С таким-то, богатством Илья сразу от барина откупился, на волю вышел, дом себе хороший справил, лошадь завел, а вот жениться никак не может. Все та девчонка из памяти не выходит. Сна-покою решился. И бабки Лукерьи перышки не помогают. Не один раз говаривал:
   - Эх, бабка Лукерья, бабка Лукерья! Научила ты, как Синюшкино богатство добыть, а как тоску избыть - не сказала. Видно, сама не знала.
   Маялся-маялся так-то и надумал:
   "Лучше в тот колодец нырнуть, чем такую муку переносить".
   Пошел к Зюзельскому болотцу, а бабкины перышки все же с собой захватил.
   Тогда ягодная пора пришлась. Землянику таскать стали. Только подошел Илья к лесу, навстречу ему девичья артелка. Человек с десяток, с полными корзинками. Одна девчонка на отшибе идет, годов так восемнадцати. Платьишко на ней синее, платок на голове синий. И пригожая - сказать нельзя. Брови дугой, глаза - звездой, губы - малина, руса коса трубчатая через плечо перекинута, а в ней лента синяя. Ну, вылитая та. Одна приметочка разнится: на той баретки синие были, а эта вовсе босиком. Остолбенел Илья. Глядит на девчонку, и она синими-то глазами зырк да зырк и усмехается - зубы кажет. Прочухался маленько Илюха и говорит:
   - Как это я тебя никогда не видал?
   - Вот, - отвечает, - и погляди, коли охота. На это я проста - копейки не возьму.
   - Где, - спрашивает, - ты живешь?
   - Ступай, - говорит, - прямо, повороти направо. Тут будет пень большой. Ты разбегись да треснись башкой. Как искры из глаз посыплются - тут меня и увидишь...
   Ну, зубоскальничает, конечно, как по девичьему обряду ведется. Потом сказалась - чья такая, по которой улице живет и как зовут. Все честь-честью. А сама глазами так и тянет, так и тянет.
   С этой девчонкой Илюха и свою долю нашел. Только не надолго. Она, вишь, из мраморских была. То ее Илюха и не видал раньше-то. Ну, а про мраморских дело известное. Краше тамошних девок по нашему краю нет, а женись на такой овдовеешь. С малых лет около камню бьются - чахотка у них.
   Илюха и сам долго не зажился. Наглотался, может, от этой, да и от той нездоровья-то. А по Зюзельке вскорости большой прииск открыли. Илюха, видишь, не потаил, где богатство взял. Ну, рыться по тем местам стали, да и натакались по Зюзельке на богатимое золото.
   На моих еще памятях тут хорошо добывали. А колодца того так и не нашли. Туман синий, - тот и посейчас на тех местах держится, богатство кажет. Мы ведь что! Сверху поковыряли маленько, копни-ко поглубже... Глубокий, сказывают, тот синюшкин колодец. Страсть глубокий. Еще добытчиков ждет.
   СЕРЕБРЯНОЕ КОПЫТЦЕ
   Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя. Семьи у Коковани не осталось, он и придумал взять в дети сиротку. Спросил у соседей, - не знают ли кого, а соседи и говорят:
   - Недавно на Глинке осиротела семья Григория Потопаева. Старших-то девчонок приказчик велел в барскую рукодельню взять, а одну девчоночку по шестому году никому не надо. Вот ты и возьми ее.
   - Несподручно мне с девчонкой-то. Парнишечко бы лучше. Обучил бы его своему делу, пособника бы ростить стал. А с девчонкой как? Чему я ее учить-то стану?
   Потом подумал-подумал и говорит:
   - Знавал я Григорья да и жену его тоже. Оба веселые да ловкие были. Если девчоночка по родителям пойдет, не тоскливо с ней в избе будет. Возьму ее.
   Только пойдет ли? Соседи объясняют:
   - Плохое житье у нее. Приказчик избу Григорьеву отдал какому-то горюну и велел за это сиротку кормить, пока не подрастет. А у того своя семья больше десятка. Сами не досыта едят. Вот хозяйка и взъедается на сиротку, попрекает ее куском-то. Та хоть маленькая, а понимает. Обидно ей. Как не пойдет от такого житья! Да и уговоришь, поди-ка.
