Страница:
– Для нашей матери, клянусь жизнью! – рассмеялся Эшли. – Хорошая шутка, Люк! Нет, это для одной леди, которой нравятся игрушки. Для леди, которой я люблю дарить игрушки.
– Леди? – Люк поднял брови. – Той самой, для которой ты снял дом и нанял слуг? Той, которую ты одеваешь в лучшие шелка?
– Она стоит того, Люк, – ответил ему брат. – Говорят, что у тебя были лучшие женщины Парижа. И ты женился на одной из самых хорошеньких женщин Лондона. Видишь, я всего лишь поддерживаю традицию! К тому же у меня еще никогда не было такой женщины.
– Должен добавить, что она и стоит недешево, мой дорогой.
– Проклятие! Ты такой же, как папа и Джордж! Мне двадцать два. Неужели я должен жить, как монах? И не зови ты меня «мой дорогой»! Это звучит, как будто ты готов...
– Полагаю, в Лондоне – как и в Париже – есть роскошные публичные дома, – сказал Люк, вежливо подождав, чтобы Эшли мог закончить свою фразу, если пожелает. – Там любой мужчина может найти удовлетворение со здоровой и искусной женщиной. И ей не придет в голову требовать шелков и драгоценностей даже у самых наивных.
– Черт побери! Но я не хочу проститутку, Люк. Я хочу любовницу. Госпожу. Я брат и наследник герцога Гарндонского, в конце концов. Я ведь должен поддерживать твою репутацию!
– Ах, дорогой мой, ты еще так молод, – ответил Люк. – О, извини. Я забыл, что нахожусь в Англии, где мужчины живут под страхом показаться изящным на словах или на деле. Ты не должен поддерживать ничью репутацию. Каждый живет сам по себе. Особенно если свободен от каких-либо обязательств. Ты скучаешь? Есть ли у тебя еще какие-нибудь планы в жизни, кроме как поддерживать мою репутацию? Между прочим, ты ошибаешься. Я никогда не содержал любовницу и почти не прикасаюсь к спиртному с тех пор, как мне исполнился двадцать один год.
– Да, тебе и не нужно было содержать любовниц, – горько сказал Эшли. – Все говорят, что жены самых знатных людей сами прыгают в твою постель, стоит тебе только мигнуть. Говорят, маркиза де Этьен приехала в Лондон, чтобы...
– Осторожнее, – спокойно сказал Люк. – Когда дама вращается в высших кругах общества, она вольна ехать куда ей вздумается. Так что насчет твоих планов?
– Только не армия, – твердо сказал Эшли. – Это была папина идея. Джорджу – титул, тебе – сан священника, а мне – армия. Я не трус, Люк, но не желаю быть пушечным мясом для министров, которым взбредет в голову повоевать. И не церковь. Мама с Джорджем прочили меня туда, когда ты не оправдал их надежды. Я хожу в церковь и подаю милостыню, и, насколько я помню, я ничего не украл и никого не убил. Но я не хочу быть священником, даже имея перспективу стать епископом. Не пытайся навязывать мне это, Люк.
– Ты энергичный человек, Эшли. Ты не выносишь ограничений и требуешь независимости. Но понравится ли тебе всю жизнь приходить с протянутой рукой ко мне или к управляющему!
– Нет, клянусь жизнью, – сказал, вставая, Эшлн. – В конце концов, все пытались говорить мне высокие и мудрые слова о моей жизни. Но ты хуже всех. Ты сидишь здесь развалясь, буравишь меня ледяными глазами и называешь «мой дорогой», будто я женщина. Иногда мне кажется, что ты, Люк, десять лет назад убил моего брата и занял его место. Иногда ты даже не похож на него. Мой брат, Люк, был сердечным и великодушным человеком.
– Можешь оставить счет на столе, – сказал Люк, тоже вставая. – Я оплачу его. Но будь осторожен, Эшли. Это последний счет такого рода, который я оплачиваю. Если для того, чтобы удовлетворить твой любовный голод, тебе надо обеспечивать дорогую любовницу, делай это в пределах своего содержания. Это будет нелегко, несмотря на то, что со следующего месяца я собираюсь увеличить его. Лучше всего для тебя было бы расстаться с ней и послушаться моих советов. А впрочем, я должен оговориться. Конечно, у тебя могут быть определенные желания, связанные с женщинами. Можешь приносить мне такие счета.
– Проклятие, но это невыносимое оскорбление, – взорвался Эшли. Он явно не слышал, как дверь в библиотеку отворилась. – Холодные глаза и ледяное сердце. Жаль, что ты не остался во Франции, Люк. Нет, даже больше. Я хотел бы, чтобы ты убрался ко всем чертям, вместо того, чтобы приезжать сюда.
– Доброе утро, дорогая, – сказал Люк своей жене, которая стояла в дверях, смущенная и напуганная.
Эшли повернулся и шагнул к Анне.
– Мадам, – сказал он, кланяясь и целуя ей руку, – мне жаль вас от всей души. Ваш покорный слуга. – И, еще раз поклонившись ей, он вышел из комнаты.
– Заходите, дорогая, – сказал Люк Анне.
Анна нерешительно оглянулась на дверь, но послушалась его,
– Извините меня, – сказала она, – Я не знала, что вы не один. Мне следовало попросить дворецкого доложить обо мне и, узнав, что вы заняты, уйти обратно к себе.
Люк подошел, закрыл за ней дверь и положил ей руки на плечи. Он поцеловал ее в щеку и сказал:
– Это ваш дом, мадам. Вы можете находиться где угодно, не спрашивая ни у кого разрешения, включая и меня. Вы хорошо спали?
– Я спала слишком долго, – ответила Анна, – почти все утро.
– Если бы вы не встали поздно, то вам бы не пришлось поспать вообще. – Ему нравилось наблюдать, как Анна краснеет. Все другие женщины, с которыми он вступал в интимные отношения, были слишком искушенными в жизни, чтобы : краснеть. – Спасибо за чудную ночь, дорогая.
– Лорд Эшли был чем-то расстроен? – спросила она.
– Семейные дела. Я просил его отчитаться о тех счетах, которые он сам не может оплатить. Он обвинил меня в бессердечии – это семейная традиция.
– Вы не оплатите его счета? Позволите ему полностью разориться и, возможно, даже попасть в долговую тюрьму? Вы ведь очень богаты, не так ли?
Люк вспомнил, что ее отец имел большие долги и, кажется, был азартным игроком. Наверное, этот вопрос волновал ее больше, чем могло казаться.
– Счета оплачены или будут оплачены, – сказал он. – Я распоряжусь об этом. Я – глава семьи, мадам, и только-только взял дела в свои руки. И моя первейшая обязанность – указать членам моей семьи границы их возможностей.
