Бэккер Р. Скотт. Слуги Темного Властелина

   Однако Эсменет, поразмыслив, все же выбрала именно Карийский тракт, несмотря на то что так ее дорога получалась длиннее. Эсменет не могла позволить себе приобрести карту, да и пользоваться ими она не умела, кроме того, она вообще никогда прежде не покидала пределов Сумны – однако, несмотря на это, неплохо разбиралась в дорогах Нансурии.
   Все проститутки отбирают своих клиентов в соответствии с собственными вкусами. Некоторые предпочитают крупных мужиков, другие – помельче. Некоторые предпочитают жрецов, неуверенных, с мягкими руками без мозолей. Другие выбирают солдат, наглых и грубых. Эсменет же всегда ценила опыт. Людей, которые страдали, которые преодолевали трудности, которые повидали дальние страны и удивительные вещи.
   Когда Эсменет была помоложе, она совокуплялась с такими мужчинами и думала: «Теперь и я – часть того, что они повидали. Теперь я стала значительнее, чем была прежде». И потом, осыпая их вопросами, она делала это не только из любопытства, но и затем, чтобы узнать подробности того, чем обогатила ее судьба. Они уходили, оставляя у нее свое семя и свои деньги, однако Эсменет тешила себя надеждой, что они уносят с собой частичку ее, что она каким-то образом разрастается, пребывая в глазах тех, кто видит мир и борется с ним.
   Несколько человек исцелили ее от этого заблуждения. Одной из них была старая шлюха Пираша, которая давно бы померла с голоду, если бы Эсменет ее не подкармливала.
   – Нет, милочка, – сказала ей как-то Пираша. – Когда женщина опускает в мужчину свою чашку, она зачерпывает только то, что удастся уворовать.
   Потом еще был сногсшибательный конник-кидрухиль – Эсменет даже подумала, что влюбилась в него. Он явился во второй раз, начисто забыв о том, что уже был у нее.
   – Даты, наверно, ошиблась! – воскликнул он. – Такую красотку я бы непременно запомнил!
   Потом у нее родилась дочка.
   Эсменет помнила, как ей вскоре после родов подумалось, что рождение ребенка положило конец всем ее заблуждениям. Однако теперь она поняла, что тогда просто сменила один самообман на другой. На самом деле конец ее заблуждениям положила смерть девочки. Когда она собирала в узел детские вещички, чтобы отдать их молодой матери, живущей этажом ниже, и произносила какие-то добрые слова, чтобы та не смущалась, хотя, по правде говоря, никто не нуждался в добрых словах сильнее ее самой…
   Много глупых заблуждений умерло вместе с ее дочкой, и взамен их родилось немало горечи. Однако Эсменет в отличие от многих людей не была склонна к озлобленности. Хотя теперь она и понимала, что это принижает ее, но продолжала жадно домогаться историй о мире и выбирать себе лучших рассказчиков. Она обвивала их ногами – с радостью. Она делала вид, что откликается на их пыл, и временами, повинуясь тому странному закону, по которому вымысел порой становится реальностью, в самом деле откликалась. После их интересы отступали к темному миру, из которого они явились, и эти мужчины становились непроницаемыми. Даже более доброжелательные клиенты делались опасными. Эсменет обнаружила, что у большинства мужчин есть внутри какая-то пустота, место, открытое лишь другим мужчинам.
   Тут-то и начиналось подлинное соблазнение.
   – Скажи мне, – мурлыкала она временами, – что в тебе есть такое, из-за чего ты кажешься каким-то… каким-то особенным, не таким, как другие мужчины?
   Большинство этот вопрос забавлял. Некоторые смущались, раздражались, оставались равнодушны или приходили в ярость. Некоторых – немногих, и Ахкёймион был из их числа – этот вопрос буквально зачаровывал. Однако все как один отвечали на него. Мужчине необходимо чувствовать себя особенным. Эсменет пришла к выводу, что именно поэтому столь многие из них увлекаются азартными играми – конечно, и из корысти тоже, но в первую очередь им нужно показать себя, убедиться, что мир, боги, судьба – короче, некто или нечто – выделил их, сделал не такими, как другие.