   - И то правда, - отвечает Кокованя, - уговорю как-нибудь.
   В праздничный день и пришел он к тем людям, у кого сиротка жила. Видит, полна изба народу, больших и маленьких. На голбчике, у печки, девчоночка сидит, а рядом с ней кошка бурая. Девчоночка маленькая, и кошка маленькая и до того худая да ободранная, что редко кто такую в избу пустит. Девчоночка эту кошку гладит, а она до того звонко мурлычет, что по всей избе слышно. Поглядел Кокованя на девчоночку и спрашивает:
   - Это у вас григорьева-то подаренка?
   Хозяйка отвечает:
   - Она самая. Мало одной-то, так еще кошку драную где-то подобрала. Отогнать не можем. Всех моих ребят перецарапала, да еще корми ее!
   Кокованя и говорит:
   - Неласковые, видно, твои ребята. У ней вон мурлычет.
   Потом и спрашивает у сиротки:
   - Ну, как, подаренушка, пойдешь ко мне жить?
   Девчоночка удивилась:
   - Ты, дедо, как узнал, что меня Даренкой зовут?
   - Да так, - отвечает, - само вышло. Не думал, не гадал, нечаянно попал.
   - Ты хоть кто? - спрашивает девчоночка.
   - Я, - говорит, - вроде охотника. Летом пески промываю, золото добываю, а зимой по лесам за козлом бегаю да все увидеть не могу.
   - Застрелишь его?
   - Нет, - отвечает Кокованя. - Простых козлов стреляю, а этого не стану. Мне посмотреть охота, в котором месте он правой передней ножкой топнет.
   - Тебе на что это?
   - А вот пойдешь ко мне жить, так все и расскажу, - ответил Кокованя.
   Девчоночке любопытно стало про козла-то узнать. И то видит - старик веселый да ласковый. Она и говорит:
   - Пойду. Только ты эту кошку Муренку тоже возьми. Гляди, какая хорошая.
   - Про это, - отвечает Кокованя, - что и говорить. Такую звонкую кошку не взять - дураком остаться. Вместо балалайки она у нас в избе будет.
   Хозяйка слышит их разговор. Рада-радехонька, что Кокованя сиротку к себе зовет. Стала скорей Даренкины пожитки собирать. Боится, как бы старик не передумал.
   Кошка будто тоже понимает весь разговор. Трется у ног-то да мурлычет:
   - Пр-равильно придумал. Пр-равильно.
   Вот и повел Кокованя сиротку к себе жить. Сам большой да бородатый, а она махонькая и носишко пуговкой. Идут по улице, и кошчонка ободранная за ними попрыгивает.
   Так и стали жить вместе дед Кокованя, сиротка Даренка да кошка Муренка.
   Жили-поживали, добра много не наживали, а на житье не плакались, и у всякого дело было. Кокованя с утра на работу уходил. Даречка в избе прибирала, похлебку да кашу варила, а кошка Муренка на охоту ходила - мышей ловила. К вечеру соберутся, и весело им.
   Старик был мастер сказки сказывать, Даренка любила те сказки слушать, а кошка Муренка лежит да мурлычет:
   - Пр-равильно говорит. Пр-равильно.
   Только после всякой сказки Даренка напомнит:
   - Дедо, про козла-то скажи. Какой он?
   Кокованя отговаривался сперва, потом и рассказал:
   - Тот козел особенный. У него на правой передней ноге серебряное копытце. В каком месте топнет этим копытцем - там и появится дорогой камень. Раз топнет - один камень, два топнет - два камня, а где ножкой бить станет там груда дорогих камней.
   Сказал это, да и не рад стал. С той поры у Дарении только и разговору, что об этом козле.
   - Дедо, а он большой?
   Рассказал ей Кокованя, что ростом козел не выше стола, ножки тоненькие, головка легонькая. А Даренка опять спрашивает:
   - Дедо, а рожки у него есть?
   - Рожки-то, - отвечает, - у него отменные. У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток.
   - Дедо, а он кого ест?
