Бэккер Р. Скотт. Слуги Темного Властелина

   «И без меня!» А вдруг они просто забыли?
   Найюр выругался и направил коня в их сторону. Он не отрываясь смотрел на восток, чтобы не унижаться, глядя на их насмешливые лица. Река Кийут вилась по дну долины, черная везде, кроме перекатов, подернутых морозной пеной. Даже отсюда были видны нансурские войска, кишащие на берегах, рубящие оставшиеся тополя, утаскивающие стволы прочь на запряженных лошадьми волокушах. Имперский лагерь, обнесенный земляным валом и частоколом, лежал примерно в миле от реки: огромный вытянутый прямоугольник, сплошь палатки да повозки, под горой, которая в легендах звалась Сактута, «два быка».
   Три дня тому назад это зрелище ошеломило и ужаснуло Найюра. Уже само вторжение нансурцев на эту землю было возмутительным, но вбивать тут столбы и возводить стены?!
   Теперь, однако, вид лагеря не вызывал никаких чувств – одни только предчувствия.
   Оскалив зубы, он влетел в самую гущу своих собратьев-вождей.
   – Ксуннурит! – взревел он. – Почему меня не позвали? Король племен выругался и развернул своего чалого, чтобы оказаться лицом к Найюру. Утренний ветерок шевелил лисий мех, которым была обшита его кианская боевая шапка. Ксуннурит смерил Найюра взглядом, не скрывая презрения, и процедил:
   – Тебя звали, как и остальных, утемот!
   Найюр впервые встретился с Ксуннуритом всего пять дней тому назад, вскоре после того, как прибыл сюда со своими воинами-утемотами. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда, точно двое парней, ухаживающих за одной и той же красоткой. Найюр не сомневался, что Ксуннурит презирает его из-за слухов о позорной смерти отца, хотя с тех пор прошло уже много лет. Причин своей собственной ненависти к Ксуннуриту Найюр сам не понимал. Возможно, он просто платил враждой за вражду. Возможно, он презирал Ксуннурита за шерстяную тунику с шелковым подбоем и самодовольную улыбочку, которая не сходила с уст короля племен. Ненависть не нуждалась в причинах, тем более что причин было много и найти их не составляло труда.
   – Нам не следует нападать, – рубанул с ходу Найюр. – Это мальчишество.
   Неодобрение повисло в утреннем воздухе ощутимо, точно запах мускуса. Прочие вожди внимательно изучали утемота, стараясь не выдавать своих мыслей. Невзирая на слухи, которые все они, несомненно, знали, исполосованные шрамами руки Найюра требовали какого-никакого почтения. Найюр видел, что ни один из них не убил и половины того количества врагов, как он.
   Ксуннурит подался вперед и сплюнул в траву – знак неуважения.
   – Мальчишество? Нансурцы срут, ссут и ковыряются в заднице на нашей священной земле, утемот! Что, по-твоему, мне следует делать? В переговоры с ними вступить? А может, сразу сдаться и заплатить дань Конфасу?
   Найюр поразмыслил, что лучше: осмеять этого человека или его план.
   – Нет, – ответил он, решив обратиться скорее к мудрости, чем к злословию. – По-моему, нам следует выждать. Икурей Конфас у нас вот где. – Он поднял толстопалую руку и сжал ее в кулак. – Он в ловушке. Его коней нужно сытно кормить, наши себя сами прокормят. Его люди привычны к крышам, к подушкам, к вину, к податливым женщинам. Наши умеют спать в седле и питаться одной только кровью своего коня. Помяни мое слово: не пройдет и нескольких дней, как в сердцах у них поселится олень, а в брюхе – шакал. Они ослабеют от страха и от голода. Их укрепления из земли и дерева покажутся им скорее рабским загоном, чем безопасным убежищем. И скоро отчаяние погонит их туда, куда нам будет угодно!
