указывает. Он ускорил шаг, обгоняя Новелло и его поводыря.
   Где-то впереди опять зажурчала музыка, почти видимая глазу – Кэл видел,как звуки поднимались и падали, уносимые ветром, подобно пушинкам одуванчика. Чудо за чудом. Очистив и проглотив еще один из удивительных плодов Ло, он поспешил на звук.
   Скоро он ясно разглядел место праздника. Между деревьев был разложен громадный ковер цветов лазури и охры, по периметру которого горели плошки с маслом. На краю ковра играл оркестр: трое мужчин и две женщины в темных нарядах, из глубины которых безо всяких инструментов доносились звуки такой чистоты и грации, что Кэлу они напомнили порхание ярких тропических бабочек. Кэл поискал взглядом инструменты – тщетно. Они сами пели звуки скрипок, флейт и барабанов и вдобавок звуки, которым не было аналогов в природе.
   Ни пение птиц, ни рев кита, ни скрип дерева, ни шум потока не имели ничего общего с этими звуками, проникающими в самую глубину души, где нечего было делать интеллекту.
   За зрелищем наблюдали около тридцати Чародеев, ко вторым присоединился и Кэл. Некоторые заметили его и бросали в его сторону удивленные взгляды.
   Разглядывая, в свою очередь, толпу, он пытался определить, к какому из четырех Семейств относятся эти люди. Оркестр, по-видимому, состоял из Айя; ведь Аполлина сказала, что кровь Айя дала ей хороший голос. Но кто есть кто среди прочих? Там были монголоиды и негроиды, были и те, кто отличался от людей – у одного были золотые глаза Нимрода (и, должно быть, хвост); еще одна пара имела на головах небольшие рожки. У некоторых были странные прически и татуировки, обусловленные, видимо религиозными отличиями. В одежде преобладал стиль конца XIX века, но из-под него тоже выглядывали карнавальные блестки.
   Взгляд Кэла перебегал от одного лица к другому, и он чувствовал, что хочет подружиться с этими людьми и жить с ними, и узнать их тайны. Пускай он думает, как дерево – значит, это мудрое дерево.
   Хотя ему уже не хотелось есть, он вытащил из кармана еще одну грушу, но тут музыка стихла. Под шум аплодисментов вперед выступил бородатый широкоплечий человек с лицом, морщинистым, как грецкий орех. Глядя прямо на Кэла, он провозгласил:
   – Друзья мои! Среди нас – гость!
   Аплодисменты стихли. Все взгляды устремились на Кэла, и он почувствовал, что краснеет.
   – Выходите, мистер Муни! Мистер Кэлхоун Муни!
   Ганза сказала правду. Воздух здесь в самом деле передавал новости.
   Человек жестом поманил его к себе. Кэл пробормотал что-то протестующее.
   – Идите, идите! Повеселите нас!
   – Я не умею, – возразил Кэл.
   – Умеете! Конечно же, умеете! – улыбнулся человек.
   Новые аплодисменты. К нему были обращены сияющие лица. Кто-то тронул его за плечо, и он повернулся. Оказалось, что это Новелло.
   – Это мистер Ло. Ты не должен ему отказывать.
   – Но я ничего не могу.
   – Каждый что-то может, – наставительно сказала обезьяна. – Хотя бы выпускать газы.
   – Ну же! – настаивал Лемюэль Ло. – Не стесняйтесь!
   Кэл нерешительно приблизился через толпу к нему.
   – Я правда не думал...
   – Вы ели мои фрукты. В благодарность вы должны повеселить нас.
   Кэл огляделся вокруг, ища поддержки, но увидел только выжидающие лица, обращенные к нему. – Петь я не могу, – начал он искать пути к отступлению. – Ваш прадед был поэт, не так ли? – Лемюэль своим тоном словно упрекал Кэла за невнимание к этому факту.
   – Был.
   – Так, может, прочитаете что-нибудь из него?
   Кэл уже подумывал об этом. Было ясно, что он уже не вырвется из этого круга без компенсации, и предложение Лемюэля было не таким уж плохим. Брендан ведь научил его нескольким фрагментам из стихов Чокнутого Муни. Тогда Кэл ничего не понял, в шесть лет, но звучание лиры предка завораживало.
