Страница:
На мгновение время для меня остановилось; всем своим существом я уловила ощущение той эпохи. И мне стоило больших усилий оторвать взгляд от полотна и вспомнить, где и при каких обстоятельствах я нахожусь. В этот момент я поняла Ролло и тех, кто помешан на произведениях искусства.
– О Боже, – прошептала я, – вот он, настоящий шедевр. – Сердце мое успокоилось и забилось в обычном ритме.
Я поймала себя на мысли, что попала в куда более затруднительную ситуацию, чем думала раньше. Я вдруг вспомнила, что мне нужно завернуть картину обратно и быстро уходить отсюда. Только я завязала последний узелок, как позвонил Джереми.
– Нашла, – выдохнула я, – переходим к части… – Я напрочь забыла о реальных обстоятельствах.
– Шестой, бестолковая, – закончил мою фразу Джереми. – Уноси ноги. Немедленно. Компаньон Ролло обналичивает фишки. Ролло перестало везти, и он посматривает на выход.
– Да, уже иду, – откликнулась я.
И, черт возьми, я бы тут же убежала, если бы не горничная.
Торопливо и едва слышно постучав, она вставила ключ в дверь. Все, что я могла сделать, – это нырнуть под кровать. Конечно, не самое лучшее место, где хотелось бы находиться, – здесь было полно пыли, и я чуть не задохнулась.
По крайней мере я додумалась отключить телефон, чтобы его пронзительный звон не выдал меня. Горничная неторопливо начала прибирать постель, что было абсолютно лишним. Я всегда считала эти действия ненужными, хотя некоторым, наверное, нравился сам факт того, что кто-то прибирает или делает вид, что прибирает в их комнате.
И тут, разумеется, зашел Ролло.
– Какого черта ты тут делаешь? – грубо прокричал он. – Убирайся!
Он до смерти напугал девушку. Она ретировалась прежде, чем Ролло закончил отчитывать ее за то, что она достала его драгоценность из тайника.
– Дура! – продолжал ругаться Ролло. – Оставить на столе!
Я бросила сверток на кровати, а горничная, видимо, переложила его на стол. Я видела лишь белые ботинки Ролло и наблюдала, как он расхаживает по комнате. Тут зазвонил его мобильный.
– Да! – ответил он привычно грубым тоном. – Да, она у меня. Эти идиоты в Антибе провалили все дело. Но ты просто делай свою работу, и никто ничего не сможет доказать. Копия готова? Она у тебя? Хорошо, я выезжаю.
Голос Ролло звучал агрессивнее, чем обычно. Шумно вздохнув, он ушел в ванную комнату, а когда вышел, то, прошу прощения, даже не помыв руки, схватил сверток и вышел.
Я не могла пошевелиться еще некоторое время, потому что не знала, вернется он или нет. Наконец я выбралась и, обнаружив, что сверток пропал, позвонила Джереми.
– Господи! – почти прокричал он. – Где, черт возьми, тебя носило? Я просто с ума схожу.
– Мне помешала горничная, – объяснила я, – потом пришел Ролло, я пряталась под кроватью.
– Боже милостивый! – простонал Джереми.
– Ты попросил пригнать машину?
– Конечно. Она стоит прямо у дверей. А я в вестибюле жду тебя.
– Джереми, – сказала я, – Ролло забрал сверток с собой. Ты не должен упускать его из виду, даже если я не успею спуститься.
На этот раз лифт показался мне невыносимо медленным. Да еще эти неторопливые немки с огромным количеством сумок. Я еле дождалась, когда мы наконец спустимся в вестибюль.
Джереми встретил меня у лифта.
– Он ждет машину, – тихо сказал мой напарник. – Меня он не видел. Мы дадим ему сесть в машину и поедем следом. Он там один, потому что его дружок уехал, как только обналичил фишки. Я записал номер машины и оставил на автоответчике Северин, чтобы она сообщила полиции.
Глава 30
Глава 31
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Глава 32
– О Боже, – прошептала я, – вот он, настоящий шедевр. – Сердце мое успокоилось и забилось в обычном ритме.
Я поймала себя на мысли, что попала в куда более затруднительную ситуацию, чем думала раньше. Я вдруг вспомнила, что мне нужно завернуть картину обратно и быстро уходить отсюда. Только я завязала последний узелок, как позвонил Джереми.
– Нашла, – выдохнула я, – переходим к части… – Я напрочь забыла о реальных обстоятельствах.
– Шестой, бестолковая, – закончил мою фразу Джереми. – Уноси ноги. Немедленно. Компаньон Ролло обналичивает фишки. Ролло перестало везти, и он посматривает на выход.
– Да, уже иду, – откликнулась я.
И, черт возьми, я бы тут же убежала, если бы не горничная.
Торопливо и едва слышно постучав, она вставила ключ в дверь. Все, что я могла сделать, – это нырнуть под кровать. Конечно, не самое лучшее место, где хотелось бы находиться, – здесь было полно пыли, и я чуть не задохнулась.
По крайней мере я додумалась отключить телефон, чтобы его пронзительный звон не выдал меня. Горничная неторопливо начала прибирать постель, что было абсолютно лишним. Я всегда считала эти действия ненужными, хотя некоторым, наверное, нравился сам факт того, что кто-то прибирает или делает вид, что прибирает в их комнате.
И тут, разумеется, зашел Ролло.
– Какого черта ты тут делаешь? – грубо прокричал он. – Убирайся!
Он до смерти напугал девушку. Она ретировалась прежде, чем Ролло закончил отчитывать ее за то, что она достала его драгоценность из тайника.
– Дура! – продолжал ругаться Ролло. – Оставить на столе!
Я бросила сверток на кровати, а горничная, видимо, переложила его на стол. Я видела лишь белые ботинки Ролло и наблюдала, как он расхаживает по комнате. Тут зазвонил его мобильный.
– Да! – ответил он привычно грубым тоном. – Да, она у меня. Эти идиоты в Антибе провалили все дело. Но ты просто делай свою работу, и никто ничего не сможет доказать. Копия готова? Она у тебя? Хорошо, я выезжаю.
Голос Ролло звучал агрессивнее, чем обычно. Шумно вздохнув, он ушел в ванную комнату, а когда вышел, то, прошу прощения, даже не помыв руки, схватил сверток и вышел.
Я не могла пошевелиться еще некоторое время, потому что не знала, вернется он или нет. Наконец я выбралась и, обнаружив, что сверток пропал, позвонила Джереми.
– Господи! – почти прокричал он. – Где, черт возьми, тебя носило? Я просто с ума схожу.
