Бэгли Десмонд. Золотой киль

   – А вы мне доверяете?
   – Не слишком.
   – Вот и я вам так же.
   Я снова обратился к Курце:
   – Графиня проведет телефонные переговоры во-о-н из того телефона-автомата на углу и в моем присутствии.
   – Хватит обзывать меня графиней, – огрызнулась Франческа.
   Я пропустил ее слова мимо ушей и сосредоточил все свое внимание на Курце.
   – Так вот, слушай, мы должны знать, где это место. Если не скажешь ты, то, уверен, скажет Уокер, но мне бы хотелось услышать это от тебя.
   Он довольно долго обдумывал мои слова и наконец сказал:
   – Ладно, когда-нибудь ты отспоришь свой путь на небеса! Место находится в сорока милях к северу от Рапалло, между Варци и Тассаро. – Он пустился в подробные объяснения, и Морезе заметил:
   – Прямо в центре гор.
   – Как думаешь, – спросил я, – может, направить грузовики прямо туда?
   Франческа предложила свой вариант:
   – Я скажу им, чтобы ждали в Варци. Они понадобятся нам только на вторую ночь. Мы сможем сами подъехать в Варци и оттуда направить дальше.
   – Хорошо, давай звонить.
   Я проводил Франческу до угла и стоял рядом, пока она давала инструкции, – не дай Бог, сболтнет что-нибудь лишнее. Ничего себе, компания неразлучных друзей!
   Мы вернулись к столу, и я сообщил:
   – Дело сделано. Можем отправляться хоть сейчас.
   Мы закончили завтрак и встали из-за стола. Франческа предупредила:
   – Только не через главный вход. Наблюдатели Торлони уже могли вернуться. Они не должны видеть, что мы выходим из кафе. Идите за мной.
   Мы вышли через боковую дверь во двор, где нас ждал автомобиль с прицепленным домиком на колесах типа Эколь.
   – У нас недельный запас продуктов, – сообщила Франческа, – может, пригодится.
   – Не пригодится, – сказал я мрачно. – Если мы не добудем груз к завтрашнему вечеру, он нам вообще не достанется – по нашим следам идет Меткаф.
   Я оглядел всю компанию и моментально принял решение.
   – Каждый из нас вполне сойдет за англичанина, кроме вас, Морезе, вы совсем не похожи на англосакса. Поедете в прицепе, и не высовывайтесь, пожалуйста.
   Он нахмурился и посмотрел на Франческу.
   – Садись в прицеп, Пьеро, делай, как говорит мистер Халлоран, – сказала она и повернулась ко мне. – Пьеро получает указания только от меня и больше ни от кого, мистер Халлоран. Надеюсь, вы запомните это на будущее.
   Я пожал плечами и сказал:
   – Ладно, поехали.
   Курце сел за баранку, потому что он был единственный среди нас, кто знал дорогу. Уокер тоже сел впереди, мы с Франческой – сзади. Все в основном молчали; Курце вел машину очень осторожно, так как не успел приноровиться к громоздкому прицепу, да и автомобиль оказался с правосторонним управлением.
   Мы выехали из Рапалло и вскоре уже поднимались в горы – Лигурийские Апеннины. Суровый каменистый край с бедной растительностью. Редкие очаги сельского хозяйства составляли виноградники и оливковые рощи, вид которых вызывал не радость, а скорее сострадание.
   За час мы доехали до Варци, свернули с шоссе и затряслись по каменистой проселочной дороге. Дождя не было уже несколько дней, и пыль висела клубами.
   Немного погодя Курце стал притормаживать, а у поворота почти совсем остановился.
   – Здесь мы обстреляли грузовики, – сказал он.
   Миновав поворот, мы выехали на прямую пустынную дорогу. Курце остановил машину, и Уокер вышел. Через пятнадцать лет он вернулся сюда. Он дошел до большого камня справа от дороги, обернулся и посмотрел вниз. Я догадался, что это тот самый камень, за которым он когда-то стоял, посылая пулю за пулей в водителя штабной машины.