– Да, – ответила Анна. – Но, кроме правил, семьей управляет еще и любовь, – Она посмотрела на свои руки и добавила почти шепотом:
– Но вы не верите в любовь. – И снова посмотрела ему в глаза. – Что случилось с вашей семьей? Почему вы не живете вместе с ними в вашем собственном доме? Почему вы так долго с ними не виделись и даже не предпринимали попыток увидеться? Простите, ваша светлость, но не говорите, что это не мое дело. Это не так. Ведь ваша семья стала и моей семьей. К тому же вы говорили, что мы должны быть откровенны друг с другом.
Внезапно нахмурившись и покраснев, она снова опустила глаза.
– Я был диким юношей, – сказал он.
Он начал с не правды. Его можно было назвать кем угодно, но только не диким. «Спокойный», «милый» – так говорили о нем тогда. И он был очень наивным. Невероятно наивным. И он был влюблен.
– Я дрался на дуэли со своим старшим братом. Из-за какой-то обиды – сейчас уже не помню, – продолжал Люк.
«Из-за Генриетты, которую Джордж изнасиловал, а после этого вынужден был сделать предложение, потому что она забеременела».
– Я был в дюйме от того, чтобы убить его. Буквально. Я слышал, у него несколько недель была жестокая лихорадка. Я не видел этого. Я уехал. Точнее, меня изгнали. Моего брата сочли правым, ведь он оказался на пороге смерти. Джордж даже не стрелял в меня – он выстрелил в воздух. Я достаточно откровенен с вами, дорогая?
Она с изумлением смотрела ему в глаза.
– И он действительно был прав? – спросила она. Люк увидел, как Анна побледнела. Она была потрясена.
– Как я уже сказал, я не помню причины нашей ссоры. Конечно, тогда я верил, что прав я. Но он вел себя более благородно, нежели я.
Конечно, ведь Джордж выстрелил в воздух, а Люк был в то время таким плохим стрелком, что пуля ушла на шесть футов левее левее старой ивы, в которую он целился.
– Видите, дорогая, то, что сказал мой брат несколько минут назад, – чистая правда. – В его голосе была горечь. – Я человек без сердца. Но в этом нет ничего страшного, ведь еще вчера мы договорились с вами жить ради долга и удовольствия, не так ли?
– Ваша мать и Дорис собираются нанести несколько визитов сегодня днем, – помолчав, сказала Анна. – Они хотели,чтобы я сопровождала их. Могу я пойти, ваша светлость? Или у вас другие планы?
«Только уложить в постель».
– Вам стоит пойти. Вы должны ближе познакомиться с моей матерью и сестрой, Анна. Как вы только что упомянули, они теперь и ваша семья.
– Благодарю вас, – Какое-то время она смотрела на него в нерешительности, а затем повернулась, чтобы уйти.
Но Люк протянул ей руку и задержал ее. Ему вдруг захотелось оправдаться перед ней. Рассказать всю правду. Рассказать о Генриетте. Но он уже давно запретил себе подобное – ведь это неизбежно вело к сближению. Его не волнует, что о нем думают и говорят люди. Пусть думают что хотят, даже если это не правда. Только слабый мужчина будет заботиться о своей репутации.
– Я надеюсь, вы приятно проведете время, – сказал он. – Я увижу вас за обедом. Часы нашей разлуки будут казаться мне бесконечными.
Ничего не значащая галантность. И все же это было правдой, признался себе Люк, когда она ушла. Он хотел ее. Даже, после двух почти бессоных ночей любви он хотел ее.
На какое-то мгновение ему показалось, что он нуждается в ней, что это больше, чем просто физическое влечение. Но только на мгновение. Люк прекрасно знал, к чему могут привести такие мысли.
– Расскажи мне, – попросила леди Дорис Кендрик, беря Анну под руку и склоняя к ней голову.
Они пили чай у леди Райвер. Это был их третий визит сегодня. Дорис и Анна сидели рядом на маленьком диванчике.
– Быть замужем – чудесно, да? Спорю, что так и есть. И Люк такой красавец! Мне нравится наблюдать, как на него смотрят все женщины на балах. Выйти замуж за такого человека, как Люк, должно быть просто прекрасно. Женщины, когда думают, что их никто не слышит, всегда шепчутся о том, какой ценой приходится платить по ночам за респектабельность и положена в обществе, но я не верю, что это так ужасно. Осмелюсь сказать, я бы даже хотела попробовать. Расскажи. Это волнующе.
Анна испуганно постаралась заглушить воспоминания сильных, длинных мужских пальцах, ласкающих ее там, где подумать было стыдно, и о чувствах, которые они пробуждали в ней.
– Это... Это приятно, – ответила она наконец.
– Ох, мамочки, приятно! – Дорис хихикнула и оглянулась, чтобы посмотреть, не слушает ли их матушка. – Какая ты утонченная, Анна. Ты влюблена в него? Говорят, половина женщин Парижа бегала за Люком, когда он был просто лордом Лукасом Кендриком, а когда он стал герцогом – все три четверти. Ну признайся, ты любишь его?
Да. Да, Анна боялась, что этот мужчина, в котором она так сомневалась, вскружил ей голову. Но было поздно сомневаться. Он был ее мужем. И возможно, он был прав в том, что то удовольствие, которое он доставлял ей в постели, стоило всего. Возможно, это было лучше, чем любовь. Ведь любовь к семье сплела вокруг нее эту ужасную паутину. Может, к лучшему, что он не любит собственную семью, включая и ее. Интересно, сможет ли он полюбить их детей?
– Я привязана к его светлости, Дорис, – ответила она.
– "Привязана", – рассмеялась Дорис. – «Его светлость». О-ла-ла, надеюсь, я буду испытывать к своему мужу нечто большее, чем привязанность. И буду звать его по имени или еще какими-нибудь ласковыми словами. Но, может быть, ты так и делаешь, когда вы... в вашей комнате... – Она снова хихикнула.
Дорис на год старше Агнес, но кажется сущим ребенком, думала Анна. Наверное, Агнес повзрослела быстрее потому, что им пришлось пережить несколько тяжелых лет, хотя Анна делала все возможное, чтобы избавить младших сестер и даже Виктора от волнений. Она продала душу дьяволу, чтобы защитить их.
«Я отдал тебя герцогу только взаймы». Анна невольно содрогнулась. Нет. Она запретила себе думать об этом. Она сожгла его записку.
– И ты уже встретила такого человека? – спросила она. – У тебя, наверное, много поклонников, Дорис, ведь ты такая красивая. – Анна тепло улыбнулась.
– И сестра герцога, – добавила Дорне со вздохом. – И владелица большого приданого. Да, Анна, я встретила мужчину своей мечты н собираюсь выйти за него замуж, чтобы жить счастливо до самой смерти.
