Страница:
– Ну, Уилл? – настаивал Джекоб, сунув руку в карман и вытащив еще одного мотылька– Держи.
Уилл медлил. Он слышал, как в панике трепещут крылышки. Посмотрел поверх насекомого на его мучителя. Лицо Джекоба было абсолютно бесстрастным.
– Ну? – повторил он.
Огонек почти погас. Еще несколько секунд – и будет поздно. Зал заседаний погрузится в темноту, и внимательное симметричное лицо перед его глазами исчезнет.
Эта мысль вдруг стала невыносимой. Уилл снова перевел взгляд на мотылька – на мельтешащие лапки, шевелящиеся усики. И, задыхаясь от ужаса, словно зачарованный, выхватил его из пальцев Джекоба.
XI
XII
Часть третья
I
1
2
Уилл медлил. Он слышал, как в панике трепещут крылышки. Посмотрел поверх насекомого на его мучителя. Лицо Джекоба было абсолютно бесстрастным.
– Ну? – повторил он.
Огонек почти погас. Еще несколько секунд – и будет поздно. Зал заседаний погрузится в темноту, и внимательное симметричное лицо перед его глазами исчезнет.
Эта мысль вдруг стала невыносимой. Уилл снова перевел взгляд на мотылька – на мельтешащие лапки, шевелящиеся усики. И, задыхаясь от ужаса, словно зачарованный, выхватил его из пальцев Джекоба.
XI
– Мне холодно, – в десятый раз простонал Шервуд.
– Иди домой, – сказала Фрэнни.
– Один? В темноте? Нет, не заставляй меня делать такие вещи.
– Может, мне стоит пойти поискать Уилла? – задумалась Фрэнни. – Вдруг он как-то незаметно ушел или…
– Да почему нам просто не оставить его здесь?
– Потому что он наш друг.
– Мне он никакой не друг.
– Тогда подожди меня здесь, – сказала Фрэнни, отыскивая проход в живой изгороди.
Мгновение спустя она почувствовала, как рука Шервуда скользнула в ее ладонь.
– Я не хочу оставаться тут один, – сказал он тихо.
На самом деле она вовсе не возражала против того, чтобы брат пошел с ней. Было немного страшно, и его общество устраивало Фрэнни. Вдвоем они протиснулись сквозь заросли боярышника и, держась за руки, поднялись по склону к зданию Суда Она только раз почувствовала, как дрожь от дурного предчувствия прошла по телу брата, и, повернув к нему голову в темноте и увидев испуганные глаза, которые искали у нее поддержки и успокоения, поняла, как сильно его любит.
Мотылек был крупный, и, хотя Уилл крепко держал его за крылышки, жирное личинкообразное тельце бешено подергивалось, перебирая лапками. Мотылек вызвал у Уилла отвращение.
– Может быть, тебе нехорошо? – спросил Джекоб.
– Нет… – ответил Уилл.
Голос у него стал какой-то чужой, будто говорил не он.
– Ты ведь убивал насекомых и прежде.
Конечно убивал. Поджаривал муравьев через увеличительное стекло, прихлопывал жуков, давил пауков, посыпал солью слизней и поливал из баллончика мух. А тут мотылек и огонь. Да они просто нашли друг друга.
С этой мыслью он и совершил этот поступок. Сожаление Уилл испытал сразу, как только пламя опалило подергивающиеся лапки. Он уронил насекомое в огонь, и сожаление перешло в очарование.
– Что я тебе говорил? – сказал Джекоб.
– Живя или умирая, – пробормотал Уилл, – мы все равно питаем огонь…
У дверей Суда Фрэнни никак не могла понять, что там происходит. Она видела, что Уилл склонился над столом, разглядывая что-то яркое, и в том же свете мельком разглядела лицо человека напротив Уилла Но больше ничего разобрать не могла.
Она отпустила руку Шервуда и прижала палец к губам ш-ш-ш. Он кивнул, выражение его лица стало не таким испуганным, как в темноте снаружи. Потом она снова перевела глаза на Уилла В эту минуту человек, сидящий напротив него, сказал:
– Хочешь еще одного?
Уилл даже не посмотрел на Стипа Он не мог оторвать глаз от пламени, пожиравшего мотылька.
– И это всегда так? – пробормотал он.
– Как?
– Сначала холод и темнота, потом все отступает под напором огня, а потом снова темнота и холод…
– Почему ты спрашиваешь?
– Хочу понять.
«Ответ есть только у вас», – мог бы добавить он.
Так оно на самом деле и было. Уилл не сомневался, что у отца нет ответа на подобные вопросы, как и у матери, у школьных учителей или у кого-нибудь из тех, кто разглагольствует по телевизору. Это было тайное знание, и он чувствовал себя избранным, находясь в обществе того, кто владел этим знанием, даже если с ним и не собирались делиться.
– Так ты хочешь еще одного или нет? – переспросил Джекоб.
Уилл кивнул и взял мотылька из его пальцев.
– А не придет такой день, когда огонь больше нечем будет подкармливать? – спросил он.
– Боже мой! – воскликнула миссис Макги, выходя из тени. – Вы только его послушайте!
Уилл не оглянулся: он был занят исследованием процесса кремации второго мотылька.
– Да, придет, – тихо сказал Джекоб. – И когда не останется ничего, на мир опустится такая тьма, какую никто из нас и представить не может. Это будет не тьма смерти, потому что смерть еще не конец.
– Игра в кости, – заметила женщина.
– Именно, – отозвался Джекоб. – Смерть – это игра в кости.
– В чем в чем, а в смерти мы разбираемся. Мистер Стип и я.
– О да.
– Дети, которых я выносила и потеряла.
Она встала за спиной Уилла и легонько провела рукой по его волосам.
– Я смотрю на тебя, Уилл, и, клянусь, отдала бы все зубы, чтобы назвать тебя своим. Ты такой умный…
– Здесь становится темно, – сказал Стип.
– Тогда дайте мне еще одного мотылька, – попросил Уилл.
– Такой нетерпеливый, – заметила миссис Макги.
– Быстрее, – заторопился Уилл, – а то огонь погаснет.
Джекоб полез в карман и вытащил еще одного мотылька.
Уилл выхватил у него насекомое, но в спешке выпустил крылышки, и мотылек вспорхнул нал столом.
– Черт! – крикнул Уилл и, оттолкнув стул и миссис Макги, вскочил.
Дважды он взмахнул рукой, но оба раза поймал воздух. Уилл в бешенстве развернулся, чтобы попытаться еще раз.
За спиной раздался голос Джекоба.
– Оставь. Я дам тебе другого.
– Нет, – отказался Уилл, подпрыгивая за мотыльком. – Мне нужен этот.
Его усилия были вознаграждены – мотылек наконец оказался в горсти.
– Поймал! – воскликнул Уилл и уже собирался предать насекомое огню, когда услышал голос Фрэнни:
– Уилл, что ты делаешь?!