   – На ковер, – пригласил Лемюэль его. Прежде чем он сумел припомнить хоть пару строчек, он уже стоял на ковре перед лицом публики.
   – Мистер Ло сказал правду... мой прадед...
   – Говори громче! – крикнул кто-то.
   – Мой прадед был поэтом. Я попытаюсь вспомнить кое-что из его стихов. Не знаю, получится ли у меня.
   Последовали аплодисменты, отчего Кэл еще больше сконфузился.
   – Как эти стихи называются? – спросил Лемюэль.
   Кэл задумался. Название тогда значило для него еще меньше, чем сами стихи, но он запомнил и его, как попугай.
   – "Шесть общеизвестных истин", – он произнес это быстрее, чем вспомнил.
   – Так читайте, мой друг, – сказал хозяин сада.
   Публика замерла в ожидании; единственным движением теперь был трепет огоньков вокруг ковра.
   – "Одна часть любви..." – начал Кэл.
   На какое-то чудовищное мгновение его ум полностью испарился. Если бы у него сейчас спросили, как его имя, он не смог бы ответить. Проговорив три слова, он внезапно замолчал.
   Дрожа, он понял, что больше всего в этот момент хочет порадовать этих людей, отблагодарить их за внимание и доброжелательность. Но проклятый язык...
   Поэт в голове у него прошептал:
   – Давай, парень. Расскажи, им, что знаешь. Не старайся вспомнить, просто рассказывай.
   Он начал снова, уже не колеблясь, уверенно, словно сам сочинил эти стихи. И на этот раз они пришли, и он прочитал их звучным голосом, какого даже не ожидал от себя:
    «Одна часть любви – невинность, вторая часть ее – блуд, третья – молоко, что киснет, едва его разольют. Четвертая часть – сомненье, пятая – это страх, и последняя – сожаленье о том, что вернется в прах».
   Восемь строчек – и все. Он встал, радуясь, что успешно справился с заданием, и жалея, что все кончилось так быстро. Строки еще звенели у него в голове. Слушатели уже не улыбались, а глядели на него со странным изумлением. Потом раздался гром аплодисментов.
   – Прекрасные стихи! – воскликнул Ло, тоже аплодируя. – И прочитаны прекрасно!
   Он шагнул вперед и крепко обнял Кэла.
   «Слышал? – шепнул Кэл поэту в своей голове. – Им понравилось!»
   В ответ пришел один отрывок, словно только что сочиненный поэтом:
    «Свои стихи я в дар вам приношу и с чистым сердцем их принять прошу».
   Приятное это дело – сочинять стихи!
   – Прошу вас, мистер Муни! – сказал Лемюэль. – Ешьте столько фруктов, сколько вам угодно.
   – Спасибо.
   – А скажите, вы знали поэта?
   – Нет. Он умер еще до моего рождения.
   – Разве можно назвать мертвым человека, слова которого еще живут и волнуют нас?
   – Да, это верно, – согласился Кэл.
   – Конечно, верно. Как можно лгать в такую ночь, как эта?
   Тут на ковер ступил еще один исполнитель. Кэл почувствовал укол зависти. Ему хотелось бесконечно длить мгновение, когда слушатели с восторгом внимали ему, и он пообещал себе, что, когда вернется домой, обязательно выучит еще что-нибудь из произведений прадеда, чтобы следующий раз не ударить лицом в грязь.
   Пока он шел назад, ему раз десять пожали руку и поцеловали. Повернувшись опять к ковру, он с удивлением увидел, что очередными участниками концерта были Боаз и Ганза. Еще больше он удивился, заметив, что они оба обнажены. Их тела, совсем не сексуальные, были так же невыразительны, как и их одежды. Публику все это ничуть не удивило; она смотрела на них с тем же выжидательным выражением, что и на него.
   Боаз и Ганза застыли на противоположных сторонах ковра, потом пошли навстречу друг другу. Они шли, пока не сблизились лицом к лицу. Кэлу пришло в голову, что в этом, может быть, есть какая-то недоступная его пониманию эротика, поскольку они продолжали идти, пока не влились друг в друга, не стали одним телом.
