Басов Николай Владленович. Высший пилотаж киллера

   Огни в Центре уже горели вовсю. Люди, наполнявшие его, преимущественно иностранцы, как ни странно, научились работать по-русски, то есть поздно начинать и кончать уже ночью. Куда только девалась немецкая страсть вставать пораньше и французская мания заниматься делом только в отведенные часы?
   Вдруг машина, за которой я следил, дернулась и начала развороты. Значит, волна докатилась и до моего подследственного. Вот только какая? Та ли, что я поднял, или другая?
   Мы выехали сначала на Кольцо, потом рванули вниз, на Люсиновскую, и вышли на Варшавское шоссе.
   Где-то в середине Чертанова он пошел петлять. Если я не совсем потерял направление, он двигал куда-то в сторону Бирюлева, этот район я знал плохо. Но делать было нечего.
   На будущее я решил тут немного покататься, чтобы выучить местность, если, конечно, будет это будущее.
   Наконец «Вольво» Березанского выкатила совсем уж на неодушевленные улицы. Нет, это были, конечно, не проселки, мы все-таки оставались в черте Москвы, и фонари изредка тут встречались. Но вокруг не было ни души. Лишь где-то очень далеко, чуть не на горизонте, вздымались обычные многоэтажки, окна которых правильными и бесчисленными рядами светили чуть тревожным светом. Там жили люди.
   А здесь меня ожидало что-то, придуманное одним из самых хитроумных и изворотливых преступных умов нашей весьма многосторонней блатни. Не удивительно, что мне и свет московских квартир казался тревожным.
   Потом из темноты вывалились склады. Их было очень много. Над дверями и воротами некоторых горели лампочки, но гораздо больше было совершенно темных углов. Где-то близко загрохотала электричка, это звучала Павелецкая дорога. Я решил, что тут под звуки проходящей электрички можно стрелять из автомата – никто не услышит.
   Внезапно «Вольво» исчезла. Он просто растворился в темноте, а я не уследил, где именно.
   Я засек время, когда потерял его, прошвырнулся на всей скорости, на какую была способна моя «волжанка», вперед по дороге, чтобы догнать его, если он выключил габариты, ничего не обнаружил, вернулся назад. И стал методично исследовать все сугробы.
   Две или три щели показались мне вполне достойными внимания, я сбегал и осмотрел их пешком. В них оказались обыкновенные тупики, малопригодные для засады.
   Я начал побаиваться. Прошло уже пятнадцать минут, как я потерял Березанского. Он вполне мог въехать во двор какого-нибудь склада или даже укрыться в самом складе, и тогда мне, чтобы найти его, пришлось бы вызвать помощь. Вернее, чтобы найти его труп. А сволочь Комарик по-прежнему будет неуязвим и недосягаем. Потому что, как было обговорено с начальством, на косвенных уликах его не посадишь.
   После третьего возвращения к машине мне вдруг позвонил Шеф. Я ответил, что мне некогда с ним разговаривать, что сейчас, быть может, Березанского мочат, но примерный район своего нахождения все-таки сообщил. Шеф, как показалось, расстроился, что я упустил адвоката.
   И когда я уже потерял надежду, «Вольво» вдруг нашлась. Машина затесалась между рядами тесных гаражей, построенных в полосе отчуждения железной дороги. Радиатор уже остывал.
   Я осмотрелся. Его следы от машины вели к гаражам, за которыми начиналась Павелецкая железка. Дверь одного из гаражей, чуть побольше остальных, как мне показалось, была приоткрыта. Но света из него не пробивалось. Он казался таким же пустым и брошенным, как все в округе.
   Прошла еще одна электричка. Я подкрался совсем близко к двери и вытащил «узи».
   Времени, как я отстал от него, прошло двадцать три минуты. Я решил подождать еще минут семь, а потом входить в гараж.