Он посмотрел на нее. Фрэнни стояла у двери, Уилл видел смутные очертания ее фигуры.
– Уходи, – сказал он.
– Кто это? – спросил Джекоб.
– Уходи, я сказал, – повторил Уилл, вдруг почувствовав что-то вроде приступа паники.
Он не хотел, чтобы две эти стороны жизни говорили с ним одновременно. У него закружилась голова.
– Пожалуйста, – сказал он, надеясь, что вежливое обращение на нее подействует. – Я не хочу, чтобы ты была здесь.
Свет у него за спиной стал гаснуть. Если он не поторопится, огонь потухнет. Он должен бросить топливо. Но Уилл не хотел, чтобы Фрэнни видела, что он делает. Пока она здесь, Джекоб ни за что не поделится своим знанием, которое в состоянии понять только мудрейшие из мудрых.
– Уходи! – крикнул он.
Крик не произвел на нее никакого впечатления, но до смерти перепугал Шервуда Тот отшатнулся от сестры и побежал по коридору прочь из зала заседаний.
Фрэнни пришла в ярость.
– Правильно Шервуд говорил! – заявила она– Ты нам не друг. Мы пришли сюда, потому что боялись, что с тобой что-нибудь случится…
– Роза, – услышал Уилл шепот Джекоба, – второй мальчик…
Краем глаза он увидел, как миссис Макги отступила в тень и последовала за Шервудом.
Головау Уилла кружилась. Фрэнни кричала, Шервуд рыдал, Джекоб шептал, но хуже всего, что пламя умирало, а с ним уходил свет…
Он решил, что свет – самое главное, и, повернувшись спиной к Фрэнни, протянул руку, чтобы предать мотылька огню. Но его опередил Джекоб. Он сунул в умирающий огонь всю руку, которая стала клеткой из пальцев. В ней был не один, а несколько мотыльков, которые мгновенно загорелись, бьющиеся крылышки раздули пламя. Сквозь пальцы Джекоба хлынул такой яркий свет, что Уилл подумал, не видит ли он нечто сверхъестественное, какое-то волшебство. Свет залил лицо Джекоба, оттенив удивительные черты, не поддающиеся описанию. Он не был похож на кинозвезду или человека с обложки: лощеный вид, белые зубы, ямочки на щеках. Казалось, в нем горит огонь ярче того, в котором сгорали мотыльки. На мгновение (и этого было достаточно) Уилл увидел себя рядом с Джекобом они шли по улице, и кожа Джекоба всеми порами излучала свет, а люди рыдали от благодарности, что он пришел рассеять тьму. Это было слишком. Уилл рухнул как подкошенный.
– Иди домой, – сказала Фрэнни.
– Один? В темноте? Нет, не заставляй меня делать такие вещи.
– Может, мне стоит пойти поискать Уилла? – задумалась Фрэнни. – Вдруг он как-то незаметно ушел или…
– Да почему нам просто не оставить его здесь?
– Потому что он наш друг.
– Мне он никакой не друг.
– Тогда подожди меня здесь, – сказала Фрэнни, отыскивая проход в живой изгороди.
Мгновение спустя она почувствовала, как рука Шервуда скользнула в ее ладонь.
– Я не хочу оставаться тут один, – сказал он тихо.
На самом деле она вовсе не возражала против того, чтобы брат пошел с ней. Было немного страшно, и его общество устраивало Фрэнни. Вдвоем они протиснулись сквозь заросли боярышника и, держась за руки, поднялись по склону к зданию Суда Она только раз почувствовала, как дрожь от дурного предчувствия прошла по телу брата, и, повернув к нему голову в темноте и увидев испуганные глаза, которые искали у нее поддержки и успокоения, поняла, как сильно его любит.
Мотылек был крупный, и, хотя Уилл крепко держал его за крылышки, жирное личинкообразное тельце бешено подергивалось, перебирая лапками. Мотылек вызвал у Уилла отвращение.
– Может быть, тебе нехорошо? – спросил Джекоб.
– Нет… – ответил Уилл.
Голос у него стал какой-то чужой, будто говорил не он.
– Ты ведь убивал насекомых и прежде.
Конечно убивал. Поджаривал муравьев через увеличительное стекло, прихлопывал жуков, давил пауков, посыпал солью слизней и поливал из баллончика мух. А тут мотылек и огонь. Да они просто нашли друг друга.
С этой мыслью он и совершил этот поступок. Сожаление Уилл испытал сразу, как только пламя опалило подергивающиеся лапки. Он уронил насекомое в огонь, и сожаление перешло в очарование.
– Что я тебе говорил? – сказал Джекоб.
– Живя или умирая, – пробормотал Уилл, – мы все равно питаем огонь…
У дверей Суда Фрэнни никак не могла понять, что там происходит. Она видела, что Уилл склонился над столом, разглядывая что-то яркое, и в том же свете мельком разглядела лицо человека напротив Уилла Но больше ничего разобрать не могла.
Она отпустила руку Шервуда и прижала палец к губам ш-ш-ш. Он кивнул, выражение его лица стало не таким испуганным, как в темноте снаружи. Потом она снова перевела глаза на Уилла В эту минуту человек, сидящий напротив него, сказал:
– Хочешь еще одного?
Уилл даже не посмотрел на Стипа Он не мог оторвать глаз от пламени, пожиравшего мотылька.
– И это всегда так? – пробормотал он.
– Как?
– Сначала холод и темнота, потом все отступает под напором огня, а потом снова темнота и холод…
– Почему ты спрашиваешь?
– Хочу понять.
«Ответ есть только у вас», – мог бы добавить он.
Так оно на самом деле и было. Уилл не сомневался, что у отца нет ответа на подобные вопросы, как и у матери, у школьных учителей или у кого-нибудь из тех, кто разглагольствует по телевизору. Это было тайное знание, и он чувствовал себя избранным, находясь в обществе того, кто владел этим знанием, даже если с ним и не собирались делиться.
– Так ты хочешь еще одного или нет? – переспросил Джекоб.
Уилл кивнул и взял мотылька из его пальцев.
– А не придет такой день, когда огонь больше нечем будет подкармливать? – спросил он.
– Боже мой! – воскликнула миссис Макги, выходя из тени. – Вы только его послушайте!
Уилл не оглянулся: он был занят исследованием процесса кремации второго мотылька.
– Да, придет, – тихо сказал Джекоб. – И когда не останется ничего, на мир опустится такая тьма, какую никто из нас и представить не может. Это будет не тьма смерти, потому что смерть еще не конец.
– Игра в кости, – заметила женщина.
– Именно, – отозвался Джекоб. – Смерть – это игра в кости.
– В чем в чем, а в смерти мы разбираемся. Мистер Стип и я.
– О да.
– Дети, которых я выносила и потеряла.
Она встала за спиной Уилла и легонько провела рукой по его волосам.