– Расскажи мне о нем.
Анна чувствовала, что Дорис начала этот разговор именно для этого. Возможно, она была единственной молодой женщиной, с которой девочка могла посекретничать. Хотя у нее ведь была еще одна невестка, дома, в Баденском аббатстве.
– Маме он не нравится, – ответила Дорис. – Она просто запретила нам встречаться. И все потому, что он беден, Анна. Ты можешь себе представить более нелепую причину? Несколько месяцев назад его наняли, чтобы он написал мой портрет. Матушка сочла его подходящим для этого, хотя он еще не очень знаменит. Но он станет знаменитым. О, однажды он станет самым известным, самым престижным портретистом во всей Европе! Мы влюбились друг в друга, Анна. Мы собираемся пожениться. Я так сильно его люблю, что ни за что не расстанусь с ним.
Анна привыкла выслушивать сердечные тайны, поверенные ей сестрами, но она никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Она вдруг почувствовала большое облегчение и благодарность Шарлотте за то, что ее брак был вполне удачным, хоть и не блестящим. А Агнес еще не выбрала никого из окружающих ее поклонников.
– Я полагаю, мама думает о твоем счастье и твоем будущем, – сказала она Дорис.
– Ах, нет же! – воскликнула Дорис. – Она думает о чести семьи! О том, что дочери герцога Гарндонского неприлично выходить замуж за нищего художника.
– Бедность – неприятная вещь, особенно для того, кто не привык к ней. В ней нет никакой романтики.
– Подумаешь! У нас будет мое приданое, пока Дэниел не разбогатеет. И я не боюсь бедности. Люк позволит мне выйти за Денни!
Анна вспомнила сцену, которую ей пришлось наблюдать сегодня утром в библиотеке, и то унижение и расстройство, которое было написано на лице Эшли. Люк обошелся с ним так из-за каких-то глупых долгов. Хотя, может быть, Люк был прав. Долги – это очень серьезно. Анна знала, насколько серьезно.
– Ты уже говорила с братом? – спросила она.
– У меня еще не было случая. – Дорис хихикнула. – С тех пор как он вернулся в Англию, он занят только тобой. Но это к лучшему. Теперь он поймет, что чувствуем мы с Дэниелем. Я поговорю с ним, и он скажет маме, что я выйду замуж еще до конца года. Мы не можем ждать дольше. Ах, Анна, мы будем самой счастливой парой в мнре!
Анна чувствовала, что далеко не уверена в этом. Дорис снова наклонилась к ней поближе.
– Люк согласится, – шепнула она. – Я всегда любила его больше всех на свете. Я думала, мое сердце разобьется, когда он уехал. Но ты поговоришь с ним, Анна? Объясни ему, что я целиком уверена в Дэниеле. Что я не могу быть счастлива ни с кем другим. Состояние и положение в обществе ничего для меня не значат. Ты поговоришь с ним? Поможешь мне?
– Дорис. Его светлость вправе решать, а твоя мама советовать. – Анна взяла ее за руку. – Ведь я, в сущности, чужая, хотя и жена Люка. Не забывай, мы женаты всего два дня.
– Но это же и к лучшему! Он еще так влюблен в тебя, что сделает все, о чем ты попросишь. Пусть даже ты будешь просить за меня. Пожалуйста, поговори с ним!
– Я сделаю все, что смогу– Анна почувствовала себя несчастной. – Но я не буду вмешиваться в ваши отношения.
Дорис совсем не казалась разочарованной. Она удовлетворенно улыбалась. Но времени для разговора больше не было. Герцогиня встала и подала им знак, что пора уходить.
Люк разобьет ее сердце, думала Анна. Он открыто заявил ей, что не верит в любовь, и она могла сама в этом убедиться. Он не позволит сестре вступить в неравный брак. Анна чувствовала, что в глубине душн она горячо поддержала бы Люка в этом. Но ее пугало то, как он обращался с членами своей семьи.
В нем не было любви. И меньше всего – к семье, которая изгнала его десять лет назад по вполне понятным причинам.
Глава 11
– Леди? – Люк поднял брови. – Той самой, для которой ты снял дом и нанял слуг? Той, которую ты одеваешь в лучшие шелка?
– Она стоит того, Люк, – ответил ему брат. – Говорят, что у тебя были лучшие женщины Парижа. И ты женился на одной из самых хорошеньких женщин Лондона. Видишь, я всего лишь поддерживаю традицию! К тому же у меня еще никогда не было такой женщины.
– Должен добавить, что она и стоит недешево, мой дорогой.
– Проклятие! Ты такой же, как папа и Джордж! Мне двадцать два. Неужели я должен жить, как монах? И не зови ты меня «мой дорогой»! Это звучит, как будто ты готов...
– Полагаю, в Лондоне – как и в Париже – есть роскошные публичные дома, – сказал Люк, вежливо подождав, чтобы Эшли мог закончить свою фразу, если пожелает. – Там любой мужчина может найти удовлетворение со здоровой и искусной женщиной. И ей не придет в голову требовать шелков и драгоценностей даже у самых наивных.
– Черт побери! Но я не хочу проститутку, Люк. Я хочу любовницу. Госпожу. Я брат и наследник герцога Гарндонского, в конце концов. Я ведь должен поддерживать твою репутацию!
– Ах, дорогой мой, ты еще так молод, – ответил Люк. – О, извини. Я забыл, что нахожусь в Англии, где мужчины живут под страхом показаться изящным на словах или на деле. Ты не должен поддерживать ничью репутацию. Каждый живет сам по себе. Особенно если свободен от каких-либо обязательств. Ты скучаешь? Есть ли у тебя еще какие-нибудь планы в жизни, кроме как поддерживать мою репутацию? Между прочим, ты ошибаешься. Я никогда не содержал любовницу и почти не прикасаюсь к спиртному с тех пор, как мне исполнился двадцать один год.
– Да, тебе и не нужно было содержать любовниц, – горько сказал Эшли. – Все говорят, что жены самых знатных людей сами прыгают в твою постель, стоит тебе только мигнуть. Говорят, маркиза де Этьен приехала в Лондон, чтобы...
– Осторожнее, – спокойно сказал Люк. – Когда дама вращается в высших кругах общества, она вольна ехать куда ей вздумается. Так что насчет твоих планов?
– Только не армия, – твердо сказал Эшли. – Это была папина идея. Джорджу – титул, тебе – сан священника, а мне – армия. Я не трус, Люк, но не желаю быть пушечным мясом для министров, которым взбредет в голову повоевать. И не церковь. Мама с Джорджем прочили меня туда, когда ты не оправдал их надежды. Я хожу в церковь и подаю милостыню, и, насколько я помню, я ничего не украл и никого не убил. Но я не хочу быть священником, даже имея перспективу стать епископом. Не пытайся навязывать мне это, Люк.
