Басов Николай Владленович. Высший пилотаж киллера

   Эксперт, молоденький, чуть за двадцать, который мне все вежливо и вполне разумно объяснил, вдруг закончил свою лекцию так:
   – Вы на капитана зла не держите. Его все шпыняют, а он, между прочим, с женой развелся. Он всего лишь решил отработать версию, что вы взорвали дачу, чтобы страховку получить.
   Я посмотрел на этого мальчишку. Возможно, он и в самом деле верил в то, что говорил. Возможно.
   – Знаешь, взрывают дачи для страховки все-таки без таких вот, – я вернул ему остатки зажигалки, – следов, ты не находишь? У меня тоже есть версия относительно этого вашего капитана, но я же не собирался привязывать его к дереву и расстреливать мелкой дробью… – Он вздохнул и сунул зажигалку в целлофановый пакетик. – И последнее, если от человека уходит жена, не спеши осуждать женщину, может быть, это как раз последний шанс очеловечиться кому-то из нас.
   Он кивнул и шмыгнул носом.
   Когда я уселся в машину, чтобы Воеводин, который уже прогрел мотор, отвез нас домой, Аркадия вдруг сказала с легкой усмешкой:
   – Да, для таких вот мальчишек вы – вполне удачный моралист. А для тех, у кого есть что-то действительно сложное?
   И мне опять, уже в который раз, даже через барьер адреналина, который эти придурки заставили меня сбросить в кровь, показалось, что она готова в чем-то признаться, но момент был неподходящий.

Глава 27

   Едва мы въехали, Воеводина подошла ко мне и сказала:
   – Звонил человек, сказал, что он Сэм. А по-русски говорил совершенно правильно…
   – Что ему было нужно?
   – Не знаю, я не поняла. Кажется, ничего особенного.
   Вот это самое скверное – когда ничего особенного. Я прыгнул в свою тачку еще прежде, чем Аркадия поняла, куда я исчез. И вот Воеводина опять открывает ворота, чтобы выпустить меня.
   На вечерних улицах было немало машин, немало света, людей и даже, как ни странно, рекламы. Все это было красиво, ярко, празднично. Все это было местом, где я намеревался жить, как бы ни отзывалась болью память о Гале, которая где-то там, в холодном Берлине пыталась реализовать свои мечты.
   Но что-то в этом городе было и неправильно. Слишком часто и глупо тут гибли люди, слишком было много бедных и просто несчастных, причем не по собственной вине, а по вине тех, кто как раз чувствовал себя вполне вольготно и комфортно. Слишком много тут было обыкновенного человеческого горя, которое к тому же никто не замечал или делал вид, что не замечает.
   Этот город, это место, этих людей требовалось зачистить, как на армейском жаргоне называется контрольная операция отделения противника от простых жителей. Собственно, этим я и занимался.
   Я очень любил свет больших фонарей на главных проспектах города. Он не слепит шофера, но он же делает мир каким-то странным, совершенно ненормальным. На месте городских властей я бы проверил этот свет по части криминогенности…
   Когда я подрулил к знакомому подъезду, я с сожалением вспомнил, что не установил прошлый раз, где его окно. Это была очень серьезная оплошность. Но моя попытка исправить ее сейчас ни к чему не привела, я просто не мог вспомнить расположение квартир в доме такого типа и не смог припомнить даже, на эту или на другую сторону выходило окошко, около которого мы так славно прошлый раз разговаривали.
   В лифте я достал «пушку» и снял ее с предохранителя. Это было скорее всего лишним, но может быть, и не очень. Потом дверь лифта открылась, коридор развернулся передо мной как путь к неминуемой погибели. Я проверил лестницы, все тихо, определенно никого поблизости не было.