   Иллюзия была полной. Партнеры продолжали двигаться, раздвигая своими лицами затылки друг друга, как будто были сделаны из пластилина. Потом они снова разделились и двинулись к краям ковра – неразличимые, как близнецы. «Это похоже на любовь», – сказала обезьяна, и теперь Кэл видел это во плоти.
   Когда раздался новый взрыв аплодисментов, Кэл выбрался из толпы и начал отходить в гущу деревьев. Он не мог оставаться здесь всю ночь. Надо искать Сюзанну и остальных. Но ему нужен гид. Может, взять обезьяну?
   Тут он увидел ветку, склонившуюся под тяжестью плодов, нарвал их и начал есть. Шоу Ло тем временем продолжалось: он слышал хохот, аплодисменты и потом опять музыку.
   Потом члены его налились тяжестью, руки уже не могли удержать груши. Глаза стали закатываться. Он присел под одним из деревьев, чтобы не упасть.
   Что плохого, если он немного поспит? Он здесь в безопасности, и Сюзанна наверняка тоже. Он закрыл глаза, и на него начал надвигаться сон.
   Сон о его прежней жизни.
   Он стоял в своей комнате, а события его жизни проносились перед ним на стене, как картинки из волшебного фонаря.
   Они казались расплывчатыми и нереальными в сравнении живым великолепием Фуги.
   Звук аплодисментов разбудил его, и он открыл глаза. Над деревьями все так же горели звезды; невдалеке так же мерцали огоньки и слышался смех. Его Страна чудес ждала его.
   «Я еще не родился, – подумал он. – Я еще не родился»
   С этой мыслью он поднес ко рту грушу, которую держал в руке. Кто-то зааплодировал – ему?
   Он уже не слышал этого, опять погружаясь в сон.

VI
Дом Капры

1

   Дом Капры был так же страшен, как все, что Сюзанна видела в Фуге. Он представлял собой низкое, довольно ветхое здание, обвалившаяся штукатурка которого открывала массивные красные кирпичи кладки. Покосившаяся дверь и сломанные перила немало натерпелись от капризов погоды. Все вокруг поросло миртовыми деревьями, в ветвях которых висели сотни колокольчиков, звеневших от каждого ветерка. Этот звон они и слышали, когда подходили. Но сейчас его заглушали крики изнутри. Похоже, там шел спор.
   У крыльца, рядом с кучей камней, восседал страж, вскочивший при их приближении. В нем было верных семь футов росту.
   – Что привело вас сюда? – обратился он к Джерихо.
   – Мы пришли на Совет...
   Изнутри Сюзанна слышала голос женщины, особенно громкий:
   – Я не собираюсь снова засыпать! – реплика была встречена шумом одобрения ее сторонников.
   – Нам нужно на Совет, – настаивал Джерихо.
   – Это невозможно.
   – Это Сюзанна Пэрриш. Она...
   – Я знаю, кто она, – перебил страж.
   – Если вы знаете, кто я, то знаете и то, что я разбудила Фугу, – вмешалась Сюзанна. – И я должна услышать мнение Совета об этом.
   – Ладно, – он оглянулся. – Только там сущий бедлам.
   Боюсь, вы ничего не услышите.
   – Буду стараться.
   – Ну, идите, – страж отступил, освобождая им путь к полузакрытой двери. Сюзанна набрала в грудь воздуху, оглянулась, чтобы убедиться, что Джерихо следует за ней, и повернула ручку.
   Большая комната была заполнена народом. Некоторые стояли, некоторые сидели; кое-кто даже влез на стулья, чтобы разглядеть главных спорщиков. Это были пятеро, среди них женщина с растрепанными волосами и диким лицом. «Иоланда Дор», – шепнул Джерихо. Перед ней стояли двое мужчин – молодой, с длинным носом, лицо которого было перекошено от крика, и постарше. Второй успокаивал своего товарища, взяв его за руку. Между ними расположились негритянка и мужчина с восточными чертами лица в снежно-белом одеянии – они, похоже, пытались примирить оппонентов.