   И они рассказывали ей о себе – за эти годы Эсменет выслушала тысячи таких историй. Они улыбались, думая, что эти байки завораживают ее – как это и было в молодости, – что она трепещет от возбуждения при мысли о том, с кем переспала. И никто из них, за одним-единственным исключением, не догадывался, что ей плевать на тех, кто рассказывает эти байки: ее интересует мир, о котором они повествуют.
   А вот Ахкёймион понял.
   – Ты так себя ведешь со всеми своими клиентами? – спросил он как-то раз внезапно, ни с того ни с сего.
   Ее это не застало врасплох. Он был не первый, кто спрашивал об этом.
   – Ну, мне приятно знать, что мои мужики – не просто члены.
   Это была полуправда. Однако Ахкёймион, верный своему ремеслу, не поверил ей. Он нахмурился и сказал:
   – Жаль.
   Это ее зацепило, несмотря на то что Эсменет понятия не имела, о чем он подумал.
   – Что – жаль?
   – Жаль, что ты не мужчина, – ответил он. – Будь ты мужчиной, тебе не приходилось бы превращать в своих учителей всех, кто тобой пользуется.
   Она тогда всю ночь проплакала в его объятиях. Однако исследований своих не прекратила. Ей удавалось далеко заглядывать чужими глазами.
   Вот почему она знала, что в Массентии безопасно, что Карийский и Понский тракты для одинокой путешественницы более подходят, чем дороги вдоль побережья – сравнительно короткие, но опасные. И еще она знала, что для нее лучше будет прибиться к другим путникам, так, чтобы встречные думали, будто она – одна из них.
   Вот почему она так перепугалась из-за порванной сандалии. Прежде Эсменет пьянили простор и безумная отвага ее предприятия, и потому она не тяготилась одиночеством. А теперь оно навалилось на нее, точно тяжкая ноша. Она чувствовала себя беззащитной, как будто за каждым кустом таились лучники, выжидая, пока она выставит напоказ свою татуированную руку или кто-то шепнет ей вслед недоброе слово.
   Дорога шла в гору, и Эсменет захромала наверх настолько поспешно, насколько могла. От нарастающего чувства отчаяния босая нога ныла еще сильнее. Нет, так ей нипочем не дойти до Момемна! Ну сколько раз ей говорили, что для благополучного путешествия главное – хорошо подготовиться! Каждый мучительный шаг казался немым укором.
   Карийский тракт постепенно выравнивался. Впереди он полого уходил под уклон в неширокую речную долину, пересекал речушку и стрелой убегал к темным холмам на горизонте. Из зарослей по-зимнему оголенных деревьев торчали через равные промежутки друг от друга развалины кенейского акведука. Кое-где от них мало что осталось, кроме куч мусора: местные растащили на кирпичи. К соседним холмам через вспаханные поля уходили проселочные дороги, пропадающие в темных перелесках. Однако в Эсменет пробудилась надежда: у моста через речку теснились хижины деревеньки, и тонкие струйки дыма уходили из труб в серое небо.
   Немного денег у нее есть. На то, чтобы починить сандалию, хватит.
   Спускаясь по дороге к деревне, Эсменет корила себя за трусость. Ей рассказывали, что Массентию отличает от прочих провинций то, что здесь очень мало больших плантаций, которыми занята большая часть империи. Массентия – край вольных фермеров и ремесленников. Открытых. Порядочных. Гордых. По крайней мере, так ей рассказывали.
   Но тут Эсменет вспомнила, как косились эти добропорядочные ремесленники, видя ее в окне.
   – Люди, которые владеют каким-никаким ремеслишком, вечно думают, что владеют и самой истиной, – сказала ей как-то раз старая Пираша. А истина неблагосклонно относится к шлюхам.
