Страница:
– Я вижу, ты ученик. Знание – это сила, верно?
Этот не похож на Левета. Совсем не похож. И снова шум ледяного дождя, мало-помалу впаивающего убитых в снег.
– Не следует ли тебе, смертный, бояться меня, зная, кто я таков? Ведь страх – тоже сила. Способность выживать.
Незнакомец начал обходить Келлхуса, аккуратно переступая через раскинувшиеся по снегу конечности шранков.
– Вот что разделяет ваш род и мой! Страх. Цепкое, хваткое стремление выжить. Для нас жизнь – это всегда… решение. А для вас… Ну, скажем так: это жизнь решает за вас.
На это Келлхус наконец ответил:
– Что ж, тогда, видимо, решение за тобой.
Незнакомец помолчал и печально откликнулся:
– А-а, насмешка. Это у нас как раз общее.
Выпад Келлхуса был преднамеренным, но цели он не достиг – или, по крайней мере, так казалось поначалу. Незнакомец внезапно опустил свое невидимое лицо и помотал головой, бормоча:
– Оно смеется надо мной! Смертный надо мной смеется… Что же мне это напоминает, что же?..
Он принялся перебирать складки своего плаща и наконец нашел одно изуродованное лицо.
– Вот этого! О, наглец! Встреча с ним была настоящим удовольствием. Да, я помню…
Он взглянул на Келлхуса и прошипел:
– Я – помню!
И Келлхус постиг основные принципы этой встречи. «Нелюдь. Еще один миф Левета, оказавшийся правдой».
Незнакомец обнажил свой длинный меч, медленно и торжественно. Меч неестественно сверкал во мраке, как будто клинок отражал свет некоего нездешнего солнца. Затем незнакомец обернулся к одному из мертвых шранков и перекатил труп на спину с помощью меча. Белая кожа шранка уже начала темнеть.
– Вот этот шранк – его имени ты все равно не выговоришь – был нашим «элью», ты на своем языке назвал бы это «книгой». Чрезвычайно преданное животное. Мне его будет очень не хватать – ну, по крайней мере, некоторое время.
Он окинул взглядом остальных мертвецов.
– Мерзкие, жестокие твари на самом деле.
Он снова перевел взгляд на Келлхуса.
– Но очень… запоминающиеся.
Это начало. Келлхус решил прощупать почву.
– Так опуститься! – сказал он. – Ты сделался жалок.
– Это ты меня жалеешь? Пес осмеливается жалеть меня?
Нелюдь хрипло расхохотался.
– Анасуримбор меня жалеет! Ну да, еще бы… Ка'куну-рой соук ки'элью, соук хус'йихла!
Он сплюнул, повел мечом, указывая на трупы.
– Теперь эти… эти шранки – наши дети. Но прежде ! Прежде нашими детьми были вы. У нас вырвали сердце, мы пестовали ваши сердца….Спутники «великих» норсирайских королей.
Нелюдь подступил ближе.
– Но теперь – нет, – продолжал он. – С ходом веков многим из нас захотелось иметь нечто большее, чем ваши ребяческие перепалки, о которых и вспомнить-то нечего. Многим из нас захотелось более изысканного зверства, чем все, что могли предложить ваши войны. Это великое проклятие нашего рода – знаешь ли ты об этом? Конечно знаешь! Какой раб упустит случай порадоваться слабости господина?
Ветер взметнул его древний плащ. Нелюдь сделал еще шаг.
– Однако я оправдываюсь, как будто человек! Утрата есть вечный неписаный закон земли. Мы – всего лишь напоминание о нем, пусть и самое трагическое.
Нелюдь направил острие меча на Келлхуса. Тот встал в боевую стойку, его собственный кривой клинок замер у него над головой.
И вновь безмолвие, на сей раз – смертельное.
– Я – воитель многих веков, Анасуримбор. Очень многих. Тысячи сердец пронзил мой нимиль. Я сражался и против He-бога, и за него в тех великих войнах, которые превратили эту землю в пустыню. Я брал приступом укрепления великого Голготтерата, я видел, как сердца верховных королей разрывались от ярости!
– Так отчего же ты поднимаешь меч теперь, чтобы скрестить его с одиноким путником? – откликнулся Келлхус.
Хохот. Свободная рука указала на трупы шранков.
– Мелочь, я согласен, но я все же сумею запомнить тебя!
Келлхус ударил первым, однако меч его отскочил от доспеха под плащом нелюдя. Келлхус пригнулся, отразил мощный встречный удар, подсек ноги противника. Нелюдь кувырнулся назад, но сумел перекатиться и без труда вскочить на ноги. Из-под шлема гремел раскатистый хохот.
– Да, тебя я запомню! – воскликнул он и бросился на монаха.
Келлхус очутился в положении почти безвыходном. На него обрушился град мощных ударов. Противник всеми силами старался заставить его отойти от дерева. Над выметенной всеми ветрами вершиной холма звенели дунианский клинок и нелюдский нимиль. Однако нужный миг опережения был и тут – только поймать его оказалось куда сложнее, чем в битве со шранками.
Однако Келлхус втиснулся в это краткое мгновение, и нездешний клинок свистел все дальше и дальше от цели, все глубже и глубже вонзаясь в пустой воздух. А потом собственный меч Келлхуса принялся сечь темную фигуру, пробивая доспехи, превращая в клочья жуткий плащ. Однако пока что он не нанес противнику ни единой раны.
– Кто ты?! – вскричал в ярости нелюдь.
Между ними было одно и то же пространство, однако число разветвлений бесконечно…
Келлхус ударил в незащищенное горло нелюдя. Из раны хлынула кровь, черная во мраке. Еще удар – и странный клинок отлетел в сторону и заскользил по ледяному насту.
Келлхус сделал новый выпад. Нелюдь подался назад и упал. Острие Келлхусова меча, зависшее напротив отверстия шлема, заставило нелюдя замереть на месте.
Монах стоял под ледяным дождем и ровно дышал, глядя на поверженного врага. Миновало несколько секунд. Теперь можно начинать допрос.
– Ты ответишь на мои вопросы, – приказал Келлхус ровным, бесстрастным тоном.
Нелюдь мрачно расхохотался.
– Но ведь это ты – вопрос, ты, Анасуримбор!
А потом прозвучало слово – слово, которое, будучи услышано, каким-то образом выворачивало разум наизнанку.
Яростная вспышка. Келлхуса отбросило назад, точно лепесток, сдутый с ладони. Он покатился по снегу и, оглушенный, с трудом поднялся на ноги. Он ошеломленно наблюдал, как нелюдя что-то поднимает и ставит на ноги, словно натянутые проволоки. Тусклый, бледный свет собрался в прозрачную сферу вокруг нелюдя. Холодные капли, падавшие на нее, шипели и пузырились. Позади нелюдя встало огромное дерево.
