Страница:
Потом я увидел, как Анатолич вышел во двор, зачем-то подышал на руки, посмотрел на небо, достал, как фокусник, из-за двери лопату для снега и стал прокладывать первую, узенькую еще тропинку к воротам. Правильно, первый проход для возможных гостей, мало ли кто теперь пожалует. Когда поселился этот чужак, то есть я.
Я не сомневался, что он видел свет в моем окне, и гадал, что я буду делать. И удастся ли мне сделать хоть что-то. Кстати, мог он что-нибудь знать? Нет, вряд ли. Я убрал постель и потащился на кухню. Там уже весело полыхали газовые плиты. При виде их я сразу понял, почему вчера нам так быстро подали совершенно свежий кофе.
Воеводина посмотрела на меня смеющимися глазами. Я не знал, что ее развеселило, но это сразу же наладило доверительный контакт. Она подала мне большой заварочный чайник и в особую вазочку положила кучу печенья, от которого я едва сумел отказаться – настолько оно было аппетитным.
Потом, предупредив, что могу и не выйти к завтраку в девять, который теперь мне полагается есть вместе с хозяйкой, я поднялся наверх. После третьей чашки чаю я почувствовал, что еще и не начинал жить по-настоящему, а следовательно, пора было браться за работу.
Материалов о смерти Вероники Аверьяновны Ветлинской, которой на момент смерти было 25 полных лет, было не очень много. Ее нашли два года назад, в один из последних дней зимних каникул мальчишки, которые чистили лед Борисовских прудов под каток. Она плавала в темной стылой воде лицом вверх.
Опознание прошло довольно уверенно, потому что сохранилась меховая курточка, зубная карта и кольцо. Конечно, палец распух, но к кольцу это отношения не имело. Скорее, наоборот, подделывать нательные украшения на утопленниках настолько неприятно, что даже матерые мочилы на это не идут.
К моменту, когда следствие зашло в тупик, Аркадия, которая и тогда очень недурно получала, наняла частного сыщика. Стерх, Никита Николаич. Лицензия номер… Так, это тоже неинтересно. Но адрес я все-таки запомнил.
Этот Стерх – кстати, очень редкая фамилия – выяснил одного знакомого Веточки, таково было всеобщее прозвище покойной еще с детских времен. Жалымник, какой-то слесарь в каком-то ремонтном кооперативе, как я понял из докладной Стерха, – балаболка, бабник и прохиндей. Впрочем, может, Жалымник был нужен Веточке не для постели.
Я представил себе Аркадию, решил, что Веточка должна чем-то походить на нее. И рядом какой-то Жалымник? Нет, они не вязались. Каким бы он ни был красавцем, он ей не подходил. Или он был глубже, чем казался? Тогда насколько плоским был Стерх, если не почувствовал этого? В этом предстояло разобраться.
Работала Веточка в каком-то агентстве, которое носило длинное иностранное название – «Интернэшнл» Бизнес Рисерч энд Информэшнл Адженси. Сокращенно – ИБРИА. Впрочем, Стерх где-то назвал эту шарашку Прилипалой, и я подивился его проницательности. В самом деле, любое агентство нуждается в постоянных клиентах, и это прозвище отмечало, что в ИБРИА работают ребятки, которые не выпускают живым ни одного из возможных клиентов…
Плохо я пошутил – живым не выпускают. Это я зря.
Так, теперь фотографии. Вечно я забываю про них. Но если вспоминаю, то говорю себе, что у меня такая привычка – рассматривать лица в конце. Дело в том, что я действительно не очень верю лицам. Раньше верил, теперь – нет. После той пластической операции, которую сделала моя Галя, когда мы оказались в Греции.
И хирург там был самый что ни на есть заштатный, и делали все по западным меркам второпях, хоть и дорого, и ситуация была против нас… Но когда я посмотрел на Галю после того, как с нее сняли последние бинты, мне стало ясно – фотографии как документа больше не существует.
Но делать нечего, нужно было смотреть. Я и стал смотреть.
Веточка, большеглазая, очень милая, может, даже и неглупая. Немного похожа на Аркадию, но мягче, женственнее, как-то больше раскрыта миру и людям. Очень приятная девица.
Жалымник – прилизанный, совершенно правильный и никакой. Такие в лагере становятся либо стукачами, либо шестерят перед каждым, кто не побоится надавать ему по носу. И на уголовном фото у него был бы вид никакого, вот только… Нет, все зависело от того, в каких руках он окажется. Если попадет к нормальным мужикам, может статься, выкарабкается. А если завертит его какая-нибудь сложившаяся кодла – пиши пропало. Может цапнуть, и с неоправданной жестокостью, потому что редко ему удается цапнуть, все больше исподтишка, и уже слабеющего противника. Ну и, конечно, нет и речи о том, что он может кому-то помочь. Нет, такой совсем не вязался рядом с Веточкой.
И работа у нее интеллигентная, мозгов требует, а не просто широкой задницы. Агентство все-таки, если не ошибаюсь, должно крутиться, а не мух ловить. Особенно тут, в Москве. Особенно если оно – Интернэшнл, а не просто местечковая крыша для кучки бездельников. Иначе они, наверное, уже давно развалились бы. А может, уже и развалились. Два года для наших нынешних коммерсантов – срок немалый.
Вообще-то у меня отношение к агентствам довольно сложное. Было у меня одно агентство в жизни, уж не чаял как свою Галю вытащить. Ну, ладно, теперь карты сданы другие, Галя сидит далеко, и голова у меня на плечах поумнее стала, и сам я теперь не просто Терминатор, а фальшивка на сто процентов, так что, может быть, и уцелею.
Я закрыл папку, достал свое сотовое чудо и позвонил этому самому Стерху. Он был на месте, обещал подождать, никуда не деваться. Но предупредил, чтобы я не очень задерживался. Я отказался от завтрака и пошел вниз. «Пушку» на этот раз я взял только одну.
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Я не сомневался, что он видел свет в моем окне, и гадал, что я буду делать. И удастся ли мне сделать хоть что-то. Кстати, мог он что-нибудь знать? Нет, вряд ли. Я убрал постель и потащился на кухню. Там уже весело полыхали газовые плиты. При виде их я сразу понял, почему вчера нам так быстро подали совершенно свежий кофе.
