Бэккер Р. Скотт. Слуги Темного Властелина

   Поначалу Найюр тревожился, завидев скачущих всадников. Конечно, обычай защищал любого скюльвендского воина, отправившегося в паломничество в империю, и в лучшие дни такие встречи были поводами остановиться и поболтать, обменяться новостями и передать привет родичам. Временем отложить ножи. Но одинокие скюльвендские воины никогда не ездили в сопровождении рабов, да и времена нынче были не лучшие. Найюр знал, что в годину бедствий люди ничто не отмеряют так скупо, как терпимость. Они делаются более суровы в толковании обычаев и менее склонны прощать необычное.
   Однако большинство отрядов, встречавшихся им на пути, состояло из юнцов с девичьими лицами и руками тонкими, точно ветка ивы. Если они не впадали в почтительный ступор при одном виде шрамов Найюра, то принимались выпендриваться, как то свойственно подросткам, гордо подражая речам и поведению своих убитых отцов. Они с умным видом кивали, слушая объяснения Найюра, и сердито хмурились на тех, кто задавал детские вопросы. Мало кто из них видел империю своими глазами, так что для них она оставалась краем чудес. И все они рано или поздно просили его отомстить за их убитых родичей.
   Вскоре Найюр начал мечтать о подобных встречах – они предоставляли возможность хоть немного передохнуть.
   Перед Найюром и Келлхусом разворачивалась степь, по большей части безликая. Пастбищам не было дела до людских бед – они спокойно зеленели, покрываясь свежей весенней травой. Фиолетовые цветочки величиной не больше Найюрова ногтя покачивались на ветру, который причесывал травы широкими волнами. Ненависть Найюра была притуплена скукой. Он смотрел, как тени облаков тяжело катятся к горизонту. И хотя он знал, что они едут через самое сердце степей Джиюнати, ему казалось, будто они в чужой стране.
   На девятый день пути они проснулись под тяжелыми войлочными облаками. Начинался дождь.
   Дождь над степью казался бесконечным. Повсюду, куда ни глянь, небо и землю заволокла серая пелена, так что в конце концов начало казаться, будто они едут из ниоткуда и никуда. Северянин обернулся к Найюру. Его глаз было не видно под нависшими бровями. Борода, обрамлявшая узкое лицо, слиплась мокрыми косицами.
   – Расскажи мне о Шайме, – сказал Келлхус. Давит, все время давит.
   «Шайме… Неужели Моэнгхус действительно живет там?»
   – Этот город священ для айнрити, – ответил Найюр. Он ехал с опущенной головой, чтобы дождь не хлестал в лицо. – Но владеют им фаним.
   Он не трудился повышать голос, чтобы перекричать унылый шум дождя, – знал, что этот человек и так услышит.
   – А как это получилось?
   Найюр тщательно взвесил этот вопрос, как бы проверяя, нет ли в нем яда. Он твердо решил тщательно отмеривать все, что он будет говорить дунианину о Трех Морях, и все, о чем станет умалчивать. Кто знает, какое оружие сможет выковать из его слов этот человек?
   – Фаним, – осторожно ответил он, – поклялись уничтожить Бивень, что хранится в Сумне. Они много лет воевали с империей. Шайме – лишь одно из их многочисленных завоеваний.
   – Ты хорошо знаешь этих фаним?
   – Достаточно хорошо. Восемь лет тому назад я предводительствовал утемотами в битве против фаним при Зиркирте, далеко к югу отсюда.
   Дунианин кивнул.
   – Твои жены говорили мне, что ты непобедим на поле брани.
   «Анисси? Ты ли это ему сказала?» Он понимал, что Анисси могла тысячу раз предать мужа, полагая, будто говорит в его интересах. Найюр отвернулся и стал смотреть вперед, следя, как из серой пелены медленно выплывают новые травы. Он понимал, что подобные замечания – просто игра на его тщеславии. Он уже не реагировал на любые высказывания, имеющие хоть какое-то отношение к его личности.
