С. А. Белмонд
Довольно милое наследство
Посвящается Рэю
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Замок темен, и ветер свистит в его каменных бастионах, пробуждая злое эхо поверий об убийствах, интригах прошлого, кровосмешении, коварных планах и необузданных страстях. В основании замка – сырые казематы, где пытали несчастных, осмелившихся перейти дорогу королям. Море штурмует неприступные скалы, бросая вызов отчаявшимся душам и подмывая их кануть в забвении волн. И если приглядеться, то на одном из бастионов видна женщина, облаченная в изысканную пурпурную парчу с золотыми украшениями, в которых играют лучи солнца. Ее длинные блестящие волосы разметались по плечам, и она смотрит вниз, в море, взглядом, полным такого трагизма, что, похоже, и впрямь решает, не предпочесть ли смерть предательству мужчины…
– К черту все! – выкрикнула актриса, картинно сдвинув брови. – Мне в глаза летит песок и дрянь какая-то, я вся вспотела из-за этого тряпья, что вы нацепили на меня, а теперь еще и солнце зашло, так что я замерзла на этом чертовом ветру. Снимите уже наконец эту вшивую сцену, пока я не заработала воспаление легких!
– Снято, – с досадой сказал Брюс, режиссер картины. – Ну и стерва же она! – добавил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
У кого-то зазвонил телефон. Брюс повернулся и осмотрел съемочную группу.
– Чей телефон? – потребовал он ответа. – Кто бы там ни звонил, скажите, чтоб катились куда подальше!
Мы все еще раньше выключили телефоны и сложили их в машину звукооператора, как обычно и поступали каждый раз. Во всяком случае, так мне казалось.
Помощник звукорежиссера порылся в груде телефонов, нашел нарушителя спокойствия и ответил на звонок.
– Это телефон Пенни Николс! – объявил он группе. Все посмотрели на меня, а он добавил: – Тебе мать звонит.
– Тогда лучше не говорить ей, чтобы катилась куда подальше, – сказал мой начальник, Эрик.
Он у нас декоратор.
– Она говорит, что это важно и ужасно срочно, но не смертельно для жизни, – добавил помощник звукорежиссера.
Все члены съемочной группы, включая актеров, молча ждали.
– Спроси, можно ли перезвонить ей в десять? – сказала я, напуганная до смерти.
Парень поговорил по моему телефону и показал большой палец: мол, все в порядке.
Вечно моя мамочка не прочь поговорить с незнакомыми людьми. И едва ли ее остановил бы тот факт, что вся наша разношерстная компания находится в разгаре съемочного процесса. Я свободный художник на ниве исторических исследований, а также консультант по декорациям для компании кабельного телевидения «Пентатлон продакшнс», которая застолбила за собой право снимать исторические саги и биографические сериалы. Обычно снимаем мы в Нью-Йорке, хотя предполагается, что действия картин происходят в самых гламурных столицах мира. Клеопатра, Елена Троянская и королева Елизавета: все они плавали по реке Гудзон, осматривая свои владения. А то, чего они не могли найти на берегах реки Гудзон, дорисовывали ребята из отдела компьютерной графики второразрядной кинокомпании. Никогда нас не посылали куда-нибудь в красивое местечко. За исключением этого раза, а все потому, что новый помощник режиссера – девчонка из общества и ее заграничные связи впервые вывели «Пентатлон» на уровень совместного производства с европейскими продюсерами. И в итоге мы создаем детище «Жозефина – королева романтиков», известное также под рабочим названием «Жена Наполеона».
Хоть разок мы выбрались на съемки в Европу и даже нашли настоящий замок на побережье Ривьеры неподалеку от Канн, где Наполеон высадился на берег, чтобы совершить свое легендарное возвращение. И я с точки зрения исторической перспективы вижу лишь один недочет. Я не нашла доказательств того, что Жозефина действительно бродила по стенам замка и высматривала на горизонте корабль мужа-императора.
Роль Жозефины Бонапарт исполняла Луиза Санто, певица в стиле поп-музыки, которая на сцене работала под псевдонимом Ларима. Красивая девушка из испанского Гарлема. Она пробовалась на подиуме до того, как акулы шоу-бизнеса разглядели в ней очередную золотую канарейку. Музычка у нее так себе, но на волне, из тех, что постоянно слышишь в супермаркетах или парикмахерских, с повторяющимися строками и псевдодерзкими словами о дрянных парнях. Впрочем, Ларима удивила всех, когда выяснилось, что она вполне достойно ведет себя в кадре. Видимо, инстинктивно она понимала, что для телевидения важно обладать мимикой сфинкса. А еще она весьма недурственно, даже по-царски смотрится в платьях. Одним словом, она телегенична. К несчастью для Ларимы, она подписала контракт на сотрудничество с каналом за довольно скромный гонорар, и произошло это буквально за несколько дней до того, как одна из ее песен стала настоящим хитом. В общем, она застряла здесь с нами и всем своим видом показывала, что лучше бы мы утонули в море.
Со своего пятачка под бастионом я видела, как недоволен режиссер. Брюс и сам походит на Наполеона: лысоватый, приземистый, с комплексом маленького человека – тиран. Он действительно любит свою работу, и больших амбиций на этот счет у него нет, ему просто нужна постоянная работа да возможность снимать фильмы месяца, как сам он иногда шутит.
– Сегодня хоть гудков не слышно, – сказал ему помощник режиссера утешительно.
– Гудков? Да что гудки?! Мы и монолога не слышим. Стоит ей открыть рот, как ветер уносит каждое слово, – рявкнул Брюс.
Со звуком были настоящие проблемы во время съемок. Где бы мы ни начинали работать, везде нас преследовал рев автомобильных клаксонов, повсюду были пробки. Даже на холмах, в частном секторе или в уединенных деревенских церквях мы слышали рев грузовиков, крики рабочих, вой сирен. Вот и сегодня на бастионах замка, где никаких пробок не может быть и в помине, нам пришлось приостановить съемки, когда со своими друзьями появился бессовестно богатый знаменитый баскетболист, оставивший большой спорт. Они прикатили на быстроходных катерах и принялись кричать и улюлюкать, обливая себя дорогим шампанским, которое прямо тут встряхивали и открывали. Для нас технократические игрушки просто проклятие какое-то, ведь мы пытаемся восстановить события минувших дней в своей исторической мелодраме.