   Собравшиеся вожди откликнулись глухим ропотом. Найюр обвел глазами обветренные лица. Некоторые были молоды и жаждали крови, но большинство видели немало битв и набрались в них суровой мудрости. Немолодые люди, его ровесники. Они переросли юношеское нетерпение, и тем не менее еще не утратили мощи. Они увидят мудрость его слов.
   Но на Ксуннурита мудрые речи особого впечатления не произвели.
   – А-а, ты, видно, всегда так предусмотрителен, утемот? Скажи мне, Найюр урс Скиоата, если ты войдешь в свой якш и увидишь, как чужие люди насилуют твоих жен, ты тоже поступишь предусмотрительно? Наверно, подождешь в засаде снаружи, ведь там больше надежды на успех! Дождешься, пока они осквернят и очаг, и чрево?
   Найюр усмехнулся. Он только теперь заметил, что у Ксуннурита недостает двух пальцев на левой руке. Этот глупец небось и из лука-то стрелять не может!
   – Мой якш – одно дело, Ксуннурит, а подножия Хетант – совсем другое!
   – Ах, вот как? То ли говорят нам хранители легенд?
   Найюра потрясла не столько изворотливость этого человека, сколько то, что он его, оказывается, недооценил.
   Глаза Ксуннурита вспыхнули торжеством.
   – Нет! Хранители говорят, что битва – наш очаг, земля – наша жена и небо – наш якш. Нас все равно что изнасиловали, и это так же верно, как если бы Конфас отымел наших жен или разбил камень нашего очага. Нас опозорили. Унизили. Обесчестили! Так что нам не до хитрых расчетов, утемот.
   – А как насчет нашей победы над фаним при Зиркирте? – осведомился Найюр. Большинство присутствующих были при Зиркирте восемь лет тому назад, где Найюр своей рукой поверг кианского военачальника Хасджиннета.
   – А при чем тут Зиркирта?
   – Вспомни, как долго отступали племена перед кианцами! Как долго мы старались их обескровить, прежде чем наконец сломали им хребет!
   Он одарил Ксуннурита мрачной улыбкой, той, от которой его жены обычно ударялись в слезы. Король племен напрягся.
   – Но тут…
   – Тут – дело другое, так, Ксуннурит? Как же может битва быть подобна якшу – и при этом не быть подобна другой битве? При Зиркирте мы положились на терпение. Мы выжидали, и дождались своего часа, и наголову разбили сильного врага!
   – Но тут дело не просто в выжидании, Найюр, – вмешался третий голос. То был Окнай Одноглазый, вождь могущественных племен мунуатов из внутренних земель. – Весь вопрос, сколько нам придется ждать. Скоро начнется засушливое время, тем из нас, кто живет в сердце степей, пора будет гнать стада на летние пастбища.
   На это замечание многие отозвались одобрительными возгласами, как будто то была первая разумная вещь, сказанная за все время.
   – В самом деле, – добавил Ксуннурит, ободренный неожиданной поддержкой. – Конфас явился тяжело нагруженным, обоз едва ли не больше всего его войска. Сколько нам придется ждать, пока твои олени и шакалы не источат им сердце и брюхо? Месяц? Два? А может быть, все полгода?
   Найюр погладил свою бритую макушку, обвел взглядом враждебные лица окружающих. Он понимал их заботы, потому что это были и его заботы тоже. Длительное отсутствие сулило немало опасностей. Оставленные без присмотра стада – это волки, болезни, голод. А если добавить к этому угрозу восстаний рабов, измены жен, а для племен, живущих вдоль северных границ степей, таких, как его собственное, еще и нападения шранков, – любой захочет вернуться как можно скорее!
   Найюр понял, что Ксуннурит вовсе не навязал остальным вождям идею напасть немедленно. Несмотря на то, что все они знали, что торопливость – проклятие мудрости, им хотелось побыстрее покончить с войной, куда сильнее, чем тогда, под Зиркиртой. Но почему?