– Я смотрю на тебя, Уилл, и, клянусь, отдала бы все зубы, чтобы назвать тебя своим. Ты такой умный…
– Здесь становится темно, – сказал Стип.
– Тогда дайте мне еще одного мотылька, – попросил Уилл.
– Такой нетерпеливый, – заметила миссис Макги.
– Быстрее, – заторопился Уилл, – а то огонь погаснет.
Джекоб полез в карман и вытащил еще одного мотылька.
Уилл выхватил у него насекомое, но в спешке выпустил крылышки, и мотылек вспорхнул нал столом.
– Черт! – крикнул Уилл и, оттолкнув стул и миссис Макги, вскочил.
Дважды он взмахнул рукой, но оба раза поймал воздух. Уилл в бешенстве развернулся, чтобы попытаться еще раз.
За спиной раздался голос Джекоба.
– Оставь. Я дам тебе другого.
– Нет, – отказался Уилл, подпрыгивая за мотыльком. – Мне нужен этот.
Его усилия были вознаграждены – мотылек наконец оказался в горсти.
– Поймал! – воскликнул Уилл и уже собирался предать насекомое огню, когда услышал голос Фрэнни:
– Уилл, что ты делаешь?!
Он посмотрел на нее. Фрэнни стояла у двери, Уилл видел смутные очертания ее фигуры.
– Уходи, – сказал он.
– Кто это? – спросил Джекоб.
– Уходи, я сказал, – повторил Уилл, вдруг почувствовав что-то вроде приступа паники.
Он не хотел, чтобы две эти стороны жизни говорили с ним одновременно. У него закружилась голова.
– Пожалуйста, – сказал он, надеясь, что вежливое обращение на нее подействует. – Я не хочу, чтобы ты была здесь.
Свет у него за спиной стал гаснуть. Если он не поторопится, огонь потухнет. Он должен бросить топливо. Но Уилл не хотел, чтобы Фрэнни видела, что он делает. Пока она здесь, Джекоб ни за что не поделится своим знанием, которое в состоянии понять только мудрейшие из мудрых.
– Уходи! – крикнул он.
Крик не произвел на нее никакого впечатления, но до смерти перепугал Шервуда Тот отшатнулся от сестры и побежал по коридору прочь из зала заседаний.
Фрэнни пришла в ярость.
– Правильно Шервуд говорил! – заявила она– Ты нам не друг. Мы пришли сюда, потому что боялись, что с тобой что-нибудь случится…
– Роза, – услышал Уилл шепот Джекоба, – второй мальчик…
Краем глаза он увидел, как миссис Макги отступила в тень и последовала за Шервудом.
Головау Уилла кружилась. Фрэнни кричала, Шервуд рыдал, Джекоб шептал, но хуже всего, что пламя умирало, а с ним уходил свет…
Он решил, что свет – самое главное, и, повернувшись спиной к Фрэнни, протянул руку, чтобы предать мотылька огню. Но его опередил Джекоб. Он сунул в умирающий огонь всю руку, которая стала клеткой из пальцев. В ней был не один, а несколько мотыльков, которые мгновенно загорелись, бьющиеся крылышки раздули пламя. Сквозь пальцы Джекоба хлынул такой яркий свет, что Уилл подумал, не видит ли он нечто сверхъестественное, какое-то волшебство. Свет залил лицо Джекоба, оттенив удивительные черты, не поддающиеся описанию. Он не был похож на кинозвезду или человека с обложки: лощеный вид, белые зубы, ямочки на щеках. Казалось, в нем горит огонь ярче того, в котором сгорали мотыльки. На мгновение (и этого было достаточно) Уилл увидел себя рядом с Джекобом они шли по улице, и кожа Джекоба всеми порами излучала свет, а люди рыдали от благодарности, что он пришел рассеять тьму. Это было слишком. Уилл рухнул как подкошенный.
XII
Шервуд побежал в холл, подальше от зала заседаний и запаха чего-то горелого, от которого выворачивало желудок. Но в сгущавшейся темноте он выбрал не то направление и не выбежал из дома, а заблудился. Попытался вернуться, но был слишком напуган, и мысли у него путались. Оставалось плестись все дальше и дальше, слезы жгли глаза, а кругом становилось темнее и темнее.
А потом вдруг замерцал свет. Это не был свет звезд – звезды не излучают тепла, он пошел туда и оказался в небольшой комнате, где недавно кто-то работал. Шервуд увидел стул и небольшой стол, а на нем – фонарь-молнию, проливавший свет на предметы. Утерев слезы, Шервуд подошел ближе. Тут были пузырьки с чернилами, может быть, целая дюжина пузырьков, несколько ручек и кисточек, и среди всего этого лежала книга размером с его учебники, только гораздо толще. Обложка заляпана, корешок поломан, словно эту книгу таскали с собой долгие годы. Шервуд протянул руку, чтобы раскрыть ее, но не успел.
– Как тебя зовут? – услышал он тихий голос.
Шервуд поднял голову и увидел, как из двери на другом конце комнаты появилась женщина, которую он видел в зале заседаний. При виде ее Шервуд почувствовал приятную дрожь. Блуза на женщине была расстегнута, и кожа светилась.
– Меня зовут Роза, – сказала она.
– А меня Шервуд.
– Ты большой мальчик. Сколько тебе лет?
– Почти одиннадцать.
– Ты не подойдешь ближе, чтобы я могла получше тебя разглядеть?
Шервуд замешкался. В том, как она на него смотрела, как улыбалась, было что-то завораживающее, и, может быть, если он подойдет ближе, ему удастся рассмотреть это место, где у нее расстегнуты пуговицы. Все неприличные слова он, конечно, уже успел узнать в школе и видел несколько захватанных фотографий, которые передавали из рук в руки. Но одноклассники не вели с ним по-настоящему непристойных разговоров, потому что считали глуповатым Что бы они сказали, подумал он, если б узнали, что он своими глазами видел парочку настоящих голых грудей?
– Ой, да ты, я смотрю, парень не промах, – заметила Роза.
Щеки Шервуда запунцовели.
– Да ты не смущайся, – ободрила она– Мальчики должны видеть все, что им хочется. Если, конечно, умеют оценить увиденное.
Сказав это, она расстегнула на блузе еще пару пуговиц. Шервуд хотел было проглотить слюну, но не смог. Теперь он видел холмики ее грудей вполне отчетливо. Если подойти еще ближе, он разглядит и соски, а судя по одобрительному выражению ее лица, она не против.
Шервуд шагнул вперед.
– Интересно, что бы ты смог сделать, если б я тебе разрешила? – спросила она.
Он не совсем понял, что она имеет в виду.
– Смог бы полизать мои сиськи? – продолжила она.
В висках у него стучало, а в штанах он почувствовал такое давление, что боялся, как бы не опозориться. И, словно ее слова сами по себе были недостаточно соблазнительны, она распахнула блузу, и он увидел соски, большие и розовые. Она слегка потирала их, не переставая ему улыбаться.