Но по крайней мере на этот раз мы хоть действительно находимся на потрясающей Ривьере. Во всяком случае, именно так мы себя успокаиваем. У нас на заднем плане самые что ни на есть настоящие руины, старинные замки, в которых мы снимаем, лучший антиквариат! Мы хоть не теснимся по тем же самым вагончикам, не едим из опостылевшей одноразовой посуды, не притворяемся, что Нью-Йорк по берегам реки Гудзон подходит для любого исторического полотна, будь то эпоха Екатерины Великой, Нефертити или еще какой-нибудь знатной дамы.
Особенность нашего ремесла заключается в том, чтобы взять любую женщину из любой эпохи, любого социального положения или национальности и протащить ее жизненную историю через игольное ушко формулы, где главная героина обладает сильным характером, несметными богатствами, платьями, мебелью и, конечно, многочисленными любовниками. План прост. Наша историческая героиня может родиться низкой или высокой, но она обязательно проходит через жернова несчастного раннего брака, либо ее насилует хозяин дома, который и так может купить любую женщину, после чего ее (героиню), как правило, выбрасывают на улицу. Но несмотря на это, она добивается своего счастья с легкостью, играючи, ведь она сильная. Она коллекционирует любовников, включая и его, Настоящую Любовь, которого она обычно теряет в конце. Она компенсирует потерю карьерой в бизнесе или политике, добиваясь власти над миром, становясь такой же безжалостной интриганкой, как и все вокруг. И все же вы восхищаетесь ею, потому как она прекрасно выглядит и великолепно одевается. А окажись вы на ее месте, то поступили бы точно так же. Наша героиня такая же, как вы или я, просто она оказалась в нужное время в нужном месте, и у нее полно слуг.
Я на самом деле не против того, что историю видят сквозь розовые очки, мне не нравится лишь одна откровенная ложь: что прошлое ничем не отличается от настоящего. В наших фильмах героини ведут себя как современные женщины, дети двадцать первого века, нарушая табу без страха быть сожженными на костре или забитыми камнями насмерть. В наших сценариях полно современного жаргона, например: «наши отношения ни к черту», или «ты же знаешь, из нее никудышная мать», или «ты дистанцируешься от семьи». И в то же время тексты щедро нашпигованы псевдоисторическими словами. Особенно часто мелькают «мириады» да «воистину» да еще «предвещать».
Разумеется, мы в «Пентатлон продакшнс» понимаем, что, кроме старомодных деталей костюмов, соответствующей мебели и прочего, мы должны игнорировать исторические факты, если они встают на пути у воображения. Что случается сплошь и рядом. Брюс все время советует нам довериться воображению.
Сейчас Брюс уговорил Лариму довериться воображению и отснять еще один дубль монолога. Мы все застыли в напряженном ожидании, затаив дыхание, и, о чудо, ветер стих, никакие скутеры не мешали нам, и Ларима прекрасно прочла монолог с достоверными рыданиями.
– Отлично! – весело воскликнул Брюс. – Обед. – Хотя по времени это был скорее завтрак, поскольку мы снимали с восхода из-за ограничений по времени, связанных с разрешением на использование замка.
Эрик, человек, который постоянно нанимает меня на работу и настаивает на том, чтобы я сопровождала его во всех поездках, несмотря на то что никто толком не понимает, чем я на самом деле занимаюсь, так вот, этот самый Эрик повернулся ко мне и сказал, поддразнивая:
– Пенни Николс! Тебе лучше позвонить мамочке.
С таким именем, как у меня, тяжело держаться достойно. Никто не называет меня Пенелопой, поскольку рано или поздно все понимают, как это весело – величать меня Пенни Николс. Смутившись, я пошла в фургон звукооператора, протискиваясь между техниками, которые уже выдергивали штекеры и упаковывали микрофоны. Я отыскала свой телефон и уселась на холодную каменную ступеньку, найдя укромный уголок. Интересно, родители уже вернулись в Коннектикут из своей зимней миграции во Флориду? Я решила для начала позвонить в Коннектикут. Тогда я еще не предполагала, во что впутываюсь, потому что знай вы моих родителей, то поняли бы, почему я не из тех девушек, которые «ждут от жизни подарков», как говорят мои британские родственники. Вот как мама преподнесла мне новость в этот судьбоносный день:
– Здравствуй, Пенни, дорогая, это ты? – спросила она. – Тебя так плохо слышно. Мне ужасно жаль отрывать тебя от работы, но, боюсь, мне придется попросить тебя об очень большом одолжении, – сказала она оживленно.
Мама живет в Америке с тех пор, как ей стукнуло восемнадцать, но она так и не потеряла ни английского акцента, ни апломба, не важно, шла ли речь о самых банальных вещах или о таких страшных известиях.
– Видишь ли, врач сказал, что нам с папой нельзя путешествовать в таком состоянии, – продолжала она. – Милая, ты меня слышишь? – переспросила она, поскольку в трубке раздался треск.
– Да. Вы что, заболели? Оба? Что с вами? – кричала я, чтобы она расслышала.
– Ну-ну, успокойся, дорогая. Это всего лишь сильный грипп. Вчера у нас температура подскочила до тридцати девяти, но сегодня она уже спала, так что, я думаю, худшее позади. В обычной ситуации я бы не стала тебя беспокоить, поскольку порой ты воспринимаешь все слишком близко к сердцу, – добавила она с обычными нотками упрека в голосе, намекая на мою излишнюю эмоциональность, которая не к лицу дочери англичанки.
Я вздохнула. С моей матерью можно разговаривать, только если представить себя Алисой в Стране чудес. Однажды (приблизительно в возрасте тридцати лет) вы понимаете, что ваши родители начинают стареть, и не стоит потакать их слабостям, иначе они одряхлеют раньше отведенного им срока.
– Ты говорила что-то насчет одолжения, правильно? – вовремя вставила я, как раз когда треск на линии пропал.
– Да, понимаешь, это связано с наследством, и они сказали, что я обязательно должна связаться с тобой сегодня по поводу завещания, – прокричала в трубку мама.
– Вы что, с папой завещание пишете! – опешила я.
– Не нашего завещания. Не говори глупостей. Не мы ведь умерли! – сказала мама немного обиженно.
