А дальше события развивались так. Бухгалтер наглел, стал выпивать прямо на работе. А потом вдруг пропала большая сумма денег. Вы думаете, хозяин подал в суд, стал добиваться справедливого разбирательства?
– Да ну, зачем нервы трепать. Я просто предложил ему деньги вернуть – те, которые остались, часть он уже потратил – и тихо уволиться.
Эйприл, жена Бо, которая ругала его за нерешительность, сама оказалась жертвой этого стремления к бесконфликтности. В ее классе, где большинство учеников вполне спокойные ребята, появился новенький. Бузотер и забияка, он терроризировал всю группу. Эйприл, устав от его выходок, пошла к директрисе посоветоваться.
– С ним нужно побеседовать, объяснить, убедить… – сказала директриса.
– Беседовала, объясняла, убеждала, – отвечала Эйприл.
– И что вы предлагаете? – спросила начальница.
– Его нужно наказать.
– Как?
– Оставить после уроков в классе до вечера.
Директриса даже вскочила из-за стола:
– Ни в коем случае! Наказание в нашей школе? Надо добиться с ним взаимопонимания.
А пару дней спустя негодник угостил своего соседа по парте чем-то «вкусненьким», подсунул ему красивый красный овощ. Это оказался чили, «огненный перец». Бедняга откусил полплода, разжевал его и… хорошо, что больница оказалась недалеко.
И тогда Эйприл отважилась на «дисциплинарное нарушение». Она все-таки оставила ученика в школе до вечера.
– И то только потому, – вспоминает она, – что директриса в этот день была больна. Она так ничего и не узнала.
Стокгольмский социолог Билли Йен, исследовавший психологию отношений в разных коллективах, тоже выделяет как важную тенденцию это стремление сдерживать свой гнев, не поддаваться агрессии. И, конечно, как необходимое условие для этого – огромное терпение. Среди многих эпизодов, которые он приводит, я выбрала один.
В детском саду две сестры Кэрин и Анна радуют воспитателей хорошим поведением: они спокойны и веселы. Но как только на пороге появляются папа с мамой, детей, что называется, словно подменяют. Кэрин вопит во все горло, а Анна бросается на пол, колотит ногами и не хочет вставать. Родители улыбаются и пытаются уговорить девочек одеться, но те продолжают буянить. Кэрин отталкивает отца, а Анна скидывает с себя курточку, которую мать уже было на нее надела. После чего обе убегают в другую комнату. Родители вытирают пот со лба, бледнеют, но продолжают сохранять достоинство. Они ни на йоту не повышают голос, не раздражаются и не ругают детей. Это продолжается довольно долгое время. Наконец дети, устав от своего озорства, возвращаются и позволяют себя одеть.
Тот же результат, по мнению Йена, только более быстрый, был бы, если бы родители отшлепали непослушных девчонок или хотя бы прикрикнули на них. Но более отдаленные последствия оказались бы совсем разными. В последнем случае дети наблюдали бы модель поведения взрослых – агрессия, расправа, раздражительность, – которую в будущем взяли бы себе за образец. В первом же, реальном, случае они увидели совсем другую норму поведения. И, став взрослыми, скорее всего унаследуют этот стиль отношений – спокойный и терпеливый.
Считается, что это свойство национального характера – миролюбие, бесконфликтность – прямо повлияло и на внешнюю политику Швеции. Почти столетие, с 1914 года, шведы не воевали. В кровавом XX веке им удалось избежать обеих мировых войн. Они не вступили в конфронтацию ни с одним государством. Конечно, добродетель эта тоже не без греха: многие упрекают Швецию в неразборчивости и терпимости к тоталитарным режимам. Ну да какой же человек безгрешен? А уж страна-то и подавно.
Рациональность
Инновации
Уважение к человеку
Честность и обязательность
– Да ну, зачем нервы трепать. Я просто предложил ему деньги вернуть – те, которые остались, часть он уже потратил – и тихо уволиться.
Эйприл, жена Бо, которая ругала его за нерешительность, сама оказалась жертвой этого стремления к бесконфликтности. В ее классе, где большинство учеников вполне спокойные ребята, появился новенький. Бузотер и забияка, он терроризировал всю группу. Эйприл, устав от его выходок, пошла к директрисе посоветоваться.
– С ним нужно побеседовать, объяснить, убедить… – сказала директриса.
– Беседовала, объясняла, убеждала, – отвечала Эйприл.
– И что вы предлагаете? – спросила начальница.
– Его нужно наказать.
– Как?
– Оставить после уроков в классе до вечера.
Директриса даже вскочила из-за стола:
– Ни в коем случае! Наказание в нашей школе? Надо добиться с ним взаимопонимания.
А пару дней спустя негодник угостил своего соседа по парте чем-то «вкусненьким», подсунул ему красивый красный овощ. Это оказался чили, «огненный перец». Бедняга откусил полплода, разжевал его и… хорошо, что больница оказалась недалеко.
И тогда Эйприл отважилась на «дисциплинарное нарушение». Она все-таки оставила ученика в школе до вечера.
– И то только потому, – вспоминает она, – что директриса в этот день была больна. Она так ничего и не узнала.
Стокгольмский социолог Билли Йен, исследовавший психологию отношений в разных коллективах, тоже выделяет как важную тенденцию это стремление сдерживать свой гнев, не поддаваться агрессии. И, конечно, как необходимое условие для этого – огромное терпение. Среди многих эпизодов, которые он приводит, я выбрала один.
В детском саду две сестры Кэрин и Анна радуют воспитателей хорошим поведением: они спокойны и веселы. Но как только на пороге появляются папа с мамой, детей, что называется, словно подменяют. Кэрин вопит во все горло, а Анна бросается на пол, колотит ногами и не хочет вставать. Родители улыбаются и пытаются уговорить девочек одеться, но те продолжают буянить. Кэрин отталкивает отца, а Анна скидывает с себя курточку, которую мать уже было на нее надела. После чего обе убегают в другую комнату. Родители вытирают пот со лба, бледнеют, но продолжают сохранять достоинство. Они ни на йоту не повышают голос, не раздражаются и не ругают детей. Это продолжается довольно долгое время. Наконец дети, устав от своего озорства, возвращаются и позволяют себя одеть.