«Колдовство? Но как такое может быть?»
Келлхус бросился бежать, огибая мертвые здания, торчащие из-под снега. Он поскользнулся на льду и съехал с другой стороны склона, кувыркаясь посреди колючих ветвей. Воздух сотрясло нечто вроде удара грома, и из-за елей у него за спиной встал столп ослепительного пламени. Келлхуса обдало жаром, и он бросился бежать еще быстрее, не разбирая дороги.
– АНАСУРИМБОР! – окликнул нездешний голос, нарушая зимнее безмолвие. – БЕГИ, АНАСУРИМБОР! – прогремел он. – Я ТЕБЯ ЗАПОМНИЛ!
Следом прокатился хохот, подобный буре, и лес за спиной у Келлхуса озарился новыми огнями. Они разбивали в куски царящий в лесу мрак, и Келлхус видел перед собой свою собственную колеблющуюся тень.
Ледяной воздух терзал легкие, но он все бежал – куда быстрее, чем от шранков.
«Колдовство? Что, отец, это тоже один из уроков, которые мне надлежит постичь?»
Наступила холодная ночь. Где-то во тьме завыли волки. Казалось, волки выли о том, что Шайме далеко, слишком далеко.
ЧАСТЬ I Колдун
ГЛАВА 1 КАРИТУСАЛЬ
Середина зимы, 4110 год Бивня, Каритусаль
Все шпионы буквально помешаны на своих осведомителях. Это своего рода игра, которой они предаются перед сном или даже во время томительных пауз в разговоре. Посмотрит шпион на своего осведомителя, вот как сейчас Ахкеймион смотрел на Гешрунни, и невольно задастся вопросом: «Что именно ему известно?»
Как и многие кабачки, разбросанные по окраине Червя, огромных трущоб Каритусаля, «Святой прокаженный» одновременно поражал шиком и вопиющей бедностью. Керамическая плитка на полу сделала бы честь дворцу палатина-губернатора, при этом стены были сложены из крашеного кирпича-сырца и с такими низкими потолками, что рослым посетителям приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой бронзовые светильники. Ахкеймион однажды слышал, как кабатчик хвастался, будто они – точная копия тех, что висят в храме Эксориетты. В «Прокаженном» вечно толпился народ: угрюмые, порой опасные люди, – однако вино и гашиш тут были достаточно дороги, чтобы те, кто не может себе позволить регулярно мыться, не сидели бок о бок с теми, кто может и моется.
До тех пор пока Ахкеймион не оказался в «Прокаженном», он всегда недолюбливал айнонов – особенно каритусальских. Как и большинство обитателей Трех Морей, он считал их тщеславными и изнеженными: слишком густо умащали они свои бороды, излишне много уделяли внимания иронии и косметике, были чересчур опрометчивы в сексуальных привычках. Но бесконечные часы, что Ахкеймион провел в этом кабачке в ожидании Гешрунни, заставили его переменить мнение. Он обнаружил, что тонкость вкусов и нравов, которая у других народов была свойственна лишь высшим кастам, для айнонов сделалась своего рода страстью, и ей были привержены все, вплоть до последних слуг и рабов. Он всегда считал обитателей Верхнего Айнона нацией распутников и мелких заговорщиков, и считал верно, но уж никак не подозревал, что благодаря всему этому они были ему родственными душами.
Быть может, именно поэтому он не сразу почуял опасность, когда Гешрунни сказал:
– Я тебя знаю.
Смуглый даже в свете ламп, Гешрунни опустил руки, которые держал сложенными поверх своей белой шелковой куртки, и подался вперед. Выглядел он внушительно: ястребиное лицо бывалого солдата, черная борода, заплетенная настолько туго, что ее косицы походили на узкие кожаные ремешки, и толстые руки, такие загорелые, что было почти не видно айнонских пиктограмм, вытатуированных от плеча до запястья.
Ахкеймион попытался небрежно усмехнуться.
– Меня и жены мои знают, – бросил он, опрокидывая очередную чашу вина. Потом крякнул и промокнул губы. Гешрунни всегда был ограниченным человеком – по крайней мере, Ахкеймион считал его таковым. Колеи, которыми катились его мысли и речи, были узки и накатаны. Это свойственно многим воинам, тем более воинам-рабам.
Однако это заявление говорило об обратном.
Гешрунни внимательно следил за Ахкеймионом. Подозрение в его глазах смешивалось с легким изумлением. Он с отвращением мотнул головой.
– Нет, мне следовало сказать: я знаю, кто ты такой.
И подался вперед с задумчивым видом, настолько чуждым солдатским манерам, что у Ахкеймиона мурашки поползли по спине от ужаса. Гудящий кабачок словно бы отдалился, сделался лишь фоном, состоящим из размытых силуэтов и золотистых точек светильников.
– Тогда запиши это, – ответил Ахкеймион скучающим тоном, – и отдай мне, когда я протрезвею.
Он огляделся по сторонам, как делают скучающие люди, и убедился, что путь к выходу свободен.
– Я знаю, что у тебя нет жен.
– Да ну? И что с того?
Ахкеймион бросил взгляд за спину собеседнику и увидел шлюху, которая, смеясь, приклеивала к своей потной груди блестящий серебряный энсолярий. Толпа пьяных мужиков вокруг нее взревела:
– Раз!
– У нее это довольно ловко получается. Знаешь, как она это делает? Медом мажется.
Но Гешрунни гнул свое.
– Таким, как ты, не дозволено иметь жен.
– Таким, как я, а? И кто же я, по-твоему?
– Ты – колдун. Адепт.
Ахкеймион расхохотался, уже понимая, что мгновенное замешательство выдало его. Однако продолжать этот спектакль все равно имело смысл. В худшем случае это позволит выиграть несколько лишних секунд. Достаточно, чтобы остаться в живых.
– Клянусь задницей Последнего Пророка, друг мой! – воскликнул Ахкеймион, вновь поглядывая в сторону выхода, – твои обвинения можно измерять чашами! Кем ты обозвал меня в прошлый раз, шлюхиным сыном?
Со всех сторон послышались смешки. Сзади взревели:
– Два!
Гешрунни скорчил какую-то гримасу – это Ахкеймиону ничего не дало: у его собеседника любое выражение лица смахивало на гримасу, особенно улыбка. Однако рука, что метнулась вперед и сдавила ему запястье, сказала Ахкеймиону все, что следовало знать.
«Я обречен. Им все известно».
Мало на свете вещей страшнее, чем «они», тем более в Каритусале. «Они» – это Багряные Шпили, самая могущественная из школ Трех Морей, тайные владыки Верхнего Айнона. Гешрунни был командиром джаврегов, воинов-рабов Багряных Шпилей – отчего, собственно, Ахкеймион и обхаживал его последние несколько недель. Это то, чем положено заниматься шпионам – переманивать рабов своих соперников.