– Ладно, так кто умер-то? – попыталась выяснить я.
– Твоя двоюродная бабушка, Пенелопа, – сказала мама.
– А-а, – выдохнула я с состраданием.
Я видела ее лишь однажды, но она была добра ко мне.
– Это в честь ее тебя назвали Пенелопой, – поведала мама. – Ей это понравилось.
Я до сих пор не могу привыкнуть к своему имени. И зачем только мои сумасшедшие родители назвали меня Пенни Николс! Ну ладно, допустим, фамилия досталась в наследство от предков со стороны отца. Мой дед служил в американском корпусе, расквартированном в Париже, где он женился на красавице француженке, моей бабушке Эйми. Я никогда их не видела; дед по отцовской линии умер довольно молодым от сердечного приступа, а папа, тогда еще подросток, просто обожал все американское. Он умудрился получить степень по американской литературе, работая одновременно шеф-поваром в ресторане и ухаживая за мамой. Бабушка умерла, когда ему было двадцать, после этого он перебрался в Нью-Йорк, где устроился поваром в приличный ресторан. Там он повстречался с моей мамой, Нэнси Лейдли. Она оборвала свои, как она выражалась, скудные родственные связи в Англии, поменяв их на школу искусств и карьеру свободного художника. Она работала иллюстратором детских книжек. Они с отцом влюбились друг в друга с первого взгляда.
Но если честно, нет им оправдания за мое имя. Даже слабые попытки матери объяснить свое решение желанием сохранить таким образом память о семье меня мало утешали. Бабушку по материнской линии звали Берил, и мама, оправдываясь, говорила, что такое имя расстроило бы меня еще больше.
Мама не дала мне своего имени, поскольку сочла, что две Нэнси в семье это уже слишком. У нее не было сестер, только старый тучный брат по имени Питер. Вот и осталась одна двоюродная бабушка Пенелопа, которая так и не вышла замуж, и все решили, что мило будет назвать меня в ее честь. Так я и стала маленькой Пенни Николс.
Вообще имя может показаться вам знакомым, если в детстве вы любили читать детективы для маленьких. Потому как не только мне родители подарили это дурацкое имя, они еще и литературный персонаж придумали: девочка-детектив Пенни Николс – героиня комиксов, якобы созданная по моему образу и подобию.
Пенни была храбрым сыщиком и всюду совала свой любопытный нос, анализируя жизненные проблемы и явления природы так, словно это были загадочные убийства и похищения, которые она раскрывала, применяя дедукцию и логику, а также хорошую память, интуицию и инстинкты. Она всюду брала с собой увеличительное стекло, и волосы у нее были такого же медного цвета, как у меня, и она забирала их в хвостики.
Мама рисовала, а папа, которому его степень по литературе мозолила глаза, писал рассказы. То, что начиналось как способ подзаработать немного на карманные расходы, выросло до серьезного мероприятия, в результате чего появилась целая серия книжек про Пенни Николс – девочку-детектива.
Ну конечно! Разве думали они, на что обрекают меня? Моему литературному двойнику никогда не приходилось смотреть в глаза настоящим людям, например, своим одноклассникам. Для меня это было унизительно, потому что к тому моменту, как они закончили писать свои рассказы, я стала подростком. А для всех я по-прежнему оставалась Пенни Николс, девчонкой из детективных книжек. Ужас.
Разумеется, гонорары, и мама всегда напоминала об этом, шли мне и будут идти, когда они с папой «покинут» меня. Но время не стоит на месте, и эпоха молодости моих родителей, которая пришлась на середину семидесятых с их «мягким» прожиточным минимумом, давно канула в Лету. Так что на совершеннолетие, когда мне стукнуло двадцать один, они подарили мне милое ожерелье с бриллиантами, и папа сбивчиво объяснил, что из всего наследства остался только скромный домик в Коннектикуте, где я выросла, бунгало во Флориде, где родители проводили каждую зиму с тех пор, как вышли на пенсию, попивая джин с тоником у бассейна, мои гонорары, которые к тому моменту уже заметно обесценились, да небольшие сбережения, отложенные на мою свадьбу и на черный день. Но я едва слушала отца, я не желала думать о том, что когда-нибудь они навсегда «покинут» меня.
– Ты ведь не забыла, что собиралась этим летом навестить бабушку Пенелопу, милая? – говорила тем временем мама. – Она тебя помнила очень хорошо.
– Да, но я же тогда была совсем маленькой, – возразила я.
Мне было девять, когда родители взяли меня с собой за границу, чтобы показать английским родственникам, которые жили в красивом каменном доме в Корнуолле. Это была наша единственная заокеанская поездка; мама не любила приезжать в Англию, где только и разговоров было о том, какие американцы глупые и как неумно она поступила, уехав жить к ним. Так что родственники были для меня персонажами скорее мифическими, нежели реальными.
– Мы получили печальные новости о тетушке Пенелопе от кузена Джереми, – говорила мама. – Это был тяжелый разговор. Ты ведь помнишь Джереми, милая?
Неожиданно мне стало приятно от воспоминаний о кузене, волна необъяснимого счастья окатила меня. Я повстречала Джереми тем же летом в Корнуолле, когда он приехал на недельку с родителями в домик у моря к бабушке Берил. Мне было девять, а ему тринадцать; возраст достаточный, чтобы обожать и стесняться друг друга. Что мы и делали. Помню, в тот день, когда они приехали, родители заставили Джереми надеть хороший синий костюм вместо джинсов, в которых ходили все остальные. Я видела, что между нашими родителями отношения были натянутыми, да и он поглядывал на меня свысока, так как знал, что намного богаче.
И все же он не чурался лазить по деревьям, выдумывать коды и прятать послания в разных местах, когда мы играли в секретных агентов, следя за взрослыми и докладывая друг другу об увиденном. Я немного побаивалась его отца, который всегда обвинял Джереми, если кто-то из нас разливал или разбивал что-нибудь. Дядя Питер приходился братом маме, и он так и не простил ей, что она навсегда уехала из Англии. Но как я потом узнала, он ко всем относился с осуждением, особенно к собственному сыну; как будто, несмотря на безупречные манеры, Джереми был безответственным сорванцом, чем и навлекал на себя гнев отца по малейшему поводу. Даже когда ничего особенного не происходило, я все равно чувствовала напряжение между отцом и сыном, так что Джереми научился пользоваться хорошими манерами как секретным оружием. Дядя Питер умер десять лет назад.
