На следующий день Уилл отправился на поиски Стипа и Розы Макги. Была уже середина ноября, и день стал совсем коротким, но он использовал его по полной: прогулял уроки в школе три дня подряд, взбираясь на холмы и стараясь отыскать хоть какой-то намек на присутствие этих двоих. Во время поисков у него зуб на зуб не попадал: снег еще не выпал, но на холмах была наледь – склоны будто укрыты шубой, а солнце появлялось совсем ненадолго и не успевало ее растопить.
   Овцы уже спустились на пастбища пониже, но Уилл не был в одиночестве на холмах. Зайцы, лисы, а то и олени оставляли следы на подернутой инеем траве. Но других признаков жизни он не встречал. Что до Джекоба и Розы, то даже следы их обуви ему не попадались.
   Наконец вечером третьего дня к нему пришла Фрэнни.
   – Что-то не похоже, чтобы у тебя был грипп, – сказала она.
   Уилл подделал записку от родителей, чтобы объяснить свое отсутствие в школе.
   – Ты поэтому пришла? Чтобы проверить?
   – Не тупи. Я пришла, потому что должна тебе кое-что сказать. Кое-что странное.
   – Что?
   – Помнишь, мы говорили о Суде?
   – Конечно.
   – Hу так вот. Я пошла посмотреть на него. И знаешь что?
   – Что?
   – Там кто-то живет.
   – В Суде?
   Фрэнни кивнула По выражению ее лица было ясно: то, что она увидела, выбило ее из колеи.
   – Ты заходила внутрь? – спросил Уилл.
   Она отрицательно покачала головой.
   – Я просто видела женщину в дверях.
   – И как она выглядела? – спросил Уилл, не осмеливаясь надеяться.
   – Она была в черном…
   «Это Роза, – подумал Уилл. – Миссис Макги. А там, где Роза, должен быть и Джекоб».
   Его возбуждение не прошло для Фрэнни незамеченным.
   – Что такое? – спросила она.
   – Не что, а кто.
   – Ну кто. Ты ее знаешь?
   – Немного. Ее зовут Роза.
   – Я ее раньше не видела, – заметила Фрэнни. – А я тут всю жизнь прожила.
   – Они не очень хотят, чтобы о них знали.
   – Так там и еще кто-то есть?
   Это знание было так драгоценно, что Уилл хотел бы его утаить. Но он подумал, что Фрэнни принесла ему весточку. Он должен хоть как-то ее отблагодарить.
   – Их двое, – сказал Уилл. – Женщину зовут Роза Макги. А мужчину Джекоб Стип.
   – Ни о нем, ни о ней я никогда не слышала. Они что, цыгане? Или бездомные?
   – Если и бездомные, то только потому, что им так нравится, – ответил Уилл.
   – Но там, наверное, ужасно холодно. Ты сам говорил, внутри ничего нет.
   – Холодно.
   – И они прячутся в таком заброшенном месте? – Она покачала головой. – Чудно. А ты их откуда знаешь?
   – Встретил случайно. – Уилл почти не лгал. – Спасибо, что сказала. Я, наверное… Мне еще нужно переделать кучу дел.
   – Ты хочешь с ними увидеться? Возьми меня с собой.
   – Нет!
   – Почему?
   – Они не твои друзья.
   – Но и не твои тоже, – заметила Фрэнни. – Просто люди, с которыми ты виделся один раз. Ты сам так сказал.
   – Ты мне там не нужна.
   Фрэнни поджала губы.
   – Знаешь, можешь не беспокоиться на этот счет, – сказала она.
   Уилл ничего не ответил Фрэнни сверлила его взглядом, словно надеясь, что он изменит решение. Но быстро сдалась и, не сказав больше ни слова, направилась к двери.
   – Ты что, уже уходишь? – спросила Адель.
   Фрэнни распахнула дверь. Ее велосипед стоял у калитки. Не отвечая Адели, она вскочила на него и стала давить на педали.
   – Ее что-то расстроило? – спросила Адель.
   – Ничего серьезного, – ответил Уилл.
