Страница:
– Конечно, помню. Это, кстати, вы тоже раза три сказали, когда вас обрабатывали. Доктор вас поддерживал, считал – это лучше, чем ничего.
– Странно, мне показалось, я молчал. В отрубе, конечно.
– Нет, вы много говорили… любопытного.
Мы помолчали. Я посмотрел, как всегда бывает, в окно. Снег на подоконнике стал ниже, но холоднее и противнее на вид. Наверное, надвигался мороз.
– Это были они. Вот это я и говорил, а больше ничего.
– Значит, вы нашли всех?
– Нет, одного не нашел. Самого главного, того, кто у них варит котелком, как говорят в лагере, кто репу чешет.
– А его обязательно находить?
Я не понял ее. И что-то в этом непонимании было очень важное. Я спросил ее:
– Ну так ведь это вы все затеяли! Теперь вы хотите от всего отказаться?
– Нет, я ни от чего не хочу отказываться. Мне просто кажется… Что цена этого расследования слишком велика.
Странная какая-то у нее терминология, решил я. Это следовало потом как-нибудь уточнить. Это может довольно многое выяснить.
– В нашем деле так, оставишь «шестерок», они потом всплывут, но большого вреда не будет. Оставишь корень, то есть начальников, они все восстановят. И начнут действовать еще более нагло и круто, так сказать, с учетом прежних ошибок. Вот корень и нужно найти. Иначе дело будет незаконченным. И этим корнем является пресловутый Комарик.
– Я это уже поняла. – Она грустно улыбнулась. – Как с вами тяжело.
Я покачал головой, не соглашаясь.
– Нет, со мной – проще простого. Но вот управляться с обстоятельствами – действительно трудновато. Но это их свойство, а не мое.
Внезапно зазвонил мой сотовик. Вот не вовремя, решил я. Но все-таки вытащил антенну и прислушался. Если это был он, я его просто обругаю, решил я, не буду никакую игру вести, ничего узнавать, цеплять, производить впечатление – просто обзову и отключусь. Но это оказался не Комарик, а Шеф. Он был краток.
– Три часа назад с помощью одной из московских специализированных фирм Бокарчук привез тело Клавы Запашной.
– Принято, – сказал я. – У тебя у самого вопросы-то есть?
– Нет, все, кажется, ясно. Те, кого ты вчера сделал, – Берендей и Череп. Проходили по одному из давних дел Комарика.
– Ну вот видишь? – сказал я. Слаб еще был, не удержался. За что и получил тут же.
– Что значит – видишь? – переспросил Шеф. – Я вижу, только что? С Комариком все в прошлом. О нем никто ничего не знает.
– Эти двое знали. И действовали по его приказу.
– Ну, этого мы уже никогда не узнаем. Слишком ты сильно на курок «узи» давишь. Я когда кучу гильз на полу увидел, сразу понял, хреново тебе было.
– Они как-то очень уж быстро дергались. Вот я и занервничал, особенно когда ногу подстрелили.
– Ну да.
– Слушай, чуть не забыл. На квартире у Сэма – подслушка.
– Это точно?
– Железно. Я прошу… В общем, пока не снимайте. Мне почему-то кажется, он не уйдет совсем в кусты, он попробует как-нибудь сверяться с ситуацией и будет слушать. А это… Пока не знаю, не придумал еще, много неясного, но не снимайте. И обнаруживайте как-нибудь незаметно.
– Слушай, вообще-то Основной думает, можно это дело уже спускать на тормозах. Ты полежи в постельке, подумай о возвышенном, помедитируй, как ты любишь. А через недельку-другую…
– Эх, Шеф, мне бы ваши заботы. Ну ладно, впрочем, посмотрю.
– Вот именно, посмотри.
Он отключился, а я посмотрел на Аркадию. Кто знает, распространяется ли секретный режим операции на нее, или после вчерашних посиделок у камина со мной в роли извергающегося Везувия она у нас будет одним из свидетелей? Или свидетелей, как принято говорить, не будет, возьмут с нее подписку о неразглашении, и все? Ничего я уже не понимал. Но поступить намеревался наилучшим для себя и для дела образом.
А поэтому поднялся, свесил голые ноги с кровати и посмотрел на левое бедро. В бинтах оно выглядело мощно, как у Шварценеггера, но вот силы в нем было не больше, чем в комарином писке. М-да, дались мне эти комары-комарики…
– Вы куда собираетесь? – Аркадия смотрела на меня, словно я был каким-то Циклопом, а не человеком.
– Так, нужно прокатиться к одному приятелю…
– Вы с ума сошли!
– Нет, это нужно сделать сейчас, может быть, уже через пару часов будет поздно.
– Нет, вы определенно полоумный! Взгляните на себя!..
– Тише, пожалуйста. У меня еще слабость не прошла, голова кружится, а вы кричите.
– Я вас не пущу. Вас сейчас любой бандит застрелит.
– Я воспользуюсь бронежилетом и не забуду «узи».
– Об этом не может быть и речи.
М-да, все женщины одинаковы. А раз так, то у мужчин против этого есть только одно оружие – хитрость.
– Ну вы же слышали, – я указал ладонью на свой сотовик, – я получил приказ. Его при моей работе полагается выполнять.
– Борь-Борь просто бездушный служивый чурбан! Я позвоню ему и попрошу…
– Вы просто уедете сейчас из моей комнаты и никому ничего не скажете. А я прошвырнусь по делу за пару часов… И давайте не спорить.
– Я еду звонить вашему Шефу.
Ого, она уже и его кличку переняла.
– Если вы это сделаете, я вам никогда не расскажу о своей жене. – Она посмотрела на меня, я улыбнулся ей самой мальчишеской улыбкой, на какую был способен, и добавил: – Никогда не возьму играть в мою песочницу.
Она сверкнула глазами, развернулась и укатила. А я стал одеваться, стараясь попасть петлями рубашки и штанов на нужные, предназначенные для них пуговицы. Это оказалось так трудно, что пришлось остановиться на майке и свитере. Неужто я и в самом деле так ослабел?
Несмотря на все шутки и бравурное поведение, я совершенно не знал, что меня ждет там, куда я собирался. Но что-то очень нехорошее ждать могло, если я не буду осторожен.
Глава 59
Глава 60
Глава 61
– Странно, мне показалось, я молчал. В отрубе, конечно.
– Нет, вы много говорили… любопытного.
Мы помолчали. Я посмотрел, как всегда бывает, в окно. Снег на подоконнике стал ниже, но холоднее и противнее на вид. Наверное, надвигался мороз.
