- Нечто вроде вечера воспоминаний?
- Почему бы нет? Время у нас есть.
- Что ж... Разрешите закурить?
Суровягин молча положил перед ней пачку сигарет и коробку спичек.
Она закурила.
- Даже не знаю, с чего начать, - как-то неуверенно заговорила она. - Родом я из Сибири. Мне было четыре года, когда началась война...
- Бывал я в Сибири. Чудесный край. У меня там сын.- Полковник повернулся к Суровягину. - Лейтенант, организуйте нам чаю...
Суровягин вернулся минут через десять. В кабинете еще продолжался разговор о Сибири.
Рутковская пила чай мелкими глотками. Суровягин уже привык к манере полковника вести допрос в такой вот непринужденной, почти домашней манере.
"Надо проникнуть в душу человека, а уж тогда решить, как дальше вести дело", - говорил Еремин подчиненным.
Вот и сейчас, верный своим принципам, он тщательнейшим образом исследовал жизнь молодой женщины, умной, хитрой и... вредной.
Тяжелое детство. Мать работала на вокзале. Она запирала дочь на замок, а сама на целый день уходила из дому. Приходила вечером, часто с незнакомыми людьми. Они оставались на ночь. Девочке было семь лет, когда мать исчезла. Потом говорили, что она уехала с кем-то в Среднюю Азию. Аня двое суток сидела взаперти. На третий день, доев все, что оставила мать, девочка с трудом открыла форточку и позвала соседку, которая на ледяном ветру развешивала белье во дворе.
Соседка взяла ее к себе. Это была добрая и отзывчивая женщина. Аня выросла у нее. Хорошие, светлые годы. Кончила десятилетку. Поступила работать лаборанткой в научно-исследовательский институт...
Слушая Рутковскую, Суровягин невольно вспоминал свое детство. Он был старше ее на год и тоже хлебнул немало горя. Шел 1942 год. Отец уходил на фронт. Он собирался медленно и деловито.
- Ну, мать, пока...
Мать сказала:
- На войну бегом не бегают. Посидим на дорогу...
Сидели и молчали. Потом отец резко встал.
- Андрей, - позвал он. - На войну ухожу, сынок, - спокойно, как об обычном, сказал отец. - Ты слушайся мать. Понял? Будь мужчиной в доме, ясно?
Андрей мотнул головой. Понял. Хотя понял тогда только одно - отец уходит. Уходит надолго, навстречу очень трудному делу.
Война вошла в жизнь села тяжелой мужской работой для стариков, женщин, мальчишек. Андрейка работал вместе с матерью в поле, помогал дома по хозяйству. Было трудно. Потом школа, училище... Нет, он нигде не свернул с прямой просеки жизни.
Почему же свернула Рутковская? Когда и как это случилось? Может быть, душевная травма, нанесенная в детстве, оказалась роковой для нее? Но ведь была женщина, удочерившая ее. Была школа... Так почему же она сейчас сидит в кабинете следователя?
Рутковская рассказывала.
В институте на нее обратил внимание руководитель одной из лабораторий. Крупный ученый. Она хотела устроить жизнь. Вышла замуж. Бросила работу. Муж вечно был занят. Она с утра до вечера носилась по магазинам, по портнихам. Потом все надоело. Начала скучать. Вставала поздно. Бродила по квартире с опухшими глазами, капризная и заспанная. Муж советовал вернуться на работу, но работа уже не увлекала ее. Появились подружки. Устраивала вечеринки. Танцевали. Немного сплетничали.
У нее было много поклонников - молодые поэты, художники, артисты. Они обо всем судили с апломбом, безапелляционно. С ними было весело. Но мужу они не. нравились. Он говорил о них резко и строго. Она соглашалась с его суждениями и... продолжала встречаться с ними. Была молода и глупа. Плохо знала жизнь. А сейчас она раскаивается в этом. Мужа она любила...
Рутковская закурила новую сигарету.
Еремин поднялся из-за стола и медленно прошелся по кабинету.
- Как-то странно устроена жизнь, - сказала Рутковская, нагибаясь к стоявшей рядом вазе с цветами. Она понюхала цветы, откинулась на спинку кресла и вздохнула: - Цветы, - и какая-то тень пробежала по лицу.
Еремин вернулся к столу.
- Почему вы считаете, что жизнь устроена странно?
- Разве не странно, что один человек может арестовать другого, лишить его всего этого, - она показала на цветы.
- Мы представители народа и арестовали вас от имени народа, - немного запальчиво сказал Суровягин. Она засмеялась:
- Вы слишком молоды, лейтенант, чтобы говорить и тем более действовать от имени народа.
Суровягин заметил, как весело блеснули глаза полковника. "Кусачая", - подумал Суровягин.
- Вы говорите, жизнь странно устроена, - Еремин мял сильными пальцами тоненькую папиросу. - Что поделаешь, в жизни есть странности. Мне, например, представляется чрезвычайно странным, что на нашей планете существуют империалисты. Странным кажется, что они хотят войны. Странным кажется, что в нашей стране есть контрабандисты... Когда в ваш дом ломится вор, вы что делаете? Пытаетесь задержать его, обезвредить с помощью соседей или как-нибудь иначе. А наша страна - это тоже дом, огромный дом, заселенный хорошими советскими людьми. И вот нам поручено охранять этот до'м... Впрочем, мы уклонились от темы нашей беседы.
- Почему же! - запротестовала Рутковская. - Но вы же не считаете меня чужой в этом доме?
- Не хочу считать, - Еремин вздохнул. - Мне дорог каждый житель в нашем большом доме. Если бы это было не так, я давно не сидел бы здесь... Вернемся к нашему разговору. Мы, кажется, остановились на ваших встречах... Почему же вы бросили мужа и очутились в нашем городе?