 
   Было холодно и уже почти совсем темно. По собственному горькому опыту Уилл знал, что, выходя из дома, нужно готовиться к худшему, но сейчас, когда в висках так стучало, он не мог думать о ботинках, перчатках, свитере. Ни о чем, кроме одного: он нашел их, он их нашел.
   Отец еще не вернулся из Манчестера, а мать сегодня была в Галифаксе у доктора, так что, кроме Адели, его уход никто не заметит. Адель была занята на кухне и даже не спросила, куда это он собрался. И только когда Уилл хлопнул дверью, крикнула, чтобы к семи он вернулся домой. Уилл не ответил. Он шагал к зданию Суда по дороге, погружавшейся в темноту, и был уверен, что Джекоб его уже ждет.

IX

   Тот, кто называл себя Джекобом Стипом, стоял на пороге Суда, опершись о дверной косяк. Он и миссис Макги испытывали слабость в темное время суток. И нынешняя темень не была исключением Все его внутренности скрутил спазм, руки и ноги дрожали, в висках стучало. Один вид мрачнеющего неба (хотя сегодня оно выглядело необыкновенно живописно) делал из него маленького ребенка.
   То же происходило и на рассвете. Их обоих в эти часы одолевала жуткая усталость: они только и могли, что стоять прямо. Но сегодня Роза не могла и этого. Она ушла в здание Суда и теперь лежала, постанывая, и время от времени звала Джекоба. Он не шел к ней. Оставался у двери и ждал знака.
   В этом и заключался парадокс: когда у него упадок сил, скорее всего, и раздастся глас, призывающий исполнить свой долг. Вот почему его сердце наемного убийцы ликовало, а кровь бурлила В этот вечер он жаждал новостей. Они уже давно торчат здесь. Пора двигаться. Но сначала он должен узнать пункт назначения, получить официальное известие – а это требует участия в тошнотворном спектакле наступления сумерек.
   Он не знал, почему этот час так разрушительно действовал на них, но это еще одно доказательство того – впрочем, ему не нужны были доказательства, – что они не принадлежат к тому же виду, что остальные. Глубокой ночью, когда все люди спят и видят сны, он ликовал, как ребенок, а тело не чувствовало ни малейшей усталости. В этот час все худшее в нем достигало своего пика, он мог орудовать ножом ловчее заправского палача, а то и просто отнять жизнь голыми руками. Даже в тех местах, где дневная жара сводит с ума, он был неутомим. Совершенный убийца, который действует внезапно и быстро. День лучше ночи, потому что при свете дня проще делать зарисовки, а как художник и как убийца он был особенно внимателен к деталям. Размах крыла, очертания морды. Тембр рыдания, зловоние блевотины. Все это вызывало у него интерес как объект изучения.
   Когда тьма или свет владели миром, Джекоб обладал энергией человека, в десять раз моложе, чем он был на самом деле. И только в сумерки его одолевала слабость, и он замечал, что прислоняется к чему-нибудь, чтоб не упасть. Как он ненавидел это чувство! Однако не жаловался. Эго могут позволить себе женщины и дети, но не солдаты. Ему приходилось слышать, как стонут воины. Он прожил достаточно и повидал немало войн, больших и малых, и, хотя не искал сражений, по долгу службы нередко оказывался на поле боя. Он видел, как вели себя мужчины в предсмертных муках. Как они рыдали, умоляли о сострадании, звали своих матерей.
   Джекоб не испытывал ни малейшего интереса к состраданию: он никогда не просил его для себя и ни к кому не собирался его проявлять. Он отвергал мир чувств, как и подобает грубой силе. В своих поступках он не был ни добрым, ни жестоким Он презирал утешение в молитве и забвение в мечтах. Он высмеивал скорбь и надежду. И отчаяние. Он ценил только терпение, обретенное вместе с осознанием, что все в этом мире бренно. Солнце скоро исчезнет за горизонтом, и слабость его членов переплавится в силу. Нужно только ждать.
   Из дома донесся звук. Потом послышался вздох Розы.
