Страница:
Вернувшись на верфь, я рассказал об этом Франческе.
– Торлони прислал в Рапалло подкрепление, – сообщила она.
Новость мне не понравилась.
– И большое?
– Еще троих, теперь их восемь. Видимо, он хочет набрать здесь столько людей, чтобы хватило для слежки за каждым из нас, на случай, если мы разделимся. А ведь им еще спать иногда надо.
– А где Меткаф?
– Пока в Генуе. Утром его судно спустили на воду.
– Спасибо, Франческа, вы действуете великолепно.
– Буду рада, когда все это кончится, – сказала она мрачно. – Лучше бы я не влезала в это дело.
– Мороз по коже?
– Не понимаю, что вы этим хотите сказать, но боюсь, здесь скоро станет слишком жарко.
– Мне и самому все это не по душе, – честно признался я. – Но события развиваются, и их уже нельзя остановить. У вас, итальянцев, есть поговорка: что будет, то будет.
Она вздохнула:
– Да, в таких делах, если начал, иди до конца.
Вот, наконец, и она поняла, что ввязалась совсем не в ту игру. В этой игре ставки так высоки, что игроки не остановятся даже перед убийством: наши противники – наверняка, а возможно, и Курце…
Работа по выплавке киля шла полным ходом. Курце и Пьеро потели у раскаленных печей, в ярких вспышках света они напоминали двух бесноватых.
Курце сдвинул очки и спросил:
– Сколько у нас запасных прокладок?
– А в чем дело?
– В том, что они долго не выдерживают. Четыре плавки, и сгорают. Нам может не хватить прокладок.
– Пойду проверю, – сказал я. И пошел считать с карандашом и бумагой. Закончив расчеты, я пересчитал прокладки и вернулся к Курце. – Нельзя ли проводить пять плавок на одной прокладке?
Курце заворчал:
– Можно, но работать придется аккуратнее, а значит, медленнее. Хватит ли времени?
– Если прокладки кончатся до завершения работы, то время уже не будет иметь значения – так и так погорим. Надо уложиться. Сколько выйдет за день, если на каждой прокладке делать по пять плавок?
Он задумался, потом сказал:
– Двенадцать плавок в час, не больше.
Я снова пошел считать. Если взять девять тысяч фунтов золота, получится четыре с половиной тысячи плавок, из которых Курце провел пятьсот. Двенадцать плавок в час – значит триста сорок рабочих часов, по двенадцать часов в день – то есть двадцать восемь дней. Нет, это слишком долго, и я начал сначала. Триста сорок часов работы по шестнадцать часов в день – двадцать один день. А сможет ли он работать по шестнадцать часов? Я проклинал свою разодранную спину, которая выбила меня из колеи, но рисковать не имел права: если мне станет хуже, наш замысел вообще не осуществится. Ведь кто-то должен управлять яхтой, а на Уокера я теперь положиться не мог, его молчаливость и скрытность все больше бросались в глаза…
Я опять пошел к Курце, двигаясь до неестественности прямо, так как спина горела адским пламенем.
– Тебе придется увеличить свой рабочий день. Срок истекает.
– Если б мог, то работал бы по двадцать четыре часа в сутки! Но вряд ли получится. Буду работать, пока не рухну.
Я стал думать – нет ли другого выхода. Наблюдая за работой Курце и Пьеро, вскоре я сообразил, как можно ускорить весь процесс.
На следующее утро я взялся руководить ими. Курце я велел только заливать расплавленное золото в форму. Пьеро будет плавить золото и передавать Курце. Печки довольно легкие, поэтому я поставил стол так, что они свободно могли передвигаться вдоль него. Уокер успел напилить много золота, поэтому я оторвал его от верстака. Он будет забирать печку у Курце, менять прокладку, закладывать кусок золота и передавать Пьеро печь, готовую для плавки. На себя я взял обязанность чистить прокладки для повторного использования – это я мог делать сидя.
Надо было всего-навсего решить задачу на время и выстроить технологический ряд. Теперь до конца дня мы делали по шестнадцать плавок в час и расходовали гораздо меньше прокладок.
Так проходили дни. Мы начали работать по шестнадцать часов в сутки, но не выдержали, и постепенно наши дневные темпы снизились, несмотря на увеличение часовой выработки. Работа возле полыхающих жаром печей была каторжной, мы все теряли в весе и не могли утолить постоянную жажду.
Когда дневная производительность упала до ста пятидесяти плавок, а оставалось еще две тысячи, я начал беспокоиться всерьез. Мне нужны были три недели, чтобы доплыть до Танжера, а выходило так, что их у меня не будет. Стала очевидна необходимость срочных мер.
Вечером, когда мы собрались за ужином после рабочего дня, я объявил:
– Послушайте, мы все здорово устали. Нам нужно передохнуть. Завтра у нас будет выходной день, и мы ничего не будем делать – только отдыхать!
Я решил испробовать и такую возможность: пожертвовав одним днем, выиграть потом на повышении производительности. Но Курце тупо возразил:
– Нет, будем работать! Мы не можем попусту тратить время.
Надежный человек Курце, но умом не блещет!
– Скажи, ведь до сих пор я принимал правильные решения?
Нехотя он признал это.
– Мы сможем сделать больше, если отдохнем, – сказал я. – Обещаю тебе.
Он поворчал еще немного, но спорить не стал – так устал, что сил на борьбу не осталось. Остальные согласились без особого энтузиазма, и мы разошлись спать с мыслью о завтрашнем выходном.
– Чем занимаются наши враги?
– Продолжают наблюдение.
– Подкрепление есть?
Она покачала головой.
– Нет, их по-прежнему восемь человек. Дежурят по очереди.
– Пора им размяться. Мы разделимся и погоняем их по городу или даже за городом. А то они совсем обленились в последнее время. – Я взглянул на Курце. – Связываться с ними не надо – к открытому столкновению мы еще не готовы, и чем позже это произойдет, тем лучше для нас. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из нас выпал из игры, если такое случится – нам кранты. Все оставшееся время мы потратим на изготовление киля, надо успеть к намеченному сроку.
Предупредил и Уокера:
– А ты воздержись от выпивки. Тебя будут соблазнять, а ты не поддавайся. Помни о том, что я сказал тебе в Танжере.
Он молча кивнул и уставился в тарелку. В последнее время меня беспокоила его замкнутость, хотел бы я знать, что у него на уме! Франческе я сказал:
– А вам, думаю, пора пригласить ювелира для оценки драгоценностей.
– Сегодня встречусь с ним, – ответила она, – и, возможно, сумею договориться на завтра.