   Эсменет снова выругала себя за малодушие. Ну все же говорят, что Массентия безопасна!
   Она прихромала на плотно утоптанный пятачок земли, явно служивший здесь рыночной площадью, и принялась оглядывать теснящиеся вокруг хибарки в поисках вывески сапожника. Ничего похожего не обнаружилось. Тогда Эсменет принюхалась, надеясь учуять рыбий жир, которым кожевники пропитывают кожи. На самом-то деле ей всего только и надо, что раздобыть полоску кожи. Она прошла груды размокшей глины, потом четыре стоявших рядком навеса горшечников. Под одним, несмотря на мороз, трудился старик, формуя на гончарном круге крутобокий кувшин. У него за спиной светилось жерло печи. Старик закашлялся. Его кашель, похожий на бульканье грязи, встревожил Эсменет. Может, у них тут в деревне чума или оспа?
   Пятеро мальчишек, болтавшихся у входа в хлев, уставились на нее. Старший – или, по крайней мере, самый высокий – глазел на Эсменет с неприкрытым восхищением. Парнишка, возможно, был бы даже хорошеньким, если бы не косые глаза. Эсменет вспомнила, как один из клиентов рассказывал ей, что в таких деревнях красивых детей обычно не встретишь, потому что их, как правило, продают богатым путешественникам. Эсменет невольно спросила себя, не пытались ли продать и этого.
   Мальчишка направился к ней. Она улыбнулась ему. «Может быть, он мне…»
   – Ты шлюха? – спросил он напрямик.
   Эсменет утратила дар речи от гнева и возмущения.
   – Шлюха, шлюха! – крикнул другой мальчишка. – Из Сумны! Потому и руки прячет!
   Первое, что пришло в голову Эсменет, это куча казарменных ругательств.
   – Иди, почеши свою трубу, – бросила она, – зассанец сопливый!
   Парень ухмыльнулся, и Эсменет сразу поняла, что это один из тех мужчин, которые скорее примут всерьез собачий лай, чем бабьи речи.
   – А ну, покажи руку!
   Что-то в его голосе насторожило ее.
   – Поди сперва вычисти стойло!
   «Раб» – подразумевал ее надменный тон.
   Его легкомысленный взгляд окаменел, в нем проступило какое-то иное, куда более серьезное и опасное чувство. Парень попытался ухватить ее за руку. Эсменет влепила ему пощечину. Он отлетел назад, возмущенный и ошарашенный, а придя в себя, нагнулся к земле.
   – Точно, шлюха, – сказал он своим односельчанам мрачным тоном, как будто печальные истины влекут за собой печальные последствия. И выпрямился, взвешивая в руке выковырянный из глины камень.
   – Шлюха и распутница.
   Момент растерянности прошел. Четверо остальных заколебались. Они явно стояли на каком-то пороге и знали это, даже если и не понимали всего значения своего шага. Однако хорошенький не стал их подначивать – он просто бросил камень.
   Эсменет пригнулась, увернулась. Однако теперь и остальные нагнулись за камнями.
   В нее полетел град булыжников. Эсменет выругалась и засучила рукава. Толстая шерстяная ткань защищала ее, так что ей не было даже особенно больно.
   – Ах, ублюдки! – воскликнула она.
   Мальчишки замешкались: ее ярость и смутила, и насмешила их. Один из них, жирный, заржал, когда она тоже наклонилась за камнем. Она попала в него первого: камень угодил ему повыше левого глаза и рассек бровь. Парень с ревом рухнул на колени. Прочие застыли, ошеломленные. Пролилась первая кровь…
   Эсменет занесла правую руку с еще одним камнем, надеясь, что ребята испугаются и разбегутся. Девчонкой, до того, как повзрослевшее тело позволило заняться более прибыльным делом, она подрабатывала на пристанях за хлеб или медяки тем, что распугивала камнями чаек. И до сих пор не забыла тогдашних навыков.