   – Я вспомнила, – сказала она.
   – Ничего ты не вспомнила.
   Иногда мучения этого часа приводили ее в лихорадочное состояние.
   – Нет, вспомнила Клянусь тебе, – настаивала она– Я вижу остров. Ты помнишь какой-нибудь остров? С широкими белыми берегами. Без деревьев. Я искала деревья, но их там нет. О-о-о…
   Слова перешли в стоны, стоны – в рыдания.
   – Я бы сейчас с радостью умерла.
   – Глупости.
   – Подойди ко мне, успокой меня.
   – Не хочу…
   – Ты должен, Джекоб. О-о… О Господь Всемогущий… почему мы так страдаем?
   Как бы ему ни хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, рыдания Розы были так безутешны, что он не мог не обращать на них внимания. Джекоб отвернулся от гаснущего дня и пошел по коридору в зал заседаний. Миссис Макги лежала на полу, закутавшись в свои одеяния. Она зажгла множество свечей, словно свет мог ослабить жестокость этого часа.
   – Ляг со мной, – сказала Роза, посмотрев на Джекоба.
   – От этого нам не станет легче.
   – Мы можем зачать ребенка.
   – И от этого нам не станет легче. И ты прекрасно это знаешь.
   – Тогда ляг со мной, просто чтобы меня утешить. – Она смотрела на него глазами, полными нежности. – Это так мучительно – быть вдали от тебя, Джекоб.
   – Я здесь, – сказал он, смягчаясь.
   – Но недостаточно близко. – Она слабо улыбнулась.
   Он подошел к ней. Встал у нее в ногах.
   – Нет… еще ближе. Я чувствую такую слабость, Джекоб.
   – Это пройдет. Ты сама знаешь.
   – В такие моменты я не знаю ничего, кроме того, что ты очень мне нужен.
   Она протянула руку и, не сводя с него глаз, потянула подол юбки.
   – Что мне нужно, так это чтобы ты был со мной, – пробормотала она– Во мне.
   Он ничего не ответил.
   – Ты так ослабел, Джекоб? – спросила она, продолжая задирать юбку. – Неужели эта тайна так тяжела для тебя?
   – Никакая это не тайна. После стольких лет.
   Теперь она улыбнулась по-настоящему. Юбка поднялась уже выше колен. У Розы были красивые мускулистые ноги, кожа в мерцании свечей отливала матовым блеском. Вздохнув, она запустила руку под юбку и стала ласкать себя, выгибая бедра навстречу пальцам.
   – Она глубока, мой любимый. И темна И влажна оттого, что я хочу тебя.
   Роза задрала подол до талии.
   – Вот, посмотри.
   Она развела ноги шире, чтобы ему было лучше видно.
   – Только не говори, что она некрасивая. Идеальная маленькая киска.
   Она перевела взгляд с его лица на пах.
   – И тебе она нравится. Не делай вид, что нет.
   Она, конечно, права Как только Роза начала задирать юбку, его член стал набухать, требуя того, что ему полагалось. Он и так слишком слаб, а тут еще кровь отливает книзу, подчиняясь желанию, возникшему там, между ног.
   – Она такая тугая, мистер Стип.
   – Не сомневаюсь.
   – Как девственница в первую брачную ночь. Смотри, я еле-еле могу втолкнуть в нее мизинчик. Тебе, наверно, придется приложить усилия.
   Она знала, какое действие производят на него такие слова По телу Джекоба прошла дрожь предвкушения, и он стал стягивать пальто.
   – Расстегнись, – посоветовала миссис Макги надтреснутым голосом– Дай мне увидеть, что там у тебя есть.
   Он отбросил пальто в сторону и стал расстегивать ширинку заляпанных грязью брюк. Она с улыбкой смотрела, как он извлекает член.
   – Нет, вы посмотрите на него, – сказала Роза не без восхищения. – Думаю, он хочет окунуться в мою киску.
   – Он хочет не только окунуться.
   – Правда?
   Джекоб опустился на колени между ног Розы, отвел ее руку и впился взглядом в лоно.