– Хорошо, но его визит должен пройти незамеченным. Если наблюдатели Торлони узнают, что здесь драгоценности, мы их не удержим.
– Пальмерини доставит его сюда незаметно, в грузовике.
– Отлично. – Я встал из-за стола и потянулся. – А теперь – путаем следы. Все расходятся в разные стороны. Пьеро, вам с Франческой лучше выйти отсюда последними, пока можно, надо держать их в неведении о нашем союзе. Но если мы все уйдем, то кто обеспечит безопасность верфи?
– Десять наших людей проведут здесь весь день, – сказала Франческа.
– Что ж, великолепно, пусть только не привлекают к себе внимание.
Предстоящий выход в город радовал меня. Спина вроде заживала, лицо больше не напоминало поле боя. Настроение было приподнятое, потому что впереди целый выходной день. Должно быть, Курце чувствовал это еще острее, подумал я. Ведь он не покидал верфь Пальмерини с того дня, как приплыл на яхте, а я за это время уже не один раз выходил в город.
Ближе к полудню я отправился в яхт-клуб, решив немного выпить. В баре стоял непривычный шум, источником которого, как я сразу определил, была группа полупьяных людей, спорящих о чем-то в глубине комнаты. Большинство членов клуба подчеркнуто не обращали внимания на столь вызывающее поведение. Заказывая официанту виски, я спросил:
– По какому поводу торжество?
– Что вы, синьор, какое торжество, просто пьяные бездельники.
Я поинтересовался, почему секретарь не прикажет вывести их из клуба.
Официант беспомощно пожал плечами:
– Что поделаешь, синьор, есть люди, для которых правила не существуют, а здесь как раз такой человек.
Я прекратил расспросы, в конце концов не мое дело учить итальянцев, как вести себя в клубе, в котором я всего-навсего гость.
Но свой бокал я понес в соседнюю комнату и уселся почитывать роман. Книга была интересной, жаль, что мне никогда не удавалось дочитать ее, а хотелось наконец узнать, как выпутается герой из такого трудного положения, в которое его поставил автор. Но я не одолел и шести страниц, как подошел официант и сообщил, что меня хочет видеть дама. Выйдя в фойе, я нашел там Франческу.
– Что вы здесь делаете? – рассердился я.
– Торлони в Рапалло, – ответила она.
Я не успел ничего сказать, потому что из-за угла появился секретарь клуба, который увидел нас.
– Нам лучше пройти внутрь, здесь мы выглядим слишком подозрительно.
Секретарь уже спешил к нам со словами:
– О, мадам, мы так давно не имели чести видеть вас у себя.
Я был членом клуба, правда, только почетным, поэтому спросил:
– Надеюсь, я могу пригласить мадам в клуб?
Вид у секретаря почему-то стал испуганным, и говорил он как-то нервно:
– Да-да, конечно… Мадам нет необходимости расписываться в книге.
Провожая Франческу в комнату, я пытался разобраться, что же так могло взволновать секретаря, но мысли мои были заняты другим, и я забыл о нем.
Усадив Франческу, я спросил, что она будет пить. Она выбрала кампари и тут же затараторила:
– Торлони привез с собой еще людей.
– Остыньте, – сказал я и заказал официанту кампари. Когда он отошел от стола, я спросил: – А что известно о Меткафе?
– Фэамайл вышел из Генуи, но где он сейчас – неизвестно.
– А Торлони?
– Час назад он заказал себе номер в гостинице на пьяцца Кавур.
Невероятно, но именно час назад я был там. Я даже мог его видеть!
– Говорите, он приехал не один?
– С ним восемь человек.
Дело плохо. Видимо, готовится нападение. Восемь и восемь – уже шестнадцать, да еще сам Торлони и, возможно, Меткаф, Крупке, марокканец, может быть, в экипаже есть и другие… Больше двадцати человек!
– Надо действовать быстро. Многое придется организовать по-другому. Поэтому я пришла сюда сама, некого было послать, – сказала Франческа.
– Сколько у нас людей?
– Двадцать пять, потом подойдут еще. Пока я не могу точно сказать. – Она была настроена решительно.
Не так уж плохо, перевес все еще на нашей стороне. Интересно, почему Торлони собрал столько людей? Скорее всего, он пронюхал о наших союзниках – партизанах, значит, такого преимущества, как момент неожиданности, мы лишились.
Официант принес бокал кампари, и, пока я с ним расплачивался, Франческа, отвернувшись, смотрела в окно на стоянку яхт. Когда официант ушел, она спросила:
– Что там за судно?
– Которое?
Она указала на моторную яхту, которую я рассматривал в свой прошлый визит сюда.
– А, эта! Наверняка плавучий бордель какого-нибудь толстосума.
В голосе ее появилось напряжение.
– А называется?
Я порылся в памяти.
– Э-э… кажется, «Калабрия».
Она так сжимала подлокотники кресла, что у нее побелели пальцы.
– Яхта Эдуардо, – тихо произнесла она.
– Кто такой Эдуардо?
– Мой муж.
Тут все стало понятно. Вот почему у секретаря было испуганное лицо. Неприлично иностранцу приглашать даму, когда ее муж где-то поблизости, а может, и в соседней комнате. Ситуация показалась мне смешной.
– Наверняка он и есть тот парень, который поднял шум в баре.
– Я должна уйти, – сказала Франческа. – Не хочу сталкиваться с ним. – Она отодвинула свой бокал и взялась за сумочку.
– Вы могли бы допить. В первый раз я вас угощаю. По-моему, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы из-за него отказываться от такого чудесного вина.
Франческа успокоилась и подняла бокал.
– Эдуардо вообще ничего не заслуживает, – решительно заявила она. – Ну ладно, буду современной и допью вино, но все равно мне пора уходить.
И все-таки мы столкнулись с ним. Только Эстреноли – судя по тому, что я слышал о нем, – мог встать так театрально в дверях, повернувшись в сторону нашего столика, и обратиться к Франческе.
– О… моя любимая жена, – воскликнул он, – не ожидал увидеть тебя здесь, в цивилизованном обществе! Я думал, ты спиваешься под заборами.
Перед нами стоял коренастый раскрасневшийся от выпитого мужчина с красивым лицом, которое портили налитые кровью глаза и безвольный рот. Тонкие усики уродливо топорщились над его верхней губой. На меня он не обращал ни малейшего внимания.
Франческа застыла, глядя прямо перед собой и сжав губы, и даже головы не повернула, когда он тяжело плюхнулся в кресло рядом с ней.
– Вас никто не приглашал, синьор, – сказал я.