   Я подумал о страшной кровавой драме, разыгравшейся на этом месте, и, окинув взглядом заросшие склоны гор, представил себе бегущих пленников, спасающихся от преследователей, которые расстреливали их в упор, и резко скомандовал:
   – Нечего здесь делать, поехали.
   Курце завел машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперед.
   – Теперь недалеко, – сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.
   Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить – отсюда шла еще одна дорога, настолько неезженная, что ее и разглядеть было трудно.
   – Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, – сказал он. – Что теперь?
   Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затекшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.
   – Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю – никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.
   Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:
   – С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы. Помните, мы – чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.

* * *

   День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти все время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.
   Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что ее можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряженная двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя свое плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.
   Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за все время нашего пребывания там не было.
   В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.
   – Нам надо поужинать как можно раньше, – сказал я. – Когда стемнеет, отправимся к шахте.
   – На ужин будут консервы, – ответила она, – их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И еще термосы с кофе.
   – Вы хорошо распорядились моими деньгами, – сказал я.
   Она проигнорировала эти слова.
   – Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?
   – Если вы пойдете со мной, – сказал я. – Не мешает немного прогуляться.
   Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.
   – Хорошо, – согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.
   По дороге я завел разговор:
   – Во время войны вы ведь были совсем крошкой?
   – Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. – Она обвела рукой окрестные скалы. – В эти горы.
   – Такая жизнь мало подходит для девочки.
   Она подумала над моими словами.
   – Вначале было весело. Каждый ребенок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…
   – Когда же кончилось веселье?
   На ее лице появилось выражение глубокой печали.
   – Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…
   – И вы работали в лазарете?
   – Да, я ухаживала и за Уокером, когда он прибыл к нам из лагеря военнопленных. Вы об этом знали?
   Я вспомнил, как Уокер рассказывал мне о маленькой, но очень серьезной девочке, которая хотела, чтобы он поскорее выздоровел и опять пошел убивать немцев.
   – Да, он говорил.
   Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:
   – А пригодна она для питья?
   – Вскипятим, и все будет в порядке, – ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. – Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.
   Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность – результат партизанского воспитания. Если бы я один пошел за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.
   Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:
   – А Курце был хоть раз ранен?
   – Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.
   Я предложил ей сигарету и дал прикурить.
   – Хорошо воевал?
   – Все хорошо воевали, – сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. – Но Курце, похоже, нравилось это занятие. Он убил много немцев… и итальянцев.
   – Каких итальянцев? – живо спросил я. Мне вспомнился рассказ Уокера.
   – Фашистов, – ответила она. – Тех, что остались верны Муссолини в период республики Сало^[11]. В этих горах шла гражданская война. Вы знали об этом? Может, слышали?
   – Нет, – признался я. – Я вообще очень мало знаю об Италии.
   Мы посидели немного молча.
   – Значит, Курце был убийцей?
   – Он был хорошим солдатом. Он прирожденный вожак.
   Я сменил тему.
   – А как погиб Альберто?
   – Он сорвался со скалы, когда немцы устроили облаву в секторе Умберто. Говорили, что Курце пошел спасать его, но не успел.
   – Хм, я слышал приблизительно то же самое. А отчего умерли Харрисон и Паркер?
   Она сдвинула брови.
   – Харрисон и Паркер? Ах да, они воевали в иностранном легионе. Они погибли в бою. Только в разное время.
   – А Донато Ринальди? Как он погиб?
   – Его нашли мертвым около лагеря, с разбитой головой. Он лежал у подножия скалы, и все решили, что он сорвался во время подъема. Загадочная история.
   – А зачем он полез туда? Он что, увлекался альпинизмом?
   – Не думаю, но он был молод, а молодые люди и не такие глупости совершают.
   Я улыбнулся, подумав про себя – не только молодые совершают глупости, и бросил в ручей камешек.
   – Напоминает известную песенку про десять негритят: «И их осталось двое…» Почему же уехал Уокер?