Тот же результат, по мнению Йена, только более быстрый, был бы, если бы родители отшлепали непослушных девчонок или хотя бы прикрикнули на них. Но более отдаленные последствия оказались бы совсем разными. В последнем случае дети наблюдали бы модель поведения взрослых – агрессия, расправа, раздражительность, – которую в будущем взяли бы себе за образец. В первом же, реальном, случае они увидели совсем другую норму поведения. И, став взрослыми, скорее всего унаследуют этот стиль отношений – спокойный и терпеливый.
Рациональность
Мы едем в субботу из пригорода на вечеринку к друзьям моего приятеля в Стокгольм. Точно рассчитать время в пути трудно, поэтому выехали с запасом.
А вот и дом, куда мы приглашены к шести часам. Мой приятель (он сидит за рулем) останавливается у подъезда, отворачивает манжет куртки и смотрит на часы.
– Пять сорок семь, – говорит, затем снова включает передачу. – Поехали!
– Куда? – недоумеваю я.
– Куда-нибудь недалеко.
Мы отъезжаем на пару кварталов и начинаем нарезать круги, объезжая дом по ближайшим улицам. По дороге мой приятель раскланивается с водителем другой машины. Через пару минут он опять сигналит тому же знакомому.
– Это Хенрик, – объясняет он мне. – Тоже прибыл раньше времени.
Наконец мой приятель решает припарковаться, высматривает пустое пространство. Увы, все парковочные места заняты. Свободное есть в квартале от дома. Мы выходим из машины, и тут он начинает меня торопить: «Прибавь шагу, ведь уже без двух минут шесть».
В шесть часов пять минут все гости дисциплинированно сидят за столом.
– А где же Ларс-Олоф? – обеспокоено спрашивает хозяйка. – Может быть, с ним что-то случилось?
В этот момент раздается звонок в дверь и запыхавшийся Ларс-Олоф взволнованно объясняет, что ему пришлось припарковаться за три квартала отсюда, мобильник, как на грех, выключился, и он не смог предупредить, что задерживается на пять минут.
Это принятая норма. Люди приходят точно в назначенное время: ни раньше, ни позже. Это касается как частной вечеринки, так и делового свидания или заседания. В последнем случае в повестке дня стоит время не только начала собрания, но также и его окончания. Я наблюдаю, как отстукивает объявление о предстоящем заседании кафедры секретарша Лена (почему-то у большинства знакомых мне секретарш именно это, по-моему, чисто русское имя, но здесь меня уверяют, что оно чисто шведское). Составив объявление, Лена заканчивает: «Начало в 14. 00, окончание в 15. 45».
– Как же вы можете точно рассчитать, сколько времени продлится кафедра? – спрашиваю я. – Вы же не знаете, сколько каждый профессор будет выступать?
– Почему не знаю? – удивляется Лена. – Известно же: каждое выступление по десять минут. Не больше.
– А если меньше?
– Тогда кто-то другой может прибавить себе лишнее время.
Эта точность по предыдущему зарубежному опыту совершенно мне непривычна. Американские студенты могут прийти чуть раньше, а могут и опоздать. Во время лекции я то и дело вижу, как открывается дверь и входит какой-нибудь студент с кружкой кофе, без тени смущения садится на свободное место: это никого не удивляет. Поэтому и на свою лекцию на факультете журналистики Гётеборгского университета я спокойно прихожу на пару минут позже. Меня встречает взволнованная декан Марина Гершетти.
– Никого нет, – говорит она. – Боюсь, что объявление в Интернете не успели прочитать: секретарша разослала его только вчера.
На пороге появляется девушка и сообщает:
– Лифт не работает. Я поднималась пешком.
А вслед за ней вваливается целая толпа студентов, объясняют: они пришли вовремя, но лифт остановился, поэтому задержались.
Это стремление к точности выражается, в частности, и в любви к цифрам. На больших конференциях и съездах свое выступление докладчик непременно подкрепляет диаграммами, схемами, цифровыми выкладками. Это происходит даже тогда, когда речь идет о сферах, далеких от количественных измерений, например, лингвистике или филологии.
Цифры здесь вообще очень важны. Вот что об этом пишет Сьюзен Сонтаг:
«Порой вместо психологического проникновения шведы насыщают свои выступления, да и просто частные беседы, числительными. В разговорах на вечеринках можно услышать реплики такого рода: „В котором часу вы вчера пошли спать?“; „Не помните, сколько солнечных часов было в прошлом месяце?“; „Какую ренту вы платите за свою квартиру?“. Иными словами, идет обмен нейтральной информацией, не включающей впечатления, размышления, догадки. На вопрос: „Что вы об этом думаете?“ собеседник может ответить: „У меня по этому поводу нет достаточной информации“. Если же все-таки настаивать и попросить его поделиться мнением без точных фактов, он впадет в такое сильное напряжение, что вы откажетесь от своего вопроса».
Преподаватель журналистики Ян-Олоф Гулло, не раз бывавший в России, спрашивает меня:
– Почему русские так плохо оперируют цифрами? Как-то в Петербурге мы обсуждали с коллегой-филологом совместный проект и постарались подсчитать расходы. Нужно было сложить, умножить и разделить определенное количество дней, часов и рублей. Он принимался за это дело несколько раз и запутался вконец. Я же очень легко сделал все вычисления.
– Но ведь он же гуманитарий, ваш русский коллега, естественно, у него плохо с математикой, – вступилась я за соотечественника.
– Я тоже гуманитарий, – возразил Ян-Олоф, – но этому же в школе учат. И еще, – продолжал он, – мне показалось, что русские не любят находить адреса по карте.
Шведы же напротив, ходят по малоизвестным им городам внутри страны или за рубежом, не отрывая глаз от карты в руке. А если станут вам описывать, как добраться до нужного места, то непременно начнут с того, что возьмут чистый лист бумаги и нарисуют на нем точный маршрут вашего передвижения. То есть карту-схему.
Я думаю, что именно рациональный, хорошо просчитанный подход позволяет шведам прекрасно организовывать разные стороны своей жизни. Ну, скажем, очередь. Мы в России хорошо знаем, какое это нудное дело. Но и в других странах, например в Америке, мне приходилось постоять в очереди, например, в банке или на почте. В Швеции очередей нет. Их заменяют талоны. Это меня поразило еще в посольстве Швеции в Москве.