С коротким смехом он повернулся и смерил меня надменным взглядом. А потом снова обратился к Франческе:
– Вижу, итальянские подонки тебя уже не устраивают, тебе подавай в любовники иностранцев.
Я вытянул ногу и, зацепившись за перекладину кресла, в котором он сидел, сильно толкнул. Кресло выскользнуло из-под него, он кувырнулся на пол, растянувшись во весь рост. Я подошел к нему:
– Я же сказал: вас не приглашали.
Он смотрел на меня снизу – лицо его багровело от злости – и медленно поднимался.
– Я выкину тебя из страны в двадцать четыре часа, – вдруг пронзительно закричал он. – Ты знаешь, кто я?!
Жалко было упустить такую возможность.
– Мусор, который плавает на поверхности, – невозмутимо ответил я и тут же добавил: – Эстреноли, убирайся в Рим, Лигурия – не самое безопасное для тебя место.
– Что ты хочешь этим сказать, – насторожился он, – ты угрожаешь мне?
– В радиусе одной мили найдется, я думаю, по меньшей мере человек пятьдесят, готовых драться между собой за честь перерезать тебе глотку, – сказал я. – Слушай меня внимательно: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из Лигурии. Позже я не дам и старой лиры за твою жизнь.
Я повернулся к Франческе:
– Уйдем отсюда. Здесь дурно пахнет.
Она подхватила сумочку и пошла со мной к выходу, гордо миновав остолбеневшего от растерянности Эстреноли. Я успел услышать приглушенный гул зала – посетители обсуждали происшедшее, многие посмеивались над Эстреноли.
Полагаю, многим хотелось бы сделать то же самое, но боялись связываться – он слыл слишком влиятельным человеком. Я не сожалел о своем поступке, во мне клокотала ярость.
Насмешек Эстреноли вынести не мог. Он догнал нас в фойе. Я почувствовал его руку у себя на плече и повернул голову.
– Убери руку, – холодно сказал я.
Он был почти невменяем от злости.
– Не знаю, кто ты, но британский посол узнает о тебе.
– Мое имя Халлоран, и убери свою поганую руку.
Вместо этого он сжал мне плечо и вынудил меня повернуться к нему лицом.
Это было уже слишком. Я ткнул прямыми пальцами в его дряблый живот – задохнувшись, он согнулся пополам. Тогда я ударил его. Все, что накопилось во мне из-за неудач последней недели, я вложил в этот удар; я бил Меткафа и Торлони, всех головорезов, слетевшихся сюда подобно стервятникам. Эстреноли упал как подкошенный и остался лежать бесформенной грудой, изо рта стекала струйка крови.
В момент, когда я его ударил, спину резанула жестокая боль.
– Господи, спина! – простонал я и повернулся к Франческе. Но ее не было, а передо мной стоял Меткаф!
– Какой удар! – восхищенно воскликнул он. – Ты, наверно, сломал ему челюсть. Я слышал, как она хрустнула. Ты никогда не подумывал о профессиональном боксе?
Я был слишком потрясен и промолчал, но тут же вспомнил о Франческе и стал озираться по сторонам. Она появилась из-за спины Меткафа.
– Не поминал ли этот тип британского посла? – Меткаф осмотрел фойе.
К счастью, в фойе было безлюдно, никто ничего не видел. Взгляд Меткафа задержался на ближайшей двери, которая оказалась входом в мужской туалет. Он хмыкнул.
– Не перенести ли нам останки в соседнюю комнату?
Вдвоем мы перетащили Эстреноли в туалетную комнату и втиснули в одну из кабин. Выпрямившись, Меткаф сказал:
– Если эта пташка в хороших отношениях с британским послом, то поднимется черт знает какой шум. Кто он такой?
Я назвал имя, и Меткаф присвистнул.
– Высоко ты замахнулся! Даже мне доводилось слышать это имя. За что ты врезал ему?
– Личные мотивы, – ответил я.
– Из-за женщины?
– Из-за его жены.
Меткаф застонал:
– Ну, брат, ты попал в переплет. Влип здорово – тебя вытащат из Италии за уши не позже чем через двенадцать часов.
Он поскреб за ухом.
– А может, и нет, попытаюсь как-нибудь уладить это дело. Стой здесь и никого не пускай в эту кабину. Я скажу твоей подружке, чтобы не уходила, вернусь я через две минуты.
Я уперся в стену и попытался хоть что-то понять, но поведение Меткафа не поддавалось объяснению. Спину жгло как в аду, и рука, которой я вмазал Эстреноли, ныла. Похоже, я здорово все запутал. Столько раз предупреждал Курце, чтобы не лез на рожон, а сам сорвался и к тому же по уши завяз с Меткафом.
Меткаф сдержал слово и вернулся через две минуты. С ним пришел итальянец, толстый коротышка с плохо выбритым лицом, одетый в яркий костюм.
Меткаф представил его:
– Мой друг, Гвидо Торлони. Гвидо, это Питер Халлоран.
По взгляду Торлони я понял, что он не ожидал увидеть меня.
– Понимаешь, Хал влип, – сказал Меткаф. – Разбил правительственную челюсть.
Потом он отвел Торлони в сторону, и они тихо разговаривали. Я наблюдал за Торлони и думал о том, что ситуация все больше осложняется.
Подошел Меткаф:
– Не волнуйся, Гвидо сможет уладить это дело. Он все может уладить.
– Даже с Эстреноли? – спросил я недоверчиво.
– Даже с Эстреноли. Гвидо – мистер Главный Улаживатель в здешних местах. Пошли, пусть он сам разбирается.
В фойе я не увидел Франчески. Меткаф объяснил:
– Миссис Эстреноли ожидает нас в машине.
Мы подошли к машине, и Франческа встретила нас вопросом:
– Все в порядке?
– Все замечательно.
Меткаф засмеялся:
– Кроме вашего мужа, мадам. Он будет сильно расстроен, когда проснется.
Рука Франчески лежала на дверце машины. Я положил сверху свою и незаметно нажал, призывая к осторожности.
– Мне очень жаль, Франческа, – сказал я. – Познакомьтесь, это мистер Меткаф, мой старый друг по Южной Африке.
Я почувствовал, как напряглись ее пальцы, и быстро добавил:
– Друг мистера Меткафа, мистер Торлони, присмотрит за вашим мужем. Я уверен, с ним все будет в порядке.
– О да, – бодро подхватил Меткаф. – С вашим мужем все будет хорошо. Он больше никому не причинит вреда. – Вдруг он нахмурился. – А что с твоей спиной, Хал? Лучше, если ты покажешься врачу. Хочешь, я отвезу тебя?
– Пустяки, – отмахнулся я. С Меткафом мне никуда не хотелось ехать.