   Однако высокий успел раньше – он швырнул ей в лицо пригоршню грязи. Большая часть пролетела мимо – этот дурень бросал так, словно рука у него веревочная, – но то, что попало в лоб, на миг ослепило ее. Эсменет принялась лихорадочно протирать глаза. И тут пошатнулась – камень ударил ее в ухо. Еще один разбил пальцы…
   Что же это делается?!
   – Довольно, довольно! – прогудел хриплый голос – Что вы делаете, сорванцы?
   Жирный мальчишка все еще всхлипывал. Эсменет наконец протерла глаза и увидела, что посреди мальчишек, размахивая кулаком, похожим на коленный сустав, стоит старик в крашеных одеждах шрайского жреца.
   – Побиваем ее камнями! – сказал недоделанный красавчик. – Это же шлюха!
   Прочие горячо поддержали его.
   Старый жрец сперва сурово нахмурился, глядя на них, потом обернулся к Эсменет. Она теперь отчетливо видела его: старческие пятна на лице, скупой напор человека, которому доводилось кричать в сотни безответных лиц. Губы у него посинели от холода.
   – Это правда?
   Он схватил ее руку в свою, на удивление сильную, взглянул на татуировку. Потом посмотрел ей в лицо.
   – Быть может, ты жрица? – осведомился он. – Служительница Гиерры?
   Эсменет видела, что он знает ответ, что спрашивает только из-за какого-то извращенного стремления унижать и поучать. Глядя в его блеклые старческие глаза она внезапно поняла, какая серьезная опасность ей угрожает.
   «Сейен милостивый…»
   – Д-да, – выдавила она.
   – Лжешь! Это знак шлюхи! – воскликнул он, выворачивая ее руку к ее лицу, словно хотел затолкать еду в рот упрямому ребенку. – Знак шлюхи!
   – Я больше не шлюха! – возразила она.
   – Лжешь! Лжешь!
   Эсменет внезапно исполнилась ледяной уверенности. Она одарила жреца притворной улыбкой и вырвала у него свою руку. Разошедшийся старый дурень отлетел назад. Эсменет обвела взглядом собравшуюся толпу, уничтожающе взглянула на мальчишек, потом повернулась и пошла назад к дороге.
   – Не смей уходить! – взвыл старый жрец. – Не смей уходить!
   Она шла, со всем достоинством, какое могла изобразить.
   – «Не оставляй блудницы в живых, – процитировал жрец, – ибо она превращает свое чрево в отхожую яму!»
   Эсменет остановилась.
   – «Не позволяй блуднице дышать, – продолжал жрец, тон его сделался злорадным, – ибо она издевается над семенем правоверных! Побей ее камнями, да не искусится рука твоя…»
   Эсменет развернулась.
   – Довольно! – взорвалась она. Ошеломленное молчание.
   Я – проклята! – вскричала она. – Разве вы не видите? Я уже мертва! Или вам этого мало?
   На нее смотрело слишком много глаз. Эсменет развернулась и похромала дальше в сторону Карийского тракта.
   – Шлюха! – крикнул кто-то.
   Что-то с треском ударило ее в затылок. Она рухнула на колени. Еще один камень зацепил ее плечо. Она подняла руки, защищаясь, с трудом поднялась на ноги, стараясь идти вперед как можно быстрее. Но мальчишки уже догнали ее и прыгали вокруг, осыпая гладкой речной галькой. Потом она боковым зрением увидела, как высокий поднял что-то здоровенное, величиной с собственный кулак. Она съежилась. От удара ее зубы звонко щелкнули, она пошатнулась и упала. Эсменет перекатилась в холодной грязи, встала на четвереньки, оторвала от земли одно колено. Мелкий камешек ударил ее по щеке, из левого глаза брызнули слезы от боли, но она встала и пошла дальше.
   До сих пор все это выглядело кошмарно обыденным и логичным. Ей надо было как можно быстрее уйти из деревни. А камни – не более чем порывы ветра с дождем, неодушевленные препятствия.