   Келлхус вернулся к прежней теме.
   – Ты сказал, что фаним стремятся уничтожить Бивень. Что такое Бивень?
   Этот вопрос потряс Найюра. Даже самые невежественные из его родичей о Бивне знали! Может быть, дунианин просто хочет сравнить его ответ с их…
   – Первое писание людей, – ответил он, обращаясь к дождю. – Было время, еще до рождения Локунга, когда даже Народ повиновался Бивню.
   – А ваш бог был рожден?
   – Да. Давным-давно. Это наш бог опустошил северные земли и отдал их во владение шранкам.
   Он запрокинул голову и несколько мгновений наслаждался ощущением холодных капель, падающих ему на лоб и лицо. Дождевая вода была вкусной. Он чувствовал, как дунианин следит за ним, изучает его лицо сбоку. «И что же ты видишь?»
   – И что же фаним? — спросил Келлхус.
   – А что фаним?
   – Они пропустят нас через свою землю?
   Найюр подавил желание взглянуть на него. Нарочно или непреднамеренно, Келлхус задал тот самый вопрос, который тревожил Найюра с тех самых пор, как он решился предпринять эту поездку. В тот день, когда Найюр прятался среди мертвых на берегу Кийута – теперь казалось, будто это было давным-давно, – он услышал, как Икурей Конфас говорил о Священной войне айнрити. Но против кого будет эта Священная война? Против магических школ или против фаним?
   Найюр тщательно рассчитал их путь. Он собирался перебраться через горы Хетанты в империю, несмотря на то что одинокий скюльвенд среди нансурцев долго не проживет. Конечно, лучше было бы обойти империю стороной и ехать прямо на юг, к истокам реки Семпис, и потом вдоль реки – в Шайгек, северную губернию Киана. А оттуда можно было бы пуститься в Шайме традиционными путями паломников. По слухам, фаним на удивление терпимо относились к паломникам. Но если айнрити действительно затевают Священную войну против Киана, этот путь может привести к гибели. Особенно Келлхуса, с его светлыми волосами и бледной кожей…
   Нет. Нужно каким-то образом разузнать побольше об этой Священной войне, прежде чем поворачивать на юг. А чем ближе они к империи, тем больше шансов раздобыть эти сведения. Если айнрити ведут Священную войну не с фаним, они проберутся вдоль границ империи и благополучно достигнут земель фаним. А вот если действительно Священная война идет там, им, по всей вероятности, все же придется пробираться через Нансурию – перспектива, ужасавшая Найюра.
   – Фаним – народ воинственный, – ответил наконец Найюр, используя дождь как зыбкий повод не глядеть на собеседника. – Но мне говорили, что они терпимы к паломникам.
   После этого он некоторое время старался не разговаривать с Келлхусом и не смотреть в его сторону, хотя внутренне непрерывно мучился. Чем больше он избегал встречаться взглядом с этим человеком, тем, казалось, ужаснее тот становился. Тем божественнее.
   «Что же ты видишь?»
   Найюр отмахнулся от всплывшего перед глазами образа Баннута.
   Дождь шел еще сутки, потом превратился в мелкую морось, затянувшую далекие холмы туманной пеленой. Миновал еще день, и наконец шерстяная и кожаная одежда высохла.
   Вскоре после этого Найюр сделался одержим мыслью о том, чтобы убить дунианина во сне. Они говорили о колдовстве – пока что это была самая распространенная тема их редких разговоров. Дунианин то и дело возвращался к этому предмету и даже рассказал Найюру о том, как он потерпел поражение от рук нелюдского воина-мага далеко на севере. Поначалу Найюр предполагал, что этот назойливый интерес к магии связан с каким-то страхом дунианина, словно колдовство было единственным, чего не в силах переварить его догмы. Но потом ему пришло в голову, что Келлхусу известно: он, Найюр, считает разговоры о колдовстве безопасными, и потому дунианин использует их, чтобы пробить брешь в его молчании, в надежде заставить собеседника разговориться о более полезных вещах. Найюр осознал, что даже история о нелюде, скорее всего, ложь – фальшивое признание, предназначенное для того, чтобы сподвигнуть его на ответные признания.
