Страница:
– Но ты сказала...
– Он здесь.
– Но где? Где?
–Здесь его нет.
– Ты спятила! – завизжал он. – Он или здесь или нет!
Колдунья улыбнулась оскалом черепа.
– Дурачок. Ты не понимаешь?
Шэдвелл перешел на более вежливый тон.
– Спустись пониже. Мне больно задирать голову.
Она покачала головой. Сюзанна видела, что ей трудно висеть в воздухе здесь, в святилище, но она предпочла остаться на прежнем месте.
– Боишься?
– Нет, – она, продолжая улыбаться, спустилась вниз.
Сюзанна молча умоляла ее держаться подальше от Шэдвелла, который был теперь способен на все. Но он стоял перед ней, не двигаясь.
– Ты пришла сюда до меня.
– Я едва не забыла тебя, – голос Иммаколаты был задумчив. – Онамне напомнила, – она кивнула на Сюзанну. – Ты оказала мне большую услугу, сестра. Напомнила о враге.
Она вновь посмотрела на Шэдвелла.
– Ты свел меня с ума. Но теперь я вспомнила. – Улыбка исчезла, остались лишь боль и гнев.
– Я все вспомнила.
– Где Станок? – прохрипел Шэдвелл.
– Ты всегда воспринимал все слишком буквально. Ты хотел найти вещь? То, чем можно обладать? Ведь это и есть твой бог – обладание?
– Где Станок?
Она рассмеялась.
Он, не выдержав, кинулся на нее, но на этот раз она была готова. Менструм, уже не яркий и блестящий, а желтоватый, как гной, вырвался из ее изуродованного лица. Шэдвелл отлетел назад.
Молния вспыхнула над ними, осветив всю сцену пронзительной вспышкой. Следующий удар должен был стать смертельным, но Колдунья замешкалась, и тут рука Шэдвелла нащупала кухонный нож.
Сюзанна вскрикнула, но Иммаколата не слышала ее. В следующий миг торговец вскочил и точным ударом мясника вонзил свое оружие ей в живот. Она попыталась исторгнуть из себя убийственную энергию, но нож поднялся вверх, разрезая ее тело. Из раны поползли внутренности. Она закашлялась и рухнула навзничь.
Внезапно комната наполнилась стоном, исходившим то ли из нутра Иммаколаты, то ли из самих стен. Шэдвелл выронил нож и попытался бежать, но его жертва вцепилась в него.
Иммаколата умирала, но силы у нее еще оставались. Она обняла торговца, о чем он всегда мечтал, пачкая кровью его пиджак. Он забился, крича от отвращения, и в конце концов стряхнул ее с себя.
Он слепо побрел к двери, подняв руки. С пальцев стекала кровь.
– Я не... Я не хотел, – бормотал он, плача не от горя, а от невыносимой обиды. – Это все волшебство!
Земля стонала все громче.
– Грязное волшебство! —прокричал он и выбежал, не дожидаясь, пока стены обрушатся на него.
Сюзанна склонилась над Колдуньей. Ты была еще жива, но быстро угасала. Она одной рукой вцепилась в стену, другой придерживая выпадающие внутренности.
– Кровь пролита, – прошептала она. – В Храме Станка пролита кровь.
Она улыбнулась той же жуткой улыбкой.
– Фуге конец, сестра. Я хотела пролить здесь его кровь, а вместо этого он пролил мою. Но это неважно. Фуге конец. Все станет песком...
Она стала падать. Сюзанна поддержала ее, почувствовав, как закололо ее руку.
– Они навеки лишились родины, – в слабом голосе Иммаколаты слышалось торжество. – Фуга исчезнет. Навсегда.
Тут она упала, оттолкнув Сюзанну.
– Я так и думала... пустота...
Она сползла по стене на пол.
– Песок и пустота... это все. Вот оно.
Словно в ответ, раздался оглушительный грохот.
Кирпичи начали с новой силой вдавливаться друг в друга, крошась и усыпая пол обломками. Сюзанна оглянулась, ища пути бегства. Здесь уже нечего искать и нечего спасать.
Тут два луча света вонзились ей в руку, как иголки. Сюзанна вскрикнула, испугавшись не их ярости, а того, откуда они исходили. Светились пустые глазницы одного из стражей. Потом к нему присоединился второй, затем остальные.
– Станок... – прошептала Иммаколата.
Перекрещивающиеся лучи вспыхнули ярче, и воздух наполнился неразборчивым шепотом.
– Поздно. Ты не спасешь его.
Голова Колдуньи вздрогнула. Она умерла.
Но сила Станка еще действовала. Сюзанна отступила к выходу, и лучи, которым теперь ничего не мешало, засияли еще ярче. Шепот обрел ритм, сливаясь в мелодичные строфы. Часы четырех Семейств работали здесь под свет и музыку.
Этои был Станок. Конечно.
Иммаколата не зря сказала, что Шэдвелл воспринимает все слишком буквально. Волшебство крылось не в вещи, а в слове и движении, вызванных могучей мыслью.
Но ей-то что? Она Кукушонок, и может только беспомощно наблюдать конвульсии волшебного мира.
Она вспомнила Мими, которая ввела ее в этот мир, но не успела ничего объяснить. Приходилось до всего доходить самой, и она опоздала. Боже, как она опоздала!
Пляска лучей заворожила ее, Они становились все ярче, все плотнее и готовы были вырваться из стен, в Фугу.
Ей нужно успеть туда раньше. Нужно спасти Кэла, который лежит там. Спасти, пока все не погибло.
Тут пришла другая мысль. Может, Мими предвидела это и оставила ей знак? Она достала из кармана книгу. Ей не нужно было раскрывать ее, чтобы вспомнить:
«То, что можно вообразить, неистребимо».
Это что-то значило, но думать сейчас было некогда. Она покинула святилище и побежала по коридорам. Лучи уже проделали отверстия в кирпиче и освещали ей путь.
Она продолжала думать о книге, пока бежала. В ней снова начал подниматься менструм, но на этот раз не к лицу, а к рукам, держащим книгу, как будто хотел отобрать ее.
То, что можно вообразить...
Свет становился все ярче.
...неистребимо.
Книга тяжелела в ее руках и дышала, как живая. Да она и была живой, заключая в себе целый мир, вернее, многие миры – ведь каждый нашел бы в ней историю для себя, как нашли она и Хобарт. В ней было столько же волшебных лесов, сколько читателей.