– Ты энергичный человек, Эшли. Ты не выносишь ограничений и требуешь независимости. Но понравится ли тебе всю жизнь приходить с протянутой рукой ко мне или к управляющему!
– Нет, клянусь жизнью, – сказал, вставая, Эшлн. – В конце концов, все пытались говорить мне высокие и мудрые слова о моей жизни. Но ты хуже всех. Ты сидишь здесь развалясь, буравишь меня ледяными глазами и называешь «мой дорогой», будто я женщина. Иногда мне кажется, что ты, Люк, десять лет назад убил моего брата и занял его место. Иногда ты даже не похож на него. Мой брат, Люк, был сердечным и великодушным человеком.
– Можешь оставить счет на столе, – сказал Люк, тоже вставая. – Я оплачу его. Но будь осторожен, Эшли. Это последний счет такого рода, который я оплачиваю. Если для того, чтобы удовлетворить твой любовный голод, тебе надо обеспечивать дорогую любовницу, делай это в пределах своего содержания. Это будет нелегко, несмотря на то, что со следующего месяца я собираюсь увеличить его. Лучше всего для тебя было бы расстаться с ней и послушаться моих советов. А впрочем, я должен оговориться. Конечно, у тебя могут быть определенные желания, связанные с женщинами. Можешь приносить мне такие счета.
– Проклятие, но это невыносимое оскорбление, – взорвался Эшли. Он явно не слышал, как дверь в библиотеку отворилась. – Холодные глаза и ледяное сердце. Жаль, что ты не остался во Франции, Люк. Нет, даже больше. Я хотел бы, чтобы ты убрался ко всем чертям, вместо того, чтобы приезжать сюда.
– Доброе утро, дорогая, – сказал Люк своей жене, которая стояла в дверях, смущенная и напуганная.
Эшли повернулся и шагнул к Анне.
– Мадам, – сказал он, кланяясь и целуя ей руку, – мне жаль вас от всей души. Ваш покорный слуга. – И, еще раз поклонившись ей, он вышел из комнаты.
– Заходите, дорогая, – сказал Люк Анне.
Анна нерешительно оглянулась на дверь, но послушалась его,
– Извините меня, – сказала она, – Я не знала, что вы не один. Мне следовало попросить дворецкого доложить обо мне и, узнав, что вы заняты, уйти обратно к себе.
Люк подошел, закрыл за ней дверь и положил ей руки на плечи. Он поцеловал ее в щеку и сказал:
– Это ваш дом, мадам. Вы можете находиться где угодно, не спрашивая ни у кого разрешения, включая и меня. Вы хорошо спали?
– Я спала слишком долго, – ответила Анна, – почти все утро.
– Если бы вы не встали поздно, то вам бы не пришлось поспать вообще. – Ему нравилось наблюдать, как Анна краснеет. Все другие женщины, с которыми он вступал в интимные отношения, были слишком искушенными в жизни, чтобы : краснеть. – Спасибо за чудную ночь, дорогая.
– Лорд Эшли был чем-то расстроен? – спросила она.
– Семейные дела. Я просил его отчитаться о тех счетах, которые он сам не может оплатить. Он обвинил меня в бессердечии – это семейная традиция.
– Вы не оплатите его счета? Позволите ему полностью разориться и, возможно, даже попасть в долговую тюрьму? Вы ведь очень богаты, не так ли?
Люк вспомнил, что ее отец имел большие долги и, кажется, был азартным игроком. Наверное, этот вопрос волновал ее больше, чем могло казаться.
– Счета оплачены или будут оплачены, – сказал он. – Я распоряжусь об этом. Я – глава семьи, мадам, и только-только взял дела в свои руки. И моя первейшая обязанность – указать членам моей семьи границы их возможностей.
– Да, – ответила Анна. – Но, кроме правил, семьей управляет еще и любовь, – Она посмотрела на свои руки и добавила почти шепотом:
– Но вы не верите в любовь. – И снова посмотрела ему в глаза. – Что случилось с вашей семьей? Почему вы не живете вместе с ними в вашем собственном доме? Почему вы так долго с ними не виделись и даже не предпринимали попыток увидеться? Простите, ваша светлость, но не говорите, что это не мое дело. Это не так. Ведь ваша семья стала и моей семьей. К тому же вы говорили, что мы должны быть откровенны друг с другом.
Внезапно нахмурившись и покраснев, она снова опустила глаза.
– Я был диким юношей, – сказал он.
Он начал с не правды. Его можно было назвать кем угодно, но только не диким. «Спокойный», «милый» – так говорили о нем тогда. И он был очень наивным. Невероятно наивным. И он был влюблен.
– Я дрался на дуэли со своим старшим братом. Из-за какой-то обиды – сейчас уже не помню, – продолжал Люк.
«Из-за Генриетты, которую Джордж изнасиловал, а после этого вынужден был сделать предложение, потому что она забеременела».
– Я был в дюйме от того, чтобы убить его. Буквально. Я слышал, у него несколько недель была жестокая лихорадка. Я не видел этого. Я уехал. Точнее, меня изгнали. Моего брата сочли правым, ведь он оказался на пороге смерти. Джордж даже не стрелял в меня – он выстрелил в воздух. Я достаточно откровенен с вами, дорогая?
Она с изумлением смотрела ему в глаза.
– И он действительно был прав? – спросила она. Люк увидел, как Анна побледнела. Она была потрясена.
– Как я уже сказал, я не помню причины нашей ссоры. Конечно, тогда я верил, что прав я. Но он вел себя более благородно, нежели я.
Конечно, ведь Джордж выстрелил в воздух, а Люк был в то время таким плохим стрелком, что пуля ушла на шесть футов левее левее старой ивы, в которую он целился.
– Видите, дорогая, то, что сказал мой брат несколько минут назад, – чистая правда. – В его голосе была горечь. – Я человек без сердца. Но в этом нет ничего страшного, ведь еще вчера мы договорились с вами жить ради долга и удовольствия, не так ли?
– Ваша мать и Дорис собираются нанести несколько визитов сегодня днем, – помолчав, сказала Анна. – Они хотели,чтобы я сопровождала их. Могу я пойти, ваша светлость? Или у вас другие планы?
«Только уложить в постель».
– Вам стоит пойти. Вы должны ближе познакомиться с моей матерью и сестрой, Анна. Как вы только что упомянули, они теперь и ваша семья.
– Благодарю вас, – Какое-то время она смотрела на него в нерешительности, а затем повернулась, чтобы уйти.