– Ну-ка, покажи, какой у тебя язык, – потребовала она.
Шервуд высунул язык.
– Тебе придется ой как потрудиться. Язык у тебя маленький, а сиськи у меня большие.
Шервуд кивнул. Он был в трех шагах от нее и теперь чувствовал запах ее тела Запах был сильный – такого он раньше не вдыхал, но даже если бы она пахла навозом, его и это уже не могло бы остановить. Он протянул руки и дотронулся до ее грудей. Она вздохнула Он приник лицом к ее коже и стал лизать.
– Уилл…
– С ним ничего не случилось, – сказал человек в пыльном черном пальто. – Просто перевозбудился. Оставь его в покое и беги-ка лучше домой.
– Я не уйду без Уилла, – сказала Фрэнни, и голос ее звучал гораздо увереннее, чем она чувствовала себя на самом деле.
– Ему не нужна твоя помощь. – В голосе послышалась угроза. – Он здесь абсолютно счастлив.
Джекоб посмотрел на Уилла.
– Небольшая эмоциональная перегрузка – только и всего.
Не сводя с него глаз, Фрэнни опустилась на корточки рядом с Уиллом и сильно тряхнула его за плечи. Он застонал – и она на миг скосила на него глаза.
– Вставай, – позвала Фрэнни.
Вид у Уилла был совершенно нездешний.
– Поднимайся.
Человек в черном тем временем снова сел на стул и стал стряхивать на столешницу то, что было у него в руках. Полетели горящие кусочки чего-то. Уилл уже начал поворачивать голову к человеку в черном, хотя еще не успел подняться.
– Иди ко мне, – сказал тот Уиллу.
– Не ходи… – велела Фрэнни.
Пламя на столе угасало, зал заседаний погружался в темноту. Фрэнни стало страшно так, как бывает только во сне.
– Шервуд! – закричала она– Шервуд!
– Не слушай, – сказала женщина, прижимая Шервуда к своей груди.
– Шервуд!
Он не мог не ответить на зов сестры. Тем более когда в этом голосе было столько страха Шервуд отпрянул от горячей кожи Розы, по его лицу бежал пот.
– Это Фрэнни, – сказал он, отстраняясь.
Шервуд увидел на ее лице странное выражение, из открытого рта вырывалось частое дыхание, глаза закатились. Решимости у него поубавилось.
– Я должен идти… – начал он, но Роза схватилась за юбку, словно собираясь показать ему что-то еще.
– Я знаю, что ты хочешь увидеть, – сказала она.
Он отступил, выставив руку назад для опоры.
– Тебе надо то, что у меня там, внизу, – сказала она, задирая подол.
– Нет.
Она улыбнулась, продолжая поднимать юбку. Шервуд запаниковал, запутавшись в нахлынувших противоречивых чувствах, попятился и налетел на стол. Тот перевернулся. Книга, чернила, ручки и – что хуже всего – лампа полетели на пол. Какое-то мгновение ему казалось, что пламя погасло, но оно тут же вспыхнуло с новой силой, и мусор вокруг стола занялся огнем.
Миссис Макги уронила подол.
– Джекоб! – взвизгнула она– Господи боже мой, Джекоб!
У Шервуда было больше оснований для паники, чему нее, когда вокруг было столько всего, что может гореть. Даже в этом полубезумном состоянии он понимал, что нужно скорее выбираться отсюда, иначе он сгорит вместе с домом Самым простым выходом из ситуации было выйти в дверь, через которую он вошел.
– Джекоб! Скорее сюда! Ты меня слышишь?! – завопила Роза и, не удостоив Шервуда даже взглядом, бросилась прочь из комнаты.
Огонь разгорался, комната наполнилась дымом и жаром Шервуд повернулся к двери – по телу прошла дрожь воспоминаний об излишествах этих нескольких минут, но тут на глаза ему попалась книга, лежавшая на полу.
Он понятия не имел, о чем она, но подумал, что это может стать доказательством Книга будет при нем, когда одноклассники поднимут его на смех и он покажет им ее и скажет: «Я был там И делал все, о чем вам сказал, и даже больше».
Не обращая внимания на огонь, он нагнулся и схватил книгу. Она слегка обгорела, но была цела. Шервуд бросился по лабиринту коридоров на зов сестры.
– Шервуд!
Фрэнни и Уилла он нашел у двери в зал заседаний.
– Я не хочу уходить, – рычал Уилл, вырываясь из рук Фрэнни.
Но она крепко держала его – схватила за руку с такой силой, что наверняка останется синяк. Одновременно Фрэнни не переставала звать брата.
Джекоб поднялся со своего места за столом, встревоженный треском огня, а теперь уже и самим видом миссис Макги, которая была расстегнута, растрепана и требовала, чтобы он шел за ней немедленно.
Он пошел, только один раз оглянувшись на Уилла и коротко кивнув, словно говоря: ступай с ней, сейчас неподходящее время. Потом он исчез – ушел с Розой тушить пожар.
Потеряв его из вида, Уилл почувствовал, как на него снизошло странное спокойствие. Больше не надо бороться с Фрэнни. Он мог просто пойти с ней под открытое небо, зная, что подходящее, лучшее время еще настанет и они с Джекобом будут вместе.
– Ничего, все в порядке… – успокоил он Фрэнни. – Не нужно меня поддерживать – я могу идти.
– Я должна найти Шервуда, – сказала она.
– Я здесь, – раздался голос из дымной темноты, и появился Шервуд: лицо все в поту, перепачканное сажей и грязью.
Больше никто ничего не сказал. Они поспешили по коридору наружу, мимо колонн, вниз по ступенькам, на холодную траву. И только перебравшись через живую изгородь и выйдя на дорогу, остановились, чтобы перевести дух.
– Никому не говорите, что мы там видели, ясно? – выдохнул Уилл.
– Почему? – спросила Фрэнни.
– Потому что вы все испортите.
– Они плохие. Уилл…
– Ты о них ничего не знаешь.
– И ты тоже.
– Нет, знаю. Я видел их раньше. Они хотят, чтобы я уехал с ними.
– Это правда? – раздался дискант Шервуда.
– Помолчи, Шервуд, – оборвала его Фрэнни. – Мы не будем больше говорить об этом. Это глупо. Они плохие, я знаю, что они плохие.
Она повернулась к брату.
– Уилл может делать то, что ему нравится, – добавила она– Я не могу его остановить. Но ты больше сюда не придешь, Шервуд. И я тоже.
Фрэнни оседлала велосипед, велев Шервуду сделать то же самое. Он молча повиновался.
– Так ты никому не скажешь? – спросил ее Уилл умоляюще.
– Еще не решила, – ответила Фрэнни таким высокомерным тоном, что он едва не вспылил. – Я должна подумать.