   – О чем ты думаешь? – спросила Роза.
   Он стал ласкать ее пальцами, а затем поднес увлажненный член к анусу.
   – Думаю, сегодня я побываю здесь.
   – Ты так думаешь?
   Он слегка углубил палец в отверстие. По ее телу прошла судорога.
   – Позволь мне войти туда, – попросил Джекоб. – Только головкой.
   – Но от этого не будет детей, – заметила Роза.
   – Мне все равно. Это то, чего я хочу.
   – А я нет.
   Джекоб улыбнулся.
   – Роза, – сказал он тихо, – ты не можешь мне отказать.
   Он завел руки под ее колени и приподнял их.
   – Мы должны расстаться с надеждой иметь детей, – сказал он, разглядывая темную почку между ее ягодиц– От них никогда не бывает проку.
   Она не ответила.
   – Ты меня слушаешь, любимая?
   Он перевел взгляд на ее лицо – на нем застыло печальное выражение.
   – Детей больше не будет? – спросила Роза.
   Он сплюнул себе на руку и смочил член. Сплюнул еще обильнее и смочил ее анус.
   – Детей больше не будет, – подтвердил он, подтягивая ее ближе. – Это напрасная трата чувств – отдавать свою любовь тому, у чего даже нет мозгов, чтобы ответить тем же.
   Так оно и было на самом деле: хотя они и производили детей дюжинами, ради самой же Розы он отбирал их у нее сразу после рождения и пресекал их убожеское существование. Да эти негодяи и не подозревали, что такое убожество. С чувством выполненного долга он возвращался, расчленив их и избавившись от плоти, всегда с одним и тем же мрачным известием. Внешне они были приятны для глаз, но в их черепах была только кровянистая жидкость. Ни малейшего намека на мозг. Ни малейшего.
   Джекоб ввел в нее свою плоть.
   – Так оно лучше, – сказал он.
   Роза издала едва слышный всхлип. Он не понял – было это сожаление или удовольствие. Он напирал, чувствуя тепло ее мыши, которые плотно обхватили член. Это было великолепно.
   – Значит… больше… не будет… детей… – выдохнула миссис Макги.
   – Не будет.
   – Никогда?
   – Никогда.
   Она протянула руку и, ухватившись за рубашку, потянула его к себе.
   – Поцелуй.
   – Думай, о чем просишь…
   – Поцелуй. – Она запрокинула голову.
   Он не стал отказывать. Прижался губами к ее губам и пропустил проворный язык Розы между своими ноющими зубами. Его рот всегда был суше, чем ее. Пересохшие десны и горло впитывали ее влагу, и он, бормоча благодарность ей в губы, все глубже входил в нее. В их соитии вдруг возникла какая-то безумная страстность. Она схватила его за горло, потом погладила по щекам, по спине, еще глубже вдавливая в себя. Его пальцы тем временем расстегивали пуговицы, чтобы добраться до ее грудей.
   – Кто ты? – спросила она.
   – Любой, – выдохнул он.
   – Кто?
   – Питер, Мартин, Лоран, Паоло…
   – Лоран. Мне нравится Лоран.
   – Он здесь.
   – Кто еще?
   – Я забыл имена, – признался Джекоб.
   Роза обхватила его лицо ладонями.
   – Вспомни их для меня, – попросила она.
   – Был еще плотник по имени Бернард…
   – Ах, да Он был очень груб со мной.
   – И Дарлингтон…
   – Торговал тканями. Очень нежный. – Она рассмеялась. – Кажется, кто-то из них завернул меня в шелка.
   – Неужели?
   – И пролил сливки мне на колени. Ты мог бы быть им Кто бы он ни был.
   – У нас нет сливок.
   – И шелка. Придумай что-нибудь еще.
   – Я мог бы быть Джекобом, – сказал он.
   – Думаю, мог бы, – согласилась она– Но это не так забавно. Придумай что-нибудь еще.
   – Еще был Джосая. И Майкл. И Стюарт. И Роберто… Она двигалась в ритм словам. Столько мужчин, чьи имена и профессии он присвоил себе, чтобы распалить ее. Он становился ими на час или на день, редко дольше.