– Не глупи, – возразил он. – Кто твой врач?
Ну, если он повезет нас к врачу по нашему выбору, тогда другое дело. Я посмотрел на Франческу, и она сказала, что знает хорошего врача.
Меткаф хлопнул в ладоши:
– Отлично, тогда поехали.
Итак, он повез нас через весь город, и Франческа показала дом врача. Меткаф остановился и сказал:
– Вы идите. А я подожду здесь и подброшу вас потом на верфь Пальмерини.
Это был очередной удар. Видимо, Меткаф не придал особого значения тому, что знает о нашем местонахождении. Все становилось настолько неопределенным, что я растерялся. Как только мы вошли в приемную врача, Франческа спросила:
– Это что, тот самый Меткаф? Он показался мне приятным человеком.
– Он такой и есть, – ответил я. – Но лучше не попадаться на его пути – переедет.
Я морщился от мерзкой пульсирующей боли в спине.
– Черт возьми, что же теперь делать?
– Ничего, в сущности, не изменилось, – резонно заметила Франческа. – Мы же знали, что они появятся. Теперь они здесь, только и всего.
Замечание было точным.
– Мне жаль, что я ударил вашего мужа.
– А мне нет, – просто ответила она. – Мне только жаль, что вы сами пострадали. У вас могут быть неприятности.
– Ничего не будет, – сказал я мрачно. – По крайней мере, пока он в руках Торлони. Не могу только понять, какой интерес Меткафу с Торлони вытаскивать меня из беды. Не вижу никакого смысла.
Врач освободился и принял меня. Осмотрев спину, он сказал, что порвано сухожилие, и стал пеленать меня, как ребенка. Перевязал и руку, пострадавшую от зубов Эстреноли.
Когда мы вышли от врача, Меткаф окликнул нас:
– Садитесь, я отвезу вас на верфь.
При таких обстоятельствах причин отказываться не было, и мы забрались в машину. Когда мы тронулись, я как бы невзначай спросил:
– Как ты узнал, что мы остановились на верфи Пальмерини?
– Я знал, что вы ходите где-то в этих водах, поэтому и спросил у капитана порта, не появились ли вы на горизонте, – добродушно ответил Меткаф. – Он мне все и рассказал.
Звучало правдоподобно. И если бы мне ничего не было известно о других источниках информации, я даже поверил бы ему.
– Я слышал, у вас что-то с килем стряслось, – сказал Меткаф. Это был удар ниже пояса.
– Да-а… я попробовал новый метод крепления киля, но, похоже, из этого ничего не вышло. Возможно, придется снимать киль и крепить его заново.
– Желаю удачи, – сказал он. – Будет обидно, если он отвалится, когда вы будете в море. Перевернетесь мгновенно!
Разговор удовольствия мне не доставлял. Со стороны он, может, казался обычной болтовней двух яхтсменов, но с Меткафом никогда нельзя быть ни в чем уверенным до конца.
К моему крайнему облегчению, он переменил тему.
– А что у тебя с лицом? Еще одна потасовка?
– Свалился с горной вершины, – отшутился я.
Он сочувственно почмокал губами.
– Хал, мой мальчик, тебе надо быть поосторожней. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Ну, это было уже слишком.
– Откуда такое сострадание? – съязвил я.
Он удивленно повернулся ко мне.
– Не люблю, когда колотят моих друзей, особенно тебя. Знаешь, ты ведь довольно симпатичный парень. – Он обратился к Франческе: – Не так ли?
– Да, мне тоже так кажется, – согласилась она.
Поворот в разговоре удивил меня.
– Как-нибудь переживу, – проворчал я. Меткаф уже выруливал к воротам верфи. – Не впервой.
Мы с Франческой вышли из автомобиля, и Меткаф спросил вдогонку:
– Хал, не хочешь показать свой новый способ крепления киля?
Я хмыкнул:
– Мой Бог, я же профессиональный конструктор и никому не демонстрирую свои неудачи.
Если он может вести непринужденную двусмысленную беседу, то почему я не могу. Он улыбнулся:
– Мудро с твоей стороны. До встречи!
Я подошел вплотную к машине – подальше от ушей Франчески.
– Что будет с Эстреноли?
– Ничего особенного. Гвидо доставит его к хорошему врачу: который умеет держать язык за зубами, тот подправит его, потом Гвидо забросит его в Рим, на прощанье хорошенько припугнув. По-моему, Эстреноли не из храброго десятка, а наш Гвидо может сильно напугать, когда захочет. И на этом все кончится.
Я отошел от машины слегка успокоенный. Я боялся, что Эстреноли сбросят на дно залива в бетонной упаковке, а мне не хотелось иметь на совести чью-то смерть, даже его. Я обернулся:
– Спасибо. Думаю, еще увидимся. Вряд ли можно избежать встречи… в таком маленьком городишке, как этот, не так ли?
Он включил двигатель и медленно поехал, улыбаясь мне в боковом окне.
– Ты хороший парень, Хал. Не позволяй никому обойти себя.
И он уехал, оставив меня гадать, что, черт возьми, он имел в виду.
– Что случилось в клубе? – Голос его дрожал от волнения.
– Ничего не случилось, – ответил я. – Ничего серьезного.
Поодаль я увидел незнакомого человека невысокого роста, со светлыми острыми глазками.
– Что за черт, кто это?
Пьеро обернулся:
– Это Кариачети, ювелир, не обращай на него внимания. Что же произошло в клубе? Ты вошел, за тобой мадам, позже – этот Меткаф и Торлони, а потом ты и мадам вышли с Меткафом. Что происходит?
– Не волнуйся, все в порядке. Мы столкнулись с Эстреноли, и мне пришлось его осадить.
– Эстреноли? – удивился Пьеро и взглянул на Франческу. Она кивком головы подтвердила мои слова. – Где он сейчас? – спросил он свирепо.
– Торлони забрал его.
Для Пьеро это было слишком непонятно. Он опустился на козлы и уставился в пол.
– Торлони? – тупо повторил он. – Что ему нужно от Эстреноли?
– Черт его знает! Вся эта история – одна из дьявольских игр Меткафа. Ясно одно: я влип с Эстреноли, и Меткаф временно изолировал его, а почему он это сделал – не сказал.
Пьеро поднял глаза.
– Говорят, ты вел себя с Меткафом, как с другом. – В его голосе слышалось подозрение.
– Торлони прислал в Рапалло подкрепление, – сообщила она.
Новость мне не понравилась.
– И большое?
– Еще троих, теперь их восемь. Видимо, он хочет набрать здесь столько людей, чтобы хватило для слежки за каждым из нас, на случай, если мы разделимся. А ведь им еще спать иногда надо.