Каждый, кому доводилось получать визу в зарубежную страну, знает это тоскливое предчувствие очереди в консульство, которая особенно вероятна и длинна в летние месяцы. В середине июля я подошла к зданию с тремя коронами – посольству Щвеции на Мосфильмовской улице в Москве. Меня встретил дежурный и протянул талон-картонку. В зале ожидания я увидела несколько человек в креслах. Над кабинками, за которыми находились сотрудники консульства, то и дело вспыхивали зеленые цифры. Когда такая цифра совпала с номером на моем талоне, я вошла в кабинку. Вот и вся очередь.
В Швеции я обнаружила, что эта система талонов вместо очередей распространена повсеместно. В банке при входе мне выдал такой талон автомат. Я опять-таки расположилась в кресле и спокойно ждала, когда мой номер появится над окошком кассира. Такой же автомат встречал меня в ресторане, если там не было мест, в музее в период наплыва посетителей. Всюду.
Сохранить время, сохранить нервы – именно такой messageпрочитывала я в разных ситуациях.
В метро, едва спустившись на платформу, можно не суетиться, не заглядывать в черную дыру тоннеля, гадая, когда же оттуда появятся заветные огоньки головного вагона. Потому что наверху загорается табло, точно указывающее, сколько минут и секунд осталось до появления поезда. Обычно это соответствует расписанию, вывешенному на стенде в центре зала. Но бывает, что поезд задерживается. И тогда на табло загорается другая запись: сколько времени может составить задержка и каково (опять-таки минуты-секунды – цифровая точность!) ожидаемое время прибытия.
Я еду со знакомым гётеборжцем в машине, перед светофором останавливаемся, я вижу щит со световой информацией. Там появляются какие-то названия улиц и цифры в метрах.
– Что это значит? – прошу я перевести.
– Попробуйте угадать.
– Как далеко отсюда нужная мне улица?
– Да как же этот автомат узнает, какая улица вам нужна? – Нет.
– Где ближайшая заправка?
– Вот это уже ближе. Здесь такие сведения тоже появляются. Но нам сейчас нужны другие. Например, где впереди нас ждут пробки и как их объехать.
– А что означают метры?
– А это расстояния до ближайших парковок, где есть свободные места.
В этот момент мы стоим перед красным светофором, мимо нас проносятся велосипедисты. Они ловко лавируют между автомобилями, останавливаются на красный свет и с появлением зеленого первыми выскакивают вперед.
– Все, завтра ставлю машину в гараж, сажусь на велосипед, – говорит знакомый.
– А почему сегодня этого не сделали?
– Потому что эту неделю я возил своих детей в детский сад. А в следующую жена повезет. Был бы только один ребенок, я бы тоже машину не взял.
– Повезли бы трехлетнего на велосипеде?
– А почему бы нет? Вот, посмотрите.
Он показывает на молодую, спортивного вида велосипедистку. На ее машине сзади приторочено креслице, в нем прочно пристегнут пассажир лет двух от роду. Мы смотрим на женщину, а она на нас. Чего, мол, вы увидели такого необычного? Да, это и впрямь рядовое явление – детская коляска позади велосипедного сидения. Я бы даже сказала, что по этой конструкции легко догадаться, есть ли у человека в доме маленький ребенок. Если сиденье есть, хотя бы и пустое, значит, есть и ребенок.
Рациональные решения бытовых проблем попадаются мне на каждом шагу.
Я панически жду дня своего отъезда из Стокгольма. Самолет уходит ранним утром, и я не хочу беспокоить никого из моих шведских друзей. Вызову такси, думаю я, что за проблема. Но тут выясняется некоторая подробность: от загородного дома, где я живу, до аэропорта поездка будет стоить больше 150 долларов! Тяжело вздыхая, рассказываю об этом своему соседу Леннарту.
– Зачем вам такси? – спрашивает Леннарт, – поезжайте общественным транспортом. До электрички я вас довезу, а там пересядете на городское метро. Доедете до вокзала, потом дойдете до автобуса, и он вас отвезет к аэропорту.
– Но у меня два тяжелых чемодана, – качаю я головой.
– Они на колесах?
– На колесах.
– Так в чем же проблема?
Вариант, конечно, не проходной. Но накануне я все-таки решаю порепетировать. Осваиваю (налегке, без чемоданов) маршрут – вплоть до остановки аэропортовского автобуса. И тут окончательно падаю духом. Все пункты пересадки находятся на разных уровнях. Чтобы сесть на электричку, надо спуститься на нижний уровень. Чтобы пересесть на поезд метро, надо, наоборот, подняться. Потом опять спуститься и подняться аж на три уровня.
Вечером я рассказываю об этом Леннарту. Он говорит:
– Так там же всюду есть лифты.
Он меня все-таки уговорил. С двумя чемоданами на колесах я совершила все эти переходы вверх, вниз, на другие платформы и не испытала ни малейшего затруднения. Потому что всюду параллельно с движущейся лестницей работали лифты. Так же никакой проблемы нет и для инвалида или матери с коляской. Каждый автобус спускает таким пассажирам дополнительную ступеньку вровень с тротуаром: по ней легко вкатить их средство передвижения.
Я могла бы много еще рассказывать о том, как продуманно и эффективно организована шведская жизнь. Но закончу лишь одной, совсем уж мелкой, деталью. Все читатели многостраничных изданий – газет или еженедельников – хорошо знают эту проблему: листы падают на пол, смешиваются, теряются, их потом надо снова собирать – целая история! Так вот, в Швеции такой проблемы нет: газеты там просто скреплены посередине листа. Весьма практичное решение.
А вот и дом, куда мы приглашены к шести часам. Мой приятель (он сидит за рулем) останавливается у подъезда, отворачивает манжет куртки и смотрит на часы.
– Пять сорок семь, – говорит, затем снова включает передачу. – Поехали!
– Куда? – недоумеваю я.
– Куда-нибудь недалеко.
Мы отъезжаем на пару кварталов и начинаем нарезать круги, объезжая дом по ближайшим улицам. По дороге мой приятель раскланивается с водителем другой машины. Через пару минут он опять сигналит тому же знакомому.