Она свернула в третий коридор, когда Храм вокруг начал теряться в водовороте света и звука. В нем так много энергии. Если бы она только могла направить ее в нужное русло.
В голове ее мелькали обрывки воспоминаний: она с Хобартом в Волшебном лесу; она с Кэлом в доме Шермэна, смотрит на нож, висящий над ковром; и, наконец, мертвые хранители Станка, восемь глаз, способных разрушить Фугу. И... создать ее вновь?
Она побежала быстрее, не потому, что боялась быть похороненной под обломками, а потому, что ей наконец-то все стало ясно, и теперь нужно было успеть.
Нельзя воссоздать Фугу в одиночку. Потому Семейства пели, танцевали и ткали вместе: чары требовали участия зрителя, восхищенно взирающего на них.
И разве в этой книге не заключались чары. Разве не проникала она в мечты читающего ее, воплощая их в жизнь?
– Кэл!
Она выбежала из Храма, сразу угодив в хаос. Свечение земли было уже не однородным, а состояло из черных и пурпурных вспышек. Небо нависло, готовое рухнуть.
Кэл, бледный, но живой, сидел у стены. Она подбежала к нему и встряхнула.
– Что случилось? – сонным голосом спросил он.
– Некогда объяснять, – она гладила его лицо, освещая его менструмом. – Верь мне.
– Да.
– Ты должен вспомнить вместе со мной, Кэл. Вспомнить все, что видел здесь.
– Вспомнить? – он недоуменно наморщил лоб.
В это время трещина в фут шириной побежала от дверей Храма, как гонец с дурными вестями.
Сюзанну охватили сомнения. Прогремел гром; трещина расширилась, и оттуда полетели камни и грязь.
Она стала вспоминать то, что видела внутри. Коридоры, фигуры, хранителей, пересечение лучей.
– Вспоминай все, что ты видел в Фуге.
– Все? Зачем?
– Верь мне, прошу тебя. Ради Бога, Кэл. Что ты помнишь?
– Только обрывки.
– Все равно вспоминай. Пожалуйста.
Она потрогала его лоб. Он был горячим, но книга в другой ее руке – еще горячей.
– Пожалуйста, Кэл!
В последний раз она делила воспоминания со своим злейшим врагом, Хобартом. Неужели это не получится с лучшим ее другом?
– Для тебя, – он попытался, наконец, сказать обо всем, что она для него значила, – все... что угодно.
И он начал вспоминать. Она чувствовала, как его мысли хлынули в нее и через нее. Сад, огоньки, фрукты, пение. Дорога, де Боно и канатоходцы. Свод, полный чудес, потом дом и молчаливый человек на пороге. Гора, планеты. Она мало что смогла разобрать, но все эти образы предназначались не ей. Она была лишь звеном цикла, как тогда, в доме Шермэна.
Позади нее лучи пробили последнюю стену, как будто Станок тянулся к ней, готовый к работе. Скоро она увидит, так ли это.
– Еще!
Кэл продолжал вспоминать, и она дополняла его мысли и образы своими.
Озеро, Дом Капры, лес, улицы Невидали...
Лучи, острые, как бритва, нащупали их. Она боялась, что они ничего не заметят, но они подхватили в струе менструма все, что вспоминали она и Кэл, и понесли куда-то.
Она могла лишь следить за этими неподвластными ей процессами и оставаться связующим звеном. Но это не могло продолжаться долго: книга делалась все горячее, а Кэл начал дрожать под ее рукой.
– Хватит, – сказала она.
Его глаза открылись.
– Я еще не...
– Я сказала, хватит.
Тут Храм зашатался.
– Можешь идти? Надо спешить.
– Конечно.
Она помогла ему подняться. Отовсюду раздавался грохот. Одна стена за другой рушилась под напором Станка.
Они не стали ждать конца и побежали прочь. Ей приходилось тащить Кэла за собой. Ровная прежде земля покрылась теперь трещинами и остатками животных и растений, разлагающихся с удивительной быстротой. Над землей стоял удушливый запах гниения.
Свет земли померк, и все погрузилось в полумрак, освещаемый лишь гниющими скелетами еще недавно полных жизни существ. Некоторые из них взглядом молили о помощи, но Сюзанна и Кэл ничего не могли им дать.
Они довольно долго бежали, прыгая через трещины, змеящиеся повсюду. Сюзанна не знала, далеко ли еще до Мантии. Может, они просто блуждают по кругу? Потом она увидела свет.
Они побрели туда, все глубже увязая в гниющих станках, где копошились последние живые обитатели былого рая: черви и тараканы.
Они скорее вывалились, чем вышли, в разрыв Мантии, откуда и был виден свет.
– Не могу, – прошептал Кэл и упал на колени.
Она нагнулась над ним, потом огляделась, ища помощи. Но вокруг виднелись лишь последствия того, что случилось в Круговерти.
Страны чудес больше не было.
Красоты Фуги исчезали прямо на глазах, таяли, как дым, оставляя за собой камни и кустарник горной долины.
Сюзанна оглянулась. Мантия тоже растаяла, и за ней ничего не было. Стих и грохот.
– Сюзанна!
К ней спешил де Боно.
– Что там случилось?
– Потом. Сперва нужно помочь Кэлу. Он ранен.
– Я заведу машину, – и он убежал.
Кэл открыл глаза.
– Все кончилось?
– Не думай об этом.
– Я хочу знать, – он привстал и застонал, увидев окружающее опустошение. Вокруг них, не двигаясь, стояли оставшиеся в живых Чародеи и несколько людей Хобарта, Все молчали.
– Где Шэдвелл?
– Не знаю, – пожала плечами Сюзанна. – Он сбежал из Храма раньше.
Послышался шум мотора, и де Боно подогнал одну из машин завоевателей к месту, где лежал Кэл.
– Я поведу, – сказала Сюзанна, когда Кэла уложили на заднее сиденье.
– Что мы скажем врачам? – слабым голосом спросил Кэл. – У меня в плече пуля.
– Решим на месте, – Сюзанна уже отъезжала, когда кто-то позвал ее. К машине бежал Нимрод.
– Вы куда?
Она показала назад.
– Друг мой, рад видеть тебя живым, – Нимрод попытался улыбнуться, но на глазах его были слезы.
– Все погибло, – всхлипывал он. – Наша прекрасная земля... Что теперь делать?
– Нужно убираться отсюда. У нас еще остались враги.
– Какое это теперь имеет значение? Фуга погибла. Все потеряно.
– Но мы живы, – напомнила она. – А пока мы живы...