Но Люк протянул ей руку и задержал ее. Ему вдруг захотелось оправдаться перед ней. Рассказать всю правду. Рассказать о Генриетте. Но он уже давно запретил себе подобное – ведь это неизбежно вело к сближению. Его не волнует, что о нем думают и говорят люди. Пусть думают что хотят, даже если это не правда. Только слабый мужчина будет заботиться о своей репутации.
– Я надеюсь, вы приятно проведете время, – сказал он. – Я увижу вас за обедом. Часы нашей разлуки будут казаться мне бесконечными.
Ничего не значащая галантность. И все же это было правдой, признался себе Люк, когда она ушла. Он хотел ее. Даже, после двух почти бессоных ночей любви он хотел ее.
На какое-то мгновение ему показалось, что он нуждается в ней, что это больше, чем просто физическое влечение. Но только на мгновение. Люк прекрасно знал, к чему могут привести такие мысли.
– Расскажи мне, – попросила леди Дорис Кендрик, беря Анну под руку и склоняя к ней голову.
Они пили чай у леди Райвер. Это был их третий визит сегодня. Дорис и Анна сидели рядом на маленьком диванчике.
– Быть замужем – чудесно, да? Спорю, что так и есть. И Люк такой красавец! Мне нравится наблюдать, как на него смотрят все женщины на балах. Выйти замуж за такого человека, как Люк, должно быть просто прекрасно. Женщины, когда думают, что их никто не слышит, всегда шепчутся о том, какой ценой приходится платить по ночам за респектабельность и положена в обществе, но я не верю, что это так ужасно. Осмелюсь сказать, я бы даже хотела попробовать. Расскажи. Это волнующе.
Анна испуганно постаралась заглушить воспоминания сильных, длинных мужских пальцах, ласкающих ее там, где подумать было стыдно, и о чувствах, которые они пробуждали в ней.
– Это... Это приятно, – ответила она наконец.
– Ох, мамочки, приятно! – Дорис хихикнула и оглянулась, чтобы посмотреть, не слушает ли их матушка. – Какая ты утонченная, Анна. Ты влюблена в него? Говорят, половина женщин Парижа бегала за Люком, когда он был просто лордом Лукасом Кендриком, а когда он стал герцогом – все три четверти. Ну признайся, ты любишь его?
Да. Да, Анна боялась, что этот мужчина, в котором она так сомневалась, вскружил ей голову. Но было поздно сомневаться. Он был ее мужем. И возможно, он был прав в том, что то удовольствие, которое он доставлял ей в постели, стоило всего. Возможно, это было лучше, чем любовь. Ведь любовь к семье сплела вокруг нее эту ужасную паутину. Может, к лучшему, что он не любит собственную семью, включая и ее. Интересно, сможет ли он полюбить их детей?
– Я привязана к его светлости, Дорис, – ответила она.
– "Привязана", – рассмеялась Дорис. – «Его светлость». О-ла-ла, надеюсь, я буду испытывать к своему мужу нечто большее, чем привязанность. И буду звать его по имени или еще какими-нибудь ласковыми словами. Но, может быть, ты так и делаешь, когда вы... в вашей комнате... – Она снова хихикнула.
Дорис на год старше Агнес, но кажется сущим ребенком, думала Анна. Наверное, Агнес повзрослела быстрее потому, что им пришлось пережить несколько тяжелых лет, хотя Анна делала все возможное, чтобы избавить младших сестер и даже Виктора от волнений. Она продала душу дьяволу, чтобы защитить их.
«Я отдал тебя герцогу только взаймы». Анна невольно содрогнулась. Нет. Она запретила себе думать об этом. Она сожгла его записку.
– И ты уже встретила такого человека? – спросила она. – У тебя, наверное, много поклонников, Дорис, ведь ты такая красивая. – Анна тепло улыбнулась.
– И сестра герцога, – добавила Дорне со вздохом. – И владелица большого приданого. Да, Анна, я встретила мужчину своей мечты н собираюсь выйти за него замуж, чтобы жить счастливо до самой смерти.
– Расскажи мне о нем.
Анна чувствовала, что Дорис начала этот разговор именно для этого. Возможно, она была единственной молодой женщиной, с которой девочка могла посекретничать. Хотя у нее ведь была еще одна невестка, дома, в Баденском аббатстве.
– Маме он не нравится, – ответила Дорис. – Она просто запретила нам встречаться. И все потому, что он беден, Анна. Ты можешь себе представить более нелепую причину? Несколько месяцев назад его наняли, чтобы он написал мой портрет. Матушка сочла его подходящим для этого, хотя он еще не очень знаменит. Но он станет знаменитым. О, однажды он станет самым известным, самым престижным портретистом во всей Европе! Мы влюбились друг в друга, Анна. Мы собираемся пожениться. Я так сильно его люблю, что ни за что не расстанусь с ним.
Анна привыкла выслушивать сердечные тайны, поверенные ей сестрами, но она никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Она вдруг почувствовала большое облегчение и благодарность Шарлотте за то, что ее брак был вполне удачным, хоть и не блестящим. А Агнес еще не выбрала никого из окружающих ее поклонников.
– Я полагаю, мама думает о твоем счастье и твоем будущем, – сказала она Дорис.
– Ах, нет же! – воскликнула Дорис. – Она думает о чести семьи! О том, что дочери герцога Гарндонского неприлично выходить замуж за нищего художника.
– Бедность – неприятная вещь, особенно для того, кто не привык к ней. В ней нет никакой романтики.
– Подумаешь! У нас будет мое приданое, пока Дэниел не разбогатеет. И я не боюсь бедности. Люк позволит мне выйти за Денни!
Анна вспомнила сцену, которую ей пришлось наблюдать сегодня утром в библиотеке, и то унижение и расстройство, которое было написано на лице Эшли. Люк обошелся с ним так из-за каких-то глупых долгов. Хотя, может быть, Люк был прав. Долги – это очень серьезно. Анна знала, насколько серьезно.
– Ты уже говорила с братом? – спросила она.
– У меня еще не было случая. – Дорис хихикнула. – С тех пор как он вернулся в Англию, он занят только тобой. Но это к лучшему. Теперь он поймет, что чувствуем мы с Дэниелем. Я поговорю с ним, и он скажет маме, что я выйду замуж еще до конца года. Мы не можем ждать дольше. Ах, Анна, мы будем самой счастливой парой в мнре!
Анна чувствовала, что далеко не уверена в этом. Дорис снова наклонилась к ней поближе.
– Люк согласится, – шепнула она. – Я всегда любила его больше всех на свете. Я думала, мое сердце разобьется, когда он уехал. Но ты поговоришь с ним, Анна? Объясни ему, что я целиком уверена в Дэниеле. Что я не могу быть счастлива ни с кем другим. Состояние и положение в обществе ничего для меня не значат. Ты поговоришь с ним? Поможешь мне?