– Это Хенрик, – объясняет он мне. – Тоже прибыл раньше времени.
Наконец мой приятель решает припарковаться, высматривает пустое пространство. Увы, все парковочные места заняты. Свободное есть в квартале от дома. Мы выходим из машины, и тут он начинает меня торопить: «Прибавь шагу, ведь уже без двух минут шесть».
В шесть часов пять минут все гости дисциплинированно сидят за столом.
– А где же Ларс-Олоф? – обеспокоено спрашивает хозяйка. – Может быть, с ним что-то случилось?
В этот момент раздается звонок в дверь и запыхавшийся Ларс-Олоф взволнованно объясняет, что ему пришлось припарковаться за три квартала отсюда, мобильник, как на грех, выключился, и он не смог предупредить, что задерживается на пять минут.
Это принятая норма. Люди приходят точно в назначенное время: ни раньше, ни позже. Это касается как частной вечеринки, так и делового свидания или заседания. В последнем случае в повестке дня стоит время не только начала собрания, но также и его окончания. Я наблюдаю, как отстукивает объявление о предстоящем заседании кафедры секретарша Лена (почему-то у большинства знакомых мне секретарш именно это, по-моему, чисто русское имя, но здесь меня уверяют, что оно чисто шведское). Составив объявление, Лена заканчивает: «Начало в 14. 00, окончание в 15. 45».
– Как же вы можете точно рассчитать, сколько времени продлится кафедра? – спрашиваю я. – Вы же не знаете, сколько каждый профессор будет выступать?
– Почему не знаю? – удивляется Лена. – Известно же: каждое выступление по десять минут. Не больше.
– А если меньше?
– Тогда кто-то другой может прибавить себе лишнее время.
Эта точность по предыдущему зарубежному опыту совершенно мне непривычна. Американские студенты могут прийти чуть раньше, а могут и опоздать. Во время лекции я то и дело вижу, как открывается дверь и входит какой-нибудь студент с кружкой кофе, без тени смущения садится на свободное место: это никого не удивляет. Поэтому и на свою лекцию на факультете журналистики Гётеборгского университета я спокойно прихожу на пару минут позже. Меня встречает взволнованная декан Марина Гершетти.
– Никого нет, – говорит она. – Боюсь, что объявление в Интернете не успели прочитать: секретарша разослала его только вчера.
На пороге появляется девушка и сообщает:
– Лифт не работает. Я поднималась пешком.
А вслед за ней вваливается целая толпа студентов, объясняют: они пришли вовремя, но лифт остановился, поэтому задержались.
Это стремление к точности выражается, в частности, и в любви к цифрам. На больших конференциях и съездах свое выступление докладчик непременно подкрепляет диаграммами, схемами, цифровыми выкладками. Это происходит даже тогда, когда речь идет о сферах, далеких от количественных измерений, например, лингвистике или филологии.
Цифры здесь вообще очень важны. Вот что об этом пишет Сьюзен Сонтаг:
«Порой вместо психологического проникновения шведы насыщают свои выступления, да и просто частные беседы, числительными. В разговорах на вечеринках можно услышать реплики такого рода: „В котором часу вы вчера пошли спать?“; „Не помните, сколько солнечных часов было в прошлом месяце?“; „Какую ренту вы платите за свою квартиру?“. Иными словами, идет обмен нейтральной информацией, не включающей впечатления, размышления, догадки. На вопрос: „Что вы об этом думаете?“ собеседник может ответить: „У меня по этому поводу нет достаточной информации“. Если же все-таки настаивать и попросить его поделиться мнением без точных фактов, он впадет в такое сильное напряжение, что вы откажетесь от своего вопроса».
Преподаватель журналистики Ян-Олоф Гулло, не раз бывавший в России, спрашивает меня:
– Почему русские так плохо оперируют цифрами? Как-то в Петербурге мы обсуждали с коллегой-филологом совместный проект и постарались подсчитать расходы. Нужно было сложить, умножить и разделить определенное количество дней, часов и рублей. Он принимался за это дело несколько раз и запутался вконец. Я же очень легко сделал все вычисления.
– Но ведь он же гуманитарий, ваш русский коллега, естественно, у него плохо с математикой, – вступилась я за соотечественника.
– Я тоже гуманитарий, – возразил Ян-Олоф, – но этому же в школе учат. И еще, – продолжал он, – мне показалось, что русские не любят находить адреса по карте.
Шведы же напротив, ходят по малоизвестным им городам внутри страны или за рубежом, не отрывая глаз от карты в руке. А если станут вам описывать, как добраться до нужного места, то непременно начнут с того, что возьмут чистый лист бумаги и нарисуют на нем точный маршрут вашего передвижения. То есть карту-схему.
Я думаю, что именно рациональный, хорошо просчитанный подход позволяет шведам прекрасно организовывать разные стороны своей жизни. Ну, скажем, очередь. Мы в России хорошо знаем, какое это нудное дело. Но и в других странах, например в Америке, мне приходилось постоять в очереди, например, в банке или на почте. В Швеции очередей нет. Их заменяют талоны. Это меня поразило еще в посольстве Швеции в Москве.
Каждый, кому доводилось получать визу в зарубежную страну, знает это тоскливое предчувствие очереди в консульство, которая особенно вероятна и длинна в летние месяцы. В середине июля я подошла к зданию с тремя коронами – посольству Щвеции на Мосфильмовской улице в Москве. Меня встретил дежурный и протянул талон-картонку. В зале ожидания я увидела несколько человек в креслах. Над кабинками, за которыми находились сотрудники консульства, то и дело вспыхивали зеленые цифры. Когда такая цифра совпала с номером на моем талоне, я вошла в кабинку. Вот и вся очередь.
В Швеции я обнаружила, что эта система талонов вместо очередей распространена повсеместно. В банке при входе мне выдал такой талон автомат. Я опять-таки расположилась в кресле и спокойно ждала, когда мой номер появится над окошком кассира. Такой же автомат встречал меня в ресторане, если там не было мест, в музее в период наплыва посетителей. Всюду.
Сохранить время, сохранить нервы – именно такой messageпрочитывала я в разных ситуациях.