   Распознав этот последний подвох, Найюр вдруг подумал: «Когда уснет… Сегодня ночью, когда он уснет, я его убью».
   И продолжал размышлять об этом, даже несмотря на то, что знал: убивать дунианина нельзя. Ему ведь известно только, что Моэнгхус призвал Келлхуса в Шайме – больше ничего. Вряд ли он сумеет отыскать его без помощи Келлхуса.
   И тем не менее на следующую ночь он вылез из-под одеял и пополз по холодной земле, сжимая в руке палаш. Задержался рядом с догорающим костром, глядя на своего неподвижного спутника. Ровное дыхание. Лицо настолько же спокойное ночью, насколько бесстрастное днем. Спит или нет?
   «Что ты за человек такой?»
   Найюр, точно скучающий мальчишка, водил кончиком меча по траве, глядя при свете луны, как стебли сгибаются, потом снова выпрямляются.
   Перед его мысленным взором проносились варианты развития событий: Келлхус останавливает удар голыми руками; он не нанесет удара, потому что его подведет собственная рука; Келлхус откроет глаза, и голос ниоткуда произнесет: «Я знаю тебя, скюльвенд… лучше любой наложницы, лучше самого бога».
   Он присел на корточки и, казалось, надолго замер над «поим спутником. Потом, охваченный сомнениями и гневом, отполз назад к своим одеялам. И долго дрожал, будто от холода.
   В следующие две недели бескрайние плоскогорья Джиюнати постепенно сменялись нагромождениями склонов и обрывов. Почва становилась глинистой, и травы вставали по брюхо коням. В траве гудели пчелы, а когда кони переходили вброд лужи стоячей воды, над ними вились тучи комаров. Однако с каждым днем весна как будто отступала. Почва делалась все каменистее, травы ниже и бледнее, и насекомые – более сонными.
   – Мы поднимаемся в горы, – заметил Келлхус. Несмотря на то что Найюр догадывался о приближении гор, именно Келлхус первым заметил на горизонте Хетанты. Найюр, как всегда, когда видел горы, почувствовал, что по ту их сторону лежит империя: лабиринт роскошных садов, плоские поля и древние, седые города. В прошлом Нансурия была целью ежегодных паломничеств его племени: местом, где кричат люди, горят виллы и визжат женщины. Местом, где грабят и поклоняются Богу. Но на этот раз, понял Найюр, империя будет препятствием – возможно, непреодолимым. Никто из встреченных ими ничего не знал о Священной войне, и похоже было на то, что им все же придется преодолеть Хетанты и ехать через империю.
   Завидев вдали первый якш, Найюр обрадовался куда сильнее, чем подобает мужчине. Насколько он мог судить, они ехали через земли аккунихоров. Если кто и знает, ведет ли империя священную войну против кианцев, так это аккунихоры: они были как сито, через которое просеивалась большая часть паломников. И он, не говоря ни слова, повернул коня к стойбищу.
   И снова Келлхус первым заметил, что что-то неладно.
   – Это становище мертво, – заметил он ровным тоном. И Найюр понял, что дунианин прав. Он видел несколько десятков якшей, но ни единого человека – и, что важнее, скота тоже не было. Пастбище, через которое они ехали, поросло высокой травой. И само стойбище имело пустой, иссохший вид давно заброшенной вещи.
   Радость сменилась разочарованием. Не будет обычных людей. Не будет обычных разговоров. Не будет передышки.
   – Что тут случилось? – спросил Келлхус.
   Найюр сплюнул в траву. Он-то знал, что случилось. После разгрома при Кийуте нансурцы прокатились по всем предгорьям. Какой-то отряд наткнулся на это стойбище, всех перерезал либо угнал в плен. Аккунихоры… Ксуннурит был аккунихором. Возможно, его племя уничтожено полностью.