– Ты поведешь нас. Только ты.
– Потом. Сначала надо помочь Кэлу.
– Да. Конечно, – он взял ее за руку. – Ты вернешься.
– Конечно.
– Я уведу тех, кто остался, на север. В соседнюю долину.
Мы будем ждать тебя там.
– Идите. Время не ждет.
– Не забудешь?
Она рассмеялась бы, если бы не помнила, что память – это все, что осталось. Поэтому она просто дотронулась до его лица, давая ему ощутить менструм.
Только когда они отъехали, она поняла, что неосознанно благословила его.
IV
V
1
2
3
Книга III
Часть десятая
I
1
2
3
II
1
– Он здесь.
– Но где? Где?
–Здесь его нет.
– Ты спятила! – завизжал он. – Он или здесь или нет!
Колдунья улыбнулась оскалом черепа.
– Дурачок. Ты не понимаешь?
Шэдвелл перешел на более вежливый тон.
– Спустись пониже. Мне больно задирать голову.
Она покачала головой. Сюзанна видела, что ей трудно висеть в воздухе здесь, в святилище, но она предпочла остаться на прежнем месте.
– Боишься?
– Нет, – она, продолжая улыбаться, спустилась вниз.
Сюзанна молча умоляла ее держаться подальше от Шэдвелла, который был теперь способен на все. Но он стоял перед ней, не двигаясь.
– Ты пришла сюда до меня.
– Я едва не забыла тебя, – голос Иммаколаты был задумчив. – Онамне напомнила, – она кивнула на Сюзанну. – Ты оказала мне большую услугу, сестра. Напомнила о враге.
Она вновь посмотрела на Шэдвелла.
– Ты свел меня с ума. Но теперь я вспомнила. – Улыбка исчезла, остались лишь боль и гнев.
– Я все вспомнила.
– Где Станок? – прохрипел Шэдвелл.
– Ты всегда воспринимал все слишком буквально. Ты хотел найти вещь? То, чем можно обладать? Ведь это и есть твой бог – обладание?
– Где Станок?
Она рассмеялась.
Он, не выдержав, кинулся на нее, но на этот раз она была готова. Менструм, уже не яркий и блестящий, а желтоватый, как гной, вырвался из ее изуродованного лица. Шэдвелл отлетел назад.
Молния вспыхнула над ними, осветив всю сцену пронзительной вспышкой. Следующий удар должен был стать смертельным, но Колдунья замешкалась, и тут рука Шэдвелла нащупала кухонный нож.
Сюзанна вскрикнула, но Иммаколата не слышала ее. В следующий миг торговец вскочил и точным ударом мясника вонзил свое оружие ей в живот. Она попыталась исторгнуть из себя убийственную энергию, но нож поднялся вверх, разрезая ее тело. Из раны поползли внутренности. Она закашлялась и рухнула навзничь.
Внезапно комната наполнилась стоном, исходившим то ли из нутра Иммаколаты, то ли из самих стен. Шэдвелл выронил нож и попытался бежать, но его жертва вцепилась в него.
Иммаколата умирала, но силы у нее еще оставались. Она обняла торговца, о чем он всегда мечтал, пачкая кровью его пиджак. Он забился, крича от отвращения, и в конце концов стряхнул ее с себя.
Он слепо побрел к двери, подняв руки. С пальцев стекала кровь.
– Я не... Я не хотел, – бормотал он, плача не от горя, а от невыносимой обиды. – Это все волшебство!
Земля стонала все громче.
– Грязное волшебство! —прокричал он и выбежал, не дожидаясь, пока стены обрушатся на него.
Сюзанна склонилась над Колдуньей. Ты была еще жива, но быстро угасала. Она одной рукой вцепилась в стену, другой придерживая выпадающие внутренности.
– Кровь пролита, – прошептала она. – В Храме Станка пролита кровь.
Она улыбнулась той же жуткой улыбкой.
– Фуге конец, сестра. Я хотела пролить здесь его кровь, а вместо этого он пролил мою. Но это неважно. Фуге конец. Все станет песком...
Она стала падать. Сюзанна поддержала ее, почувствовав, как закололо ее руку.
– Они навеки лишились родины, – в слабом голосе Иммаколаты слышалось торжество. – Фуга исчезнет. Навсегда.
Тут она упала, оттолкнув Сюзанну.
– Я так и думала... пустота...
Она сползла по стене на пол.
– Песок и пустота... это все. Вот оно.
Словно в ответ, раздался оглушительный грохот.
Кирпичи начали с новой силой вдавливаться друг в друга, крошась и усыпая пол обломками. Сюзанна оглянулась, ища пути бегства. Здесь уже нечего искать и нечего спасать.
Тут два луча света вонзились ей в руку, как иголки. Сюзанна вскрикнула, испугавшись не их ярости, а того, откуда они исходили. Светились пустые глазницы одного из стражей. Потом к нему присоединился второй, затем остальные.
– Станок... – прошептала Иммаколата.
Перекрещивающиеся лучи вспыхнули ярче, и воздух наполнился неразборчивым шепотом.
– Поздно. Ты не спасешь его.
Голова Колдуньи вздрогнула. Она умерла.
Но сила Станка еще действовала. Сюзанна отступила к выходу, и лучи, которым теперь ничего не мешало, засияли еще ярче. Шепот обрел ритм, сливаясь в мелодичные строфы. Часы четырех Семейств работали здесь под свет и музыку.
Этои был Станок. Конечно.
Иммаколата не зря сказала, что Шэдвелл воспринимает все слишком буквально. Волшебство крылось не в вещи, а в слове и движении, вызванных могучей мыслью.
Но ей-то что? Она Кукушонок, и может только беспомощно наблюдать конвульсии волшебного мира.
Она вспомнила Мими, которая ввела ее в этот мир, но не успела ничего объяснить. Приходилось до всего доходить самой, и она опоздала. Боже, как она опоздала!
Пляска лучей заворожила ее, Они становились все ярче, все плотнее и готовы были вырваться из стен, в Фугу.
Ей нужно успеть туда раньше. Нужно спасти Кэла, который лежит там. Спасти, пока все не погибло.
Тут пришла другая мысль. Может, Мими предвидела это и оставила ей знак? Она достала из кармана книгу. Ей не нужно было раскрывать ее, чтобы вспомнить:
«То, что можно вообразить, неистребимо».
Это что-то значило, но думать сейчас было некогда. Она покинула святилище и побежала по коридорам. Лучи уже проделали отверстия в кирпиче и освещали ей путь.