В метро, едва спустившись на платформу, можно не суетиться, не заглядывать в черную дыру тоннеля, гадая, когда же оттуда появятся заветные огоньки головного вагона. Потому что наверху загорается табло, точно указывающее, сколько минут и секунд осталось до появления поезда. Обычно это соответствует расписанию, вывешенному на стенде в центре зала. Но бывает, что поезд задерживается. И тогда на табло загорается другая запись: сколько времени может составить задержка и каково (опять-таки минуты-секунды – цифровая точность!) ожидаемое время прибытия.
Я еду со знакомым гётеборжцем в машине, перед светофором останавливаемся, я вижу щит со световой информацией. Там появляются какие-то названия улиц и цифры в метрах.
– Что это значит? – прошу я перевести.
– Попробуйте угадать.
– Как далеко отсюда нужная мне улица?
– Да как же этот автомат узнает, какая улица вам нужна? – Нет.
– Где ближайшая заправка?
– Вот это уже ближе. Здесь такие сведения тоже появляются. Но нам сейчас нужны другие. Например, где впереди нас ждут пробки и как их объехать.
– А что означают метры?
– А это расстояния до ближайших парковок, где есть свободные места.
В этот момент мы стоим перед красным светофором, мимо нас проносятся велосипедисты. Они ловко лавируют между автомобилями, останавливаются на красный свет и с появлением зеленого первыми выскакивают вперед.
– Все, завтра ставлю машину в гараж, сажусь на велосипед, – говорит знакомый.
– А почему сегодня этого не сделали?
– Потому что эту неделю я возил своих детей в детский сад. А в следующую жена повезет. Был бы только один ребенок, я бы тоже машину не взял.
– Повезли бы трехлетнего на велосипеде?
– А почему бы нет? Вот, посмотрите.
Он показывает на молодую, спортивного вида велосипедистку. На ее машине сзади приторочено креслице, в нем прочно пристегнут пассажир лет двух от роду. Мы смотрим на женщину, а она на нас. Чего, мол, вы увидели такого необычного? Да, это и впрямь рядовое явление – детская коляска позади велосипедного сидения. Я бы даже сказала, что по этой конструкции легко догадаться, есть ли у человека в доме маленький ребенок. Если сиденье есть, хотя бы и пустое, значит, есть и ребенок.
Рациональные решения бытовых проблем попадаются мне на каждом шагу.
Я панически жду дня своего отъезда из Стокгольма. Самолет уходит ранним утром, и я не хочу беспокоить никого из моих шведских друзей. Вызову такси, думаю я, что за проблема. Но тут выясняется некоторая подробность: от загородного дома, где я живу, до аэропорта поездка будет стоить больше 150 долларов! Тяжело вздыхая, рассказываю об этом своему соседу Леннарту.
– Зачем вам такси? – спрашивает Леннарт, – поезжайте общественным транспортом. До электрички я вас довезу, а там пересядете на городское метро. Доедете до вокзала, потом дойдете до автобуса, и он вас отвезет к аэропорту.
– Но у меня два тяжелых чемодана, – качаю я головой.
– Они на колесах?
– На колесах.
– Так в чем же проблема?
Вариант, конечно, не проходной. Но накануне я все-таки решаю порепетировать. Осваиваю (налегке, без чемоданов) маршрут – вплоть до остановки аэропортовского автобуса. И тут окончательно падаю духом. Все пункты пересадки находятся на разных уровнях. Чтобы сесть на электричку, надо спуститься на нижний уровень. Чтобы пересесть на поезд метро, надо, наоборот, подняться. Потом опять спуститься и подняться аж на три уровня.
Вечером я рассказываю об этом Леннарту. Он говорит:
– Так там же всюду есть лифты.
Он меня все-таки уговорил. С двумя чемоданами на колесах я совершила все эти переходы вверх, вниз, на другие платформы и не испытала ни малейшего затруднения. Потому что всюду параллельно с движущейся лестницей работали лифты. Так же никакой проблемы нет и для инвалида или матери с коляской. Каждый автобус спускает таким пассажирам дополнительную ступеньку вровень с тротуаром: по ней легко вкатить их средство передвижения.
Я могла бы много еще рассказывать о том, как продуманно и эффективно организована шведская жизнь. Но закончу лишь одной, совсем уж мелкой, деталью. Все читатели многостраничных изданий – газет или еженедельников – хорошо знают эту проблему: листы падают на пол, смешиваются, теряются, их потом надо снова собирать – целая история! Так вот, в Швеции такой проблемы нет: газеты там просто скреплены посередине листа. Весьма практичное решение.
Инновации
Про шведов иногда говорят, что у них врожденное «инженерное мышление». Я думаю, что это действительно так: недаром же здесь родилось множество интереснейших технических изобретений. От термометра Цельсия до скайп-системы, соединяющей компьютер с телефоном. От застежки «молния» до кардиорегулятора: он помогает работать вялой сердечной мышце. От домашнего пылесоса до лазерного ножа для хирурга.
Я обратила внимание, что большинство шведских изобретений лежит в сфере медицины и нацелено на облегчение жизни человека. Пермобил, коляска с мотором, возвращает мобильность людям, утратившим способность двигаться самостоятельно. Цифровой слуховой аппарат позволяет плохослышащим свободно разговаривать с другими, не обнаруживая спрятанное за ухом устройство. Я представляю себе, сколько онкологических больных, а особенно женщин, поминает добрым словом шлем, предохраняющий от выпадения волосы во время химиотерапии.
Из сегодняшних инноваций мне больше всего нравятся так называемые «умные ткани». Это материя, способная воспринимать изменения в окружающей среде и реагировать на них. Халат из такой ткани на пациенте госпиталя дает возможность наблюдать за показаниями его здоровья даже тогда, когда он находится вдали от больничной койки: информация передается по беспроводной связи. Сшитая из той же «умной ткани» одежда для пожарников передает на командный пункт данные об уровне задымленности и температуре в горящем помещении. Эта прочная и легкая материя может использоваться вместо камня и металла в строительстве.
Кое-что из творческих идей шведских инженеров показалось мне настолько революционным, что безжалостно расшатало мое традиционное мышление.