   Мало кто из собравшихся заметил пришельцев, продолжая выслушивать аргументы – вернее, отрывочные вопли, – спорящих.
   – Кто тот человек в середине? – спросила Сюзанна.
   – Его зовут Тунг.
   Без долгих слов Сюзанна вышла вперед.
   – Мистер Тунг!
   Человек взглянул на нее, и его лицо перекосилось.
   – Кто вы?
   – Сюзанна Пэрриш.
   Это имя полностью прекратило спор, и все лица теперь были обращены к Сюзанне.
   – Кукушонок! – громко воскликнул старик. – В Доме Капры!
   – Замолчи, – сказал Тунг.
   – Это ты! Ты! – крикнула негритянка.
   – Что?
   –  Ты знаешь, что ты наделала?
   Эта реплика вызвала новый взрыв восклицаний, но теперь уже кричали все собравшиеся.
   Тунг, слов которого никто не слышал, влез на стул и что есь сил завопил: «Тише!»
   Шум приутих.
   – Вот, – сказал он несколько самодовольно. – Так-то лучше. Ну... что вы скажете, Мессимерис? – он повернулся к старику.
   – Что я скажу? – тот ткнул артритическим пальцем в сторону Сюзанны. – Она здесь лишняя. Я требую, чтобы ее убрали.
   Тунг собирался ответить, но Иоланда опередила его.
   – Хватит церемоний! Нравится нам это или нет, но нас разбудили.
   Она посмотрела на Сюзанну.
   – И виновата в этом она.
   – Я не останусь в одном помещении с Кукушонком, – заявил Мессимерис, каждым словом подчеркивая презрение к Сюзанне. – После всего, что они нам сделали. Ты идешь, Дольфи? – он повернулся к своему младшему товарищу.
   – Да.
   – Подождите, – сказала Сюзанна. – Я не хотела нарушать правила...
   – Ты их уже нарушила, – заметила Иоланда, – и ничего, стены не обвалились.
   – Надолго ли? – осведомилась негритянка.
   – Дом Капры – священное место, – изрек Мессимерис.
   – Я понимаю. Но я чувствую, что виновата...
   – Так оно и есть, – сказал Дольфи, немного смягчаясь. – Во всяком случае, мы проснулись. И мы в опасности.
   – Я согласна с вами.
   Это обескуражило его; он явно ожидал возражений.
   – Согласна?
   – Конечно. Мы все в опасности.
   – По крайней мере, теперь мы можем постоять за себя, – сказала Иоланда. – А не просто лежать и ждать.
   – У нас ведь были Хранители, – напомнил Дольфи. – Что с ними?
   – Они мертвы, – ответила Сюзанна.
   – Все?
   – Что она может знать? – возмутился Мессимерис. – Не слушайте ее.
   – Моя бабушка – Мими Лащенски.
   В первый раз Мессимерис посмотрел ей в глаза.
   – Правда?
   – И ее убила одна из ваших.
   – Не может быть! – воскликнул Мессимерис.
   – Кто? – заинтересовалась Иоланда.
   – Иммаколата.
   – Она не наша, – запротестовал старик.
   – Но, уж конечно, и не Кукушонок! – отпарировала Сюзанна, начиная терять терпение. Она шагнула к Мессимерису, и тот крепче сжал руку Дольфи, словно пытаясь заслониться им.
   – Все мы в опасности, – повторила она, – и все ваши священные места, вместе с домом Капры, могут погибнуть. Я понимаю, у вас есть причины мне не доверять. Но хотя бы выслушайте меня.
   В комнате наступила тишина.
   – Расскажи нам, что ты знаешь, – попросил, наконец, Тунг.
   – Немного. Но я знаю, что у вас есть враги здесь, в Фуге, и Бог знает сколько за ее пределами.
   – И что нам делать? – спросил кто-то.
   – Бороться! – воскликнула Иоланда.
   – Вы окружены, – сказала Сюзанна.
   На красивом лице женщины вспыхнул румянец.
   – И ты трусишь!