   - Никого, - отвечает, - не ест. Травой да листом кормится. Ну, сено тоже зимой в стожках подъедает.
   - Дедо, а шерстка у него какая?
   - Летом, - отвечает, - буренькая, как вот у Муренки нашей, а зимой серенькая.
   - Дедо, а он душной?
   Кокованя даже рассердился:
   - Какой же душной! Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет.
   Стал осенью Кокованя в лес собираться. Надо было ему поглядеть, в которой стороне козлов больше пасется. Даренка и давай проситься:
   - Возьми меня, дедо, с собой. Может, я хоть сдалека того козлика увижу. Кокованя и объясняет ей:
   - Сдалека-то его не разглядишь. У всех козлов осенью рожки есть. Не разберешь, сколько на них веток. Зимой вот - дело другое. Простые козлы безрогие ходят, а этот, Серебряное копытце, всегда с рожками, хоть летом, хоть зимой. Тогда его сдалека признать можно.
   Этим и отговорился. Осталась Даренка дома, а Кокованя в лес ушел. Дней через пять воротился Кокованя домой, рассказывает Даренке:
   - Ныне в Полдневской стороне много козлов пасется. Туда и пойду зимой.
   -А как же,-спрашивает Даренка, - зимой-то в лесу ночевать станешь?
   - Там, - отвечает, - у меня зимний балаган у покосных ложков поставлен. Хороший балаган, с очагом, с окошечком. Хорошо там.
   Даренка опять спрашивает:
   - Серебряное копытце в той же стороне пасется?
   - Кто его знает. Может, и он там. Даренка тут и давай проситься:
   - Возьми меня, дедо, с собой. Я в балагане сидеть буду. Может, Серебряное копытце близко подойдет, - я и погляжу.
   Старик сперва руками замахал:
   - Что ты! Что ты! Статочное ли дело зимой по лесу маленькой девчонке ходить! На лыжах ведь надо, а ты не умеешь. Угрузнешь в снегу-то. Как я с тобой буду? Замерзнешь еще!
   Только Даренка никак не отстает:
   - Возьми, дедо! На лыжах-то я маленько умею.
   Кокованя отговаривал-отговаривал, потом и подумал про себя:
   "Сводить разве? Раз побывает, в другой не запросится".
   Вот он и говорит:
   - Ладно, возьму. Только, чур, в лесу не реветь и домой до времени не проситься.
   Как зима в полную силу вошла, стали они в лес собираться. Уложил Кокованя на ручные санки сухарей два мешка, припас охотничий и другое, что ему надо. Даренка тоже узелок себе навязала. Лоскуточков взяла кукле платье шить, ниток клубок, иголку да еще веревку.
   "Нельзя ли, - думает, - этой веревкой Серебряное копытце поймать?"
   Жаль Даренке кошку свою оставлять, да что поделаешь. Гладит кошку-то на прощанье, разговаривает с ней:
   - Мы, Муренка, с дедом в лес пойдем, а ты дома сиди, мышей лови. Как увидим Серебряное копытце, так и воротимся. Я тебе тогда все расскажу.
   Кошка лукаво посматривает, а сама мурлычет:
   - Пр-равильно придумала. Пр-равильно.
   Пошли Кокованя с Даренкой. Все соседи дивуются:
   - Из ума выжился старик! Такую маленькую девчонку в лес зимой повел!
   Как стали Кокованя с Даренкой из заводу выходить, слышат - собачонки что-то сильно забеспокоились. Такой лай да визг подняли, будто зверя на улицах увидали. Оглянулись, - а это Муренка серединой улицы бежит, от собак отбивается. Муренка к той поре поправилась. Большая да здоровая стала. Собачонки к ней и подступиться не смеют.
   Хотела Даренка кошку поймать да домой унести, только где тебе! Добежала Муренка до лесу, да и на сосну. Пойди поймай!
   Покричала Даренка, не могла кошку приманить. Что делать? Пошли дальше. Глядят, - Муренка стороной бежит. Так и до балагана добралась. Вот и стало их в балагане трое.
   Даренка хвалится:
   - Веселее так-то.
   Кокованя поддакивает:
   - Известно, веселее.