– Мне помешала горничная, – объяснила я, – потом пришел Ролло, я пряталась под кроватью.
– Боже милостивый! – простонал Джереми.
– Ты попросил пригнать машину?
– Конечно. Она стоит прямо у дверей. А я в вестибюле жду тебя.
– Джереми, – сказала я, – Ролло забрал сверток с собой. Ты не должен упускать его из виду, даже если я не успею спуститься.
На этот раз лифт показался мне невыносимо медленным. Да еще эти неторопливые немки с огромным количеством сумок. Я еле дождалась, когда мы наконец спустимся в вестибюль.
Джереми встретил меня у лифта.
– Он ждет машину, – тихо сказал мой напарник. – Меня он не видел. Мы дадим ему сесть в машину и поедем следом. Он там один, потому что его дружок уехал, как только обналичил фишки. Я записал номер машины и оставил на автоответчике Северин, чтобы она сообщила полиции.
Глава 30
К счастью, Ролло оказался осторожным водителем. Я полагаю, он так аккуратно вел машину, потому что не хотел попадаться на глаза полиции. И все-таки было довольно сложно не выпускать его из виду в темноте ночи, особенно когда он съехал с хорошо освещенной улицы, полной гостиниц и магазинчиков.
– Он едет не в аэропорт, – сообщила я.
Эта новость совсем не удивила Джереми.
– Разумеется, – сказал он. – У него украденный шедевр, а на таможне придется все показывать. Кстати, как выглядит картина? Это та самая, что на фото?
– Да. И она прекрасна! «Мадонна с младенцем» Фабрици. Стиль напоминает Доссинни Альдертинелли… Господи, да куда же он едет?! – удивилась я, увидев, что Ролло сворачивает на шоссе. Я взглянула на указатели на дороге и прочитала вслух: – Вентимиглия.
– Он направляется к итальянской границе, – пояснил Джереми, – там больше нет пограничного контроля. Если ему удастся провезти картину за пределы страны, то он сможет продать ее какому-нибудь наивному покупателю, убедив того, что это лишь копия, и сделка получится вполне законной. Понимаешь, дело в том, что настоящий обладатель шедевра зачастую просто не может этого сделать, особенно если не знает, какой путь проходила картина до него.
– Неужели Ролло хочет продать ее? – удивилась я. – Я думала, он собирается оставить ее себе, а в гараж вернет копию, и никто никогда не сможет доказать, что у бабушки Пенелопы был оригинал и Денби его видел.
– Рано или поздно продаст, – сказал Джереми, – если она действительно стоит целое состояние, он не сможет удержаться. Наверняка у него есть нужные люди, способные и готовые купить картину.
– Да. Тот парень, что звонил ему, когда я пряталась под кроватью в его номере.
– Теперь будем играть открыто, и прятаться под кроватью тебе больше не придется, – заявил Джереми.
– Эх, – сказала я с долей сарказма, – а мне это так понравилось!
– Ого! – откликнулся Джереми. – О чем еще Ролло говорил по телефону?
– Я тебе рассказала все. Его дружки в Антибе все испортили, а тот, с кем говорил Ролло, должен сделать свое дело, то есть отдать подделку. Спорю, что совсем скоро они встретятся. И их сделка определенно не состоится.
– Ты говоришь как полицейский, – заметил Джереми.
– Надеюсь, это комплимент, – ответила я.
В темноте ночи граница выглядела мрачно и устрашающе. Таможенные будки, похожие ночью на призрачный город, все еще стояли на местах. Проезжая мимо, я почувствовала какую-то вину за собой. По крайней мере мне казалось, будто я пробираюсь тайком, нарушая закон. Хотя краденое произведение искусства было совсем не у меня.
Первым признаком того, что мы доехали до итальянского города, была ужасная пробка из-за какого-то музыкального фестиваля. Сотни машин еле ползли по дороге, а мотоциклы, подобно надоедливым пчелам, кружили вокруг, обгоняя справа и слева. Я видела, как Ролло махал от негодования руками. Наконец мы выехали из этого городка на шоссе. Я думала, мы наберем скорость и наблюдать за машиной Ролло станет сложнее, но у него возникли несколько иные проблемы. Он поехал на автозаправку, и мы припарковались там, где останавливаются семьи, чтобы отдохнуть от утомительного путешествия.
Заправка оказалась с самообслуживанием, и, судя по недовольному лицу Ролло, он находил это занятие неприятным и трудоемким. Прямо на моих глазах Ролло натянул перчатки.
– Господи! – У меня перехватило дыхание. – Так это он тогда в квартире схватил меня.
Не отводя взгляда, мы смотрели, как Ролло заправляет машину. Закончив процедуру, он снял перчатки, бросил их в машину и подъехал прямо к двери, куда заботливые папочки сопровождали своих уставших сынишек. Ролло остановился в нескольких ярдах от нас. Мы просто застыли.
– Неужели он сейчас отправится по нужде? – удивилась я.
– Ты просто не видела, сколько джина он выпил, – пробормотал Джереми.
Мы наблюдали, как Ролло, так и не заметив нас, захлопнул дверцу машины и направился в туалет.
Ремень безопасности случайно попал в дверной проем, так что хотя дверь и закрылась, она не захлопнулась, и Ролло этого не заметил. Но я-то заметила!
– Дверца не захлопнулась! – чуть ли не прокричала я. – Вот он, наш последний шанс.
– Я это сделаю, – сказал Джереми.
– Ты выглядишь слишком подозрительно, – заспорила я.
– А ты разве нет? Все тут же уставятся на тебя в этом платье, – стоял на своем Джереми.
Мы практически устроили потасовку в машине, но на дело все же отправился Джереми. Должна признаться – он выглядел как настоящий агент. Поражаюсь его нервам. Он подошел к машине Ролло, будто это была его собственная, легким движением открыл дверцу и достал сверток, который лежал на пассажирском сиденье, прикрытый одеялом. Затем медленно вернулся обратно и бросил сверток мне на колени. Все так просто, будто он отыграл давно знакомую пьесу.
Мне было страшно оглянуться назад. Чем бы там Ролло ни занимался, я надеялась, что он задержится подольше. Джереми абсолютно спокойно посмотрел в зеркало заднего вида и сказал, что Ролло еще не вышел. Мы незамедлительно поехали по направлению к шоссе.
– Север или юг? – спросил Джереми, когда мы доехали до шоссе и настало время выбирать направление.
– На запад, – сказала я.
У меня уже была идея в голове, потому что я передумала о многом, с тех пор как Эрик в шутку предложил мне начать подделывать шедевры, если вдруг моя карьера рухнет.