Гешрунни грозно смотрел Ахкеймиону в глаза, выворачивая его руку ладонью наружу.
– Проверить мои подозрения проще простого, – негромко сказал он.
– Три! – прогремело среди крашеных кирпичей и обшарпанного красного дерева.
Ахкеймион поморщился – оттого, что Гешрунни сдавил ему руку, и оттого, что он знал, как именно воин собирается проверять свои подозрения. «Нет, только не это!»
– Гешрунни, прошу тебя! Друг мой, ты просто пьян! Ну какая школа решится вызвать гнев Багряных Шпилей?
Гешрунни пожал плечами.
– Может, мисунсаи. Или Имперский Сайк. Кишаурим. Вас, проклятых, не счесть! Но если бы мне предложили биться об заклад, я поставил бы на Завет. Я бы сказал, что ты – адепт Завета.
Хитроумный раб! Давно ли он узнал?
Невозможные слова вертелись у Ахкеймиона на языке – слова, ослепляющие глаза и обжигающие плоть. «Он не оставил мне выбора!» Конечно, поднимется шум. Люди завопят, схватятся за мечи, но ему они ничего не сделают – только разбегутся с дороги. Айноны боятся магии сильнее, чем любой другой народ Трех Морей.
«Выбора нет!»
Но Гешрунни уже полез под свою вышитую куртку. Нащупал что-то у себя на груди и ухмыльнулся, точно скалящийся шакал.
«Поздно…»
– Сдается мне, – заметил Гешрунни с пугающей небрежностью, – тебе есть что сказать.
И вытянул из-под куртки хору. Подмигнул Ахкеймиону и с ужасающей легкостью порвал золотую цепочку, на которой она висела. Ахкеймион почуял хору с первой же их встречи – именно благодаря ее жуткому бормотанию он вычислил должность Гешрунни. А теперь Гешрунни воспользуется ею, чтобы вычислить его…
– Это что еще такое? – спросил Ахкеймион. Однако по его руке пробежала дрожь животного ужаса.
– Сдается мне, ты это знаешь, Акка. Сдается мне, ты это знаешь куда лучше моего!
Хора… Адепты звали их «Безделушками». Люди часто дают шутливые прозвища тому, чего втайне страшатся. Но другие люди, те, что вслед за Тысячей Храмов считали колдовство святотатством, называли их Слезами Господними. Однако Бог к их созданию никакого отношения не имел. Хоры были наследием Древнего Севера, настолько ценным, что приобрести их можно было лишь путем династического брака, убийства, либо же получить в дань от целого народа. И хоры стоили того: они делали своего владельца неуязвимым для колдовства, а также убивали любого колдуна, имевшего несчастье их коснуться.
Гешрунни, без труда удерживая руку Ахкеймиона, поднял хору, держа ее двумя пальцами. На вид ничего особенного в ней не было: железный шарик величиной с маслину, покрытый наклонной вязью нелюдских письмен. Ахкеймион почувствовал, как у него засосало под ложечкой: будто в руках у Гешрунни была не вещь, а отверстие, ничто, крохотная дыра в ткани мира. Стук сердца гулом отдавался в ушах. Он подумал о своем ноже, спрятанном под туникой.
– Четыре!
Хриплый хохот.
Ахкеймион попытался отнять руку. Тщетно.
– Гешрунни…
– У каждого командира джаврегов есть такая вещица, – сказал Гешрунни тоном одновременно задумчивым и гордым. – Хотя это ты и так знаешь.
«Он дурачил меня все это время! Как я мог так ошибиться?!»
– Твои хозяева добры… – выдавил Ахкеймион. Он стыл от ужаса, повисшего в нескольких дюймах над его ладонью.
– Добры? – презрительно бросил Гешрунни. – Багряные Шпили – не добры. Они беспощадны. Они жестоки к тем, кто им противостоит.
Ахкеймион впервые заметил муку, терзавшую этого человека, тоску в его горящих глазах. «В чем дело?» И он решился спросить:
– А к тем, кто им служит?
– Для них нет разницы.
«Они ничего не знают! Только сам Гешрунни…»
– Пять! – прогремело под низким потолком.
Ахкеймион облизнул губы.
– Чего ты хочешь, Гешрунни?
Воин-раб посмотрел на трепещущую ладонь Ахкеймиона и опустил Безделушку пониже, точно дитя, которому хочется узнать, что произойдет. От одного вида этой вещи у Ахкеймиона закружилась голова, и во рту появился мерзкий привкус желчи. Хора. Слеза, снятая с божьей щеки. Смерть. Смерть всем святотатцам.
– Чего ты хочешь? – прохрипел Ахкеймион.
– Того же, чего и все, Акка. Истины.
Все, что Ахкеймион видел, все испытания, что он пережил, лежали теперь в узком промежутке между его лоснящейся от пота ладонью и маслянисто блестящим железом. Безделушка. Смерть, ждущая в мозолистых пальцах раба… Но Ахкеймион был адепт, а для адепта истина превыше всего, превыше даже самой жизни. Они ревниво хранили ее, они сражались за обладание ею во всех мрачных пещерах Трех Морей. Лучше умереть, чем выдать истину Завета Багряным Шпилям!
Но тут, похоже, речь об ином. Гешрунни один – в этом Ахкеймион был уверен. Колдун колдуна видит издалека, видит следы его преступлений. И в «Прокаженном» колдунов не было: не было здесь Багряных, лишь пьяницы, бьющиеся об заклад со шлюхами. Гешрунни затеял эту игру сам по себе.
Но для чего? Какова его безумная цель?
«Скажи ему то, чего он хочет. Он уже и так знает».
– Я – адепт Завета, – поспешно шепнул Ахкеймион. И добавил: – Шпион.
Опасные слова. Но разве был у него выбор?
Гешрунни некоторое время пристально смотрел на него. Ахкеймион затаил дыхание. Наконец воин медленно спрятал хору в кулаке. И выпустил руку адепта.
Воцарилась странная тишина, нарушаемая лишь звоном серебряных энсоляриев, посыпавшихся на стол. Тишина взорвалась хохотом, и кто-то хрипло вскричал:
– Проиграла ты, шлюха!
Но Ахкеймион знал, что это к нему не относится. Сегодня вечером он каким-то образом выиграл, и выиграл, как выигрывают шлюхи: сам не зная как.
В конце концов, велика ли разница между шлюхой и шпионом? А уж между шлюхой и колдуном – и того меньше.