   А кошка Муренка свернулась клубочком у печки в звонко мурлычет:
   - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.
   Козлов в ту зиму много было. Это простых-то. Кокованя каждый день то одного, то двух к балагану притаскивал. Шкурок у них накопилось, козлиного мяса насолили - на ручных санках не увезти. Надо бы в завод за лошадью сходить, да как Даренку с кошкой в лесу оставить! А Даренка попривыкла в лесу-то. Сама говорит старику:
   - Дедо, сходил бы ты в завод за лошадью. Надо ведь солонину домой перевезти.
   Кокованя даже удивился:
   - Какая ты у меня разумница, Дарья Григорьевна. Как большая рассудила. Только забоишься, поди, одна-то.
   - Чего, - отвечает, - бояться. Балаган у нас крепкий, волкам не добиться. И Муренка со мной. Не забоюсь. А ты поскорее ворочайся все-таки!
   Ушел Кокованя. Осталась Даренка с Муренкой. Днем-то привычно было без Коковани сидеть, пока он козлов выслеживал... Как темнеть стало, запобаивалась. Только глядит - Муренка лежит спокойнехонько. Даренка и повеселела. Села к окошечку, смотрит в сторону покосных ложков и видит - по лесу какой-то комочек катится. Как ближе подкатился, разглядела, - это козел бежит. Ножки тоненькие, головка легонькая, а на рожках по пяти веточек.
   Выбежала Даренка поглядеть, а никого нет. Воротилась, да и говорит:
   - Видно, задремала я. Мне и показалось.
   Муренка мурлычет:
   - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.
   Легла Даренка рядом с кошкой, да и уснула до утра. Другой день прошел. Не воротился Кокованя. Скучненько стало Даренке, а не плачет. Гладит Муренку да приговаривает:
   - Не скучай, Муренушка! Завтра дедо непременно придет.
   Муренка свою песенку поет:
   - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.
   Посидела опять Даренушка у окошка, полюбовалась на звезды. Хотела спать ложиться, вдруг по стенке топоток прошел. Испугалась Даренка, а топоток по другой стене, потом по той, где окошечко, потом где дверка, а там и сверху запостукивало. Не громко, будто кто легонький да быстрый ходит. Даренка и думает:
   "Не козел ли тот вчерашний прибежал?" И до того ей захотелось поглядеть, что и страх не держит.
   Отворила дверку, глядит, а козел - тут, вовсе близко. Правую переднюю ножку поднял - вот топнет, а на ней серебряное копытце блестит, и рожки у козла о пяти ветках. Даренка не знает, что ей делать, да и манит его как домашнего:
   - Ме-ка! Ме-ка!
   Козел на это как рассмеялся. Повернулся и побежал.
   Пришла Даренушка в балаган, рассказывает Муренке:
   - Поглядела я на Серебряное копытце. И рожки видела, и копытце видела. Не видела только, как тот козлик ножкой дорогие камни выбивает. Другой раз, видно, покажет.
   Муренка, знай, свою песенку поет:
   - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.
   Третий день прошел, а все Коковани нет. Вовсе затуманилась Даренка. Слезки запокапывали. Хотела с Муренкой поговорить, а ее нету. Тут вовсе испугалась Даренушка, из балагана выбежала кошку искать.
   Ночь месячная, светлая, далеко видно. Глядит Даренка - кошка близко на покосном ложке сидит, а перед ней козел. Стоит, ножку поднял, а на ней серебряное копытце блестит.
   Муренка головой покачивает, и козел тоже. Будто разговаривают. Потом стали по покосным ложкам бегать. Бежит-бежит козел, остановится и давай копытцем бить. Муренка подбежит, козел дальше отскочит и опять копытцем бьет. Долго они так-то по покосным ложкам бегали. Не видно их стало. Потом опять к самому балагану воротились.
   Тут вспрыгнул козел на крышу и давай по ней серебряным копытцем бить. Как искры, из-под ножки-то камешки посыпались. Красные, голубые, зеленые, бирюзовые - всякие.