   Она внимательно посмотрела на меня:
   – Вы что, считаете, они не сами погибли? Кто-то из лагеря убил их?
   Я пожал плечами.
   – Я не утверждаю этого, но кое-кому их смерть была выгодна. Судите сами, шесть человек прячут золото, и вскоре четверо из них погибают один за другим. – Я бросил в воду еще один камешек. – Кому это могло быть выгодно? Уокеру и Курце. А почему уехал Уокер?
   – Не знаю. Он уехал неожиданно. Помню, отцу он сказал, что хочет прорваться к союзникам. Они тогда уже были близко.
   – А когда Уокер уходил, Курце был в лагере?
   Она долго вспоминала.
   – Не знаю. Не могу вспомнить.
   – Сам Уокер говорит, что сбежал, потому что боялся Курце. Он и сейчас его боится, и по той же причине. Наш Кобус действительно бывает страшен, иногда.
   Франческа медленно заговорила:
   – Альберто там, на скале… Курце мог…
   – …столкнуть его? Да, мог. Еще Уокер говорил, что Паркеру стреляли в затылок. По всем свидетельствам, включая ваше, Курце – прирожденный убийца. Все сходится.
   – Я всегда считала Курце вспыльчивым человеком, но…
   – Вы сомневаетесь? Тогда почему он вам так не нравится, Франческа?
   Она бросила окурок в воду и смотрела, как он плывет по течению.
   – Просто недоразумение, которое случается между мужчиной и женщиной. Он был… слишком настойчив.
   – Когда это произошло?
   – Три года назад. Сразу после моего замужества.
   Я колебался. Мне так хотелось расспросить ее об этом замужестве, но она резко встала.
   – Пора набирать воду.
   На обратном пути я сказал:
   – Похоже, мне надо быть готовым к нападению Курце – он, возможно, опасен. Вам лучше рассказать эту историю Пьеро, чтобы и он был начеку.
   Она остановилась.
   – Я думала, Курце ваш друг. Считала, что вы на его стороне…
   – Я ни на чьей стороне. Но не могу допустить убийства.
   Остаток пути мы прошли молча. До самой темноты Франческа хлопотала на кухне. Как только стемнело, все занялись приготовлениями. Погрузили в багажник кирки и лопаты, несколько фонарей. Пьеро достал герметичную лампу Тиллея и полгаллона керосина – в туннеле такая лампа будет полезнее фонарей. Из прицепа он выкатил еще и тачку, сказав:
   – Думаю, пригодится для уборки камней – не стоит оставлять их у входа.
   Мне понравилась его предусмотрительность, я-то об этом не подумал.
   Курце с профессиональным видом осмотрел кирки, но не нашел к чему придраться. По мне, кирка и есть кирка, а заступ – все равно лопата, но я допускаю, что даже в таком деле могут быть большие специалисты.
   Помогая Пьеро укладывать в багажник тачку, я наступил на камень, нога подвернулась, и я всем телом рухнул на Курце.
   – Прости, – пробормотал я.
   – Нечего извиняться, лучше смотри под ноги, – проворчал он.
   Нам удалось засунуть тачку в багажник, хотя после этого крышка не закрывалась. Тут я тихо сказал Курце:
   – Я бы хотел поговорить с тобой… вон там.
   Мы отошли немного от остальных, где нас прикрыла сгустившаяся темнота.
   – Ну, что? – спросил Курце.
   Я похлопал по твердому предмету, выпиравшему из-под куртки на его груди, и сказал:
   – Похоже, у тебя здесь оружие.
   – Оружие, – сказал он.
   – В кого собираешься стрелять?
   – В любого, кто станет между мной и золотом.
   – Слушай внимательно, – твердо сказал я, – ты ни в кого стрелять не будешь, потому что отдашь оружие мне. Если не согласен, можешь один откапывать свое золото. Я приехал в Италию не для того, чтобы кого-то убивать. Я не убийца.
   – Малыш, – сказал Курце, – если тебе так нужен этот пистолет, то попробуй отнять его у меня.