Суровягин взглянул на Рутковскую. "Красивая, - неприязненно подумал он. - Сейчас начнет выкручиваться".
Но она не стала выкручиваться. Увлеклась одним работником института. Он работал в лаборатории мужа. Она не знает, кем он работал. Но муж очень ценил его.
- Фамилия молодого человека? - спросил Еремин. Она назвала: Холостов Александр Федорович. Она приехала с ним в Приморск. В главке, куда он поступил работать, ему дали квартиру. Они были счастливы, как можно быть счастливым в наш стремительный век. Но скоро он ее бросил и уехал. Почему бросил? У него были свои взгляды на жизнь.
- Живи, пока живется? - усмехнулся Еремин. Она кивнула.
"Настоящая исповедь", - подумал Суровягин и вновь подошел к настежь открытому окну. В переулке было солнечно. Промчалась легковая машина. В сквере играли дети. В тени деревьев, прислонившись к телеграфному столбу, стоял человек. Суровягин сразу узнал его. Олег Щербаков! Что он тут делает?
"На той стороне улицы, напротив окна, стоит Щербаков", написал Суровягин и положил бумажку перед полковником. Еремин мельком взглянул на записку. Рутковская рассказывала о Холостове, о его взглядах на жизнь. Полковник слушал с невозмутимым спокойствием. Суровягин пожал плечами и вернулся к окну. У телеграфного столба снова появилась высокая фигура Щербакова. Он беспомощным взглядом всматривался в двери управления. Вот он бросил сигарету и быстро пошел навстречу девушке. Панна! Она передала ему какой-то сверток. Они пошли рядом, на углу пересекли улицу и исчезли из виду.
Суровягин сел за свой стол. Неужели он ревнует? Полковник на мгновение остановил на Суровягине пристальный взгляд. "Ничего особенного. Ушел", - таким же выразительным взглядом ответил он полковнику.
Зазвенел телефон. Еремин поднял трубку.
- Ничего, примите. Сейчас пришлю лейтенанта. К дежурному, лейтенант.
Внизу у входа на столике дежурного лежал сверток.
- Откуда это? - спросил Суровягин дежурного.
- Передача для Рутковской.
- Записка есть?
- Вот. Полковник приказал доставить все это к нему в кабинет.
В кабинете шла мирная беседа. Суровягин положил сверток на диван, а записку передал полковнику.
- Друзья вас не забывают, - сказал Еремин Рутковской. Передачу принесли. Вам записка. Пожалуйста, возьмите.
Суровягин с удивлением взглянул на полковника. Подследственному же не разрешается держать связь с внешним миром. Мало ли что можно сообщить в записке?
- Что пишут ваши друзья?
Рутковская молча протянула записку Еремину.
- Зачем же? - усмехнулся полковник. - Чужие записки я не читаю, хотя имею на это полное право.
- Я хочу, чтобы вы прочитали, полковник.
Записка была короткая:
"Аня, мы все уверены, что это недоразумение скоро выяснится. Расскажи все о наших вечеринках, спорах, танцах. Разве это преступление? Тогда мы все одинаково виновны. Одним словом, не отчаивайся.
Олег, Панна".
Еремин вернул записку Рутковской.
- Анна Михайловна, вы тоже думаете, что вас арестовали за вечеринки?
Она кивнула.
Еремин крупными шагами ходил по кабинету.
- Нет. За это мы не стали бы арестовывать вас. За это всех вас следовало бы хорошенько высечь. И только. Я лично так и поступил бы. А потом на суд общественности. И настоящие ребята, а они были в вашей компании - Щербаков, например, - сразу бы отказались от вас. Я не говорю о подонках типа Горцева. Он уже сидел в тюрьме за перепродажу иностранного барахла и еще сядет, если не переменит образ жизни. Но мы отклоняемся от темы нашей беседы. Я прошу вас прямо и честно ответить на один вопрос и, даю вам слово старого коммуниста, сделаю все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Скажите, Анна Михайловна, где вы берете шкуры каланов? Подумайте. Мы давно беседуем. Я хотел понять вас. И хотел, чтобы вы сами разобрались в самой себе, в своей жизни.
Наступило молчание.
Полковник закурил. Он волновался, и Суровягин видел это.
Рутковская засмеялась отрывисто.
- Не думала, что вас интересуют эти шкуры, - небрежно сказала она. - Надо было сразу же спросить. Шкуры я случайно купила на базаре у прокутившегося моряка. Хотела шубу себе сшить. Милиция меня задержала на базаре. Шкуры изъяли.
- Между прочим, - не отрывая взгляда от Рутковской, сказал полковник, - в Находке в клубе иностранных моряков арестован Горцев. У него изъяты шесть шкурок калана и пачка денег. Я вам зачитаю его показания: "Мех я получал от Анны Рутковской. За каждую шкуру она платила мне десять процентов комиссионных". Как это понять, Анна Михайловна?
Рутковская пожала плечами. У нее было упрямое выражение лица.
- Врет, - холодно сказала она. - Я сама купила шкуры на базаре. Врет. Вы сами же говорили, что Горцев...
- Анна Михайловна, шкуры ведь вы не купили, - прервал ее Еремин. - Неделю назад вы взяли такси и поехали на морской вокзал. Вы просидели, не выходя из машины, сорок семь минут. Семь пассажиров, прибывших очередным рейсом, подходили к машине, и вы никого из них не пустили, а восьмого с увесистым чемоданом взяли и поехали с ним в город. На базаре вы вышли из машины, захватив чужой чемодан... В нем оказались шкуры. Вы что-то путаете, Анна Михайловна.
- Почему же, - возразила она. - Я и купила шкуры у этого пассажира.
Еремин усмехнулся.
- Фамилию вы его знаете?
- Нет.
- Тогда я вам подскажу. Лаврушин.
- Я не спрашивала его фамилии.