   – Икурей Конфас, – сказал Найюр, слегка изумленный тем, насколько безразлично сделалось ему это имя. – Это сделал племянник императора.
   – Почему ты так уверен в этом? – спросил Келлхус. – Быть может, это место просто перестало быть нужным своим обитателям.
   Найюр пожал плечами. Он знал, что дело не в этом. Мест в степи довольно, но вещи просто так никто не бросит. Все нужно, все пригодится.
   И тут он с неизъяснимой уверенностью осознал, что Келлхус его убьет.
   На горизонте высились горы, а позади расстилалась степь. Степь расстилалась позади. Он больше не нужен сыну Моэнгхуса.
   «Он убьет меня во сне».
   Нет. Этому не бывать. После того как он столько проехал, столько перенес! Он должен воспользоваться сыном, чтобы найти отца. Это единственный путь!
   – Надо перейти Хетанты, – сказал он, делая вид, что разглядывает опустевший якш.
   – Выглядят они устрашающе, – заметил Келлхус.
   – Они действительно суровы… Но я знаю самый короткий путь.
 
   В ту ночь они расположились на ночлег посреди безлюдного стана. Найюр отвергал все попытки Келлхуса втянуть его в разговор. Вместо этого он вслушивался в доносимый ветром вой горных волков и вскидывал голову на всякое потрескиванье и поскрипыванье пустых якшей.
   Он заключил с дунианином сделку: свобода и безопасный проезд через степь в обмен на жизнь его отца. Теперь, когда степь практически осталась позади, Найюру казалось, будто он с самого начала знал: сделка эта была фальшивая. Как могло быть иначе? Разве Келлхус – не сын Моэнгхуса?
   И почему он решил идти через горы? В самом деле затем, чтобы выяснить, участвует ли империя в Священной войне, или затем, чтобы подольше растянуть ложь, на которую он надеялся?
   Использовать сына. Использовать дунианина…
   Какая глупость!
   В ту ночь он не спал. Не спали и волки. Перед рассветом он заполз в чернильную тьму якша и скорчился между проросших в полу сорняков. Нашел младенческий череп – и разрыдался: он орал на веревки, на деревянные подпорки, на стены из шкур; лупил кулаками по подлой земле.
   Волки хохотали и обзывали его унизительными кличками. Отвратительными кличками.
   Потом он прижался губами к земле и стал переводить дух. Он чувствовал, как тот подслушивает где-то снаружи. Он чувствовал, что тот знает.
   Что он видит?
   Неважно. Огонь разгорелся, и его необходимо поддерживать.
   Пусть даже и ложью.
   Потому что огонь горит на самом деле. Огонь настоящий.
   Как холоден ветер, хлещущий опухшие глаза! Степь. Степь, лишенная дорог.
 
   Они уехали из опустевшего стойбища на рассвете. В траве там и сям виднелись пятна гниющей кожи и костей. Оба молчали.
   В восточном небе все выше вздымались Хетанты. Склоны становились круче, приходилось ехать вдоль извилистых гребней, чтобы поберечь коней. К середине дня они оказались уже глубоко в предгорьях. Найюра, как всегда, перемена пейзажа выбила из колеи, как будто годы вытатуировали изломанную линию горизонта и глубокую чашу небес прямо на его сердце. В горах может таиться что угодно и кто угодно. В горах приходится взбираться на вершины, чтобы оглядеться вокруг.
   «Дунианский край», – подумал он.
   И словно бы затем, чтобы подтвердить эти размышления, на соседнем гребне холма появилось около двадцати всадников, едущих по той самой тропе, которой ехали и Найюр с Келлхусом.
   – Еще скюльвенды, – заметил Келлхус.
   – Да. Возвращаются из паломничества. Может, они знают насчет Священной войны?