   – Ты, конечно, можешь загнать нас в шахту под дулом пистолета. Но в темноте легко схлопотать камнем по башке, стоит только зазеваться – скорее всего я буду одним из тех, кто позаботится об этом. А когда ты, угрожая оружием, получишь золото, тебе останется только куковать рядом с ним. Без помощи друзей Франчески ты не сможешь перевезти его на побережье, а без меня – вывезти из Италии.
   Я загонял его в угол. Этот прием я использовал с момента нашего отплытия из Южной Африки в тех случаях, когда он начинал взбрыкивать, и всегда успешно. Курце опять проиграл и понял это.
   – А откуда ты знаешь, что в этих Богом проклятых горах не засели партизаны графини, готовые наброситься на нас, как только мы откроем туннель?
   – Да оттуда, что им неизвестно, где мы находимся, – ответил я. – Единственное место, которое знают водители, – Варци. Им дано указание прибыть туда. Да и не станут они нападать: графиня – наша заложница.
   Он заколебался, и я сказал:
   – Все, давай сюда пистолет.
   Курце неторопливо сунул руку за пазуху и вытащил пистолет.
   Тьма мешала разглядеть выражение его глаз, но нетрудно было догадаться, что сейчас они полны ненависти. Он держал пистолет, направив дуло в мою сторону, и, я уверен, боролся с искушением выстрелить в меня. Потом вдруг расслабился и положил пистолет в мою открытую ладонь.
   – Ох и посчитаюсь же я с тобой, когда все кончится, – с угрозой сказал он.
   Я промолчал и взглянул на оружие. Это был немецкий пистолет люгер, точно такой же я оставил в Южной Африке. Я направил пистолет в его сторону и сказал:
   – А теперь стой спокойно, я обыщу тебя.
   Он проклинал меня, но не дергался, пока я охлопывал его карманы. И точно, в одном из карманов были запасные обоймы. Я вынул обойму из пистолета, проверил, не осталось ли в нем патрона. Оказалось – остался.
   – У Морезе наверняка есть оружие, – сказал Курце.
   – Сейчас проверим. Я заговорю с ним, а ты стой за его спиной и готовься схватить, если понадобится.
   Мы вернулись в лагерь, и я подозвал Франческу с Пьеро. Когда они подошли, Курце незаметно пристроился за спиной итальянца. Я обратился к Франческе:
   – У Пьеро есть оружие?
   От удивления она вздрогнула.
   – Не знаю. – И повернулась к Морезе. – У тебя есть оружие, Пьеро?
   Он помешкал в растерянности, потом кивнул. Я поднял на него ствол пистолета.
   – Давай вынимай… только медленно.
   Он смотрел не отрываясь на дуло пистолета, брови его от гнева сошлись в одну линию, но он привык подчиняться приказам и медленно вынул пистолет из плечевой кобуры.
   – Впервые ты исполняешь мой приказ. Отдай пистолет Франческе.
   Он выполнил и этот приказ, тогда я отвел люгер и забрал у Франчески пистолет. Это была армейская беретта, вероятно, память о партизанских днях. Я вынул обойму, проверил ствол и положил его в другой карман. Курце передал мне две запасные обоймы, найденные в карманах Пьеро.
   Я спросил Уокера:
   – Оружие есть?
   Он отрицательно покачал головой.
   – Иди сюда, посмотрим. – Мне не хотелось рисковать.
   Оружия у Уокера не было. Тогда я велел обыскать машину, не припрятано ли там какой-нибудь игрушки. И повернулся к Франческе:
   – А вы случайно не вооружились чем-нибудь?
   Она скрестила руки на груди.
   – Собираетесь и меня обыскивать?
   – Нет, вам поверю на слово.
   Она успокоилась.
   – У меня нет оружия, – тихо сказала она.
   Я обратился ко всем:
   – А теперь слушайте. Я забрал пистолеты у Курце и Морезе. В руках у меня патроны. – Двумя сильными бросками я метнул обоймы в темноту, и слышно было, как они стукнулись о скалу. – Если нам суждено передраться, то только голыми руками. Убитых не будет, слышите?