   Все глаза были устремлены на него.
   – Ну? – спросил Ксуннурит.
   Возможно ли, что Икурей Конфас на это как раз и рассчитывал? В конце концов, не так уж сложно узнать, в какое время года Народ может позволить себе воевать, а когда им не до войны. Неужели, Конфас нарочно явился за несколько недель до начала летней засухи?
   У Найюра голова пошла кругом. Ведь если так, то… Внезапно все, что он видел и слышал с тех пор, как присоединился к воинству, приобрело иной смысл: изнасилование взятых в плен скюльвендов, издевательские посольства, даже сортиры, вырытые в самых священных местах, – все это делалось с тем расчетом, чтобы вынудить Народ напасть как можно быстрее.
   – Зачем? – вдруг спросил Найюр. – Зачем Конфас привез с собой столько припасов?
   Ксуннурит фыркнул.
   – Потому что тут – степи. Припасы пополнить негде.
   – Нет. Потому что он рассчитывает переждать нас.
   – Вот именно! – воскликнул Ксуннурит. – Он собирается выжидать, пока голод не вынудит племена рассеяться. Именно поэтому мы должны напасть немедленно!
   – Рассеяться? – воскликнул Найюр, встревоженный тем, как легко оказалось вывернуть его догадку наизнанку. – Нет! Он рассчитывает дождаться, пока голод или гордость не вынудит племена напасть!
   Слушатели откликнулись на это дерзкое предположение насмешливыми криками. Ксуннурит расхохотался, услышав жалкие догадки человека, принявшего наивность за мудрость.
   – Вы, утемоты, живете слишком далеко от империи, – сказал он, словно бы снисходя к глупцу, – неудивительно, что вы не знакомы с интригами имперцев. Откуда тебе знать, что сила Икурея Конфаса растет, в то время как сила его дяди-императора идет на убыль? Ты говоришь так, словно Икурея Конфаса отправили сюда завоевать наши земли, а на самом деле его прислали сюда умирать!
   – Ты что, шутишь? – вскричал в отчаянии Найюр. – Ты его войско видел? Их отборная конница, норсирайские вспомогательные войска, почти все колонны императорской армии, даже личная эотская гвардия императора! Ради того, чтобы организовать этот поход, они оставили без защиты всю империю! Заключили договоры, пообещали и истратили горы золота… Это завоевательная армия, а не погребальная процессия какого-то…
   – Спроси хранителей! – перебил его Ксуннурит. – Другие императоры жертвовали не меньшим, если не большим. В конце концов, Ксерию нужно было обмануть Конфаса, верно?
   – Ха! И ты еще утверждаешь, будто это утемоты ничего не знают об империи! Нансурия сейчас осаждена со всех сторон. Она не может себе позволить потерять такую армию!
   Ксуннурит еще сильнее подался вперед, угрожающе занес кулак. Его брови сомкнулись над гневно горящими глазами. Ноздри раздувались.
   – Так тем больше причин разбить ее прямо сейчас! А потом мы вихрем промчимся до самого Великого Моря, как наши праотцы! Мы сровняем с землей их храмы, обесчестим их дочерей, вырежем их сыновей!
   К ужасу Найюра, утренний воздух сотрясли восторженные крики. Убийственным взглядом он заставил вождей заткнуться.
   – Вы что, упились и потеряли разум? Тем больше причин предоставить нансурцам томиться от безделья! Как вы думаете, что делал бы Конфас, окажись он среди нас? Что…
   – Выдергивал бы мой меч из своей задницы! – выкрикнул кто-то, вызвав взрыв бурного хохота.
   Тут Найюр снова почуял это: добродушное взаимопонимание, за которым, в сущности, не стоит ничего, кроме молчаливого уговора все время поднимать на смех одного и того же человека. Его губы гневно скривились. Всегда одно и то же! Неважно, насколько он силен и мудр. Они отвели ему место много лет тому назад – и привыкли считать за дурачка.