С этими словами она и Шервуд закрутили педали и покатили по дорожке.
– Если скажешь, я с тобой больше никогда не буду разговаривать! – крикнул Уилл ей вслед, а когда они исчезли из виду, понял, что это пустая угроза человека, который в ближайшие дни собирается уехать навсегда.
А потом вдруг замерцал свет. Это не был свет звезд – звезды не излучают тепла, он пошел туда и оказался в небольшой комнате, где недавно кто-то работал. Шервуд увидел стул и небольшой стол, а на нем – фонарь-молнию, проливавший свет на предметы. Утерев слезы, Шервуд подошел ближе. Тут были пузырьки с чернилами, может быть, целая дюжина пузырьков, несколько ручек и кисточек, и среди всего этого лежала книга размером с его учебники, только гораздо толще. Обложка заляпана, корешок поломан, словно эту книгу таскали с собой долгие годы. Шервуд протянул руку, чтобы раскрыть ее, но не успел.
– Как тебя зовут? – услышал он тихий голос.
Шервуд поднял голову и увидел, как из двери на другом конце комнаты появилась женщина, которую он видел в зале заседаний. При виде ее Шервуд почувствовал приятную дрожь. Блуза на женщине была расстегнута, и кожа светилась.
– Меня зовут Роза, – сказала она.
– А меня Шервуд.
– Ты большой мальчик. Сколько тебе лет?
– Почти одиннадцать.
– Ты не подойдешь ближе, чтобы я могла получше тебя разглядеть?
Шервуд замешкался. В том, как она на него смотрела, как улыбалась, было что-то завораживающее, и, может быть, если он подойдет ближе, ему удастся рассмотреть это место, где у нее расстегнуты пуговицы. Все неприличные слова он, конечно, уже успел узнать в школе и видел несколько захватанных фотографий, которые передавали из рук в руки. Но одноклассники не вели с ним по-настоящему непристойных разговоров, потому что считали глуповатым Что бы они сказали, подумал он, если б узнали, что он своими глазами видел парочку настоящих голых грудей?
– Ой, да ты, я смотрю, парень не промах, – заметила Роза.
Щеки Шервуда запунцовели.
– Да ты не смущайся, – ободрила она– Мальчики должны видеть все, что им хочется. Если, конечно, умеют оценить увиденное.
Сказав это, она расстегнула на блузе еще пару пуговиц. Шервуд хотел было проглотить слюну, но не смог. Теперь он видел холмики ее грудей вполне отчетливо. Если подойти еще ближе, он разглядит и соски, а судя по одобрительному выражению ее лица, она не против.
Шервуд шагнул вперед.
– Интересно, что бы ты смог сделать, если б я тебе разрешила? – спросила она.
Он не совсем понял, что она имеет в виду.
– Смог бы полизать мои сиськи? – продолжила она.
В висках у него стучало, а в штанах он почувствовал такое давление, что боялся, как бы не опозориться. И, словно ее слова сами по себе были недостаточно соблазнительны, она распахнула блузу, и он увидел соски, большие и розовые. Она слегка потирала их, не переставая ему улыбаться.
– Ну-ка, покажи, какой у тебя язык, – потребовала она.
Шервуд высунул язык.
– Тебе придется ой как потрудиться. Язык у тебя маленький, а сиськи у меня большие.
Шервуд кивнул. Он был в трех шагах от нее и теперь чувствовал запах ее тела Запах был сильный – такого он раньше не вдыхал, но даже если бы она пахла навозом, его и это уже не могло бы остановить. Он протянул руки и дотронулся до ее грудей. Она вздохнула Он приник лицом к ее коже и стал лизать.
– Уилл…
– С ним ничего не случилось, – сказал человек в пыльном черном пальто. – Просто перевозбудился. Оставь его в покое и беги-ка лучше домой.
– Я не уйду без Уилла, – сказала Фрэнни, и голос ее звучал гораздо увереннее, чем она чувствовала себя на самом деле.
– Ему не нужна твоя помощь. – В голосе послышалась угроза. – Он здесь абсолютно счастлив.
Джекоб посмотрел на Уилла.
– Небольшая эмоциональная перегрузка – только и всего.
Не сводя с него глаз, Фрэнни опустилась на корточки рядом с Уиллом и сильно тряхнула его за плечи. Он застонал – и она на миг скосила на него глаза.
– Вставай, – позвала Фрэнни.
Вид у Уилла был совершенно нездешний.
– Поднимайся.
Человек в черном тем временем снова сел на стул и стал стряхивать на столешницу то, что было у него в руках. Полетели горящие кусочки чего-то. Уилл уже начал поворачивать голову к человеку в черном, хотя еще не успел подняться.
– Иди ко мне, – сказал тот Уиллу.
– Не ходи… – велела Фрэнни.
Пламя на столе угасало, зал заседаний погружался в темноту. Фрэнни стало страшно так, как бывает только во сне.
– Шервуд! – закричала она– Шервуд!
– Не слушай, – сказала женщина, прижимая Шервуда к своей груди.
– Шервуд!
Он не мог не ответить на зов сестры. Тем более когда в этом голосе было столько страха Шервуд отпрянул от горячей кожи Розы, по его лицу бежал пот.
– Это Фрэнни, – сказал он, отстраняясь.
Шервуд увидел на ее лице странное выражение, из открытого рта вырывалось частое дыхание, глаза закатились. Решимости у него поубавилось.
– Я должен идти… – начал он, но Роза схватилась за юбку, словно собираясь показать ему что-то еще.
– Я знаю, что ты хочешь увидеть, – сказала она.
Он отступил, выставив руку назад для опоры.
– Тебе надо то, что у меня там, внизу, – сказала она, задирая подол.
– Нет.
Она улыбнулась, продолжая поднимать юбку. Шервуд запаниковал, запутавшись в нахлынувших противоречивых чувствах, попятился и налетел на стол. Тот перевернулся. Книга, чернила, ручки и – что хуже всего – лампа полетели на пол. Какое-то мгновение ему казалось, что пламя погасло, но оно тут же вспыхнуло с новой силой, и мусор вокруг стола занялся огнем.
Миссис Макги уронила подол.
– Джекоб! – взвизгнула она– Господи боже мой, Джекоб!
У Шервуда было больше оснований для паники, чему нее, когда вокруг было столько всего, что может гореть. Даже в этом полубезумном состоянии он понимал, что нужно скорее выбираться отсюда, иначе он сгорит вместе с домом Самым простым выходом из ситуации было выйти в дверь, через которую он вошел.
– Джекоб! Скорее сюда! Ты меня слышишь?! – завопила Роза и, не удостоив Шервуда даже взглядом, бросилась прочь из комнаты.
Огонь разгорался, комната наполнилась дымом и жаром Шервуд повернулся к двери – по телу прошла дрожь воспоминаний об излишествах этих нескольких минут, но тут на глаза ему попалась книга, лежавшая на полу.