Она продолжала думать о книге, пока бежала. В ней снова начал подниматься менструм, но на этот раз не к лицу, а к рукам, держащим книгу, как будто хотел отобрать ее.
То, что можно вообразить...
Свет становился все ярче.
...неистребимо.
Книга тяжелела в ее руках и дышала, как живая. Да она и была живой, заключая в себе целый мир, вернее, многие миры – ведь каждый нашел бы в ней историю для себя, как нашли она и Хобарт. В ней было столько же волшебных лесов, сколько читателей.
Она свернула в третий коридор, когда Храм вокруг начал теряться в водовороте света и звука. В нем так много энергии. Если бы она только могла направить ее в нужное русло.
В голове ее мелькали обрывки воспоминаний: она с Хобартом в Волшебном лесу; она с Кэлом в доме Шермэна, смотрит на нож, висящий над ковром; и, наконец, мертвые хранители Станка, восемь глаз, способных разрушить Фугу. И... создать ее вновь?
Она побежала быстрее, не потому, что боялась быть похороненной под обломками, а потому, что ей наконец-то все стало ясно, и теперь нужно было успеть.
Нельзя воссоздать Фугу в одиночку. Потому Семейства пели, танцевали и ткали вместе: чары требовали участия зрителя, восхищенно взирающего на них.
И разве в этой книге не заключались чары. Разве не проникала она в мечты читающего ее, воплощая их в жизнь?
– Кэл!
Она выбежала из Храма, сразу угодив в хаос. Свечение земли было уже не однородным, а состояло из черных и пурпурных вспышек. Небо нависло, готовое рухнуть.
Кэл, бледный, но живой, сидел у стены. Она подбежала к нему и встряхнула.
– Что случилось? – сонным голосом спросил он.
– Некогда объяснять, – она гладила его лицо, освещая его менструмом. – Верь мне.
– Да.
– Ты должен вспомнить вместе со мной, Кэл. Вспомнить все, что видел здесь.
– Вспомнить? – он недоуменно наморщил лоб.
В это время трещина в фут шириной побежала от дверей Храма, как гонец с дурными вестями.
Сюзанну охватили сомнения. Прогремел гром; трещина расширилась, и оттуда полетели камни и грязь.
Она стала вспоминать то, что видела внутри. Коридоры, фигуры, хранителей, пересечение лучей.
– Вспоминай все, что ты видел в Фуге.
– Все? Зачем?
– Верь мне, прошу тебя. Ради Бога, Кэл. Что ты помнишь?
– Только обрывки.
– Все равно вспоминай. Пожалуйста.
Она потрогала его лоб. Он был горячим, но книга в другой ее руке – еще горячей.
– Пожалуйста, Кэл!
В последний раз она делила воспоминания со своим злейшим врагом, Хобартом. Неужели это не получится с лучшим ее другом?
– Для тебя, – он попытался, наконец, сказать обо всем, что она для него значила, – все... что угодно.
И он начал вспоминать. Она чувствовала, как его мысли хлынули в нее и через нее. Сад, огоньки, фрукты, пение. Дорога, де Боно и канатоходцы. Свод, полный чудес, потом дом и молчаливый человек на пороге. Гора, планеты. Она мало что смогла разобрать, но все эти образы предназначались не ей. Она была лишь звеном цикла, как тогда, в доме Шермэна.
Позади нее лучи пробили последнюю стену, как будто Станок тянулся к ней, готовый к работе. Скоро она увидит, так ли это.
– Еще!
Кэл продолжал вспоминать, и она дополняла его мысли и образы своими.
Озеро, Дом Капры, лес, улицы Невидали...
Лучи, острые, как бритва, нащупали их. Она боялась, что они ничего не заметят, но они подхватили в струе менструма все, что вспоминали она и Кэл, и понесли куда-то.
Она могла лишь следить за этими неподвластными ей процессами и оставаться связующим звеном. Но это не могло продолжаться долго: книга делалась все горячее, а Кэл начал дрожать под ее рукой.
– Хватит, – сказала она.
Его глаза открылись.
– Я еще не...
– Я сказала, хватит.
Тут Храм зашатался.
– Можешь идти? Надо спешить.
– Конечно.
Она помогла ему подняться. Отовсюду раздавался грохот. Одна стена за другой рушилась под напором Станка.
Они не стали ждать конца и побежали прочь. Ей приходилось тащить Кэла за собой. Ровная прежде земля покрылась теперь трещинами и остатками животных и растений, разлагающихся с удивительной быстротой. Над землей стоял удушливый запах гниения.
Свет земли померк, и все погрузилось в полумрак, освещаемый лишь гниющими скелетами еще недавно полных жизни существ. Некоторые из них взглядом молили о помощи, но Сюзанна и Кэл ничего не могли им дать.
Они довольно долго бежали, прыгая через трещины, змеящиеся повсюду. Сюзанна не знала, далеко ли еще до Мантии. Может, они просто блуждают по кругу? Потом она увидела свет.
Они побрели туда, все глубже увязая в гниющих станках, где копошились последние живые обитатели былого рая: черви и тараканы.
Они скорее вывалились, чем вышли, в разрыв Мантии, откуда и был виден свет.
– Не могу, – прошептал Кэл и упал на колени.
Она нагнулась над ним, потом огляделась, ища помощи. Но вокруг виднелись лишь последствия того, что случилось в Круговерти.
Страны чудес больше не было.
Красоты Фуги исчезали прямо на глазах, таяли, как дым, оставляя за собой камни и кустарник горной долины.
Сюзанна оглянулась. Мантия тоже растаяла, и за ней ничего не было. Стих и грохот.
– Сюзанна!
К ней спешил де Боно.
– Что там случилось?
– Потом. Сперва нужно помочь Кэлу. Он ранен.
– Я заведу машину, – и он убежал.
Кэл открыл глаза.
– Все кончилось?
– Не думай об этом.
– Я хочу знать, – он привстал и застонал, увидев окружающее опустошение. Вокруг них, не двигаясь, стояли оставшиеся в живых Чародеи и несколько людей Хобарта, Все молчали.
– Где Шэдвелл?
– Не знаю, – пожала плечами Сюзанна. – Он сбежал из Храма раньше.
Послышался шум мотора, и де Боно подогнал одну из машин завоевателей к месту, где лежал Кэл.
– Я поведу, – сказала Сюзанна, когда Кэла уложили на заднее сиденье.
– Что мы скажем врачам? – слабым голосом спросил Кэл. – У меня в плече пуля.