– Дорис. Его светлость вправе решать, а твоя мама советовать. – Анна взяла ее за руку. – Ведь я, в сущности, чужая, хотя и жена Люка. Не забывай, мы женаты всего два дня.
– Но это же и к лучшему! Он еще так влюблен в тебя, что сделает все, о чем ты попросишь. Пусть даже ты будешь просить за меня. Пожалуйста, поговори с ним!
– Я сделаю все, что смогу– Анна почувствовала себя несчастной. – Но я не буду вмешиваться в ваши отношения.
Дорис совсем не казалась разочарованной. Она удовлетворенно улыбалась. Но времени для разговора больше не было. Герцогиня встала и подала им знак, что пора уходить.
Люк разобьет ее сердце, думала Анна. Он открыто заявил ей, что не верит в любовь, и она могла сама в этом убедиться. Он не позволит сестре вступить в неравный брак. Анна чувствовала, что в глубине душн она горячо поддержала бы Люка в этом. Но ее пугало то, как он обращался с членами своей семьи.
В нем не было любви. И меньше всего – к семье, которая изгнала его десять лет назад по вполне понятным причинам.
Глава 11
Весь этот месяц Люк жил той жизнью, к которой привык. Он старался не задумываться о семейных проблемах, уговаривая себя, что уже решил их. Он сделал семейную жизнь легким, приятным занятием, приносящим только удовольствие, как и собирался. И весь этот месяц он старался не думать о возвращении в Баденское аббатство.
Он написал Генриетте о своей женитьбе, хотя она, возможно, уже узнала об этом от кого-нибудь другого. Он писал ей только о делах, стараясь не касаться ничего личного. Он сообщил ей, что, в связи с обстоятельствами, изменения дома и парка лучше на какое-то время отложить. Таким образом он старался тактично указать ей, что хозяйкой аббатства теперь стала его жена. Генриетта не ответила. Он надеялся, что она не будет больше писать. Надеялся, что ему каким-нибудь образом удастся избежать встречи с ней. Он чувствовал, что теперь пропасть между ними стала еще глубже, хотя она была непреодолимой еще до того, как он женился.
Он написал Колби, приказав повысить содержание Эшли и выплатить ему определенную сумму на следующий месяц. За этот месяц они почти не виделись с братом, но, когда они встречались, Эшли был предельно вежлив с ним и очаровательно галантен с Анной. Увидев однажды на своем столе крупный счет, появившийся там без всяких объяснений, Люк понял, что Эшли простился с той леди, которая так любила дорогие игрушки.
Все эти десять лет Люк не был связан ни с кем из своей семьи, кроме дядюшки. И все же теперь каждый раз, когда ему доводилось видеть Эшли, он испытывал какую-то тяжесть на душе. Возможно... даже сожаление. Люк хорошо помнил маленького сорвиголову, для которого он был героем. Сейчас же это был красивый, подвижный, несколько дикий юноша, жизнь которого только начиналась. Юноша, который еще нуждался в опеке. Люк не был уверен, что может справиться с этим и что хочет этого. Но если не он, то кто же?
Весь этот месяц он не задавал брату никаких вопросов и надеялся, что с его выходками было покончено. Он не желал растрачивать эмоции ни на кого, включая собственного брата.
Правда, исключение сделал только для Дорис. Через несколько дней после свадьбы он явился с визитом к матери специально, чтобы поговорить с ней о той нежелательной связи, о которой она упоминала раньше. Оказалось, художник был приглашен ею самой, чтобы написать портрет Дорис. Во время длительных сеансов позирования всегда присутствовали либо сама герцогиня, либо горничная Дорис. По крайней мере, так думала герцогиня. Позже, когда Дорис заявила, что они с портретистом собираются пожениться, выяснилось, что горничную часто отсылали.
– Он сын трактирщика, – презрительно объяснила герцогиня. – Он не бог весть какой портретист, но утверждает, что прославится через год или два, и Дорис верит в это. Думаю, что сейчас он живет как оборванец.
– И вы говорили с ним? – спросил Люк.
– Говорила с ним? – надменно переспросила его мать. – Помилуй, Лукас, как ты мог подумать такое? Конечно нет. Я просто запретила им видеться. Здесь даже и говорить не о чем.
– Но вы все-таки волнуетесь, мадам? Они продолжают встречаться?
Герцогиня поджала губы.
– Боюсь, между ними есть какая-то связь, – произнесла она наконец. – Дорис такая своевольная, к тому же она второй год уже без присмотра главы семьи.
– Я встречусь с ним, – сказал Люк. – Как его зовут?
– Дэниел Фроули. – В ее устах это имя прозвучало как ругательство.
Дэниел Фроули весьма посредственный художник, решил Люк, побывав в его мастерской и неторопливо осмотрев его работы. Хотя, возможно, ему удается кое-как зарабатывать на жизнь, тщательно выписывая внешние черты своих клиентов, но не умея уловить их духовной сущности. Если он надеется стать вторым Рейнолдсом, то будет глубоко разочарован.
Фроули молчал как рыба в ответ на все расспросы об их отношениях с Дорис. Но Люк, который держался холодно и надменно, был настойчив. Да, они влюблены, наконец заявил художник. Они хотят пожениться. И будут жить его картинами. Он уже получает заказы от высокопоставленных клиентов. От вдовствующей герцогини Гарндонской, например. Скоро он станет модным портретистом и войдет в высший свет, хотя не принадлежит к нему от рождения. К тому же, ведь у леди Дорис есть наследство.
– Леди Дорис Кендрик – впечатлительная романтичная девушка, – сказал Люк, без приглашения усевшись на жесткий бугристый диван и достав из табакерки щепотку табака. – Перспектива голодать в мансарде еще с не признанным молодым художником, без сомнения, кажется ей неотразимо привлекательной. Но она привыкла совсем к другой жизни, Фроули. И она уже не изменится, даже если я разрешил бы ей попробовать. Через несколько месяцев она почувствует себя глубоко несчастной.
– Я знаю, – ответил художник, враждебно разглядывая Люка и не скрывая презрения, которое вызывал у него парижский лоск его гостя. – Но я не уверен, что смогу устроить свою жизнь без нее, ваша светлость.
– Ах, – мягко сказал Люк. Он поднял брови, посмотрев на собеседника сверху вниз из-под полуприкрытых век. – Понятно. Сколько?
Фроули облизал губы. Его глаза забегали по комнате.
– Пять тысяч фунтов, – быстро ответил он.
– Но наследство леди Дорис гораздо больше, – сказал Люк. – Вы можете просить больше, Фроули. Десять тысяч, может быть даже двадцать?