   Потом подошел к двери, чтобы позвонить, но вдруг стало ясно, что она открыта. Я прижался к ней, хотя было ясно, если что-то произошло, тут уже никого не осталось. Вдохнув через рот, чтобы было потише, несколько раз, я носком толкнул дверь и скользнул в прихожую. Тут было не так уж и тихо. Что-то скрипело, как скрипит терка, захватывая бревно перед его распилкой… Нет, это ассоциации с лесоповала. Мне хотелось все-таки найти Сэма.
   Звуки шли с кухни. Я прижался к противоположной стене и выставил вперед руку с «пушкой»…
   Самуил Абрамыч мирно жарил картошку на сале. Увидев направленный на него «ствол», он отшатнулся, схватился за майку грязной рукой с ножом, посадив еще пару пятен, и охнул.
   Я хмыкнул от досады, убрал свой «ягуар», подошел к столу и сел.
   – Вы уж извините, молодой человек, я забыл, вероятно, дверь запереть?..
   – Да, – я попытался улыбнуться, – и я за вас почему-то струхнул.
   – Ну, не знаю, стоит ли за меня волноваться. Я ведь живу на самой обочине жизни.
   – Дверь все-таки следует запирать.
   Он улыбнулся.
   – М-да, я себе то же самое говорю. Но после смерти жены как-то частенько забываю такие пустяки делать.
   – Это не пустяки.
   Он улыбнулся еще шире, мой испуг за него каким-то образом поднял ему настроение.
   – Картошку с салом хотите?
   Я вспомнил замечательный обед, которым меня угостила сегодня Аркадия, и понял, что еще сыт.
   – Нет, я просто приехал по вашему звонку. Что случилось?
   Он дочистил последнюю картофелину, бросил нож в мойку, на груду очисток, на которые стекала тоненькая струйка белой воды, вытер руки, сел на табурет, на котором вчера сидел я.
   – Собственно, приезжать не следовало. Я все мог сказать и по телефону.
   Я потер лоб.
   – Кстати, как получилось, что вы позвонили домой Аркадии?
   – Я звонил по тому телефону, который мне дала Клава.
   Так, это было понятно. Я не оставил ему свой номер, но он узнал его через Прилипалу.
   – И что же вы собирались мне сказать?
   Он улыбнулся, показав не такие уж и хорошие зубы. Даже этот старый, потертый, грязноватый еврей, фотограф от бога, с его печалями и болями, выглядел, улыбаясь, настолько живописно, что ради одного этого стоило сюда приехать. Я не удержался и улыбнулся ему в ответ.
   – Я вдруг вспомнил, что тех, кто давал деньги, с самого начала в Прилипале знал только один человек – наш Барчук. Вам нужно надавить на него.
   – Вообще-то я это уже понял.
   Он развел руками.
   – Тогда вы зря приехали. Или… попытаться искупить свой грех вот этим?
   Он встал, достал из холодильника бутылку водки, аккуратно налил себе рюмку и вопросительно посмотрел на меня. А я, вместо того, чтобы отказаться, заколебался. Это сослужило мне дурную службу. Он вдруг ядовито ощерился:
   – Брезгуете стряпней старого еврея, так хоть рюмку водки выпейте.
   – Я за рулем.
   Но он был уже неумолим. Или мне это было действительно нужно?
   – Выпейте, у вас, судя по всему, был горячий день.
   И я махнул рукой, соглашаясь.
   Сэм достал из сушилки еще одну рюмку и торжественно, как церковный елей, налил в нее водку едва ли не самого дешевого сорта, какую мне только доводилось в последнее время видеть. Мы выпили, он закусил куском сала, я просто отломил корку хлеба.
   – А у вас так не бывает, что человек даже не знает, что он, собственно, знает? Может, и Запашная знает тех, кто стоит за Прилипалой, но не догадывается об этом?
   Он очень хотел, чтобы я не зря приехал к нему. Но этот вариант я уже проходил, и мне осталось только покачать головой.
   – Это называется бессознательное свидетельство и в нашей практике очень часто встречается, – пояснил я. – Но тут Клава бесполезна. Я проверял.