– Это были они. Вот это я и говорил, а больше ничего.
– Значит, вы нашли всех?
– Нет, одного не нашел. Самого главного, того, кто у них варит котелком, как говорят в лагере, кто репу чешет.
– А его обязательно находить?
Я не понял ее. И что-то в этом непонимании было очень важное. Я спросил ее:
– Ну так ведь это вы все затеяли! Теперь вы хотите от всего отказаться?
– Нет, я ни от чего не хочу отказываться. Мне просто кажется… Что цена этого расследования слишком велика.
Странная какая-то у нее терминология, решил я. Это следовало потом как-нибудь уточнить. Это может довольно многое выяснить.
– В нашем деле так, оставишь «шестерок», они потом всплывут, но большого вреда не будет. Оставишь корень, то есть начальников, они все восстановят. И начнут действовать еще более нагло и круто, так сказать, с учетом прежних ошибок. Вот корень и нужно найти. Иначе дело будет незаконченным. И этим корнем является пресловутый Комарик.
– Я это уже поняла. – Она грустно улыбнулась. – Как с вами тяжело.
Я покачал головой, не соглашаясь.
– Нет, со мной – проще простого. Но вот управляться с обстоятельствами – действительно трудновато. Но это их свойство, а не мое.
Внезапно зазвонил мой сотовик. Вот не вовремя, решил я. Но все-таки вытащил антенну и прислушался. Если это был он, я его просто обругаю, решил я, не буду никакую игру вести, ничего узнавать, цеплять, производить впечатление – просто обзову и отключусь. Но это оказался не Комарик, а Шеф. Он был краток.
– Три часа назад с помощью одной из московских специализированных фирм Бокарчук привез тело Клавы Запашной.
– Принято, – сказал я. – У тебя у самого вопросы-то есть?
– Нет, все, кажется, ясно. Те, кого ты вчера сделал, – Берендей и Череп. Проходили по одному из давних дел Комарика.
– Ну вот видишь? – сказал я. Слаб еще был, не удержался. За что и получил тут же.
– Что значит – видишь? – переспросил Шеф. – Я вижу, только что? С Комариком все в прошлом. О нем никто ничего не знает.
– Эти двое знали. И действовали по его приказу.
– Ну, этого мы уже никогда не узнаем. Слишком ты сильно на курок «узи» давишь. Я когда кучу гильз на полу увидел, сразу понял, хреново тебе было.
– Они как-то очень уж быстро дергались. Вот я и занервничал, особенно когда ногу подстрелили.
– Ну да.
– Слушай, чуть не забыл. На квартире у Сэма – подслушка.
– Это точно?
– Железно. Я прошу… В общем, пока не снимайте. Мне почему-то кажется, он не уйдет совсем в кусты, он попробует как-нибудь сверяться с ситуацией и будет слушать. А это… Пока не знаю, не придумал еще, много неясного, но не снимайте. И обнаруживайте как-нибудь незаметно.
– Слушай, вообще-то Основной думает, можно это дело уже спускать на тормозах. Ты полежи в постельке, подумай о возвышенном, помедитируй, как ты любишь. А через недельку-другую…
– Эх, Шеф, мне бы ваши заботы. Ну ладно, впрочем, посмотрю.
– Вот именно, посмотри.
Он отключился, а я посмотрел на Аркадию. Кто знает, распространяется ли секретный режим операции на нее, или после вчерашних посиделок у камина со мной в роли извергающегося Везувия она у нас будет одним из свидетелей? Или свидетелей, как принято говорить, не будет, возьмут с нее подписку о неразглашении, и все? Ничего я уже не понимал. Но поступить намеревался наилучшим для себя и для дела образом.
А поэтому поднялся, свесил голые ноги с кровати и посмотрел на левое бедро. В бинтах оно выглядело мощно, как у Шварценеггера, но вот силы в нем было не больше, чем в комарином писке. М-да, дались мне эти комары-комарики…
– Вы куда собираетесь? – Аркадия смотрела на меня, словно я был каким-то Циклопом, а не человеком.
– Так, нужно прокатиться к одному приятелю…
– Вы с ума сошли!
– Нет, это нужно сделать сейчас, может быть, уже через пару часов будет поздно.
– Нет, вы определенно полоумный! Взгляните на себя!..
– Тише, пожалуйста. У меня еще слабость не прошла, голова кружится, а вы кричите.
– Я вас не пущу. Вас сейчас любой бандит застрелит.
– Я воспользуюсь бронежилетом и не забуду «узи».
– Об этом не может быть и речи.
М-да, все женщины одинаковы. А раз так, то у мужчин против этого есть только одно оружие – хитрость.
– Ну вы же слышали, – я указал ладонью на свой сотовик, – я получил приказ. Его при моей работе полагается выполнять.
– Борь-Борь просто бездушный служивый чурбан! Я позвоню ему и попрошу…
– Вы просто уедете сейчас из моей комнаты и никому ничего не скажете. А я прошвырнусь по делу за пару часов… И давайте не спорить.
– Я еду звонить вашему Шефу.
Ого, она уже и его кличку переняла.
– Если вы это сделаете, я вам никогда не расскажу о своей жене. – Она посмотрела на меня, я улыбнулся ей самой мальчишеской улыбкой, на какую был способен, и добавил: – Никогда не возьму играть в мою песочницу.
Она сверкнула глазами, развернулась и укатила. А я стал одеваться, стараясь попасть петлями рубашки и штанов на нужные, предназначенные для них пуговицы. Это оказалось так трудно, что пришлось остановиться на майке и свитере. Неужто я и в самом деле так ослабел?
Несмотря на все шутки и бравурное поведение, я совершенно не знал, что меня ждет там, куда я собирался. Но что-то очень нехорошее ждать могло, если я не буду осторожен.
Глава 59
Адрес Барчука я узнал, еще когда гадал, кто верховодит в Прилипале в действительности. Жил он в большом доме на Хорошевском шоссе. Почему-то, проезжая это место, я вдруг вспомнил, как мальчишками нас гоняли на Хорошевскую плодоовощную базу перебирать картошку. Тогда эта база была воплощением брежневского лозунга о том, что экономика должна быть экономной. Генсеку показывали это очень грязное и вороватое учреждение как образец борьбы за отсутствие потерь в плодоовощах Советского Союза.
Это место было еще известно своими Магистральными тупиками. Так назывались довольно короткие улочки, упирающиеся в железную дорогу.