   Конечно, это могло оказаться ошибкой, но все-таки я решил немного выждать. Вдруг нервы не выдержат у того, у другого. Хотя, судя по всему, трепетание его нервов я переоценил. Может, они куда больше гуляли у меня, чем у него. Уж очень здорово он выбрал место нашей последней разборки.

Глава 65

   Я подумал, что даже Березанский подкатил к этому гаражику без засвеченных фар. Тут же вспомнил о своей машине. Вовремя я ее бросил, если Шеф пойдет меня разыскивать, им легче, чем мне, будет определить исходную точку. Но вот порыскать придется основательно, если не догадаются собаку взять. Наверняка не догадаются. А когда менты приедут, все будет уже кончено.
   Я встряхнулся, посмотрел на свои «Командирские». Время вышло. Я сделал оставшийся мне до двери один шаг. Положил руку на ребра у замковых петель. Очень солидное устройство, не слабее, чем ворота в особняке Аркадии.
   Потянул, ворота хорошо были смазаны, они только чуть зашипели, и сразу открылась щель сантиметров в тридцать. Если бы я был в летнем, я бы в нее пролез, но сейчас на мне было столько всего, что я даже и не думал проскочить в нее. Я собрался с духом, почему-то очень не хотелось ползти в эту нору.
   Дверь была тяжелая, сваренная из чего-то потяжелее, чем просто листовое полумиллиметровое железо. И ходила в петлях очень тихо.
   Потянул еще, тут же остановил, ощутив в руке под перчаткой инерцию тяжеленной конструкции. Но я все-таки остановил ее ровно в том месте, где хотел, теперь я мог проскочить, не зашумев и не открывая дверь шире. Эти миллиметры, возможно, не давали упасть лопате, или ведру, или еще чему-то, что он поставил как сигнальное устройство.
   Я сделал шаг, потом еще полшага, тут же отставил ногу в сторону, в диком темпе, почти волевым усилием заставляя глаза поскорее привыкнуть к темноте. И вдруг… Это был обрезок сетки рабицы, выставленный полукругом около двери. Невысокая, сантиметров сорок, чтобы нельзя было случайно перешагнуть или нащупать рукой, совершенно невидимая в темноте. Очень умная ловушка…
   Стоило мне зашуметь, сейчас же стало что-то происходить.
   Я еще попытался было отвернуться, чтобы спасти глаза, почему-то мне показалось, именно глаза нужно беречь, я даже руку почти донес до лица, выдергивая другой «узи», но все равно опоздал. Вспышка под ногами замазала мои глазные яблоки вернее, чем если бы кто-то вывернул их из черепа как перегоревшие лампочки из патронов. И странное дело, от этого и остальные мои движения стали ненадежными, неуверенными, словно у паралитика.
   Я еще пытался достать «узи», но уже запутался в перевязи и, не соображая почти ничего, пытался вспомнить, что делать, чтобы заставить его выстрелить хоть раз. Потом я услышал сквозь ошеломительно сильный ток крови в ушах легкие шаги сбоку и почувствовал сильный, очень сильный удар по затылку.
   Что-то очень холодное, плоское и тяжелое сильно ударило меня по всему телу разом, по лицу и по плечу, и лишь выставленный с «узи» локоть немного смягчил этот удар. Я понял, что упал на пол и сознание уходит от меня. Я еще боролся, чтобы сохранить понимание происходящего вокруг, но все было черно, и такая же чернота залила мое сознание…
   Я пришел в себя на редкость удачно, то есть быстро – голова еще не начала по-настоящему болеть. Но с этим все было в порядке, все было впереди. Меня, я знал наверняка, ждала такая боль, словно я выстоял против Мохаммеда Али добрых шесть раундов, и бил он исключительно в голову.
   Под потолком горела слабенькая, ватт на пятнадцать, лампочка. Вокруг нее был сделан абажур из жести, очень неудачный, по-моему, потому что он бросал на меня почти весь свет, который вырабатывала лампа, а три угла в гараже оставались неосвещенными.