– Решим на месте, – Сюзанна уже отъезжала, когда кто-то позвал ее. К машине бежал Нимрод.
– Вы куда?
Она показала назад.
– Друг мой, рад видеть тебя живым, – Нимрод попытался улыбнуться, но на глазах его были слезы.
– Все погибло, – всхлипывал он. – Наша прекрасная земля... Что теперь делать?
– Нужно убираться отсюда. У нас еще остались враги.
– Какое это теперь имеет значение? Фуга погибла. Все потеряно.
– Но мы живы, – напомнила она. – А пока мы живы...
– Ты поведешь нас. Только ты.
– Потом. Сначала надо помочь Кэлу.
– Да. Конечно, – он взял ее за руку. – Ты вернешься.
– Конечно.
– Я уведу тех, кто остался, на север. В соседнюю долину.
Мы будем ждать тебя там.
– Идите. Время не ждет.
– Не забудешь?
Она рассмеялась бы, если бы не помнила, что память – это все, что осталось. Поэтому она просто дотронулась до его лица, давая ему ощутить менструм.
Только когда они отъехали, она поняла, что неосознанно благословила его.
IV
Шэдвелл
Торговец бежал из Круговерти, как только появились первые признаки распада. Видя, как их отечество гибнет на их глазах, оставшиеся в живых обитатели Фуги не обратили никакого внимания на жалкую фигуру, выпачканную кровью и грязью.
Он остановился только раз – когда его стошнило прямо на сияющие когда-то ботинки. Он еще успел почистить их листьями, которые распадались у него в руках.
Волшебство! Его стошнило от волшебства. Фуга обманула его, ослепила лживыми посулами, заставила воровать и убивать. Ложь, все ложь, теперь он ясно это видел. Когда он уже готовился схватить добычу, она испарилась, оставив его тем, кем он был – несчастным Кукушонком в грязи и крови.
Он невиновен, его просто обманули. Он не хотел никому причинить вреда. В чем его можно обвинить, кроме наивности? Во всем виновны Чародеи, творцы чар и лжи. Они сами навлекли на себя гибель, сделав его невольным виновником этого.
Он выбрался из распадающейся Фуги и начал карабкаться вверх по склону. Свежий ветер немного отрезвил его. Он пах морем и чистотой, и в этом запахе был последний шанс сохранить рассудок.
Он содрал с себя пиджак, ненавистный плод чар. Его первой ошибкой было то, что он принял от Колдуньи этот подарок. Нужно было тогда же растоптать его ногами, как он сделал сейчас. Потом он швырнул дар Чародеев на скалы, где он и расплакался, как безногий самоубийца.
Туда бы и всех этих сволочей, подумал он. Но они выжили, изворотливые твари. Их ничем не выморишь, как клопов. Но... он еще жив, значит, битва не окончена.
Стоя на холме, он покаялся не знать ни дна, ни отдыха, пока не покончит с этими ублюдками.
Бич, называла его Иммаколата.
Ему понадобится союзник, а кто может стать лучшим союзником, чем безымянная грозная сила, от которой они прятались целый век?
Теперь им негде прятаться. Бич найдет их. Бич.Ему нравилось, как это звучит.
Но еще больше ему понравится шорох пепла, в который превратятся его враги.
Он остановился только раз – когда его стошнило прямо на сияющие когда-то ботинки. Он еще успел почистить их листьями, которые распадались у него в руках.
Волшебство! Его стошнило от волшебства. Фуга обманула его, ослепила лживыми посулами, заставила воровать и убивать. Ложь, все ложь, теперь он ясно это видел. Когда он уже готовился схватить добычу, она испарилась, оставив его тем, кем он был – несчастным Кукушонком в грязи и крови.
Он невиновен, его просто обманули. Он не хотел никому причинить вреда. В чем его можно обвинить, кроме наивности? Во всем виновны Чародеи, творцы чар и лжи. Они сами навлекли на себя гибель, сделав его невольным виновником этого.
Он выбрался из распадающейся Фуги и начал карабкаться вверх по склону. Свежий ветер немного отрезвил его. Он пах морем и чистотой, и в этом запахе был последний шанс сохранить рассудок.
Он содрал с себя пиджак, ненавистный плод чар. Его первой ошибкой было то, что он принял от Колдуньи этот подарок. Нужно было тогда же растоптать его ногами, как он сделал сейчас. Потом он швырнул дар Чародеев на скалы, где он и расплакался, как безногий самоубийца.
Туда бы и всех этих сволочей, подумал он. Но они выжили, изворотливые твари. Их ничем не выморишь, как клопов. Но... он еще жив, значит, битва не окончена.
Стоя на холме, он покаялся не знать ни дна, ни отдыха, пока не покончит с этими ублюдками.
Бич, называла его Иммаколата.
Ему понадобится союзник, а кто может стать лучшим союзником, чем безымянная грозная сила, от которой они прятались целый век?
Теперь им негде прятаться. Бич найдет их. Бич.Ему нравилось, как это звучит.
Но еще больше ему понравится шорох пепла, в который превратятся его враги.
V
Хрупкий мир
1
Кэл был рад сну и пробуждению среди ласковых, нежных рук. Над ним склонились врачи и сестры, и тут же сидел улыбающийся де Боно.
А вечером он проснулся и обнаружил в палате Сюзанну, шепчущую слова, которые он так долго мечтал услышать. Он заснул счастливый, но когда снова проснулся, ее уже не было. Он стал звать ее и де Боно, и сестра сказала, что они придут. Спите, и все будет хорошо. Он туманно помнил, что кому-то близкому тоже так говорили, но это не помогло. Больше он ничего не мог вспомнить и заснул.
Ему снились сны, где он играл главную роль, хоть и не всегда в своем обличье. Иногда он был птицей, иногда деревом, усыпанным волшебными плодами. Иногда был ветром или мчался, как ветер, над запрокинутыми лицами камней и цветов и над серебристыми озерами, где он знал по имени каждую рыбу.
А иногда ему снилось, что он умер и плывет в бесконечном океане черного молока под небом, с которого падали звезды, жалобно крича.
И он знал, что это только сон, и что скоро он проснется.
Когда это случилось, рядом сидел Нимрод.
– Не беспокойся, – сказал он. – Они тебя ни о чем не спросят.
– Как ты это сделал?
– Маленькое чудо, – без улыбки сказал Нимрод.
– Как дела?