Тот, кто придумал это название, должно быть, не имел не только здравого смысла, но и филологического слуха. Потому что слово «магистраль», с которым связано представление о протяженности, определяло нечто противоположное по смыслу – тупик. Сей казус невольно наводил на мысль, что и вся эта страна, возможно, есть некий Магистральный тупик…
Перед его дверью я остановился и попытался продумать предстоящий разговор. Но ничего в голову не приходило, кроме того, что этот вот молодчик убил – а в этом я не сомневался – хорошую, красивую и умненькую девушку, с которой я как-то сидел в ресторане, а теперь будет дальше спокойно жить, считаться законопослушным гражданином, и ничего ему не грозит, если он не убьет еще одну девушку и не налетит на непредвиденные обстоятельства… Нет, он уже налетел на одно неприятное обстоятельство – на меня. И хотя у этого обстоятельства снова стала сочиться через перевязку кровь, хотя оно едва могло стоять, не опираясь рукой на стену, оно было полно решимости сделать свое дело.
Я нажал кнопку звонка. Он открыл, дрогнул, попытался закрыть, я ему не мешал. Просто стоял и смотрел на него. В голове внезапно возникла одна довольно простая мысль, что если он не пустит меня, то ничего и не будет.
Должно быть, то, что я не размахивал оружием, не рвался вперед, настроило его на относительно мирный лад. Он приоткрыл дверь:
– Входите.
Я вошел, меня пригласили. Я был тут теперь на совершенно законных основаниях. Едва дверь за мной закрылась, я спросил:
– Как ты убил ее?
Он чуть-чуть отшатнулся от меня и вяло проговорил:
– Это был несчастный случай. Она переоценила себя, поехала по неповешенному склону… Там была скала, за скалой обрыв в тринадцать метров, она не знала…
– Тебе удалось ее толкнуть и никто этого не увидел?
– Не так, это был несчастный случай! Она умерла уже после того, как разбилась, я пытался оказать помощь, но…
– Или она все-таки оставалась в живых, ты подбежал к ней и сломал шею, чтобы она не проговорилась?
– Там было расследование, оно признало факт несчастного случая. У меня есть документы.
Он быстро выскочил из прихожей и тотчас вернулся, размахивая не очень толстой папочкой.
– Вот, я привез дубликаты всех документов!
– Сколько тебе стоило замазать следствие? Пяток тысяч зелеными или больше? Сколько стоит убийство девчонки?
Он вдруг отошел к дальней стене, оперся на нее спиной.
– Уходите.
Стараясь не очень хромать, я подвалил к нему и вдруг с размаха, как на тренировке, врезал правым коленом в корпус. Он застонал и согнулся.
– Не думай, что это сойдет тебе с рук. Я сам отправлюсь туда и найду, слышишь, найду кого-то, кто видел, как ты ее толкал, и найду того, кто слышал, как хрустнула кость, когда ты доламывал шею… Понял?
Он выпрямился и вытянул руки вперед, чтобы схватить меня за горло. Я ушел влево, чуть не завыл от боли в раненой ноге и ударил кулаками по печени и желудку. От этого он должен был отлететь назад, как плюшевый медвежонок, но сзади была стена, и он только захлебнулся от боли, на мгновение перестав дышать.
Это был очень удобный момент – воздуха в его легких почти не было, и стоило мне как следует ударить в грудь, как в легких образовалось бы тяжелейшее внутреннее кровоизлияние… А если бы я врезал ногой, можно было бы даже травмировать диафрагму… Но я не стал бить. Я не собирался серьезно калечить его.
Я отошел, но заорал еще громче:
– Что она узнала? Говори! Нашла фотографию твоего дружка, который дал ворованных денег на твое гребаное агентство? Или нашла список подставных клиентов? Или вычислила тех, кого вы облапошили, подведя под фальшивое партнерство? Отвечай!..
Он выпрямился и твердо, как положено в таких случаях, процедил:
– Пошел вон.
Я посмотрел на него оценивающе. Больше он бросаться на меня не собирался. Это уже было хорошо, но еще недостаточно хорошо, чтобы он хоть как-то выдал себя.
– В конце концов есть же и на вас управа. Стоит в какой-нибудь популярной газетенке опубликовать одну разнесчастную статью про ваши фокусы, как с тобой будет кончено, никакой суд не отмоет…
– У нас репутация! – Это его, как ни странно, волновало. Ну и убийцы пошли! А он тем временем добавил: – А вот бывшему уголовнику никто не поверит!
Я тут же подскочил и ткнул носком сапога чуть ниже колена, не сильно, иначе нога могла сломаться.
– Откуда знаешь, что я сидел? Кто тебе об этом сказал? Комарик? Что он тебе еще про меня рассказывал?
Он попытался было оттолкнуть меня, я перехватил руку, заломил кисть вбок, он выгнулся вперед, я взял другой рукой его спортивную маечку с легким, рыхлым капюшончиком и рванул, раздирая почти до пояса. Это всегда было хорошим средством давления и гораздо более безопасным, чем просто тычки и пинки. Мы русские, мы всегда жили в такой нищете, что для нас потеря грошовой тряпки вызывает стресс, а это мне и было нужно. Вогнать их в состояние бесконтрольного стресса…
– Я на тебя в суд подам.
– Никуда ты не подашь, – я отпустил его, лишь слегка толкнув назад. – И передай твоему пахану, я, может быть, и не тронул бы вас, если вы не имели прямого отношения к Веточке. Но теперь трону. И если мои подозрения верны, то тебе, голубь, даже не сидеть. Я сам с этим разберусь. И задолго до того, как я кончу, ты о тюряге начнешь мечтать, как о тихой гавани.
Он выпрямился, провел ладонью по волосам. С сожалением попытался поправить маечку.
– Ни о какой тюряге я мечтать не буду. А вот тебе, голубь, – он даже дразнился, – сидеть как миленькому. И еще не раз. Сегодня же напишу на тебя заявление.
– А репутация? – спросил я ехидно.
– Для репутации у меня есть вот это, – он потряс в воздухе папку.
Странно, как это ни один листочек оттуда не вылетел. В самом деле, он берег ее пуще своей майки. Тогда я сильно толкнул его на стену. Он оперся о стену, чтобы не удариться головой и чтобы не упасть, но я уже был рядом и выхватил папку из его ослабевших пальцев.
Когда я повертел ее в руках, рассматривая даты, подписи и прочее, он вдруг заныл:
– Знаешь, лучше отдай. Если ты ее отберешь, мне просто деваться будет некуда, останется только заявление в милицию писать…
Я посмотрел на него и ответил:
– И не рассчитывай.