   В одном углу сидел на стуле Березанский. Он был в полном сознании, глаза его лихорадочно блестели, а иногда он дергал руками, скованными наручниками под стулом, на котором сидел. Это был хороший способ зафиксировать человека, я и сам его часто использую, его все используют, как теперь выяснилось, даже Комарик. Рот адвоката был заклеен, и я почему-то сразу вспомнил, что такую же ленту взял с собой, когда переезжал к Аркадии, но вот ни разу в этом деле ею не воспользовался.
   В другом углу стоял небольшой верстак. На нем, помимо инструментов, которые я не видел, лежали теперь мои вещи. Это я понял по свисающим через кромку верстака ремням от «узи» и по тому, как человек в черной маске изучал все, что там лежало.
   Так, а теперь еще и человек. Он стоял ко мне боком, на его голове был мотоциклетный шлем с очень темным забралом, который теперь был поднят, чтобы можно было рассматривать мои вещи. Он был в темной мешковатой куртке, под которой я без труда определил бронежилет высшей защиты. В такой бронежилет можно было стрелять не только сзади, но и сбоку. Он выдерживал, кажется, «ТТ», а это не шутки.
   Я попытался сесть, человек в шлеме тут же выставил в мою сторону отменный «люгер» с глушителем.
   – Лежать, ублюдок, поднимешься – конец.
   Я понял, что он не шутит. Он боялся, боялся меня, скованного, лежащего на ледяном полу, не вполне пришедшего в себя от удара по голове. «Вот что значит слава, – с горечью подумал я. – Лучше бы меня держали за шута горохового и изредка предоставляли возможность обдурить своей видимой незащищенностью».
   Я послушно лег на пол и стал так же тщательно, как и все вокруг, анализировать свое положение. Оно было не ахти.
   Руки были скованы моими же наручниками сзади. Нога набухала от крови, затылок болел так, что иногда приходилось смаргивать, чтобы невольные слезы не размывали окружающего. Я подвигал пальцами, пытаясь найти свой запасной ключ от наручников, но не нашел часов. Он и их снял, мародер. А ключ как раз и был в браслете, так что я остался пока надежно скованным. Потом стал проверяться дальше, но это уже было совсем незаметно.
   – А у тебя крепкий череп, Терминатор. Другой бы после такого удара полчаса валялся, вытянув копыта, а ты уже через пяток минут пришел в себя. Ну да мне и этих пяти минут хватило.
   Голос его звучал из-под шлема глухо и невыразительно.
   – Сними шлем, дай посмотреть на тебя, а?
   Он поднял левую к шлему, предупредил:
   – Как я и говорил – дернешься вверх, стреляю.
   Потом он снял шлем. Как я и предполагал, это был Боженогин. Только теперь это не был чуть испуганный столицей провинциальный мальчик, случайно получивший приличное образование.
   То ли свет был тому причиной, то ли я слишком много уже знал про него, но теперь ему меньше сорока невозможно было дать. Даже несмотря на молодежную, довольно замысловатую стрижку, несмотря на тонкую, очень гладкую, без морщинки, шею, несмотря на ясные, как казалось, незамутненные никаким избыточным опытом глаза – все равно, сорок лет, и ни днем меньше. Хотя и сорок лет не соответствовали действительности.
   Он удовлетворенно улыбнулся.
   – Ну что, не ожидал?
   Я тоже попытался улыбнуться.
   – Вот как раз и ожидал. Я тебя вычислил, только для уверенности решил провериться. Поговорим?
   Он насторожился.
   – О чем?
   – Ну, ты и сам хочешь поговорить, иначе давно бы хлопнул.
   – Когда хотел тебя пришить, тебе удавалось увернуться, а теперь я могу сделать это в любой момент. Или ты ждешь подкрепления?
   Я удивился.
   – Ты же знаешь, я действую один.
   – А этих козликов Духовного ментам кто сдал?
   Я снова улыбнулся, стараясь не выдавать своей боли.