   Теперь по ее щекам неудержимо катились слезы.
   – Прекратите! – визжала она. – Оставьте меня в покое!
   – Шлюха! Шлюха! – ревел жрец.
   Теперь вокруг нее собралась уже куда большая толпа – они гоготали и зачерпывали из-под ног пригоршни грязи с камнями.
   Тяжелый камень ударил рядом с позвоночником. Спина онемела, плечи дернулись назад. Она невольно потянулась туда рукой. Взрыв в виске. Снова земля. Она отплевывается от грязи.
   «Прекратите! Пжж… пжалуста!»
   Ее ли это голос?
   Мелкое и острое в лоб. Она вскидывает руки, сворачивается клубком, как собака.
   «Пожалуйста! Кто-нибудь!»
   Раскаты грома. Огромная тень заслоняет небо. Она посмотрела вверх сквозь пальцы и слезы, увидела оплетенное жилами брюхо коня и над ним – лицо всадника, смотрящего на нее сверху вниз. Красивое лицо с полными губами.
   Большие карие глаза, одновременно разъяренные и озабоченные.
   Шрайский рыцарь.
   Камни больше не летели. Эсменет стенала, закрыв лицо руками.
   – Кто это затеял? – прогремели сверху.
   – Но послушайте! – возмутился жрец. – В таких вопросах…
   Рыцарь наклонился и огрел его кулаком в кольчужной перчатке.
   – Заберите его! – скомандовал он остальным. – Живо! Трое мужчин подошли и подняли жреца на ноги. С его дрожащих губ стекали слюни и кровь. Он издал кашляющий всхлип и принялся в ошеломлении и ужасе озираться по сторонам.
   – В-вы не имеете права! – возопил он.
   – Права? – расхохотался тот. – Ты желаешь поговорить о правах?
   Пока рыцарь разбирался со жрецом, Эсменет удалось подняться на ноги. Она утерла с лица кровь и слезы, отряхнула грязь, налипшую на шерстяное платье. Сердце колотилось в ушах, пару раз она подумала, что сейчас грохнется в обморок, так сдавило грудь. Ей неудержимо хотелось заорать – не от боли и не от страха, а от невозможности всего происходящего и чистого возмущения. Как это могло случиться? Что вообще произошло?
   Она мельком видела, как рыцарь снова ударил жреца, вздрогнула и сама себя выругала за то, что вздрогнула. С чего ей жалеть этого грязного мерзавца? Она глубоко вздохнула. Вытерла жгучие слезы, снова выступившие на глазах, и наконец успокоилась.
   Потом сцепила руки на груди и обернулась к мальчишке, который все это затеял. Уставилась на него со всей ненавистью, на какую была способна, потом высунула один палец так, что тот сделался похож на крохотный торчащий фаллос. Посмотрела, убедилась, что мальчишка это заметил, злорадно улыбнулась. Мальчишка побледнел.
   Он в страхе взглянул на шрайского рыцаря, потом перепел взгляд на своих дружков – те тоже заметили насмешливый жест Эсменет. Двое из них невольно ухмыльнулись, и один из них, с детской жутковатой способностью мгновенно объединяться с теми, кого они только что мучили, воскликнул:
   – И то правда!
   – Идем, – сказал шрайский рыцарь, протянув ей руку. – Хватит с меня этих провинциальных идиотов.
   – Кто вы? – прохрипела она, вновь не сумев сдержать слез.
   – Кутий Сарцелл, – доброжелательно ответил он. – Первый рыцарь-командор шрайских рыцарей.
   Она потянулась к нему, и он взял ее татуированную руку.
 
   Люди Бивня шли сквозь тьму – высокие фигуры, погруженные во мрак, лишь изредка поблескивало железо. Ахкеймион торопливо шагал среди них, ведя под уздцы своего мула. Их блестящие глаза смотрели на него мимоходом, без особого интереса. Судя по всему, они привыкли к незнакомцам.