   К этой поре как раз Кокованя и вернулся. Узнать своего балагана не может. Весь он как ворох дорогих камней стал. Так и горит-переливается разными огнями. Наверху козел стоит - и все бьет да бьет серебряным копытцем, а камни сыплются да сыплются. Вдруг Муренка скок туда-же. Встала рядом с козлом, громко мяукнула, и ни Муренки, ни Серебряного копытца не стало.
   Кокованя сразу полшапки камней нагреб, да Даренка запросила:
   - Не тронь, дедо! Завтра днем еще на это поглядим.
   Кокованя и послушался. Только к утру-то снег большой выпал. Все камни и засыпало. Перегребали потом снег-то, да ничего не нашли. Ну, им и того хватило, сколько Кокованя в шапку нагреб.
   Все бы хорошо, да Муренки жалко. Больше ее так и не видали, да и Серебряное копытце тоже не показался. Потешил раз, - и будет.
   А по тем покосным ложкам, где козел скакал, люди камешки находить стали. Зелененькие больше. Хризолитами называются. Видали?
   ЕРМАКОВЫ ЛЕБЕДИ
   Так, говоришь, из донских казаков Ермак был? Приплыл в наши края и сразу в сибирскую сторону дорогу нашел? Куда никто из наших не бывал, туда он со всем войском по рекам проплыл?
   Ловко бы так-то! Сел на Каме, попотел на веслах, да и выбрался на Туру, а там гуляй по сибирским рекам, куда тебе любо. По Иртышу-то вон, сказывают, до самого Китаю плыви - не тряхнет!
   На словах-то вовсе легко, а попробуй на деле - не то запоешь! До первого разводья доплыл, тут тебе и спотычка. Столбов не поставлено и на воде не написано: то ли тут протока, то ли старица подошла, то ли другая река выпала. Вот и гадай, - направо плыть али налево правиться? У куличков береговых, небось, не спросишь и по солнышку не смекнешь, потому - у всякой реки свои петли да загибы и никак их не угадаешь.
   Нет, друг, не думай, что по воде дорожка гладкая. На деле по незнакомой реке плыть похитрее будет, чем по самому дикому лесу пробираться. Главная причина - приметок нет, да и не сам идешь, а река тебя ведет. Коли ты вперед ее пути не узнал, так только себя и других намаешь, а можешь и вовсе с головами загубить.
   Это по нынешним временам так-то, а в ермакову пору и того мудренее было. Тогда, поди-ко, не то что в Сибири, а и по нашим местам ни единого русского человека не жило. Из здешних рек одну Каму знали да Чусовую маленько, а про Туру да Иртыш слыхом не слыхали. Вот и рассуди, как при таком положении заезжий человек пути-дороги по рекам разберет. Листов-то, на коих всяка речка-горочка обозначены, тогда и в помине не было, и вожака не найдешь, потому - никто из наших в той стороне не бывал.
   Нет, брат, зряшный твой разговор выходит! Чусовские старики об этом складнее сказывают.
   Так будто дело-то было.
   Когда еще по нашим местам ни одного города, ни одного завода либо села русского не было, у Строгановых на Чусовой реке сельцо было поставлено. Сельцо малое, а городом называлось, потому - крепко было огорожено. Канавы кругом, вал земляной, а по валу тын из высоких бревен-стояков. С двух сторон ворота надежные поставлены, да еще башни срублены. На случай, чтоб оттуда стрелять либо камнями бросать, а то и кипятком поливать, коли кто непрошеный ломиться станет. И ратные люди в этом Чусовском городке жили. Ну, и крестьяне тоже.
   В том числе был Тимофей Аленин. По доброй воле он туда пришел али ссылкой попал - это сказать не умею, только жил семейно. И было у него, ровно в сказке, три сына, только дурака ни одного. Все ребята ладные да разумные, а младший Васютка из всех на отличку. И лицом пригож, и речами боек, и силенкой не по годам вышел.
   Хоть говорится, что атаманами люди не родятся, а все-таки смолоду угадать можно, кому потом кашу варить, кому передом ходить. Своей-то ровней этот Васютка с малых лет верховодил, а любимая забава у него была в развед ходить.