– Плохо. Все в печали. Я стараюсь не горевать прилюдно, поэтому на меня косо смотрят.
– А что с Сюзанной?
– Ты знаешь, как я люблю ее. Но у нее проблемы с Семействами. Они или печалятся или спорят, кто виноват. Голова болит от всего этого. Иногда хочется найти Маргариту и позабыть, что был Чародеем.
– Ты не сможешь.
– Что толку сентиментальничать, Кэл? Фуга потеряна навсегда. Нам придется стать Кукушатами. Черт, нас даже не заметят. В Королевстве происходят сейчас и более странные вещи, – он указал на телевизор в углу. – Там всегда что-то новое. Может быть, я уеду в Америку, – он снял темные очки. Кэл и забыл, какие необычные у него глаза. – Голливуду такая внешность может пригодиться.
Кэл не мог не улыбнуться при всей невеселости ситуации. И может, Нимрод прав: у Чародеев нет другого пути.
– Мне пора. Сегодня вечером общее собрание. Опять будем спорить. Зайду попрощаться, когда поеду в Калифорнию. Пока!
А вечером он проснулся и обнаружил в палате Сюзанну, шепчущую слова, которые он так долго мечтал услышать. Он заснул счастливый, но когда снова проснулся, ее уже не было. Он стал звать ее и де Боно, и сестра сказала, что они придут. Спите, и все будет хорошо. Он туманно помнил, что кому-то близкому тоже так говорили, но это не помогло. Больше он ничего не мог вспомнить и заснул.
Ему снились сны, где он играл главную роль, хоть и не всегда в своем обличье. Иногда он был птицей, иногда деревом, усыпанным волшебными плодами. Иногда был ветром или мчался, как ветер, над запрокинутыми лицами камней и цветов и над серебристыми озерами, где он знал по имени каждую рыбу.
А иногда ему снилось, что он умер и плывет в бесконечном океане черного молока под небом, с которого падали звезды, жалобно крича.
И он знал, что это только сон, и что скоро он проснется.
Когда это случилось, рядом сидел Нимрод.
– Не беспокойся, – сказал он. – Они тебя ни о чем не спросят.
– Как ты это сделал?
– Маленькое чудо, – без улыбки сказал Нимрод.
– Как дела?
– Плохо. Все в печали. Я стараюсь не горевать прилюдно, поэтому на меня косо смотрят.
– А что с Сюзанной?
– Ты знаешь, как я люблю ее. Но у нее проблемы с Семействами. Они или печалятся или спорят, кто виноват. Голова болит от всего этого. Иногда хочется найти Маргариту и позабыть, что был Чародеем.
– Ты не сможешь.
– Что толку сентиментальничать, Кэл? Фуга потеряна навсегда. Нам придется стать Кукушатами. Черт, нас даже не заметят. В Королевстве происходят сейчас и более странные вещи, – он указал на телевизор в углу. – Там всегда что-то новое. Может быть, я уеду в Америку, – он снял темные очки. Кэл и забыл, какие необычные у него глаза. – Голливуду такая внешность может пригодиться.
Кэл не мог не улыбнуться при всей невеселости ситуации. И может, Нимрод прав: у Чародеев нет другого пути.
– Мне пора. Сегодня вечером общее собрание. Опять будем спорить. Зайду попрощаться, когда поеду в Калифорнию. Пока!
2
Прошло два дня. Никто не приходил. Кэл быстро шел на поправку, и, какие бы чары Нимрод ни наложил на врачей, никто его ни о чем не спрашивал.
На третий день он начал тяготиться больницей. Телевизор показывал сплошную чушь. Когда он смотрел очередной дурацкий фильм, в палату вошла женщина в черном. Он не без труда узнал Аполлину.
Она не дала ему времени на вопросы.
– Некогда. Вот, возьми, – она протянула ему пакет.
Ее лицо смягчилось.
– Извини, я должна бежать. Ты выглядишь усталым, мой мальчик. Отдохни.
– Подожди.
– Некогда! – и она скрылась в двери.
Он развернул бумагу и обнаружил внутри книгу сказок, найденную Сюзанной на Рю-стрит, вместе с запиской:
"Кэл, сохрани это для меня. Береги ее, прошу тебя. Враги еще опасны. Когда придет время, я найду тебя. Сделай это ради нас.
Целую. Сюзанна".
Он перечитывал послание снова и снова, повторяя про себя это «Целую».
Книга не особенно впечатляла. Какие-то немецкие сказки с пожелтевшими страницами. И иллюстрации, когда-то цветные, потускнели и потемнели. У него на душе и так было достаточно темно. Но если она хочет, он сохранит эту книгу. Ей лучше знать.
На третий день он начал тяготиться больницей. Телевизор показывал сплошную чушь. Когда он смотрел очередной дурацкий фильм, в палату вошла женщина в черном. Он не без труда узнал Аполлину.
Она не дала ему времени на вопросы.
– Некогда. Вот, возьми, – она протянула ему пакет.
Ее лицо смягчилось.
– Извини, я должна бежать. Ты выглядишь усталым, мой мальчик. Отдохни.
– Подожди.
– Некогда! – и она скрылась в двери.
Он развернул бумагу и обнаружил внутри книгу сказок, найденную Сюзанной на Рю-стрит, вместе с запиской:
"Кэл, сохрани это для меня. Береги ее, прошу тебя. Враги еще опасны. Когда придет время, я найду тебя. Сделай это ради нас.
Целую. Сюзанна".
Он перечитывал послание снова и снова, повторяя про себя это «Целую».
Книга не особенно впечатляла. Какие-то немецкие сказки с пожелтевшими страницами. И иллюстрации, когда-то цветные, потускнели и потемнели. У него на душе и так было достаточно темно. Но если она хочет, он сохранит эту книгу. Ей лучше знать.
3
После Аполлины никто не появлялся. Он не удивился: и ее поведение, и записка Сюзанны показывали, что дела обстоят серьезно. «Враги еще опасны», – писала она; значит так оно и есть.
На столе в кухне пылилась записка Джеральдины – краткое сообщение о невозможности дальнейших отношений со столь неразумным субъектом.
Ждали его и еще несколько писем, в частности, из фирмы. Его извещали, что, если он не явится на работу до 15-го, то может считать себя уволенным. Было уже 25-е, и Кэл понял, что он безработный.
Все это его мало беспокоило. Он хотел остаться один и все хорошенько обдумать. Шли дни, и он потихоньку приходил в себя. Горе и гнев перешли в стоицизм, дающий ему силы ждать и надеяться. Конечно, он всего лишь Кукушонок, слабый и одинокий. Но таковы они все, и, пока они способны плакать, и смеяться, и испытывать судьбу, остается шанс на спасение.