По Центральному вокзалу Стокгольма ежедневно проходят сотни тысяч человек (шведы не были бы шведами, если бы не подсчитали точную цифру – 250 тысяч). Разгоряченные тела этих людей выделяют тепло. Инженеры задумались, а нельзя ли жар этих тел с помощью специальной системы превратить в источник обогрева воды. Мечта? Но шведам мечтательность не очень-то присуща. Прагматизм – да. И вот уже готовы чертежи системы вентиляции, которая позволит человеческое тепло (в самом прямом смысле слова) подводить к трубам с водой. А вода будет подаваться в новое офисное здание, которое строится сейчас рядом с вокзалом.
По сравнению с этими глобальными перспективами такая мелочь, как телефон в перчатке, мало что значит. Но меня она тронула заботой о человеке, о той его потребности, которая ему самому, возможно, даже не известна. В самом деле, кто из нас задумывался над тем, что в морозный зимний день трудно позвонить с мобильного телефона. Снимешь варежку – пальцы замерзнут. А шведы задумались. И придумали телеперчатки: громкоговоритель встроен в указательный «палец», а микрофон в запястье. Перчатка связана с телефоном беспроводной связью. Разговаривая, вы прикладываете руку к уху, как будто держите обычный телефон. Пустячок, как говорится, а приятно.
– Никакой это не пустячок, – говорит мне Пэр Енеруд, – а очень важный знак отношений между людьми. Просто мы умеем уважать друг друга.
Я обратила внимание, что большинство шведских изобретений лежит в сфере медицины и нацелено на облегчение жизни человека. Пермобил, коляска с мотором, возвращает мобильность людям, утратившим способность двигаться самостоятельно. Цифровой слуховой аппарат позволяет плохослышащим свободно разговаривать с другими, не обнаруживая спрятанное за ухом устройство. Я представляю себе, сколько онкологических больных, а особенно женщин, поминает добрым словом шлем, предохраняющий от выпадения волосы во время химиотерапии.
Из сегодняшних инноваций мне больше всего нравятся так называемые «умные ткани». Это материя, способная воспринимать изменения в окружающей среде и реагировать на них. Халат из такой ткани на пациенте госпиталя дает возможность наблюдать за показаниями его здоровья даже тогда, когда он находится вдали от больничной койки: информация передается по беспроводной связи. Сшитая из той же «умной ткани» одежда для пожарников передает на командный пункт данные об уровне задымленности и температуре в горящем помещении. Эта прочная и легкая материя может использоваться вместо камня и металла в строительстве.
Кое-что из творческих идей шведских инженеров показалось мне настолько революционным, что безжалостно расшатало мое традиционное мышление.
По Центральному вокзалу Стокгольма ежедневно проходят сотни тысяч человек (шведы не были бы шведами, если бы не подсчитали точную цифру – 250 тысяч). Разгоряченные тела этих людей выделяют тепло. Инженеры задумались, а нельзя ли жар этих тел с помощью специальной системы превратить в источник обогрева воды. Мечта? Но шведам мечтательность не очень-то присуща. Прагматизм – да. И вот уже готовы чертежи системы вентиляции, которая позволит человеческое тепло (в самом прямом смысле слова) подводить к трубам с водой. А вода будет подаваться в новое офисное здание, которое строится сейчас рядом с вокзалом.
По сравнению с этими глобальными перспективами такая мелочь, как телефон в перчатке, мало что значит. Но меня она тронула заботой о человеке, о той его потребности, которая ему самому, возможно, даже не известна. В самом деле, кто из нас задумывался над тем, что в морозный зимний день трудно позвонить с мобильного телефона. Снимешь варежку – пальцы замерзнут. А шведы задумались. И придумали телеперчатки: громкоговоритель встроен в указательный «палец», а микрофон в запястье. Перчатка связана с телефоном беспроводной связью. Разговаривая, вы прикладываете руку к уху, как будто держите обычный телефон. Пустячок, как говорится, а приятно.
– Никакой это не пустячок, – говорит мне Пэр Енеруд, – а очень важный знак отношений между людьми. Просто мы умеем уважать друг друга.
Уважение к человеку
Пэр Енеруд долго работал в Москве. Россия ему нравится. Он даже подумывает, не вернуться ли туда снова. Обе его дочки-школьницы туда рвутся. А сейчас о том, что ему категорически у нас не нравится.
– Россияне не умеют уважать друг друга, – говорит он.
Пэр работал телевизионным журналистом, поэтому и разговор наш – преимущественно о телевидении. Особенно об одной его программе, которая имеет большой рейтинг; мне лично она не интересна, но никаких негативных эмоций не вызывает. Речь идет о «Поле чудес» с Леонидом Якубовичем.
– Самое кошмарное шоу, – говорит Пэр. – Оно вызывает у меня глубочайшее недоумение.
– Но почему?! «Поле» считается очень демократичной, так сказать, народной передачей…
– Потому что там, на глазах у миллионов зрителей, происходит постоянное унижение участников. Вспомните, как ведущий разговаривает с гостями: потешается над ними, высмеивает, глумится. И они все это терпят, не возмущаются, продолжают унизительные для них диалоги. В Швеции никто никогда не позволил бы себе показать такое неуважение к другому.
– Может, у шведов просто не хватает чувства юмора?
– Юмора, который унижает человека?
Я было отнесла это суждение к тем частным, субъективным мнениям, которые не стоит слишком широко обобщать. Но буквально на другой день я встретилась с другим журналистом, Яном Бломгреном. Он тоже долго работал в Москве, был иностранным корреспондентом газеты «Свенска Дагбладет». И он тоже много хорошего говорил о России, но закончил так:
– А вот что у вас совсем не умеют – это уважать друг друга.
Правда, Ян имел в виду уже не телепередачу, а куда более общую и более болезненную нашу беду – взяточничество.
А начал этот разговор Ян с рассказа о том, как он недавно присутствовал на процессе в одном шведском суде, где подсудимым был водитель, нарушивший правила дорожного движения. Полицейский его остановил, собирался отнять права. Однако суд был вовсе не по этому поводу.
– Этот чудак предложил полицейскому взятку, – сказал Ян. – Представляете?
– Представляю, – с большим пониманием отреагировала я.
– Так вот на суде прокурор сказал: «Как же вы могли проявить такое неуважение к человеку? Да еще к представителю власти».