   У ворот-то, дескать, стоять - не много увидишь, вот он и сбил из своих ровесников ватажку копейщиков, с саженными, значит, палками. Караульным при воротах, конечно, сказано было, чтобы одних мальцов без большого за городской тын не выпускать, только этот Васютка нашел дорогу. Он что придумал? Подойдет к тыну с веревкой; прислонит свою палку-копье к стене, захлестнет верхушку столба петлей, взлепится по узлам веревки на тын, перекинет первым делом свое копье на другую сторону, спустится туда же сам и палкой петлю снимет, да и покрикивает:
   - Ну, кто так же?
   Кому из ребят это сделать не под силу, того сейчас же из игры долой.
   - Нам таких копейщиков со слабиной не надо!
   За такую игру Васютке да и другим ребятам не раз доставалось от больших, да только ребятам все неймется. Нет-нет - и утянутся за городской тын. Вот раз убрались в лес далеконько, да и потеряли друг дружку из виду. Кто побоязливее, те сразу крик подняли и живо сбежались. Одного Васютки нет. Что делать? Хотели сперва домой бежать, да постыдились: как мы своего вожака оставим.
   Стоят, значит, у какой-то речки да кричат, сколько голосу есть. Потом насмелились, вверх по речке пошли, а сами, знай, свистят да ухают. А с Васюткой такой случай вышел. Он по этой же речке вверх далеко зашел. Вдруг слышит - шум какой-то. Васютка хотел поворотиться, да спохватился:
   - Так-то меня скорее услышат.
   Он и прижался в кустах. Сидит, слушает. Шум близко, а понять не может, кто шумит. Васютка тогда взмостился потихоньку на сосну, огляделся и увидел... Выше-то речка надвое расходится. Островок тут пришелся. Островок высоконький, полой водой его не зальет. Поближе к воде таловый куст, а из него лебедь шею вытянул, да и шипит по-гусиному, вроде как сердится. По речке, прямо к тому месту, медведь шлепает. Мокрехонек весь. Башкой мотает, а сам рычит, огрызается. На него другой лебедь налетает, крыльями бьет, клювом с налету долбит. Лебедь, кояечно, птица большая. Крылья распахнет, так шире сажени. Понимай, какая в них сила! И ноготок на носу, хоть красный, а не из клюквы. Долбанет им, так медведь завизжит, завертится, как собака. Ну, все-таки где же лебедю с медведем сладить? Изловчился Мишка, загреб лебедя лапами, и только перья по речке поплыли. Туг другой лебедь с гнезда снялся и тоже на медведя налетел. Только медведь и этому голову свернул и поволок на бережок, а сам ревет, будто жалуется, - вот как меня лебеди отделали! И лапой по глазам трет.
   Вытащил убитого лебедя на травку береговую, почавкал маленько, да не до того, видно, ему. Нет-нет и начнет возить лапой под глазами. Потом что-то насторожился, уши поднял и морду вытянул. Постоял так-то, затряс башкой.
   - Фу ты, пакость какая!
   Забросал лебедя сушняком, прихлопнул ворох лапой, да в лес. Только сучья затрещали.
   Как стихло, Васютка слез с дерева и пошел ко гнезду, - что там? Оказались лебединые яйца. Они на гусиные походят, только много больше и позеленее кажутся. Пощупал рукой, - они вовсе теплые, нисколько не остудились. Васютке жалко лебедей-то, он и подумал:
   - А что если эти яички под баушкину гусишку подсунуть? Выведутся, поди-ко? Как бы только их в целости донести да не остудить?
   Вытряхнул из своего мешка хлеб, надрал сухого моху, набил им мешок да туда и пристроил три яичка. Больше-то взять побоялся, как бы не разбить. И то подумал, - много-то взять, баушка скорее заметит.
   Устроил все, да и пошел вниз по реке. Про то и не подумал, что заблудился. Знает, что речка к Чусовой выведет. Подошел маленько, слышит ребята кричат да свистят! Тут Васютка и догадался, почему медведь убежал.
   Известно, зверь и ухом, и носом дальше нашего чует, и человечьего голосу не любит. Услышал, видно, ребят-то, да и убежал.