– Смотри на указатели, мы направляемся в Геную, – объяснила я. – Я знаю там одного человека, он сможет установить подлинность картины.
– Спешу заметить, что нам следовало бы сделать это во Франции, – предупредил Джереми, – и к тому же нужно увезти картину обратно. То есть во Францию.
– Это ведь не мы перевезли ее через границу, – сказала я. – И ты прекрасно знаешь, что если мы привезем ее обратно, нас отдадут на милость французского суда и, возможно, свяжут руки на очень долгое время. А я все же хочу узнать, чего стоит эта вещь.
– Он едет не в аэропорт, – сообщила я.
Эта новость совсем не удивила Джереми.
– Разумеется, – сказал он. – У него украденный шедевр, а на таможне придется все показывать. Кстати, как выглядит картина? Это та самая, что на фото?
– Да. И она прекрасна! «Мадонна с младенцем» Фабрици. Стиль напоминает Доссинни Альдертинелли… Господи, да куда же он едет?! – удивилась я, увидев, что Ролло сворачивает на шоссе. Я взглянула на указатели на дороге и прочитала вслух: – Вентимиглия.
– Он направляется к итальянской границе, – пояснил Джереми, – там больше нет пограничного контроля. Если ему удастся провезти картину за пределы страны, то он сможет продать ее какому-нибудь наивному покупателю, убедив того, что это лишь копия, и сделка получится вполне законной. Понимаешь, дело в том, что настоящий обладатель шедевра зачастую просто не может этого сделать, особенно если не знает, какой путь проходила картина до него.
– Неужели Ролло хочет продать ее? – удивилась я. – Я думала, он собирается оставить ее себе, а в гараж вернет копию, и никто никогда не сможет доказать, что у бабушки Пенелопы был оригинал и Денби его видел.
– Рано или поздно продаст, – сказал Джереми, – если она действительно стоит целое состояние, он не сможет удержаться. Наверняка у него есть нужные люди, способные и готовые купить картину.
– Да. Тот парень, что звонил ему, когда я пряталась под кроватью в его номере.
– Теперь будем играть открыто, и прятаться под кроватью тебе больше не придется, – заявил Джереми.
– Эх, – сказала я с долей сарказма, – а мне это так понравилось!
– Ого! – откликнулся Джереми. – О чем еще Ролло говорил по телефону?
– Я тебе рассказала все. Его дружки в Антибе все испортили, а тот, с кем говорил Ролло, должен сделать свое дело, то есть отдать подделку. Спорю, что совсем скоро они встретятся. И их сделка определенно не состоится.
– Ты говоришь как полицейский, – заметил Джереми.
– Надеюсь, это комплимент, – ответила я.
В темноте ночи граница выглядела мрачно и устрашающе. Таможенные будки, похожие ночью на призрачный город, все еще стояли на местах. Проезжая мимо, я почувствовала какую-то вину за собой. По крайней мере мне казалось, будто я пробираюсь тайком, нарушая закон. Хотя краденое произведение искусства было совсем не у меня.
Первым признаком того, что мы доехали до итальянского города, была ужасная пробка из-за какого-то музыкального фестиваля. Сотни машин еле ползли по дороге, а мотоциклы, подобно надоедливым пчелам, кружили вокруг, обгоняя справа и слева. Я видела, как Ролло махал от негодования руками. Наконец мы выехали из этого городка на шоссе. Я думала, мы наберем скорость и наблюдать за машиной Ролло станет сложнее, но у него возникли несколько иные проблемы. Он поехал на автозаправку, и мы припарковались там, где останавливаются семьи, чтобы отдохнуть от утомительного путешествия.
Заправка оказалась с самообслуживанием, и, судя по недовольному лицу Ролло, он находил это занятие неприятным и трудоемким. Прямо на моих глазах Ролло натянул перчатки.
– Господи! – У меня перехватило дыхание. – Так это он тогда в квартире схватил меня.
Не отводя взгляда, мы смотрели, как Ролло заправляет машину. Закончив процедуру, он снял перчатки, бросил их в машину и подъехал прямо к двери, куда заботливые папочки сопровождали своих уставших сынишек. Ролло остановился в нескольких ярдах от нас. Мы просто застыли.
– Неужели он сейчас отправится по нужде? – удивилась я.
– Ты просто не видела, сколько джина он выпил, – пробормотал Джереми.
Мы наблюдали, как Ролло, так и не заметив нас, захлопнул дверцу машины и направился в туалет.
Ремень безопасности случайно попал в дверной проем, так что хотя дверь и закрылась, она не захлопнулась, и Ролло этого не заметил. Но я-то заметила!
– Дверца не захлопнулась! – чуть ли не прокричала я. – Вот он, наш последний шанс.
– Я это сделаю, – сказал Джереми.
– Ты выглядишь слишком подозрительно, – заспорила я.
– А ты разве нет? Все тут же уставятся на тебя в этом платье, – стоял на своем Джереми.
Мы практически устроили потасовку в машине, но на дело все же отправился Джереми. Должна признаться – он выглядел как настоящий агент. Поражаюсь его нервам. Он подошел к машине Ролло, будто это была его собственная, легким движением открыл дверцу и достал сверток, который лежал на пассажирском сиденье, прикрытый одеялом. Затем медленно вернулся обратно и бросил сверток мне на колени. Все так просто, будто он отыграл давно знакомую пьесу.
Мне было страшно оглянуться назад. Чем бы там Ролло ни занимался, я надеялась, что он задержится подольше. Джереми абсолютно спокойно посмотрел в зеркало заднего вида и сказал, что Ролло еще не вышел. Мы незамедлительно поехали по направлению к шоссе.
– Север или юг? – спросил Джереми, когда мы доехали до шоссе и настало время выбирать направление.
– На запад, – сказала я.
У меня уже была идея в голове, потому что я передумала о многом, с тех пор как Эрик в шутку предложил мне начать подделывать шедевры, если вдруг моя карьера рухнет.
– Смотри на указатели, мы направляемся в Геную, – объяснила я. – Я знаю там одного человека, он сможет установить подлинность картины.
– Спешу заметить, что нам следовало бы сделать это во Франции, – предупредил Джереми, – и к тому же нужно увезти картину обратно. То есть во Францию.
– Это ведь не мы перевезли ее через границу, – сказала я. – И ты прекрасно знаешь, что если мы привезем ее обратно, нас отдадут на милость французского суда и, возможно, свяжут руки на очень долгое время. А я все же хочу узнать, чего стоит эта вещь.