Так, главное тут было сделано. Я повернулся, чтобы уйти. Тогда-то он и бросился.
Но я ждал этого, и, когда он рванул, используя стену, как опору, я ткнул ногой назад. Он налетел на ногу всем телом. И отвалился уже в полубессознательном состоянии.
Тогда я сказал ему:
– Всегда любил подсмотреть, какие козыри у противника.
Но он не ответил, он полз, опираясь рукой о стену, в сторону ванны. Эх, будь я в форме, я бы непременно последил, что он будет делать, когда немного оклемается, и скорее всего выяснил бы Комарика с нужной для меня точностью.
Но и мне было паршиво, я чувствовал, что кровь уже струится по ноге и пора было ее останавливать. Поэтому я просто убрался, так и не использовав достигнутого преимущества.
Это место было еще известно своими Магистральными тупиками. Так назывались довольно короткие улочки, упирающиеся в железную дорогу.
Тот, кто придумал это название, должно быть, не имел не только здравого смысла, но и филологического слуха. Потому что слово «магистраль», с которым связано представление о протяженности, определяло нечто противоположное по смыслу – тупик. Сей казус невольно наводил на мысль, что и вся эта страна, возможно, есть некий Магистральный тупик…
Перед его дверью я остановился и попытался продумать предстоящий разговор. Но ничего в голову не приходило, кроме того, что этот вот молодчик убил – а в этом я не сомневался – хорошую, красивую и умненькую девушку, с которой я как-то сидел в ресторане, а теперь будет дальше спокойно жить, считаться законопослушным гражданином, и ничего ему не грозит, если он не убьет еще одну девушку и не налетит на непредвиденные обстоятельства… Нет, он уже налетел на одно неприятное обстоятельство – на меня. И хотя у этого обстоятельства снова стала сочиться через перевязку кровь, хотя оно едва могло стоять, не опираясь рукой на стену, оно было полно решимости сделать свое дело.
Я нажал кнопку звонка. Он открыл, дрогнул, попытался закрыть, я ему не мешал. Просто стоял и смотрел на него. В голове внезапно возникла одна довольно простая мысль, что если он не пустит меня, то ничего и не будет.
Должно быть, то, что я не размахивал оружием, не рвался вперед, настроило его на относительно мирный лад. Он приоткрыл дверь:
– Входите.
Я вошел, меня пригласили. Я был тут теперь на совершенно законных основаниях. Едва дверь за мной закрылась, я спросил:
– Как ты убил ее?
Он чуть-чуть отшатнулся от меня и вяло проговорил:
– Это был несчастный случай. Она переоценила себя, поехала по неповешенному склону… Там была скала, за скалой обрыв в тринадцать метров, она не знала…
– Тебе удалось ее толкнуть и никто этого не увидел?
– Не так, это был несчастный случай! Она умерла уже после того, как разбилась, я пытался оказать помощь, но…
– Или она все-таки оставалась в живых, ты подбежал к ней и сломал шею, чтобы она не проговорилась?
– Там было расследование, оно признало факт несчастного случая. У меня есть документы.
Он быстро выскочил из прихожей и тотчас вернулся, размахивая не очень толстой папочкой.
– Вот, я привез дубликаты всех документов!
– Сколько тебе стоило замазать следствие? Пяток тысяч зелеными или больше? Сколько стоит убийство девчонки?
Он вдруг отошел к дальней стене, оперся на нее спиной.
– Уходите.
Стараясь не очень хромать, я подвалил к нему и вдруг с размаха, как на тренировке, врезал правым коленом в корпус. Он застонал и согнулся.
– Не думай, что это сойдет тебе с рук. Я сам отправлюсь туда и найду, слышишь, найду кого-то, кто видел, как ты ее толкал, и найду того, кто слышал, как хрустнула кость, когда ты доламывал шею… Понял?
Он выпрямился и вытянул руки вперед, чтобы схватить меня за горло. Я ушел влево, чуть не завыл от боли в раненой ноге и ударил кулаками по печени и желудку. От этого он должен был отлететь назад, как плюшевый медвежонок, но сзади была стена, и он только захлебнулся от боли, на мгновение перестав дышать.
Это был очень удобный момент – воздуха в его легких почти не было, и стоило мне как следует ударить в грудь, как в легких образовалось бы тяжелейшее внутреннее кровоизлияние… А если бы я врезал ногой, можно было бы даже травмировать диафрагму… Но я не стал бить. Я не собирался серьезно калечить его.
Я отошел, но заорал еще громче:
– Что она узнала? Говори! Нашла фотографию твоего дружка, который дал ворованных денег на твое гребаное агентство? Или нашла список подставных клиентов? Или вычислила тех, кого вы облапошили, подведя под фальшивое партнерство? Отвечай!..
Он выпрямился и твердо, как положено в таких случаях, процедил:
– Пошел вон.
Я посмотрел на него оценивающе. Больше он бросаться на меня не собирался. Это уже было хорошо, но еще недостаточно хорошо, чтобы он хоть как-то выдал себя.
– В конце концов есть же и на вас управа. Стоит в какой-нибудь популярной газетенке опубликовать одну разнесчастную статью про ваши фокусы, как с тобой будет кончено, никакой суд не отмоет…
– У нас репутация! – Это его, как ни странно, волновало. Ну и убийцы пошли! А он тем временем добавил: – А вот бывшему уголовнику никто не поверит!
Я тут же подскочил и ткнул носком сапога чуть ниже колена, не сильно, иначе нога могла сломаться.
– Откуда знаешь, что я сидел? Кто тебе об этом сказал? Комарик? Что он тебе еще про меня рассказывал?
Он попытался было оттолкнуть меня, я перехватил руку, заломил кисть вбок, он выгнулся вперед, я взял другой рукой его спортивную маечку с легким, рыхлым капюшончиком и рванул, раздирая почти до пояса. Это всегда было хорошим средством давления и гораздо более безопасным, чем просто тычки и пинки. Мы русские, мы всегда жили в такой нищете, что для нас потеря грошовой тряпки вызывает стресс, а это мне и было нужно. Вогнать их в состояние бесконтрольного стресса…
– Я на тебя в суд подам.
– Никуда ты не подашь, – я отпустил его, лишь слегка толкнув назад. – И передай твоему пахану, я, может быть, и не тронул бы вас, если вы не имели прямого отношения к Веточке. Но теперь трону. И если мои подозрения верны, то тебе, голубь, даже не сидеть. Я сам с этим разберусь. И задолго до того, как я кончу, ты о тюряге начнешь мечтать, как о тихой гавани.