– Джереми сейчас адвокат, – поставила меня в известность мама. – И очень хороший. Кажется, его фирма специализируется на международном праве, – добавила она своим обычным тоном. – В общем, он говорит, что кто-нибудь из нас должен срочно приехать в Лондон, чтобы присутствовать на оглашении завещания. Мы с папой не можем приехать из-за этого зверского гриппа, а ты и так уже в Европе. Кстати, не было никаких похорон и церемонии погребения. Она так хотела.
– Мама, – твердо сказала я, – ты серьезно? Лететь в Лондон? Я вообще-то работаю здесь, если ты еще не забыла.
Если честно, то мне не понятно, как может женщина, которая сама начинала работать в эпоху феминизма, так несерьезно относиться к карьере дочери? Наверное, ей хочется думать, что я все еще девочка, а не взрослая самостоятельная женщина, потому что иначе она станет именно тем, кем всю жизнь боялась стать, – женщиной неопределенного возраста.
Раздался щелчок, и, к моему облегчению, к разговору подключился отец, словно знал, что происходит.
– Здравствуй, моя Пенни, – сказал он с нежным французским акцентом. – Я готовил кофе, а мама улизнула, чтобы позвонить тебе. Ты уже слышала, тетушка Пенелопа покинула нас? Тебе придется поехать на оглашение завещания, мы наделяем тебя всеми необходимыми полномочиями от нашей семьи.
– Бог ты мой, именно это я ей и говорила! – воскликнула мама.
Видимо, она и впрямь считала, что сказала все четко и определенно.
– Это Джереми придумал; я хотела его наделить полномочиями, но по каким-то запутанным причинам он считает, что ты должна приехать сама. Он объяснит. Не представляю, что тетя Пенелопа могла завещать мне, но рано или поздно все равно все достанется тебе, так что лучше будет, если ты займешься этим с самого начала.
– Прости, что все так неожиданно, Пенни, но такие вещи происходят быстро. Мы бы сами все сделали, если бы не слегли с гриппом, – извинился папа.
Я слышала, что он немного гнусавит, и только тут я поняла, что они не привирают насчет гриппа, лишь бы не ехать в Лондон, дабы не встречаться с родней.
– Ладно, – вздохнула я. – Когда мне надо там быть?
– Мы забронировали тебе билет на самолет от Ниццы до Лондона, рейс в семь вечера по вашему времени, – сказал отец. – Джереми взял для тебя номер в лондонской гостинице на одну ночь, поскольку оглашение завещания состоится ровно в девять утра следующего дня. Тебя так устроит?
– Ничего себе! Что ж… наверное, я успею, – сморщилась я, прикидывая свое расписание и думая, как же справиться с задачей.
Мы закончили снимать сцены «Жозефины – королевы романтиков» в помещениях и теперь приступили к съемкам на натуре, где я не особо нужна. Едва мой босс, Эрик, освободится, я все ему расскажу. Я решила, что завещание заинтригует его и он отпустит меня пораньше. Хотя из-за этого ему придется перенести наш запланированный совместный завтрак, на котором он хотел обсудить со мной следующий проект – «Лукреция-интриганка». Что ж, за мной останется должок.
– За все заплачено. Где же я все записала, ах да, вот, милая… – бормотала мама.
Я слышала, как она шуршит бумагами. А затем, невзирая на стесненное болезнью дыхание, она продиктовала всю информацию о номере рейса, адресах и прочем с четкостью и артикуляцией, свойственными только ей. В этом она вся. Она может быть рассеянной и несобранной, но только до той поры, пока жизнь позволяет ей расслабиться. На самом деле в ней сидела дотошная бизнес-леди, именно она вела всю бухгалтерию в семье, хранила все чеки и квитанции.
– Вот еще что, когда прочтут завещание, не показывай разочарования, если нам досталось не слишком много, – предупредила мама, словно снова учила, как вести себя среди англичан. – Тетя Пенелопа была довольно взбалмошной особой, и детей у нее не было, так что не для кого было откладывать сбережения. Возможно, она оставила нам какие-нибудь инвестиционные бумаги и украшения. Она ни дня в своей жизни не работала, если не считать ее попыток петь и танцевать, так что я уверена, она растранжирила даже то, что оставили ей родители. Ей ведь девяносто было, и в отличие от моей мамы она не отличалась бережливостью. Когда увидишь Джереми, обязательно спроси о его матери, ты ведь помнишь тетю Шейлу?
– Хорошо, – нетерпеливо кивнула я. – Я лучше пойду готовиться. – Сейчас, когда я мысленно уже смирилась с тем, что мне предстоит вернуться в отель и рассказать всем о своей поездке, мне стало как-то удивительно радостно.
У меня еще ни разу не было такой серьезной финансовой причины, чтобы взят отгул на работе. С тех пор как я устроилась консультантом по декорациям, я только и думала о том, как загрузить себя работой.
– Приятных снов, – нежно сказал папа.
– Ну, с Богом! – добавила мама.
Ей казалось, что если ее дочь работает в киноиндустрии, то и изъясняется она языком театральных подмостков. На этом они поставили точку в разговоре.
– К черту все! – выкрикнула актриса, картинно сдвинув брови. – Мне в глаза летит песок и дрянь какая-то, я вся вспотела из-за этого тряпья, что вы нацепили на меня, а теперь еще и солнце зашло, так что я замерзла на этом чертовом ветру. Снимите уже наконец эту вшивую сцену, пока я не заработала воспаление легких!
– Снято, – с досадой сказал Брюс, режиссер картины. – Ну и стерва же она! – добавил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
У кого-то зазвонил телефон. Брюс повернулся и осмотрел съемочную группу.
– Чей телефон? – потребовал он ответа. – Кто бы там ни звонил, скажите, чтоб катились куда подальше!
Мы все еще раньше выключили телефоны и сложили их в машину звукооператора, как обычно и поступали каждый раз. Во всяком случае, так мне казалось.
Помощник звукорежиссера порылся в груде телефонов, нашел нарушителя спокойствия и ответил на звонок.
– Это телефон Пенни Николс! – объявил он группе. Все посмотрели на меня, а он добавил: – Тебе мать звонит.