Он понятия не имел, о чем она, но подумал, что это может стать доказательством Книга будет при нем, когда одноклассники поднимут его на смех и он покажет им ее и скажет: «Я был там И делал все, о чем вам сказал, и даже больше».
Не обращая внимания на огонь, он нагнулся и схватил книгу. Она слегка обгорела, но была цела. Шервуд бросился по лабиринту коридоров на зов сестры.
– Шервуд!
Фрэнни и Уилла он нашел у двери в зал заседаний.
– Я не хочу уходить, – рычал Уилл, вырываясь из рук Фрэнни.
Но она крепко держала его – схватила за руку с такой силой, что наверняка останется синяк. Одновременно Фрэнни не переставала звать брата.
Джекоб поднялся со своего места за столом, встревоженный треском огня, а теперь уже и самим видом миссис Макги, которая была расстегнута, растрепана и требовала, чтобы он шел за ней немедленно.
Он пошел, только один раз оглянувшись на Уилла и коротко кивнув, словно говоря: ступай с ней, сейчас неподходящее время. Потом он исчез – ушел с Розой тушить пожар.
Потеряв его из вида, Уилл почувствовал, как на него снизошло странное спокойствие. Больше не надо бороться с Фрэнни. Он мог просто пойти с ней под открытое небо, зная, что подходящее, лучшее время еще настанет и они с Джекобом будут вместе.
– Ничего, все в порядке… – успокоил он Фрэнни. – Не нужно меня поддерживать – я могу идти.
– Я должна найти Шервуда, – сказала она.
– Я здесь, – раздался голос из дымной темноты, и появился Шервуд: лицо все в поту, перепачканное сажей и грязью.
Больше никто ничего не сказал. Они поспешили по коридору наружу, мимо колонн, вниз по ступенькам, на холодную траву. И только перебравшись через живую изгородь и выйдя на дорогу, остановились, чтобы перевести дух.
– Никому не говорите, что мы там видели, ясно? – выдохнул Уилл.
– Почему? – спросила Фрэнни.
– Потому что вы все испортите.
– Они плохие. Уилл…
– Ты о них ничего не знаешь.
– И ты тоже.
– Нет, знаю. Я видел их раньше. Они хотят, чтобы я уехал с ними.
– Это правда? – раздался дискант Шервуда.
– Помолчи, Шервуд, – оборвала его Фрэнни. – Мы не будем больше говорить об этом. Это глупо. Они плохие, я знаю, что они плохие.
Она повернулась к брату.
– Уилл может делать то, что ему нравится, – добавила она– Я не могу его остановить. Но ты больше сюда не придешь, Шервуд. И я тоже.
Фрэнни оседлала велосипед, велев Шервуду сделать то же самое. Он молча повиновался.
– Так ты никому не скажешь? – спросил ее Уилл умоляюще.
– Еще не решила, – ответила Фрэнни таким высокомерным тоном, что он едва не вспылил. – Я должна подумать.
С этими словами она и Шервуд закрутили педали и покатили по дорожке.
– Если скажешь, я с тобой больше никогда не буду разговаривать! – крикнул Уилл ей вслед, а когда они исчезли из виду, понял, что это пустая угроза человека, который в ближайшие дни собирается уехать навсегда.
Часть третья
Он потерялся. Он нашелся
I
1
– Ему снятся сны? – спросила Адрианна у доктора Коппельмана в один из дней ранней весны, когда ее посещение Уилла (а ее посещения сводились к тому, что она сидела у его кровати) совпало с обходом врача.
Со времени событий в Бальтазаре прошло почти четыре месяца, и искалеченное, помятое тело Уилла на какой-то свой, почти чудесный манер залечивало себя. Но кома по-прежнему оставалась глубокой. Ни малейших признаков движения не появлялось на его словно заледеневшем лице. Сиделки то и дело переворачивали Уилла, чтобы предотвратить образование пролежней. Отправление естественных потребностей осуществлялось с помощью отводов и катетеров. Но он не приходил в себя, не желал приходить. И нередко Адрианна, навещая его в течение этой тоскливой виннипегской зимы и глядя в бесстрастное лицо, мысленно спрашивала: «Чем же ты занят?»
Отсюда и вопрос. Обычно она терпеть не могла врачей, но Коппельман, требовавший, чтобы его называли Берни, был исключением Полноватому Берни перевалило за пятьдесят, и, судя по желтым пятнам на пальцах (и дыханию, освеженному мятными леденцами), он был неисправимым курильщиком Еще он был честным, и если чего не знал, то так и говорил. Это ей нравилось, хотя и означало, что ответов на ее вопросы у него нет.
– Мы пребываем в той же темноте, что и Уилл, – сказал он. – Возможно, он полностью отключен, если говорить о его сознании. С другой стороны, возможно, у него есть доступ к воспоминаниям на таком глубинном уровне, что мы не можем зафиксировать активность мозга Я просто не знаю.
– Но он может вернуться к жизни? – спросила Адрианна, глядя на Уилла.
– Несомненно, – отозвался Коппельман. – В любую минуту. Но гарантировать я ничего не могу. В настоящий момент в его черепной коробке происходят процессы, которых мы, откровенно говоря, не понимаем.
– Как по-вашему, имеет какое-то значение, что я нахожусь с ним рядом?
– Вы были очень близки?
– Вы имеете в виду, были ли мы любовниками? Нет. Мы работали вместе.
Коппельман принялся обкусывать ноготь на большом пальце.
– Мне известны случаи, когда присутствие у постели близкого человека как будто способствовало выздоровлению. Но…
– Вы не считаете, что это такой случай.
На лице у Коппельмана появилось озабоченное выражение.
– Хотите, я выскажу вам мое мнение без обиняков? – спросил он, понизив голос.
– Да.
– Люди должны жить своей жизнью. Вы приходите сюда через день и уже сделали больше, чем смогло бы большинство людей. Вы ведь не местная?
– Нет. Я живу в Сан-Франциско.
– Да-да. Тут вроде шла речь о переводе туда Уилла?
– В Сан-Франциско тоже умирает немало людей.
Коппельман мрачно посмотрел на нее.
– Что я могу сказать? Вы можете просидеть здесь еще полгода, год, а он по-прежнему будет в коме. Вы только попусту тратите свою жизнь. Я понимаю, вы хотите сделать для него все, что в ваших силах, но… Вы понимаете, о чем я говорю?
– Конечно.
– Я знаю, слушать такие вещи тяжело.
– Но в них есть логика, – ответила она– Просто… мне невыносима мысль о том, что я брошу его здесь.
– Он этого не знает, Адрианна.
– Тогда почему вы говорите шепотом?
Пойманный на слове, Коппельман глуповато ухмыльнулся.
– Я только хочу сказать, где бы он сейчас ни находился, существует вероятность того, что его вовсе не заботит наш мир. – Он бросил взгляд в сторону кровати. – И знаете что? Возможно, он счастлив.