Художник безуспешно старался скрыть свое разочарование.
– Я не жадный, – твердо сказал он. – Но мне трудно расстаться с ней. Я люблю ее.
– В таком случае вы можете назначить большую цену за свою любовь, – любезно предложил Люк, встав и неторопливо подойдя к гораздо более высокому и крупному мужчине. – Это не имеет значения. Мой ответ будет одинаковым, попросите ли вы пять, десять, двадцать или пятьдесят тысяч. Вот он.
В следующую секунду Дэниел Фроули уже лежал на полу. Его лицо было искажено гримасой боли. Он поднял руку, запоздало пытаясь прикрыть челюсть.
Люк, нахмурившись, разглядывал свои ободранные пальцы.
– Думаю, с этого момента вы будете держаться подальше от леди Дорис Кендрик? – сказал он тем же любезным тоном, что и несколько секунд раньше.
Художник ничего не ответил. Он молча лежал на полу до тех пор, пока Люк не ушел.
А потом Люк пошел к Дорис и попросил у матери позволения поговорить с ней наедине.
– Что ты сделал? – переспросила Дорис, глядя на него широко раскрытыми глазами.
– Запретил ему видеться с тобой, – ответил Люк.
– Вот как? – Она говорила тихо, но ее грудь тяжело вздымалась. – Вот как? И все потому, что он бедный художник и его отец не был джентльменом? Потому что он не достиг еще богатства и славы? Значит, я должна выйти замуж за человека с состоянием и положением в обществе, неважно, смогу ли я любить его и быть с ним счастлива? Так, Люк?
– Дорогая моя, – сказал Люк, холодно глядя на нее, – допусти хотя бы на минуту, что я опытнее и мудрее тебя и наша мать тоже. Поверь, что мы лучше знаем, кто может сделать тебя счастливой, а кто – нет. Дэниел Фроули не может.
Она продолжала тяжело дышать, глаза ее сверкали. Со скрытым вздохом Люк приготовился мириться с женской истерикой, чего обычно старался избегать любым путем. Люк не знал, как вести себя в таких ситуациях. Ведь женщинам было позволено кусаться, царапаться, размахивать кулаками и ругаться самыми ужасными словами, но стоило мужчине выругаться или ответить хотя бы легким шлепком – его называли убийцей. И весь мир – и женщины и мужчины – будут против него.
Но Дорис повела себя не так, как он ожидал. Ее глаза вдруг наполнились слезами.
– И ты тоже, Люк? – сказала она почти шепотом. – И ты тоже не можешь понять, что я личность со своими собственными чувствами и мечтами. Из-за того, что я дочь и сестра герцога, ты должен следить за тем, чтобы мой брак не затронул честь семьи? Мои чувства никого не волнуют. Вы распоряжаетесь моей жизнью, как будто я вещь, а не человек, который дышит, думает и чувствует.
Он немедленно осознал свою ошибку. Точнее, ошибки. Ему стоило поговорить с сестрой до того, как он навестит Фроули. Попытаться убедить ее в том, что эта связь не принесет ей длительного счастья. И этот разговор с ней надо было провести по-другому. Он пощадил ее чувства и не стал рассказывать о согласии – даже готовности – Фроули обменять ее на деньги. Но теперь уже было поздно. В любом случае теперь она не поверит ему, даже если он расскажет ей обо всем. Никогда раньше Люку не приходилось разговаривать с младшей сестрой как с человеком, который подчинен ему. Но сейчас то, что для него было ясно как день, было совсем неясно для нее.
– Разве Анна не поговорила с тобой? – спросила Дорис. Поговорила. Анна сказала ему, что Дорис влюблена со всей горячностью юности и что объект ее привязанности, видимо, не соответствует ей по положению в обществе. Но это настоящая привязанность, добавила она. Молодые люди могут заблуждаться в своих чувствах, но они не становятся от этого менее пылкими. И они точно так же могут чувствовать боль, как и взрослые – иногда даже сильнее. Она попросила его быть помягче с сестрой.
Люк не знал, что значит быть помягче. Он не думал, что должен быть мягким. Жизнь груба и преподносит жестокие уроки. Он выучил их и не стал от этого слабее.
Он написал Генриетте о своей женитьбе, хотя она, возможно, уже узнала об этом от кого-нибудь другого. Он писал ей только о делах, стараясь не касаться ничего личного. Он сообщил ей, что, в связи с обстоятельствами, изменения дома и парка лучше на какое-то время отложить. Таким образом он старался тактично указать ей, что хозяйкой аббатства теперь стала его жена. Генриетта не ответила. Он надеялся, что она не будет больше писать. Надеялся, что ему каким-нибудь образом удастся избежать встречи с ней. Он чувствовал, что теперь пропасть между ними стала еще глубже, хотя она была непреодолимой еще до того, как он женился.
Он написал Колби, приказав повысить содержание Эшли и выплатить ему определенную сумму на следующий месяц. За этот месяц они почти не виделись с братом, но, когда они встречались, Эшли был предельно вежлив с ним и очаровательно галантен с Анной. Увидев однажды на своем столе крупный счет, появившийся там без всяких объяснений, Люк понял, что Эшли простился с той леди, которая так любила дорогие игрушки.
Все эти десять лет Люк не был связан ни с кем из своей семьи, кроме дядюшки. И все же теперь каждый раз, когда ему доводилось видеть Эшли, он испытывал какую-то тяжесть на душе. Возможно... даже сожаление. Люк хорошо помнил маленького сорвиголову, для которого он был героем. Сейчас же это был красивый, подвижный, несколько дикий юноша, жизнь которого только начиналась. Юноша, который еще нуждался в опеке. Люк не был уверен, что может справиться с этим и что хочет этого. Но если не он, то кто же?
Весь этот месяц он не задавал брату никаких вопросов и надеялся, что с его выходками было покончено. Он не желал растрачивать эмоции ни на кого, включая собственного брата.
Правда, исключение сделал только для Дорис. Через несколько дней после свадьбы он явился с визитом к матери специально, чтобы поговорить с ней о той нежелательной связи, о которой она упоминала раньше. Оказалось, художник был приглашен ею самой, чтобы написать портрет Дорис. Во время длительных сеансов позирования всегда присутствовали либо сама герцогиня, либо горничная Дорис. По крайней мере, так думала герцогиня. Позже, когда Дорис заявила, что они с портретистом собираются пожениться, выяснилось, что горничную часто отсылали.
– Он сын трактирщика, – презрительно объяснила герцогиня. – Он не бог весть какой портретист, но утверждает, что прославится через год или два, и Дорис верит в это. Думаю, что сейчас он живет как оборванец.
– И вы говорили с ним? – спросил Люк.