– Тогда лучше не говорить ей, чтобы катилась куда подальше, – сказал мой начальник, Эрик.
Он у нас декоратор.
– Она говорит, что это важно и ужасно срочно, но не смертельно для жизни, – добавил помощник звукорежиссера.
Все члены съемочной группы, включая актеров, молча ждали.
– Спроси, можно ли перезвонить ей в десять? – сказала я, напуганная до смерти.
Парень поговорил по моему телефону и показал большой палец: мол, все в порядке.
Вечно моя мамочка не прочь поговорить с незнакомыми людьми. И едва ли ее остановил бы тот факт, что вся наша разношерстная компания находится в разгаре съемочного процесса. Я свободный художник на ниве исторических исследований, а также консультант по декорациям для компании кабельного телевидения «Пентатлон продакшнс», которая застолбила за собой право снимать исторические саги и биографические сериалы. Обычно снимаем мы в Нью-Йорке, хотя предполагается, что действия картин происходят в самых гламурных столицах мира. Клеопатра, Елена Троянская и королева Елизавета: все они плавали по реке Гудзон, осматривая свои владения. А то, чего они не могли найти на берегах реки Гудзон, дорисовывали ребята из отдела компьютерной графики второразрядной кинокомпании. Никогда нас не посылали куда-нибудь в красивое местечко. За исключением этого раза, а все потому, что новый помощник режиссера – девчонка из общества и ее заграничные связи впервые вывели «Пентатлон» на уровень совместного производства с европейскими продюсерами. И в итоге мы создаем детище «Жозефина – королева романтиков», известное также под рабочим названием «Жена Наполеона».
Хоть разок мы выбрались на съемки в Европу и даже нашли настоящий замок на побережье Ривьеры неподалеку от Канн, где Наполеон высадился на берег, чтобы совершить свое легендарное возвращение. И я с точки зрения исторической перспективы вижу лишь один недочет. Я не нашла доказательств того, что Жозефина действительно бродила по стенам замка и высматривала на горизонте корабль мужа-императора.
Роль Жозефины Бонапарт исполняла Луиза Санто, певица в стиле поп-музыки, которая на сцене работала под псевдонимом Ларима. Красивая девушка из испанского Гарлема. Она пробовалась на подиуме до того, как акулы шоу-бизнеса разглядели в ней очередную золотую канарейку. Музычка у нее так себе, но на волне, из тех, что постоянно слышишь в супермаркетах или парикмахерских, с повторяющимися строками и псевдодерзкими словами о дрянных парнях. Впрочем, Ларима удивила всех, когда выяснилось, что она вполне достойно ведет себя в кадре. Видимо, инстинктивно она понимала, что для телевидения важно обладать мимикой сфинкса. А еще она весьма недурственно, даже по-царски смотрится в платьях. Одним словом, она телегенична. К несчастью для Ларимы, она подписала контракт на сотрудничество с каналом за довольно скромный гонорар, и произошло это буквально за несколько дней до того, как одна из ее песен стала настоящим хитом. В общем, она застряла здесь с нами и всем своим видом показывала, что лучше бы мы утонули в море.
Со своего пятачка под бастионом я видела, как недоволен режиссер. Брюс и сам походит на Наполеона: лысоватый, приземистый, с комплексом маленького человека – тиран. Он действительно любит свою работу, и больших амбиций на этот счет у него нет, ему просто нужна постоянная работа да возможность снимать фильмы месяца, как сам он иногда шутит.
– Сегодня хоть гудков не слышно, – сказал ему помощник режиссера утешительно.
– Гудков? Да что гудки?! Мы и монолога не слышим. Стоит ей открыть рот, как ветер уносит каждое слово, – рявкнул Брюс.
Со звуком были настоящие проблемы во время съемок. Где бы мы ни начинали работать, везде нас преследовал рев автомобильных клаксонов, повсюду были пробки. Даже на холмах, в частном секторе или в уединенных деревенских церквях мы слышали рев грузовиков, крики рабочих, вой сирен. Вот и сегодня на бастионах замка, где никаких пробок не может быть и в помине, нам пришлось приостановить съемки, когда со своими друзьями появился бессовестно богатый знаменитый баскетболист, оставивший большой спорт. Они прикатили на быстроходных катерах и принялись кричать и улюлюкать, обливая себя дорогим шампанским, которое прямо тут встряхивали и открывали. Для нас технократические игрушки просто проклятие какое-то, ведь мы пытаемся восстановить события минувших дней в своей исторической мелодраме.
Но по крайней мере на этот раз мы хоть действительно находимся на потрясающей Ривьере. Во всяком случае, именно так мы себя успокаиваем. У нас на заднем плане самые что ни на есть настоящие руины, старинные замки, в которых мы снимаем, лучший антиквариат! Мы хоть не теснимся по тем же самым вагончикам, не едим из опостылевшей одноразовой посуды, не притворяемся, что Нью-Йорк по берегам реки Гудзон подходит для любого исторического полотна, будь то эпоха Екатерины Великой, Нефертити или еще какой-нибудь знатной дамы.
Особенность нашего ремесла заключается в том, чтобы взять любую женщину из любой эпохи, любого социального положения или национальности и протащить ее жизненную историю через игольное ушко формулы, где главная героина обладает сильным характером, несметными богатствами, платьями, мебелью и, конечно, многочисленными любовниками. План прост. Наша историческая героиня может родиться низкой или высокой, но она обязательно проходит через жернова несчастного раннего брака, либо ее насилует хозяин дома, который и так может купить любую женщину, после чего ее (героиню), как правило, выбрасывают на улицу. Но несмотря на это, она добивается своего счастья с легкостью, играючи, ведь она сильная. Она коллекционирует любовников, включая и его, Настоящую Любовь, которого она обычно теряет в конце. Она компенсирует потерю карьерой в бизнесе или политике, добиваясь власти над миром, становясь такой же безжалостной интриганкой, как и все вокруг. И все же вы восхищаетесь ею, потому как она прекрасно выглядит и великолепно одевается. А окажись вы на ее месте, то поступили бы точно так же. Наша героиня такая же, как вы или я, просто она оказалась в нужное время в нужном месте, и у нее полно слуг.