- Еще один вопрос, Рутковская. У вас при обыске нашли десять пустых чемоданов. И все они похожи на последний, одиннадцатый, изъятый вместе со шкурами.
- У нас в универмаге продают один сорт чемоданов...
- И экспертиза установила, что в чемоданах хранились шкуры каланов.
- Не знаю.
- Последний раз спрашиваю: кто поставляет вам шкуры?
- Я купила на базаре...
- Ясно, - устало сказал полковник. - Все ясно...
Суровягин положил перед Рутковской протокол допроса:
- Прочтите и распишитесь.
Она, не читая, заскрипела пером.
- Надо расписаться под каждым листом, - сухо сказал Суровягин.
- Обязательно? - усмехнулась она.
- Такой порядок.
- Вы были куда вежливее на наших вечерах. Я так и не научила вас танцевать твист, лейтенант. Если бы знала... - Она многозначительно взглянула на лейтенанта.
Суровягин собрал листы допроса и вернулся к своему столу.
Полковник стоял, заложив руки за спину.
- Я могу взять передачу, товарищ полковник?
Еремин медленно повернулся.
- Очень сожалею, что не получилось у нас с вами товарищеского разговора, - сухо сказал он. - Я обещал вам помощь в беде. Беру свои слова обратно. Сейчас я не могу уже вам помочь, не имею права. Я слушал вас, волновался, переживал... Верил каждому вашему слову и перестал верить, как только вы сказали, что шкуры купили на базаре... Передачу можете взять. На этом сегодня закончим.
Суровягин складывал в общую папку протокол допроса и хмурил брови. Беседа с Рутковской ничего не дала.
- Крепкий орешек, - сказал он.
- Возможно, - согласился Еремин. - Но мы уверенно распутываем дело.
- Товарищ полковник, разрешите задать вопрос.
- Пожалуйста.
- Вы же знали биографические данные Рутковской. Зачем же было выслушивать ее автобиографию?
Еремин ответил не сразу. Закурил папиросу.
- Видите ли, лейтенант, в каждом человеке есть что-то хорошее, - задумчиво сказал он. - И наша задача - помочь человеку найти в себе это хорошее, если даже он преступник. Я, кажетсл, как-то говорил вам, что каждый человек - живая ткань в организме государства...
- А если эта ткань заражена и не поддается лечению?
- Нужен точный диагноз.
- Вот Щербаков. Помните, я докладывал вам,, что он получил мех калана на шапку и воротник у Рутковской?
- Помню.
- Тогда... Может быть, он - соучастник?
- Возможно. В порту у меня старый знакомый по Сучану, начальник участка. Как-то мы разговбрились с ним. Он удивительно хорошо говорит о Щербакове: у него и золотые руки, и умная голова, и отзывчивое сердце...
- Поговорить бы с ним надо, - заметил Суровягин.
- Придется.
- Так вызвать его?
- Вызывать пока не надо. Подождем. Мне хочется, чтобы он сам явился к нам.
- Думаете, явится?
- Если верить характеристике Василия Ивановича, должен явиться. Щербаков, кажется, увлекался Рутковской. А любовь серьезная вещь, лейтенант...
Еремин стал убирать бумаги со стола. Требовательно зазвонил телефон. Еремин поднял трубку.
- Я слушаю. Здравствуйте, товарищ генерал. Завтра? Решили на рыбалку с Лобачевым отправиться... Да, да, сейчас зайду. - Полковник положил трубку и потер седую голову. - Получены интересные сведения с острова Семи Ветров. Меня вызывает начальник управления, а вас, - он поднял глаза на Суровягина, - а вас попрошу приготовить телеграмму в Находку. Пусть Горцева переправляют к нам. Он нам нужен. Не забудьте послать запрос о Холостове. Полковник вышел.
Глава восьмая
ВСТРЕЧА С ЧАКОМ
Парыгин погрузился в воду. Сердце билось тревожно.
Что это за неизвестное существо, таранившее рыбачье судно?
Парыгин чувствовал, что его относит приливным течением. "Пора на берег", - подумал он, но не пошевельнул ластами. Какая-то апатия овладела им. Мысли опять вернулись к таинственному обитателю океанских глубин. Какая огромная сила! А ведь неизвестное существо не больше взрослого дельфина. Может ли дельфин протаранить толстую обшивку корабля? Парыгин задавал себе десятки вопросов и пытался последовательно ответить на них. Но он был так взволнован происшедшим, что не мог сразу осмыслить все увиденное.
Итак, судно потоплено. Нет, этого не сделает такой сравнительно небольшой по размерам морской хищник. Может быть, какой-то механизм, управляемый человеком? Но зачем человеку губить мирное рыболовное судно?
Парыгин терялся в догадках.
А потом - черное дуло винтовки. Свист пули. Смерть прошла совсем рядом. Откуда взялся здесь, на острове Семи Ветров, его давнишний попутчик? Откуда у него винтовка? Впрочем, возможно, он охотник. Есть любители пострелять чаек - Парыгин никогда не одобрял их действий. Неужели человек в берете не мог отличить маску костюма подводного плавания от головы зверя? Хотя ему, вероятно, было не до размышлений. Человек увидел опасность и постарался устранить ее. Только и всего...
Мимо плыл небольшой спрут - беловатый, прозрачный, напоминавший своей формой удлиненную дождевую каплю. Он внезапно, круто повернулся, покружился вокруг Парыгина и всеми щупальцами присосался к груди пловца, словно отыскал надежную "квартиру". "А, старый знакомый", - усмехнулся Парыгин. Близко поставленные глаза спрута холодно мерцали. Говорят, что из всех морских беспозвоночных спруты имеют самую развитую нервную систему. Утверждают даже, что они умеют "мыслить". Парыгин не был ихтиологом, и моллюски мало интересовали его.