Воеводина посмотрела на меня смеющимися глазами. Я не знал, что ее развеселило, но это сразу же наладило доверительный контакт. Она подала мне большой заварочный чайник и в особую вазочку положила кучу печенья, от которого я едва сумел отказаться – настолько оно было аппетитным.
Потом, предупредив, что могу и не выйти к завтраку в девять, который теперь мне полагается есть вместе с хозяйкой, я поднялся наверх. После третьей чашки чаю я почувствовал, что еще и не начинал жить по-настоящему, а следовательно, пора было браться за работу.
Материалов о смерти Вероники Аверьяновны Ветлинской, которой на момент смерти было 25 полных лет, было не очень много. Ее нашли два года назад, в один из последних дней зимних каникул мальчишки, которые чистили лед Борисовских прудов под каток. Она плавала в темной стылой воде лицом вверх.
Опознание прошло довольно уверенно, потому что сохранилась меховая курточка, зубная карта и кольцо. Конечно, палец распух, но к кольцу это отношения не имело. Скорее, наоборот, подделывать нательные украшения на утопленниках настолько неприятно, что даже матерые мочилы на это не идут.
К моменту, когда следствие зашло в тупик, Аркадия, которая и тогда очень недурно получала, наняла частного сыщика. Стерх, Никита Николаич. Лицензия номер… Так, это тоже неинтересно. Но адрес я все-таки запомнил.
Этот Стерх – кстати, очень редкая фамилия – выяснил одного знакомого Веточки, таково было всеобщее прозвище покойной еще с детских времен. Жалымник, какой-то слесарь в каком-то ремонтном кооперативе, как я понял из докладной Стерха, – балаболка, бабник и прохиндей. Впрочем, может, Жалымник был нужен Веточке не для постели.
Я представил себе Аркадию, решил, что Веточка должна чем-то походить на нее. И рядом какой-то Жалымник? Нет, они не вязались. Каким бы он ни был красавцем, он ей не подходил. Или он был глубже, чем казался? Тогда насколько плоским был Стерх, если не почувствовал этого? В этом предстояло разобраться.
Работала Веточка в каком-то агентстве, которое носило длинное иностранное название – «Интернэшнл» Бизнес Рисерч энд Информэшнл Адженси. Сокращенно – ИБРИА. Впрочем, Стерх где-то назвал эту шарашку Прилипалой, и я подивился его проницательности. В самом деле, любое агентство нуждается в постоянных клиентах, и это прозвище отмечало, что в ИБРИА работают ребятки, которые не выпускают живым ни одного из возможных клиентов…
Плохо я пошутил – живым не выпускают. Это я зря.
Так, теперь фотографии. Вечно я забываю про них. Но если вспоминаю, то говорю себе, что у меня такая привычка – рассматривать лица в конце. Дело в том, что я действительно не очень верю лицам. Раньше верил, теперь – нет. После той пластической операции, которую сделала моя Галя, когда мы оказались в Греции.
И хирург там был самый что ни на есть заштатный, и делали все по западным меркам второпях, хоть и дорого, и ситуация была против нас… Но когда я посмотрел на Галю после того, как с нее сняли последние бинты, мне стало ясно – фотографии как документа больше не существует.
Но делать нечего, нужно было смотреть. Я и стал смотреть.
Веточка, большеглазая, очень милая, может, даже и неглупая. Немного похожа на Аркадию, но мягче, женственнее, как-то больше раскрыта миру и людям. Очень приятная девица.
Жалымник – прилизанный, совершенно правильный и никакой. Такие в лагере становятся либо стукачами, либо шестерят перед каждым, кто не побоится надавать ему по носу. И на уголовном фото у него был бы вид никакого, вот только… Нет, все зависело от того, в каких руках он окажется. Если попадет к нормальным мужикам, может статься, выкарабкается. А если завертит его какая-нибудь сложившаяся кодла – пиши пропало. Может цапнуть, и с неоправданной жестокостью, потому что редко ему удается цапнуть, все больше исподтишка, и уже слабеющего противника. Ну и, конечно, нет и речи о том, что он может кому-то помочь. Нет, такой совсем не вязался рядом с Веточкой.
И работа у нее интеллигентная, мозгов требует, а не просто широкой задницы. Агентство все-таки, если не ошибаюсь, должно крутиться, а не мух ловить. Особенно тут, в Москве. Особенно если оно – Интернэшнл, а не просто местечковая крыша для кучки бездельников. Иначе они, наверное, уже давно развалились бы. А может, уже и развалились. Два года для наших нынешних коммерсантов – срок немалый.
Вообще-то у меня отношение к агентствам довольно сложное. Было у меня одно агентство в жизни, уж не чаял как свою Галю вытащить. Ну, ладно, теперь карты сданы другие, Галя сидит далеко, и голова у меня на плечах поумнее стала, и сам я теперь не просто Терминатор, а фальшивка на сто процентов, так что, может быть, и уцелею.
Я закрыл папку, достал свое сотовое чудо и позвонил этому самому Стерху. Он был на месте, обещал подождать, никуда не деваться. Но предупредил, чтобы я не очень задерживался. Я отказался от завтрака и пошел вниз. «Пушку» на этот раз я взял только одну.
Глава 5
Никита Николаич Стерх жил в довольно уютном и, вероятно, тихом районе, на краю Тимирязевского леса, неподалеку от опытных полей Сельскохозяйственной академии.
Жить в этом районе, без сомнения, очень приятно. Я поставил свою машину на импровизированную стоянку, устроенную, как всегда бывает в Москве, прямо на газоне, и поднялся на девятый этаж. Лифт был так изрисован сексуальными призывами и лозунгами, что возникало сомнение в нравственности целого дома разом. Но по выходе из лифта никто на меня не бросился, никто не пытался изнасиловать, и я благополучно позвонил в дверь с рифлеными стеклами, отгораживающими от клетки узкий, как лесная тропа, холл, заставленный разным скарбом.
Дверь открыла девушка с изумрудными волосами, очень веселыми глазами и совершенно изумительной формой рук. Она улыбнулась и показала куда-то вглубь.
– Вика? – позвал изнутри мужской голос.
– Он пришел, – безапелляционно отозвалась девушка и добавила: – Входите, раздевайтесь.
– Почему вы решили, что я – это я?