Он выпрямился, провел ладонью по волосам. С сожалением попытался поправить маечку.
– Ни о какой тюряге я мечтать не буду. А вот тебе, голубь, – он даже дразнился, – сидеть как миленькому. И еще не раз. Сегодня же напишу на тебя заявление.
– А репутация? – спросил я ехидно.
– Для репутации у меня есть вот это, – он потряс в воздухе папку.
Странно, как это ни один листочек оттуда не вылетел. В самом деле, он берег ее пуще своей майки. Тогда я сильно толкнул его на стену. Он оперся о стену, чтобы не удариться головой и чтобы не упасть, но я уже был рядом и выхватил папку из его ослабевших пальцев.
Когда я повертел ее в руках, рассматривая даты, подписи и прочее, он вдруг заныл:
– Знаешь, лучше отдай. Если ты ее отберешь, мне просто деваться будет некуда, останется только заявление в милицию писать…
Я посмотрел на него и ответил:
– И не рассчитывай.
Так, главное тут было сделано. Я повернулся, чтобы уйти. Тогда-то он и бросился.
Но я ждал этого, и, когда он рванул, используя стену, как опору, я ткнул ногой назад. Он налетел на ногу всем телом. И отвалился уже в полубессознательном состоянии.
Тогда я сказал ему:
– Всегда любил подсмотреть, какие козыри у противника.
Но он не ответил, он полз, опираясь рукой о стену, в сторону ванны. Эх, будь я в форме, я бы непременно последил, что он будет делать, когда немного оклемается, и скорее всего выяснил бы Комарика с нужной для меня точностью.
Но и мне было паршиво, я чувствовал, что кровь уже струится по ноге и пора было ее останавливать. Поэтому я просто убрался, так и не использовав достигнутого преимущества.
Глава 60
Как я и предполагал, все было предельно просто. Трое свидетелей утверждали, что Клава вдруг поехала по очень опасному склону, потом потеряла контроль над скоростью, вылетела на скалу, упала, плохо упала, осталась лежать. А когда к ней подкатили те, кто собирался оказать ей помощь, около нее уже метался Бокарчук, рыдая и взывая к небесам. Хирург на базе сразу же установил множественные переломы, но причиной смерти послужил перелом основания черепа.
Да, как я ни импровизировал, но, кажется, попал довольно точно.
Вообще-то, если знать кое-что и иметь сильные руки, позвоночник у основания черепа можно сломать даже не напрягаясь. Что Барчук скорее всего и проделал. Но доказать это будет очень сложно. Были свидетели, причем подобранные умно – двое из Сибири, один – белорусский миллионер. Было заключение врача, что характер перелома вполне мог быть вызван падением с обрыва. Было заключение ментов, что следствие проведено и закрыто ввиду отсутствия состава преступления.
Все было ловко и даже умно. При всем, как говорится, честном народе провернуть такое дело и… Неподсуден. Даже наоборот, вызывает сочувствие, все-таки подругу потерял, и так вот трагично, когда только-только у них стало что-то налаживаться в личном плане…
Все это было тошнотворно. И очень скверно для меня, потому что трудно было теперь что-то доказать – Сэм вряд ли поймет, о чем думала Клава, когда писала ему свое письмо.
Окончательно расстроившись, я ушел в гостиную, сел перед огнем и стал смотреть, как горят чистые сосновые поленья.
Что же делать, как найти другие подходы к Комарику?
Скольких этот субчик еще убьет со своим подручным, скольких облапошит, прежде чем попадется? И попадется ли вообще, если замаскировался так, что даже Шеф в него не очень-то верит.
Затрубил сотовик. Я поднял трубку. Это был Шеф. Докладывать очень просторно мне сегодня не хотелось, я просто перечислил то, что сделал. И предложил провести дополнительное расследование гибели Запашной. Он согласился, что как дополнение к общему делу это помогло бы, но как изолированное преступление – сомнительно, что суд примет его к рассмотрению. Я сказал, что готов передать папку ему для размышления, а потом спросил, чего он звонит.
– Да, собственно, скорее по привычке, – он хмыкнул, – не думал, что ты уже гоняешься за злодеями… В общем, в телефонной трубке Бреера действительно обнаружен хитрый микрофон. Сложный, дорогой. Такой слушает всю комнату, даже если трубка лежит на рычагах.
– Получается, что ребятки, которых я у него подстрелил, узнали о письме Клавдии, прослушав эту игрушку?
– Получается, что есть канал, – согласился Шеф. Наличие канала всегда служило косвенным доказательством невиновности. Едва я это представил, как Шеф тут же подтвердил: – Значит, может быть, инсценировки с покушением на него, как ты полагаешь, и не было вовсе.
– Ты уверен?..
– Я думаю, ты ошибаешься, предполагая, что Бреер и Комарик – одно лицо. Да и проверка Бреера дает основания полагать, что подмена ни в коем случае невозможна.
– А жаль. Представь, жена умерла, дети уехали, соседи вряд ли будут очень тщательно рассматривать одинокого старика, смена работы… Подмениться легко, и приличный послужной список, и чистота в криминальном плане – гарантированы. А рожу, как мы уже говорили, подделать – вопрос времени и денег.
– Это все понятно, но… не то. Считай, это доказано.
– Шеф, вы его показывали старым тассовским сослуживцам?
Шеф довольно хмыкнул:
– Я бы не назвал это показыванием. Мы устроили очень серьезное посещение, с воспоминаниями о прошлом. Легенда звучала безупречно, якобы по криминальной сводке пришло сообщение о перестрелке, и пара его друзей приехала выпить-проведать. Пару вопросов придумал я сам… Он прошел все. Ты подумай, может, чутье теряешь? Но это я так, от близящейся старости. У тебя все?
– Ладно, попробую что-нибудь еще придумать.
– Курьер за папкой заедет через десяток минут.
Мысли мои переключились на Сэма. Но и тут я, сколько ни напрягался, ничего не понял. Это стало уже раздражать, я чувствовал себя как чурка в печке, лежу, горю со всех сторон, а поделать ничего не могу. В таком вот виде меня и застал Воеводин, когда сказал, что у ворот кто-то опять меня требует. Я передал ему папку и посмотрел на часы.
Было почти двенадцать. Да, время за размышлениями, особенно бесплодными, летело незаметно.
Я уже приготовился было отправиться подремать, как вдруг дверь открылась и в гостиную вкатила Аркадия.