   «Ничего, как привыкли – так и отвыкнут!»
   – Нет! – рявкнул Найюр. – Он бы посмеялся над вами, как вы теперь смеетесь надо мной! Он сказал бы, что собаку не посадишь на цепь, не зная ее повадок, – и я знаю, кто эти собаки! Лучше, чем они сами знают себя! – Почувствовав что-то заунывное в своем тоне и оборотах речи, он тут же сменил их. – Послушайте! Вы должны меня выслушать! Конфас рассчитывает как раз на то, что вы решите то, что решили, – на нашу гордость, на наш… привычный образ мыслей! Он сделал все, что в его силах, чтобы вызвать нас на бой! Как вы сами не видите? От нас зависит его талант полководца. Только мы можем выставить его дураком. И для этого нужно сделать единственное, чего он страшится, что он всеми силами стремится предотвратить. Нам нужно выждать! Дождаться, пока он сам нападет на нас!
   Ксуннурит пристально следил за ним, глаза его блестели торжествующей насмешкой. Теперь он презрительно ухмыльнулся.
   – Люди зовут тебя Найюр-Убийца, рассказывают о том, как отважен ты в бою, о том, что ты вечно жаждешь священной резни. Но теперь, – и он укоризненно покачал головой, – куда же теперь делась эта твоя жажда, утемот? Может, переименовать тебя в Найюра Убийцу Времени?
   И снова заливистый хохот, грубый и хриплый, одновременно искренний, как то свойственно простым людям, и в то же время отравленный подлой насмешкой, грязной радостью мелких душонок, радующихся унижению того, кто лучше их. У Найюра зазвенело в ушах. Земля и небо усохли, съежились, и наконец весь мир превратился в скопище хохочущих желтозубых рож. Он почувствовал, как она шевелится в нем, его вторая душа, та, что затмевает солнце и пятнает землю кровью. Их хохот заглох при виде его угрожающей гримасы. Грозный взгляд Найюра стер с лиц даже ухмылочки.
   – Завтра, – объявил Ксуннурит, нервным рывком разворачивая своего чалого в сторону далекого нансурского лагеря, – завтра мы принесем весь их народ в жертву богу смерти! Завтра мы вырежем всю империю!
 
   Молча покачиваясь в деревянных седлах, бесчисленные всадники ехали через холодные, седые от утренней росы травы. Почти восемь лет прошло после битвы при Зиркирте, восемь лет с тех пор, как Найюр в последний раз видел такое огромное сборище Народа. Большие союзы племен следовали за своими вождями, покрывая склоны и высоты на милю вокруг. За чащей воздетых копий вздымались над людскими массами сотни штандартов из конских шкур, указывая, где находятся те или иные племена, пришедшие со всех концов степей.
   Так много!
   Сознает ли Икурей Конфас, что он натворил? Скюльвенды по природе своей – народ разрозненный, и, если не считать ритуальных пограничных набегов на Нансурию, большую часть времени они заняты тем, что убивают друг друга. Эта склонность к вражде и внутренним войнам – самая надежная защита империи от их расы, куда более надежная, чем вспарывающие небо Хетанты. Вторгшись в степь, Конфас сплотил Народ и тем самым подверг империю величайшей опасности, какую она ведала на протяжении этого поколения.
   Что же могло сподвигнуть их на такой риск? Без каких-либо видимых причин Икурей Ксерий III поставил саму империю в зависимость от успеха своего отчаянного племянника. Что наобещал ему Конфас? Какие обстоятельства толкнули его на этот шаг?