Глава 31
Не помню даже, сколько мы ехали, но это время показалось мне вечностью. К рассвету сил вести машину больше не было, и нам пришлось остановиться в первом попавшемся месте, где мы могли отдохнуть инкогнито.
В Италии, в любом месте, где бы ты ни остановился заправиться, хозяева обязательно предложат тебе не только кусок хлеба с кофе или с молоком, но и что-либо посущественнее.
Выпив горячего кофе и проглотив булочку, я сразу же уснула, положив голову на плечо Джереми, и проснулась от его сопения. Его щека покоилась на моей макушке. Теплое золотое солнце уже светило сквозь завесу облаков. Проснувшись, я ненароком разбудила и Джереми.
– Что случилось? – сонно пробормотал он, готовый тут же сорваться с места.
Телефон Джереми зазвонил, и мы оба подскочили на сиденьях.
– Да? – осторожно спросил он, но тут же более спокойным голосом продолжил: – Да, как Денби? – Беззвучно, одними губами, он дал мне знать, что это жена Денби. – Хорошо. Где это? – серьезно спросил он. – Понятно. Поблагодарите его. Надеюсь, завтра он будет чувствовать себя лучше. Всего хорошего.
Джереми повернулся ко мне.
– Денби попросил жену позвонить нам прямо сейчас, чтобы кое-что сообщить. Когда он занимался ремонтом машины, к нему подъехала девушка из деревни и сказала, что когда-то помогала бабушке Пенелопе с домашней работой и была с ней в тот день, когда та умерла. Тогда бабушка Пенелопа дала ей денег купить кое-какие продукты и попросила отправить письмо в мою фирму. Но у девушки заболела бабушка, и она бегала за доктором, поэтому напрочь забыла отправить письмо. Около кухни стояла скамейка, где девушка хранила бумаги и всякую утварь. Там она оставила и письмо. Денби пообещал отдать его нам. Так вот, незадолго до аварии Денби положил его в бардачок моей машины. Посмотри, Пенни, оно адресовано нам обоим.
– Нам обоим? – эхом отозвалась я.
Я открыла бардачок, и там действительно лежало письмо, написанное знакомым почерком бабушки Пенелопы и адресованное Пенелопе Николс и Джереми Лейдли. Я вспомнила нашу с Джереми фотографию в ее письменном столике. Мурашки побежали по спине. Я торопливо распечатала конверт.
Дорогие мои, Пенелопа и Джереми.
Сегодня я пыталась дозвониться до тебя, Джереми, но так и не смогла. Вплоть до сегодняшнего дня у меня получалось наблюдать за тобой, не вмешиваясь в твою жизнь, и я глубоко уважаю желание твоих родителей, но все же мне кажется, что человек имеет право знать, кем он является на самом деле, как сильно любили его обе семьи и каково его полноправное наследство. Надеюсь, Джереми, что ты по-настоящему полюбишь виллу, как любили ее я и твой прадед. Прими это в знак моей любви к нему и к тебе. Имя твоего прадеда Джулио Принсип; и знай, я любила его больше всех на свете. Ты, Джереми, настоящее сокровище, которое он мне оставил; ты вырос и превратился в прекрасного человека, члена нашей семьи, и это для меня большая радость. Надеюсь, ты простишь меня за мою трусость, что не смогла рассказать обо всем тебе лично. Видит Бог, как много раз, глядя на тебя, я собиралась это сделать. Все, что касается твоего отца, ты можешь узнать у мамы.
Пенни, дорогая моя, кому, если не мне, знать, как девушке необходим в жизни начальный капитал и машина, чтобы разъезжать по приемам. Иначе в один прекрасный момент она будет зависеть от милости мужчины, судьбы, истории; такой период был и в моей жизни. Я много думала о том, какие мы, женщины, хрупкие. Иногда судьба может бросать нас из стороны в сторону, а порой и перевернуть весь привычный мир с ног на голову. Пенни, с твоим пытливым умом и добрым сердцем ты прекрасно разберешься с тем, что я еще хочу оставить для тебя. Внутри пассажирской дверцы твоего автомобиля я спрятала картину, которую когда-то подарил мне прадед Джереми. Он дал мне и закладную на мое имя, чтобы при необходимости я могла подтвердить мое законное обладание этим шедевром. Некоторое время я хранила картину в библиотеке, но недавно решила убрать ее обратно. Она наверняка очень ценная, к тому же я заметила, что Ролло положил на нее глаз, а он вряд ли будет хорошо с ней обращаться. Одно время я подумывала, не отдать ли ее в музей, но мне казалось, картина приносит мне удачу, и я очень не хотела расставаться с ней. Понимаешь, когда имеешь что-то очень ценное, то это сокровище приходится прятать, и поэтому так редко видишь его, хотя хочется смотреть на подобные вещи чаще.
Дорогая моя, боюсь времени, отведенного мне, осталось совсем мало. Какой смысл в том, что ты пережила историю, если не можешь вместе с бесценным имуществом поделиться с потомками своей бесценной мудростью? Все, что я могу сказать вам обоим: живите каждым днем и любите все, что он вам приносит. Не позволяйте ни одному дню пройти бесследно, замечайте голубизну неба, пение птиц, лицо любимого человека. Не болтайте лишнее о том, что вам действительно дорого, старайтесь стать тем, кем хотите, и не откладывайте ничего в долгий ящик. Джереми, не будь жестоким, людям свойственно ошибаться, и, если ты не станешь осуждать их, они еще преподнесут тебе сюрпризы. Пенни, на земле еще не придумали книгу более изумительную, чем сама жизнь. Смело иди вперед, относись к людям с добротой, не важно, куда приведет тебя жизнь. Я знаю, что могу полностью доверять вам двоим, и уверена, что вы правильно поступите с тем, что я оставляю в ваших руках.
С любовью бабушка Пенелопа.
Я прочитала письмо вслух, изредка запинаясь. Бабушка писала, как обычно, торопливым почерком, буквы были несколько больше, чем обычно.
К концу письма голос мой дрожал, на глаза навернулись слезы. Джереми тоже выглядел тронутым. Он абсолютно был сбит с толку.
– Что на нее нашло? Что вообще все это значит? – спросил он.
Разумеется, он ничего не понимал. Я сказала:
– Бабушка была очень суеверна. Она не хотела показывать картину до тех пор, пока не возникла в этом необходимость. К тому же она спешила сообщить нам обо всем, пока Ролло все не разузнал. Помнишь, ты говорил, что бабушка пыталась дозвониться до тебя? Теперь знаешь почему.
Я посмотрела на небольшую бумажку, вложенную в письмо.