   – Из какого они племени? – спросил Келлхус. Этот вопрос снова возбудил подозрения Найюра. Этот вопрос был чересчур… скюльвендским для чужеземца.
   – Увидим.
   Кто бы ни были эти всадники, внезапное появление незнакомцев смутило их не меньше, чем самого Найюра. Небольшая кучка воинов отделилась от отряда и поскакала им навстречу, в то время как остальные сгрудились вокруг того, что выглядело группой пленников. Найюр внимательно рассматривал приближающихся всадников, ища знаки, которые идентифицировали бы их принадлежность к тому или иному племени. Он быстро определил, что это скорее мужчины, чем мальчишки, однако ни на одном из них не было кианских боевых шапок. Это означало, что все они были слишком молоды и не участвовали битве с фаним при Зиркирте. Наконец Найюр разглядел в их волосах пряди, выкрашенные белой краской. Мунуаты.
   На него нахлынули образы Кийута: тысячи мунуатов, несущихся по дымящейся равнине навстречу колдовским огням Имперского Сайка. Этим людям как-то удалось выжить.
   Едва взглянув на их предводителя, Найюр сразу понял, что этот человек ему не понравится. От него даже на расстоянии исходило ощущение беспокойной заносчивости.
   Разумеется, дунианин увидел и это, и многое другое.
   – Тот, что впереди, видит в нас возможность показать себя, – предупредил он.
   – Я знаю. Молчи.
   Незнакомцы подъехали вплотную и на скаку осадили коней. Найюр заметил у них на руках несколько свежевырезанных свазондов.
   – Я Пантерут урс Муткиус из мунуатов, – объявил предводитель. – А вы кто такие?
   Шестеро его родичей сгрудились позади него. Выглядели они необузданными разбойниками.
   – Найюр урс Скиоата…
   – Из утемотов?
   Пантерут окинул их взглядом, с сомнением оглядел свазонды, опоясывающие руки Найюра, потом перевел взгляд на Келлхуса и сплюнул на скюльвендский манер.
   – А это кто еще? Раб твой?
   – Он мой раб, да.
   – Ты дозволяешь ему носить оружие?
   – Он рожден в моем племени. Я счел это разумным. В степи нынче неспокойно.
   – Что да, то да! – бросил Пантерут. – А ты что скажешь, раб? Ты действительно родился среди утемотов?
   Подобная дерзость ошеломила Найюра.
   – Ты сомневаешься в моих словах?
   – В степи нынче неспокойно, как ты и говорил, утемот. Ходят слухи о шпионах.
   Найюр фыркнул.
   – О шпионах?
   – А как еще нансурцам удалось взять над нами верх?
   – Умом. Силой оружия. Хитростью. Я был при Кийуте, малый. То, что там произошло, не имеет никакого отношения к…
   – И я тоже был при Кийуте! И то, что я видел, можно объяснить только одним: предательством!
   Сомнений быть не могло: мунуат говорил задиристым тоном человека, который жаждет крови. У Найюра зачесались руки. Он взглянул на Келлхуса, зная, что дунианин прочтет все, что надо, по его лицу. Потом снова обернулся к мунуату.
   – Знаете ли вы, кто я? – спросил он, обращаясь ко всем людям Пантерута.
   Молодого воина это, похоже, застало врасплох. Но он быстро опомнился.
   – Да уж, мы про тебя наслышаны! Нет в степи человека, который не смеялся бы над Найюром урс Скиоатой.
   Найюр отвесил ему мощную оплеуху.
   Мгновенное замешательство, потом все сцепились.
   Найюр наехал конем на Пантерута, ударил его во второй раз и вышиб из седла. Потом бросил коня вправо, в сторону от ошеломленных соплеменников своего противника, и выхватил палаш. Когда прочие рванулись следом за ним, хватаясь за собственное оружие, он развернул коня обратно, бросил его в самую гущу мунуатов и зарубил двоих, прежде чем те успели обнажить клинки. Увернулся от рубящего удара третьего, нанес колющий удар, пробил его кожаный, обшитый железными бляхами доспех, проломил ребра и попал в сердце.