   Все на самом деле не так, как кажется. В этом Найюр был уверен. И однако, глядя на равнину, заполненную вооруженными всадниками, он невольно пожалел о своих прежних колебаниях. Куда ни глянь, повсюду стояли угрюмые, воинственные всадники, с круглыми щитами, обитыми шкурами, на конях, чьи чепраки были расшиты нансурскими и кианскими монетами, награбленными в походах. Тьмы и тьмы скюльвендов, внушающего ужас народа, закаленного суровым климатом и непрекращающимися войнами, объединились, как во дни легенд. На что надеяться этому Конфасу?
   У подножия гор взревели нансурские трубы, заставив встрепенуться и людей, и коней. Все глаза обратились к длинному гребню, нависающему над долиной. Серый Найюра всхрапнул и загарцевал, потрясая скальпами, подвешенными к узде.
   – Скоро, уже скоро, – буркнул Найюр, твердой рукой успокаивая коня. – Скоро начнется безумие.
   Найюр всегда вспоминал о часах, предшествующих битве, как о невыносимых, и из-за этого каждый раз удивлялся, когда ему снова удавалось их пережить. Бывали минуты, когда необъятность того, что вот-вот должно произойти, захватывала его, и он оставался ошеломленным, как человек, чудом избежавший падения в пропасть. Но такие минуты стремительно пролетали. В целом же эти часы проходили примерно так же, как любые другие, разве что были более тревожны, отмечены вспышками общей ярости и ужаса, но в остальном столь же нудны, как и всегда. В целом Найюр нуждался в том, чтобы напоминать себе о грядущем безрассудстве.
   Найюр первым из своих сородичей достиг гребня холма. Раскаленное солнце, встающее между двух ножеподобных вершин, ударило в глаза, и лишь несколько мгновений спустя Найюр различил далекие ряды имперской армии. Пехотные фаланги выстроились длинной рваной лентой на открытом пространстве между рекой и укрепленным нансурским лагерем. Перед ними, по неровным склонам вдоль реки, разъезжали туда-сюда конные застрельщики, готовые напасть на скюльвендов, которые попытаются переправиться через Кийут. Снова, точно приветствуя старинных врагов, взревели нансурские трубы. Пение труб затрепетало в свежем утреннем воздухе. Ряды нансурцев откликнулись громогласным кличем, сопровождавшимся гулким стуком мечей о щиты.
   Пока прочие племена выстраивались вдоль гребня холма, Найюр изучал нансурцев, заслонившись рукой от солнца. То, что они выстроились на ровном месте, а не на восточном берегу реки, его нисколько не удивило – хотя Ксуннурит и другие вожди сейчас наверняка спешно меняют свои планы. Он попытался сосчитать ряды – строй был что-то уж слишком глубок, – но ему трудно было сосредоточиться. Абсурдное величие обстоятельств, в которых он находился, давило на него, как некая материальная тяжесть. Как может происходить такое? Как могут целые народы…
   Найюр опустил голову, потер затылок, заново повторяя все мысленные упреки, которыми обычно осыпал себя за такие позорные мысли. Перед его мысленным взором снова предстал отец, Скиоата, с почерневшим лицом, задыхающийся в грязи…
   Когда Найюр снова поднял глаза, его мысли были так же пусты, как его лицо. Конфас. Икурей Конфас был центром всего, что должно сейчас произойти, а вовсе не Найюр урс Скиоата.
   Из задумчивости его вывел голос Баннута, брата покойного отца.
   – Отчего они встали так близко к своим укреплениям? – Старый воин откашлялся – звук напоминал хриплый конский храп. – Казалось бы, для них разумнее использовать реку, чтобы не дать нам напасть.
   Найюр снова принялся подсчитывать численность имперской армии. Слабость от предчувствия близящегося кровопролития растекалась по телу.
   – Потому что Конфасу нужна решающая битва. Он хочет, чтобы мы перевели свои войска на его сторону реки. Чтобы при этом у нас не было места, где можно маневрировать, и пришлось бы сражаться или умереть.
   – Он что, с ума сошел?