   – Мне за них заплатили. И сначала я предполагал, что сдам их Делегатам. Они сами напросились на ментов. Да ты и сам все знаешь.
   Он вздохнул, отодвинул мои приспособы на верстаке в сторону и сел. Он любил комфорт и удобство чуть больше, чем было нужно. Это было неплохо. Я имею в виду то, что он оставался теперь в одной точке. Во-первых, теперь я мог развернуться так, чтобы он не все видел, что я делаю. Во-вторых, теперь я мог стрелять в него и в темноте, потому что быстро с верстака не соскочишь, слишком это неудобное сиденье, а упасть резко вниз он не сумеет, плохо тренирован, да и староват, несмотря на свой младенческий вид.
   – Ты мне туфту не гони. Ты продался. Ты цветной, мент, мусор. И приговор тебе один – маслина. И то, – он улыбнулся, открыв свои великолепные зубы, – если я не захочу тебя перышком пощекотать.
   «Эх, – снова подумал я, – и чего они меня так боятся?» Может, мой излишне самоуверенный вид их настораживает? Нужно будет потом с психологом на эту тему проконсультироваться и вытренировать пару приемов подчинения, заискивания, слабости, чтобы они пробовали нагличать. Когда они борзеют, они становятся уязвимей. Но это была проблема завтрашняя. А сейчас мне следовало подождать электричку. Вернее, тот шум, который она производит.
   – И все-таки, давай поговорим, – сказал я тоном, в котором уже не было вопроса. Я почти приказывал.

Глава 66

   – Ты кого-то ждешь, мент. Кого?
   – Я не мент. Я в найме. И ты знаешь, кто меня нанял. Если мне не веришь, спроси его, – я мотнул головой в сторону Березанского.
   – Спрошу, и про кое-что другое спрошу. А пока я тебя спрашиваю – ты где сидел?
   – Мезеньспецлес.
   – Слабо. Это не лагерь, а так, отдых. Там, говорят, даже вольнонаемные подрабатывают.
   Это значит, что трудовое воспитание у нас было на недостаточно высоком для уголовника Комарика уровне. Вот ведь угла пошла, прямо хоть в политакадемию записывай.
   – Там, где был я, вольнонаемных не видели. А что касается зоны… Как тебе сказать, когда начальник хочет кого-то наказать, он заставляет баланы втроем носить, мало не покажется. У мужиков за сотню килограммов через месяц во-от такая грыжа вываливалась. Так что…
   – Ты мне зубы не заговаривай. Ты мне лучше ответь – кто там начальником служит?
   Он отложил свой «люгер» и вытащил из кобуры мой «узи». Снял с предохранителя, медленно, любовно взвесил на пальце, проверяя центровку. Перехватил за рукоять. У меня закралось подозрение, что не один я ждал электричку. И сейчас же мне даже немного захотелось, чтобы она не приходила слишком быстро.
   Я назвал, кто да что у нас там было. Он еще покачал меня на косвенных. Не знаю, насколько он представлял себе этот лагерь, но вопросы он задавал умные. Сказывалась все-таки выучка. По мере моих ответов он добрел, если так можно выразиться. Он, кажется, начинал верить, что я был там. Но под своим одобрением он подвел черту в лучших традициях углы:
   – Не знаю, все сходится, но… все равно не верю. О чем ты, кстати, хотел поговорить?
   Я чуть-чуть изменил позу, он тут же выставил вперед мой же «ствол». Судя по всему, обращаться с этим оружием он умел. Да, не тот стал Комарик, каким был когда-то. Больше я не шевелился, я вдруг понял, что стоит мне слишком бурно вздохнуть, и он нажмет на собачку.
   – Ты остался один, твоих орлов я сделал. И это доказывает, что я лучше. Тебе нужен исполнитель, я предлагаю помаракать вдвоем. Твоя Прилипала, мои кулаки – нам нет преград, как поется в песне.