Друз Ахкеймион с детства мечтал стать колдуном, но ему и в голову не приходило сделаться шпионом. В словаре детей, воспитанных в рыбацких деревушках Нрона, слова «шпион» просто не было. Во времена его детства Три Моря обладали для него только двумя измерениями: земли делились на ближние и дальние, а люди – на знать и чернь. Слушая байки старых рыбачек, что чесали языком, пока детишки помогали им вскрывать устриц, Ахкеймион понял, что сам он принадлежит к черни, а все могущественные, высокопоставленные люди живут где-то далеко. Старческие губы роняли имя за именем, одно таинственней другого: шрайя Тысячи Храмов, коварные язычники Киана, воинственные скюльвенды, хитроумные колдуны Багряных Шпилей – и так далее, и тому подобное. Имена очерчивали измерения мира, наделяли его грозным величием, преобразовывали в арену невероятных трагедий и героических деяний. Засыпая, Ахкеймион чувствовал себя совсем крохотным.
Казалось бы, с тех пор, как он сделался шпионом, простенький мирок его детства должен был обрести множество новых измерений, но вышло как раз наоборот. Конечно, по мере того, как Ахкеймион взрослел, его мир усложнялся. Он узнал, что бывают вещи священные и нечестивые, что боги и То, Что Вовне, – не просто очень важные господа и очень дальняя земля: они обладают своими собственными измерениями. Еще он узнал, что бывают времена древние, и недавние, и «давным-давно» – не просто разновидность дальних краев, а нечто вроде призрака, пребывающего повсюду.
Но, став шпионом, он внезапно обнаружил, что мир утратил все измерения и сделался каким-то плоским. Знатные люди, даже императоры и короли, оказались вдруг такими же мелкими и подлыми, как последний вонючий рыбак. Дальние народы: Конрия, Се Тидонн или Киан, – из экзотических или зачарованных сделались скучными и обыденными, как любая рыбацкая деревушка на Нроне. Священные вещи: Бивень, Тысяча Храмов и даже Последний Пророк оказались всего лишь частным случаем вещей нечестивых, вроде фаним, кишаурим или колдовских школ, как будто слова «священный» и «нечестивый» менялись местами так же легко, как партнеры за карточным столом. А новые времена представляли собой всего лишь затасканную версию древних.
Став адептом и шпионом, Ахкеймион обошел вдоль и поперек земли всех Трех Морей, повидал многое из того, что когда-то приводило его в священный ужас, от которого сладко сосало под ложечкой, и успел убедиться, что байки его детства всегда бывали лучше правды. С тех пор как в отрочестве его определили как одного из Немногих и увезли в Атьерс, учиться в школе Завета, Ахкеймиону доводилось наставлять принцев, оскорблять великих магистров и выводить из себя шрайских жрецов. И теперь он твердо знал, что познания и странствия выхолащивают мир, лишая его чудес, и, если сорвать завесу тайны, измерения мира скорее сжимались, чем расцветали. Нет, конечно, теперь мир для него сделался куда сложнее, чем в те времена, когда Ахкеймион был ребенком, но в то же время – гораздо проще. Повсюду люди занимались одним и тем же: хапали и хапали, как будто титулы «король», «шрайя», «магистр» были лишь разными масками, прячущими одну и ту же алчную звериную харю. Ахкеймиону казалось, что единственное реальное измерение мира – это алчность.
Ахкеймион был средних лет колдун и шпион, и от обоих занятий он успел устать. И хотя он в этом ни за что бы не признался, его снедала тоска. Как сказали бы старые рыбачки, он слишком часто вытягивал пустой невод.
Расстроенный и озадаченный, Ахкеймион оставил Гешрунни в «Святом прокаженном» и поспешил домой – если это можно было назвать домом – через темные проулки Червя. Червь, тянущийся от северных берегов реки Сают до знаменитых Сюрмантических ворот, представлял собой лабиринт обветшалых доходных домов, борделей и обедневших храмов. Ахкеймион всегда думал, что название «Червь» этому месту подходит чрезвычайно. Вечно сырой, источенный тесными проулками, Червь и впрямь напоминал собой какое-то неприятное подземное существо.
С точки зрения его миссии, Ахкеймиону тревожиться было не о чем. Скорее наоборот, следовало радоваться. Если не считать того безумного момента с хорой, Гешрунни открыл ему несколько тайн – важных тайн. Оказалось, что Гешрунни вовсе не был счастлив своей участью раба. Он ненавидел Багряных магов, ненавидел с почти пугающей силой.
– Я сдружился с тобой не ради твоего золота, – сказал ему командир джаврегов. – На что оно мне? Выкупиться на свободу? Мои хозяева, Багряные Шпили, нипочем не расстанутся с чем-то ценным. Нет, я сдружился с тобой, потому что знал: ты можешь оказаться полезен.
– Полезен? Но для чего?
– Для мести. Я хочу унизить Багряных Шпилей.
– Так ты знал… Ты с самого начала знал, что я не торговец.
Насмешливый хохот.
– Конечно! Ты слишком щедро сорил деньгами. Если садишься за стол с торговцем и нищим, то скорее нищий угостит тебя выпивкой, чем торгаш!
«Ну, и какой ты шпион после этого?»
Ахкеймион нахмурился, злясь на себя за то, что его прикрытие оказалось настолько ненадежным. Но дело даже не в этом. Как ни встревожила его проницательность Гешрунни, больше всего Ахкеймиона пугало то, насколько он недооценил этого человека. Гешрунни был воин и раб – казалось бы, идеальное сочетание для глупца! Но, с другой стороны, если раб умен, у него немало причин скрывать свой ум. Образованный раб еще может оказаться ценностью – взять хотя бы ученых-рабов древней Кенейской империи. Но сообразительного раба следует опасаться – и, возможно, уничтожить.
Однако эта мысль не утешала. «Если он так легко обвел вокруг пальца меня…»
Ахкеймион раздобыл великую тайну Каритусаля и Багряных Шпилей – быть может, величайшую за много лет. Но за это ему следовало благодарить не свои способности – хотя за все эти годы у него было мало поводов усомниться в них, – скорее, напротив, свою безалаберность. В результате он узнал сразу две тайны: одну – достаточно страшную в масштабе Трех Морей, другая же была страшна для него лично. Он понял, что уже не тот, каким был раньше.
Рассказ Гешрунни был жуток сам по себе, хотя бы потому, что демонстрировал способность Багряных Шпилей хранить тайны. Гешрунни сказал, что Багряные Шпили воюют – на самом деле воюют уже больше десяти лет. Поначалу на Ахкеймиона это не произвело особого впечатления. Подумаешь! Колдовские школы, как и все Великие фракции, постоянно сталкивались со шпионажем, тайными убийствами, оскорблениями дипломатов. Но Гешрунни заверил, что здесь нечто большее, чем обычная вражда.
Этот не похож на Левета. Совсем не похож. И снова шум ледяного дождя, мало-помалу впаивающего убитых в снег.
– Не следует ли тебе, смертный, бояться меня, зная, кто я таков? Ведь страх – тоже сила. Способность выживать.
Незнакомец начал обходить Келлхуса, аккуратно переступая через раскинувшиеся по снегу конечности шранков.