Несмотря на полночь, она была свежа, тонка, надменна и прекрасна, как супермодель. Если бы не ее инвалидность… Тогда я понял кое-что и о себе. Я понял, почему смерть Клавы так меня завела, почему я бросился расследовать это с таким жаром. Я устал от одиночества.
Что будет с некогда вполне недурным оперативником, штатным убийцей и душегубом Терминатором, если он вдруг опустит руки и ничего не придумает?
– Вы не в постели?
Я посмотрел на нее и почему-то очень отчетливо осознал, что она не даст мне сегодня ни сил, ни тепла. Она могла бы дать информацию, но это было не самое то, что нужно. Поэтому я вдруг решительно достал сотовик и заказал Берлин.
Странно, я бы мог уйти, мог избавиться от присутствия такой нежелательной свидетельницы, как Аркадия, но мне не хотелось уходить от огня, не хотелось вставать из удобного кресла… И я решил примириться с ее присутствием. Тем более что мне ничего особенно и не нужно было обсуждать, просто услышать голос.
Галя взяла трубку после пятого гудка. Это был рекорд для нее, она определенно становилась деловой женщиной. Я ей так прямо об этом и сказал. Она засмеялась:
– Здравствуй, милый. Я и представить не могла, что это ты. Почему-то решила, что кто-то ошибся номером, тут так поздно не звонят.
Ее фраза очень меня расстроила.
– Может, я и в самом деле ошибся номером?
– Ну что ты? Я просто неудачно выразилась. – Она вздохнула. – Прости дуру.
Я почувствовал, как моя рожа бессмысленно расползается в счастливой улыбке.
– Ты теперь даже в аргументации очень трезва и по-деловому кратка.
– Можешь думать, что захочешь, но наши миллионы растут. Мой салон процветает, клиентов навалом.
– Интересно, где же ты их достаешь?
– Да это все наши, русские. Их тут столько, что скоро и немецкий не понадобится. И все косят под запад. Вот только, как лопухи, лезут в столицу, словно Берлин это Москва.
– А разница есть?
– Здесь порядочным людям следует жить в провинции.
– Ну, ты с твоими миллионами вполне могла бы жить в провинции.
– Нет, я салоном занята. А в провинции салон загнется.
Я плыл в этом голосе, я наслаждался им, я торжествовал оттого, что он звучал в моих ушах.
– Так занята, что и позвонить некогда? По-прежнему легально меняешь людям фотографии? Пластические операции, подтягивание морщин и все такое?
Она хмыкнула.
– Можешь смеяться, но это уже устаревший вариант. Сейчас я, видишь ли, перехожу на самый ходовой тут товар – борюсь с возрастом. Когда я поняла, насколько это важно, мы такое дело затеяли, что, если получится, нам конкурентов просто складывать вдоль автобана придется…
– Что же это такое?
– Новый тип омоложения. Не просто пластические штучки-дрючки, вроде подтягивание кожи на шее, не просто сглаживание морщин или сжигатели жира, вроде ньювейса, не просто восстановители волос, а новая технология на генном уровне. Ею сейчас пользуются Майкл Джексон и Тина Тернер…
Я рассмеялся.
– Ну, ты так здорово натренировалась произносить свои рекламные тексты, что и со мной уже говорить по-другому не можешь.
Она помолчала, потом хмыкнула.
– Да, пожалуй. Извини. Ты, наверное, позвонил, чтобы что-то свое рассказать?
– Нет, просто тебя послушать. О том, как ты там продаешь вечную молодость.
– Ты не поверишь, но это действительно так. Я одного сорокалетнего клиента недавно так обработала, что ему больше двадцати пяти никто не дает.
– И меня так могла бы?
– С тобой было бы проще других. У тебя тело не дряблое. Ну, – я очень хорошо представил себе, как она хмурится, подбирая слова, – можно проимитировать очень многие внешние признаки. Но вот двигательную активность мышц без тренировок воссоздать невозможно. А у тебя с этим все в порядке. По крайней мере так было, когда мы виделись последний раз.
Я кивнул, забыв, что меня видит совсем другая женщина.
– Да, с этим все в полном порядке.
Я лгал, испугавшись вдруг, что как-нибудь проговорюсь о ране в ноге и она начнет напрасно волноваться. Но она была очень далека от моей жизни, вдруг хмыкнув вовсе не так, как я ожидал.
– Кстати, теперь подружка этого парня, голландская судовладелица, миллионерша и все такое, требует, чтобы мы сделали ее на двадцать. А ей скоро будет пятьдесят. Представляешь? Но делать нечего, попытаемся. Если получится, у нас будет такая реклама…
– Не завидую я европейским мужикам, познакомился в кафешке с девицей, женился, а она – уже бабушка.
– Ну, для этого нужно лишь гормональный фонд восстановить, тут это давно умеют.
Я хотел было сказать, что у меня вот с гормональным фондом все отлично, а этого никто не ценит, но посмотрел на Аркадию, которая деликатно уставилась в огонь, и сказал о другом.
– А ты сама можешь стать молодой, как прежде?
– Это не сложно, только дороговато. И незачем.
– Как незачем, я вернусь, а всех этих лет, что мы прожили врозь, как бы и нет.
– Для этой проблемы существуют не технологии омоложения, а транспорт. Знаешь, есть такие штучки с крыльями, самолеты называются?
Я был с ней согласен. Но при этом еще у человека не должно быть дела, подобно моему. И не должно быть Шефа, Основного, преступности, Комариков… Кажется, мы уткнулись в тупик. В Магистральный тупик, уж не знаю какой по счету.
– Если бы не телефон, я бы вовсе не знал, что делать.
И вот тут она выдала совершенно замечательную фразу.
– Без телефона ты бы читал письма. Их можно перечитывать много раз. И этим оправдался бы, что не со мной.
Это было неправда. Я очень хотел к ней. Но сермяга в ее заявлении была. И еще была тоска, ожидание, может быть, и меня, и даже просьба что-то с этими ее переживаниями сделать.
Я попрощался и сунул свой телефон глубоко в карман. Словно прятал, чтобы случайно не украли это мое настроение, мою любовь и надежду на более счастливую жизнь, которая когда-нибудь и у меня случится.
Да, как я ни импровизировал, но, кажется, попал довольно точно.
Вообще-то, если знать кое-что и иметь сильные руки, позвоночник у основания черепа можно сломать даже не напрягаясь. Что Барчук скорее всего и проделал. Но доказать это будет очень сложно. Были свидетели, причем подобранные умно – двое из Сибири, один – белорусский миллионер. Было заключение врача, что характер перелома вполне мог быть вызван падением с обрыва. Было заключение ментов, что следствие проведено и закрыто ввиду отсутствия состава преступления.