Со времени событий в Бальтазаре прошло почти четыре месяца, и искалеченное, помятое тело Уилла на какой-то свой, почти чудесный манер залечивало себя. Но кома по-прежнему оставалась глубокой. Ни малейших признаков движения не появлялось на его словно заледеневшем лице. Сиделки то и дело переворачивали Уилла, чтобы предотвратить образование пролежней. Отправление естественных потребностей осуществлялось с помощью отводов и катетеров. Но он не приходил в себя, не желал приходить. И нередко Адрианна, навещая его в течение этой тоскливой виннипегской зимы и глядя в бесстрастное лицо, мысленно спрашивала: «Чем же ты занят?»
Отсюда и вопрос. Обычно она терпеть не могла врачей, но Коппельман, требовавший, чтобы его называли Берни, был исключением Полноватому Берни перевалило за пятьдесят, и, судя по желтым пятнам на пальцах (и дыханию, освеженному мятными леденцами), он был неисправимым курильщиком Еще он был честным, и если чего не знал, то так и говорил. Это ей нравилось, хотя и означало, что ответов на ее вопросы у него нет.
– Мы пребываем в той же темноте, что и Уилл, – сказал он. – Возможно, он полностью отключен, если говорить о его сознании. С другой стороны, возможно, у него есть доступ к воспоминаниям на таком глубинном уровне, что мы не можем зафиксировать активность мозга Я просто не знаю.
– Но он может вернуться к жизни? – спросила Адрианна, глядя на Уилла.
– Несомненно, – отозвался Коппельман. – В любую минуту. Но гарантировать я ничего не могу. В настоящий момент в его черепной коробке происходят процессы, которых мы, откровенно говоря, не понимаем.
– Как по-вашему, имеет какое-то значение, что я нахожусь с ним рядом?
– Вы были очень близки?
– Вы имеете в виду, были ли мы любовниками? Нет. Мы работали вместе.
Коппельман принялся обкусывать ноготь на большом пальце.
– Мне известны случаи, когда присутствие у постели близкого человека как будто способствовало выздоровлению. Но…
– Вы не считаете, что это такой случай.
На лице у Коппельмана появилось озабоченное выражение.
– Хотите, я выскажу вам мое мнение без обиняков? – спросил он, понизив голос.
– Да.
– Люди должны жить своей жизнью. Вы приходите сюда через день и уже сделали больше, чем смогло бы большинство людей. Вы ведь не местная?
– Нет. Я живу в Сан-Франциско.
– Да-да. Тут вроде шла речь о переводе туда Уилла?
– В Сан-Франциско тоже умирает немало людей.
Коппельман мрачно посмотрел на нее.
– Что я могу сказать? Вы можете просидеть здесь еще полгода, год, а он по-прежнему будет в коме. Вы только попусту тратите свою жизнь. Я понимаю, вы хотите сделать для него все, что в ваших силах, но… Вы понимаете, о чем я говорю?
– Конечно.
– Я знаю, слушать такие вещи тяжело.
– Но в них есть логика, – ответила она– Просто… мне невыносима мысль о том, что я брошу его здесь.
– Он этого не знает, Адрианна.
– Тогда почему вы говорите шепотом?
Пойманный на слове, Коппельман глуповато ухмыльнулся.
– Я только хочу сказать, где бы он сейчас ни находился, существует вероятность того, что его вовсе не заботит наш мир. – Он бросил взгляд в сторону кровати. – И знаете что? Возможно, он счастлив.
2
«Возможно, он счастлив». Эти слова преследовали Адрианну, напоминая о том, как часто они с Уиллом со страстью и увлечением говорили о счастье и как ей теперь не хватает этих разговоров.
Он нередко говорил, что не создан для счастья. Это было слишком похоже на удовлетворенность, а удовлетворенность слишком похожа на сон. Он любил дискомфорт, да что там – искал его. (Как часто она сидела в каком-нибудь жалком укрытии, страдая от жары или холода, а когда бросала взгляд в его сторону, видела, что он ухмыляется во весь рот. Физические неудобства напоминали ему, что он жив. А он одержим жизнью, не уставал он ей повторять.)
Не все видели подтверждение этого в его работах. Реакция критиков на книги и выставки Уилла нередко была противоречивой. Не многие обозреватели ставили под сомнение его мастерство: у него были талант, особое видение мира и безупречная техника – все, что нужно, для того чтобы стать выдающимся фотографом. Но зачем, недоумевали они, такая безжалостность и безысходность? Зачем искать образы, которые вызывают отчаяние и мысли о смерти, когда в мире природы столько красоты?
«Хотя мы и восхищаемся постоянством видения Уилла Рабджонса, – писал критик из “Тайм” о его работе “Питать огонь”,– его повествование о том, как жестоко человечество обращается с природой и уничтожает ее, в свою очередь, становится жестоким и деструктивным по отношению к тем чувствительным людям, от которых он добивается жалости или действия. Перед лицом его работ зритель теряет надежду. Он смотрит на гибель природы с отчаявшимся сердцем. Ну что же, мистер Рабджонс, мы покорно исполнились отчаяния. Что дальше?»
Тот же самый вопрос задавала себе Адрианна, когда сталкивалась с доктором Коппельманом во время обхода Что дальше? Она плакала, бранилась, даже обнаружила, что столь презираемое ею католическое воспитание позволяет молиться, но ничто не могло открыть глаза Уилла А ее собственная жизнь уходила – день за днем.
Это была не единственная проблема Здесь, в Виннипеге, она завела любовника (водителя со «скорой помощи» – это надо же!). Парня звали Нейл, и он был далек от ее идеала мужчины, но его влекло к ней. Адрианна пока так и не ответила на вопрос, который он задавал ей ночью: почему они не могут съехаться и жить вместе, попробовать пару месяцев, может, получится?
Она садилась у кровати Уилла, брала его руку в свои и рассказывала о своих мыслях.
– Я знаю, меня затянет в эти бестолковые отношения с Нейлом, если я останусь здесь, а он скорее твой тип, чем мой. Знаешь, настоящий медведь. Нет-нет, спина у него не волосатая, – поспешила добавить она, – знаю, ты ненавидишь волосатые спины, – он такой большой и немного глуповат – это даже сексуально, – но я не могу жить с ним Не могу. И не могу жить здесь. Я хочу сказать, что остаюсь ради него и ради тебя, но ты теперь не обращаешь на меня никакого внимания, а он, наоборот, обращает на меня слишком много внимания, так что куда ни кинь – всюду клин. А жизнь – она ведь не репетиция. Кажется, это одна из мудростей Корнелиуса? Кстати, он вернулся в Балтимор. Не дает о себе знать, и это, наверное, к лучшему, потому что он, засранец, всегда доводил меня до белого каления. Так вот, он изрек эту мудрость о том, что жизнь – не репетиция, и он прав. Если я останусь здесь, дело кончится тем, что я съедусь с Нейлом, и только я начну вить с ним гнездышко, как ты откроешь глаза – а ты непременно откроешь глаза, Уилл, – и скажешь: «Мы едем в Антарктику». А Нейл скажет: «Никуда ты не едешь». А я отвечу: «Нет, еду». И тогда начнутся слезы. И это будут не мои слезы. А я не могу так с ним поступить. Он заслуживает лучшего.