   Откликнулся Васютка на ребячьи голоса. Скоро все сошлись, и Васютка рассказал ребятам, что с ним случилось. Ребята как услышали про медведя, так и заоглядывались, - вдруг выскочит, - поскорей зашагали к дому. В другой раз Васютка настыдил бы за это своих копейщиков, а тут не до того ему. Об одном забота - как бы в сохранности свою ношу донести. У Васютки матери в живых давно не было. Всем хозяйством правила баушка Ульяна. Старуха строгая, поблажки внучатам не давала, да и на отца частенько поварчивала.
   Первым делом на Васютку накинулась: где шатался? Ну, он отговорился:
   - За мохом в лес ходил. Угол у конюшенки законопатить. Помнишь, сама тяте говорила, да он все забывает. Я вот и притащил полный мешок. Только мокрый мох-то, подсушить его надо на печке.
   И сейчас же на печь залез.
   Баушка еще поворчала маленько, спросила - с кем ходил да почему не сказался, потом и наказывает:
   - Ты потоньше расстели. По всей печке!
   Васютке того и надо. Забился подальше на печь, вытащил лебединые яички, завернул их в тряпки, положил на самое теплое место, а мох по всей печке раструсил.
   Как темно стало, шапку зимнюю надел, взял яички и полез к гусишке, которая на гнезде сидела. Та, понятно, беспокоится, клюет Васютку в голову, в руки, а он свое делает. Вытащил из гнезда три гусиных яйца и подложил лебединые. Гусишка и на другой день беспокоилась, перекатывала лапами яйца, а все ж таки чужие не выбросила. Баушка подходила поглядеть, да тоже не разглядела, подивилась только:
   - Какие-то ноне яйца неровные. Которые больше, которые меньше! К чему бы это?
   Васютка знай помалкивает, а чтоб улики не было, он вытащенные из гнезда яйца за городской тын выбросил.
   Так оно и прошло незаметно. В одном не сошлось: гусиные яйца еще ничемничего, а лебедята уж проклюнулись, запопискивали. Баушка Ульяна всполошилась:
   - Что за штука? До времени гусята вылупились! Беспременно это к мору либо к войне!
   Гусь этих своих новых детей к себе не подпускает, и гусишка, как виноватая, ходит, а все ж таки лебедят не бросила. Зато Васютка больше всех старается. Прямо не отходит, поит их, кормит вовремя. Баушка, на что строгая, и та похвалила Васютку перед старшими братьями.
   - Вы, лбы, учились бы у малого, как баушке пособлять! Гляди-ко, вон он и моху притащил и за гусятами ходит, а вы что? Из чашки ложкой - только и есть вашей работы!
   Братья знали, в чем штука, посмеиваются:
   - Осенью, баушка, по-другому не заговори!
   Баушка пуще того сердится, ухватом грозится, - уходи, значит, а не то попадет.
   К осени, и верно, обозначилось, что у Алениных лебеди растут. Соседки подсмеиваются над баушкой Ульяной: не доглядела, вырастила лебедей, а куда их, коли колоть за грех считалось. Баушка - старуха нравная, ей неохота свою оплошку на людях показать, она и говорит:
   - Нарочно так сделала. Принес внучонок лебединые яйца, вот и захотела узнать, улетят лебеди али нет, если гусишка их выведет.
   На Васютку все ж таки косо запоглядывала:
   - Вон ты какой! Еще от земли невысоко поднялся, а какие штуки вытворять придумал!
   У Васютки свое горе. Два-то лебеденка стали каждый день драться. Прямо насмерть бьются, и не подходи - сшибут, не заметят. А третий лебеденок в драку никогда не ввязывается, в сторонке ходит.
   Кто-то из больших и объяснил Васютке:
   - Это, беспременно, лебедка, а те, видно, лебеди. Пока один другого совсем не отгонит, всегда у них драка будет. Как бы насмерть друг дружку не забили!
   Баушка, на эту драку глядючи, вовсе взъедаться на Васютку стала, а он и так сам не свой, не придумает, как быть? Кончилось все-таки тем, что один лебеденок с реки не вернулся. Остались двое, - и драки не стало.