Все было ловко и даже умно. При всем, как говорится, честном народе провернуть такое дело и… Неподсуден. Даже наоборот, вызывает сочувствие, все-таки подругу потерял, и так вот трагично, когда только-только у них стало что-то налаживаться в личном плане…
Все это было тошнотворно. И очень скверно для меня, потому что трудно было теперь что-то доказать – Сэм вряд ли поймет, о чем думала Клава, когда писала ему свое письмо.
Окончательно расстроившись, я ушел в гостиную, сел перед огнем и стал смотреть, как горят чистые сосновые поленья.
Что же делать, как найти другие подходы к Комарику?
Скольких этот субчик еще убьет со своим подручным, скольких облапошит, прежде чем попадется? И попадется ли вообще, если замаскировался так, что даже Шеф в него не очень-то верит.
Затрубил сотовик. Я поднял трубку. Это был Шеф. Докладывать очень просторно мне сегодня не хотелось, я просто перечислил то, что сделал. И предложил провести дополнительное расследование гибели Запашной. Он согласился, что как дополнение к общему делу это помогло бы, но как изолированное преступление – сомнительно, что суд примет его к рассмотрению. Я сказал, что готов передать папку ему для размышления, а потом спросил, чего он звонит.
– Да, собственно, скорее по привычке, – он хмыкнул, – не думал, что ты уже гоняешься за злодеями… В общем, в телефонной трубке Бреера действительно обнаружен хитрый микрофон. Сложный, дорогой. Такой слушает всю комнату, даже если трубка лежит на рычагах.
– Получается, что ребятки, которых я у него подстрелил, узнали о письме Клавдии, прослушав эту игрушку?
– Получается, что есть канал, – согласился Шеф. Наличие канала всегда служило косвенным доказательством невиновности. Едва я это представил, как Шеф тут же подтвердил: – Значит, может быть, инсценировки с покушением на него, как ты полагаешь, и не было вовсе.
– Ты уверен?..
– Я думаю, ты ошибаешься, предполагая, что Бреер и Комарик – одно лицо. Да и проверка Бреера дает основания полагать, что подмена ни в коем случае невозможна.
– А жаль. Представь, жена умерла, дети уехали, соседи вряд ли будут очень тщательно рассматривать одинокого старика, смена работы… Подмениться легко, и приличный послужной список, и чистота в криминальном плане – гарантированы. А рожу, как мы уже говорили, подделать – вопрос времени и денег.
– Это все понятно, но… не то. Считай, это доказано.
– Шеф, вы его показывали старым тассовским сослуживцам?
Шеф довольно хмыкнул:
– Я бы не назвал это показыванием. Мы устроили очень серьезное посещение, с воспоминаниями о прошлом. Легенда звучала безупречно, якобы по криминальной сводке пришло сообщение о перестрелке, и пара его друзей приехала выпить-проведать. Пару вопросов придумал я сам… Он прошел все. Ты подумай, может, чутье теряешь? Но это я так, от близящейся старости. У тебя все?
– Ладно, попробую что-нибудь еще придумать.
– Курьер за папкой заедет через десяток минут.
Мысли мои переключились на Сэма. Но и тут я, сколько ни напрягался, ничего не понял. Это стало уже раздражать, я чувствовал себя как чурка в печке, лежу, горю со всех сторон, а поделать ничего не могу. В таком вот виде меня и застал Воеводин, когда сказал, что у ворот кто-то опять меня требует. Я передал ему папку и посмотрел на часы.
Было почти двенадцать. Да, время за размышлениями, особенно бесплодными, летело незаметно.
Я уже приготовился было отправиться подремать, как вдруг дверь открылась и в гостиную вкатила Аркадия.
Несмотря на полночь, она была свежа, тонка, надменна и прекрасна, как супермодель. Если бы не ее инвалидность… Тогда я понял кое-что и о себе. Я понял, почему смерть Клавы так меня завела, почему я бросился расследовать это с таким жаром. Я устал от одиночества.
Что будет с некогда вполне недурным оперативником, штатным убийцей и душегубом Терминатором, если он вдруг опустит руки и ничего не придумает?
– Вы не в постели?
Я посмотрел на нее и почему-то очень отчетливо осознал, что она не даст мне сегодня ни сил, ни тепла. Она могла бы дать информацию, но это было не самое то, что нужно. Поэтому я вдруг решительно достал сотовик и заказал Берлин.
Странно, я бы мог уйти, мог избавиться от присутствия такой нежелательной свидетельницы, как Аркадия, но мне не хотелось уходить от огня, не хотелось вставать из удобного кресла… И я решил примириться с ее присутствием. Тем более что мне ничего особенно и не нужно было обсуждать, просто услышать голос.
Галя взяла трубку после пятого гудка. Это был рекорд для нее, она определенно становилась деловой женщиной. Я ей так прямо об этом и сказал. Она засмеялась:
– Здравствуй, милый. Я и представить не могла, что это ты. Почему-то решила, что кто-то ошибся номером, тут так поздно не звонят.
Ее фраза очень меня расстроила.
– Может, я и в самом деле ошибся номером?
– Ну что ты? Я просто неудачно выразилась. – Она вздохнула. – Прости дуру.
Я почувствовал, как моя рожа бессмысленно расползается в счастливой улыбке.
– Ты теперь даже в аргументации очень трезва и по-деловому кратка.
– Можешь думать, что захочешь, но наши миллионы растут. Мой салон процветает, клиентов навалом.
– Интересно, где же ты их достаешь?
– Да это все наши, русские. Их тут столько, что скоро и немецкий не понадобится. И все косят под запад. Вот только, как лопухи, лезут в столицу, словно Берлин это Москва.
– А разница есть?
– Здесь порядочным людям следует жить в провинции.
– Ну, ты с твоими миллионами вполне могла бы жить в провинции.
– Нет, я салоном занята. А в провинции салон загнется.
Я плыл в этом голосе, я наслаждался им, я торжествовал оттого, что он звучал в моих ушах.
– Так занята, что и позвонить некогда? По-прежнему легально меняешь людям фотографии? Пластические операции, подтягивание морщин и все такое?
Она хмыкнула.
– Можешь смеяться, но это уже устаревший вариант. Сейчас я, видишь ли, перехожу на самый ходовой тут товар – борюсь с возрастом. Когда я поняла, насколько это важно, мы такое дело затеяли, что, если получится, нам конкурентов просто складывать вдоль автобана придется…
– Что же это такое?