– Это закладная от 30 июня 1940 года, подписанная Джулио Принсипом в дар Пенелопе Лейдли. Готова поспорить, что именно Джулио в первый раз предложил убрать картину в дверцу машины. Он сам сказал бабушке Пенелопе, что ей или его сыну делать, если вдруг он или его родители умрут. Посмотри, он так хотел, чтобы картина осталась, что даже нацисты не нашли ее.
Джереми смотрел на меня, будто я окончательно сошла с ума.
– О чем ты говоришь? О чем я должен спросить мать? О ее отце или о дедушке Найджеле?
Он взял письмо и закладную и сам начал читать.
– И кто, черт возьми, этот Джулио Принсип и малыш Доменико? – спросил он.
– Я давно уже хотела рассказать тебе обо всем, – сказала я, глубоко вздохнув, – но сначала я намеревалась поговорить с твоей мамой и узнать, все ли здесь правда.
Джереми помрачнел, он до сих пор не мог понять, о чем идет речь, но, видимо, начал догадываться, куда я клоню.
– Это касается лично меня? – спросил он холодно.
– Да, – ответила я, решив, что единственно правильный вариант сейчас – выдать ему все, что мне известно. – Я встречалась с человеком, который пел вместе с бабушкой Пенелопой в двадцатые – тридцатые годы. Он рассказал мне все, что знал о бабушке и о человеке, которого она безумно любила…
Как только я начала рассказ, слова спокойно и просто слетали с моих губ. Я рассказала Джереми все в деталях, как рассказывал мне Саймон; и пока я не закончила, Джереми не произнес ни слова. Он ни разу не перебил меня и не задал ни единого вопроса. Он хмуро сидел в одной позе с отсутствующим взглядом. Я старалась рассказывать осторожно, насколько это было возможно, но не выпуская ни единой детали.
– Понимаешь, я сразу хотела выложить все тебе, но сначала нужно было убедиться, что это не просто сплетни, – сказала я в заключение.
Джереми молча встал и вышел из машины. Я понимала, что ему нужно побыть одному, но не смогла сдержать своего порыва и вышла вслед за ним.
Желтое солнце поднималось все выше и выше над утренним туманом, который медленно растворялся, и было похоже, будто занавес открывает перед нами ошеломляющую картину Средиземного моря. И как в сказке из завесы тумана открывался прекрасный вид Генуи с фортами, замками, башнями и множеством утерянных секретов.
Джереми, разумеется, не обращал на все эти красоты ни малейшего внимания. Он смотрел на великолепный пейзаж и, выждав продолжительную паузу, начал говорить:
– Получается, что бабушка Пенелопа уговорила моего отца, то есть отчима, жениться на матери для того, чтобы оставить меня в семье? – все еще находясь в шоке, сказал он. – И что на самом деле я правнук ее водителя? – Сделав паузу, он закончил: – Ее слуги?
– Не говори ерунды, – немного раздраженно сказала я. – На самом деле он не был слугой. Это было лишь прикрытием. Он был единственным человеком, которого бабушка любила по-настоящему.
– И по-твоему, это все меняет? – саркастически произнес Джереми. – Вы, женщины, так похожи! Выдумаете, что если скажете: «Я люблю его», – то все сразу же становится на свои места. Так вот, это не так. Ты хоть представляешь, каково это чувствовать себя, когда другие то и дело норовят выбить стул из-под твоей задницы? Ты представляешь, что значит, когда всю жизнь ты был уверен, кем являешься, и вдруг оказывается, ты совсем не тот человек, а абсолютно другой, отпрыск какой-то нелепой парочки иностранцев, которых никогда в жизни не видел, да и не увидишь?
– Если ты меня внимательно слушал, то должен понять, что это не «какая-то парочка иностранцев», – сказала я в ответ.
Мне хотелось, конечно, быть несколько лояльнее к человеку, который все еще пребывал в шоке от услышанного, но я не могла вынести его саркастического тона и того, что он даже не заметил, как осторожно я пыталась ему все рассказать.
– Если тебя волнует наследство, можешь успокоиться, потому что Джулио, твой прадед, родом из аристократической итальянской семьи, – продолжала я, – а его сын Доменико, твой дед, был очень смелым человеком, где он только не побывал во время войны и закончил свою жизнь в Америке. Между прочим, он был умным и удачливым, в Америке он полюбил девушку, женился на ней, и у них родился сын Тони, твой отец, который любил музыку так же сильно, как и ты. Приехав в Англию, он страстно влюбился в твою мать, которая, в свою очередь, так сильно любила его, что до сих пор в память о нем содержит Дом ветеранов. Ты, пожалуй, единственный, кто с таким сарказмом относится к любви и преданности. Возможно, любовь не значится в твоем списке ценностей. Или как у вас, аристократов, это называется…
– «Дебретт»,[5] – автоматически сказал Джереми.
– Но любовь все же встречается намного реже рубинов. Это твоя душа, хочешь ты это признавать или нет. И если ты задумаешься, возможно, это лучшее известие, которое тебе доводилось слышать.
– Нет, не лучшее, – неожиданно оборвал меня Джереми.
Он посмотрел на меня с таким выражением, будто собирался сообщить нечто сакраментальное. Нам пришлось вести машину всю ночь, подгонял нас лишь выплеск адреналина из-за возможной погони. Мы нашли это странное, но как нам показалось, безопасное место и стояли сейчас запыленные и уставшие. Одним словом, мы достигли той странной стадии восприятия действительности, когда рушатся границы дозволенного и эмоции выплескиваются на собеседника неискаженными.
– Лучшее известие, какое я когда-либо получал, – медленно начал Джереми, – невыносимая, упрямая, твердолобая девчонка…
– Упрямая и твердолобая – это синонимы, – автоматически поправила я его.
Я не сдержалась, потому что если уж он так долго набирался смелости, чтобы сказать мне что-то важное, то я тем более с ужасом ждала этого момента и старалась хоть немного отсрочить его.
– Ну вот, ты снова за старое! – воскликнул Джереми.
– Так что это за лучшая новость, которую ты когда-либо слышал? – спросила я на этот раз наполовину испуганно, наполовину завороженно.
– Лучшая новость – это то, что ты больше мне не двоюродная сестра, – произнес наконец Джереми. – И мне больше не надо заботиться о тебе, мне не нужно больше мириться с твоими ненормальными идеями. Мне не нужно больше волноваться, что кто-то украдет тебя, или обманет, или совратит…
Я едва могла поверить тому, что услышала. Я знала, что правильно все поняла, потому что это чувствовалось. Словно на аттракционе, очутившись внизу и переведя дыхание, мы летим высоко вверх, выше и выше в синее небо.