Я на самом деле не против того, что историю видят сквозь розовые очки, мне не нравится лишь одна откровенная ложь: что прошлое ничем не отличается от настоящего. В наших фильмах героини ведут себя как современные женщины, дети двадцать первого века, нарушая табу без страха быть сожженными на костре или забитыми камнями насмерть. В наших сценариях полно современного жаргона, например: «наши отношения ни к черту», или «ты же знаешь, из нее никудышная мать», или «ты дистанцируешься от семьи». И в то же время тексты щедро нашпигованы псевдоисторическими словами. Особенно часто мелькают «мириады» да «воистину» да еще «предвещать».
Разумеется, мы в «Пентатлон продакшнс» понимаем, что, кроме старомодных деталей костюмов, соответствующей мебели и прочего, мы должны игнорировать исторические факты, если они встают на пути у воображения. Что случается сплошь и рядом. Брюс все время советует нам довериться воображению.
Сейчас Брюс уговорил Лариму довериться воображению и отснять еще один дубль монолога. Мы все застыли в напряженном ожидании, затаив дыхание, и, о чудо, ветер стих, никакие скутеры не мешали нам, и Ларима прекрасно прочла монолог с достоверными рыданиями.
– Отлично! – весело воскликнул Брюс. – Обед. – Хотя по времени это был скорее завтрак, поскольку мы снимали с восхода из-за ограничений по времени, связанных с разрешением на использование замка.
Эрик, человек, который постоянно нанимает меня на работу и настаивает на том, чтобы я сопровождала его во всех поездках, несмотря на то что никто толком не понимает, чем я на самом деле занимаюсь, так вот, этот самый Эрик повернулся ко мне и сказал, поддразнивая:
– Пенни Николс! Тебе лучше позвонить мамочке.
С таким именем, как у меня, тяжело держаться достойно. Никто не называет меня Пенелопой, поскольку рано или поздно все понимают, как это весело – величать меня Пенни Николс. Смутившись, я пошла в фургон звукооператора, протискиваясь между техниками, которые уже выдергивали штекеры и упаковывали микрофоны. Я отыскала свой телефон и уселась на холодную каменную ступеньку, найдя укромный уголок. Интересно, родители уже вернулись в Коннектикут из своей зимней миграции во Флориду? Я решила для начала позвонить в Коннектикут. Тогда я еще не предполагала, во что впутываюсь, потому что знай вы моих родителей, то поняли бы, почему я не из тех девушек, которые «ждут от жизни подарков», как говорят мои британские родственники. Вот как мама преподнесла мне новость в этот судьбоносный день:
– Здравствуй, Пенни, дорогая, это ты? – спросила она. – Тебя так плохо слышно. Мне ужасно жаль отрывать тебя от работы, но, боюсь, мне придется попросить тебя об очень большом одолжении, – сказала она оживленно.
Мама живет в Америке с тех пор, как ей стукнуло восемнадцать, но она так и не потеряла ни английского акцента, ни апломба, не важно, шла ли речь о самых банальных вещах или о таких страшных известиях.
– Видишь ли, врач сказал, что нам с папой нельзя путешествовать в таком состоянии, – продолжала она. – Милая, ты меня слышишь? – переспросила она, поскольку в трубке раздался треск.
– Да. Вы что, заболели? Оба? Что с вами? – кричала я, чтобы она расслышала.
– Ну-ну, успокойся, дорогая. Это всего лишь сильный грипп. Вчера у нас температура подскочила до тридцати девяти, но сегодня она уже спала, так что, я думаю, худшее позади. В обычной ситуации я бы не стала тебя беспокоить, поскольку порой ты воспринимаешь все слишком близко к сердцу, – добавила она с обычными нотками упрека в голосе, намекая на мою излишнюю эмоциональность, которая не к лицу дочери англичанки.
Я вздохнула. С моей матерью можно разговаривать, только если представить себя Алисой в Стране чудес. Однажды (приблизительно в возрасте тридцати лет) вы понимаете, что ваши родители начинают стареть, и не стоит потакать их слабостям, иначе они одряхлеют раньше отведенного им срока.
– Ты говорила что-то насчет одолжения, правильно? – вовремя вставила я, как раз когда треск на линии пропал.
– Да, понимаешь, это связано с наследством, и они сказали, что я обязательно должна связаться с тобой сегодня по поводу завещания, – прокричала в трубку мама.
– Вы что, с папой завещание пишете! – опешила я.
– Не нашего завещания. Не говори глупостей. Не мы ведь умерли! – сказала мама немного обиженно.
– Ладно, так кто умер-то? – попыталась выяснить я.
– Твоя двоюродная бабушка, Пенелопа, – сказала мама.
– А-а, – выдохнула я с состраданием.
Я видела ее лишь однажды, но она была добра ко мне.
– Это в честь ее тебя назвали Пенелопой, – поведала мама. – Ей это понравилось.
Я до сих пор не могу привыкнуть к своему имени. И зачем только мои сумасшедшие родители назвали меня Пенни Николс! Ну ладно, допустим, фамилия досталась в наследство от предков со стороны отца. Мой дед служил в американском корпусе, расквартированном в Париже, где он женился на красавице француженке, моей бабушке Эйми. Я никогда их не видела; дед по отцовской линии умер довольно молодым от сердечного приступа, а папа, тогда еще подросток, просто обожал все американское. Он умудрился получить степень по американской литературе, работая одновременно шеф-поваром в ресторане и ухаживая за мамой. Бабушка умерла, когда ему было двадцать, после этого он перебрался в Нью-Йорк, где устроился поваром в приличный ресторан. Там он повстречался с моей мамой, Нэнси Лейдли. Она оборвала свои, как она выражалась, скудные родственные связи в Англии, поменяв их на школу искусств и карьеру свободного художника. Она работала иллюстратором детских книжек. Они с отцом влюбились друг в друга с первого взгляда.
Но если честно, нет им оправдания за мое имя. Даже слабые попытки матери объяснить свое решение желанием сохранить таким образом память о семье меня мало утешали. Бабушку по материнской линии звали Берил, и мама, оправдываясь, говорила, что такое имя расстроило бы меня еще больше.
Мама не дала мне своего имени, поскольку сочла, что две Нэнси в семье это уже слишком. У нее не было сестер, только старый тучный брат по имени Питер. Вот и осталась одна двоюродная бабушка Пенелопа, которая так и не вышла замуж, и все решили, что мило будет назвать меня в ее честь. Так я и стала маленькой Пенни Николс.