   Путешествие тревожило Ахкеймиона. Никогда прежде не доводилось ему пробираться через подобный лагерь. Каждый круг света от костров, мимо которых он проходил, казался отдельным мирком, наполненным своим собственным весельем или отчаянием. Он улавливал обрывки разговоров, видел воинственные лица, озаренные пламенем. Он двигался от одного такого кружка к другому, как часть темной процессии. Дважды он поднимался на холмы, достаточно высокие, чтобы с них открылась река Фай и ее густонаселенные прибрежные равнины. И каждый раз замирал в благоговейном ужасе. Даль была сплошь усеяна кострами – ближние озаряли полотняные шатры и воинственных людей, дальние сливались в созвездия, взбирающиеся на склоны. Много лет тому назад Ахкеймион видел айнонскую драму в амфитеатре близ Каритусаля, и его тогда ошеломил контраст между темными рядами зрителей и озаренными светом актерами внизу. Здесь же, казалось, разыгрывалась тысяча подобных драм. Так много людей так далеко от дома… Здесь он воочию видел подлинную меру мощи Майтанета.
   «Такие полчища! Разве можем мы потерпеть поражение?»
   Он некоторое время поразмыслил над этим своим «мы».
   На западе можно было различить вьющиеся по холмам стены Момемна. Чудовищно массивные городские башни венчал слабый свет факелов. Ахкеймион повернул в ту сторону. Чем ближе к стенам, тем более голой становилась местность, и тем больше палаток теснилось на ней. Ахкеймион рискнул подойти к нескольким кострам конрийцев и спросить, где тут стоят войска из Аттремпа. Перешел по скрипучему пешеходному мостику стоячие зловонные воды канала. И наконец нашел лагерь своего старого друга, Крийатеса Ксинема, маршала Аттремпа. Ахкеймион сразу узнал Ксинема, однако сперва немного постоял в темноте, за пределами круга света от костра, приглядываясь к маршалу. Пройас как-то раз сказал, что они с Ксинемом удивительно похожи, «вроде как два брата, один сильный, другой слабый». Разумеется, Пройасу даже в голову не пришло, что подобное сравнение может обидеть его наставника. Как и многие надменные люди, Пройас считал оскорбления необходимой частью своей откровенности.
   Ксинем сидел у небольшого костерка, держа в ладонях чашу с вином, и что-то негромко обсуждал с тремя из своих старших офицеров. Даже в слабом красноватом свете костра он выглядел усталым, как будто они обсуждали какую-то проблему, которая им явно не по плечу. Он рассеянно почесал коросту на ушах – Ахкеймион знал, что Ксинем давно от нее страдает, – потом вдруг повернулся и уставился в темноту, прямо на Ахкеймиона.
   Маршал Аттремпа нахмурился.
   – Покажись, друг! – сказал он.
   Ахкеймион почему-то лишился дара речи.
   Теперь и остальные тоже уставились на него. Ахкеймион услышал, как один из них, Динхаз, пробормотал что-то насчет призраков. Человек справа от него, Зенкаппа, сделал знак Бивня.
   – Да нет, это не призрак, – ответил Ксинем и поднялся на ноги. Он пригнулся, словно вглядываясь в туман. – Ахкеймион, ты, что ли?
   – Если бы ты не сидел здесь, – сказал Ксинему третий офицер, Ирисс, – я мог бы поклясться, что это ты…
   Ксинем бросил взгляд на Ирисса и внезапно направился к Ахкеймиону. Лицо его выражало изумление и радость.
   – Друз Ахкеймион? Акка?
   Ахкеймион наконец-то вновь обрел способность дышать и говорить.
   – Привет, Ксин.
   – Акка! – воскликнул маршал, обнял его и подкинул в воздух, точно мешок с соломой.
   – Господин маршал…
   – О-о, дружок, да ты воняешь хуже ослиной задницы! – расхохотался Ксинем, отталкивая Ахкеймиона. – Вонючей вонючего!