– И более того, – продолжал Джереми, – мне больше не придется защищать тебя от меня самого. Ты, безумная девчонка, заставила меня волноваться с самого первого дня, когда пыталась отделаться от той надоедливой пчелы на пляже. А потом на несколько лет просто исчезла из виду; я подумал, что наконец-то отделался от тебя. Но ты все равно с легкостью и беспечностью, свойственной тебе, появилась в моей жизни – так уж сложились обстоятельства, и мне снова пришлось ладить с тобой и держать себя в руках. И сейчас мне уже не придется чувствовать себя виноватым за те чувства, что появились во мне с того самого дня, когда ты впервые оказалась в Лондоне. Такая красивая, будто специально мучила меня или, может, сама была не в состоянии сдержать свои чувства. Ты вообще слушаешь меня? Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, – тихо произнесла я. – Чувства, которые ты испытываешь, – обычное человеческое желание.
– И? – настаивал Джереми. – Продолжай.
– Что? – Я с удивлением раскрыла глаза.
– Ты спрашиваешь «что»? – напряженно спросил Джереми.
Он с нетерпением прижал меня и неистово поцеловал.
– Сама скажешь или хочешь, чтобы я заставил тебя это произнести? – спросил он и поцеловал меня снова.
– Ну?
Несколько минут я просто не могла собраться с мыслями, но потом заговорила.
– Да, – выдавила я из себя.
– Что «да»? – спросил Джереми, вновь привлекая меня к себе.
– Да, я чувствую то же, что и ты, дурачок! – выпалила я и поцеловала его в ответ так же страстно и нетерпеливо, а уже потом было непонятно, кто кого целует.
Мы остановились лишь для того, чтобы отдышаться. Солнце уже стояло довольно высоко и согревало каждое живое существо на земле.
– Тогда все понятно, – усмехнувшись, сказал Джереми. – А сейчас, может, стоит подумать о твоем наследстве, пока Ролло не обнаружил, что мы не вернулись на виллу.
– О нашем наследстве, Джереми, – напомнила я.
– Ты никогда не сможешь заботиться о себе сама, – покачав головой, сказал Джереми. – Технически это все твое. Я думаю, Ролло больше не сможет ничего у тебя отобрать. Потом, без особой суеты, я хочу все-таки разобраться, каким образом я попал в клан Лейдли.
Джереми говорил уверенно, энергично, и я знала почему. Хотя он все еще был в состоянии шока, бабушка Пенелопа смогла донести до него, что он является настоящим, достойным и любимым членом семьи.
Джереми посмотрел вдаль. Он смотрел на Геную, словно воин, после долгих кровопролитных битв с победой вернувшийся на родину.
– Пятьдесят на пятьдесят, – небрежно произнесла я.
Именно поэтому я не целуюсь с кем попало. Но если уж дело доходит до этого, я полностью отдаюсь нахлынувшим чувствам.
– Ну, пойдем, Пенни Николс, – сказал Джереми. – Посмотрим, что же приберегла для нас бабушка Пенелопа.
В Италии, в любом месте, где бы ты ни остановился заправиться, хозяева обязательно предложат тебе не только кусок хлеба с кофе или с молоком, но и что-либо посущественнее.
Выпив горячего кофе и проглотив булочку, я сразу же уснула, положив голову на плечо Джереми, и проснулась от его сопения. Его щека покоилась на моей макушке. Теплое золотое солнце уже светило сквозь завесу облаков. Проснувшись, я ненароком разбудила и Джереми.
– Что случилось? – сонно пробормотал он, готовый тут же сорваться с места.
Телефон Джереми зазвонил, и мы оба подскочили на сиденьях.
– Да? – осторожно спросил он, но тут же более спокойным голосом продолжил: – Да, как Денби? – Беззвучно, одними губами, он дал мне знать, что это жена Денби. – Хорошо. Где это? – серьезно спросил он. – Понятно. Поблагодарите его. Надеюсь, завтра он будет чувствовать себя лучше. Всего хорошего.
Джереми повернулся ко мне.
– Денби попросил жену позвонить нам прямо сейчас, чтобы кое-что сообщить. Когда он занимался ремонтом машины, к нему подъехала девушка из деревни и сказала, что когда-то помогала бабушке Пенелопе с домашней работой и была с ней в тот день, когда та умерла. Тогда бабушка Пенелопа дала ей денег купить кое-какие продукты и попросила отправить письмо в мою фирму. Но у девушки заболела бабушка, и она бегала за доктором, поэтому напрочь забыла отправить письмо. Около кухни стояла скамейка, где девушка хранила бумаги и всякую утварь. Там она оставила и письмо. Денби пообещал отдать его нам. Так вот, незадолго до аварии Денби положил его в бардачок моей машины. Посмотри, Пенни, оно адресовано нам обоим.
– Нам обоим? – эхом отозвалась я.
Я открыла бардачок, и там действительно лежало письмо, написанное знакомым почерком бабушки Пенелопы и адресованное Пенелопе Николс и Джереми Лейдли. Я вспомнила нашу с Джереми фотографию в ее письменном столике. Мурашки побежали по спине. Я торопливо распечатала конверт.
Дорогие мои, Пенелопа и Джереми.
Сегодня я пыталась дозвониться до тебя, Джереми, но так и не смогла. Вплоть до сегодняшнего дня у меня получалось наблюдать за тобой, не вмешиваясь в твою жизнь, и я глубоко уважаю желание твоих родителей, но все же мне кажется, что человек имеет право знать, кем он является на самом деле, как сильно любили его обе семьи и каково его полноправное наследство. Надеюсь, Джереми, что ты по-настоящему полюбишь виллу, как любили ее я и твой прадед. Прими это в знак моей любви к нему и к тебе. Имя твоего прадеда Джулио Принсип; и знай, я любила его больше всех на свете. Ты, Джереми, настоящее сокровище, которое он мне оставил; ты вырос и превратился в прекрасного человека, члена нашей семьи, и это для меня большая радость. Надеюсь, ты простишь меня за мою трусость, что не смогла рассказать обо всем тебе лично. Видит Бог, как много раз, глядя на тебя, я собиралась это сделать. Все, что касается твоего отца, ты можешь узнать у мамы.