Парыгин поплыл. Спрут замер. В его глазах мелькнул испуг. Кажется, "квартира" ему не понравилась. Он свирепо взглянул на Парыгина, облил его чернильной жидкостью и исчез. "Счастливого пути", - Парыгин шевельнул ластом и поднялся на поверхность.
Моросил мелкий дождь. Серое небо было похоже на грязный низкий потолок. Парыгин оглянулся - течение отнесло его недалеко. Он опять ушел в глубину.
Подводный мир жил своей жизнью. Шмыгали в "модных" полосатых "костюмах" окуньки. Стремительно носилась треска. Проплыла стайка сайры. Были здесь и усатые водяные жуки в строгом черном одеянии. Бурые водоросли покачивались на волнах. На дне виднелись белые камни. На них серые, голубые, фиолетовые шарики - морские ежи с острыми иголками и тоненькими щупальцами между ними.
Парыгин решительно повернул обратно к затопленному судну. Оно лежало на боку. Палуба целая. Вокруг траулера, мешая друг другу, суетились рыбы. На Парыгина они не обращали внимания. "Вот черти", - беззлобно подумал он. Вдруг рыбы исчезли, и Парыгин вздрогнул: из глубины всплыло "оно", протаранившее судно. "Оно" двигалось бесшумно. Ни одна часть веретенообразного тела не шевелилась. Парыгин прижался к корпусу судна. "Оно" подплыло к траулеру, заглянуло в щель.
На висках Парыгина выступил пот. Нервы напряглись. "Оно" поравнялось с ним, замерло, словно прислушиваясь к чему-то...
Странное дело! Парыгин помимо воли ничего не упускал из того, что происходило. Множество рыб опять появилось у судна. Он замечал их цвет и движения, видел жучков, которые то опускались, то поднимались вверх, видел все новые и новые стайки рыб, которые подплывали к траулеру.
Сейчас "оно" находилось в пяти метрах от Парыгина. В правой руке Парыгин держал подводный пистолет. Год назад одним выстрелом из этого пистолета он убил акулу. Но сейчас он почему-то не решался стрелять. "Оно" не двигалось и казалось безжизненным. "Если чуть придвинется ко мне - выстрелю", - с нетерпением подумал Парыгин, еще плотнее прижимаясь к корпусу судна. "Оно" бесшумно, очень медленно проплыло мимо.
Парыгин глубоко вздохнул. Опасность миновала. Миновала ли?
"Оно" появилось с кормы и, поравнявшись с Парыгиным, опять замерло. Он видел черное гладкое тело. "Оно" подплыло к Парыгину и, кажется, чего-то ждало. Вдруг Парыгин услышал три отчетливых удара. Что это значит? Подготовка к нападению или предупреждение? Может быть, ему ответить тоже тремя ударами? "Оно" постояло в нерешительности и придвинулось еще ближе. Парыгин выстрелил. Не попал. "Оно" удалилось.
Сердце у Парыгина учащенно билось. Он огляделся. Вернется или не вернется? "Преступник всегда возвращается на место преступления", - любил повторять Андрей Суровягин. Страшно хотелось курить. Рядом к корпусу судна присосался осьминог. Он пустил в ход все свои дружные щупальца, стараясь поймать морскую мелочь. За ксрмой третий раз появилась черная веретенообразная фигура.
Мировой океан хранит много тайн. Может быть, эта черная фигура - одна из таких неразгаданных загадок моря? Спрут стремительно сорвался с места и поплыл к неизвестному существу. Очевидно, решил попытать счастья на новом месте. Он даже не успел присосаться к черному телу, как конвульсивно дернулся, опустил щупальца и стремительно упал на дно. Рыбы оказались более благоразумными. При приближении черной фигуры они, как очумелые, шарахались в сторону. А странное неизвестное существо не обращало на них никакого внимания, словно не замечая их.
Кого или что "оно" ищет? Может быть, его, Парыгина? Он опять вытащил пистолет. Нервы напряглись. "Оно" не остановилось возле пловца, а поплыло дальше. Парыгин двинулся за ним. "Оно", кажется, почуяло человека. Остановилось. Замер и Парыгин. Как "оно" движется? Никаких волн!
Парыгин не раз видел стада дельфинов, следующих за кораблем. Они ныряют и всплывают, мечутся между носом и кормой корабля со скоростью двадцать километров в час. Даже при вдвое большей скорости корабля дельфины с той же легкостью нагоняют его. И никаких волн и водоворотов. Говорят, у дельфинов под кожей имеются особо чувствительные нервы, играющие роль манометров и сигнализирующие об образовании малейшего водоворота. Своевременным движением кожи дельфины нейтрализуют волну - струи воды скользят вдоль туловища и соединяются у хвоста.
Веретенообразное тело медленно плавало вокруг затопленного судна. Какая прекрасная гидродинамическая форма! И, как дельфин, не оставляет за собой никакого следа. Но "оно" не было неподвижным. Черная кожа все время пульсировала и слегка содрогалась. Значит, зубастый кит или акула? Временами Парыгину казалось, что перед ним не живое существо, а робот, машина, творение рук человека. Но в этом он не был уверен.
Поплавав еще немного, Парыгин вернулся на остров. Он решил немедленно доложить обо всем Чигорину.
Парыгин шел вдоль берега.
- Вы? - раздался голос рядом.
Парыгин круто повернулся. Перед ним стояла Таня Чигорина и улыбалась. На него вдруг напало замешательство. Он не мог даже предположить, что встретит ее на этом далеком острове.
- Ну, здравствуйте, - Таня протянула ему руку. - Я не знала, что свидание вы перенесли на наш остров. Это очень приятно.
- Вы тут живете?
- Главная воспитательница зверюшек. Видите, сколько их у меня, - Таня показала на океан, где среди валунов кувыркались каланы. - Никогда не думала, что вы подводный пловец.