   – Я тебе не верю. А что касается исполнителей, то мне стоит только свистнуть, их соберется – на изрядную кодлу потянет.
   – Я лучше, чем все, кто соберется. И ты это знаешь. А что касается недоверия – испытай меня.
   Он отвел в сторону «узи». Нехотя, словно жалел, что не может его проверить сейчас и на полную обойму.
   – Я не знаю, когда ты продашь, может, даже до проверки?
   – Ну а если так, будь я мент, разве пошел бы я один, без прикрытия, или хотя бы без микрофона?
   – Да, микрофона на тебе нет, я сразу проверил. Будь на тебе микрофон, я бы тебя уже давно зарезал как цыпленка.
   – Так как насчет сотрудничества?
   Вдруг он соскочил с верстака и сделал ко мне шага три. Еще таких же три шага, и я попробовал бы атаковать его даже лежа, даже скованный, даже с моим «узи» у него в руках. Но он остановился.
   Лампочка сейчас отбрасывала на него такую тень, что он стал зловещим, как какой-нибудь оживший бес.
   – Ты давил и орал на меня с самого начала. Ты даже мне рубашку разорвал! Ты чувствовал что-то, только не знал, что именно. А чувствовал ты во мне тюремную вонь, вот что!
   Не исключено, он был прав на сто процентов. Но я не подал и вида.
   – У меня такая привычка. Спроси Духовного, как я на него давил?
   – Хорошо, а как про него узнал? – он мотнул в сторону Березанского.
   – Вычислил. Только он мог поставить микрофончик в кабинет Аркадии. – Так, теперь пришла пора сыграть дурочку. – А вот как ты узнал, что я веду свою игру помимо Аркадии?
   Он задумался на мгновение, но вида не подал, что понял меня. Я и сам себя не понял, и другого не понял бы, если бы он задал подобный вопрос, но такой уж у нас получался разговор.
   – Ты почему решил, что он ко мне едет?
   – Знал бы, что к тебе, разве сунулся бы сюда как последний фраер?
   Он купился на это. По крайней мере о чем-то таком подумал. А может, вспомнил о своем наружнике, которому я прострелил колеса. Я почти не сомневался, что это его «шестерка», и ничья больше. Потом он буркнул:
   – Все равно не верю.
   Разговор, каким бы он ни казался глупым нормальному человеку, был по существу. С его воровской точки зрения, если я был мент, меня следовало мочить и не разговаривать даже. Но если я был настоящий блатарь и он меня замочил бы без веских причин, ему могли это припомнить. Может быть, и не припомнили бы, времена пошли странные не только на воле, но и в зонах, но он был вором старой выучки и с такими вещами привык считаться.
   Ему нужно было увериться, что я – мент. Мне следовало маскироваться под Терминатора еще тщательней, чем обычно. И именно под крутого блатняка, потому что даже за битого фраера он ответственности не нес и мог замочить меня без причины. Именно таков был в некоторых аспектах их воровской закон.
   Последняя его фразочка давала мне шанс. Я спросил довольно резко:
   – Кстати, за что все-таки Веточку замочил?
   Он вскинулся:
   – Проверяешь? А ведь «пушки» у меня, а не наоборот.
   Я скрипнул зубами, выражая сдержанное негодование.
   – Придумываю аргумент покрасивее, чтобы открутиться от Аркадии.
   – А от нее зачем откручиваться?
   – Она все-таки мне должна заплатить.
   – Ты рассчитываешь получить эти деньги?
   – Ты не первый день живешь. Если что-то между нами будет, тебе придется очень долго объясняться, и не в ментуре, как ты понимаешь, а там, где спрашивают по-другому.
   – Ты меня на понт не бери. Кто за тебя спросит?
   Это «за тебя» было таким тюремным, что я мог представить, как он кичманом зовет крытку, то есть тюрягу по-вольному. Наверное, это осталось еще от дореволюционных одесских урканов, придумавших половину до сих пор действующего жаргона.