– Вот что разделяет ваш род и мой! Страх. Цепкое, хваткое стремление выжить. Для нас жизнь – это всегда… решение. А для вас… Ну, скажем так: это жизнь решает за вас.
На это Келлхус наконец ответил:
– Что ж, тогда, видимо, решение за тобой.
Незнакомец помолчал и печально откликнулся:
– А-а, насмешка. Это у нас как раз общее.
Выпад Келлхуса был преднамеренным, но цели он не достиг – или, по крайней мере, так казалось поначалу. Незнакомец внезапно опустил свое невидимое лицо и помотал головой, бормоча:
– Оно смеется надо мной! Смертный надо мной смеется… Что же мне это напоминает, что же?..
Он принялся перебирать складки своего плаща и наконец нашел одно изуродованное лицо.
– Вот этого! О, наглец! Встреча с ним была настоящим удовольствием. Да, я помню…
Он взглянул на Келлхуса и прошипел:
– Я – помню!
И Келлхус постиг основные принципы этой встречи. «Нелюдь. Еще один миф Левета, оказавшийся правдой».
Незнакомец обнажил свой длинный меч, медленно и торжественно. Меч неестественно сверкал во мраке, как будто клинок отражал свет некоего нездешнего солнца. Затем незнакомец обернулся к одному из мертвых шранков и перекатил труп на спину с помощью меча. Белая кожа шранка уже начала темнеть.
– Вот этот шранк – его имени ты все равно не выговоришь – был нашим «элью», ты на своем языке назвал бы это «книгой». Чрезвычайно преданное животное. Мне его будет очень не хватать – ну, по крайней мере, некоторое время.
Он окинул взглядом остальных мертвецов.
– Мерзкие, жестокие твари на самом деле.
Он снова перевел взгляд на Келлхуса.
– Но очень… запоминающиеся.
Это начало. Келлхус решил прощупать почву.
– Так опуститься! – сказал он. – Ты сделался жалок.
– Это ты меня жалеешь? Пес осмеливается жалеть меня?
Нелюдь хрипло расхохотался.
– Анасуримбор меня жалеет! Ну да, еще бы… Ка'куну-рой соук ки'элью, соук хус'йихла!
Он сплюнул, повел мечом, указывая на трупы.
– Теперь эти… эти шранки – наши дети. Но прежде ! Прежде нашими детьми были вы. У нас вырвали сердце, мы пестовали ваши сердца….Спутники «великих» норсирайских королей.
Нелюдь подступил ближе.
– Но теперь – нет, – продолжал он. – С ходом веков многим из нас захотелось иметь нечто большее, чем ваши ребяческие перепалки, о которых и вспомнить-то нечего. Многим из нас захотелось более изысканного зверства, чем все, что могли предложить ваши войны. Это великое проклятие нашего рода – знаешь ли ты об этом? Конечно знаешь! Какой раб упустит случай порадоваться слабости господина?
Ветер взметнул его древний плащ. Нелюдь сделал еще шаг.
– Однако я оправдываюсь, как будто человек! Утрата есть вечный неписаный закон земли. Мы – всего лишь напоминание о нем, пусть и самое трагическое.
Нелюдь направил острие меча на Келлхуса. Тот встал в боевую стойку, его собственный кривой клинок замер у него над головой.
И вновь безмолвие, на сей раз – смертельное.
– Я – воитель многих веков, Анасуримбор. Очень многих. Тысячи сердец пронзил мой нимиль. Я сражался и против He-бога, и за него в тех великих войнах, которые превратили эту землю в пустыню. Я брал приступом укрепления великого Голготтерата, я видел, как сердца верховных королей разрывались от ярости!
– Так отчего же ты поднимаешь меч теперь, чтобы скрестить его с одиноким путником? – откликнулся Келлхус.
Хохот. Свободная рука указала на трупы шранков.
– Мелочь, я согласен, но я все же сумею запомнить тебя!
Келлхус ударил первым, однако меч его отскочил от доспеха под плащом нелюдя. Келлхус пригнулся, отразил мощный встречный удар, подсек ноги противника. Нелюдь кувырнулся назад, но сумел перекатиться и без труда вскочить на ноги. Из-под шлема гремел раскатистый хохот.
– Да, тебя я запомню! – воскликнул он и бросился на монаха.
Келлхус очутился в положении почти безвыходном. На него обрушился град мощных ударов. Противник всеми силами старался заставить его отойти от дерева. Над выметенной всеми ветрами вершиной холма звенели дунианский клинок и нелюдский нимиль. Однако нужный миг опережения был и тут – только поймать его оказалось куда сложнее, чем в битве со шранками.
Однако Келлхус втиснулся в это краткое мгновение, и нездешний клинок свистел все дальше и дальше от цели, все глубже и глубже вонзаясь в пустой воздух. А потом собственный меч Келлхуса принялся сечь темную фигуру, пробивая доспехи, превращая в клочья жуткий плащ. Однако пока что он не нанес противнику ни единой раны.
– Кто ты?! – вскричал в ярости нелюдь.
Между ними было одно и то же пространство, однако число разветвлений бесконечно…
Келлхус ударил в незащищенное горло нелюдя. Из раны хлынула кровь, черная во мраке. Еще удар – и странный клинок отлетел в сторону и заскользил по ледяному насту.
Келлхус сделал новый выпад. Нелюдь подался назад и упал. Острие Келлхусова меча, зависшее напротив отверстия шлема, заставило нелюдя замереть на месте.
Монах стоял под ледяным дождем и ровно дышал, глядя на поверженного врага. Миновало несколько секунд. Теперь можно начинать допрос.
– Ты ответишь на мои вопросы, – приказал Келлхус ровным, бесстрастным тоном.
Нелюдь мрачно расхохотался.
– Но ведь это ты – вопрос, ты, Анасуримбор!
А потом прозвучало слово – слово, которое, будучи услышано, каким-то образом выворачивало разум наизнанку.
Яростная вспышка. Келлхуса отбросило назад, точно лепесток, сдутый с ладони. Он покатился по снегу и, оглушенный, с трудом поднялся на ноги. Он ошеломленно наблюдал, как нелюдя что-то поднимает и ставит на ноги, словно натянутые проволоки. Тусклый, бледный свет собрался в прозрачную сферу вокруг нелюдя. Холодные капли, падавшие на нее, шипели и пузырились. Позади нелюдя встало огромное дерево.
«Колдовство? Но как такое может быть?»
Келлхус бросился бежать, огибая мертвые здания, торчащие из-под снега. Он поскользнулся на льду и съехал с другой стороны склона, кувыркаясь посреди колючих ветвей. Воздух сотрясло нечто вроде удара грома, и из-за елей у него за спиной встал столп ослепительного пламени. Келлхуса обдало жаром, и он бросился бежать еще быстрее, не разбирая дороги.