- Почему?
- Облик у вас городской. Нет, не то. - Она поморщила лоб. - Ну, знаете, есть береговые люди... Опять не то. Лицо ваше не морское...
Парыгин смотрел на нее и не знал, что ответить.
- Что поделаешь, - он поклонился с добродушной насмешливостью, - я произвожу неблагоприятное впечатление на женщин.
- А я на мужчин.
- Ну и заноза вы, не думал...
Они пошли рядом. Слабый ветер разогнал остатки тумана. Выглянуло солнце. Волосы Тани наполнились светом. Из воды вылез кошлак* и поковылял к Тане. Он так радостно пищал, что Парыгин невольно засмеялся. Эти дни он достаточно насмотрелся на каланов. Передвигались они очень неуклюже: тело волочилось по земле, ноги подгибались. Но когда надо было спешить, они умели передвигаться довольно быстро, как это делал сейчас кошлак. Туловище выгибалось дугой. Задние ноги приближались к передним. Слегка переваливаясь, бежит, даже делает неуклюжие скачки. Таня бросилась навстречу зверюшке.
- Ну, здравствуй, Type.
Зверь прижал уши, ткнулся светло-палевой головой к ногам девушки и замер, выражая этим предельный восторг. Таня гладила его, ласково приговаривая нежные слова:
- Type, милый мой Type...
Развернув сверток, она стала кормить Турса свежей рыбой.
- Ну, а теперь в воду, в воду. - Таня повернула лицо к Парыгину. - Матка пропала, когда Type был еще медведкой. Я его выходила. Мы теперь большие друзья. Правда, Type? - Таня гладила зверя по голове. - Смотрите, какие у него глаза...
- Знаете, кто таскал каланов? Черная акула, - сказал Парыгин.
Таня резко поднялась:
- Черная акула?
- А может, дельфин.
- Вы видели?
Парыгин кивнул.
- Расскажите же...
Они двинулись дальше. Type пискнул и жалобно посмотрел на Таню орехово-бурыми глазками.
- В воду, Type, - приказала Таня.
Отойдя метров сорок, Парыгин оглянулся. Каланенок ковылял следом, но расстояние между ними все увеличивалось. Парыгин помахал рукой.
- Рассказывайте, - повторила просьбу Таня.
Тропинка давно кончилась. Они поднялись на скалу. Скала круто падала в море. Напротив - безымянный остров. Звонко кричали кайры...
* Кошлак - годовалый калан.
- ...Вот и все, - закончил свой рассказ Парыгин. Он намеренно умолчал о том, что был свидетелем потопления траулера. Может быть, здесь преступление еще большее, чем истребление каланов. Он расскажет о нем только Чигорину.
- Черная акула или дельфин... Я ожидала чего-нибудь в этом роде, - задумчиво проговорила Таня. - А нельзя взглянуть на это странное существо?
- Я сфотографировал его.
- Никто не верил, даже папа, что каланов похищают.
- Как в детективных романах, - Парыгин закурил сигарету.
- Не знаю, что теперь делать. Ведь вход в бухту перегорожен металлической сеткой. Ваша акула каким-то образом проходит через нее.
- Едва ли сетка может быть надежным средством защиты, сказал Парыгин.
- Думаю, надежная, - качнула головой Таня. - Вы видели охоту на белух?
- Их ловят неводом. Окружают и ловят.
- Казалось бы, что стоит белухам протаранить сеть? А не таранят. Ткнутся носом - и назад. Это, наверное, в характере морских животных.
- Но я все-таки попробую подстрелить хищника.
- У вас есть запасной костюм? - неожиданно спросила Таня.
Парыгин внимательно посмотрел на нее:
- Плавать умеете?
- Если умею, возьмете с собой?
- Подумаю.
- Сейчас докажу, - очень спокойно сказала Ганя. Она быстро сняла платье и осталась в синем купальнике.
- Что вы делаете?
- На острове пора открывать купальный сезон. - Она безмятежно посмотрела на него огромными глазами, которые, словно куски синего океана, светились на ее лице.
Таня стояла на краю обрыва. Помахала рукой, загорелое гибкое тело ласточкой ринулось вниз. Море раскололось. На солнце сверкнули осколки. Бронзовая фигура стрелой вошла в воду, изогнулась, как дельфин, и вот уже девичья рука поднялась над бирюзовой волной, показывая на восток.
"Отчаянная", - с восторгом подумал Парыгин. Он шел по берегу и нес платье и туфли Тани.
- Почему бы нет? Время у нас есть.
- Что ж... Разрешите закурить?
Суровягин молча положил перед ней пачку сигарет и коробку спичек.
Она закурила.
- Даже не знаю, с чего начать, - как-то неуверенно заговорила она. - Родом я из Сибири. Мне было четыре года, когда началась война...
- Бывал я в Сибири. Чудесный край. У меня там сын.- Полковник повернулся к Суровягину. - Лейтенант, организуйте нам чаю...
Суровягин вернулся минут через десять. В кабинете еще продолжался разговор о Сибири.
Рутковская пила чай мелкими глотками. Суровягин уже привык к манере полковника вести допрос в такой вот непринужденной, почти домашней манере.
"Надо проникнуть в душу человека, а уж тогда решить, как дальше вести дело", - говорил Еремин подчиненным.
Вот и сейчас, верный своим принципам, он тщательнейшим образом исследовал жизнь молодой женщины, умной, хитрой и... вредной.
Тяжелое детство. Мать работала на вокзале. Она запирала дочь на замок, а сама на целый день уходила из дому. Приходила вечером, часто с незнакомыми людьми. Они оставались на ночь. Девочке было семь лет, когда мать исчезла. Потом говорили, что она уехала с кем-то в Среднюю Азию. Аня двое суток сидела взаперти. На третий день, доев все, что оставила мать, девочка с трудом открыла форточку и позвала соседку, которая на ледяном ветру развешивала белье во дворе.