– Прямая спина, накачанные ноги – много тренируетесь. А привычка не застегивать верхнюю часть куртки говорит о «пушке».
– Вы всех клиентов так огорошиваете? – спросил я. – Прямо по шерлок-холмсовски?
– Я никого не огорошиваю, я говорю о том, что вижу перед собой.
Да, нынешние секретарши частных детективных контор за словом в карман не лезли. Я прошел в комнату, раздевшись, как мне было велено.
Девушка, к сожалению, удалилась в другую комнату, а я увидел перед собой Стерха.
Это был довольно печальный, как спаниель, уже заметно полнеющий человек с очень мягкими, я бы сказал, вкрадчивыми манерами. Но за всем этим мягким шармом угадывалась железная воля. И он, как я сразу понял по его глазам, очень много повидал. Если бы мне хоть раз дано было выбирать, я бы, возможно, взял его в напарники.
Он указал на кожаное кресло с высокой спинкой. Оно оказалось довольно удобным. Я попрыгал, стараясь получше распробовать его своим задом.
– В последнее время довольно много приходит женщин, – Стерх чуть улыбнулся. – Приходится раскошеливаться на комфорт.
– Окупается?
– Не знаю. – Он вздохнул. – Деньгами занимается Вика, я даже не помню, когда видел какой-то счет.
– Ну, значит, все в порядке. Иначе она бы давно уже высказала свое мнение.
– Вы тоже заметили? – он хмыкнул, как человек, который оказался прав. – Да, она понукает меня, когда дело плохо. Хотя… собственно, она понукает меня все время.
Он с отвращением посмотрел на кипу документов, занявшую половину его стола.
– Не нравится писанина?
– А кому понравится? Это дело о вымогательстве за украденного элитного кота-производителя. Вы когда-нибудь о таком слыхали?
– На то вы и частник. – А потом я не выдержал и добавил: – С удовольствием занялся бы делом о вымогательстве за кота. Велика сумма? – Три тысячи гринов, – хмуро ответил Стерх. Похоже, настроение у него поползло вниз.
– Немало. Коты так дорого стоят?
– Сам не очень понимаю. То ли вымирающая порода, то ли, наоборот, только входит в моду. – Он понял, что мы теряем время. – Так что у вас?
Он закурил. Терпеть не могу людей, которые курят на рабочем месте. Но Стерх курил трубку, и это отчасти примиряло.
– Я ищу Жалымника, – напомнил я. – Мне нужно с ним поговорить.
– Странно, что вы пришли ко мне, – ответил он, – я же, кажется, давал Аркадии его рабочий телефон. – Не повышая голоса, он попросил: – Вика, прелесть моя, принеси папку на Веточку Ветлинскую.
Из соседней комнаты не донеслось ни звука. Но Стерха это не остановило. Он принялся думать.
– Странно, что дело это снова всплыло. И странно, что вы им занимаетесь.
Тут я вспомнил, что должен быть в образе. Я представил, как должен был войти Терминатор в контору частного сыча, но было уже поздно. Поэтому оставалось одно – играть уголовника, который пытается закосить под умного лепилу.
Но, в общем, косить не пришлось. Едва в комнату вошла Вика с тоненьким скоросшивателем в руках, я вспомнил, что Стерх должен знать, откуда я, ведь ему, кажется, звонил Основной. Как удачно, что я не принялся импровизировать. Но до какой же степени я потерял хватку, если не соображаю даже, кто я в настоящую минуту.
Я взял папку.
– Вы давно знаете Розгедина?
– Я пару раз работал на вашу «крышу». Дела интересные, только платят у вас хреново.
Так, значит, агент. Ну что же, тогда многое совсем просто.
– Эту папку я беру с собой.
– Нет.
– Что?
– Вы можете посмотреть ее здесь. И все.
Так, значит, очень хороший агент, с правом голоса.
Я снова сел в кресло и посмотрел. Оказалось, что менты нарыли только половину материала на гибель Веточки. Все, что не касалось экспертных заключений, сделал вот этот хмырь с очень мягкими манерами. Но телефон Жалымника там действительно был. Я запомнил его, воспользовавшись старыми мнемоническими правилами для запоминания телефонных цифр, которыми мне продолбили плешь на учебе и регулярных переподготовках.
Я вернул папку и пожалел, что был, кажется, резок с этим парнем. Но, с другой стороны, получилось даже неплохо. Я теперь знаю, как он говорит с теми, кто приходит его поднанять с той стороны фронта.
– Если не считать телефона, у нас документы не хуже. – Я посмотрел на него, он на меня. – А что можешь сказать на словах?
– Жалымник, я видел его пару раз, был нормальным слесарем. Недалекий, в меру тупой. Но последние ветры сбили его с панталыку. Он решил, что все можно. Для начала, как почти все они, он запил. Потом стал подличать. Потом разбогател, и боюсь, стал подличать еще больше.
– Ну, ты прямо как его родная мать.
– Я случайно поинтересовался полгода назад о нем у нашего общего знакомого. Это не имело никакого отношения к нынешнему делу, но парень был неглуп и многое видел правильно.
– Видел?
– Сейчас он уехал. Кажется, в Канаду. Все, кто что-то действительно умеет, уезжают. Этим… – он помолчал, глядя в окно, – больше никто не верит и не будут верить уже никогда.
– Так. А что значит – разбогател? По каким стандартам разбогател? По твоим, моим или по…
– У него черная, как смоль, «Ауди». Это по любым московским стандартам немало.
Да, пожалуй. Но мне был интересен этот Стерх, и я спросил:
– Ну а что это значит – черная, как смоль, «Ауди»?
– Это значит, что он вступил в банду, или в какую-то братву, или просто влился в некую коммерческую структуру, которая ничего криминального вроде бы и не совершает, но в расчете на будущее платит так, что может взять у человека все – жизнь, имя, свободу. Я ясно излагаю?
– Ты знаешь конкретно или просто домысливаешь?
– Я знаю, как это происходит.
Я подумал, пытаясь представить себе то лицо, которое еще не успел забыть по фотографии, и черную «Ауди».
– Почему такое большое значение ты придаешь цвету его машины?
– Черные машины обычно не гонят сюда, если нет спецзаказа. А если есть спецзаказ, значит, как правило, машину приходится угонять специально, а не покупать у старьевщика. А это дорого, раза в два дороже обычной иномарки в дешевых перегонных конторах.