Так вот… Что я говорила? Я говорила, что мне нужно пригласить Нейла попить пивка и сказать ему, что ничего у нас не получится, а потом придется сматываться в Сан-Франциско и приводить себя в порядок, потому что благодаря тебе, мой милый, я в таком раздрае, в каком за всю мою треклятую жизнь еще не была.
Она перешла на шепот.
– И знаешь почему? Мы об этом с тобой никогда не говорили, и если бы ты сейчас открыл глаза, то я бы ничего такого не сказала, потому как без толку. Но, Уилл, я тебя люблю. Я очень тебя люблю, и по большей части меня все устраивает, потому что мы работаем вместе, и мне кажется, ты тоже любишь меня на свой манер. Ну конечно, будь у меня выбор, я бы предпочла иной манер, но выбора у меня нет, и потому я беру что дают. И это все, что получаешь ты. А если ты сейчас меня слышишь, то должен знать, приятель, что, когда ты придешь в себя, я буду отрицать к чертям собачьим каждое сказанное сейчас слово, понял? Каждое слово. – Она поднялась, чувствуя, как к глазам подступают слезы. – Черт бы тебя драл, Уилл. Тебе только и нужно, что открыть глаза А это не так уж трудно. Еще столько всего нужно увидеть, Уилл. Тут такой чертовский холод, но все залито ярким, чистым светом – тебе понравится. Только открой глаза.
Он нередко говорил, что не создан для счастья. Это было слишком похоже на удовлетворенность, а удовлетворенность слишком похожа на сон. Он любил дискомфорт, да что там – искал его. (Как часто она сидела в каком-нибудь жалком укрытии, страдая от жары или холода, а когда бросала взгляд в его сторону, видела, что он ухмыляется во весь рот. Физические неудобства напоминали ему, что он жив. А он одержим жизнью, не уставал он ей повторять.)
Не все видели подтверждение этого в его работах. Реакция критиков на книги и выставки Уилла нередко была противоречивой. Не многие обозреватели ставили под сомнение его мастерство: у него были талант, особое видение мира и безупречная техника – все, что нужно, для того чтобы стать выдающимся фотографом. Но зачем, недоумевали они, такая безжалостность и безысходность? Зачем искать образы, которые вызывают отчаяние и мысли о смерти, когда в мире природы столько красоты?
«Хотя мы и восхищаемся постоянством видения Уилла Рабджонса, – писал критик из “Тайм” о его работе “Питать огонь”,– его повествование о том, как жестоко человечество обращается с природой и уничтожает ее, в свою очередь, становится жестоким и деструктивным по отношению к тем чувствительным людям, от которых он добивается жалости или действия. Перед лицом его работ зритель теряет надежду. Он смотрит на гибель природы с отчаявшимся сердцем. Ну что же, мистер Рабджонс, мы покорно исполнились отчаяния. Что дальше?»
Тот же самый вопрос задавала себе Адрианна, когда сталкивалась с доктором Коппельманом во время обхода Что дальше? Она плакала, бранилась, даже обнаружила, что столь презираемое ею католическое воспитание позволяет молиться, но ничто не могло открыть глаза Уилла А ее собственная жизнь уходила – день за днем.
Это была не единственная проблема Здесь, в Виннипеге, она завела любовника (водителя со «скорой помощи» – это надо же!). Парня звали Нейл, и он был далек от ее идеала мужчины, но его влекло к ней. Адрианна пока так и не ответила на вопрос, который он задавал ей ночью: почему они не могут съехаться и жить вместе, попробовать пару месяцев, может, получится?
Она садилась у кровати Уилла, брала его руку в свои и рассказывала о своих мыслях.
– Я знаю, меня затянет в эти бестолковые отношения с Нейлом, если я останусь здесь, а он скорее твой тип, чем мой. Знаешь, настоящий медведь. Нет-нет, спина у него не волосатая, – поспешила добавить она, – знаю, ты ненавидишь волосатые спины, – он такой большой и немного глуповат – это даже сексуально, – но я не могу жить с ним Не могу. И не могу жить здесь. Я хочу сказать, что остаюсь ради него и ради тебя, но ты теперь не обращаешь на меня никакого внимания, а он, наоборот, обращает на меня слишком много внимания, так что куда ни кинь – всюду клин. А жизнь – она ведь не репетиция. Кажется, это одна из мудростей Корнелиуса? Кстати, он вернулся в Балтимор. Не дает о себе знать, и это, наверное, к лучшему, потому что он, засранец, всегда доводил меня до белого каления. Так вот, он изрек эту мудрость о том, что жизнь – не репетиция, и он прав. Если я останусь здесь, дело кончится тем, что я съедусь с Нейлом, и только я начну вить с ним гнездышко, как ты откроешь глаза – а ты непременно откроешь глаза, Уилл, – и скажешь: «Мы едем в Антарктику». А Нейл скажет: «Никуда ты не едешь». А я отвечу: «Нет, еду». И тогда начнутся слезы. И это будут не мои слезы. А я не могу так с ним поступить. Он заслуживает лучшего.
Так вот… Что я говорила? Я говорила, что мне нужно пригласить Нейла попить пивка и сказать ему, что ничего у нас не получится, а потом придется сматываться в Сан-Франциско и приводить себя в порядок, потому что благодаря тебе, мой милый, я в таком раздрае, в каком за всю мою треклятую жизнь еще не была.
Она перешла на шепот.
– И знаешь почему? Мы об этом с тобой никогда не говорили, и если бы ты сейчас открыл глаза, то я бы ничего такого не сказала, потому как без толку. Но, Уилл, я тебя люблю. Я очень тебя люблю, и по большей части меня все устраивает, потому что мы работаем вместе, и мне кажется, ты тоже любишь меня на свой манер. Ну конечно, будь у меня выбор, я бы предпочла иной манер, но выбора у меня нет, и потому я беру что дают. И это все, что получаешь ты. А если ты сейчас меня слышишь, то должен знать, приятель, что, когда ты придешь в себя, я буду отрицать к чертям собачьим каждое сказанное сейчас слово, понял? Каждое слово. – Она поднялась, чувствуя, как к глазам подступают слезы. – Черт бы тебя драл, Уилл. Тебе только и нужно, что открыть глаза А это не так уж трудно. Еще столько всего нужно увидеть, Уилл. Тут такой чертовский холод, но все залито ярким, чистым светом – тебе понравится. Только открой глаза.