– А где Меткаф?
– Пока в Генуе. Утром его судно спустили на воду.
– Спасибо, Франческа, вы действуете великолепно.
– Буду рада, когда все это кончится, – сказала она мрачно. – Лучше бы я не влезала в это дело.
– Мороз по коже?
– Не понимаю, что вы этим хотите сказать, но боюсь, здесь скоро станет слишком жарко.
– Мне и самому все это не по душе, – честно признался я. – Но события развиваются, и их уже нельзя остановить. У вас, итальянцев, есть поговорка: что будет, то будет.
Она вздохнула:
– Да, в таких делах, если начал, иди до конца.
Вот, наконец, и она поняла, что ввязалась совсем не в ту игру. В этой игре ставки так высоки, что игроки не остановятся даже перед убийством: наши противники – наверняка, а возможно, и Курце…
Работа по выплавке киля шла полным ходом. Курце и Пьеро потели у раскаленных печей, в ярких вспышках света они напоминали двух бесноватых.
Курце сдвинул очки и спросил:
– Сколько у нас запасных прокладок?
– А в чем дело?
– В том, что они долго не выдерживают. Четыре плавки, и сгорают. Нам может не хватить прокладок.
– Пойду проверю, – сказал я. И пошел считать с карандашом и бумагой. Закончив расчеты, я пересчитал прокладки и вернулся к Курце. – Нельзя ли проводить пять плавок на одной прокладке?
Курце заворчал:
– Можно, но работать придется аккуратнее, а значит, медленнее. Хватит ли времени?
– Если прокладки кончатся до завершения работы, то время уже не будет иметь значения – так и так погорим. Надо уложиться. Сколько выйдет за день, если на каждой прокладке делать по пять плавок?
Он задумался, потом сказал:
– Двенадцать плавок в час, не больше.
Я снова пошел считать. Если взять девять тысяч фунтов золота, получится четыре с половиной тысячи плавок, из которых Курце провел пятьсот. Двенадцать плавок в час – значит триста сорок рабочих часов, по двенадцать часов в день – то есть двадцать восемь дней. Нет, это слишком долго, и я начал сначала. Триста сорок часов работы по шестнадцать часов в день – двадцать один день. А сможет ли он работать по шестнадцать часов? Я проклинал свою разодранную спину, которая выбила меня из колеи, но рисковать не имел права: если мне станет хуже, наш замысел вообще не осуществится. Ведь кто-то должен управлять яхтой, а на Уокера я теперь положиться не мог, его молчаливость и скрытность все больше бросались в глаза…
Я опять пошел к Курце, двигаясь до неестественности прямо, так как спина горела адским пламенем.
– Тебе придется увеличить свой рабочий день. Срок истекает.
– Если б мог, то работал бы по двадцать четыре часа в сутки! Но вряд ли получится. Буду работать, пока не рухну.
Я стал думать – нет ли другого выхода. Наблюдая за работой Курце и Пьеро, вскоре я сообразил, как можно ускорить весь процесс.
На следующее утро я взялся руководить ими. Курце я велел только заливать расплавленное золото в форму. Пьеро будет плавить золото и передавать Курце. Печки довольно легкие, поэтому я поставил стол так, что они свободно могли передвигаться вдоль него. Уокер успел напилить много золота, поэтому я оторвал его от верстака. Он будет забирать печку у Курце, менять прокладку, закладывать кусок золота и передавать Пьеро печь, готовую для плавки. На себя я взял обязанность чистить прокладки для повторного использования – это я мог делать сидя.
Надо было всего-навсего решить задачу на время и выстроить технологический ряд. Теперь до конца дня мы делали по шестнадцать плавок в час и расходовали гораздо меньше прокладок.
Так проходили дни. Мы начали работать по шестнадцать часов в сутки, но не выдержали, и постепенно наши дневные темпы снизились, несмотря на увеличение часовой выработки. Работа возле полыхающих жаром печей была каторжной, мы все теряли в весе и не могли утолить постоянную жажду.
Когда дневная производительность упала до ста пятидесяти плавок, а оставалось еще две тысячи, я начал беспокоиться всерьез. Мне нужны были три недели, чтобы доплыть до Танжера, а выходило так, что их у меня не будет. Стала очевидна необходимость срочных мер.
Вечером, когда мы собрались за ужином после рабочего дня, я объявил:
– Послушайте, мы все здорово устали. Нам нужно передохнуть. Завтра у нас будет выходной день, и мы ничего не будем делать – только отдыхать!
Я решил испробовать и такую возможность: пожертвовав одним днем, выиграть потом на повышении производительности. Но Курце тупо возразил:
– Нет, будем работать! Мы не можем попусту тратить время.
Надежный человек Курце, но умом не блещет!
– Скажи, ведь до сих пор я принимал правильные решения?
Нехотя он признал это.
– Мы сможем сделать больше, если отдохнем, – сказал я. – Обещаю тебе.
Он поворчал еще немного, но спорить не стал – так устал, что сил на борьбу не осталось. Остальные согласились без особого энтузиазма, и мы разошлись спать с мыслью о завтрашнем выходном.
* * *
На следующее утро за завтраком я спросил у Франчески:– Чем занимаются наши враги?
– Продолжают наблюдение.
– Подкрепление есть?
Она покачала головой.
– Нет, их по-прежнему восемь человек. Дежурят по очереди.
– Пора им размяться. Мы разделимся и погоняем их по городу или даже за городом. А то они совсем обленились в последнее время. – Я взглянул на Курце. – Связываться с ними не надо – к открытому столкновению мы еще не готовы, и чем позже это произойдет, тем лучше для нас. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из нас выпал из игры, если такое случится – нам кранты. Все оставшееся время мы потратим на изготовление киля, надо успеть к намеченному сроку.
Предупредил и Уокера:
– А ты воздержись от выпивки. Тебя будут соблазнять, а ты не поддавайся. Помни о том, что я сказал тебе в Танжере.
Он молча кивнул и уставился в тарелку. В последнее время меня беспокоила его замкнутость, хотел бы я знать, что у него на уме! Франческе я сказал:
– А вам, думаю, пора пригласить ювелира для оценки драгоценностей.
– Сегодня встречусь с ним, – ответила она, – и, возможно, сумею договориться на завтра.
– Хорошо, но его визит должен пройти незамеченным. Если наблюдатели Торлони узнают, что здесь драгоценности, мы их не удержим.
– Пальмерини доставит его сюда незаметно, в грузовике.