– Это опять твои домыслы?
– Разумеется.
Он мне так понравился, что я тут же решил: когда меня выгонят или я смогу сам избавиться от хомута Основного, устроиться к нему работать хоть обычным курьером.
– Ты не любишь коммерсантов? У тебя все время сквозит этакое пренебрежение к ним?
Он развел руками.
– Все, что ты тут видишь, – частная коммерческая структура. Но я работаю, леплю свой кусок хлеба. А половина – шарапники. И их я любить не могу. – Он печально улыбнулся и пояснил, если я еще не понял: – Дармоеды.
Я встал и пошел, но у двери остановился. Да, он был интересен, вот только я бы с ним все-таки слишком близко не сходился. И без того слишком много знает.
– Слушай, ты со всеми так откровенен?
– Нет, я вообще не откровенен. Я просто честно отрабатываю тот чек, который в твое ведомство Вика перешлет сегодня еще до обеда.
– Даже так?
Я пошел к вешалке одеваться. Чуда с изумрудными волосами не было. Вероятно, она выписывала чек на имя Шефа.
Он мне очень понравился. Мне давно так никто не нравился. Это меня немного даже стало беспокоить. И особенно понравилось то, что он в конце концов все-таки соврал. Это было так по-человечески, так дилетантски. Хотя сыграно все было очень убедительно.
Если бы он в начале разговора не признался, что даже не смотрит на свои счета, я бы, не исключено, поверил, что он действительно работает только за деньги.
Жить в этом районе, без сомнения, очень приятно. Я поставил свою машину на импровизированную стоянку, устроенную, как всегда бывает в Москве, прямо на газоне, и поднялся на девятый этаж. Лифт был так изрисован сексуальными призывами и лозунгами, что возникало сомнение в нравственности целого дома разом. Но по выходе из лифта никто на меня не бросился, никто не пытался изнасиловать, и я благополучно позвонил в дверь с рифлеными стеклами, отгораживающими от клетки узкий, как лесная тропа, холл, заставленный разным скарбом.
Дверь открыла девушка с изумрудными волосами, очень веселыми глазами и совершенно изумительной формой рук. Она улыбнулась и показала куда-то вглубь.
– Вика? – позвал изнутри мужской голос.
– Он пришел, – безапелляционно отозвалась девушка и добавила: – Входите, раздевайтесь.
– Почему вы решили, что я – это я?
– Прямая спина, накачанные ноги – много тренируетесь. А привычка не застегивать верхнюю часть куртки говорит о «пушке».
– Вы всех клиентов так огорошиваете? – спросил я. – Прямо по шерлок-холмсовски?
– Я никого не огорошиваю, я говорю о том, что вижу перед собой.
Да, нынешние секретарши частных детективных контор за словом в карман не лезли. Я прошел в комнату, раздевшись, как мне было велено.
Девушка, к сожалению, удалилась в другую комнату, а я увидел перед собой Стерха.
Это был довольно печальный, как спаниель, уже заметно полнеющий человек с очень мягкими, я бы сказал, вкрадчивыми манерами. Но за всем этим мягким шармом угадывалась железная воля. И он, как я сразу понял по его глазам, очень много повидал. Если бы мне хоть раз дано было выбирать, я бы, возможно, взял его в напарники.
Он указал на кожаное кресло с высокой спинкой. Оно оказалось довольно удобным. Я попрыгал, стараясь получше распробовать его своим задом.
– В последнее время довольно много приходит женщин, – Стерх чуть улыбнулся. – Приходится раскошеливаться на комфорт.
– Окупается?
– Не знаю. – Он вздохнул. – Деньгами занимается Вика, я даже не помню, когда видел какой-то счет.
– Ну, значит, все в порядке. Иначе она бы давно уже высказала свое мнение.
– Вы тоже заметили? – он хмыкнул, как человек, который оказался прав. – Да, она понукает меня, когда дело плохо. Хотя… собственно, она понукает меня все время.
Он с отвращением посмотрел на кипу документов, занявшую половину его стола.
– Не нравится писанина?
– А кому понравится? Это дело о вымогательстве за украденного элитного кота-производителя. Вы когда-нибудь о таком слыхали?
– На то вы и частник. – А потом я не выдержал и добавил: – С удовольствием занялся бы делом о вымогательстве за кота. Велика сумма? – Три тысячи гринов, – хмуро ответил Стерх. Похоже, настроение у него поползло вниз.
– Немало. Коты так дорого стоят?
– Сам не очень понимаю. То ли вымирающая порода, то ли, наоборот, только входит в моду. – Он понял, что мы теряем время. – Так что у вас?
Он закурил. Терпеть не могу людей, которые курят на рабочем месте. Но Стерх курил трубку, и это отчасти примиряло.
– Я ищу Жалымника, – напомнил я. – Мне нужно с ним поговорить.
– Странно, что вы пришли ко мне, – ответил он, – я же, кажется, давал Аркадии его рабочий телефон. – Не повышая голоса, он попросил: – Вика, прелесть моя, принеси папку на Веточку Ветлинскую.
Из соседней комнаты не донеслось ни звука. Но Стерха это не остановило. Он принялся думать.
– Странно, что дело это снова всплыло. И странно, что вы им занимаетесь.
Тут я вспомнил, что должен быть в образе. Я представил, как должен был войти Терминатор в контору частного сыча, но было уже поздно. Поэтому оставалось одно – играть уголовника, который пытается закосить под умного лепилу.
Но, в общем, косить не пришлось. Едва в комнату вошла Вика с тоненьким скоросшивателем в руках, я вспомнил, что Стерх должен знать, откуда я, ведь ему, кажется, звонил Основной. Как удачно, что я не принялся импровизировать. Но до какой же степени я потерял хватку, если не соображаю даже, кто я в настоящую минуту.
Я взял папку.
– Вы давно знаете Розгедина?
– Я пару раз работал на вашу «крышу». Дела интересные, только платят у вас хреново.
Так, значит, агент. Ну что же, тогда многое совсем просто.
– Эту папку я беру с собой.
– Нет.
– Что?
– Вы можете посмотреть ее здесь. И все.
Так, значит, очень хороший агент, с правом голоса.