   – В самом деле? – он встал, помешал картошку. – А вы уверены, что все проверили?
   – Я водил ее в ресторан, чтобы разобраться, в частности, и с этим тоже. – Я поднялся. – Ну ладно, с вами все в порядке. Я отогрелся, пожалуй, поеду.
   Он проводил меня до выходной двери и сказал на прощание с преувеличенным еврейским акцентом:
   – Пр-риезжайте, хряпнем еще по рюмашке.
   В том, что он хряпнет еще не одну рюмашку, когда вернется на кухню, я не сомневался.
   – Обязательно запирайте дверь, – сказал я и ушел.
   Внизу я вспомнил, что должен выяснить его окна. Когда я нашел их, они горели спокойным, ровным светом.

Глава 28

   Я уже почти уснул, когда раздался звонок телефона.
   Это был Шеф. У него был зверски усталый голос, и он все время чем-то скрипел – щетину чесал, что ли?
   – Что-то наши особые сотрудники слишком рано спать ложатся.
   – Полицейский должен быть свежим.
   Шеф вздохнул.
   – Слушай и запоминай хорошенько. Не знаю, в каком ты там состоянии, но ворошить мозгами придется этой ночью здорово.
   – Ты хочешь, чтобы и другим не спалось?
   – После твоего собеседования с Жалымником мы очень им заинтересовались. И приставили к нему «наружку». Только не ментов, а наших, классных спецов. Говорят, их меньше четверти наших же сотрудников определяет.
   – Что они обнаружили?
   – В твоем спортцентре на Беговой он обычно встречается с мордоворотом с татуировкой, которая определяет при первой ходке двести шестую статью.
   Так, это значит, хулиганка. Довольно безобидная статья для моих обычных клиентов, но весь фокус в том, что эти ребята очень быстро переквалифицируются в рэкетиров, киллеров или плавно вливаются в серьезные бандгруппы. Это статья может привести любого, кто ее когда-то носил, к любому финалу.
   – Знаешь, что касается этих уголовных татуировок, им не особенно можно верить. Один раз меня ориентировали на встречу с щипачом, а клиент оказался террористом, который тащил воз приключений с горбачевских времен.
   Психологически карманники считаются едва ли самыми незлобивыми ребятами, у них по психопортретам даже есть какая-то тяга к беззлобному переживанию оскорблений, побоев, чужой ненависти, словно они себя все время за что-то наказывают. А мой террорист оказался еще тем гадом, трех человек гражданских на автобусной остановке положил, когда его менты брали. Правда, тут еще возникала проблема квалификации наших ментов.
   – И тем не менее его сейчас пытаются идентифицировать исключительно по татуировке.
   – Компьютерная помощь Внутренним Делам?
   – К утру получим результат.
   – Мне бы твой оптимизм.
   – После того, как они встретились сегодня, на Цветном бульваре у них состоялось свидание с Папой. Вернее, это он сейчас так называется, а раньше его клички были – Зад, Ботва, ныне Папа. Знаешь такого?
   Я напряг мозги, всплывало с полдесятка Пап, потому что это, как ни странно, довольно распространенная кликуха в уголовной среде. На миг поднялся даже пресловутый Распутин.
   – А у этого что?
   – Зовут его Джазохов Бирул Аветисович, два года назад проходил по делу о культе сатанистов в одном из сибирских мегаполисов. Тогда за ними числилось три человеческих жертвоприношения.
   Я почувствовал, что сердце мое на миг замерло, потом замолотило. С этими ребятами вообще невозможно было разговаривать иначе, кроме как посредством автомата.
   – И кого они так?
   – Они в то время враждовали с сектой кришнаитов. Рассчитывали, что тех самих же и обвинят, если будет что-то громкое. Но следователи все очень быстро вычислили и взялись за дело. Потом, правда, там что-то разладилось, нашли следственные нарушения, многих освободили. В том числе и Папу, но слаженная группа была все-таки раздавлена, и он на время исчез с нашего горизонта.