Пенни, дорогая моя, кому, если не мне, знать, как девушке необходим в жизни начальный капитал и машина, чтобы разъезжать по приемам. Иначе в один прекрасный момент она будет зависеть от милости мужчины, судьбы, истории; такой период был и в моей жизни. Я много думала о том, какие мы, женщины, хрупкие. Иногда судьба может бросать нас из стороны в сторону, а порой и перевернуть весь привычный мир с ног на голову. Пенни, с твоим пытливым умом и добрым сердцем ты прекрасно разберешься с тем, что я еще хочу оставить для тебя. Внутри пассажирской дверцы твоего автомобиля я спрятала картину, которую когда-то подарил мне прадед Джереми. Он дал мне и закладную на мое имя, чтобы при необходимости я могла подтвердить мое законное обладание этим шедевром. Некоторое время я хранила картину в библиотеке, но недавно решила убрать ее обратно. Она наверняка очень ценная, к тому же я заметила, что Ролло положил на нее глаз, а он вряд ли будет хорошо с ней обращаться. Одно время я подумывала, не отдать ли ее в музей, но мне казалось, картина приносит мне удачу, и я очень не хотела расставаться с ней. Понимаешь, когда имеешь что-то очень ценное, то это сокровище приходится прятать, и поэтому так редко видишь его, хотя хочется смотреть на подобные вещи чаще.
Дорогая моя, боюсь времени, отведенного мне, осталось совсем мало. Какой смысл в том, что ты пережила историю, если не можешь вместе с бесценным имуществом поделиться с потомками своей бесценной мудростью? Все, что я могу сказать вам обоим: живите каждым днем и любите все, что он вам приносит. Не позволяйте ни одному дню пройти бесследно, замечайте голубизну неба, пение птиц, лицо любимого человека. Не болтайте лишнее о том, что вам действительно дорого, старайтесь стать тем, кем хотите, и не откладывайте ничего в долгий ящик. Джереми, не будь жестоким, людям свойственно ошибаться, и, если ты не станешь осуждать их, они еще преподнесут тебе сюрпризы. Пенни, на земле еще не придумали книгу более изумительную, чем сама жизнь. Смело иди вперед, относись к людям с добротой, не важно, куда приведет тебя жизнь. Я знаю, что могу полностью доверять вам двоим, и уверена, что вы правильно поступите с тем, что я оставляю в ваших руках.
С любовью бабушка Пенелопа.
Я прочитала письмо вслух, изредка запинаясь. Бабушка писала, как обычно, торопливым почерком, буквы были несколько больше, чем обычно.
К концу письма голос мой дрожал, на глаза навернулись слезы. Джереми тоже выглядел тронутым. Он абсолютно был сбит с толку.
– Что на нее нашло? Что вообще все это значит? – спросил он.
Разумеется, он ничего не понимал. Я сказала:
– Бабушка была очень суеверна. Она не хотела показывать картину до тех пор, пока не возникла в этом необходимость. К тому же она спешила сообщить нам обо всем, пока Ролло все не разузнал. Помнишь, ты говорил, что бабушка пыталась дозвониться до тебя? Теперь знаешь почему.
Я посмотрела на небольшую бумажку, вложенную в письмо.
– Это закладная от 30 июня 1940 года, подписанная Джулио Принсипом в дар Пенелопе Лейдли. Готова поспорить, что именно Джулио в первый раз предложил убрать картину в дверцу машины. Он сам сказал бабушке Пенелопе, что ей или его сыну делать, если вдруг он или его родители умрут. Посмотри, он так хотел, чтобы картина осталась, что даже нацисты не нашли ее.
Джереми смотрел на меня, будто я окончательно сошла с ума.
– О чем ты говоришь? О чем я должен спросить мать? О ее отце или о дедушке Найджеле?
Он взял письмо и закладную и сам начал читать.
– И кто, черт возьми, этот Джулио Принсип и малыш Доменико? – спросил он.
– Я давно уже хотела рассказать тебе обо всем, – сказала я, глубоко вздохнув, – но сначала я намеревалась поговорить с твоей мамой и узнать, все ли здесь правда.
Джереми помрачнел, он до сих пор не мог понять, о чем идет речь, но, видимо, начал догадываться, куда я клоню.
– Это касается лично меня? – спросил он холодно.
– Да, – ответила я, решив, что единственно правильный вариант сейчас – выдать ему все, что мне известно. – Я встречалась с человеком, который пел вместе с бабушкой Пенелопой в двадцатые – тридцатые годы. Он рассказал мне все, что знал о бабушке и о человеке, которого она безумно любила…
Как только я начала рассказ, слова спокойно и просто слетали с моих губ. Я рассказала Джереми все в деталях, как рассказывал мне Саймон; и пока я не закончила, Джереми не произнес ни слова. Он ни разу не перебил меня и не задал ни единого вопроса. Он хмуро сидел в одной позе с отсутствующим взглядом. Я старалась рассказывать осторожно, насколько это было возможно, но не выпуская ни единой детали.
– Понимаешь, я сразу хотела выложить все тебе, но сначала нужно было убедиться, что это не просто сплетни, – сказала я в заключение.
Джереми молча встал и вышел из машины. Я понимала, что ему нужно побыть одному, но не смогла сдержать своего порыва и вышла вслед за ним.
Желтое солнце поднималось все выше и выше над утренним туманом, который медленно растворялся, и было похоже, будто занавес открывает перед нами ошеломляющую картину Средиземного моря. И как в сказке из завесы тумана открывался прекрасный вид Генуи с фортами, замками, башнями и множеством утерянных секретов.
Джереми, разумеется, не обращал на все эти красоты ни малейшего внимания. Он смотрел на великолепный пейзаж и, выждав продолжительную паузу, начал говорить:
– Получается, что бабушка Пенелопа уговорила моего отца, то есть отчима, жениться на матери для того, чтобы оставить меня в семье? – все еще находясь в шоке, сказал он. – И что на самом деле я правнук ее водителя? – Сделав паузу, он закончил: – Ее слуги?
– Не говори ерунды, – немного раздраженно сказала я. – На самом деле он не был слугой. Это было лишь прикрытием. Он был единственным человеком, которого бабушка любила по-настоящему.
– И по-твоему, это все меняет? – саркастически произнес Джереми. – Вы, женщины, так похожи! Выдумаете, что если скажете: «Я люблю его», – то все сразу же становится на свои места. Так вот, это не так. Ты хоть представляешь, каково это чувствовать себя, когда другие то и дело норовят выбить стул из-под твоей задницы? Ты представляешь, что значит, когда всю жизнь ты был уверен, кем являешься, и вдруг оказывается, ты совсем не тот человек, а абсолютно другой, отпрыск какой-то нелепой парочки иностранцев, которых никогда в жизни не видел, да и не увидишь?
– Если ты меня внимательно слушал, то должен понять, что это не «какая-то парочка иностранцев», – сказала я в ответ.