   Я достал из карманов оружие и вернул его владельцам.
   – Держите, пригодятся забивать гвозди.
   Они с неохотой забрали свои пистолеты, и вид у них при этом был весьма нелюбезный. А я сказал:
   – Мы потеряли уйму времени из-за вашей глупости. Машина готова?
   – Можем ехать, – ответил Уокер.
   Когда стали усаживаться в машину, Франческа сказала мне:
   – Я рада, что вы сделали это. Я правда не знала, что у Пьеро есть оружие.
   – Я тоже не знал, что Курце вооружен, хотя должен был догадаться… зная о его подвигах.
   – Как вам удалось забрать у него пистолет? – полюбопытствовала она.
   – Психологический этюд, – загадочно ответил я. – Ему ведь важнее заполучить золото, чем убить меня. Но как только золото окажется в его руках, ситуация может измениться.
   – Вам нужно быть очень осторожным, – сказала Франческа.
   – Приятно знать, что о тебе беспокоятся, – усмехнулся я. – Пошли в машину.

* * *

   Мы ехали с выключенными фарами, и Курце очень медленно вел машину по заросшей дороге. Я даже слышал, как шуршит высокая трава. Сразу за поворотом, уже не опасаясь, что нас могут увидеть из деревни, Курце включил фары и набрал скорость. Никто не разговаривал. Курце и Морезе злились на меня, злилась и Франческа, не простившая моего насмешливого тона. Уокера переполняло возбуждение, но ему приходилось сдерживаться, чтобы не раздражать остальных. Я молчал, потому что говорить было не о чем.
   Вскоре мы подъехали к шахте, и фары высветили развалины строений – обветшалые остатки промышленного предприятия. Нет более тяжкого зрелища, чем вид опустевших заводских помещений и брошенных станков. Впрочем, осталось там не так уж много. Должно быть, после закрытия шахты крестьяне со всей округи, подобно саранче, делали набеги и растаскивали все мало-мальски ценное. То, что осталось, не стоило и десяти лир, а вывезти весь этот хлам отсюда обошлось бы в сотни тысяч.
   Курце остановил машину, и мы вышли.
   – А что здесь добывали? – спросил Пьеро.
   – Свинец, – ответил Курце. – Шахту давно закрыли, чуть ли не в тысяча девятьсот восьмом году…
   – В то время как раз открыли большие залежи в Сардинии, – сказал Пьеро. – Оттуда руду вывозили морем в Специю на переплавку, а это легче, чем отсюда по железной дороге.
   – Так где твой туннель? – спросил я.
   Курце указал направление.
   – Вон там. Их здесь всего пять.
   – Разверни машину так, чтобы фары освещали вход.
   Курце снова сел за баранку и подогнал машину поближе. Лучи света высветили пещеру, в глубине которой и находился заваленный вход в туннель. Завал производил такое впечатление, что и за месяц его не раскопать даже с помощью саперного полка.
   Курце высунулся из окна машины.
   – Я тут на совесть поработал, – самодовольно заметил он.
   – Ты уверен, что мы управимся за одну ночь?
   – Запросто, – ответил он.
   Положившись на его слова, в конце концов ведь взрывником был он, я пошел помогать Пьеро и Уокеру выгружать инструменты, а Курце отправился осматривать завал. С этого момента командование перешло к Курце, и я не мешал – ведь он специалист. Он отдавал четкие приказания, и мы все беспрекословно выполняли их.
   Курце сообщил нам:
   – Раскапывать все не придется. Взрывчатку я закладывал так, чтобы с одной стороны завал был не толще десяти футов.
   – Десять футов – это звучит… – возразил я.
   – Да ничего подобного, – ответил он с презрением к моему невежеству, – здесь же не монолитная скала, а рыхлая порода. – Он отвернулся и, махнув в сторону, сказал: – За тем зданием найдете несколько бревен, которые я приготовил три года назад. Вы с Морезе отправляйтесь за ними. Мы с Уокером начнем копать.