– Отлично. – Я встал из-за стола и потянулся. – А теперь – путаем следы. Все расходятся в разные стороны. Пьеро, вам с Франческой лучше выйти отсюда последними, пока можно, надо держать их в неведении о нашем союзе. Но если мы все уйдем, то кто обеспечит безопасность верфи?
– Десять наших людей проведут здесь весь день, – сказала Франческа.
– Что ж, великолепно, пусть только не привлекают к себе внимание.
Предстоящий выход в город радовал меня. Спина вроде заживала, лицо больше не напоминало поле боя. Настроение было приподнятое, потому что впереди целый выходной день. Должно быть, Курце чувствовал это еще острее, подумал я. Ведь он не покидал верфь Пальмерини с того дня, как приплыл на яхте, а я за это время уже не один раз выходил в город.
* * *
Все утро я праздно шатался по городу, покупал сувениры для туристов на пьяцца Кавур, где с радостью обнаружил магазин, торговавший английскими книгами. Долго сидел в кафе на бульваре, неторопливо читая английский роман и запивая его бесчисленным количеством кофе. Сколько месяцев я не мог себе позволить такой роскоши!Ближе к полудню я отправился в яхт-клуб, решив немного выпить. В баре стоял непривычный шум, источником которого, как я сразу определил, была группа полупьяных людей, спорящих о чем-то в глубине комнаты. Большинство членов клуба подчеркнуто не обращали внимания на столь вызывающее поведение. Заказывая официанту виски, я спросил:
– По какому поводу торжество?
– Что вы, синьор, какое торжество, просто пьяные бездельники.
Я поинтересовался, почему секретарь не прикажет вывести их из клуба.
Официант беспомощно пожал плечами:
– Что поделаешь, синьор, есть люди, для которых правила не существуют, а здесь как раз такой человек.
Я прекратил расспросы, в конце концов не мое дело учить итальянцев, как вести себя в клубе, в котором я всего-навсего гость.
Но свой бокал я понес в соседнюю комнату и уселся почитывать роман. Книга была интересной, жаль, что мне никогда не удавалось дочитать ее, а хотелось наконец узнать, как выпутается герой из такого трудного положения, в которое его поставил автор. Но я не одолел и шести страниц, как подошел официант и сообщил, что меня хочет видеть дама. Выйдя в фойе, я нашел там Франческу.
– Что вы здесь делаете? – рассердился я.
– Торлони в Рапалло, – ответила она.
Я не успел ничего сказать, потому что из-за угла появился секретарь клуба, который увидел нас.
– Нам лучше пройти внутрь, здесь мы выглядим слишком подозрительно.
Секретарь уже спешил к нам со словами:
– О, мадам, мы так давно не имели чести видеть вас у себя.
Я был членом клуба, правда, только почетным, поэтому спросил:
– Надеюсь, я могу пригласить мадам в клуб?
Вид у секретаря почему-то стал испуганным, и говорил он как-то нервно:
– Да-да, конечно… Мадам нет необходимости расписываться в книге.
Провожая Франческу в комнату, я пытался разобраться, что же так могло взволновать секретаря, но мысли мои были заняты другим, и я забыл о нем.
Усадив Франческу, я спросил, что она будет пить. Она выбрала кампари и тут же затараторила:
– Торлони привез с собой еще людей.
– Остыньте, – сказал я и заказал официанту кампари. Когда он отошел от стола, я спросил: – А что известно о Меткафе?
– Фэамайл вышел из Генуи, но где он сейчас – неизвестно.
– А Торлони?
– Час назад он заказал себе номер в гостинице на пьяцца Кавур.
Невероятно, но именно час назад я был там. Я даже мог его видеть!
– Говорите, он приехал не один?
– С ним восемь человек.
Дело плохо. Видимо, готовится нападение. Восемь и восемь – уже шестнадцать, да еще сам Торлони и, возможно, Меткаф, Крупке, марокканец, может быть, в экипаже есть и другие… Больше двадцати человек!
– Надо действовать быстро. Многое придется организовать по-другому. Поэтому я пришла сюда сама, некого было послать, – сказала Франческа.
– Сколько у нас людей?
– Двадцать пять, потом подойдут еще. Пока я не могу точно сказать. – Она была настроена решительно.
Не так уж плохо, перевес все еще на нашей стороне. Интересно, почему Торлони собрал столько людей? Скорее всего, он пронюхал о наших союзниках – партизанах, значит, такого преимущества, как момент неожиданности, мы лишились.
Официант принес бокал кампари, и, пока я с ним расплачивался, Франческа, отвернувшись, смотрела в окно на стоянку яхт. Когда официант ушел, она спросила:
– Что там за судно?
– Которое?
Она указала на моторную яхту, которую я рассматривал в свой прошлый визит сюда.
– А, эта! Наверняка плавучий бордель какого-нибудь толстосума.
В голосе ее появилось напряжение.
– А называется?
Я порылся в памяти.
– Э-э… кажется, «Калабрия».
Она так сжимала подлокотники кресла, что у нее побелели пальцы.
– Яхта Эдуардо, – тихо произнесла она.
– Кто такой Эдуардо?
– Мой муж.
Тут все стало понятно. Вот почему у секретаря было испуганное лицо. Неприлично иностранцу приглашать даму, когда ее муж где-то поблизости, а может, и в соседней комнате. Ситуация показалась мне смешной.
– Наверняка он и есть тот парень, который поднял шум в баре.
– Я должна уйти, – сказала Франческа. – Не хочу сталкиваться с ним. – Она отодвинула свой бокал и взялась за сумочку.
– Вы могли бы допить. В первый раз я вас угощаю. По-моему, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы из-за него отказываться от такого чудесного вина.
Франческа успокоилась и подняла бокал.
– Эдуардо вообще ничего не заслуживает, – решительно заявила она. – Ну ладно, буду современной и допью вино, но все равно мне пора уходить.
И все-таки мы столкнулись с ним. Только Эстреноли – судя по тому, что я слышал о нем, – мог встать так театрально в дверях, повернувшись в сторону нашего столика, и обратиться к Франческе.
– О… моя любимая жена, – воскликнул он, – не ожидал увидеть тебя здесь, в цивилизованном обществе! Я думал, ты спиваешься под заборами.
Перед нами стоял коренастый раскрасневшийся от выпитого мужчина с красивым лицом, которое портили налитые кровью глаза и безвольный рот. Тонкие усики уродливо топорщились над его верхней губой. На меня он не обращал ни малейшего внимания.
Франческа застыла, глядя прямо перед собой и сжав губы, и даже головы не повернула, когда он тяжело плюхнулся в кресло рядом с ней.
– Вас никто не приглашал, синьор, – сказал я.