   – А наши там тоже участвовали?
   – Наши ведут все дела о сектах, если там есть жертвы. Другое дело, мы не всегда светимся.
   Да, это на нашу родную Контору похоже, глубоко копает, но редко где кажет свое личико.
   – Слушай, а почему он вообще там оказался, в этих сатанистах?
   – Вообще, первый раз Папа ходил к Хозяину за групповое изнасилование. И в довольно тяжелую зону. Там поплыл мозгами, потому что поколачивали его в зоне, как всех петухов.
   Петухами звали групповых насильников. И если они не могли доказать, что статью им пришпилили неправильно, их действительно били, иногда так, как могут бить только в наших лагерях, и больше нигде. Я видел таких и в нашей зоне, тяжелое зрелище.
   – Вернулся он уже совсем чокнутый, хотя попал под амнистию, учитывая некоторые его, к тому времени, уже хорошо заметные особенности. Потом была эта сибирская карьера Папы, а теперь… – Он подышал в трубку, по ночам наша столичная сотовая связь становится почти приемлемой. – В общем, летом прошедшего года одну изрубленную жертву нашли под Москвой. Есть мнение, что это дело новой секты.
   – Слушай, Шеф, Веточка не была изрублена. Ее просто сунули в прорубь…
   – В их среде есть разные методы. И потом, если она претендовала лишь на материал, собиралась писать статью, ее могли и не водить к алтарю как жертву. Восприняли просто как шпиона.
   – А у них алтарь есть?
   Он подумал, потом уверенно сказал:
   – Ладно, сделаем так. Направим тебя к одному человеку, чтобы он просветил тебя насчет этих ребят. Предупреждаю сразу, клиенты неприятные. Но работать пока с ними придется тебе.
   – А выставить вперед ментов не удастся?
   – Под каким предлогом?
   – Незарегистрированное объединение?
   – Если это шутка, то читай сборник анекдотов на ночь – там есть хохмы получше. А если нет – выброси это из головы. Целее будешь. Эти парни готовы будут изрубить тебя на кусочки, если ты попадешься им в руки. У них ведь такое в мозгах делается, что волосы дыбом встают.
   Помолчали. Наконец я решился продолжить:
   – А эти двое ребят – Жалымник и мордоворот с двести шестой, могли нападать на меня на даче Аркадии?
   Шеф задумчиво постучал карандашом по столу перед собой.
   – Это ты сам определи – похожи они или нет. Но учти, пока других подозреваемых у меня для тебя нет.
   Это была фраза Основного, заимствованная, как признано, у товарища Сталина, и означала она, что у него сложилось свое виденье дела. То есть произносил он ее очень обдуманно. Не знаю, как с этим обстояло дело у Шефа, но я как-то автоматически подобрался и перестроил некоторые свои ходы на ближайшее будущее.
   – А по времени они могли заминировать дачу Ветлинских?
   – Откуда я знаю?
   – Ну, я подумал, если «наружка» таскалась за ними, то ты можешь знать, есть у них алиби на этот счет или нет, – пояснил я.
   – Эксперты говорят, что распространение газа для такого взрыва при данной температуре потребовало бы не менее трех часов. И не более десяти, это установлено по характеру следов, которые потом, кажется, тоже нашли. В этот период мы контролировали их меньше четырех часов. Так что алиби у них, естественно, нет.
   – А найденные следы что-то прояснят? Какого они свойства?
   – Плохого качества след от автомобильного протектора. На твоем месте я бы на него не рассчитывал.
   – Ясно. И последнее. Шеф, если они держат какую-никакую бандочку или секту, какими доходами они могут себя обеспечить? И где могут держать базу?
   – Ну, с доходами в нынешней-то Москве все должно быть очень просто – рэкет, вымогательство, запуск в коммерческие круги своих людей.