– АНАСУРИМБОР! – окликнул нездешний голос, нарушая зимнее безмолвие. – БЕГИ, АНАСУРИМБОР! – прогремел он. – Я ТЕБЯ ЗАПОМНИЛ!
Следом прокатился хохот, подобный буре, и лес за спиной у Келлхуса озарился новыми огнями. Они разбивали в куски царящий в лесу мрак, и Келлхус видел перед собой свою собственную колеблющуюся тень.
Ледяной воздух терзал легкие, но он все бежал – куда быстрее, чем от шранков.
«Колдовство? Что, отец, это тоже один из уроков, которые мне надлежит постичь?»
Наступила холодная ночь. Где-то во тьме завыли волки. Казалось, волки выли о том, что Шайме далеко, слишком далеко.
ЧАСТЬ I Колдун
ГЛАВА 1 КАРИТУСАЛЬ
«В мире есть три, и только три сорта людей: циники, фанатики и адепты Завета».
Онтиллас, «О безумии человеческом»
«Автор не раз замечал, что при зарождении великих событий люди, как правило, понятия не имеют, чем чреваты их действия. Эта проблема вызвана не тем, что люди слепы к последствиям своих поступков, как можно было бы предположить. Скорее, это результат того, сколь безумным образом тривиальное может обернуться ужасным, когда цели одного человека противоречат целям другого. У адептов школы Багряных Шпилей встарь была такая поговорка: „Когда один человек ловит зайца – он поймает зайца. Но когда зайца ловит множество людей, они поймают дракона“. Когда множество людей следуют каждый своим интересам, результат всегда непредсказуем и зачастую кошмарен».
Друз Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны»
Середина зимы, 4110 год Бивня, Каритусаль
Все шпионы буквально помешаны на своих осведомителях. Это своего рода игра, которой они предаются перед сном или даже во время томительных пауз в разговоре. Посмотрит шпион на своего осведомителя, вот как сейчас Ахкеймион смотрел на Гешрунни, и невольно задастся вопросом: «Что именно ему известно?»
Как и многие кабачки, разбросанные по окраине Червя, огромных трущоб Каритусаля, «Святой прокаженный» одновременно поражал шиком и вопиющей бедностью. Керамическая плитка на полу сделала бы честь дворцу палатина-губернатора, при этом стены были сложены из крашеного кирпича-сырца и с такими низкими потолками, что рослым посетителям приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой бронзовые светильники. Ахкеймион однажды слышал, как кабатчик хвастался, будто они – точная копия тех, что висят в храме Эксориетты. В «Прокаженном» вечно толпился народ: угрюмые, порой опасные люди, – однако вино и гашиш тут были достаточно дороги, чтобы те, кто не может себе позволить регулярно мыться, не сидели бок о бок с теми, кто может и моется.
До тех пор пока Ахкеймион не оказался в «Прокаженном», он всегда недолюбливал айнонов – особенно каритусальских. Как и большинство обитателей Трех Морей, он считал их тщеславными и изнеженными: слишком густо умащали они свои бороды, излишне много уделяли внимания иронии и косметике, были чересчур опрометчивы в сексуальных привычках. Но бесконечные часы, что Ахкеймион провел в этом кабачке в ожидании Гешрунни, заставили его переменить мнение. Он обнаружил, что тонкость вкусов и нравов, которая у других народов была свойственна лишь высшим кастам, для айнонов сделалась своего рода страстью, и ей были привержены все, вплоть до последних слуг и рабов. Он всегда считал обитателей Верхнего Айнона нацией распутников и мелких заговорщиков, и считал верно, но уж никак не подозревал, что благодаря всему этому они были ему родственными душами.
Быть может, именно поэтому он не сразу почуял опасность, когда Гешрунни сказал:
– Я тебя знаю.
Смуглый даже в свете ламп, Гешрунни опустил руки, которые держал сложенными поверх своей белой шелковой куртки, и подался вперед. Выглядел он внушительно: ястребиное лицо бывалого солдата, черная борода, заплетенная настолько туго, что ее косицы походили на узкие кожаные ремешки, и толстые руки, такие загорелые, что было почти не видно айнонских пиктограмм, вытатуированных от плеча до запястья.
Ахкеймион попытался небрежно усмехнуться.
– Меня и жены мои знают, – бросил он, опрокидывая очередную чашу вина. Потом крякнул и промокнул губы. Гешрунни всегда был ограниченным человеком – по крайней мере, Ахкеймион считал его таковым. Колеи, которыми катились его мысли и речи, были узки и накатаны. Это свойственно многим воинам, тем более воинам-рабам.
Однако это заявление говорило об обратном.
Гешрунни внимательно следил за Ахкеймионом. Подозрение в его глазах смешивалось с легким изумлением. Он с отвращением мотнул головой.
– Нет, мне следовало сказать: я знаю, кто ты такой.
И подался вперед с задумчивым видом, настолько чуждым солдатским манерам, что у Ахкеймиона мурашки поползли по спине от ужаса. Гудящий кабачок словно бы отдалился, сделался лишь фоном, состоящим из размытых силуэтов и золотистых точек светильников.
– Тогда запиши это, – ответил Ахкеймион скучающим тоном, – и отдай мне, когда я протрезвею.
Он огляделся по сторонам, как делают скучающие люди, и убедился, что путь к выходу свободен.
– Я знаю, что у тебя нет жен.
– Да ну? И что с того?
Ахкеймион бросил взгляд за спину собеседнику и увидел шлюху, которая, смеясь, приклеивала к своей потной груди блестящий серебряный энсолярий. Толпа пьяных мужиков вокруг нее взревела:
– Раз!
– У нее это довольно ловко получается. Знаешь, как она это делает? Медом мажется.
Но Гешрунни гнул свое.
– Таким, как ты, не дозволено иметь жен.
– Таким, как я, а? И кто же я, по-твоему?
– Ты – колдун. Адепт.
Ахкеймион расхохотался, уже понимая, что мгновенное замешательство выдало его. Однако продолжать этот спектакль все равно имело смысл. В худшем случае это позволит выиграть несколько лишних секунд. Достаточно, чтобы остаться в живых.
– Клянусь задницей Последнего Пророка, друг мой! – воскликнул Ахкеймион, вновь поглядывая в сторону выхода, – твои обвинения можно измерять чашами! Кем ты обозвал меня в прошлый раз, шлюхиным сыном?
Со всех сторон послышались смешки. Сзади взревели:
– Два!
Гешрунни скорчил какую-то гримасу – это Ахкеймиону ничего не дало: у его собеседника любое выражение лица смахивало на гримасу, особенно улыбка. Однако рука, что метнулась вперед и сдавила ему запястье, сказала Ахкеймиону все, что следовало знать.
«Я обречен. Им все известно».