   Он развернулся, ища взглядом дунианина. Келлхус находился неподалеку. Его конь пятился назад, рядом валялись еще три трупа. На миг они встретились взглядом.
   – Сюда скачут остальные, – сказал Келлхус.
   Найюр обернулся, увидел воинов из отряда Пантерута, которые рассыпались по склону и неслись на них. В воздухе звенели боевые кличи мунуатов.
   Найюр спрятал меч, расчехлил лук и спешился. Укрывшись за своим конем, он наложил стрелу, оттянул тетиву – и один из всадников покатился кубарем со стрелой в глазу. Еще стрела – и второй всадник скорчился в седле, зажимая рукой рану. Стрелы со свистом рассекали воздух, как нож рассекает ткань. Внезапно конь Найюра завизжал, галопом бросился в сторону и принялся бешено брыкаться. Найюр отступил назад, споткнулся о труп. И тут увидел дунианина.
   Приближающиеся воины раскрылись, точно рука: ладонь шириной в восемь всадников, едущих бок о бок, намеревалась стоптать дунианина, в то время как еще пятеро, точно пальцы, заходили сбоку и стреляли почти в упор. В траве мелькали стрелы. Промахнувшиеся мимо цели вонзались в землю, остальные дунианин просто отбивал.
   Келлхус присел, снял с седла убитого коня небольшой топорик и запустил его по ровной дуге вдоль склона. Топорик аккуратно, точно притянутый на веревке, вонзился в лицо ближайшего из лучников. Тот упал, его труп, точно моток тяжелой веревки, покатился под ноги коню того лучника, что скакал следом. Второй конь рухнул, ткнулся головой в землю и остался лежать, беспомощно дрыгая ногами.
   Пальцы рассеялись, но ладонь по-прежнему мчалась навстречу дунианину. На миг тот замер неподвижно, вытянув вперед свой кривой меч. Кони были все ближе, ближе…
   «Ему конец», – подумал Найюр, перекатился и вскочил на ноги. Когда всадники сметут Келлхуса, настанет его черед.
   Дунианин исчез, поглощенный темными промежутками между всадников. Найюр заметил вспышки стали.
   Три коня прямо напротив Найюра споткнулись на скаку, замолотили копытами воздух и рухнули наземь. Найюр прыгнул вперед, увидел извивающиеся туши и придавленных людей. Мелькающее в воздухе копыто зацепило ему ногу, и он ничком полетел в траву. Скривился, схватился за ушибленную ногу, перекатился через бугорок. Чвак! В землю рядом с ним вонзилась стрела. Чвак! Другая.
   Прочие мунуатские всадники промчались мимо, развернувшись в стороны от упавших соплеменников. И теперь заходили по склону для очередной атаки.
   Найюр выругался, с трудом поднялся на ноги – чвак! – схватил с земли круглый щит и бросился навстречу мунуатскому лучнику. На бегу выхватил меч. Глухой удар. Стрела вонзилась в кожу, которой был обтянут щит. Вторая угодила выше колена, но отлетела от железных пластин, которые свисали с пояса. Найюр метнулся вправо, используя первого лучника как прикрытие от второго. А третий где? Он услышал у себя за спиной яростные крики мунуатов.
   Рот наполнился густой, липкой слюной. Ноги гудели. Лучник был все ближе. Он развернул коня навстречу Найюру, наложил еще одну стрелу, понял, что поздно, лихорадочно потянулся за спину за своим палашом… Найюр подпрыгнул, яростно вскрикнул и вонзил меч в волосатую подмышку мунуата. Тот ахнул и начал клониться вперед, обхватив себя за плечи. Найюр схватил его за спутанные волосы и выдернул из седла. Второй лучник уже мчался с мечом наготове.