   Да, был такой вид преступлений. Выбиралась фигура, вербовалась, а потом перед этим человеком расчищались пути. Всеми доступными способами. И вот бывший двоечник, едва умеющий читать, мог за пару лет стать президентом преуспевающей фирмы с очень внушительным оборотом. Потом она выедалась изнутри, как яблоко, выбрасывалась на помойку, находилась следующая…
   – Киллерство? – предположил я.
   – Вряд ли, киллеры плохо в банды сколачиваются. А тут весь принцип – в коллективизме, черт бы его побрал. А база у них, по нашим подозрениям, один бар чуть сбоку от проспекта Мира.
   – Название?
   Шеф вздохнул.
   – Название довольно характерное – Преисподняя. Собственно, потому кое-кто у нас и рассчитывает на этот кабак. Других идей такой же убедительности просто не оказалось.
   – За ним следят?
   – Нет. Этим пока некому заниматься. Основной сегодня пробормотал, что хорошо бы на тебя рассчитывать, но он не настаивает. По-моему, это слишком гуманно, мог бы и приказать.
   – Ну, когда ты станешь Основным, я, надеюсь, сумею выйти в отставку. И твою концепцию гуманизма будешь опробовать на других.
   Шеф хмыкнул, шутка ему показалась. Хотя он и не любил заходов на его персональные качества.
   – К тому времени, Терминатор, ты или будешь думать как я, или тебя кто-нибудь устранит, и кличка перейдет следующему сотруднику.
   Я свернул антенну своей коробочке, не прощаясь. Но про себя подумал, как бы там ни было, никогда я не буду думать, как он. Иначе не жалко будет и кличку отдавать другому. Впрочем, эти сатанисты обещали быть и вправду неприятными ребятами.

Глава 29

   Я не смог сразу уснуть, вдруг обнаружилось, что от моего тела исходит очень неприятный запах, до жути знакомый, потому что так пахнет тюрьма. Запах этот ни за что не забудет тот, кто его хоть раз почувствовал, даже тот, кто оказался в тюряге как прохожий. Пришлось вставать, долго-долго тереться превосходным мылом, которое Аркадия оставила в моей ванной, пока это все-таки помогло.
   Потом я провалялся с час, снова поднялся, оделся, пошел проверять систему безопасности. Все было в высшей степени надежно, потому что дорого и устанавливалось спецами. Но это было не главной причиной, почему я все это теперь разглядывал.
   Главная причина была в том, что я старался думать, хотя это было довольно странное состояние для моих не очень обученных мозгов. Голова гудела, как колокол после того, что Шеф сообщил мне об этом Папе, о Жалымнике и его дружке. Я спустился во двор, потоптался у ворот и вернулся домой совершенно продрогший, но сна не было ни в одном глазу.
   Потом я скинул куртку и пошел на кухню. Вскипятил чаю, выпил. Тут же возникла Воеводина, она о чем-то полушепотом спросила меня, но я ей не ответил, потому что не очень-то понял, о чем она говорила, просто не разобрал слов, а чуть позже она вообще исчезла.
   Я поднялся в гостиную, миновал Анатолича, который тоже откуда-то выплыл, внимательно ко мне приглядываясь. Я ему улыбнулся, буркнул, что все, мол, в порядке, и он исчез, кажется, пошел спать. Эх, любил я здравомыслящих людей, жаль, что сам не из их числа.
   В гостиной все было очень красиво. Чуть темнее, чем обычно, потому что отражение от стены напротив стало каким-то не таким и свет попадал в комнату непрозрачный, как чай с молоком, но я все равно увидел ее почти сразу.
   Странное дело, я сразу заметил, что она смотрит на меня слишком яркими глазами. Сбоку ее тонкое лицо освещал затухающий камин. Волосы свисали чуть вьющимися длинными локонами, она была хороша, как иные миниатюры Греза. Только не было в ней грезовской истомы, а было горе и разочарование.
   Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что она плачет. Она, кажется, и при моем появлении не могла справиться со слезами, но она их и не вытирала, боясь выдать себя слишком явным жестом.
   Я сел в кресло напротив.
   – Вам тоже не спится? – Она шмыгнула, вынула платок, снова сунула его в карман.
   – Ходил, проверял сигнализацию.
   Мой ответ был, конечно, глуп, но она не стала к нему придираться.
   – А я вот… – Она все-таки вытерла слезы. – На огонь смотрю.
   – И плачешь?
   – Да, и плачу.
   – Почему?
   Казалось, она не услышала меня. Она снова смотрела на огонь, и снова по ее щекам потекли слезы. Теперь в отсветах неверного огня я видел их очень хорошо.
   – Чем вызваны слезы? Могу я помочь?
   – Что? Ах, помочь? Конечно, вы что-то делали на кухне, принесите, пожалуйста, чаю.
   – Это способ остаться в одиночестве?
   – Пожалуй, – она согласилась нехотя, но все-таки согласилась. Сильная женщина. – Тогда говорите что-нибудь, мне станет спокойнее от вашего голоса. – Она мельком посмотрела на меня. – Такого не было ни с кем другим, кроме Веточки.
   – Так вы ее вспомнили?
   Она снова посмотрел на меня.
   – Вы или на «вы» со мной, или на «ты». Когда вот так все меняется, довольно трудно это перенести.
   Я вздохнул.
   – Тогда лучше на «вы». Не могу я иначе… Не понимаю почему, но не получается.
   Она кивнула.
   – Ну и правильно. Калекам…
   – Ерунда! Я каждый день вижу массу людей, духом покалеченных гораздо больше, чем вы.
   Мы помолчали.
   – Зато, – нашлась она наконец, – это не так бросается в глаза. И у них могут быть… Дети.
   Я пожал плечами.
   – Ну, с детьми, кажется, и у вас может быть все нормально, есть технологии…
   Она со злобой посмотрела на меня.
   – Я не дойная корова, чтобы меня искусственно осеменяли.
   Я вздохнул.
   – Эту проблему каждый решает по-своему.
   Но вспышка у нее уже проходила.
   – Да, я знаю. – Она попробовала убрать прядь с виска. – К тому же и искусственное оплодотворение – не самое скверное, что может быть. Только у нас за осложненную операцию родов никто не возьмется.
   – Нужно в Германию ехать, – подсказал я. – Почему именно в Германию?
   – Там наших в Берлине очень много. А диаспора – великая поддержка.
   Она поморщилась. Вероятно, я слишком разошелся с ее мыслями или, наоборот, слишком попал.
   – Наших, благодаря усилиям политиков и прочих идиотов, везде много.
   Я кивнул, соглашаясь. Я чувствовал, она уже в состоянии сказать что-то очень потаенное, к чему у меня потом, может, никогда больше не будет доступа. Но мне не хотелось ее подталкивать, я просто ждал.
   – Я уеду, вот решила, что уеду, так и будет. Но у меня здесь еще есть дело.
   – Хотите за сестру посчитаться?
   – Догадаться, наверное, не стоило труда?
   – Ну, как сказать. Мне, может, и не стоило.
   – Хорошо, – она положила руки на рукоятки колес. – Спасибо, что разделили ночное одиночество одной полоумной, мстительной старухи. Покойной ночи.
   Я промолчал. Опять у меня ничего не получилось.
   Задев неловко стол, она выкатила из комнаты. Я подумал, не подбросить ли дров в камин, в комнате все-таки было очень прохладно, непонятно даже, как Аркадия выдерживала это в одном халате… И ничего подбрасывать не стал.
   Потом попытался вспомнить ее слова. Но вдруг стал вспоминать ее профиль, ее руки, локоны, превосходный халатик, чуть разошедшийся на груди… Эх, не будь она калекой, у нее мигом появился бы повод сомневаться в неизбежности искусственного оплодотворения. Уж я бы не преминул восполнить почти полугодовую разлуку с Галей.