Мало на свете вещей страшнее, чем «они», тем более в Каритусале. «Они» – это Багряные Шпили, самая могущественная из школ Трех Морей, тайные владыки Верхнего Айнона. Гешрунни был командиром джаврегов, воинов-рабов Багряных Шпилей – отчего, собственно, Ахкеймион и обхаживал его последние несколько недель. Это то, чем положено заниматься шпионам – переманивать рабов своих соперников.
Гешрунни грозно смотрел Ахкеймиону в глаза, выворачивая его руку ладонью наружу.
– Проверить мои подозрения проще простого, – негромко сказал он.
– Три! – прогремело среди крашеных кирпичей и обшарпанного красного дерева.
Ахкеймион поморщился – оттого, что Гешрунни сдавил ему руку, и оттого, что он знал, как именно воин собирается проверять свои подозрения. «Нет, только не это!»
– Гешрунни, прошу тебя! Друг мой, ты просто пьян! Ну какая школа решится вызвать гнев Багряных Шпилей?
Гешрунни пожал плечами.
– Может, мисунсаи. Или Имперский Сайк. Кишаурим. Вас, проклятых, не счесть! Но если бы мне предложили биться об заклад, я поставил бы на Завет. Я бы сказал, что ты – адепт Завета.
Хитроумный раб! Давно ли он узнал?
Невозможные слова вертелись у Ахкеймиона на языке – слова, ослепляющие глаза и обжигающие плоть. «Он не оставил мне выбора!» Конечно, поднимется шум. Люди завопят, схватятся за мечи, но ему они ничего не сделают – только разбегутся с дороги. Айноны боятся магии сильнее, чем любой другой народ Трех Морей.
«Выбора нет!»
Но Гешрунни уже полез под свою вышитую куртку. Нащупал что-то у себя на груди и ухмыльнулся, точно скалящийся шакал.
«Поздно…»
– Сдается мне, – заметил Гешрунни с пугающей небрежностью, – тебе есть что сказать.
И вытянул из-под куртки хору. Подмигнул Ахкеймиону и с ужасающей легкостью порвал золотую цепочку, на которой она висела. Ахкеймион почуял хору с первой же их встречи – именно благодаря ее жуткому бормотанию он вычислил должность Гешрунни. А теперь Гешрунни воспользуется ею, чтобы вычислить его…
– Это что еще такое? – спросил Ахкеймион. Однако по его руке пробежала дрожь животного ужаса.
– Сдается мне, ты это знаешь, Акка. Сдается мне, ты это знаешь куда лучше моего!
Хора… Адепты звали их «Безделушками». Люди часто дают шутливые прозвища тому, чего втайне страшатся. Но другие люди, те, что вслед за Тысячей Храмов считали колдовство святотатством, называли их Слезами Господними. Однако Бог к их созданию никакого отношения не имел. Хоры были наследием Древнего Севера, настолько ценным, что приобрести их можно было лишь путем династического брака, убийства, либо же получить в дань от целого народа. И хоры стоили того: они делали своего владельца неуязвимым для колдовства, а также убивали любого колдуна, имевшего несчастье их коснуться.
Гешрунни, без труда удерживая руку Ахкеймиона, поднял хору, держа ее двумя пальцами. На вид ничего особенного в ней не было: железный шарик величиной с маслину, покрытый наклонной вязью нелюдских письмен. Ахкеймион почувствовал, как у него засосало под ложечкой: будто в руках у Гешрунни была не вещь, а отверстие, ничто, крохотная дыра в ткани мира. Стук сердца гулом отдавался в ушах. Он подумал о своем ноже, спрятанном под туникой.
– Четыре!
Хриплый хохот.
Ахкеймион попытался отнять руку. Тщетно.
– Гешрунни…
– У каждого командира джаврегов есть такая вещица, – сказал Гешрунни тоном одновременно задумчивым и гордым. – Хотя это ты и так знаешь.
«Он дурачил меня все это время! Как я мог так ошибиться?!»
– Твои хозяева добры… – выдавил Ахкеймион. Он стыл от ужаса, повисшего в нескольких дюймах над его ладонью.
– Добры? – презрительно бросил Гешрунни. – Багряные Шпили – не добры. Они беспощадны. Они жестоки к тем, кто им противостоит.
Ахкеймион впервые заметил муку, терзавшую этого человека, тоску в его горящих глазах. «В чем дело?» И он решился спросить:
– А к тем, кто им служит?
– Для них нет разницы.
«Они ничего не знают! Только сам Гешрунни…»
– Пять! – прогремело под низким потолком.
Ахкеймион облизнул губы.
– Чего ты хочешь, Гешрунни?
Воин-раб посмотрел на трепещущую ладонь Ахкеймиона и опустил Безделушку пониже, точно дитя, которому хочется узнать, что произойдет. От одного вида этой вещи у Ахкеймиона закружилась голова, и во рту появился мерзкий привкус желчи. Хора. Слеза, снятая с божьей щеки. Смерть. Смерть всем святотатцам.
– Чего ты хочешь? – прохрипел Ахкеймион.
– Того же, чего и все, Акка. Истины.
Все, что Ахкеймион видел, все испытания, что он пережил, лежали теперь в узком промежутке между его лоснящейся от пота ладонью и маслянисто блестящим железом. Безделушка. Смерть, ждущая в мозолистых пальцах раба… Но Ахкеймион был адепт, а для адепта истина превыше всего, превыше даже самой жизни. Они ревниво хранили ее, они сражались за обладание ею во всех мрачных пещерах Трех Морей. Лучше умереть, чем выдать истину Завета Багряным Шпилям!
Но тут, похоже, речь об ином. Гешрунни один – в этом Ахкеймион был уверен. Колдун колдуна видит издалека, видит следы его преступлений. И в «Прокаженном» колдунов не было: не было здесь Багряных, лишь пьяницы, бьющиеся об заклад со шлюхами. Гешрунни затеял эту игру сам по себе.
Но для чего? Какова его безумная цель?
«Скажи ему то, чего он хочет. Он уже и так знает».
– Я – адепт Завета, – поспешно шепнул Ахкеймион. И добавил: – Шпион.
Опасные слова. Но разве был у него выбор?
Гешрунни некоторое время пристально смотрел на него. Ахкеймион затаил дыхание. Наконец воин медленно спрятал хору в кулаке. И выпустил руку адепта.
Воцарилась странная тишина, нарушаемая лишь звоном серебряных энсоляриев, посыпавшихся на стол. Тишина взорвалась хохотом, и кто-то хрипло вскричал:
– Проиграла ты, шлюха!
Но Ахкеймион знал, что это к нему не относится. Сегодня вечером он каким-то образом выиграл, и выиграл, как выигрывают шлюхи: сам не зная как.
В конце концов, велика ли разница между шлюхой и шпионом? А уж между шлюхой и колдуном – и того меньше.