Соседка взяла ее к себе. Это была добрая и отзывчивая женщина. Аня выросла у нее. Хорошие, светлые годы. Кончила десятилетку. Поступила работать лаборанткой в научно-исследовательский институт...
Слушая Рутковскую, Суровягин невольно вспоминал свое детство. Он был старше ее на год и тоже хлебнул немало горя. Шел 1942 год. Отец уходил на фронт. Он собирался медленно и деловито.
- Ну, мать, пока...
Мать сказала:
- На войну бегом не бегают. Посидим на дорогу...
Сидели и молчали. Потом отец резко встал.
- Андрей, - позвал он. - На войну ухожу, сынок, - спокойно, как об обычном, сказал отец. - Ты слушайся мать. Понял? Будь мужчиной в доме, ясно?
Андрей мотнул головой. Понял. Хотя понял тогда только одно - отец уходит. Уходит надолго, навстречу очень трудному делу.
Война вошла в жизнь села тяжелой мужской работой для стариков, женщин, мальчишек. Андрейка работал вместе с матерью в поле, помогал дома по хозяйству. Было трудно. Потом школа, училище... Нет, он нигде не свернул с прямой просеки жизни.
Почему же свернула Рутковская? Когда и как это случилось? Может быть, душевная травма, нанесенная в детстве, оказалась роковой для нее? Но ведь была женщина, удочерившая ее. Была школа... Так почему же она сейчас сидит в кабинете следователя?
Рутковская рассказывала.
В институте на нее обратил внимание руководитель одной из лабораторий. Крупный ученый. Она хотела устроить жизнь. Вышла замуж. Бросила работу. Муж вечно был занят. Она с утра до вечера носилась по магазинам, по портнихам. Потом все надоело. Начала скучать. Вставала поздно. Бродила по квартире с опухшими глазами, капризная и заспанная. Муж советовал вернуться на работу, но работа уже не увлекала ее. Появились подружки. Устраивала вечеринки. Танцевали. Немного сплетничали.
У нее было много поклонников - молодые поэты, художники, артисты. Они обо всем судили с апломбом, безапелляционно. С ними было весело. Но мужу они не. нравились. Он говорил о них резко и строго. Она соглашалась с его суждениями и... продолжала встречаться с ними. Была молода и глупа. Плохо знала жизнь. А сейчас она раскаивается в этом. Мужа она любила...
Рутковская закурила новую сигарету.
Еремин поднялся из-за стола и медленно прошелся по кабинету.
- Как-то странно устроена жизнь, - сказала Рутковская, нагибаясь к стоявшей рядом вазе с цветами. Она понюхала цветы, откинулась на спинку кресла и вздохнула: - Цветы, - и какая-то тень пробежала по лицу.
Еремин вернулся к столу.
- Почему вы считаете, что жизнь устроена странно?
- Разве не странно, что один человек может арестовать другого, лишить его всего этого, - она показала на цветы.
- Мы представители народа и арестовали вас от имени народа, - немного запальчиво сказал Суровягин. Она засмеялась:
- Вы слишком молоды, лейтенант, чтобы говорить и тем более действовать от имени народа.
Суровягин заметил, как весело блеснули глаза полковника. "Кусачая", - подумал Суровягин.
- Вы говорите, жизнь странно устроена, - Еремин мял сильными пальцами тоненькую папиросу. - Что поделаешь, в жизни есть странности. Мне, например, представляется чрезвычайно странным, что на нашей планете существуют империалисты. Странным кажется, что они хотят войны. Странным кажется, что в нашей стране есть контрабандисты... Когда в ваш дом ломится вор, вы что делаете? Пытаетесь задержать его, обезвредить с помощью соседей или как-нибудь иначе. А наша страна - это тоже дом, огромный дом, заселенный хорошими советскими людьми. И вот нам поручено охранять этот до'м... Впрочем, мы уклонились от темы нашей беседы.
- Почему же! - запротестовала Рутковская. - Но вы же не считаете меня чужой в этом доме?
- Не хочу считать, - Еремин вздохнул. - Мне дорог каждый житель в нашем большом доме. Если бы это было не так, я давно не сидел бы здесь... Вернемся к нашему разговору. Мы, кажется, остановились на ваших встречах... Почему же вы бросили мужа и очутились в нашем городе?
Суровягин взглянул на Рутковскую. "Красивая, - неприязненно подумал он. - Сейчас начнет выкручиваться".
Но она не стала выкручиваться. Увлеклась одним работником института. Он работал в лаборатории мужа. Она не знает, кем он работал. Но муж очень ценил его.
- Фамилия молодого человека? - спросил Еремин. Она назвала: Холостов Александр Федорович. Она приехала с ним в Приморск. В главке, куда он поступил работать, ему дали квартиру. Они были счастливы, как можно быть счастливым в наш стремительный век. Но скоро он ее бросил и уехал. Почему бросил? У него были свои взгляды на жизнь.
- Живи, пока живется? - усмехнулся Еремин. Она кивнула.
"Настоящая исповедь", - подумал Суровягин и вновь подошел к настежь открытому окну. В переулке было солнечно. Промчалась легковая машина. В сквере играли дети. В тени деревьев, прислонившись к телеграфному столбу, стоял человек. Суровягин сразу узнал его. Олег Щербаков! Что он тут делает?
"На той стороне улицы, напротив окна, стоит Щербаков", написал Суровягин и положил бумажку перед полковником. Еремин мельком взглянул на записку. Рутковская рассказывала о Холостове, о его взглядах на жизнь. Полковник слушал с невозмутимым спокойствием. Суровягин пожал плечами и вернулся к окну. У телеграфного столба снова появилась высокая фигура Щербакова. Он беспомощным взглядом всматривался в двери управления. Вот он бросил сигарету и быстро пошел навстречу девушке. Панна! Она передала ему какой-то сверток. Они пошли рядом, на углу пересекли улицу и исчезли из виду.