   Баннут был прав. Конфас сошел с ума, если думает, будто его люди выстоят в смертельной схватке. При Зиркирте, восемь лет тому назад, кианцы, доведенные до отчаяния, поступили так же, как он; и закончилось это для них катастрофой. Народ не дрогнул.
   Над столпившимися вокруг родичами внезапно прокатился смешок. Найюр вскинул голову, огляделся. Это над ним? Кто-то смеет насмехаться над ним?!
   – Нет, – рассеянно ответил он, оглядывая головы, видневшиеся из-за плеча Баннута. – Икурей Конфас не сошел с ума.
   Баннут сплюнул – жест, адресованный нансурскому главнокомандующему, или, по крайней мере, так предпочел думать Найюр.
   – Ты так говоришь, как будто ты его знаешь! Найюр уставился на старика в упор, пытаясь определить, откуда это отвращение в его голосе. Да, в каком-то смысле он действительно знал Конфаса. Прошлой осенью, во время набега на империю, он взял в плен несколько нансурских солдат. Эти люди говорили между собой о главнокомандующем с таким неприкрытым обожанием, что Найюру поневоле сделалось любопытно. С помощью раскаленных углей и суровых допросов ему довольно много удалось разузнать об Икурее Конфасе, о том, как блестяще он показал себя в галеотских войнах, о его отчаянной тактике и новых способах обучения войск – короче, достаточно, чтобы понимать: Конфас отличается от всех, с кем им до сих пор приходилось встречаться на поле боя. Но говорить об этом знании таким старым змеям, как Баннут, которые так и не простили ему убийства отца, было бесполезно.
   – Скачи к Ксуннуриту, – приказал Найюр, прекрасно понимая, что король племен не станет иметь дела с посланцем утемотов. – Узнай, каковы его намерения.
   Однако Баннута одурачить не удалось.
   – Я возьму с собой Юрсалку, – хрипло ответил он. – Он прошлой весной женился на одной из дочерей Ксуннурита, той, уродливой. Быть может, король племен вспомнит об этом благородном поступке.
   Баннут еще раз сплюнул, словно желая подтвердить свои слова, и скрылся в толпе ожидавших утемотов.
   Найюр надолго замер в седле, бездумно наблюдая, как вьются шмели вокруг головок клевера, покачивающихся у копыт его коня. Далекие нансурцы все колотили в щиты. Солнце медленно сдавливало долину в своей жаркой горсти. Кони нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
   Вот снова пропели трубы, и нансурцы стихли. Ропот родичей Найюра нарастал, и разгорающаяся ярость вытеснила печаль из его груди. Они всегда разговаривали друг с другом, и никогда – с ним; как будто он покойник. Найюр подумал обо всех, кого он убил в первые годы после смерти отца, – обо всех этих утемотах, которые пытались отбить белый якш вождя у обесчещенного сына. Семь двоюродных братьев, два родных и один дядя. Упрямая ненависть накипала внутри, ненависть, которая гарантировала, что он не сдастся, сколько бы оскорблений ни вывалили они на него, сколько бы назойливых шепотков и осторожных взглядов ни бросили ему в спину. Он скорее убьет любого и каждого, врага и родича, чем сдастся!
   Найюр устремил взгляд вперед, на ощетинившиеся копьями ряды армии Конфаса.
   «Убью ли я тебя сегодня, главнокомандующий? Думаю, да».
   Внезапные крики привлекли его внимание к левому флангу. За бесконечными волнами пик и всадников колыхался на фоне неба штандарт Ксуннурита. Бунчуки из крашеных конских хвостов дергались вверх-вниз – то был приказ наступать не спеша. Далеко на севере толпы скюльвендов уже потекли вниз по склонам. Найюр отдал приказ своим соплеменникам и пришпорил коня, направляя его к реке. Он стоптал клевер и распугал шмелей. Роса давно уже высохла, и травы теперь сухо шелестели у ног коня. Пахло нагревающейся землей.