Я снова сел в кресло и посмотрел. Оказалось, что менты нарыли только половину материала на гибель Веточки. Все, что не касалось экспертных заключений, сделал вот этот хмырь с очень мягкими манерами. Но телефон Жалымника там действительно был. Я запомнил его, воспользовавшись старыми мнемоническими правилами для запоминания телефонных цифр, которыми мне продолбили плешь на учебе и регулярных переподготовках.
Я вернул папку и пожалел, что был, кажется, резок с этим парнем. Но, с другой стороны, получилось даже неплохо. Я теперь знаю, как он говорит с теми, кто приходит его поднанять с той стороны фронта.
– Если не считать телефона, у нас документы не хуже. – Я посмотрел на него, он на меня. – А что можешь сказать на словах?
– Жалымник, я видел его пару раз, был нормальным слесарем. Недалекий, в меру тупой. Но последние ветры сбили его с панталыку. Он решил, что все можно. Для начала, как почти все они, он запил. Потом стал подличать. Потом разбогател, и боюсь, стал подличать еще больше.
– Ну, ты прямо как его родная мать.
– Я случайно поинтересовался полгода назад о нем у нашего общего знакомого. Это не имело никакого отношения к нынешнему делу, но парень был неглуп и многое видел правильно.
– Видел?
– Сейчас он уехал. Кажется, в Канаду. Все, кто что-то действительно умеет, уезжают. Этим… – он помолчал, глядя в окно, – больше никто не верит и не будут верить уже никогда.
– Так. А что значит – разбогател? По каким стандартам разбогател? По твоим, моим или по…
– У него черная, как смоль, «Ауди». Это по любым московским стандартам немало.
Да, пожалуй. Но мне был интересен этот Стерх, и я спросил:
– Ну а что это значит – черная, как смоль, «Ауди»?
– Это значит, что он вступил в банду, или в какую-то братву, или просто влился в некую коммерческую структуру, которая ничего криминального вроде бы и не совершает, но в расчете на будущее платит так, что может взять у человека все – жизнь, имя, свободу. Я ясно излагаю?
– Ты знаешь конкретно или просто домысливаешь?
– Я знаю, как это происходит.
Я подумал, пытаясь представить себе то лицо, которое еще не успел забыть по фотографии, и черную «Ауди».
– Почему такое большое значение ты придаешь цвету его машины?
– Черные машины обычно не гонят сюда, если нет спецзаказа. А если есть спецзаказ, значит, как правило, машину приходится угонять специально, а не покупать у старьевщика. А это дорого, раза в два дороже обычной иномарки в дешевых перегонных конторах.
– Это опять твои домыслы?
– Разумеется.
Он мне так понравился, что я тут же решил: когда меня выгонят или я смогу сам избавиться от хомута Основного, устроиться к нему работать хоть обычным курьером.
– Ты не любишь коммерсантов? У тебя все время сквозит этакое пренебрежение к ним?
Он развел руками.
– Все, что ты тут видишь, – частная коммерческая структура. Но я работаю, леплю свой кусок хлеба. А половина – шарапники. И их я любить не могу. – Он печально улыбнулся и пояснил, если я еще не понял: – Дармоеды.
Я встал и пошел, но у двери остановился. Да, он был интересен, вот только я бы с ним все-таки слишком близко не сходился. И без того слишком много знает.
– Слушай, ты со всеми так откровенен?
– Нет, я вообще не откровенен. Я просто честно отрабатываю тот чек, который в твое ведомство Вика перешлет сегодня еще до обеда.
– Даже так?
Я пошел к вешалке одеваться. Чуда с изумрудными волосами не было. Вероятно, она выписывала чек на имя Шефа.
Он мне очень понравился. Мне давно так никто не нравился. Это меня немного даже стало беспокоить. И особенно понравилось то, что он в конце концов все-таки соврал. Это было так по-человечески, так дилетантски. Хотя сыграно все было очень убедительно.
Если бы он в начале разговора не признался, что даже не смотрит на свои счета, я бы, не исключено, поверил, что он действительно работает только за деньги.
Глава 6
Из машины я позвонил Жалымнику на работу. Только после тридцатого звонка, когда я решил было, что придется тащиться в этот кооператив собственной персоной и лишний раз светиться перед очень внимательными и ничего не забывающими людьми, кто-то поднял трубку.
Человек этот с усилием осознал, что спрашивают о ком-то, кто у них работал раньше, и хриплым, трубным голосом стал звать приятеля. Наконец появился второй, который умел мыслить в соответствии с задаваемыми вопросами.
Да, Жалымник тут работал, но теперь не работает. Во-первых, уволился по собственному желанию, а во-вторых, какое мне дело? Дело, как я сказал, довольно серьезное, поэтому все-таки хотелось бы узнать, как его разыскать. Тогда, поднатужившись, второй голос ответил, что по телефону таких сведений они дать не могут. Как будто, появившись там, я что-то резко изменю. Ну да ладно.
Я еще спросил, как давно он не работает, голос ответил, что полгода, и положил трубку. Каким бы ни был он способным, но первым класть трубку он научился с детства, и это было необратимо. В большинстве случаев в России вообще можно спрашивать только один раз – как только тебе ответили, тут же бросают трубку, как будто не в силах человеческих ответить на второй вопрос, или каждое слово необходимо оплачивать, или вообще ответы – невыносимая пытка, и каждый ее миг приходится терпеть, стиснув зубы.
Я аккуратно вписал в свою записную бывший рабочий телефон Жалымника, а потом позвонил Шефу. Он был спокоен, то есть с ним можно было даже поговорить. Но я не очень знал, какие вопросы можно задать, а какие пока преждевременны. Но начал со Стерха.
– Шеф, Стерх – это серьезно?
– Не знаю точно, не знаю даже, в каком он сегодня состоянии, но Основной как-то сказал, что тройкой дел, которые он распутал, мог бы гордиться даже наш отдел.
М-да, красноречиво, афористично, как почти все у Основного. И довольно неконкретно. Я еще раз попытался представить себе сидящего за рабочим столом ухмыляющегося, героического Стерха, и у меня не получилось. Получилось, что он все равно должен быть очень грустным.
– А оплачивать его счет ты собираешься?
– Не зная сумму, не могу сказать, что со мной сделают в бухгалтерии, но, по-моему, оплатить придется.
Вот это уже лучше. Так, продолжаем разговор.