Иначе не на что и надеяться.
* * *
Его выписали через неделю, и он вернулся в Ливерпуль. Там мало что изменилось. В разоренном саду, где погибла Лилия Пеллиция, по-прежнему не росла трава; поезда так же мчались мимо на юг и на север; собачки на полке так же преданно таращились на хозяина.На столе в кухне пылилась записка Джеральдины – краткое сообщение о невозможности дальнейших отношений со столь неразумным субъектом.
Ждали его и еще несколько писем, в частности, из фирмы. Его извещали, что, если он не явится на работу до 15-го, то может считать себя уволенным. Было уже 25-е, и Кэл понял, что он безработный.
Все это его мало беспокоило. Он хотел остаться один и все хорошенько обдумать. Шли дни, и он потихоньку приходил в себя. Горе и гнев перешли в стоицизм, дающий ему силы ждать и надеяться. Конечно, он всего лишь Кукушонок, слабый и одинокий. Но таковы они все, и, пока они способны плакать, и смеяться, и испытывать судьбу, остается шанс на спасение.
Иначе не на что и надеяться.
Книга III
Из пустой четверти
Часть десятая
Поиски Бича
«Если долго всматриваться в бездну, то и бездна начнет всматриваться в тебя».
Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла»
I
Нет отдыха проклятым
1
До исследования Руб эль-Хали была белым пятном на карте мира. После него она осталась таким же. Это имя, данное пустыне кочующими по Аравии бедуинами, означает «Пустая Четверть». То, что они, живущие в пустоте, способной свести с ума обычного человека, так назвали это место, говорит о нем лучше любых слов.
Были европейцы, кого не убедило это имя и которые с начала XIX века дерзали нарушить молчание самой большой и самой страшной пустыни мира.
Никто не жил там, среди двухсот пятидесяти тысяч квадратных миль песка, где барханы вздымались выше гор, а на выжженных солнцем плоскогорьях можно было разместить целый народ. Там не было ни дорог, ни тропинок, и большинство тех, кто входил туда, остались там навечно.
Но породу исследователей, полубезумных покорителей неведомого, это только вдохновляло. Некоторые стремились утонить существующие карты, хотя в этом месте них было нечегонаносить. Другие искали затерянные города и баснословные сокровища. Третьи – их тоже было немало – искали там ковчег или Эдем.
Объединяло их всех одно: они возвращались из Пустой Четверти – если возвращались, – другими. Каждый из них оставил там часть свой души. Многие потом возвращались, словно пустыня призывала их. И те из них, кто все же умер дома, видели в последний час не любящие лица вокруг, не вишневое дерево за окном, а пустыню, влекущую их, как бездна, обещающая блаженное Ничто.
Были европейцы, кого не убедило это имя и которые с начала XIX века дерзали нарушить молчание самой большой и самой страшной пустыни мира.
Никто не жил там, среди двухсот пятидесяти тысяч квадратных миль песка, где барханы вздымались выше гор, а на выжженных солнцем плоскогорьях можно было разместить целый народ. Там не было ни дорог, ни тропинок, и большинство тех, кто входил туда, остались там навечно.
Но породу исследователей, полубезумных покорителей неведомого, это только вдохновляло. Некоторые стремились утонить существующие карты, хотя в этом месте них было нечегонаносить. Другие искали затерянные города и баснословные сокровища. Третьи – их тоже было немало – искали там ковчег или Эдем.
Объединяло их всех одно: они возвращались из Пустой Четверти – если возвращались, – другими. Каждый из них оставил там часть свой души. Многие потом возвращались, словно пустыня призывала их. И те из них, кто все же умер дома, видели в последний час не любящие лица вокруг, не вишневое дерево за окном, а пустыню, влекущую их, как бездна, обещающая блаженное Ничто.
2
Шэдвелл годами слышал от Иммаколаты, что Бич скрывается в пустыне. Потом он перестал ее слушать и вспомнил об этом лишь тогда, когда стоял над долиной, где исчезла Фуга, и думал о мести.
Прошло немало времени прежде, чем он понял, где нужно искать. Эта пустыня вполне соответствовала описаниям Иммаколаты и до сих была почти не изучена. Но если Бич действительно там, то как его найти?
Он консультировался с исследователями, особенно с одним из них, по фамилии Эмерсон. Он дважды пересекал Руб эль-Хали на верблюде. Сейчас он уже состарился, но еще говорил о пустыне с нежностью, как о жестокой любовнице, боли от которой ждешь снова и снова.
Он дал немало ценных советов, а под конец сказал:
– Завидую вам, Шэдвелл. Видит Бог, завидую.
Прошло немало времени прежде, чем он понял, где нужно искать. Эта пустыня вполне соответствовала описаниям Иммаколаты и до сих была почти не изучена. Но если Бич действительно там, то как его найти?
Он консультировался с исследователями, особенно с одним из них, по фамилии Эмерсон. Он дважды пересекал Руб эль-Хали на верблюде. Сейчас он уже состарился, но еще говорил о пустыне с нежностью, как о жестокой любовнице, боли от которой ждешь снова и снова.
Он дал немало ценных советов, а под конец сказал:
– Завидую вам, Шэдвелл. Видит Бог, завидую.
3
Хотя Эмерсон говорил, что пустыня предпочитает одиночек, он взял с собой Хобарта.
Тот больше не был слугой Закона. После событий, погубивших его бригаду, его едва не отдали под суд, но решили, что он не в своем уме, и отпустили на все четыре стороны. Сфабриковали целую историю, которая позволила сделать из погибших в Фуге героев, а уцелевшим обеспечить приличную пенсию по нетрудоспособности. Несколько безутешных вдов попытались докопаться до истины, но обстоятельства были так невероятны, что их предпочитали забыть.
Безумие Хобарта, однако, было иного свойства, чем у его несчастных подчиненных. Образ огня, внушенный ему Шэдвеллом, все еще владел им, несмотря на исчезновение пиджака. Он остался с торговцем потому, что никто другой не разделял его чувств и не говорил на языке, понятном его больному мозгу. Когда Шэдвелл говорил о Биче, Хобарт знал, что это Дракон, которым он был когда-то и жаждал стать опять.