– Говорила с ним? – надменно переспросила его мать. – Помилуй, Лукас, как ты мог подумать такое? Конечно нет. Я просто запретила им видеться. Здесь даже и говорить не о чем.
– Но вы все-таки волнуетесь, мадам? Они продолжают встречаться?
Герцогиня поджала губы.
– Боюсь, между ними есть какая-то связь, – произнесла она наконец. – Дорис такая своевольная, к тому же она второй год уже без присмотра главы семьи.
– Я встречусь с ним, – сказал Люк. – Как его зовут?
– Дэниел Фроули. – В ее устах это имя прозвучало как ругательство.
Дэниел Фроули весьма посредственный художник, решил Люк, побывав в его мастерской и неторопливо осмотрев его работы. Хотя, возможно, ему удается кое-как зарабатывать на жизнь, тщательно выписывая внешние черты своих клиентов, но не умея уловить их духовной сущности. Если он надеется стать вторым Рейнолдсом, то будет глубоко разочарован.
Фроули молчал как рыба в ответ на все расспросы об их отношениях с Дорис. Но Люк, который держался холодно и надменно, был настойчив. Да, они влюблены, наконец заявил художник. Они хотят пожениться. И будут жить его картинами. Он уже получает заказы от высокопоставленных клиентов. От вдовствующей герцогини Гарндонской, например. Скоро он станет модным портретистом и войдет в высший свет, хотя не принадлежит к нему от рождения. К тому же, ведь у леди Дорис есть наследство.
– Леди Дорис Кендрик – впечатлительная романтичная девушка, – сказал Люк, без приглашения усевшись на жесткий бугристый диван и достав из табакерки щепотку табака. – Перспектива голодать в мансарде еще с не признанным молодым художником, без сомнения, кажется ей неотразимо привлекательной. Но она привыкла совсем к другой жизни, Фроули. И она уже не изменится, даже если я разрешил бы ей попробовать. Через несколько месяцев она почувствует себя глубоко несчастной.
– Я знаю, – ответил художник, враждебно разглядывая Люка и не скрывая презрения, которое вызывал у него парижский лоск его гостя. – Но я не уверен, что смогу устроить свою жизнь без нее, ваша светлость.
– Ах, – мягко сказал Люк. Он поднял брови, посмотрев на собеседника сверху вниз из-под полуприкрытых век. – Понятно. Сколько?
Фроули облизал губы. Его глаза забегали по комнате.
– Пять тысяч фунтов, – быстро ответил он.
– Но наследство леди Дорис гораздо больше, – сказал Люк. – Вы можете просить больше, Фроули. Десять тысяч, может быть даже двадцать?
Художник безуспешно старался скрыть свое разочарование.
– Я не жадный, – твердо сказал он. – Но мне трудно расстаться с ней. Я люблю ее.
– В таком случае вы можете назначить большую цену за свою любовь, – любезно предложил Люк, встав и неторопливо подойдя к гораздо более высокому и крупному мужчине. – Это не имеет значения. Мой ответ будет одинаковым, попросите ли вы пять, десять, двадцать или пятьдесят тысяч. Вот он.
В следующую секунду Дэниел Фроули уже лежал на полу. Его лицо было искажено гримасой боли. Он поднял руку, запоздало пытаясь прикрыть челюсть.
Люк, нахмурившись, разглядывал свои ободранные пальцы.
– Думаю, с этого момента вы будете держаться подальше от леди Дорис Кендрик? – сказал он тем же любезным тоном, что и несколько секунд раньше.
Художник ничего не ответил. Он молча лежал на полу до тех пор, пока Люк не ушел.
А потом Люк пошел к Дорис и попросил у матери позволения поговорить с ней наедине.
– Что ты сделал? – переспросила Дорис, глядя на него широко раскрытыми глазами.
– Запретил ему видеться с тобой, – ответил Люк.
– Вот как? – Она говорила тихо, но ее грудь тяжело вздымалась. – Вот как? И все потому, что он бедный художник и его отец не был джентльменом? Потому что он не достиг еще богатства и славы? Значит, я должна выйти замуж за человека с состоянием и положением в обществе, неважно, смогу ли я любить его и быть с ним счастлива? Так, Люк?
– Дорогая моя, – сказал Люк, холодно глядя на нее, – допусти хотя бы на минуту, что я опытнее и мудрее тебя и наша мать тоже. Поверь, что мы лучше знаем, кто может сделать тебя счастливой, а кто – нет. Дэниел Фроули не может.
Она продолжала тяжело дышать, глаза ее сверкали. Со скрытым вздохом Люк приготовился мириться с женской истерикой, чего обычно старался избегать любым путем. Люк не знал, как вести себя в таких ситуациях. Ведь женщинам было позволено кусаться, царапаться, размахивать кулаками и ругаться самыми ужасными словами, но стоило мужчине выругаться или ответить хотя бы легким шлепком – его называли убийцей. И весь мир – и женщины и мужчины – будут против него.
Но Дорис повела себя не так, как он ожидал. Ее глаза вдруг наполнились слезами.
– И ты тоже, Люк? – сказала она почти шепотом. – И ты тоже не можешь понять, что я личность со своими собственными чувствами и мечтами. Из-за того, что я дочь и сестра герцога, ты должен следить за тем, чтобы мой брак не затронул честь семьи? Мои чувства никого не волнуют. Вы распоряжаетесь моей жизнью, как будто я вещь, а не человек, который дышит, думает и чувствует.
Он немедленно осознал свою ошибку. Точнее, ошибки. Ему стоило поговорить с сестрой до того, как он навестит Фроули. Попытаться убедить ее в том, что эта связь не принесет ей длительного счастья. И этот разговор с ней надо было провести по-другому. Он пощадил ее чувства и не стал рассказывать о согласии – даже готовности – Фроули обменять ее на деньги. Но теперь уже было поздно. В любом случае теперь она не поверит ему, даже если он расскажет ей обо всем. Никогда раньше Люку не приходилось разговаривать с младшей сестрой как с человеком, который подчинен ему. Но сейчас то, что для него было ясно как день, было совсем неясно для нее.
– Разве Анна не поговорила с тобой? – спросила Дорис. Поговорила. Анна сказала ему, что Дорис влюблена со всей горячностью юности и что объект ее привязанности, видимо, не соответствует ей по положению в обществе. Но это настоящая привязанность, добавила она. Молодые люди могут заблуждаться в своих чувствах, но они не становятся от этого менее пылкими. И они точно так же могут чувствовать боль, как и взрослые – иногда даже сильнее. Она попросила его быть помягче с сестрой.
Люк не знал, что значит быть помягче. Он не думал, что должен быть мягким. Жизнь груба и преподносит жестокие уроки. Он выучил их и не стал от этого слабее.