Суровягин сел за свой стол. Неужели он ревнует? Полковник на мгновение остановил на Суровягине пристальный взгляд. "Ничего особенного. Ушел", - таким же выразительным взглядом ответил он полковнику.
Зазвенел телефон. Еремин поднял трубку.
- Ничего, примите. Сейчас пришлю лейтенанта. К дежурному, лейтенант.
Внизу у входа на столике дежурного лежал сверток.
- Откуда это? - спросил Суровягин дежурного.
- Передача для Рутковской.
- Записка есть?
- Вот. Полковник приказал доставить все это к нему в кабинет.
В кабинете шла мирная беседа. Суровягин положил сверток на диван, а записку передал полковнику.
- Друзья вас не забывают, - сказал Еремин Рутковской. Передачу принесли. Вам записка. Пожалуйста, возьмите.
Суровягин с удивлением взглянул на полковника. Подследственному же не разрешается держать связь с внешним миром. Мало ли что можно сообщить в записке?
- Что пишут ваши друзья?
Рутковская молча протянула записку Еремину.
- Зачем же? - усмехнулся полковник. - Чужие записки я не читаю, хотя имею на это полное право.
- Я хочу, чтобы вы прочитали, полковник.
Записка была короткая:
"Аня, мы все уверены, что это недоразумение скоро выяснится. Расскажи все о наших вечеринках, спорах, танцах. Разве это преступление? Тогда мы все одинаково виновны. Одним словом, не отчаивайся.
Олег, Панна".
Еремин вернул записку Рутковской.
- Анна Михайловна, вы тоже думаете, что вас арестовали за вечеринки?
Она кивнула.
Еремин крупными шагами ходил по кабинету.
- Нет. За это мы не стали бы арестовывать вас. За это всех вас следовало бы хорошенько высечь. И только. Я лично так и поступил бы. А потом на суд общественности. И настоящие ребята, а они были в вашей компании - Щербаков, например, - сразу бы отказались от вас. Я не говорю о подонках типа Горцева. Он уже сидел в тюрьме за перепродажу иностранного барахла и еще сядет, если не переменит образ жизни. Но мы отклоняемся от темы нашей беседы. Я прошу вас прямо и честно ответить на один вопрос и, даю вам слово старого коммуниста, сделаю все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Скажите, Анна Михайловна, где вы берете шкуры каланов? Подумайте. Мы давно беседуем. Я хотел понять вас. И хотел, чтобы вы сами разобрались в самой себе, в своей жизни.
Наступило молчание.
Полковник закурил. Он волновался, и Суровягин видел это.
Рутковская засмеялась отрывисто.
- Не думала, что вас интересуют эти шкуры, - небрежно сказала она. - Надо было сразу же спросить. Шкуры я случайно купила на базаре у прокутившегося моряка. Хотела шубу себе сшить. Милиция меня задержала на базаре. Шкуры изъяли.
- Между прочим, - не отрывая взгляда от Рутковской, сказал полковник, - в Находке в клубе иностранных моряков арестован Горцев. У него изъяты шесть шкурок калана и пачка денег. Я вам зачитаю его показания: "Мех я получал от Анны Рутковской. За каждую шкуру она платила мне десять процентов комиссионных". Как это понять, Анна Михайловна?
Рутковская пожала плечами. У нее было упрямое выражение лица.
- Врет, - холодно сказала она. - Я сама купила шкуры на базаре. Врет. Вы сами же говорили, что Горцев...
- Анна Михайловна, шкуры ведь вы не купили, - прервал ее Еремин. - Неделю назад вы взяли такси и поехали на морской вокзал. Вы просидели, не выходя из машины, сорок семь минут. Семь пассажиров, прибывших очередным рейсом, подходили к машине, и вы никого из них не пустили, а восьмого с увесистым чемоданом взяли и поехали с ним в город. На базаре вы вышли из машины, захватив чужой чемодан... В нем оказались шкуры. Вы что-то путаете, Анна Михайловна.
- Почему же, - возразила она. - Я и купила шкуры у этого пассажира.
Еремин усмехнулся.
- Фамилию вы его знаете?
- Нет.
- Тогда я вам подскажу. Лаврушин.
- Я не спрашивала его фамилии.
- Еще один вопрос, Рутковская. У вас при обыске нашли десять пустых чемоданов. И все они похожи на последний, одиннадцатый, изъятый вместе со шкурами.
- У нас в универмаге продают один сорт чемоданов...
- И экспертиза установила, что в чемоданах хранились шкуры каланов.
- Не знаю.
- Последний раз спрашиваю: кто поставляет вам шкуры?
- Я купила на базаре...
- Ясно, - устало сказал полковник. - Все ясно...
Суровягин положил перед Рутковской протокол допроса:
- Прочтите и распишитесь.
Она, не читая, заскрипела пером.
- Надо расписаться под каждым листом, - сухо сказал Суровягин.
- Обязательно? - усмехнулась она.
- Такой порядок.
- Вы были куда вежливее на наших вечерах. Я так и не научила вас танцевать твист, лейтенант. Если бы знала... - Она многозначительно взглянула на лейтенанта.
Суровягин собрал листы допроса и вернулся к своему столу.
Полковник стоял, заложив руки за спину.
- Я могу взять передачу, товарищ полковник?
Еремин медленно повернулся.
- Очень сожалею, что не получилось у нас с вами товарищеского разговора, - сухо сказал он. - Я обещал вам помощь в беде. Беру свои слова обратно. Сейчас я не могу уже вам помочь, не имею права. Я слушал вас, волновался, переживал... Верил каждому вашему слову и перестал верить, как только вы сказали, что шкуры купили на базаре... Передачу можете взять. На этом сегодня закончим.