Мне хотелось, конечно, быть несколько лояльнее к человеку, который все еще пребывал в шоке от услышанного, но я не могла вынести его саркастического тона и того, что он даже не заметил, как осторожно я пыталась ему все рассказать.
– Если тебя волнует наследство, можешь успокоиться, потому что Джулио, твой прадед, родом из аристократической итальянской семьи, – продолжала я, – а его сын Доменико, твой дед, был очень смелым человеком, где он только не побывал во время войны и закончил свою жизнь в Америке. Между прочим, он был умным и удачливым, в Америке он полюбил девушку, женился на ней, и у них родился сын Тони, твой отец, который любил музыку так же сильно, как и ты. Приехав в Англию, он страстно влюбился в твою мать, которая, в свою очередь, так сильно любила его, что до сих пор в память о нем содержит Дом ветеранов. Ты, пожалуй, единственный, кто с таким сарказмом относится к любви и преданности. Возможно, любовь не значится в твоем списке ценностей. Или как у вас, аристократов, это называется…
– «Дебретт»,[5] – автоматически сказал Джереми.
– Но любовь все же встречается намного реже рубинов. Это твоя душа, хочешь ты это признавать или нет. И если ты задумаешься, возможно, это лучшее известие, которое тебе доводилось слышать.
– Нет, не лучшее, – неожиданно оборвал меня Джереми.
Он посмотрел на меня с таким выражением, будто собирался сообщить нечто сакраментальное. Нам пришлось вести машину всю ночь, подгонял нас лишь выплеск адреналина из-за возможной погони. Мы нашли это странное, но как нам показалось, безопасное место и стояли сейчас запыленные и уставшие. Одним словом, мы достигли той странной стадии восприятия действительности, когда рушатся границы дозволенного и эмоции выплескиваются на собеседника неискаженными.
– Лучшее известие, какое я когда-либо получал, – медленно начал Джереми, – невыносимая, упрямая, твердолобая девчонка…
– Упрямая и твердолобая – это синонимы, – автоматически поправила я его.
Я не сдержалась, потому что если уж он так долго набирался смелости, чтобы сказать мне что-то важное, то я тем более с ужасом ждала этого момента и старалась хоть немного отсрочить его.
– Ну вот, ты снова за старое! – воскликнул Джереми.
– Так что это за лучшая новость, которую ты когда-либо слышал? – спросила я на этот раз наполовину испуганно, наполовину завороженно.
– Лучшая новость – это то, что ты больше мне не двоюродная сестра, – произнес наконец Джереми. – И мне больше не надо заботиться о тебе, мне не нужно больше мириться с твоими ненормальными идеями. Мне не нужно больше волноваться, что кто-то украдет тебя, или обманет, или совратит…
Я едва могла поверить тому, что услышала. Я знала, что правильно все поняла, потому что это чувствовалось. Словно на аттракционе, очутившись внизу и переведя дыхание, мы летим высоко вверх, выше и выше в синее небо.
– И более того, – продолжал Джереми, – мне больше не придется защищать тебя от меня самого. Ты, безумная девчонка, заставила меня волноваться с самого первого дня, когда пыталась отделаться от той надоедливой пчелы на пляже. А потом на несколько лет просто исчезла из виду; я подумал, что наконец-то отделался от тебя. Но ты все равно с легкостью и беспечностью, свойственной тебе, появилась в моей жизни – так уж сложились обстоятельства, и мне снова пришлось ладить с тобой и держать себя в руках. И сейчас мне уже не придется чувствовать себя виноватым за те чувства, что появились во мне с того самого дня, когда ты впервые оказалась в Лондоне. Такая красивая, будто специально мучила меня или, может, сама была не в состоянии сдержать свои чувства. Ты вообще слушаешь меня? Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, – тихо произнесла я. – Чувства, которые ты испытываешь, – обычное человеческое желание.
– И? – настаивал Джереми. – Продолжай.
– Что? – Я с удивлением раскрыла глаза.
– Ты спрашиваешь «что»? – напряженно спросил Джереми.
Он с нетерпением прижал меня и неистово поцеловал.
– Сама скажешь или хочешь, чтобы я заставил тебя это произнести? – спросил он и поцеловал меня снова.
– Ну?
Несколько минут я просто не могла собраться с мыслями, но потом заговорила.
– Да, – выдавила я из себя.
– Что «да»? – спросил Джереми, вновь привлекая меня к себе.
– Да, я чувствую то же, что и ты, дурачок! – выпалила я и поцеловала его в ответ так же страстно и нетерпеливо, а уже потом было непонятно, кто кого целует.
Мы остановились лишь для того, чтобы отдышаться. Солнце уже стояло довольно высоко и согревало каждое живое существо на земле.
– Тогда все понятно, – усмехнувшись, сказал Джереми. – А сейчас, может, стоит подумать о твоем наследстве, пока Ролло не обнаружил, что мы не вернулись на виллу.
– О нашем наследстве, Джереми, – напомнила я.
– Ты никогда не сможешь заботиться о себе сама, – покачав головой, сказал Джереми. – Технически это все твое. Я думаю, Ролло больше не сможет ничего у тебя отобрать. Потом, без особой суеты, я хочу все-таки разобраться, каким образом я попал в клан Лейдли.
Джереми говорил уверенно, энергично, и я знала почему. Хотя он все еще был в состоянии шока, бабушка Пенелопа смогла донести до него, что он является настоящим, достойным и любимым членом семьи.
Джереми посмотрел вдаль. Он смотрел на Геную, словно воин, после долгих кровопролитных битв с победой вернувшийся на родину.
– Пятьдесят на пятьдесят, – небрежно произнесла я.
Именно поэтому я не целуюсь с кем попало. Но если уж дело доходит до этого, я полностью отдаюсь нахлынувшим чувствам.
– Ну, пойдем, Пенни Николс, – сказал Джереми. – Посмотрим, что же приберегла для нас бабушка Пенелопа.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Глава 32
Генуя оказалась сказочным городом, с одной стороны отгороженным горами, с другой – с бесподобным видом на море. Корабли то и дело причаливали и отчаливали от пристани. В городе же можно было полюбоваться на памятники архитектуры всевозможных эпох: дома в романском стиле, церкви и дворцы в стиле эпохи Возрождения, руины зданий времен Второй мировой войны. Свернув за угол и пройдя по вымощенным мрамором улицам, можно было наткнуться на музей с удивительными экспонатами: письмами Христофора Колумба, скрипкой Паганини и огромным количеством фресок, скульптур, гобеленов.