Я хмыкнула, но промолчала.
– А вы как будто даже не очень удивились? – проницательно заметил Ян. – Потому что в России это был бы довольно заурядный случай, правда ведь? Вот я вам расскажу историю моего русского друга.
Друг Яна получил квартиру в новом доме. Он уже заселялся, но в нем еще не работал лифт. В организации, которая должна была лифт включить, этому новоселу отвечали, что нет технических возможностей, надо подождать, а сколько – неизвестно. И тогда он напрямую спросил, а сколько будет стоить немедленное включение. И ему так же напрямую назвали сумму. Он даже не стал спорить и заплатил эту взятку. И на другой день техническая «невозможность» стала вполне реальной возможностью. Лифт поехал.
– Ну конечно, взяточничество, коррупция – острейшие социальные проблемы России. Но при чем тут уважение? – спрашиваю я.
– При том, что если вы уважаете человека, вы не станете его унижать предложением «дать на лапу». Уважение прежде всего означает честность в отношениях.
– Россияне не умеют уважать друг друга, – говорит он.
Пэр работал телевизионным журналистом, поэтому и разговор наш – преимущественно о телевидении. Особенно об одной его программе, которая имеет большой рейтинг; мне лично она не интересна, но никаких негативных эмоций не вызывает. Речь идет о «Поле чудес» с Леонидом Якубовичем.
– Самое кошмарное шоу, – говорит Пэр. – Оно вызывает у меня глубочайшее недоумение.
– Но почему?! «Поле» считается очень демократичной, так сказать, народной передачей…
– Потому что там, на глазах у миллионов зрителей, происходит постоянное унижение участников. Вспомните, как ведущий разговаривает с гостями: потешается над ними, высмеивает, глумится. И они все это терпят, не возмущаются, продолжают унизительные для них диалоги. В Швеции никто никогда не позволил бы себе показать такое неуважение к другому.
– Может, у шведов просто не хватает чувства юмора?
– Юмора, который унижает человека?
Я было отнесла это суждение к тем частным, субъективным мнениям, которые не стоит слишком широко обобщать. Но буквально на другой день я встретилась с другим журналистом, Яном Бломгреном. Он тоже долго работал в Москве, был иностранным корреспондентом газеты «Свенска Дагбладет». И он тоже много хорошего говорил о России, но закончил так:
– А вот что у вас совсем не умеют – это уважать друг друга.
Правда, Ян имел в виду уже не телепередачу, а куда более общую и более болезненную нашу беду – взяточничество.
А начал этот разговор Ян с рассказа о том, как он недавно присутствовал на процессе в одном шведском суде, где подсудимым был водитель, нарушивший правила дорожного движения. Полицейский его остановил, собирался отнять права. Однако суд был вовсе не по этому поводу.
– Этот чудак предложил полицейскому взятку, – сказал Ян. – Представляете?
– Представляю, – с большим пониманием отреагировала я.
– Так вот на суде прокурор сказал: «Как же вы могли проявить такое неуважение к человеку? Да еще к представителю власти».
Я хмыкнула, но промолчала.
– А вы как будто даже не очень удивились? – проницательно заметил Ян. – Потому что в России это был бы довольно заурядный случай, правда ведь? Вот я вам расскажу историю моего русского друга.
Друг Яна получил квартиру в новом доме. Он уже заселялся, но в нем еще не работал лифт. В организации, которая должна была лифт включить, этому новоселу отвечали, что нет технических возможностей, надо подождать, а сколько – неизвестно. И тогда он напрямую спросил, а сколько будет стоить немедленное включение. И ему так же напрямую назвали сумму. Он даже не стал спорить и заплатил эту взятку. И на другой день техническая «невозможность» стала вполне реальной возможностью. Лифт поехал.
– Ну конечно, взяточничество, коррупция – острейшие социальные проблемы России. Но при чем тут уважение? – спрашиваю я.
– При том, что если вы уважаете человека, вы не станете его унижать предложением «дать на лапу». Уважение прежде всего означает честность в отношениях.
Честность и обязательность
Честность называют еще одной характерной чертой шведов.
Социолог Ганс Зеттерберг пишет:
«Вся система морали здесь строится вокруг концепции честности и прямоты. Это сказывается даже в том, что не принято делать преувеличенные комплименты. Например, побывав в гостях у коллеги, никогда не говорите, что его дом обставлен с „исключительным вкусом“ или что „у него совершенно замечательные дети“, а „обед был незабываемым“. Такое преувеличение будет выглядеть не совсем честным и может обидеть хозяина».
Оке Доун приводит данные сравнительных социологических исследований. На вопрос, руководствуетесь ли вы в своей жизни библейской заповедью «не лги», ответы распределились так: «да» ответили 13% датчан, 22% финнов и 60% шведов. На другой вопрос: является ли для вас абсолютным завет «не укради», ответили положительно 13% датчан, 22% финнов и 65% шведов. То есть, грубо говоря, можно считать, что психологическую установку на честность шведы разделяют в три-четыре раза чаще, чем их соседи.
…Леннарт провожает меня до метро: он хочет помочь мне спустить мой багаж к платформе. Я прохожу через турникет, а он останавливается: карточки метро у него нет.
– Слушай, Леннарт, – говорю я, протягивая ему через турникет свою карточку. – Возьми ее и проходи. У кабинки дежурного много народу, он не заметит.
– Ну как это, – говорит он, – это же твоя карточка.
– Ну не будешь же ты покупать новую.
Тут надо пояснить, что карта покупается на день (или пять, или больше) и стоит довольно дорого, а Леннарт обычно ездит на своей машине, карточка ему ни к чему. Но он меня уже не слышит, он направляется к окошку дежурного.
– Вот эта леди, – говорит он, – едет с двумя чемоданами. Ей будет тяжело спустить багаж на платформу. Я ее провожу и вернусь.
– Да что же вы тратите время! – восклицает дежурный. – Поезд же вот-вот придет! Проходите скорей.
…В магазине, где я покупала продукты, у меня не хватило нескольких крон (рублей 45–50); я с сожалением откладываю в сторону одну покупку.
– Когда вы сможете принести деньги? – спрашивает меня продавщица.