   Найюр вставил ногу в стремя, взметнулся вверх и перемахнул через седло навстречу изумленному мунуату. Он выбил его из седла и вместе с ним рухнул наземь. Несмотря на то что у мунуата перехватило дыхание, тот не растерялся и потянулся за ножом. Найюр боднул его головой в лицо, почувствовал, как кожа на лбу лопнула, рассеченная краем шлема противника. Свою боевую шапку он каким-то образом потерял. Еще раз боднул, почувствовал, как нос противника сломался о его лоб. Мунуат наконец выхватил нож, но Найюр поймал его за запястье. Хриплое дыхание. Злобные взгляды, стиснутые зубы. Скрип кожи, скрежет доспехов.
   – Я сильнее! – прохрипел Найюр, снова боднув мунуата.
   У того в глазах не было страха – только упрямая ненависть.
   – Сильнее!
   Он прижал дрожащую руку к земле, стиснул запястье так, что нож выпал из бесчувственных пальцев. Еще раз боднул. Занес ногу…
   Чвак!
   Вот и третий лучник…
   Мунуат под ним булькнул и обмяк. Стрела пришпилила его горло к земле. Найюр услышал топот копыт, краем глаза увидел надвигающуюся тень.
   Он пригнулся, услышал свист палаша.
   Перекатился, присел, увидел, как мунуат осадил коня так, что из-под копыт полетели комья земли, потом развернул его и снова направил на Найюра. Смаргивая кровь с глаз, Найюр принялся шарить по земле. Где же его меч? А конь со всадником все приближались.
   Найюр, не раздумывая, схватился за свисающий повод и рывком повалил коня наземь. Ошеломленный мунуат успел откатиться в сторону. Найюр методично попинал траву и отыскал наконец свой палаш, упавший за кочку. Он схватил меч и успел со звоном отразить первый удар мунуата.
   Меч противника выписывал в небе сверкающие дуги. Атака была яростной, но не прошло и нескольких мгновений, как Найюр начал теснить мунуата. Тот споткнулся…
   И все. Мунуат тупо уставился на Найюра, нагнулся подобрать отрубленную руку…
   И потерял и голову тоже.
   «Я сильнее!»
   Тяжело дыша, Найюр оглядел поле маленького сражения, внезапно испугавшись, что Келлхуса убили. Но дунианин нашелся почти сразу: он стоял один посреди груды трупов, все так же вытянув меч, ожидая приближения единственного оставшегося в живых мунуатского копейщика.
   Всадник, держа копье наперевес, взревел, подав голос яростной степи сквозь топот копыт. «Он знает, – подумал Найюр. – Знает, что он сейчас умрет».
   Дунианин поймал железное острие копья своим мечом и направил его в землю. Копье сломалось, мунуата отшвырнуло назад, к задней луке седла, дунианин подпрыгнул, немыслимым образом вскинул обутую в сандалию ногу выше конской гривы и ударил всадника в лицо. Тот полетел в траву, но дунианин остановил его полет своим мечом.
   «Что же это за человек…»
   Анасуримбор Келлхус немного помедлил над трупом, как будто оказывая честь памяти убитого. Потом обернулся к Найюру. Его волосы трепал ветер, по лицу ползли струйки крови, так что на миг Найюру показалось, будто лицо дунианина приобрело некое подобие выражения. За спиной у него вставали темные бастионы Хетант.
 
   Найюр обходил поле битвы, добивая раненых.
   В конце концов дошел он и до Пантерута, который пытался уползти за бугор. В отчаянии тот схватился за меч, но Найюр ударил, и меч полетел в траву. Найюр вонзил свой собственный меч в землю, изо всех сил пнул Пантерута, потом схватил за грудки и поднял, точно тряпичную куклу. Плюнул ему в разбитое лицо, заглянул в затуманенные, налитые кровью глаза.
   – Видел, мунуат? – вскричал он. – Видел, как легко повергнуть Народ Войны? Шпионы! – презрительно бросил он. – Бабьи отговорки!