   – Нет, – я деланно вздохнул, – не хочешь ты по-хорошему разговаривать.
   Он подумал. Прищурил левый глаз. Потом осторожно, одной рукой достал сигареты. «Молодец все-таки, – подумал я про него. – Знал, что дым или огонек выдаст его, и не курил, когда меня ждал. А ведь хотел, наверное».
   Он засмолил цигарку, пустил струю дыма под лампу, проговорил лениво:
   – Она много узнала про одну операцию, которую я тогда готовил.
   – А на Аркадию зачем наезд устроил? Вполне можно было ее за нос поводить и отпустить с миром.
   – Ты ее тогда не видел. Она вполне могла дознаться до чего-нибудь и подловить. Денег у нее настоящих не было, а так бы она полгорода на ноги поставила… Что она и сделала на этот раз.
   – Плохо сработали, это я как спец тебе свидетельствую.
   – Да, Берендей от меня по голове получил за то, что она выжила. Но тогда мне казалось, это уже не важно. А когда она снова поднялась, я ее упустил… Эх, переиграть бы, не сидел бы я тут, да и ты не лежал бы.
   – А Запашная? Она-то, овца, в чем виновата?
   – Ее затемнили, потому что она письмо написала Брееру. Барчук, хоть лопух, но все-таки догадался посмотреть, что она писала на следующем листе в стопочке бумаги, и там что-то такое отпечаталось… Он позвонил мне, я определенно не понял, но разрешил ему обезопаситься. – Он вернулся к верстаку, но не сел на него, а просто оперся задом. – Я думаю, она вспомнила, каким я появился в Прилипале. Бинты после пластического мордокроя мне уже сняли, конечно, но осталась такая бледность… Знаешь, я ведь крытник.
   Крытниками называли тех, кто отсиживал не в зоне, а в тюрьмах. Это означало, конечно, воровскую элиту. Как я это пропустил в его деле? Это кое-что объяснило бы. Хотя теперь такие просчеты не имели значения.
   Я кивнул.
   – Да, досталось тебе.
   – Я вообще-то давно хотел ее выгнать, потому что не верил, что она совсем ничего не заметила тогда, когда мы только начинали. Но Барчук, скотина, романы с ней крутил время от времени. А потом вдруг запаниковал и… В общем, сделал для фраера он все культурно. Если бы не ты…
   – А Сэма тоже грохнешь?
   – Сэма тоже хотел выгнать. Но за его зарплату я такого фотографа не сыщу. Они теперь все начинают работать при цене от тысячи зелеными и выше. Да еще гонорары на других сшибают. А этот – скромняга. Не хотел его терять, может, и не захочу впредь. Посмотрим, как пойдет.
   Он определенно разговорился. Я не знал, как все пойдет, говоря его словами, но обстановка менялась. И мне стало даже немного жалко, что я не смогу выяснить все, что следует выяснить.
   – А до этого убирали всех твои орлы?
   Он чуть шмыгнул носом.
   – Эх, ты даже не знаешь, кого ты затемнил. Череп с Берендеем на меня лет десять пахали. Верные были, как…
   Но особых переживаний в его голосе я не заметил. И мстительных ноток тоже. Может, вправду ситуация менялась в мою пользу и я еще мог рискнуть что-то выяснить?
   Хотя нет, пожалуй. Учебники говорят, что такие вот тюремные волки откровенничают, когда уже все решено. И не в пользу подозреваемых, как правило. Поэтому я оперся о плечи и как мог вытянул вниз руки. Одну ногу тоже подтянул под себя. Он этого не заметил, все-таки говорение – сильный отвлекающий фактор. А у него по его меркам просто словесный понос случился.
   Ну и, конечно, я изо всех сил прислушивался к тому, что творилось на железной дороге. Там кипела жизнь. Где-то гремели вагоны, где-то лязгали сцепки, но электрички все не было. А я был уже почти готов.