– А вообще-то, на него полагаться можно?
– Если он будет уверен, что он работает на законную сторону, если у него не будет сомнений, что его не подставляют, если он будет знать всю операцию или большую ее часть, он вполне может оказать довольно действенную помощь.
– Идем дальше, я звонил на работу к Жалымнику.
– На какую работу?
Я рассказал все, что знал. Шеф изумился, что такая важная информация не нашла отражения в общей папке, которую они переслали мне вечером, а потом вдруг стал чем-то щелкать. Я понял, что он записывает на магнитофон, чтобы потом ввести новые данные в дело. Очень мне это не понравилось. У меня аллергия к некоторым звукам, например, к щелчкам в трубке. Работу автомата Калашникова я переношу не в пример лучше – привык, наверное.
– Хорошо, если у них есть нормальный учет сотрудников, а я думаю, что есть, то очень скоро ты получишь его адрес, – подытожил эту часть разговора мой командир. – Что еще?
И вот тут я сделал ошибку. Я решил поерничать, забыв, что с руководством это возбраняется. Но, как бывает и с лучшими из нас, переоценил себя. Работаю все один да один, вот и захотелось обсудить вполне профессиональные проблемки.
– Шеф, никак не возьму в толк, сколько патронов с собой таскать? Одну коробку или больше?
Он хранил молчание добрых три секунды, для его реакции – равносильно молчаливому осуждению.
– Ты говоришь о револьвере?
Пай-мальчик Шеф всегда очень серьезно относится к оружию. Нет, правда, в этом что-то есть. Другие такие же лопушки-компьютерщики любят поиграть с ним, называют небрежными или жаргонными словечками, а у Шефа этого никогда не было. Он очень серьезно относился к любым «пушкам», и как-то сразу становилось ясно, что он очень хорошо знает, как эти машинки работают.
– Да, о своем…
– Ты взял только один «ствол»?
– Вообще-то…
– И, по-моему, даже не подумал о бронежилете?
Я сдался. Перед лицом такой сокрушительной проницательности я был бессилен.
– Верно.
– Слушай приказ. При первой возможности ты несешься домой… На базу. Подгоняешь вторую кобуру и поддеваешь жилет. Понял?
Ну, со второй кобурой он махнул, мне же не с полком воевать, а… Собственно, я еще не знал, с кем мне воевать. Но теперь жилет придется таскать.
Я не заметил, что молчание длится чуть дольше, чем мог вынести Шеф.
– Не слышу ответа.
– Есть, Шеф.
Но он уже мне не верил.
– Повторить приказ.
Я повторил и закрыл свою коробочку.
Человек этот с усилием осознал, что спрашивают о ком-то, кто у них работал раньше, и хриплым, трубным голосом стал звать приятеля. Наконец появился второй, который умел мыслить в соответствии с задаваемыми вопросами.
Да, Жалымник тут работал, но теперь не работает. Во-первых, уволился по собственному желанию, а во-вторых, какое мне дело? Дело, как я сказал, довольно серьезное, поэтому все-таки хотелось бы узнать, как его разыскать. Тогда, поднатужившись, второй голос ответил, что по телефону таких сведений они дать не могут. Как будто, появившись там, я что-то резко изменю. Ну да ладно.
Я еще спросил, как давно он не работает, голос ответил, что полгода, и положил трубку. Каким бы ни был он способным, но первым класть трубку он научился с детства, и это было необратимо. В большинстве случаев в России вообще можно спрашивать только один раз – как только тебе ответили, тут же бросают трубку, как будто не в силах человеческих ответить на второй вопрос, или каждое слово необходимо оплачивать, или вообще ответы – невыносимая пытка, и каждый ее миг приходится терпеть, стиснув зубы.
Я аккуратно вписал в свою записную бывший рабочий телефон Жалымника, а потом позвонил Шефу. Он был спокоен, то есть с ним можно было даже поговорить. Но я не очень знал, какие вопросы можно задать, а какие пока преждевременны. Но начал со Стерха.
– Шеф, Стерх – это серьезно?
– Не знаю точно, не знаю даже, в каком он сегодня состоянии, но Основной как-то сказал, что тройкой дел, которые он распутал, мог бы гордиться даже наш отдел.
М-да, красноречиво, афористично, как почти все у Основного. И довольно неконкретно. Я еще раз попытался представить себе сидящего за рабочим столом ухмыляющегося, героического Стерха, и у меня не получилось. Получилось, что он все равно должен быть очень грустным.
– А оплачивать его счет ты собираешься?
– Не зная сумму, не могу сказать, что со мной сделают в бухгалтерии, но, по-моему, оплатить придется.
Вот это уже лучше. Так, продолжаем разговор.
– А вообще-то, на него полагаться можно?
– Если он будет уверен, что он работает на законную сторону, если у него не будет сомнений, что его не подставляют, если он будет знать всю операцию или большую ее часть, он вполне может оказать довольно действенную помощь.
– Идем дальше, я звонил на работу к Жалымнику.
– На какую работу?
Я рассказал все, что знал. Шеф изумился, что такая важная информация не нашла отражения в общей папке, которую они переслали мне вечером, а потом вдруг стал чем-то щелкать. Я понял, что он записывает на магнитофон, чтобы потом ввести новые данные в дело. Очень мне это не понравилось. У меня аллергия к некоторым звукам, например, к щелчкам в трубке. Работу автомата Калашникова я переношу не в пример лучше – привык, наверное.
– Хорошо, если у них есть нормальный учет сотрудников, а я думаю, что есть, то очень скоро ты получишь его адрес, – подытожил эту часть разговора мой командир. – Что еще?
И вот тут я сделал ошибку. Я решил поерничать, забыв, что с руководством это возбраняется. Но, как бывает и с лучшими из нас, переоценил себя. Работаю все один да один, вот и захотелось обсудить вполне профессиональные проблемки.
– Шеф, никак не возьму в толк, сколько патронов с собой таскать? Одну коробку или больше?
Он хранил молчание добрых три секунды, для его реакции – равносильно молчаливому осуждению.
– Ты говоришь о револьвере?
Пай-мальчик Шеф всегда очень серьезно относится к оружию. Нет, правда, в этом что-то есть. Другие такие же лопушки-компьютерщики любят поиграть с ним, называют небрежными или жаргонными словечками, а у Шефа этого никогда не было. Он очень серьезно относился к любым «пушкам», и как-то сразу становилось ясно, что он очень хорошо знает, как эти машинки работают.