С коротким смехом он повернулся и смерил меня надменным взглядом. А потом снова обратился к Франческе:
– Вижу, итальянские подонки тебя уже не устраивают, тебе подавай в любовники иностранцев.
Я вытянул ногу и, зацепившись за перекладину кресла, в котором он сидел, сильно толкнул. Кресло выскользнуло из-под него, он кувырнулся на пол, растянувшись во весь рост. Я подошел к нему:
– Я же сказал: вас не приглашали.
Он смотрел на меня снизу – лицо его багровело от злости – и медленно поднимался.
– Я выкину тебя из страны в двадцать четыре часа, – вдруг пронзительно закричал он. – Ты знаешь, кто я?!
Жалко было упустить такую возможность.
– Мусор, который плавает на поверхности, – невозмутимо ответил я и тут же добавил: – Эстреноли, убирайся в Рим, Лигурия – не самое безопасное для тебя место.
– Что ты хочешь этим сказать, – насторожился он, – ты угрожаешь мне?
– В радиусе одной мили найдется, я думаю, по меньшей мере человек пятьдесят, готовых драться между собой за честь перерезать тебе глотку, – сказал я. – Слушай меня внимательно: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из Лигурии. Позже я не дам и старой лиры за твою жизнь.
Я повернулся к Франческе:
– Уйдем отсюда. Здесь дурно пахнет.
Она подхватила сумочку и пошла со мной к выходу, гордо миновав остолбеневшего от растерянности Эстреноли. Я успел услышать приглушенный гул зала – посетители обсуждали происшедшее, многие посмеивались над Эстреноли.
Полагаю, многим хотелось бы сделать то же самое, но боялись связываться – он слыл слишком влиятельным человеком. Я не сожалел о своем поступке, во мне клокотала ярость.
Насмешек Эстреноли вынести не мог. Он догнал нас в фойе. Я почувствовал его руку у себя на плече и повернул голову.
– Убери руку, – холодно сказал я.
Он был почти невменяем от злости.
– Не знаю, кто ты, но британский посол узнает о тебе.
– Мое имя Халлоран, и убери свою поганую руку.
Вместо этого он сжал мне плечо и вынудил меня повернуться к нему лицом.
Это было уже слишком. Я ткнул прямыми пальцами в его дряблый живот – задохнувшись, он согнулся пополам. Тогда я ударил его. Все, что накопилось во мне из-за неудач последней недели, я вложил в этот удар; я бил Меткафа и Торлони, всех головорезов, слетевшихся сюда подобно стервятникам. Эстреноли упал как подкошенный и остался лежать бесформенной грудой, изо рта стекала струйка крови.
В момент, когда я его ударил, спину резанула жестокая боль.
– Господи, спина! – простонал я и повернулся к Франческе. Но ее не было, а передо мной стоял Меткаф!
– Какой удар! – восхищенно воскликнул он. – Ты, наверно, сломал ему челюсть. Я слышал, как она хрустнула. Ты никогда не подумывал о профессиональном боксе?
Я был слишком потрясен и промолчал, но тут же вспомнил о Франческе и стал озираться по сторонам. Она появилась из-за спины Меткафа.
– Не поминал ли этот тип британского посла? – Меткаф осмотрел фойе.
К счастью, в фойе было безлюдно, никто ничего не видел. Взгляд Меткафа задержался на ближайшей двери, которая оказалась входом в мужской туалет. Он хмыкнул.
– Не перенести ли нам останки в соседнюю комнату?
Вдвоем мы перетащили Эстреноли в туалетную комнату и втиснули в одну из кабин. Выпрямившись, Меткаф сказал:
– Если эта пташка в хороших отношениях с британским послом, то поднимется черт знает какой шум. Кто он такой?
Я назвал имя, и Меткаф присвистнул.
– Высоко ты замахнулся! Даже мне доводилось слышать это имя. За что ты врезал ему?
– Личные мотивы, – ответил я.
– Из-за женщины?
– Из-за его жены.
Меткаф застонал:
– Ну, брат, ты попал в переплет. Влип здорово – тебя вытащат из Италии за уши не позже чем через двенадцать часов.
Он поскреб за ухом.
– А может, и нет, попытаюсь как-нибудь уладить это дело. Стой здесь и никого не пускай в эту кабину. Я скажу твоей подружке, чтобы не уходила, вернусь я через две минуты.
Я уперся в стену и попытался хоть что-то понять, но поведение Меткафа не поддавалось объяснению. Спину жгло как в аду, и рука, которой я вмазал Эстреноли, ныла. Похоже, я здорово все запутал. Столько раз предупреждал Курце, чтобы не лез на рожон, а сам сорвался и к тому же по уши завяз с Меткафом.
Меткаф сдержал слово и вернулся через две минуты. С ним пришел итальянец, толстый коротышка с плохо выбритым лицом, одетый в яркий костюм.
Меткаф представил его:
– Мой друг, Гвидо Торлони. Гвидо, это Питер Халлоран.
По взгляду Торлони я понял, что он не ожидал увидеть меня.
– Понимаешь, Хал влип, – сказал Меткаф. – Разбил правительственную челюсть.
Потом он отвел Торлони в сторону, и они тихо разговаривали. Я наблюдал за Торлони и думал о том, что ситуация все больше осложняется.
Подошел Меткаф:
– Не волнуйся, Гвидо сможет уладить это дело. Он все может уладить.
– Даже с Эстреноли? – спросил я недоверчиво.
– Даже с Эстреноли. Гвидо – мистер Главный Улаживатель в здешних местах. Пошли, пусть он сам разбирается.
В фойе я не увидел Франчески. Меткаф объяснил:
– Миссис Эстреноли ожидает нас в машине.
Мы подошли к машине, и Франческа встретила нас вопросом:
– Все в порядке?
– Все замечательно.
Меткаф засмеялся:
– Кроме вашего мужа, мадам. Он будет сильно расстроен, когда проснется.
Рука Франчески лежала на дверце машины. Я положил сверху свою и незаметно нажал, призывая к осторожности.
– Мне очень жаль, Франческа, – сказал я. – Познакомьтесь, это мистер Меткаф, мой старый друг по Южной Африке.
Я почувствовал, как напряглись ее пальцы, и быстро добавил:
– Друг мистера Меткафа, мистер Торлони, присмотрит за вашим мужем. Я уверен, с ним все будет в порядке.
– О да, – бодро подхватил Меткаф. – С вашим мужем все будет хорошо. Он больше никому не причинит вреда. – Вдруг он нахмурился. – А что с твоей спиной, Хал? Лучше, если ты покажешься врачу. Хочешь, я отвезу тебя?