Друз Ахкеймион с детства мечтал стать колдуном, но ему и в голову не приходило сделаться шпионом. В словаре детей, воспитанных в рыбацких деревушках Нрона, слова «шпион» просто не было. Во времена его детства Три Моря обладали для него только двумя измерениями: земли делились на ближние и дальние, а люди – на знать и чернь. Слушая байки старых рыбачек, что чесали языком, пока детишки помогали им вскрывать устриц, Ахкеймион понял, что сам он принадлежит к черни, а все могущественные, высокопоставленные люди живут где-то далеко. Старческие губы роняли имя за именем, одно таинственней другого: шрайя Тысячи Храмов, коварные язычники Киана, воинственные скюльвенды, хитроумные колдуны Багряных Шпилей – и так далее, и тому подобное. Имена очерчивали измерения мира, наделяли его грозным величием, преобразовывали в арену невероятных трагедий и героических деяний. Засыпая, Ахкеймион чувствовал себя совсем крохотным.
Казалось бы, с тех пор, как он сделался шпионом, простенький мирок его детства должен был обрести множество новых измерений, но вышло как раз наоборот. Конечно, по мере того, как Ахкеймион взрослел, его мир усложнялся. Он узнал, что бывают вещи священные и нечестивые, что боги и То, Что Вовне, – не просто очень важные господа и очень дальняя земля: они обладают своими собственными измерениями. Еще он узнал, что бывают времена древние, и недавние, и «давным-давно» – не просто разновидность дальних краев, а нечто вроде призрака, пребывающего повсюду.
Но, став шпионом, он внезапно обнаружил, что мир утратил все измерения и сделался каким-то плоским. Знатные люди, даже императоры и короли, оказались вдруг такими же мелкими и подлыми, как последний вонючий рыбак. Дальние народы: Конрия, Се Тидонн или Киан, – из экзотических или зачарованных сделались скучными и обыденными, как любая рыбацкая деревушка на Нроне. Священные вещи: Бивень, Тысяча Храмов и даже Последний Пророк оказались всего лишь частным случаем вещей нечестивых, вроде фаним, кишаурим или колдовских школ, как будто слова «священный» и «нечестивый» менялись местами так же легко, как партнеры за карточным столом. А новые времена представляли собой всего лишь затасканную версию древних.
Став адептом и шпионом, Ахкеймион обошел вдоль и поперек земли всех Трех Морей, повидал многое из того, что когда-то приводило его в священный ужас, от которого сладко сосало под ложечкой, и успел убедиться, что байки его детства всегда бывали лучше правды. С тех пор как в отрочестве его определили как одного из Немногих и увезли в Атьерс, учиться в школе Завета, Ахкеймиону доводилось наставлять принцев, оскорблять великих магистров и выводить из себя шрайских жрецов. И теперь он твердо знал, что познания и странствия выхолащивают мир, лишая его чудес, и, если сорвать завесу тайны, измерения мира скорее сжимались, чем расцветали. Нет, конечно, теперь мир для него сделался куда сложнее, чем в те времена, когда Ахкеймион был ребенком, но в то же время – гораздо проще. Повсюду люди занимались одним и тем же: хапали и хапали, как будто титулы «король», «шрайя», «магистр» были лишь разными масками, прячущими одну и ту же алчную звериную харю. Ахкеймиону казалось, что единственное реальное измерение мира – это алчность.
Ахкеймион был средних лет колдун и шпион, и от обоих занятий он успел устать. И хотя он в этом ни за что бы не признался, его снедала тоска. Как сказали бы старые рыбачки, он слишком часто вытягивал пустой невод.
Расстроенный и озадаченный, Ахкеймион оставил Гешрунни в «Святом прокаженном» и поспешил домой – если это можно было назвать домом – через темные проулки Червя. Червь, тянущийся от северных берегов реки Сают до знаменитых Сюрмантических ворот, представлял собой лабиринт обветшалых доходных домов, борделей и обедневших храмов. Ахкеймион всегда думал, что название «Червь» этому месту подходит чрезвычайно. Вечно сырой, источенный тесными проулками, Червь и впрямь напоминал собой какое-то неприятное подземное существо.
С точки зрения его миссии, Ахкеймиону тревожиться было не о чем. Скорее наоборот, следовало радоваться. Если не считать того безумного момента с хорой, Гешрунни открыл ему несколько тайн – важных тайн. Оказалось, что Гешрунни вовсе не был счастлив своей участью раба. Он ненавидел Багряных магов, ненавидел с почти пугающей силой.
– Я сдружился с тобой не ради твоего золота, – сказал ему командир джаврегов. – На что оно мне? Выкупиться на свободу? Мои хозяева, Багряные Шпили, нипочем не расстанутся с чем-то ценным. Нет, я сдружился с тобой, потому что знал: ты можешь оказаться полезен.
– Полезен? Но для чего?
– Для мести. Я хочу унизить Багряных Шпилей.
– Так ты знал… Ты с самого начала знал, что я не торговец.
Насмешливый хохот.
– Конечно! Ты слишком щедро сорил деньгами. Если садишься за стол с торговцем и нищим, то скорее нищий угостит тебя выпивкой, чем торгаш!
«Ну, и какой ты шпион после этого?»
Ахкеймион нахмурился, злясь на себя за то, что его прикрытие оказалось настолько ненадежным. Но дело даже не в этом. Как ни встревожила его проницательность Гешрунни, больше всего Ахкеймиона пугало то, насколько он недооценил этого человека. Гешрунни был воин и раб – казалось бы, идеальное сочетание для глупца! Но, с другой стороны, если раб умен, у него немало причин скрывать свой ум. Образованный раб еще может оказаться ценностью – взять хотя бы ученых-рабов древней Кенейской империи. Но сообразительного раба следует опасаться – и, возможно, уничтожить.
Однако эта мысль не утешала. «Если он так легко обвел вокруг пальца меня…»
Ахкеймион раздобыл великую тайну Каритусаля и Багряных Шпилей – быть может, величайшую за много лет. Но за это ему следовало благодарить не свои способности – хотя за все эти годы у него было мало поводов усомниться в них, – скорее, напротив, свою безалаберность. В результате он узнал сразу две тайны: одну – достаточно страшную в масштабе Трех Морей, другая же была страшна для него лично. Он понял, что уже не тот, каким был раньше.
Рассказ Гешрунни был жуток сам по себе, хотя бы потому, что демонстрировал способность Багряных Шпилей хранить тайны. Гешрунни сказал, что Багряные Шпили воюют – на самом деле воюют уже больше десяти лет. Поначалу на Ахкеймиона это не произвело особого впечатления. Подумаешь! Колдовские школы, как и все Великие фракции, постоянно сталкивались со шпионажем, тайными убийствами, оскорблениями дипломатов. Но Гешрунни заверил, что здесь нечто большее, чем обычная вражда.