– Да, о своем…
– Ты взял только один «ствол»?
– Вообще-то…
– И, по-моему, даже не подумал о бронежилете?
Я сдался. Перед лицом такой сокрушительной проницательности я был бессилен.
– Верно.
– Слушай приказ. При первой возможности ты несешься домой… На базу. Подгоняешь вторую кобуру и поддеваешь жилет. Понял?
Ну, со второй кобурой он махнул, мне же не с полком воевать, а… Собственно, я еще не знал, с кем мне воевать. Но теперь жилет придется таскать.
Я не заметил, что молчание длится чуть дольше, чем мог вынести Шеф.
– Не слышу ответа.
– Есть, Шеф.
Но он уже мне не верил.
– Повторить приказ.
Я повторил и закрыл свою коробочку.
Глава 7
Прежде чем я успел открыть дверь машины, пошел снег. Да такой, какого в этом году в Москве еще не было. Хлопья так плотно залепляли ветровое стекло, что «дворник» не мог с ними справиться. Я даже снизил скорость, потому что не хотел сейчас ни с кем разговаривать, особенно с каким-нибудь дураком, который мог врезаться в мою «волжанку».
Мне нужно было подумать. Я думал о том, что успел нарыть. Конечно, по всем статьям получалось немного, но это едва ли не самая распространенная ошибка – посчитать, что информации недостаточно. Я знал дела, в которых такая мелочь, как небрежно высказанное слово, даже не имя или адрес, приводили к молниеносному раскрытию, потому что следователь умел чувствовать скрытую информацию. Скрытую во внешне обычных, непримечательных, очень, казалось бы, скудных сведениях.
И я также знал дела, которые не приводили к успеху только потому, что с самого начала не была продумана тактика их ведения и что-то очень существенное проходило мимо внимания даже очень неплохих сыскарей. Вот это ошибку я боялся совершить на этот раз.
Все как бы просто. Подумаешь чуть иначе, посмотришь на происшедшее под новым ракурсом и найдешь преступника там, где другие не смогли найти даже подозреваемых. Но сколько я ни прокачивал через мозги все, что теперь знал, ничего определенного не получалось. Только вот Аркадия вызывала сомнение, но ее лучше было пока оставить в покое.
Я к тому, что Аркадия могла что-то знать, но не подавала вида, потому что хотела убедиться в своей правоте или, наоборот, в своей неправоте. Но такая дамочка, даже парализованная, вряд ли могла судить о чем-то некомпетентно.
Ничего не придумав, я подъехал к зданию городского ГАИ, которое очень многие знают лично или по популярным телепередачам уголовной хроники, а потом чуток навел на себя марафет. Я надел парик, подклеил усы и сменил куртку. В этом парике и усах я был изображен на удостоверении, которым собирался воспользоваться. Кроме того, по мнению физиономистов, меня трудновато было определить в этом виде, если бы меня встретил кто-то из моих уголовных знакомых. Это было важнее всего, потому что избавляло от объяснений, что делает Терминатор в ментовке.
Хотя я опасался, конечно, не своих дружков, а другую породу сволочей – купленных ментов, способных продать всех и каждого. Ну и, разумеется, имеющих покупателей на такого рода сведения – уголовников, которые по роду занятий держат в голове всю «блатную историю» – кто, где, с кем, что брал, как делили, кто куда потом подался… Вот этого архива я опасался больше всего.
Пока у меня там была довольно чистая история, но если бы я хоть раз промахнулся и на меня пало бы подозрение, моя уголовная карьера очень быстро была бы изменена, и на меня взвалили бы вину даже за то, чего я не делал. И конечно, ни в одном «приличном» обществе мне больше нельзя было представляться Терминатором. А значит, поле моей деятельности и – главное – система методов были бы резко сужены. То есть ценность моя поползла бы по швам.
Остановившись за триста метров от стоянки, выбрался из машины, проверился еще раз на слежку, хотя еще ее не ждал, и прошел в здание. Тут все было, как я оставил в прошлый раз – гулкие коридоры со сложным запахом военной канцелярии, обветренные лица и очень дешевая, облупившаяся краска, которая, как и ругань, лежала тут на всем – на стенах, на потолках, на мебели, даже, кажется, на людях.
В архиве было больше пыли, но потише и не так скучно. Выдавальщиков было двое, пожилая располневшая тетка и старичок, похожий то ли на короеда, то ли на лесовика. Все дело было, конечно, в том, что он не часто брился, и с подбородка и щек его свисали очень светлые от седины длинные, редкие волоски. Дело о наезде на Аркадию Ветлинскую он не приносил очень долго, почти час. Но я знал, что тут не торопятся.
Когда дело передо мной все-таки появилось, мне осталось только посочувствовать себе, потому что ту же информацию, скажем, в Америке, я бы получил, не выходя из машины. Просто по бортовому компьютеру, нажав десяток кнопок. Но я был не в Америке.
Папка выглядело несолидно – тоненькая, серая, уже обросшая какими-то наплывами буро-желтого цвета, словно на нее регулярно мочились мыши.
Должно быть, гаишники с самого начала, как только сообразили, что машина, на которой кто-то врезался в телефонную будку, ворованная, потеряли к делу интерес. А это было очень плохо, очень непрофессионально. Но кто говорит о профессионализме наших «цветных» ребят?
Впрочем, они определили скорость машины перед ударом – около ста пяти километров в час, уже неплохо. Бордюрный камень в том месте был невысок, так что он существенно на положение машины перед ударом не повлиял, а жаль. Потом они определили, что парень, который совершил эту подлость, удрал, по-видимому, посредством другой ворованной машины. Но в этом они уже очень сомневались, потому что допрашивали свидетелей неправильно и неаккуратно. На вид парню было около тридцати, он оказался довольно подвижным, потому что до второй машины, которая ждала его в сотне с небольшим метров дальше по ходу движения, добежал за несколько секунд, как спринтер. Вес, рост, размер шага и прочее в деле отсутствовали, никому не пришло в голову, что это важно. Или не захотели возиться с этим всерьез, потому что свидетели в своих показаниях довольно скоро стали сомневаться. Это и понятно, бегущего человека действительно очень нелегко описать, я и сам в таких случаях терялся.