   – Мне нравилась эта игра, – сказал он.
   – Но больше не нравится?
   – Если бы мы знали, кто мы…
   – Теперь потише.
   – …тогда, может, не было бы так больно.
   – Это не имеет значения. Пока мы вместе. Пока ты во мне. Теперь они были как одно целое, так тесно прижавшись друг к другу и переплетясь телами, что разделить их, казалось, невозможно.
   Она снова стала рыдать, с каждым толчком из ее груди вырывался вздох. Имена по-прежнему срывались с ее губ, но это были только обрывки.
   – Сил… Бе… Ганн…
   У нее не осталось ничего, кроме блаженства, ощущения его члена, его губ. А он и вовсе умолк. Было только его дыхание, которое залетало ей в рот, словно он хотел оживить ее из мертвых. Глаза его были открыты, но он не видел ее лица, пламени свечей, дрожавшего вокруг. Это были только неясные очертания, проблески света и тьма, пульсирующая кругом, тьма наверху, свет внизу.
   Это заставило его застонать.
   – Что такое? – спросила Роза.
   – Я… не знаю.
   Это было мучительно – видеть перед собой то, что он видел, и не понимать, что это такое, – словно музыкальный фрагмент, вырванный неизвестно откуда. Будто ноты снова и снова звучали в его голове. Но, несмотря на боль, которую причиняло это видение, он не хотел, чтобы оно исчезло. В нем было нечто, вызывающее воспоминание о какой-то тайне, об этом он никогда не говорил даже с Розой. Воспоминание казалось слишком уязвимым, слишком хрупким.
   – Джекоб?
   – Да?..
   Он посмотрел на нее, и призрак исчез.
   – Мы что – уже закончили?
   Ее рука нырнула в его пах, схватила член. Он быстро терял твердость, хотя половина его длины еще оставалась в ней. Он попытался снова войти в ее глубины, но член сжался гармошкой, не в силах преодолеть сопротивление ее ануса, и после двухтрех безуспешных попыток вышел наружу. Она недовольно на него посмотрела.
   – И это все?
   Он убрал член в брюки и поднялся.
   – Пока все.
   – Так что – теперь ты будешь трахать меня в рассрочку? – спросила она, опуская юбку и закрывая промежность, и села. – Я пустила тебя к себе в задницу, хотя мне этого и не хотелось, а ты даже не взял на себя труд кончить.
   – Я отвлекся, – сказал он, поднимая пальто и просовывая руку в рукав.
   – Это на что же?
   – Точно не знаю, – отрезал Джекоб. – Послушай, женщина, о чем тут говорить? Ну недотрахались. Дотрахаемся в другой раз.
   – Не думаю, – ответила она с презрением.
   – Вот как?
   – Думаю, нам давно пора расстаться. Если у нас не будет детей, все это не имеет смысла.
   Он сверлил ее взглядом.
   – Ты это серьезно?
   – Да Определенно. Серьезнее не бывает.
   – Ты понимаешь, что говоришь?
   – Очень даже понимаю.
   – Ты об этом пожалеешь.
   – Не думаю.
   – Ты будешь вопить, как резаная, когда захочешь трахаться.
   – Полагаешь, я так жажду твоих ласк? Господи боже мой, как ты заблуждаешься! Я ведь с тобой играю. Делаю вид, что возбуждаюсь, но на самом деле вовсе тебя не хочу.
   – Это неправда.
   Она услышала обиду в его голосе и удивилась. Такое случалось редко и, как все редкое, было дорого. Роза сделала вид, что ничего не заметила, потянулась к потертой кожаной сумке и достала зеркало. Пересела ближе к свечам и стала разглядывать свое отражение.
   – А вот и правда, – не сразу сказала она– Если между нами и было что-то, теперь оно умирает, Джекоб. Может, я когда-то и любила тебя, но уже забыла, как это бывает. И, откровенно говоря, вспоминать не хочется.
   – Отлично.