Вообще имя может показаться вам знакомым, если в детстве вы любили читать детективы для маленьких. Потому как не только мне родители подарили это дурацкое имя, они еще и литературный персонаж придумали: девочка-детектив Пенни Николс – героиня комиксов, якобы созданная по моему образу и подобию.
Пенни была храбрым сыщиком и всюду совала свой любопытный нос, анализируя жизненные проблемы и явления природы так, словно это были загадочные убийства и похищения, которые она раскрывала, применяя дедукцию и логику, а также хорошую память, интуицию и инстинкты. Она всюду брала с собой увеличительное стекло, и волосы у нее были такого же медного цвета, как у меня, и она забирала их в хвостики.
Мама рисовала, а папа, которому его степень по литературе мозолила глаза, писал рассказы. То, что начиналось как способ подзаработать немного на карманные расходы, выросло до серьезного мероприятия, в результате чего появилась целая серия книжек про Пенни Николс – девочку-детектива.
Ну конечно! Разве думали они, на что обрекают меня? Моему литературному двойнику никогда не приходилось смотреть в глаза настоящим людям, например, своим одноклассникам. Для меня это было унизительно, потому что к тому моменту, как они закончили писать свои рассказы, я стала подростком. А для всех я по-прежнему оставалась Пенни Николс, девчонкой из детективных книжек. Ужас.
Разумеется, гонорары, и мама всегда напоминала об этом, шли мне и будут идти, когда они с папой «покинут» меня. Но время не стоит на месте, и эпоха молодости моих родителей, которая пришлась на середину семидесятых с их «мягким» прожиточным минимумом, давно канула в Лету. Так что на совершеннолетие, когда мне стукнуло двадцать один, они подарили мне милое ожерелье с бриллиантами, и папа сбивчиво объяснил, что из всего наследства остался только скромный домик в Коннектикуте, где я выросла, бунгало во Флориде, где родители проводили каждую зиму с тех пор, как вышли на пенсию, попивая джин с тоником у бассейна, мои гонорары, которые к тому моменту уже заметно обесценились, да небольшие сбережения, отложенные на мою свадьбу и на черный день. Но я едва слушала отца, я не желала думать о том, что когда-нибудь они навсегда «покинут» меня.
– Ты ведь не забыла, что собиралась этим летом навестить бабушку Пенелопу, милая? – говорила тем временем мама. – Она тебя помнила очень хорошо.
– Да, но я же тогда была совсем маленькой, – возразила я.
Мне было девять, когда родители взяли меня с собой за границу, чтобы показать английским родственникам, которые жили в красивом каменном доме в Корнуолле. Это была наша единственная заокеанская поездка; мама не любила приезжать в Англию, где только и разговоров было о том, какие американцы глупые и как неумно она поступила, уехав жить к ним. Так что родственники были для меня персонажами скорее мифическими, нежели реальными.
– Мы получили печальные новости о тетушке Пенелопе от кузена Джереми, – говорила мама. – Это был тяжелый разговор. Ты ведь помнишь Джереми, милая?
Неожиданно мне стало приятно от воспоминаний о кузене, волна необъяснимого счастья окатила меня. Я повстречала Джереми тем же летом в Корнуолле, когда он приехал на недельку с родителями в домик у моря к бабушке Берил. Мне было девять, а ему тринадцать; возраст достаточный, чтобы обожать и стесняться друг друга. Что мы и делали. Помню, в тот день, когда они приехали, родители заставили Джереми надеть хороший синий костюм вместо джинсов, в которых ходили все остальные. Я видела, что между нашими родителями отношения были натянутыми, да и он поглядывал на меня свысока, так как знал, что намного богаче.
И все же он не чурался лазить по деревьям, выдумывать коды и прятать послания в разных местах, когда мы играли в секретных агентов, следя за взрослыми и докладывая друг другу об увиденном. Я немного побаивалась его отца, который всегда обвинял Джереми, если кто-то из нас разливал или разбивал что-нибудь. Дядя Питер приходился братом маме, и он так и не простил ей, что она навсегда уехала из Англии. Но как я потом узнала, он ко всем относился с осуждением, особенно к собственному сыну; как будто, несмотря на безупречные манеры, Джереми был безответственным сорванцом, чем и навлекал на себя гнев отца по малейшему поводу. Даже когда ничего особенного не происходило, я все равно чувствовала напряжение между отцом и сыном, так что Джереми научился пользоваться хорошими манерами как секретным оружием. Дядя Питер умер десять лет назад.
– Джереми сейчас адвокат, – поставила меня в известность мама. – И очень хороший. Кажется, его фирма специализируется на международном праве, – добавила она своим обычным тоном. – В общем, он говорит, что кто-нибудь из нас должен срочно приехать в Лондон, чтобы присутствовать на оглашении завещания. Мы с папой не можем приехать из-за этого зверского гриппа, а ты и так уже в Европе. Кстати, не было никаких похорон и церемонии погребения. Она так хотела.
– Мама, – твердо сказала я, – ты серьезно? Лететь в Лондон? Я вообще-то работаю здесь, если ты еще не забыла.
Если честно, то мне не понятно, как может женщина, которая сама начинала работать в эпоху феминизма, так несерьезно относиться к карьере дочери? Наверное, ей хочется думать, что я все еще девочка, а не взрослая самостоятельная женщина, потому что иначе она станет именно тем, кем всю жизнь боялась стать, – женщиной неопределенного возраста.
Раздался щелчок, и, к моему облегчению, к разговору подключился отец, словно знал, что происходит.
– Здравствуй, моя Пенни, – сказал он с нежным французским акцентом. – Я готовил кофе, а мама улизнула, чтобы позвонить тебе. Ты уже слышала, тетушка Пенелопа покинула нас? Тебе придется поехать на оглашение завещания, мы наделяем тебя всеми необходимыми полномочиями от нашей семьи.
– Бог ты мой, именно это я ей и говорила! – воскликнула мама.
Видимо, она и впрямь считала, что сказала все четко и определенно.
– Это Джереми придумал; я хотела его наделить полномочиями, но по каким-то запутанным причинам он считает, что ты должна приехать сама. Он объяснит. Не представляю, что тетя Пенелопа могла завещать мне, но рано или поздно все равно все достанется тебе, так что лучше будет, если ты займешься этим с самого начала.
– Прости, что все так неожиданно, Пенни, но такие вещи происходят быстро. Мы бы сами все сделали, если бы не слегли с гриппом, – извинился папа.
Я слышала, что он немного гнусавит, и только тут я поняла, что они не привирают насчет гриппа, лишь бы не ехать в Лондон, дабы не встречаться с родней.
– Ладно, – вздохнула я. – Когда мне надо там быть?
– Мы забронировали тебе билет на самолет от Ниццы до Лондона, рейс в семь вечера по вашему времени, – сказал отец. – Джереми взял для тебя номер в лондонской гостинице на одну ночь, поскольку оглашение завещания состоится ровно в девять утра следующего дня. Тебя так устроит?
– Ничего себе! Что ж… наверное, я успею, – сморщилась я, прикидывая свое расписание и думая, как же справиться с задачей.
Мы закончили снимать сцены «Жозефины – королевы романтиков» в помещениях и теперь приступили к съемкам на натуре, где я не особо нужна. Едва мой босс, Эрик, освободится, я все ему расскажу. Я решила, что завещание заинтригует его и он отпустит меня пораньше. Хотя из-за этого ему придется перенести наш запланированный совместный завтрак, на котором он хотел обсудить со мной следующий проект – «Лукреция-интриганка». Что ж, за мной останется должок.
– За все заплачено. Где же я все записала, ах да, вот, милая… – бормотала мама.
Я слышала, как она шуршит бумагами. А затем, невзирая на стесненное болезнью дыхание, она продиктовала всю информацию о номере рейса, адресах и прочем с четкостью и артикуляцией, свойственными только ей. В этом она вся. Она может быть рассеянной и несобранной, но только до той поры, пока жизнь позволяет ей расслабиться. На самом деле в ней сидела дотошная бизнес-леди, именно она вела всю бухгалтерию в семье, хранила все чеки и квитанции.
– Вот еще что, когда прочтут завещание, не показывай разочарования, если нам досталось не слишком много, – предупредила мама, словно снова учила, как вести себя среди англичан. – Тетя Пенелопа была довольно взбалмошной особой, и детей у нее не было, так что не для кого было откладывать сбережения. Возможно, она оставила нам какие-нибудь инвестиционные бумаги и украшения. Она ни дня в своей жизни не работала, если не считать ее попыток петь и танцевать, так что я уверена, она растранжирила даже то, что оставили ей родители. Ей ведь девяносто было, и в отличие от моей мамы она не отличалась бережливостью. Когда увидишь Джереми, обязательно спроси о его матери, ты ведь помнишь тетю Шейлу?
– Хорошо, – нетерпеливо кивнула я. – Я лучше пойду готовиться. – Сейчас, когда я мысленно уже смирилась с тем, что мне предстоит вернуться в отель и рассказать всем о своей поездке, мне стало как-то удивительно радостно.
У меня еще ни разу не было такой серьезной финансовой причины, чтобы взят отгул на работе. С тех пор как я устроилась консультантом по декорациям, я только и думала о том, как загрузить себя работой.
– Приятных снов, – нежно сказал папа.
– Ну, с Богом! – добавила мама.
Ей казалось, что если ее дочь работает в киноиндустрии, то и изъясняется она языком театральных подмостков. На этом они поставили точку в разговоре.
Глава 2
Сияло солнце, когда я спустилась по ступеням замка. Несколько фургонов уже уехало, но я успела махнуть водителю машины звукооператора, и он подбросил меня до гостиницы. Я с трудом держалась на сиденье, лишь чудом не вылетая через ветровое стекло при каждом переключении передач, когда сцепление натужно визжало, а фургон поднимался и опускался по узкому серпантину дороги. Из приемника раздавались попеременно комментарии спортивного матча и реклама на французском, да так громко, что разговаривать было не только бессмысленно, но и просто невозможно. Меня это устраивало. Мне нужно было утрясти все в голове.
Каждый раз после разговора с родителями моя жизнь казалась мне совершенно нереальной. Наверное, это от того, что родители всегда искренне убеждены в своей правоте. Не представляю, как у них это получается. На фотографиях они все время жизнерадостно улыбаются и держатся за руки. В молодости они были высокими, подтянутыми, у мамы были такие же, как у меня, медно-медовые волосы, а у папы была светлая кожа, темно-русые волосы и карие глаза, которые я унаследовала от него. Сейчас мои родители прибавили в весе, хотя и не слишком, а волосы их посеребрило время, вокруг глаз и рта появились морщинки, но взгляд их до сих пор полон веры в то, что они получили от жизни все, что хотели.
Современные девушки вроде меня просто занимаются скромным делом. А живем мы так по одной причине – нам это интересно, а не потому, что хотим заработать все деньги на свете. Поэтому я пошла в школу искусств, а по окончании ее стала заниматься историческими исследованиями для писателей и ученых, но на жизнь этого не хватало. К счастью, мой друг Эрик, который стал театральным декоратором, нанял меня, чтобы я помогала ему составлять достоверный реквизит, задники, костюмы для исторических пьес, а позже и фильмов, над которыми он работал.
Каждый раз после разговора с родителями моя жизнь казалась мне совершенно нереальной. Наверное, это от того, что родители всегда искренне убеждены в своей правоте. Не представляю, как у них это получается. На фотографиях они все время жизнерадостно улыбаются и держатся за руки. В молодости они были высокими, подтянутыми, у мамы были такие же, как у меня, медно-медовые волосы, а у папы была светлая кожа, темно-русые волосы и карие глаза, которые я унаследовала от него. Сейчас мои родители прибавили в весе, хотя и не слишком, а волосы их посеребрило время, вокруг глаз и рта появились морщинки, но взгляд их до сих пор полон веры в то, что они получили от жизни все, что хотели.
Современные девушки вроде меня просто занимаются скромным делом. А живем мы так по одной причине – нам это интересно, а не потому, что хотим заработать все деньги на свете. Поэтому я пошла в школу искусств, а по окончании ее стала заниматься историческими исследованиями для писателей и ученых, но на жизнь этого не хватало. К счастью, мой друг Эрик, который стал театральным декоратором, нанял меня, чтобы я помогала ему составлять достоверный реквизит, задники, костюмы для исторических пьес, а позже и фильмов, над которыми он работал.