   – А мне что делать? – спросила Франческа.
   – Можете нагружать тачку породой, которую мы будем выкапывать. Потом отвозите в сторону и разбрасывайте так, чтобы выглядело естественно. Морезе прав – мы не должны оставлять здесь груды камней.
   Захватив фонарики, мы с Пьеро пошли искать бревна и нашли их там, где указал Курце. Я представил себе, как Курце, приезжая сюда каждые три-четыре года, мучился над проблемой, решить которую ему так и не удалось. Вероятно, он не раз прокручивал варианты раскопок и тратил часы на подбор бревен, подходящих для осуществления работы, которую, возможно, ему никогда не придется делать. Не удивительно, что он такой вспыльчивый.
   Около часа мы потратили на переноску всех бревен, за это время Курце с Уокером прошли три фута завала. Темпы были хорошими, я бы даже сказал, более чем хорошими. Курце предупредил, что дальше работа пойдет медленнее, так как придется останавливаться и укреплять кровлю, а на это уйдет время.
   Проход, который они пробивали в завале, был невелик – пять футов в высоту и два в ширину – как раз впору, чтобы пролез один человек. Потом Курце взялся сортировать бревна для крепежных работ, а мы с Пьеро помогали Франческе разбрасывать породу.
   Курце оказался прав. Крепежные работы отнимали много времени, но были необходимы. Если бы верх завала рухнул, пришлось бы начинать все сначала, да и пострадать кто-нибудь мог.
   Взошла луна, при ее свете стало легче разбрасывать породу, поэтому фары выключили, а Курце работал при свете лампы. Он никому не уступал место в завале, поэтому Уокер, Пьеро и я по очереди помогали ему, выволакивая из прохода камни. Еще через три часа проход с прочной кровлей прорезал завал уже на шесть футов, и тут мы решили, что пора сделать перерыв и подкрепиться.
   Пьеро рассказал, что он чувствовал, когда я отбирал у него пистолет.
   – Разозлился я страшно в тот момент. Не очень-то приятно, когда в тебя «пушкой» тычут!
   – Пистолет был не заряжен.
   – Да я понял и от этого еще больше разозлился. – Совершенно неожиданно Пьеро засмеялся. – Но теперь я думаю, что ты это здорово проделал. Без стрельбы как-то лучше.
   Мы в это время стояли в стороне от завала, и я спросил:
   – Франческа рассказала про Курце?
   – Да. Я никогда об этом не думал. Помню, тогда, во время войны, я удивился, узнав, что Донато Ринальди нашли мертвым. Но мне и в голову не пришло, что кто-то мог его убить. Мы же все были друзьями.
   Золото разрушает дружеские связи, подумал я, но мой слабый итальянский помешал мне выразить эту мысль. Вместо этого я спросил:
   – Ты был там, скажи, мог Курце убить тех четверых?
   – Харрисона он не мог убить, я сам видел, как тот погиб. В него стрелял немец, которого я пристрелил. Но остальных – Паркера, Корсо и Ринальди – Курце, пожалуй, мог убить. Он был таким человеком, который ни о чем другом не думал.
   – Убить он мог, но убивал ли? – спросил я.
   Пьеро пожал плечами:
   – Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.
   Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…

* * *

   Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии – едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.
   Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.
   Я сказал Пьеро:
   – Странная женщина…
   – Любой ребенок, выросший среди повстанцев, будет странным. У нее трудная жизнь.
   Я осторожно спросил:
   – Кажется, она несчастлива в браке?
   Морезе сплюнул:
   – Эстреноли – дегенерат.
   – Зачем же она вышла за него?
   – Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчету – так многие думают. Но на самом деле это не так.
   – Как тебя понимать?
   Он взял предложенную мной сигарету.
   – Знаешь, как коммунисты обошлись с ее отцом?
   – Она говорила мне что-то.
   – Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. – Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. – Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он все еще ходит по улицам.