– Пустяки, – отмахнулся я. С Меткафом мне никуда не хотелось ехать.
– Не глупи, – возразил он. – Кто твой врач?
Ну, если он повезет нас к врачу по нашему выбору, тогда другое дело. Я посмотрел на Франческу, и она сказала, что знает хорошего врача.
Меткаф хлопнул в ладоши:
– Отлично, тогда поехали.
Итак, он повез нас через весь город, и Франческа показала дом врача. Меткаф остановился и сказал:
– Вы идите. А я подожду здесь и подброшу вас потом на верфь Пальмерини.
Это был очередной удар. Видимо, Меткаф не придал особого значения тому, что знает о нашем местонахождении. Все становилось настолько неопределенным, что я растерялся. Как только мы вошли в приемную врача, Франческа спросила:
– Это что, тот самый Меткаф? Он показался мне приятным человеком.
– Он такой и есть, – ответил я. – Но лучше не попадаться на его пути – переедет.
Я морщился от мерзкой пульсирующей боли в спине.
– Черт возьми, что же теперь делать?
– Ничего, в сущности, не изменилось, – резонно заметила Франческа. – Мы же знали, что они появятся. Теперь они здесь, только и всего.
Замечание было точным.
– Мне жаль, что я ударил вашего мужа.
– А мне нет, – просто ответила она. – Мне только жаль, что вы сами пострадали. У вас могут быть неприятности.
– Ничего не будет, – сказал я мрачно. – По крайней мере, пока он в руках Торлони. Не могу только понять, какой интерес Меткафу с Торлони вытаскивать меня из беды. Не вижу никакого смысла.
Врач освободился и принял меня. Осмотрев спину, он сказал, что порвано сухожилие, и стал пеленать меня, как ребенка. Перевязал и руку, пострадавшую от зубов Эстреноли.
Когда мы вышли от врача, Меткаф окликнул нас:
– Садитесь, я отвезу вас на верфь.
При таких обстоятельствах причин отказываться не было, и мы забрались в машину. Когда мы тронулись, я как бы невзначай спросил:
– Как ты узнал, что мы остановились на верфи Пальмерини?
– Я знал, что вы ходите где-то в этих водах, поэтому и спросил у капитана порта, не появились ли вы на горизонте, – добродушно ответил Меткаф. – Он мне все и рассказал.
Звучало правдоподобно. И если бы мне ничего не было известно о других источниках информации, я даже поверил бы ему.
– Я слышал, у вас что-то с килем стряслось, – сказал Меткаф. Это был удар ниже пояса.
– Да-а… я попробовал новый метод крепления киля, но, похоже, из этого ничего не вышло. Возможно, придется снимать киль и крепить его заново.
– Желаю удачи, – сказал он. – Будет обидно, если он отвалится, когда вы будете в море. Перевернетесь мгновенно!
Разговор удовольствия мне не доставлял. Со стороны он, может, казался обычной болтовней двух яхтсменов, но с Меткафом никогда нельзя быть ни в чем уверенным до конца.
К моему крайнему облегчению, он переменил тему.
– А что у тебя с лицом? Еще одна потасовка?
– Свалился с горной вершины, – отшутился я.
Он сочувственно почмокал губами.
– Хал, мой мальчик, тебе надо быть поосторожней. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Ну, это было уже слишком.
– Откуда такое сострадание? – съязвил я.
Он удивленно повернулся ко мне.
– Не люблю, когда колотят моих друзей, особенно тебя. Знаешь, ты ведь довольно симпатичный парень. – Он обратился к Франческе: – Не так ли?
– Да, мне тоже так кажется, – согласилась она.
Поворот в разговоре удивил меня.
– Как-нибудь переживу, – проворчал я. Меткаф уже выруливал к воротам верфи. – Не впервой.
Мы с Франческой вышли из автомобиля, и Меткаф спросил вдогонку:
– Хал, не хочешь показать свой новый способ крепления киля?
Я хмыкнул:
– Мой Бог, я же профессиональный конструктор и никому не демонстрирую свои неудачи.
Если он может вести непринужденную двусмысленную беседу, то почему я не могу. Он улыбнулся:
– Мудро с твоей стороны. До встречи!
Я подошел вплотную к машине – подальше от ушей Франчески.
– Что будет с Эстреноли?
– Ничего особенного. Гвидо доставит его к хорошему врачу: который умеет держать язык за зубами, тот подправит его, потом Гвидо забросит его в Рим, на прощанье хорошенько припугнув. По-моему, Эстреноли не из храброго десятка, а наш Гвидо может сильно напугать, когда захочет. И на этом все кончится.
Я отошел от машины слегка успокоенный. Я боялся, что Эстреноли сбросят на дно залива в бетонной упаковке, а мне не хотелось иметь на совести чью-то смерть, даже его. Я обернулся:
– Спасибо. Думаю, еще увидимся. Вряд ли можно избежать встречи… в таком маленьком городишке, как этот, не так ли?
Он включил двигатель и медленно поехал, улыбаясь мне в боковом окне.
– Ты хороший парень, Хал. Не позволяй никому обойти себя.
И он уехал, оставив меня гадать, что, черт возьми, он имел в виду.
* * *
Обстановка в ангаре была напряженной. Пока мы шли по территории верфи, нам встретилось много незнакомых людей – друзья Франчески. Когда мы вошли в ангар, Пьеро бросился к нам с вопросом:– Что случилось в клубе? – Голос его дрожал от волнения.
– Ничего не случилось, – ответил я. – Ничего серьезного.
Поодаль я увидел незнакомого человека невысокого роста, со светлыми острыми глазками.
– Что за черт, кто это?
Пьеро обернулся:
– Это Кариачети, ювелир, не обращай на него внимания. Что же произошло в клубе? Ты вошел, за тобой мадам, позже – этот Меткаф и Торлони, а потом ты и мадам вышли с Меткафом. Что происходит?
– Не волнуйся, все в порядке. Мы столкнулись с Эстреноли, и мне пришлось его осадить.
– Эстреноли? – удивился Пьеро и взглянул на Франческу. Она кивком головы подтвердила мои слова. – Где он сейчас? – спросил он свирепо.
– Торлони забрал его.
Для Пьеро это было слишком непонятно. Он опустился на козлы и уставился в пол.
– Торлони? – тупо повторил он. – Что ему нужно от Эстреноли?
– Черт его знает! Вся эта история – одна из дьявольских игр Меткафа. Ясно одно: я влип с Эстреноли, и Меткаф временно изолировал его, а почему он это сделал – не сказал.
Пьеро поднял глаза.
– Говорят, ты вел себя с Меткафом, как с другом. – В его голосе слышалось подозрение.