   Впрочем, меня не оставляло соображение, что Комарик-Запорожный-Боженогин готов чуть-чуть лучше и настроен решительнее, чем я. Но этого я изменить уже не мог. Оставалось надеяться только на удачу и на электричку.

Глава 67

   – Я вот что хочу спросить, что за предложение провести все деньги помимо Прилипалы? Ты соображаешь, что это для меня значит? Я ведь не один, у меня обязанности перед клиентами?
   Так вот почему он не захотел выйти из этого дела. А ведь хотел, очень хотел. Иначе так бы меня не боялся.
   Я разулыбался изо всех сил, словно нашел сто долларов в проруби.
   – Вот и вторая причина, почему тебе не следует убивать меня. Уберешь, ничего не узнаешь о конкурентах и как сделать, чтобы деньги наверняка пошли через тебя. – Я сделал вид, что задумываюсь и ежусь, хотя руки оказались практически на месте, осталось сантиметра три. – Вернее, по необходимому тебе адресу.
   Но он встревожился. Мой «узи» смотрит мне прямо в лоб.
   – Ну-ка, лицом к стене, руки назад! Покажи наручники?
   Я делаю вид, что мне это даже странно слышать, переваливаюсь на бок и выставляю руки.
   Он приставляет, почти втыкает мне за ухо ствол моей боевой машинки и наступает ногой на бедро, чтобы почувствовать чуть раньше, чем увидеть, что я рыпаюсь. Толковый малый, ему бы вертухаем работать. Вернее, за свои годы отсидки он столько перевидал, что любому вертухаю мог уроки давать.
   Позвенел моими совершенно целыми наручниками, отошел. Я снова перевалился на спину, руки уже на месте. Свою странную позу объяснил так:
   – Холодно же. – Подумал и добавил: – И больно.
   Он ухмыльнулся, его зубы блеснули. Если жив останусь, решил я, обязательно потом узнаю, почему они так блестят.
   – Будет еще больнее, но попозже.
   Он определенно успокоился, это следовало использовать. Это необходимо было использовать, осталось уже не так много времени. Где же электричка, где эта чертова электричка?!
   Он стоит сразу за лампочкой, она отбрасывает на его лицо, на его фигуру очень странные, рельефные тени. Так бывает только во сне или в компьютерных играх, где нужно носиться по странным комнатам и без перерыва убивать странных чудовищ. Вот только он был не компьютерный, а самый настоящий. И палец его трепетал на курке совершенно реально, и предохранитель уже был по-настоящему снят.
   – Тебе не вырваться, Терминатор. Не на этот раз. А это значит – другого раза не будет.
   – Слушай, – я даже время не тянул уже, просто балаболил. Наверное, боялся, хотя по моему виду это могли бы заметить, наверно, только пара-тройка людей, которые меня очень хорошо знали. – Я давно хотел тебя спросить. Это ты на самом деле в Стетсоновском университете стажировался или просто мозги купил, и они за тебя все задания сделали, чтобы ты диплом получил?
   Он медленно, как бы через силу улыбнулся. Впрочем, радости в его улыбке было мало. Он как-то деревенел, становился не совсем уже и нормальным, он приближался к убийству, распалял себя. Только другим нужно орать и брызгать слюной, а этот деревенел. Очень мне это не понравилось.
   – Сам, как ни странно. И даже получил от этого удовольствие. Но консультанты, конечно, у меня были. Нужно же подумать о том, что я буду делать там, когда кончу свои дела здесь.
   – Ты собираешься в Штаты? То-то они тебя ждут! Думаю, у них и своего дерьма хватает.
   Я заговорил так, потому что совершенно отчетливо расслышал где-то недалеко уже электричку. И теперь мне нужно было немного завести его, я свято верил, что гнев и злоба загружают восприятие паразитными нагрузками, и другого отвлекающего фактора просто не мог придумать. Но на него мои слова не произвели ровным счетом никакого впечатления. Он лишь обронил: