Страница:
– Люк. – Ее голос был так же напряжен, как и его. – Ты сделал чудесный выбор. Мне нравится Анна. Она как будто создана для тебя – хорошенькая, очаровательная, преданная своему долгу. Надеюсь, она сможет сделать для тебя то, что не смогла сделать для Джорджа я. – Она вдруг тяжело вздохнула. – Надеюсь, она родит тебе сыновей.
Ему хотелось дочку. Маленькую девочку, чтобы баловать ее и гордиться ею. Люк удивился, когда понял, что будет совсем не против, если ребенок, которого носит Анна, окажется девочкой. А ведь он женился на ней, чтобы она родила ему наследника – одного или нескольких сыновей. Но ему хотелось маленькую девочку.
– Все, что я смогла дать Джорджу, был мертвый младенец, – почти прошептала Генриетта. – Если бы я только знала...
– Мне очень жаль, Генриетта. Это, конечно, тяжелое испытание для тебя.
– Если бы я только знала, – повторила она. – Я не могла выйти за тебя, Люк, хоть ты и просил меня даже после всего, что случилось. Если бы ребенок остался жив, это был бы его сын и все знали бы об этом. А я была бы твоей женой. Нет, это невозможно перенести, и ты должен был понимать это. Неужели ты ненавидел меня все эти годы? – Ее голос дрожал.
Люк помнил, как подстраивал встречи наедине с ней у водопада. Как пытался поцеловать ее, а она отворачивала голову. Он помнил ее рассказ о том, как она прогуливалась одна, а Джордж присоединился к ней. Как он дождался, когда они оказались в уединенном месте и обнял ее, пытаясь склонить к большему. Как он становился все более настойчивым после ее отказа и, наконец, взял ее силой. Как она обнаружила, что беременна, и объявила об этом Джорджу. И как решила рассказать обо всем Люку, не видя другого выхода, кроме как выйти за Джорджа.
Он помнил, как она, рыдая, упала в его объятия, и он рыдал вместе с ней. Он помнил, как умолял ее выйти за него, несмотря ни на что. Он был не способен думать о чем-либо, кроме того, что теряет ее, теряет свою любовь и смысл своей жизни. Тогда он даже не думал о Джордже...
Никогда в жизни он не желал больше испытать такую боль. И потратил годы, ожесточая сердце, чтобы сделать его недоступным боли.
– Ты напрасно так думаешь, Генриетта, – сказал Люк. – Во Франции я жил совсем другуй жизнью. И вернулся другим человеком. Вернулся с женой. Все, что случилось, кажется мне другой жизнью. Мне очень жаль, если ты страдала больше, чем я, моя дорогая.
– Я страдала каждый день, пока он был жив, и каждый день после того, как он умер. – Она говорила так тихо, что он едва мог разобрать слова.
Люк услышал, как она всхлипнула, но не поднял глаз. Он боялся посмотреть, плачет она или нет. Он знал, что сделает, если увидит ее плачущей. Что сделал бы любой мужчина. Но он не доверял себе. Он не мог себе позволить обнять ее. Люк хотел, чтобы их дом был близко: им еще оставалась миля пути.
– Я рада, что ты женился, прежде чем вернуться, – произнесла она наконец. – Взял в жены такую женщину, как Анна. Она стоит тебя, ты сделал хороший выбор, хотя и женился на ней из-за меня. Ведь это так?
Так? Было ли это главной причиной? Люк надеялся, что не только это.
– Я женился, потому что пришло время и я встретил женщину, с которой захотел связать свою жизнь, – сказал он.
Люк вспомнил бал у леди Диддеринг и то, как она флиртовала с ним и очаровывала его. Да, отчасти это было правдой.. Ему вдруг отчаянно захотелось поверить, что он женился на Анне ради нее самой. Так ведь и было, с горечью напомнил он себе. Он позволил себе влюбиться в нее – ненадолго.
– Прости меня, – сказала Генриетта. – Прости, что могла предположить что-то другое. Кто стал бы сомневаться, что любой мужчина влюбится в Анну и женится на ней в течение недели. Я рада, что ты любишь ее. Если бы это оказалось не так, нам было бы опасно оставаться наедине. Нам не следовало бы быть вместе сейчас. Жаль, что я не знала, что ты сегодня уедешь из дома. Я бы не позволила себе читать здесь одной. Ты не должен был останавливаться, когда увидел меня, Люк. Тебе следовало проехать дальше.
Но он знал. Она подстроила эту встречу. Неужели даже Генриетте нельзя доверять?
– Ты моя невестка, Генриетта, – твердо сказал Люк. – Все, что случилось, случилось давным-давно с двумя детьми, которых больше не существует.
Но они существовали. Где-то глубоко внутри него, несмотря на то, что прошли долгие годы, все еще жил тот мальчик, которым он был когда-то. И где-то там была Генриетта и Джордж.
«Да, – сказал он себе. – Это правда. Это должно быть правдой».
– О Господи, – прошептала Генриеттта и вскинула руку, чтобы задорно помахать гулявшим в саду. – Клянусь, я больше никогда не буду гулять с твоим мужем, Анна, – весело закричала она. – Он всю дорогу расписывал мне, как он тебя любит, от самой изгороди, где мы встретились. Он даже не сделал мне комплимент о моей новой шляпке.
Наклонясь над перилами, отделявшими террасу от лужайки, Анна пристально взглянула на Люка, прежде чем улыбнуться Генриетте.
– Тогда это сделаю я, – рассмеялась она. – Тебе очень идет шляпка, Генриетта.
Люк поддался порыву. Он перегнулся через перила, обхватил жену за талию и поднял на руки, несмотря на ее протесты. Она снова рассмеялась, когда он поставил ее на землю рядом с собой.
– Через несколько месяцев вы уже не сможете сделать это так легко, ваша светлость, – сказала она, но вдруг вспыхнула и прикусила губу.
– О! Анна, – воскликнула Генриетта, прижав руки к груди. – Значит ли это то, что я думаю?
Люк заметил, что Эмили наклонилась и нюхает цветы, но Дорис слушала их с интересом.
– Анна носит ребенка, – сказал он, протягивая жене руку и радуясь тому, что она рядом. Он почувствовал облегчение, увидев ее, дотронувшись до нее и оттого, что может во всеуслышание заявить о том, что они навеки связаны друг с другом. Его сознание цеплялось за настоящее, отвергая прошлое.
Генриетта уже обнимала и целовала Анну, и Дорис присоединилась к ним. Они смеялись и говорили все разом. Люк скорчил гримасу и встретился глазами с Эмили. Она с недоумением смотрела на происходящее. Он пожал плечами и поднял брови, и она улыбнулась ему.
– Это будет мальчик, – говорила Генриетта. – Я знаю, Анна. Это должен быть сын. Как я счастлива за тебя – и за Люка, конечно, хоть он и не похвалил мою шляпку. Может быть, я даже прощу его. – Она засмеялась. – Я пойду в дом с Дорис и Эмили. Я знаю, когда собираются трое – это уже толпа.
Он смотрел, как она уходит, и чувствовал себя почему-то подавленным. В какие-то мгновения он снова хотел ее. О, не физическим, но ностальгическим желанием. Он хотел, чтобы они снова стали детьми. Да, он не напрасно боялся возвращения домой – он хотел изменить мир.
Анна взяла Люка под руку, и они медленно пошли в направлении конюшни.
– Я сожалею, – сказала она. – Это было твоим правом объявить об этом. Уверена, ты предпочел бы сделать это более официально.
– Мое право? Мне кажется, мадам, что моя роль – ничто по сравнению с вашей. Значит, я не смогу поднять вас через несколько месяцев? Это вызов?
Анна рассмеялась, и ее смех был полон счастья и солнечного света.
Он вдруг понял, что ему не хочется идти в гостиную к чаю. Он хотел бы сделать это наедине с женой. Даже необязательно было бы заниматься с ней любовью, хотя идея была несомненно привлекательной, но просто побыть с ней вдвоем, чтобы смотреть только на нее, разговаривать только с ней, слышать только ее голос.
Люк вздрогнул, осознав, насколько он зависит от ее спокойного, солнечного характера. Особенно здесь, в Бадене. Он не был уверен, что даже сейчас не сбежал бы обратно в Париж, если бы не Анна.
А почему он не должен зависеть от нее? Она его жена. С брачной ночи она не дала ему повода не доверять ей. А что касается ее прошлого и тайны, которую она не пожелала открыть ему, – разве у него самого не было таких тайн?
– И сколько месяцев должно пройти, прежде чем моя сила подвергнется испытанию, мадам? – спросил он.
– Прежде чем я стану толстой и уродливой? – Она снова рассмеялась. – Надеюсь, еще месяца два. Еще не прошло двух месяцев.
– Толстая и какая? – Люк грозно нахмурил брови. – Уродливая, Анна? С моим ребенком? Для кого уродливая, интересно?
Ему нравилось дразнить ее. Заставлять ее смеяться. Он знал, как это сделать, и она тоже знала. Давно прошли те времена, когда он хватался за шпагу всякий раз, как только мужчина пытался посмеяться над ним, или становился холодным и надменным, если это была женщина.
– Я просто напрашиваюсь на комплимент, – парировала она. – Раз уж вы пожалели его для Генриетты – как это некрасиво, ваша светлость, – то, может быть, приберегли для меня? Так я буду уродливой?
– Мадам. – Он остановился и поцеловал ей руку. Ее глаза сияли озорством. – Я знаю только один способ для вас стать еще прекраснее в моих глазах – когда вы будете беременны уже девять месяцев.
– О! – Озорство в ее глазах сменилось грустью. – Это правда, ваша светлость? Или это просто парижская галантность?
– Клянусь вам, это не то, что я привык говорить дамам, мадам. Я не очень-то люблю получать пощечины. – Он снова поцеловал ей руку.
Анна запрокинула голову и весело расхохоталась,
– Пора возвращаться. На нас рассердятся, если мы опоздаем к чаю, – сказал Люк.
– Да, действительно, – ответила Анна. – И я голодна. Я забываю, что ем теперь за двоих. Если я ограничиваю себя в чем-то, то не имею права поступать так с человеком, который не может постоять за себя сам.
– Или сама, – добавил он.
– Или сама.
У Анны дар быть счастливой, внезапно понял Люк. И делать счастливыми других. Он действительно сделал хороший выбор.
Анна вопросительно взглянула на нее.
– Я не хочу, чтобы ты неверно истолковала то, что увидела, – объяснила Генриетта. – Это было совсем невинно.
Анна продолжала с недоумением смотреть на нее.
– О конечно, ты не правильно поняла нас, а теперь делаешь вид, что это неважно. Поверь мне, я думала, что Люк дома. Я вышла с книжкой, чтобы побыть одной, а он заметил меня, когда проезжал мимо. Я предложила, чтобы он поехал дальше, а я пошла пешком, чтобы никто не увидел нас и ничего не подумал. Но ведь Люк сама галантность. Он настоял на том, чтобы мы оба шли пешком. Клянусь тебе, больше ничего не было. Пожалуйста, поверь мне.
Анна с изумлением смотрела на нее.
– Генриетта, не будь такой глупой, – конечно, я знаю, что ничего больше не было.
Генриетта вздохнула с видимым облегчением.
– Ты так великодушна, Анна. Конечно, ты уверена в любви Люка и доверяешь ему. И я надеюсь, достаточно уверена в моей дружбе, чтобы доверять мне. Что прошло, то прошло. Как сказал Люк во время нашей прогулки, мы были просто детьми и это случилось больше десяти лет назад.
Анне неожиданно стало холодно.
– Генриетта, ЧТО случилось десять лет назад?
Генриетта быстро прижала руку к губам, испуганно глядя на нее.
– Так ты не знала? – прошептала она. – Он не рассказал тебе? Ох. – Она закрыла глаза. – Мне надо было догадаться об этом раньше. Мне надо было догадаться.
Анна сочувствовала невестке. Она знала, что испытывает человек, когда невольно скажет то, о чем потом ему приходиться жалеть. Ей стало неспокойно на душе. Она не была уверена в том, что хочет знать правду. Анна открыла дверь в свои комнату.
– Проходи и садись, – сказала она. – Может быть, ты лучше поведаешь мне о том, что произошло.
Генриетта села в кресло и закрыла лицо руками.
– Господи, какая я глупая. Конечно, он не говорил тебе об этом. Почему я думала, что говорил? – Она решителык взглянула на Анну. – Ничего не было, Анна. Мы росли вместе, Люк и я, и, когда достигли определенного возраста, влюбились друг в друга. Мы собирались пожениться.
Люк и Генриетта. Выросшие вместе. Влюбившиеся друг в друга. Два прекрасных человека. Да, конечно. Конечно.
– Но что произошло? – спросила она.
Нет, она не хотела этого знать. Когда у нее появилась возможность узнать обо всем – она испугалась. Может быть, ящику Пандоры лучше было бы оставаться закрытым? Но он уже открыт. Люк и Генриетта.
Генриетта долгое время сидела, закрыв глаза и прижав руки к губам.
– Как я могу рассказать тебе? – сказала она наконец. – Но как могу не рассказать? Ты можешь вообразить то, чего и не было в действительности. Хотя что может быть хуже? Джордж изнасиловал меня, и я зачала ребенка. Люк умолял меня выйти за него, он рыдал, Анна, – но я не могла. Я была беременна от его брата, и я вышла за него замуж, после того как Люк вызвал его на дуэль и едва не убил. До нас доходили слухи, что он стал каким-то диким и что я виновата в этом. Считают, будто у него больше нет сердца. Это не правда, Анна. У него есть сердце. Он любит тебя. Ведь он говорил тебе? Все это произошло так давно.
Нет. Она не слышала от него ничего подобного. Скорее наоборот. Он говорил, что женился на ней, чтобы она родила ему сыновей. Она знала это с самого начала.
Но когда-то он любил. Любил так сильно, что из-за этого был готов убить собственного брата. Настолько сильно, что уничтожил в себе все чувства после трагического выстрела. Он любил Генриетту. И даже несколько недель назад он не хотел возвращаться в Баден. Не хотел возвращаться к Генриетте. Боялся этого.
А теперь они снова увиделись и были вдвоем достаточно долго, чтобы расстроить Генриетту. Хотя между ними всегда будет стоять то обстоятельство, что Люк женат, а Генриетта – вдова его брата.
– Я рада, что ты мне все рассказала, Генриетта, – произнесла она наконец. – Я должна была это знать. Ведь я знала о дуэли. – Она улыбнулась. – Не расстраивайся из-за того, что проговорилась.
– Нет, это ужасно, – горячо запротестовала Генриетта. – Теперь это встанет между нами, а я так мечтала иметь подругу.Анна обняла ее.
– Я тоже, – сказала она. – Ничто не помешает нашей дружбе, глупышка. Ты моя сестра и мой друг. – Ей так хотелось, чтобы это было правдой.
Генриетта обняла ее в ответ.
– Клянусь тебе, Анна, все это в прошлом. И для меня, и Для Люка. Так и должно было случиться. Даже если бы он не женился на тебе, мы не смогли бы быть вместе. Тебе нечего бояться. Между нами абсолютно ничего не было сегодня днем.
– Глупышка, – повторила Анна.
И все же она невольно подумала о том, что оправдания ее невестки слишком горячи.
Глава 15
Ему хотелось дочку. Маленькую девочку, чтобы баловать ее и гордиться ею. Люк удивился, когда понял, что будет совсем не против, если ребенок, которого носит Анна, окажется девочкой. А ведь он женился на ней, чтобы она родила ему наследника – одного или нескольких сыновей. Но ему хотелось маленькую девочку.
– Все, что я смогла дать Джорджу, был мертвый младенец, – почти прошептала Генриетта. – Если бы я только знала...
– Мне очень жаль, Генриетта. Это, конечно, тяжелое испытание для тебя.
– Если бы я только знала, – повторила она. – Я не могла выйти за тебя, Люк, хоть ты и просил меня даже после всего, что случилось. Если бы ребенок остался жив, это был бы его сын и все знали бы об этом. А я была бы твоей женой. Нет, это невозможно перенести, и ты должен был понимать это. Неужели ты ненавидел меня все эти годы? – Ее голос дрожал.
Люк помнил, как подстраивал встречи наедине с ней у водопада. Как пытался поцеловать ее, а она отворачивала голову. Он помнил ее рассказ о том, как она прогуливалась одна, а Джордж присоединился к ней. Как он дождался, когда они оказались в уединенном месте и обнял ее, пытаясь склонить к большему. Как он становился все более настойчивым после ее отказа и, наконец, взял ее силой. Как она обнаружила, что беременна, и объявила об этом Джорджу. И как решила рассказать обо всем Люку, не видя другого выхода, кроме как выйти за Джорджа.
Он помнил, как она, рыдая, упала в его объятия, и он рыдал вместе с ней. Он помнил, как умолял ее выйти за него, несмотря ни на что. Он был не способен думать о чем-либо, кроме того, что теряет ее, теряет свою любовь и смысл своей жизни. Тогда он даже не думал о Джордже...
Никогда в жизни он не желал больше испытать такую боль. И потратил годы, ожесточая сердце, чтобы сделать его недоступным боли.
– Ты напрасно так думаешь, Генриетта, – сказал Люк. – Во Франции я жил совсем другуй жизнью. И вернулся другим человеком. Вернулся с женой. Все, что случилось, кажется мне другой жизнью. Мне очень жаль, если ты страдала больше, чем я, моя дорогая.
– Я страдала каждый день, пока он был жив, и каждый день после того, как он умер. – Она говорила так тихо, что он едва мог разобрать слова.
Люк услышал, как она всхлипнула, но не поднял глаз. Он боялся посмотреть, плачет она или нет. Он знал, что сделает, если увидит ее плачущей. Что сделал бы любой мужчина. Но он не доверял себе. Он не мог себе позволить обнять ее. Люк хотел, чтобы их дом был близко: им еще оставалась миля пути.
– Я рада, что ты женился, прежде чем вернуться, – произнесла она наконец. – Взял в жены такую женщину, как Анна. Она стоит тебя, ты сделал хороший выбор, хотя и женился на ней из-за меня. Ведь это так?
Так? Было ли это главной причиной? Люк надеялся, что не только это.
– Я женился, потому что пришло время и я встретил женщину, с которой захотел связать свою жизнь, – сказал он.
Люк вспомнил бал у леди Диддеринг и то, как она флиртовала с ним и очаровывала его. Да, отчасти это было правдой.. Ему вдруг отчаянно захотелось поверить, что он женился на Анне ради нее самой. Так ведь и было, с горечью напомнил он себе. Он позволил себе влюбиться в нее – ненадолго.
– Прости меня, – сказала Генриетта. – Прости, что могла предположить что-то другое. Кто стал бы сомневаться, что любой мужчина влюбится в Анну и женится на ней в течение недели. Я рада, что ты любишь ее. Если бы это оказалось не так, нам было бы опасно оставаться наедине. Нам не следовало бы быть вместе сейчас. Жаль, что я не знала, что ты сегодня уедешь из дома. Я бы не позволила себе читать здесь одной. Ты не должен был останавливаться, когда увидел меня, Люк. Тебе следовало проехать дальше.
Но он знал. Она подстроила эту встречу. Неужели даже Генриетте нельзя доверять?
– Ты моя невестка, Генриетта, – твердо сказал Люк. – Все, что случилось, случилось давным-давно с двумя детьми, которых больше не существует.
Но они существовали. Где-то глубоко внутри него, несмотря на то, что прошли долгие годы, все еще жил тот мальчик, которым он был когда-то. И где-то там была Генриетта и Джордж.
«Да, – сказал он себе. – Это правда. Это должно быть правдой».
– О Господи, – прошептала Генриеттта и вскинула руку, чтобы задорно помахать гулявшим в саду. – Клянусь, я больше никогда не буду гулять с твоим мужем, Анна, – весело закричала она. – Он всю дорогу расписывал мне, как он тебя любит, от самой изгороди, где мы встретились. Он даже не сделал мне комплимент о моей новой шляпке.
Наклонясь над перилами, отделявшими террасу от лужайки, Анна пристально взглянула на Люка, прежде чем улыбнуться Генриетте.
– Тогда это сделаю я, – рассмеялась она. – Тебе очень идет шляпка, Генриетта.
Люк поддался порыву. Он перегнулся через перила, обхватил жену за талию и поднял на руки, несмотря на ее протесты. Она снова рассмеялась, когда он поставил ее на землю рядом с собой.
– Через несколько месяцев вы уже не сможете сделать это так легко, ваша светлость, – сказала она, но вдруг вспыхнула и прикусила губу.
– О! Анна, – воскликнула Генриетта, прижав руки к груди. – Значит ли это то, что я думаю?
Люк заметил, что Эмили наклонилась и нюхает цветы, но Дорис слушала их с интересом.
– Анна носит ребенка, – сказал он, протягивая жене руку и радуясь тому, что она рядом. Он почувствовал облегчение, увидев ее, дотронувшись до нее и оттого, что может во всеуслышание заявить о том, что они навеки связаны друг с другом. Его сознание цеплялось за настоящее, отвергая прошлое.
Генриетта уже обнимала и целовала Анну, и Дорис присоединилась к ним. Они смеялись и говорили все разом. Люк скорчил гримасу и встретился глазами с Эмили. Она с недоумением смотрела на происходящее. Он пожал плечами и поднял брови, и она улыбнулась ему.
– Это будет мальчик, – говорила Генриетта. – Я знаю, Анна. Это должен быть сын. Как я счастлива за тебя – и за Люка, конечно, хоть он и не похвалил мою шляпку. Может быть, я даже прощу его. – Она засмеялась. – Я пойду в дом с Дорис и Эмили. Я знаю, когда собираются трое – это уже толпа.
Он смотрел, как она уходит, и чувствовал себя почему-то подавленным. В какие-то мгновения он снова хотел ее. О, не физическим, но ностальгическим желанием. Он хотел, чтобы они снова стали детьми. Да, он не напрасно боялся возвращения домой – он хотел изменить мир.
Анна взяла Люка под руку, и они медленно пошли в направлении конюшни.
– Я сожалею, – сказала она. – Это было твоим правом объявить об этом. Уверена, ты предпочел бы сделать это более официально.
– Мое право? Мне кажется, мадам, что моя роль – ничто по сравнению с вашей. Значит, я не смогу поднять вас через несколько месяцев? Это вызов?
Анна рассмеялась, и ее смех был полон счастья и солнечного света.
Он вдруг понял, что ему не хочется идти в гостиную к чаю. Он хотел бы сделать это наедине с женой. Даже необязательно было бы заниматься с ней любовью, хотя идея была несомненно привлекательной, но просто побыть с ней вдвоем, чтобы смотреть только на нее, разговаривать только с ней, слышать только ее голос.
Люк вздрогнул, осознав, насколько он зависит от ее спокойного, солнечного характера. Особенно здесь, в Бадене. Он не был уверен, что даже сейчас не сбежал бы обратно в Париж, если бы не Анна.
А почему он не должен зависеть от нее? Она его жена. С брачной ночи она не дала ему повода не доверять ей. А что касается ее прошлого и тайны, которую она не пожелала открыть ему, – разве у него самого не было таких тайн?
– И сколько месяцев должно пройти, прежде чем моя сила подвергнется испытанию, мадам? – спросил он.
– Прежде чем я стану толстой и уродливой? – Она снова рассмеялась. – Надеюсь, еще месяца два. Еще не прошло двух месяцев.
– Толстая и какая? – Люк грозно нахмурил брови. – Уродливая, Анна? С моим ребенком? Для кого уродливая, интересно?
Ему нравилось дразнить ее. Заставлять ее смеяться. Он знал, как это сделать, и она тоже знала. Давно прошли те времена, когда он хватался за шпагу всякий раз, как только мужчина пытался посмеяться над ним, или становился холодным и надменным, если это была женщина.
– Я просто напрашиваюсь на комплимент, – парировала она. – Раз уж вы пожалели его для Генриетты – как это некрасиво, ваша светлость, – то, может быть, приберегли для меня? Так я буду уродливой?
– Мадам. – Он остановился и поцеловал ей руку. Ее глаза сияли озорством. – Я знаю только один способ для вас стать еще прекраснее в моих глазах – когда вы будете беременны уже девять месяцев.
– О! – Озорство в ее глазах сменилось грустью. – Это правда, ваша светлость? Или это просто парижская галантность?
– Клянусь вам, это не то, что я привык говорить дамам, мадам. Я не очень-то люблю получать пощечины. – Он снова поцеловал ей руку.
Анна запрокинула голову и весело расхохоталась,
– Пора возвращаться. На нас рассердятся, если мы опоздаем к чаю, – сказал Люк.
– Да, действительно, – ответила Анна. – И я голодна. Я забываю, что ем теперь за двоих. Если я ограничиваю себя в чем-то, то не имею права поступать так с человеком, который не может постоять за себя сам.
– Или сама, – добавил он.
– Или сама.
У Анны дар быть счастливой, внезапно понял Люк. И делать счастливыми других. Он действительно сделал хороший выбор.
* * *
– Анна. – Генриетта догнала свою невестку, поднимавшуюся по лестнице после чая, и пошла рядом, взяв ее под руку. – Я хотела поговорить с тобой наедине как можно скорее.Анна вопросительно взглянула на нее.
– Я не хочу, чтобы ты неверно истолковала то, что увидела, – объяснила Генриетта. – Это было совсем невинно.
Анна продолжала с недоумением смотреть на нее.
– О конечно, ты не правильно поняла нас, а теперь делаешь вид, что это неважно. Поверь мне, я думала, что Люк дома. Я вышла с книжкой, чтобы побыть одной, а он заметил меня, когда проезжал мимо. Я предложила, чтобы он поехал дальше, а я пошла пешком, чтобы никто не увидел нас и ничего не подумал. Но ведь Люк сама галантность. Он настоял на том, чтобы мы оба шли пешком. Клянусь тебе, больше ничего не было. Пожалуйста, поверь мне.
Анна с изумлением смотрела на нее.
– Генриетта, не будь такой глупой, – конечно, я знаю, что ничего больше не было.
Генриетта вздохнула с видимым облегчением.
– Ты так великодушна, Анна. Конечно, ты уверена в любви Люка и доверяешь ему. И я надеюсь, достаточно уверена в моей дружбе, чтобы доверять мне. Что прошло, то прошло. Как сказал Люк во время нашей прогулки, мы были просто детьми и это случилось больше десяти лет назад.
Анне неожиданно стало холодно.
– Генриетта, ЧТО случилось десять лет назад?
Генриетта быстро прижала руку к губам, испуганно глядя на нее.
– Так ты не знала? – прошептала она. – Он не рассказал тебе? Ох. – Она закрыла глаза. – Мне надо было догадаться об этом раньше. Мне надо было догадаться.
Анна сочувствовала невестке. Она знала, что испытывает человек, когда невольно скажет то, о чем потом ему приходиться жалеть. Ей стало неспокойно на душе. Она не была уверена в том, что хочет знать правду. Анна открыла дверь в свои комнату.
– Проходи и садись, – сказала она. – Может быть, ты лучше поведаешь мне о том, что произошло.
Генриетта села в кресло и закрыла лицо руками.
– Господи, какая я глупая. Конечно, он не говорил тебе об этом. Почему я думала, что говорил? – Она решителык взглянула на Анну. – Ничего не было, Анна. Мы росли вместе, Люк и я, и, когда достигли определенного возраста, влюбились друг в друга. Мы собирались пожениться.
Люк и Генриетта. Выросшие вместе. Влюбившиеся друг в друга. Два прекрасных человека. Да, конечно. Конечно.
– Но что произошло? – спросила она.
Нет, она не хотела этого знать. Когда у нее появилась возможность узнать обо всем – она испугалась. Может быть, ящику Пандоры лучше было бы оставаться закрытым? Но он уже открыт. Люк и Генриетта.
Генриетта долгое время сидела, закрыв глаза и прижав руки к губам.
– Как я могу рассказать тебе? – сказала она наконец. – Но как могу не рассказать? Ты можешь вообразить то, чего и не было в действительности. Хотя что может быть хуже? Джордж изнасиловал меня, и я зачала ребенка. Люк умолял меня выйти за него, он рыдал, Анна, – но я не могла. Я была беременна от его брата, и я вышла за него замуж, после того как Люк вызвал его на дуэль и едва не убил. До нас доходили слухи, что он стал каким-то диким и что я виновата в этом. Считают, будто у него больше нет сердца. Это не правда, Анна. У него есть сердце. Он любит тебя. Ведь он говорил тебе? Все это произошло так давно.
Нет. Она не слышала от него ничего подобного. Скорее наоборот. Он говорил, что женился на ней, чтобы она родила ему сыновей. Она знала это с самого начала.
Но когда-то он любил. Любил так сильно, что из-за этого был готов убить собственного брата. Настолько сильно, что уничтожил в себе все чувства после трагического выстрела. Он любил Генриетту. И даже несколько недель назад он не хотел возвращаться в Баден. Не хотел возвращаться к Генриетте. Боялся этого.
А теперь они снова увиделись и были вдвоем достаточно долго, чтобы расстроить Генриетту. Хотя между ними всегда будет стоять то обстоятельство, что Люк женат, а Генриетта – вдова его брата.
– Я рада, что ты мне все рассказала, Генриетта, – произнесла она наконец. – Я должна была это знать. Ведь я знала о дуэли. – Она улыбнулась. – Не расстраивайся из-за того, что проговорилась.
– Нет, это ужасно, – горячо запротестовала Генриетта. – Теперь это встанет между нами, а я так мечтала иметь подругу.Анна обняла ее.
– Я тоже, – сказала она. – Ничто не помешает нашей дружбе, глупышка. Ты моя сестра и мой друг. – Ей так хотелось, чтобы это было правдой.
Генриетта обняла ее в ответ.
– Клянусь тебе, Анна, все это в прошлом. И для меня, и Для Люка. Так и должно было случиться. Даже если бы он не женился на тебе, мы не смогли бы быть вместе. Тебе нечего бояться. Между нами абсолютно ничего не было сегодня днем.
– Глупышка, – повторила Анна.
И все же она невольно подумала о том, что оправдания ее невестки слишком горячи.
Глава 15
Эшли отчаянно скучал. Он был дома уже целых два месяца и никогда еще не чувствовал себя таким бесполезным. Он читал, скакал верхом, гулял, удил рыбу, навещал соседей и флиртовал с соседскими дочками. Он даже затащил в постель одну темпераментную и хорошенькую дочку рабочего, но сразу же оборвал эту связь, не желая плодить незаконнорожденных. Его отец всегда был строг в этом отношении.
Он избегал Люка. За два месяца они едва обменялись парой слов. Но хуже всего для Эшли было осознавать, что он не прав. Он беспечно жил в Лондоне, тратя больше, чем ему полагалось, хотя его обеспечение было вполне приличным. А Люк еще и увеличил его. Эшли был в школе, когда умер отец, и в университете, когда умер Джордж. Но он знал, что они обошлись бы с ним так же, как Люк. Если не хуже. Теперь он знал, что Люк был изгнан из дома после дуэли и лишен даже необходимого содержания.
Однако Эшли понял – не так-то просто признаться в том, что ты не прав. Это чувствительно ударило бы по его гордости. Да, он не испытывал больших симпатий к Люку, ведь это Люк сделал так, что он чувствует себя виноватым.
У Эшли все еще не проходило ощущение, что его предали, когда он видел, как изменился брат. Он помнил всегда улыбающегося, мягкого, терпеливого старшего брата, который был для него кумиром. С Джорджем их разделяла разница в возрасте и положении, и они не могли сблизиться, пока Эшли был ребенком, и потом, когда он вырос. А Люк всегда был рядом, готовый поиграть, помочь с урокамн, выслушать и утешить, если младшего брата за что-то наказывали. Теперь Эшли понимал, что любовь и уважение Люка он всегда ценил больше, чем любовь и уважение кого бы то ни было.
Он знал, что Люк изменился. Он всегда жадно вслушивался во все разговоры, из которых пытался хоть что-нибудь узнать о нем. Из тех сведений, которые доходили до него – обычно от дядюшки Тео, – перед ним вставал образ блестящего, модного и бесстрашного мужчины. Когда он узнал о том, что Люк возвращается, то подумал, что они станут приятелями и союзниками. Он представлял, как они вместе будут пить, играть и соблазнять женшин, а его друзья завидовать тому, что у него такой лихой старший братец.
Но Люк ничуть не походил на того человека, которого он помнил и которого ему рисовало воображение. О, он был модным до невозможности и, несомненно, очень привлекательным для женщин. Но замкнутым и холодным, что сперва отпугнуло Эшли, а затем вызвало неприязнь к брату. Казалось, Люк еще более привержен долгу и идее сохранить свое состояние, чем отец и Джордж. Ему были чужды любовь и сострадание. Вспомнить хотя бы, как он обошелся с бедной Дорис. Да и с ним самим. Эшли не мог признать правоту Люка, хотя и сознавал, что они с Дорис вели себя непозволительно.
Люк сказал ему, что он сможет снова уехать, если докажет, что ему можно доверять. И хотя Эшли знал, что не прав, упрямство не позволяло ему просить прощения. Да и каким образом он может доказать, что достоин доверия? Он не знал, чего хочет от жизни, и оставался дома, скучая и чувствуя себя несчастным.
Однажды днем он бесцельно бродил вдоль реки, петлявшей между деревьями, пока не пришел к водопаду – высокому крутому обрыву, с которого пенясь падала бурлящая вода. Вид и шум воды всегда успокаивали его, и Эшли решил не возвращаться к чаю, а провести время, сидя на камнях неподалеку от водопада. Ему не хотелось есть.
Но кто-то другой опередил его. Она стояла на влажном камне, нависавшем над водопадом. Она была босиком, а ее платье подоткнуто так, что открывало тонкие щиколотки. На ней не было ни кринолина, ни тяжелых нижних юбок. Спутавшиеся волосы мягкими волнами обрамляли ее лицо, спадая на спину. Ее совсем еще девчоночья фигурка была такой тоненькой, что она казалась выше своего роста. Придерживая платье, она пыталась дотянуться ногой до воды.
– Смотри не свались, – окликнул ее Эшли.
Сам водопад не представлял опасности, опасны были ушибы, которые можно было получить, ударившись о камни. Но он знал по собственному опыту, что вода была очень холодной и оказаться в ней не доставило бы никакого удовольствия.
Ответа не последовало, и он вдруг вспомнил, что девочка не может услышать его. Он подошел медленно, чтобы не испугать ее. Заметив его, она быстро подтянула ногу и улыбнулась. Это была солнечная улыбка, точь в точь как у Анны. Девочка спрыгнула с камня и, подняв голову, заглянула ему в лицо. Она едва доставала макушкой ему до подбородка.
– Ты тоже сбежала, маленький олененок? – спросил Эшли. Глупо было с его стороны что-либо говорить ей, но он понимал, что, молча улыбаясь, он будет выглядеть вообще идиотом.
Через несколько лет десятки мужчин станут добиваться этих глаз, глухая она или нет, подумал Эшли. Эти глаза пристально следили за его губами, и, когда он замолчал, она улыбнулась и кивнула ему. Неужели она поняла его?
– Почему ты одна? – продолжал он. – Где твоя няня?
Улыбка стала озорной, и девочка беспечно махнула рукой в направлении дома.
– Тебе нравится быть одной? – спросил Эшли.
Эмили повернулась, взглянула на водопад и на деревья, по берегам реки, потом положила обе руки на сердце, а затем распахнула их, как бы пытаясь обнять все вокруг, и снова взглянула на него.
– Ты любишь все это? – А кто бы не полюбил это прекрасное уединенное место? Но как это – не слышать шума воды? – И тебе нравится убегать и быть здесь одной?
Должно быть, невозможность слышать погружает человека в совершенно особенный внутренний мир. Этой девочке, наверное, одиноко. Но ее улыбка казалась по-настоящему счастливой.
– Я потревожил тебя? – снова заговорил он. – Я сейчас уйду, только будь осторожнее. – С этими словами Эшли указал на камень, на котором она только что стояла.
Но она вдруг схватила его за руку и замотала головой. Вот как, он все еще кому-то нужен, пусть даже это только ребенок?
– В чем дело, маленький олененок? – спросил Эшли. Вместо ответа она потянула его за собой. Она уселась на камень, нависающий над водой, и показала ему, чтобы он сел рядом с ней. Девочка спустила ноги, болтая ими в воде, и улыбнулась Эшли.
– Это вызов? – спросил он.
Она нагнулась и зачерпнула руками воду. Эшли ждал, что она плеснет ее в него, и приготовился, чтобы не вздрогнуть, но девочка закрыла глаза и коснулась воды сначала одной щекой, а потом – другой. На ее лице было выражение блаженства.
«Может быть, ощущения становятся сильнее, когда одно из них отсутствует?» – подумал он.
Искушение было сильнее него. Эшли снял туфли и стянул чулки. Он осторожно опустил ноги в воду и почти задохнулся от холода.
– Проклятие! – воскликнул он.
Эмили смеялась, глядя на него, и звуки эти казались странными и неловкими.
Он снова поднял ноги, поставив их на край камня и обхватив руками колени. Эмили повторила его позу, прислонившись щекой к коленям. Она пристально смотрела на него.
– Ты что так смотришь, олененок? Вода очень холодная.
Она мечтательно улыбнулась. Милый ребенок. Сколько ей лет? Четырнадцать? – сказала Анна. Четырнадцать и его двадцать два. Восемь лет. Та же разница, что между ним и Люком. Неужели Люку он казался таким же ребенком? Но его брат всегда был терпелив с ним и никогда не давал ему понять, что у него есть занятия поинтереснее, нежели возиться с докучливым младшим братцем. Эшли посмотрел на девочку.
– Ты понимаешь меня, но не можешь ничего сказать. Это больно?
Ее глаза – чудесные выразительные глаза – стали грустными. Могла ли она как-то выражать свои чувства? Несколько взмахов руками? Неужели никто не позаботился о том, чтобы придумать для нее язык, на котором она могла бы разговаривать? Но даже тогда можно ли было бы понять ее глубочайшие переживания.
Эшли улыбнулся девочке.
– Ответь мне, – мягко попросил он.
Она кивнула, продолжая прижиматься щекой к коленям. Эшли протянул руку и нежно откинул локон, упавший ей на лицо. Эмили снова улыбнулась. Она протянула к нему руку, похлопав четырьмя сжатыми пальцами по большому пальцу, а затем указала ему на себя. Когда он ничего не ответил, девочка повторила этот жест.
– Ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой? – догадался Эшли.
Она кивнула.
И он начал говорить, рассказывая о своем детстве, о том, как однажды вернулся на праздники из школы, чтобы обнаружить, что Люка нет, о том, как глупо, по-мальчишески вел себя в Лондоне, – хотя и не упомянул о женщине, бывшей причиной такого поведения, – о том, как он скучает здесь. Рассказал, что чувствует себя так, будто его предали, и в то же время виноватым.
Было большим облегчением рассказать все кому-то, даже человеку, который вряд ли понял большую часть его рассказа. Было так приятно чувствовать чью-то симпатию. Казалось, это избавляет его от одиночества.
– Я жалкое, несчастное создание, маленький олененок, – сказал он наконец, усмехнувшись.
Она медленно покачала головой.
– А ты хороший слушатель. – Он осознавал всю иронию своих слов, и все-таки это была правда.
Девочка улыбнулась в ответ на его слова.
Эшли не сказал больше ни слова. Он просто слушал успокаивающий шум бегущей воды и вглядывался в ее темную бурлящую глубину. И когда маленькая ручка скользнула в его руку, он сжал ее, принимая и отдавая тепло. Она была ребенком, нуждающимся в любви, а он был взрослым, нуждающимся в компании.
– Эшли! Что здесь, черт побери, происходит? – Холодный надменный голос резанул, как острый нож. Эшли резко обернулся и увидел брата, стоящего у деревьев в нескольких футах от них. Люк подошел ближе.
– Тебе не пришло в голову, что Анна с ума сходит от беспокойства? – жестко спросил он. – Это ты привел ее сюда? Она – ребенок и должна быть со своей няней.
Эмили почувствовала что-то неладное и обернулась. Она вскочила на ноги и запрыгала вниз по камням, как какое-нибудь дикое и грациозное животное, протягивая Люку руки. Он взял их и улыбнулся ей. Эшли вдруг осознал, что первый раз за десять лет он видит улыбку брата.
– Анна беспокоится о тебе, моя дорогая, – сказал Люк девочке.
Значит, он тоже знал, что ребенок читает по губам.
– Пойдем домой к чаю? – продолжал Люк.
Она взяла его под руку и протянула другую руку Эшли. Тот покачал головой.
– Тебе лучше пойти с нами, – твердо сказал Люк. Эшли натянул чулки и туфли и медленно поднялся на ноги.
Эмили, улыбаясь, все еще протягивала ему руку. Эшли взял ее под руку. Интересно, как много она поняла из того, что он рассказал ей?
Это была долгая дорога домой. Он должен был идти рядом с братом, и только глухонемая девочка разделяла их.
– Черт побери, Люк, – выпалил он после нескольких минут молчания, – ты не смеешь так думать обо мне! Я мот, и игрок, и пьяница, и бабник? Пусть так. Но я не соблазнитель детей!
Он гневно взглянул на брата поверх головы Эмили. Люк был так же спокоен, хладнокровен и безупречен, как всегда. Его волосы были напудрены, и к чаю он надел зеленый шелковый камзол поверх бледно-зеленого жилета.
Он избегал Люка. За два месяца они едва обменялись парой слов. Но хуже всего для Эшли было осознавать, что он не прав. Он беспечно жил в Лондоне, тратя больше, чем ему полагалось, хотя его обеспечение было вполне приличным. А Люк еще и увеличил его. Эшли был в школе, когда умер отец, и в университете, когда умер Джордж. Но он знал, что они обошлись бы с ним так же, как Люк. Если не хуже. Теперь он знал, что Люк был изгнан из дома после дуэли и лишен даже необходимого содержания.
Однако Эшли понял – не так-то просто признаться в том, что ты не прав. Это чувствительно ударило бы по его гордости. Да, он не испытывал больших симпатий к Люку, ведь это Люк сделал так, что он чувствует себя виноватым.
У Эшли все еще не проходило ощущение, что его предали, когда он видел, как изменился брат. Он помнил всегда улыбающегося, мягкого, терпеливого старшего брата, который был для него кумиром. С Джорджем их разделяла разница в возрасте и положении, и они не могли сблизиться, пока Эшли был ребенком, и потом, когда он вырос. А Люк всегда был рядом, готовый поиграть, помочь с урокамн, выслушать и утешить, если младшего брата за что-то наказывали. Теперь Эшли понимал, что любовь и уважение Люка он всегда ценил больше, чем любовь и уважение кого бы то ни было.
Он знал, что Люк изменился. Он всегда жадно вслушивался во все разговоры, из которых пытался хоть что-нибудь узнать о нем. Из тех сведений, которые доходили до него – обычно от дядюшки Тео, – перед ним вставал образ блестящего, модного и бесстрашного мужчины. Когда он узнал о том, что Люк возвращается, то подумал, что они станут приятелями и союзниками. Он представлял, как они вместе будут пить, играть и соблазнять женшин, а его друзья завидовать тому, что у него такой лихой старший братец.
Но Люк ничуть не походил на того человека, которого он помнил и которого ему рисовало воображение. О, он был модным до невозможности и, несомненно, очень привлекательным для женщин. Но замкнутым и холодным, что сперва отпугнуло Эшли, а затем вызвало неприязнь к брату. Казалось, Люк еще более привержен долгу и идее сохранить свое состояние, чем отец и Джордж. Ему были чужды любовь и сострадание. Вспомнить хотя бы, как он обошелся с бедной Дорис. Да и с ним самим. Эшли не мог признать правоту Люка, хотя и сознавал, что они с Дорис вели себя непозволительно.
Люк сказал ему, что он сможет снова уехать, если докажет, что ему можно доверять. И хотя Эшли знал, что не прав, упрямство не позволяло ему просить прощения. Да и каким образом он может доказать, что достоин доверия? Он не знал, чего хочет от жизни, и оставался дома, скучая и чувствуя себя несчастным.
Однажды днем он бесцельно бродил вдоль реки, петлявшей между деревьями, пока не пришел к водопаду – высокому крутому обрыву, с которого пенясь падала бурлящая вода. Вид и шум воды всегда успокаивали его, и Эшли решил не возвращаться к чаю, а провести время, сидя на камнях неподалеку от водопада. Ему не хотелось есть.
Но кто-то другой опередил его. Она стояла на влажном камне, нависавшем над водопадом. Она была босиком, а ее платье подоткнуто так, что открывало тонкие щиколотки. На ней не было ни кринолина, ни тяжелых нижних юбок. Спутавшиеся волосы мягкими волнами обрамляли ее лицо, спадая на спину. Ее совсем еще девчоночья фигурка была такой тоненькой, что она казалась выше своего роста. Придерживая платье, она пыталась дотянуться ногой до воды.
– Смотри не свались, – окликнул ее Эшли.
Сам водопад не представлял опасности, опасны были ушибы, которые можно было получить, ударившись о камни. Но он знал по собственному опыту, что вода была очень холодной и оказаться в ней не доставило бы никакого удовольствия.
Ответа не последовало, и он вдруг вспомнил, что девочка не может услышать его. Он подошел медленно, чтобы не испугать ее. Заметив его, она быстро подтянула ногу и улыбнулась. Это была солнечная улыбка, точь в точь как у Анны. Девочка спрыгнула с камня и, подняв голову, заглянула ему в лицо. Она едва доставала макушкой ему до подбородка.
– Ты тоже сбежала, маленький олененок? – спросил Эшли. Глупо было с его стороны что-либо говорить ей, но он понимал, что, молча улыбаясь, он будет выглядеть вообще идиотом.
Через несколько лет десятки мужчин станут добиваться этих глаз, глухая она или нет, подумал Эшли. Эти глаза пристально следили за его губами, и, когда он замолчал, она улыбнулась и кивнула ему. Неужели она поняла его?
– Почему ты одна? – продолжал он. – Где твоя няня?
Улыбка стала озорной, и девочка беспечно махнула рукой в направлении дома.
– Тебе нравится быть одной? – спросил Эшли.
Эмили повернулась, взглянула на водопад и на деревья, по берегам реки, потом положила обе руки на сердце, а затем распахнула их, как бы пытаясь обнять все вокруг, и снова взглянула на него.
– Ты любишь все это? – А кто бы не полюбил это прекрасное уединенное место? Но как это – не слышать шума воды? – И тебе нравится убегать и быть здесь одной?
Должно быть, невозможность слышать погружает человека в совершенно особенный внутренний мир. Этой девочке, наверное, одиноко. Но ее улыбка казалась по-настоящему счастливой.
– Я потревожил тебя? – снова заговорил он. – Я сейчас уйду, только будь осторожнее. – С этими словами Эшли указал на камень, на котором она только что стояла.
Но она вдруг схватила его за руку и замотала головой. Вот как, он все еще кому-то нужен, пусть даже это только ребенок?
– В чем дело, маленький олененок? – спросил Эшли. Вместо ответа она потянула его за собой. Она уселась на камень, нависающий над водой, и показала ему, чтобы он сел рядом с ней. Девочка спустила ноги, болтая ими в воде, и улыбнулась Эшли.
– Это вызов? – спросил он.
Она нагнулась и зачерпнула руками воду. Эшли ждал, что она плеснет ее в него, и приготовился, чтобы не вздрогнуть, но девочка закрыла глаза и коснулась воды сначала одной щекой, а потом – другой. На ее лице было выражение блаженства.
«Может быть, ощущения становятся сильнее, когда одно из них отсутствует?» – подумал он.
Искушение было сильнее него. Эшли снял туфли и стянул чулки. Он осторожно опустил ноги в воду и почти задохнулся от холода.
– Проклятие! – воскликнул он.
Эмили смеялась, глядя на него, и звуки эти казались странными и неловкими.
Он снова поднял ноги, поставив их на край камня и обхватив руками колени. Эмили повторила его позу, прислонившись щекой к коленям. Она пристально смотрела на него.
– Ты что так смотришь, олененок? Вода очень холодная.
Она мечтательно улыбнулась. Милый ребенок. Сколько ей лет? Четырнадцать? – сказала Анна. Четырнадцать и его двадцать два. Восемь лет. Та же разница, что между ним и Люком. Неужели Люку он казался таким же ребенком? Но его брат всегда был терпелив с ним и никогда не давал ему понять, что у него есть занятия поинтереснее, нежели возиться с докучливым младшим братцем. Эшли посмотрел на девочку.
– Ты понимаешь меня, но не можешь ничего сказать. Это больно?
Ее глаза – чудесные выразительные глаза – стали грустными. Могла ли она как-то выражать свои чувства? Несколько взмахов руками? Неужели никто не позаботился о том, чтобы придумать для нее язык, на котором она могла бы разговаривать? Но даже тогда можно ли было бы понять ее глубочайшие переживания.
Эшли улыбнулся девочке.
– Ответь мне, – мягко попросил он.
Она кивнула, продолжая прижиматься щекой к коленям. Эшли протянул руку и нежно откинул локон, упавший ей на лицо. Эмили снова улыбнулась. Она протянула к нему руку, похлопав четырьмя сжатыми пальцами по большому пальцу, а затем указала ему на себя. Когда он ничего не ответил, девочка повторила этот жест.
– Ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой? – догадался Эшли.
Она кивнула.
И он начал говорить, рассказывая о своем детстве, о том, как однажды вернулся на праздники из школы, чтобы обнаружить, что Люка нет, о том, как глупо, по-мальчишески вел себя в Лондоне, – хотя и не упомянул о женщине, бывшей причиной такого поведения, – о том, как он скучает здесь. Рассказал, что чувствует себя так, будто его предали, и в то же время виноватым.
Было большим облегчением рассказать все кому-то, даже человеку, который вряд ли понял большую часть его рассказа. Было так приятно чувствовать чью-то симпатию. Казалось, это избавляет его от одиночества.
– Я жалкое, несчастное создание, маленький олененок, – сказал он наконец, усмехнувшись.
Она медленно покачала головой.
– А ты хороший слушатель. – Он осознавал всю иронию своих слов, и все-таки это была правда.
Девочка улыбнулась в ответ на его слова.
Эшли не сказал больше ни слова. Он просто слушал успокаивающий шум бегущей воды и вглядывался в ее темную бурлящую глубину. И когда маленькая ручка скользнула в его руку, он сжал ее, принимая и отдавая тепло. Она была ребенком, нуждающимся в любви, а он был взрослым, нуждающимся в компании.
– Эшли! Что здесь, черт побери, происходит? – Холодный надменный голос резанул, как острый нож. Эшли резко обернулся и увидел брата, стоящего у деревьев в нескольких футах от них. Люк подошел ближе.
– Тебе не пришло в голову, что Анна с ума сходит от беспокойства? – жестко спросил он. – Это ты привел ее сюда? Она – ребенок и должна быть со своей няней.
Эмили почувствовала что-то неладное и обернулась. Она вскочила на ноги и запрыгала вниз по камням, как какое-нибудь дикое и грациозное животное, протягивая Люку руки. Он взял их и улыбнулся ей. Эшли вдруг осознал, что первый раз за десять лет он видит улыбку брата.
– Анна беспокоится о тебе, моя дорогая, – сказал Люк девочке.
Значит, он тоже знал, что ребенок читает по губам.
– Пойдем домой к чаю? – продолжал Люк.
Она взяла его под руку и протянула другую руку Эшли. Тот покачал головой.
– Тебе лучше пойти с нами, – твердо сказал Люк. Эшли натянул чулки и туфли и медленно поднялся на ноги.
Эмили, улыбаясь, все еще протягивала ему руку. Эшли взял ее под руку. Интересно, как много она поняла из того, что он рассказал ей?
Это была долгая дорога домой. Он должен был идти рядом с братом, и только глухонемая девочка разделяла их.
– Черт побери, Люк, – выпалил он после нескольких минут молчания, – ты не смеешь так думать обо мне! Я мот, и игрок, и пьяница, и бабник? Пусть так. Но я не соблазнитель детей!
Он гневно взглянул на брата поверх головы Эмили. Люк был так же спокоен, хладнокровен и безупречен, как всегда. Его волосы были напудрены, и к чаю он надел зеленый шелковый камзол поверх бледно-зеленого жилета.