   Она поймала отражение Джекоба в зеркале и увидела, что он расстроен. Такое случалось еще реже.
   – Как тебе угодно, – пробормотала она.
   – Я думаю…
   – Да?
   – Мне хотелось бы какое-то время побыть одному…
   – Здесь?
   – Если ты не возражаешь.
   Он щелкнул пальцами – в воздухе возникло огненное перышко, подпрыгнуло и погасло у него над головой. Ее не интересовал этот его дар. У нее были и свои знания, усвоенные мимоходом, как Стип усвоил свои. Так подхватывают шутки или сыпь.
   «Пусть побудет один, – подумала она, – поразмышляет».
   – Потом поешь? – спросила она, как заботливая жена, испытывая при этом какое-то извращенное удовольствие.
   – Вряд ли.
   – У меня пирог с мясом, если захочешь чего-нибудь.
   – Неужели?
   – Несмотря ни на что, мы можем поддерживать человеческие отношения.
   Он выпустил из пальцев еще одну огненную стрелу.
   – Не знаю. Может быть.
   Она вышла, оставив Стипа наедине с его мыслями.

X

   Пройдя половину пути от развилки до здания Суда, Уилл услышал за спиной скрип плохо смазанных колес. Он повернул голову и через плечо увидел не одну, а сразу две велосипедные фары. Выдохнув замысловатое ругательство, он остановился и стал ждать, пока Фрэнни и Шервуд с ним поравняются.
   – Возвращайтесь домой, – сказал он вместо приветствия.
   – Нет, – ответила Фрэнни, переводя дыхание. – Мы решили идти с тобой.
   – Вы мне не нужны.
   – Мы живем в свободной стране, – заметил Шервуд. – И можем идти куда хотим. Так, Фрэнни?
   – Помолчи, – ответила Фрэнни и посмотрела на Уилла– Я только хотела убедиться, что с тобой все в порядке.
   – Зачем тогда ты взяла его? – спросил Уилл.
   – Потому что… он сам напросился. Он не доставит хлопот.
   Уилл покачал головой.
   – Я не хочу, чтобы вы заходили внутрь.
   – Мы живем в свободной… – начал было Шервуд, но Фрэнни его оборвала.
   – Хорошо, мы туда не пойдем. Подождем тебя снаружи.
   Понимая, что на меньшее она не согласится, Уилл двинулся дальше в сторону Суда, Фрэнни и Шервуд – следом Он не обращал на них внимания, пока не добрался до живой изгороди перед Судом Только тогда повернулся и сказал шепотом, что если они пикнут, то все испортят, и он больше никогда не станет говорить с ними. После этого предупреждения Уилл нырнул в стену боярышника и по заросшему травой склону направился к дому. В темноте он казался больше и напоминал громадный мавзолей, но Уилл видел, что окна светятся. Когда он шел на мерцание огня по коридору, его сердце наполнилось восторгом.
   Джекоб сидел в кресле судьи, рядом на столе горел огонек. Услышав скрип двери, он поднял глаза, и Уилл увидел лицо Стипа – как только он его себе не представлял! Но все домыслы были далеки от реальности. В воображении Уилла лоб Джекоба не был таким высоким и ясным, а глаза – такими глубокими. И ему даже в голову не могло прийти, что волосы Стипа, ниспадавшие, как он думал, роскошными волнами, на самом деле коротко подстрижены – словно тень легла на голый череп. Он не мог вообразить тусклый блеск его бороды и усов, изгиб губ, по которым Стип несколько раз провел языком, прежде чем его поприветствовать.
   – Добро пожаловать, Уилл. Ты заявился в неурочный час.
   – Этим вы хотите сказать, что мне лучше уйти?
   – Нет. Вовсе нет.
   Он добавил к огоньку несколько кусочков трута, тот затрещал, посыпались искры.
   – Я знаю, печаль принято скрывать под маской радости, когда ею и не пахнет. Но я ненавижу обман и притворство. Дело в том, что у меня меланхолия.
   – Что такое… меланхолия? – спросил Уилл.