Была там довольно большая подшивка медицинских заключений. Как мне показалось, сначала медики думали, что с девушкой в будке все кончено, потом стали надеяться. А в больнице поработали уже всерьез. Это было хорошей новостью.
Плохой новостью было то, что у Аркадии была очень сложная сдвижка позвонков в районе торса и она навсегда останется парализованной. Более того, она в самом деле ничего не чувствовала ниже пояса.
Почему-то это резко изменило дело. Прочитав это заявление медиков, я испытал даже что-то вроде легкого потрясения, словно не знал об этом заранее, словно не видел ее уже в кресле-каталке.
Мне нужно было подумать. Я думал о том, что успел нарыть. Конечно, по всем статьям получалось немного, но это едва ли не самая распространенная ошибка – посчитать, что информации недостаточно. Я знал дела, в которых такая мелочь, как небрежно высказанное слово, даже не имя или адрес, приводили к молниеносному раскрытию, потому что следователь умел чувствовать скрытую информацию. Скрытую во внешне обычных, непримечательных, очень, казалось бы, скудных сведениях.
И я также знал дела, которые не приводили к успеху только потому, что с самого начала не была продумана тактика их ведения и что-то очень существенное проходило мимо внимания даже очень неплохих сыскарей. Вот это ошибку я боялся совершить на этот раз.
Все как бы просто. Подумаешь чуть иначе, посмотришь на происшедшее под новым ракурсом и найдешь преступника там, где другие не смогли найти даже подозреваемых. Но сколько я ни прокачивал через мозги все, что теперь знал, ничего определенного не получалось. Только вот Аркадия вызывала сомнение, но ее лучше было пока оставить в покое.
Я к тому, что Аркадия могла что-то знать, но не подавала вида, потому что хотела убедиться в своей правоте или, наоборот, в своей неправоте. Но такая дамочка, даже парализованная, вряд ли могла судить о чем-то некомпетентно.
Ничего не придумав, я подъехал к зданию городского ГАИ, которое очень многие знают лично или по популярным телепередачам уголовной хроники, а потом чуток навел на себя марафет. Я надел парик, подклеил усы и сменил куртку. В этом парике и усах я был изображен на удостоверении, которым собирался воспользоваться. Кроме того, по мнению физиономистов, меня трудновато было определить в этом виде, если бы меня встретил кто-то из моих уголовных знакомых. Это было важнее всего, потому что избавляло от объяснений, что делает Терминатор в ментовке.
Хотя я опасался, конечно, не своих дружков, а другую породу сволочей – купленных ментов, способных продать всех и каждого. Ну и, разумеется, имеющих покупателей на такого рода сведения – уголовников, которые по роду занятий держат в голове всю «блатную историю» – кто, где, с кем, что брал, как делили, кто куда потом подался… Вот этого архива я опасался больше всего.
Пока у меня там была довольно чистая история, но если бы я хоть раз промахнулся и на меня пало бы подозрение, моя уголовная карьера очень быстро была бы изменена, и на меня взвалили бы вину даже за то, чего я не делал. И конечно, ни в одном «приличном» обществе мне больше нельзя было представляться Терминатором. А значит, поле моей деятельности и – главное – система методов были бы резко сужены. То есть ценность моя поползла бы по швам.
Остановившись за триста метров от стоянки, выбрался из машины, проверился еще раз на слежку, хотя еще ее не ждал, и прошел в здание. Тут все было, как я оставил в прошлый раз – гулкие коридоры со сложным запахом военной канцелярии, обветренные лица и очень дешевая, облупившаяся краска, которая, как и ругань, лежала тут на всем – на стенах, на потолках, на мебели, даже, кажется, на людях.
В архиве было больше пыли, но потише и не так скучно. Выдавальщиков было двое, пожилая располневшая тетка и старичок, похожий то ли на короеда, то ли на лесовика. Все дело было, конечно, в том, что он не часто брился, и с подбородка и щек его свисали очень светлые от седины длинные, редкие волоски. Дело о наезде на Аркадию Ветлинскую он не приносил очень долго, почти час. Но я знал, что тут не торопятся.
Когда дело передо мной все-таки появилось, мне осталось только посочувствовать себе, потому что ту же информацию, скажем, в Америке, я бы получил, не выходя из машины. Просто по бортовому компьютеру, нажав десяток кнопок. Но я был не в Америке.
Папка выглядело несолидно – тоненькая, серая, уже обросшая какими-то наплывами буро-желтого цвета, словно на нее регулярно мочились мыши.
Должно быть, гаишники с самого начала, как только сообразили, что машина, на которой кто-то врезался в телефонную будку, ворованная, потеряли к делу интерес. А это было очень плохо, очень непрофессионально. Но кто говорит о профессионализме наших «цветных» ребят?
Впрочем, они определили скорость машины перед ударом – около ста пяти километров в час, уже неплохо. Бордюрный камень в том месте был невысок, так что он существенно на положение машины перед ударом не повлиял, а жаль. Потом они определили, что парень, который совершил эту подлость, удрал, по-видимому, посредством другой ворованной машины. Но в этом они уже очень сомневались, потому что допрашивали свидетелей неправильно и неаккуратно. На вид парню было около тридцати, он оказался довольно подвижным, потому что до второй машины, которая ждала его в сотне с небольшим метров дальше по ходу движения, добежал за несколько секунд, как спринтер. Вес, рост, размер шага и прочее в деле отсутствовали, никому не пришло в голову, что это важно. Или не захотели возиться с этим всерьез, потому что свидетели в своих показаниях довольно скоро стали сомневаться. Это и понятно, бегущего человека действительно очень нелегко описать, я и сам в таких случаях терялся.
Была там довольно большая подшивка медицинских заключений. Как мне показалось, сначала медики думали, что с девушкой в будке все кончено, потом стали надеяться. А в больнице поработали уже всерьез. Это было хорошей новостью.
Плохой новостью было то, что у Аркадии была очень сложная сдвижка позвонков в районе торса и она навсегда останется парализованной. Более того, она в самом деле ничего не чувствовала ниже пояса.
Почему-то это резко изменило дело. Прочитав это заявление медиков, я испытал даже что-то вроде легкого потрясения, словно не знал об этом заранее, словно не видел ее уже в кресле-каталке.