Таким образом, они вдвоем достигли селения у южных границ Четверти, такого маленького, что у него не было даже названия. Там они решили оставить джип и наняли верблюдов и проводников. Только люди из племени аль-Мурра осмеливались углубляться в пустыню, претендуя на родство с ее духами. Первого из проводников, которого звали Митрак ибн Талак, Шэдвелл отобрал потому, что он уже четыре раза водил белых в Четверть. Вторым был мальчишка лет пятнадцати, Джабир – Митрак называл его то братом, то шурином, то еще кем-то, и упорно отказывался отправиться без него.
С ними едва можно было объясниться – английского они не знали, а арабский Хобарта был из рук вон плох, – но свое дело они знали хорошо. Через день верблюды и припасы были готовы. Отъезд назначили на утро.
Шэдвелл чувствовал себя отвратительно. Весь предыдущий день его тошнило, и полночи он провел, скорчившись над помойным ведром.
Именно там он впервые услышал зов. Он шел из пустыни, Частая и затихая, как плач какой-то адской вдовы. Он чкогда не слышал ничего подобного.
Он встал. Без сомнения, это Бич. Он звал их. Им не придется блуждать по пустыне вслепую. Ветер рано или поздно приведет их к своему хозяину.
Шэдвелл натянул штаны и открыл дверь. Ветер развевал песок, рыская у домов, как бешеный пес. Он прислушался, боясь, что это просто галлюцинация, следствие болезни. Звук пришел снова.
Мимо проходил один из местных. Шэдвелл подозвал его.
– Ты слышишь?
Араб поднял на него испуганное лицо. Одного глаза у него не было.
– Слышишь?
– Аль-Хиял, —сквозь зубы произнес араб.
– Что?
– Аль-Хиял, —он отскочил от Шэдвелла, схватившись за пояс, где висел нож.
Торговец, улыбаясь, отошел. Внутри него все пело. Завтра они отправятся в путь и найдут то, что ищут. Обязательно найдут.
– Я слышу, – сказал он, и ветер унес его слова туда, где их ждали.
Тот больше не был слугой Закона. После событий, погубивших его бригаду, его едва не отдали под суд, но решили, что он не в своем уме, и отпустили на все четыре стороны. Сфабриковали целую историю, которая позволила сделать из погибших в Фуге героев, а уцелевшим обеспечить приличную пенсию по нетрудоспособности. Несколько безутешных вдов попытались докопаться до истины, но обстоятельства были так невероятны, что их предпочитали забыть.
Безумие Хобарта, однако, было иного свойства, чем у его несчастных подчиненных. Образ огня, внушенный ему Шэдвеллом, все еще владел им, несмотря на исчезновение пиджака. Он остался с торговцем потому, что никто другой не разделял его чувств и не говорил на языке, понятном его больному мозгу. Когда Шэдвелл говорил о Биче, Хобарт знал, что это Дракон, которым он был когда-то и жаждал стать опять.
Таким образом, они вдвоем достигли селения у южных границ Четверти, такого маленького, что у него не было даже названия. Там они решили оставить джип и наняли верблюдов и проводников. Только люди из племени аль-Мурра осмеливались углубляться в пустыню, претендуя на родство с ее духами. Первого из проводников, которого звали Митрак ибн Талак, Шэдвелл отобрал потому, что он уже четыре раза водил белых в Четверть. Вторым был мальчишка лет пятнадцати, Джабир – Митрак называл его то братом, то шурином, то еще кем-то, и упорно отказывался отправиться без него.
С ними едва можно было объясниться – английского они не знали, а арабский Хобарта был из рук вон плох, – но свое дело они знали хорошо. Через день верблюды и припасы были готовы. Отъезд назначили на утро.
* * *
Ночью подул ветер, задувая песок под дверь хижины, где они жили.Шэдвелл чувствовал себя отвратительно. Весь предыдущий день его тошнило, и полночи он провел, скорчившись над помойным ведром.
Именно там он впервые услышал зов. Он шел из пустыни, Частая и затихая, как плач какой-то адской вдовы. Он чкогда не слышал ничего подобного.
Он встал. Без сомнения, это Бич. Он звал их. Им не придется блуждать по пустыне вслепую. Ветер рано или поздно приведет их к своему хозяину.
Шэдвелл натянул штаны и открыл дверь. Ветер развевал песок, рыская у домов, как бешеный пес. Он прислушался, боясь, что это просто галлюцинация, следствие болезни. Звук пришел снова.
Мимо проходил один из местных. Шэдвелл подозвал его.
– Ты слышишь?
Араб поднял на него испуганное лицо. Одного глаза у него не было.
– Слышишь?
– Аль-Хиял, —сквозь зубы произнес араб.
– Что?
– Аль-Хиял, —он отскочил от Шэдвелла, схватившись за пояс, где висел нож.
Торговец, улыбаясь, отошел. Внутри него все пело. Завтра они отправятся в путь и найдут то, что ищут. Обязательно найдут.
– Я слышу, – сказал он, и ветер унес его слова туда, где их ждали.
II
Забвение
1
Ничто в книгах, в рассказах, даже в голосе, который он слышал ночью, не подготовило Шэдвелла к полнейшей пустоте. Руб эль-Хали. Никакие слова не могли передать истины.
Час за часом они ехали по тому же песку, под тем же белым небом, и видели тот же чистый горизонт. Шэдвелл не хотел тратить сил на разговоры, а Хобарт всегда был молчалив. Арабы же ехали впереди на своих верблюдах и тоже молчали, лишь изредка переговариваясь шепотом. При отсутствии внешних впечатлений ум обращался к собственному телу и прислушивался к шуму крови и к шуршанию бедер о седло.
Даже мысли о том, что ждет их в конце пути, тонули в вялом безразличии. Когда они останавливались, чтобы дать отдых верблюдам или хлебнуть по глотку теплой воды, становилось еще хуже. Тишина обступала со всех сторон, давила жутью.
Час за часом они ехали по тому же песку, под тем же белым небом, и видели тот же чистый горизонт. Шэдвелл не хотел тратить сил на разговоры, а Хобарт всегда был молчалив. Арабы же ехали впереди на своих верблюдах и тоже молчали, лишь изредка переговариваясь шепотом. При отсутствии внешних впечатлений ум обращался к собственному телу и прислушивался к шуму крови и к шуршанию бедер о седло.
Даже мысли о том, что ждет их в конце пути, тонули в вялом безразличии. Когда они останавливались, чтобы дать отдых верблюдам или хлебнуть по глотку теплой воды, становилось еще хуже. Тишина обступала со всех сторон, давила жутью.