– Новый тип омоложения. Не просто пластические штучки-дрючки, вроде подтягивание кожи на шее, не просто сглаживание морщин или сжигатели жира, вроде ньювейса, не просто восстановители волос, а новая технология на генном уровне. Ею сейчас пользуются Майкл Джексон и Тина Тернер…
Я рассмеялся.
– Ну, ты так здорово натренировалась произносить свои рекламные тексты, что и со мной уже говорить по-другому не можешь.
Она помолчала, потом хмыкнула.
– Да, пожалуй. Извини. Ты, наверное, позвонил, чтобы что-то свое рассказать?
– Нет, просто тебя послушать. О том, как ты там продаешь вечную молодость.
– Ты не поверишь, но это действительно так. Я одного сорокалетнего клиента недавно так обработала, что ему больше двадцати пяти никто не дает.
– И меня так могла бы?
– С тобой было бы проще других. У тебя тело не дряблое. Ну, – я очень хорошо представил себе, как она хмурится, подбирая слова, – можно проимитировать очень многие внешние признаки. Но вот двигательную активность мышц без тренировок воссоздать невозможно. А у тебя с этим все в порядке. По крайней мере так было, когда мы виделись последний раз.
Я кивнул, забыв, что меня видит совсем другая женщина.
– Да, с этим все в полном порядке.
Я лгал, испугавшись вдруг, что как-нибудь проговорюсь о ране в ноге и она начнет напрасно волноваться. Но она была очень далека от моей жизни, вдруг хмыкнув вовсе не так, как я ожидал.
– Кстати, теперь подружка этого парня, голландская судовладелица, миллионерша и все такое, требует, чтобы мы сделали ее на двадцать. А ей скоро будет пятьдесят. Представляешь? Но делать нечего, попытаемся. Если получится, у нас будет такая реклама…
– Не завидую я европейским мужикам, познакомился в кафешке с девицей, женился, а она – уже бабушка.
– Ну, для этого нужно лишь гормональный фонд восстановить, тут это давно умеют.
Я хотел было сказать, что у меня вот с гормональным фондом все отлично, а этого никто не ценит, но посмотрел на Аркадию, которая деликатно уставилась в огонь, и сказал о другом.
– А ты сама можешь стать молодой, как прежде?
– Это не сложно, только дороговато. И незачем.
– Как незачем, я вернусь, а всех этих лет, что мы прожили врозь, как бы и нет.
– Для этой проблемы существуют не технологии омоложения, а транспорт. Знаешь, есть такие штучки с крыльями, самолеты называются?
Я был с ней согласен. Но при этом еще у человека не должно быть дела, подобно моему. И не должно быть Шефа, Основного, преступности, Комариков… Кажется, мы уткнулись в тупик. В Магистральный тупик, уж не знаю какой по счету.
– Если бы не телефон, я бы вовсе не знал, что делать.
И вот тут она выдала совершенно замечательную фразу.
– Без телефона ты бы читал письма. Их можно перечитывать много раз. И этим оправдался бы, что не со мной.
Это было неправда. Я очень хотел к ней. Но сермяга в ее заявлении была. И еще была тоска, ожидание, может быть, и меня, и даже просьба что-то с этими ее переживаниями сделать.
Я попрощался и сунул свой телефон глубоко в карман. Словно прятал, чтобы случайно не украли это мое настроение, мою любовь и надежду на более счастливую жизнь, которая когда-нибудь и у меня случится.
Глава 61
Я сидел перед камином и смотрел на огонь. Нога болела еще сильнее, чем если бы я ею работал вовсю, натрудил и теперь оставалось только ждать, пока пройдет.
Впервые за долгое время мне захотелось выпить, и я выпросил у Аркадии немного коньяку. Она самолично подъехала к специально устроенному на высоте ее кресла бару и налила нам в две рюмки какой-то очень редкий и дорогой греческий сорт.
Когда я увлекался коньяком, я уважал армянский, а любил молдавский. Правда, пару раз мне доводилось пить и украинский, так называемый «Киевский», пятнадцатилетней выдержки. Он был грубоват, но в целом похож на французский. Так что он тоже вызывал у меня теплые чувства.
Но по-настоящему распробовать французские коньяки я не успел, в те годы они были предназначены только вождям, а когда стали появляться в магазинах для всех, слишком опасно стало пить хоть что-нибудь, потому что, как и власть, это была сплошная подделка. Но я все-таки попробовал кое-что.
Немецкий коньяк я нахожу слишком пресным, болгарский – очень сухим, а греческий – сладким. Но так как Аркадия выбирала по своему вкусу, пришлось смириться. Впрочем, коньяк был неплох и даже не чрезмерно сладок.
Мне нужно было успокоиться, и я успокаивался. Это было настолько очевидно, что Аркадия это тоже поняла. Она подкатила ко мне очень близко, лизнула свою рюмку и положила свою теплую, очень нежную руку мне на запястье. В этом прикосновении было столько нежности, что я долгое-долгое мгновение верил, что она и в самом деле испытывает ко мне приязнь.
Впервые за долгое время мне захотелось выпить, и я выпросил у Аркадии немного коньяку. Она самолично подъехала к специально устроенному на высоте ее кресла бару и налила нам в две рюмки какой-то очень редкий и дорогой греческий сорт.
Когда я увлекался коньяком, я уважал армянский, а любил молдавский. Правда, пару раз мне доводилось пить и украинский, так называемый «Киевский», пятнадцатилетней выдержки. Он был грубоват, но в целом похож на французский. Так что он тоже вызывал у меня теплые чувства.
Но по-настоящему распробовать французские коньяки я не успел, в те годы они были предназначены только вождям, а когда стали появляться в магазинах для всех, слишком опасно стало пить хоть что-нибудь, потому что, как и власть, это была сплошная подделка. Но я все-таки попробовал кое-что.
Немецкий коньяк я нахожу слишком пресным, болгарский – очень сухим, а греческий – сладким. Но так как Аркадия выбирала по своему вкусу, пришлось смириться. Впрочем, коньяк был неплох и даже не чрезмерно сладок.
Мне нужно было успокоиться, и я успокаивался. Это было настолько очевидно, что Аркадия это тоже поняла. Она подкатила ко мне очень близко, лизнула свою рюмку и положила свою теплую, очень нежную руку мне на запястье. В этом прикосновении было столько нежности, что я долгое-долгое мгновение верил, что она и в самом деле испытывает ко мне приязнь.