– Завтра, – отвечаю.
– Завтра я не работаю. Принесете и отдадите моей сменщице.
Между прочим, она видит меня в первый раз.
Когда только возможно, швед старается быть правдивым. Без большой нужды не станет скрывать информацию. В том числе информацию государственную.
Думаю, многие мои соотечественники, а особенно журналисты, позавидуют принципу широкого доступа к публичным документам. Я уже не говорю про архивы: они открыты любому и в любое время. Но, как известно, у любого министерства, департамента, муниципалитета, у каждого учреждения есть информация, которую не желательно было бы делать открытой. Тем не менее, по законам Швеции, вся документация должна быть доступна для прессы и общественности. Любая. И по первому же запросу.
Правда, с недавних пор этот принцип стало труднее осуществлять. Когда Швеция вступила в Европейский Союз, другие его страны выразили свое недовольство: там таких правил нет. Но Швеция пока стоит на своем: полная прозрачность всех государственных тайн.
Еще одна национальная черта, вытекающая из честности, – обязательность. Мне не раз приходилось убеждаться в том, как надежно шведы держат свои обещания. Как-то в разговоре с Пэром Енерудом я мимоходом заметила, что собираюсь в библиотеку, поискать книги о Швеции. В другой раз также невзначай роняю, что не знакома пока ни с одной семьей. Пэр никак не реагировал на эти мои реплики, да и я сама о них тут же забыла.
Через несколько дней мы с ним выступаем на одном семинаре. Он протягивает мне какие-то листки. Проглядев их, я только что и могу воскликнуть: «Ах, какой же вы молодец, Пэр!». Во-первых, там список книг о Швеции – на русском и английском. Во-вторых, веб-сайты авторов, которые я могу найти в Интернете. В-третьих, телефоны людей, с которыми мне имело бы смысл связаться. В-четвертых, ксерокс одной из интересных для меня книг. И, наконец, он диктует мне телефон Кики и Матиаса, его друзей, молодых супругов. И все это с тем же невозмутимым выражением лица, на котором мышцы, кажется, застыли в полной неподвижности.
Социолог Ганс Зеттерберг пишет:
«Вся система морали здесь строится вокруг концепции честности и прямоты. Это сказывается даже в том, что не принято делать преувеличенные комплименты. Например, побывав в гостях у коллеги, никогда не говорите, что его дом обставлен с „исключительным вкусом“ или что „у него совершенно замечательные дети“, а „обед был незабываемым“. Такое преувеличение будет выглядеть не совсем честным и может обидеть хозяина».
Оке Доун приводит данные сравнительных социологических исследований. На вопрос, руководствуетесь ли вы в своей жизни библейской заповедью «не лги», ответы распределились так: «да» ответили 13% датчан, 22% финнов и 60% шведов. На другой вопрос: является ли для вас абсолютным завет «не укради», ответили положительно 13% датчан, 22% финнов и 65% шведов. То есть, грубо говоря, можно считать, что психологическую установку на честность шведы разделяют в три-четыре раза чаще, чем их соседи.
…Леннарт провожает меня до метро: он хочет помочь мне спустить мой багаж к платформе. Я прохожу через турникет, а он останавливается: карточки метро у него нет.
– Слушай, Леннарт, – говорю я, протягивая ему через турникет свою карточку. – Возьми ее и проходи. У кабинки дежурного много народу, он не заметит.
– Ну как это, – говорит он, – это же твоя карточка.
– Ну не будешь же ты покупать новую.
Тут надо пояснить, что карта покупается на день (или пять, или больше) и стоит довольно дорого, а Леннарт обычно ездит на своей машине, карточка ему ни к чему. Но он меня уже не слышит, он направляется к окошку дежурного.
– Вот эта леди, – говорит он, – едет с двумя чемоданами. Ей будет тяжело спустить багаж на платформу. Я ее провожу и вернусь.
– Да что же вы тратите время! – восклицает дежурный. – Поезд же вот-вот придет! Проходите скорей.
…В магазине, где я покупала продукты, у меня не хватило нескольких крон (рублей 45–50); я с сожалением откладываю в сторону одну покупку.
– Когда вы сможете принести деньги? – спрашивает меня продавщица.
– Завтра, – отвечаю.
– Завтра я не работаю. Принесете и отдадите моей сменщице.
Между прочим, она видит меня в первый раз.
Когда только возможно, швед старается быть правдивым. Без большой нужды не станет скрывать информацию. В том числе информацию государственную.
Думаю, многие мои соотечественники, а особенно журналисты, позавидуют принципу широкого доступа к публичным документам. Я уже не говорю про архивы: они открыты любому и в любое время. Но, как известно, у любого министерства, департамента, муниципалитета, у каждого учреждения есть информация, которую не желательно было бы делать открытой. Тем не менее, по законам Швеции, вся документация должна быть доступна для прессы и общественности. Любая. И по первому же запросу.
Правда, с недавних пор этот принцип стало труднее осуществлять. Когда Швеция вступила в Европейский Союз, другие его страны выразили свое недовольство: там таких правил нет. Но Швеция пока стоит на своем: полная прозрачность всех государственных тайн.
Еще одна национальная черта, вытекающая из честности, – обязательность. Мне не раз приходилось убеждаться в том, как надежно шведы держат свои обещания. Как-то в разговоре с Пэром Енерудом я мимоходом заметила, что собираюсь в библиотеку, поискать книги о Швеции. В другой раз также невзначай роняю, что не знакома пока ни с одной семьей. Пэр никак не реагировал на эти мои реплики, да и я сама о них тут же забыла.
Через несколько дней мы с ним выступаем на одном семинаре. Он протягивает мне какие-то листки. Проглядев их, я только что и могу воскликнуть: «Ах, какой же вы молодец, Пэр!». Во-первых, там список книг о Швеции – на русском и английском. Во-вторых, веб-сайты авторов, которые я могу найти в Интернете. В-третьих, телефоны людей, с которыми мне имело бы смысл связаться. В-четвертых, ксерокс одной из интересных для меня книг. И, наконец, он диктует мне телефон Кики и Матиаса, его друзей, молодых супругов. И все это с тем же невозмутимым выражением лица, на котором мышцы, кажется, застыли в полной неподвижности.