   Впрочем, будь с Аркадией все в порядке, меня бы тут не было, а был бы, наверное, Шеф. Или еще кто-то. Мне редко везет, не повезло бы и на этот раз. Ни до чего не дойдя даже в этих своих предположениях, я отправился спать.

Глава 30

   Завтрак был так же изыскан, как вчерашний обед. Салфетки, салаты, блеск фарфора…
   Аркадия сидела в своем кресле как королева, гордо выпрямившись, с высоко поднятым подбородком. А ее шея, казалось, выросла не меньше, чем на пять сантиметров. Как это женщины умеют – ума не приложу.
   Но, несмотря на эти внешние признаки неприступности, компенсирующие, вероятно, некую неустойчивость, вела себя она вполне достойно. Блеск глаз, твердые движения рук, ласкательные прикосновения к прибору – все говорило, что она не просто спокойна, а еще и получает от своего спокойствия удовольствие.
   Мне, что бы там ни случилось ночью, приятно было на нее смотреть. Во-первых, потому что спокойна, во-вторых, потому что я ей не нужен. Сегодняшним утром перспектива быть слишком близким – даже по-дружески – с этой женщиной испугала бы меня до смерти. Думаю, и ее сильно задели бы какие-либо попытки товарищества с моей стороны.
   Потом я вдруг отвлекся. Мне пришла в голову мысль, что теперь я могу кому-то показаться знающим слишком много, чтобы надеяться на мягкий, благополучный исход этого дела. И следовало не только зарядить свой «узи», но подготовиться к неприятностям психологически. Я представил, как стою в какой-нибудь комнате, вот хотя бы в этой, расставив банду пацанов, которые вообразили себя крутыми настолько, что ничего не боятся – хотя боятся всего, чего боится человек, и еще, пожалуй, кучу других вещей, например, своего главаря – и держу их на мушке. А потом начинаю стрелять, и гильзы летят, как на ленточном конвейере, и я ору, потому что какой бы я ни был Терминатор, а убивать этих мальчишек и даже, может, нескольких девиц – невозможно без крика…
   – Что с вами? – ее глаза смотрели на меня вопросительно, даже слегка осуждающе.
   Я вытер пот со лба, откинулся на стуле, вздохнул. Сел прямо, снова стал намазывать масло на кусок хлеба.
   – Я что-то произнес?
   – У вас сделалось такое лицо, что я поперхнулась.
   – Прошу извинить меня, плохо спал. – Она чуть подняла бровь, словно ей самой это было ничуть не знакомо. – Воображение разыгралось.
   Она посмотрела с легкой насмешкой.
   – Да, воображение – опасный дар. Легко приводит к… ошибкам.
   – Мне показалось, вы хотите сказать – к слабости?
   – Слабость и есть ошибка. Я хотела сказать – к смерти.
   – А смерть – не ошибка?
   Она уронила руки на скатерть из голландского полотна с вышивкой из блестящей, люрексовой нити, посмотрела на меня едва ли не гневно.
   – Нет, смерть – не ошибка. Это – финал. И вы это знаете.
   Я кивнул и поскорее запихнул в рот давно подготовленный кусок хлеба с икрой.
   И все-таки, если они убийцы, подумал я, если у каждого из них есть участие в этих жертвоприношениях… Бр, даже думать об этом не хочется. Если они полагают, что им грозит что-то очень неприятное, то стрелять придется. Иначе их не подавить. А взять без подавления – невозможно.
   И все-таки, решил я, попробую сделать все, чтобы их задержали менты. На том я и стал успокаиваться.
   За окном мела мягкая, как шелковая, метелица, снег летел перед окнами, как на картинке, легкими, стремительными струйками. А редкие морозные разводы на стекле могли по красоте на время заменить даже майские листья.