   – Вот это честный мальчик, – сказал Джекоб с похвалой. – Меланхолия – это печаль, только сильнее. Это то, что мы чувствуем, думая о мире и о том, как мало мы понимаем, когда размышляем о неизбежном конце.
   – Вы имеете в виду смерть и все такое?
   – Одной смерти достаточно. Хотя сегодня я озабочен другим. – Он поманил Уилла пальцем– Подойди ближе. У огня теплее.
   «Слабый огонек на столе вряд ли дает много тепла», – подумал Уилл, но с радостью подошел.
   – Так почему вы печальны?
   Джекоб откинулся на спинку древнего стула, глядя на огонь.
   – Это вопрос отношений между мужчиной и женщиной. Тебе пока не надо забивать этим голову – и радуйся. Откладывай этот вопрос как можно дольше.
   Он полез в карман и вытащил еще немного трута для своего костерка. На этот раз Уилл стоял близко и смог разглядеть, что трут шевелится. Уилл недоумевал, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он подошел к столу и увидел, что Стип держит в руке мотылька, зажав его крылышки между большим и указательным пальцами. Когда Джекоб бросил мотылька в пламя, его лапки и усики задергались, и на секунду Уиллу показалось, что струя теплого воздуха подхватит невинную жертву и отнесет в безопасное место, но мотылек не успел подняться достаточно высоко – крылышки вспыхнули, и он рухнул вниз.
   – Живя или умирая, мы питаем огонь, – тихо сказал Стип. – Вот в чем меланхолическая истина вещей.
   – Только в этом случае вы совершили принудительное кормление, – заметил Уилл, удивленный собственным красноречием.
   – Мы вынуждены это делать, – ответил Джекоб. – Иначе здесь воцарится темнота И как мы сможем видеть друг друга? Позволю себе высказать предположение, что тебя бы больше устроило топливо, которое не корчится, когда ты подкармливаешь им огонь.
   – Да, – сказал Уилл, – устроило бы больше.
   – А ты ешь колбасу, Уилл?
   – Да.
   – Она тебе наверняка нравится. Слегка подкопченная свиная колбаса? Или хороший стейк и печеночный пирог?
   – Да, я люблю стейки и печеночный пирог.
   – А ты не думаешь о животном, которое обделывается от страха, когда его тащат на бойню? А потом висит, подвешенное за одну ногу, и продолжает лягаться, а кровь фонтаном хлещет из шеи? Не думаешь?
   Уилл достаточно часто слышал рассуждения отца и понимал, что такая логика ущербна.
   – Это не одно и то же, – возразил он.
   – Да нет, то же самое.
   – Нет. Я должен есть, чтобы жить.
   – Тогда ешь репку.
   – Но я люблю колбасу.
   – Но и свет ты тоже любишь, Уилл.
   – Для этого существуют свечи. И они здесь есть.
   – А живая земля дала воск и фитиль для их изготовления, – сказал Стип. – Все рано или поздно потребляется, Уилл. Живя или умирая, мы все равно питаем огонь.
   Он едва заметно улыбнулся.
   – Садись. Здесь мы ровня. Оба немного меланхоличные.
   Уилл сел.
   – Я нисколько не меланхоличен, – сказал он, благодарный за это подаренное слово. – Я счастлив.
   – Неужели? Что ж, рад это слышать. И почему же ты счастлив?
   Уиллу было неловко признаться, но Джекоб был с ним честен, и он подумал, что обязан Джекобу тем же.
   – Потому что нашел вас здесь, – сказал он.
   – Это тебя радует?
   – Да.
   – Но через час я тебе наскучу…
   – Нет, не наскучите.
   – …а печаль никуда не денется, она будет поджидать тебя.
   Огонек стал понемногу гаснуть.
   – Хочешь подкормить огонь, Уилл? – спросил Стип.
   В его словах была какая-то необъяснимая власть. Словно затухание огня означало нечто большее, чем исчезновение язычков пламени. Этот огонек вдруг остался единственным источником света в холодном, бессолнечном мире, и если кто-нибудь сейчас его не подкормит, последствия будут ужасающие.