   – Это правда. Вам не устоять против Королевства.
   – У нас есть чары.
   – Хотите сделать из волшебства оружие? Как Иммаколата? Если вы сделаете это, можете называть себя Кукушатами.
   Это заявление вызвало новый ропот собравшихся.
   – Вот мы и хотим снова соткать ковер, – сказал Мессимерис, слегка приободрившись. – Я об этом и говорил.
   – Я согласна с этим, – сказала Сюзанна.
   Среди шума прозвенел крик Иоланды:
   – Не хочу больше спать! Хватит!
   – Тогда вы погибнете! – крикнула в ответ Сюзанна.
   Шум немного стих.
   – Сейчас жестокий век.
   – Прошлый был таким же, – заметил кто-то из толпы. – И все предыдущие.
   – Мы не можем прятаться вечно, – обратилась Иоланда к присутствующим. Ее призыв нашел значительную поддержку, несмотря на аргументы Сюзанны. Да трудно было ожидать, что после стольких лет сна Чародеям захочется снова погрузиться в него.
   – Я не говорю, что вам придется оставаться на ковре долго, – сказала Сюзанна. – Когда найдется безопасное место...
   – Я уже слышала все это, – прервала ее Иоланда. – «Подождем, пригнем головы, пока шторм не проскочит». Все это – было.
   – Бывают штормы и штормы, – сказал мужской голос из глубины толпы. Очень тихий, он, однако, заставил всех умолкнуть.
   Сюзанна посмотрела в направлении голоса.
   – Если Королевство уничтожит нас, – продолжал он, – то все страдания моей Мими окажутся напрасными.
   Члены Совета расступились, и говоривший прошел в центр зала. Сюзанна сразу узнала его, но не сразу вспомнила, что видела его на портрете в спальне Мими. Но выцветшее фото не могло передать его черты во всей их полноте. Теперь, видя его сверкающие глаза, высокий лоб, коротко подстриженные волосы, Сюзанна понимала, почему Мими прожила под его взглядом всю свою одинокую жизнь. Это был человек, которого она любила. Это был...
   – Ромо, – представился он. – Первый муж твоей бабушки.
   Откуда узнал он, спящий в Фуге, что у Мими был еще и муж-человек? Или это сообщил ему воздух сегодня ночью?
   – Зачем ты здесь? – осведомился Тунг. – Тут не ярмарка.
   – Я хочу рассказать о моей жене. Я понимал ее лучше, чем любой из вас.
   – Это было в другой жизни, Ромо.
   – Да, – Ромо кивнул. – Я знаю. Но все же я хочу рассказать о ней.
   Никто не стал его останавливать.
   – Она умерла в Королевстве, чтобы защитить нас. Умерла, не пытаясь нас разбудить. Почему? У нее были резоны сделать это, отдохнуть от своих трудов и снова вернуться ко мне.
   – Не обязательно, – возразил Мессимерис.
   Ромо улыбнулся.
   – Ты имеешь в виду то, что она вышла замуж? Я ее понимаю. Или думаешь, что она все забыла? Нет. Не верю, – он говорил так мягко и в то же время убедительно, что все в комнате затихли, слушая его. – Она нас не забыла. Она просто знала то, что сейчас сказала нам ее внучка. Что здесь небезопасно.
   Иоланда хотела что-то сказать, но Ромо поднял руку.
   – Еще немного, и я уйду. У меня много дел.
   Иоланда закрыла рот.
   – Я знал Мими лучше, чем любой из вас. Фактически мы ведь расстались с ней только вчера. Я знаю, что она защищала нас до последнего дыхания. Не теряйте то, что она берегла, только из-за того, что вам в нос ударил запах свободы.
   – Тебе легко говорить, – отозвалась Иоланда.
   – Я, как и вы, хочу жить. Я остался здесь ради своих детей, думая, как и мы все, что проснусь через год-другой. А теперь посмотрите, что случилось. Мы проснулись. За это время моя Мими стала старухой, и ее внучка стоит здесь и говорит, что мир так же опасен, как и тогда. Я верю, что ее устами говорит Мими, и призываю вас послушать ее.