   Полчища скюльвендов мало-помалу заполняли долину. Проезжая через кустарник, которым заросла пойма реки, Найюр мельком заметил Баннута с Юрсалкой, скачущих к нему через открытое место. Их кожаные колчаны хлопали их по бокам, щиты подпрыгивали на конских крупах. Вот они перемахнули какой-то кустарник, и Баннут едва удержался в седле: на той стороне оказалась неглубокая рытвина, и конь споткнулся. Еще несколько мгновений – и они подъехали к Найюру, придержали коней и поехали рядом.
   Неизвестно почему, но им явно было не по себе, даже больше обычного. Юрсалка заговорщицки переглянулся с Ваннутом и перевел подчеркнуто невыразительный взгляд на Найюра.
   – Нам велено переправиться на самом южном перекате и встать напротив Насуэретской колонны, что на левом вражеском фланге. Если Конфас двинет войско прежде, чем мы построимся, мы должны отступить к югу и зайти ему с фланга.
   – Это вам сам Ксуннурит сказал?
   Юрсалка осторожно кивнул. Баннут уставился исподлобья. Его старческие глаза сверкали злобным самодовольством.
   Покачиваясь на рыси, Найюр устремил взгляд на тот берег Кийута, изучая алые знамена на левом фланге имперской армии. Вон и штандарт Насуэретской колонны: Черное Солнце нансурцев, разделенное орлиным крылом, и внизу – вышитая золотом шейская цифра «9».
   Баннут снова откашлялся.
   – Девятая колонна! – сказал он одобрительно. – Наш король племен оказывает нам честь!
   Насуэретцы обычно охраняли кианскую границу империи, но и в степях знали, что они – цвет имперской армии.
   – Может быть, оказывает нам честь, а может быть, желает нашей погибели, – уточнил Найюр. Возможно, Ксуннурит надеется, что те резкие слова, которыми они обменялись накануне, будут иметь серьезные последствия.
   «Они все хотят моей смерти!»
   Юрсалка буркнул что-то невнятное и ускакал прочь – очевидно, поехал искать более благородного общества. Баннут же так и ехал бок о бок с Найюром, не говоря ни слова.
   Когда они оказались достаточно близко к Кийуту, чтобы на них повеяло холодом его ледниковых вод, от рядов скюльвендов отделилось несколько отрядов, которые устремились к многочисленным перекатам, где можно было перейти реку вброд. Найюр следил за этими отрядами с опаской, зная, что их судьба во многом выдаст намерения Конфаса. Нансурские застрельщики на том берегу отступили перед ними, потом рассеялись и пустились в бегство, осыпаемые дождем стрел. Скюльвенды погнали их к основной части имперской армии, потом повернули и помчались галопом вдоль рядов нансурцев, выпуская на скаку тучи стрел. Все новые и новые отряды присоединялись к ним. Скюльвендам не нужны были поводья: они управляли своими конями лишь шенкелями, коленями да голосом. Вскоре уже тысячи воинов хлынули на позиции имперцев.
   Найюр и его утемоты перешли Кийут под прикрытием этих передовых частей. Насквозь промокшие, выбирались они на восточный берег и тотчас пускались в галоп, направляясь к назначенной им позиции напротив насуэретцев. Найюр знал, что переход через реку и последующее перестроение будут ключевым моментом, и каждый миг ожидал услышать трубы, командующие нансурцам наступать. Однако имперский главнокомандующий держал свои колонны на поводке, предоставляя скюльвендам спокойно собираться и строиться широким полумесяцем спиной к реке.
   Что же он задумал?
   Впереди простиралась земля, поросшая травой, чахлой, как юношеская бороденка, а за ней ждала их имперская армия. Найюр озирал ряды держащих щиты фигур, отягощенных доспехами и знаками различия, в красных кожаных юбочках и перевязях, усаженных железными бляхами. Бесмысленные и безымянные. Скоро они поплатятся смертью на свое дерзкое вторжение.