   – Ну, что ж поделаешь, у меня были тяжелые дни, – ответил колдун.
   – Ничего, не бойся: дальше будет еще тяжелее!
 
   Ксинем сам помог ему с багажом, позаботился о его муле и пособил раскинуть потрепанную палатку, объяснив, что рабов он отправил спать. Прошло немало лет с тех пор, как Ахкеймион в последний раз виделся с маршалом Аттремпа, и хотя был уверен, что их дружбе годы нипочем, все же поначалу разговор не клеился. По большей части говорили они о пустяках: о погоде, о норове его мула. А каждый раз, как кто-то упоминал о чем-то более существенном, необъяснимая застенчивость принуждала другого отвечать уклончиво.
   – Ну, и как тебе жилось? – спросил наконец Ксинем.
   – Да так, не хуже, чем можно было ожидать.
   Для Ахкеймиона все выглядело жутко нереальным, настолько, что он не удивился бы, если бы Ксинем назвал его Сесватхой. Его дружба с Ксинемом зародилась при далеком дворе Конрии. То, что он встретился с ним здесь, выполняя очередное поручение, смущало Ахкеймиона – так смущается человек, пойманный не то чтобы на лжи, но в обстоятельствах, при которых ему со временем непременно придется лгать и изворачиваться. Ахкеймион мучительно вспоминал, рассказывал ли он Ксинему о своих предыдущих миссиях, и если да, то что именно. Был ли он откровенен? Или поддался мальчишескому желанию сделать вид, что является чем-то большим, чем на самом деле?
   «Говорил ли я ему, что я на самом деле всего лишь сломленный глупец?»
   – Ну, Акка, от тебя никогда не знаешь чего ожидать!
   – Так другие тоже с тобой? – спросил он, несмотря на то, что знал ответ. – Зенкаппа? Динхаз?
   Тут его охватил новый страх. Ксинем был человек благочестивый – один из самых благочестивых людей, каких вообще доводилось встречать Ахкеймиону. В Конрии Ахкеймион был наставником, который случайно оказался к тому же колдуном. Но здесь он был колдуном, и только колдуном. Здесь, посреди Священного воинства, на его нечестие глаза закрывать не станут! Согласится ли Ксинем терпеть его присутствие? «Быть может, – думал Ахкеймион, – я сделал ошибку. Быть может, надо было устроиться в другом месте, одному».
   – Это ненадолго, – ответил Ксинем. – Я их отошлю.
   – Стоит ли…
   Ксинем поднес к глазам узел, чтобы получше разглядеть его при слабом свете костра.
   – А как твои Сны?
   – А что Сны?
   – Ну, ты как-то раз мне сказал, что они то усиливаются, то отступают, что временами подробности в них меняются, и что ты решил их записывать в надежде расшифровать смысл.
   То, что Ксинем это запомнил, встревожило Ахкеймиона.
   – Скажи мне, – спросил он, неуклюже пытаясь сменить тему, – а где стоят Багряные Шпили?
   Ксинем усмехнулся.
   – А я все думал: когда же ты спросишь… Где-то к югу отсюда. Они на одной из императорских вилл – по крайней мере, так мне говорили.
   Он принялся забивать деревянный колышек, попал себе по пальцу, выругался.
   – А что, они тебя беспокоят?
   – Я был бы глупцом, если бы они меня не беспокоили.
   – Что, неужели они так жаждут твоих знаний?
   – О да. Гнозис по сравнению с их знанием – как закаленная сталь рядом с бронзой. Хотя я не думаю, что они попытаются что-то предпринять посреди Священного воинства.
   То, что школа нечестивцев присоединилась к Священному воинству, уже само по себе плохо укладывалось в головах у айнрити. А уж если они попытаются использовать нечестивые уловки ради своих собственных тайных целей, этого айнрити и подавно не потерпят.
   – Так вот зачем… они прислали тебя?
   Ксинем редко произносил слово «Завет». Для него они всегда были просто – «они».