Суровягин складывал в общую папку протокол допроса и хмурил брови. Беседа с Рутковской ничего не дала.
- Крепкий орешек, - сказал он.
- Возможно, - согласился Еремин. - Но мы уверенно распутываем дело.
- Товарищ полковник, разрешите задать вопрос.
- Пожалуйста.
- Вы же знали биографические данные Рутковской. Зачем же было выслушивать ее автобиографию?
Еремин ответил не сразу. Закурил папиросу.
- Видите ли, лейтенант, в каждом человеке есть что-то хорошее, - задумчиво сказал он. - И наша задача - помочь человеку найти в себе это хорошее, если даже он преступник. Я, кажетсл, как-то говорил вам, что каждый человек - живая ткань в организме государства...
- А если эта ткань заражена и не поддается лечению?
- Нужен точный диагноз.
- Вот Щербаков. Помните, я докладывал вам,, что он получил мех калана на шапку и воротник у Рутковской?
- Помню.
- Тогда... Может быть, он - соучастник?
- Возможно. В порту у меня старый знакомый по Сучану, начальник участка. Как-то мы разговбрились с ним. Он удивительно хорошо говорит о Щербакове: у него и золотые руки, и умная голова, и отзывчивое сердце...
- Поговорить бы с ним надо, - заметил Суровягин.
- Придется.
- Так вызвать его?
- Вызывать пока не надо. Подождем. Мне хочется, чтобы он сам явился к нам.
- Думаете, явится?
- Если верить характеристике Василия Ивановича, должен явиться. Щербаков, кажется, увлекался Рутковской. А любовь серьезная вещь, лейтенант...
Еремин стал убирать бумаги со стола. Требовательно зазвонил телефон. Еремин поднял трубку.
- Я слушаю. Здравствуйте, товарищ генерал. Завтра? Решили на рыбалку с Лобачевым отправиться... Да, да, сейчас зайду. - Полковник положил трубку и потер седую голову. - Получены интересные сведения с острова Семи Ветров. Меня вызывает начальник управления, а вас, - он поднял глаза на Суровягина, - а вас попрошу приготовить телеграмму в Находку. Пусть Горцева переправляют к нам. Он нам нужен. Не забудьте послать запрос о Холостове. Полковник вышел.
Глава восьмая
ВСТРЕЧА С ЧАКОМ
Парыгин погрузился в воду. Сердце билось тревожно.
Что это за неизвестное существо, таранившее рыбачье судно?
Парыгин чувствовал, что его относит приливным течением. "Пора на берег", - подумал он, но не пошевельнул ластами. Какая-то апатия овладела им. Мысли опять вернулись к таинственному обитателю океанских глубин. Какая огромная сила! А ведь неизвестное существо не больше взрослого дельфина. Может ли дельфин протаранить толстую обшивку корабля? Парыгин задавал себе десятки вопросов и пытался последовательно ответить на них. Но он был так взволнован происшедшим, что не мог сразу осмыслить все увиденное.
Итак, судно потоплено. Нет, этого не сделает такой сравнительно небольшой по размерам морской хищник. Может быть, какой-то механизм, управляемый человеком? Но зачем человеку губить мирное рыболовное судно?
Парыгин терялся в догадках.
А потом - черное дуло винтовки. Свист пули. Смерть прошла совсем рядом. Откуда взялся здесь, на острове Семи Ветров, его давнишний попутчик? Откуда у него винтовка? Впрочем, возможно, он охотник. Есть любители пострелять чаек - Парыгин никогда не одобрял их действий. Неужели человек в берете не мог отличить маску костюма подводного плавания от головы зверя? Хотя ему, вероятно, было не до размышлений. Человек увидел опасность и постарался устранить ее. Только и всего...
Мимо плыл небольшой спрут - беловатый, прозрачный, напоминавший своей формой удлиненную дождевую каплю. Он внезапно, круто повернулся, покружился вокруг Парыгина и всеми щупальцами присосался к груди пловца, словно отыскал надежную "квартиру". "А, старый знакомый", - усмехнулся Парыгин. Близко поставленные глаза спрута холодно мерцали. Говорят, что из всех морских беспозвоночных спруты имеют самую развитую нервную систему. Утверждают даже, что они умеют "мыслить". Парыгин не был ихтиологом, и моллюски мало интересовали его.
Парыгин поплыл. Спрут замер. В его глазах мелькнул испуг. Кажется, "квартира" ему не понравилась. Он свирепо взглянул на Парыгина, облил его чернильной жидкостью и исчез. "Счастливого пути", - Парыгин шевельнул ластом и поднялся на поверхность.
Моросил мелкий дождь. Серое небо было похоже на грязный низкий потолок. Парыгин оглянулся - течение отнесло его недалеко. Он опять ушел в глубину.
Подводный мир жил своей жизнью. Шмыгали в "модных" полосатых "костюмах" окуньки. Стремительно носилась треска. Проплыла стайка сайры. Были здесь и усатые водяные жуки в строгом черном одеянии. Бурые водоросли покачивались на волнах. На дне виднелись белые камни. На них серые, голубые, фиолетовые шарики - морские ежи с острыми иголками и тоненькими щупальцами между ними.
Парыгин решительно повернул обратно к затопленному судну. Оно лежало на боку. Палуба целая. Вокруг траулера, мешая друг другу, суетились рыбы. На Парыгина они не обращали внимания. "Вот черти", - беззлобно подумал он. Вдруг рыбы исчезли, и Парыгин вздрогнул: из глубины всплыло "оно", протаранившее судно. "Оно" двигалось бесшумно. Ни одна часть веретенообразного тела не шевелилась. Парыгин прижался к корпусу судна. "Оно" подплыло к траулеру, заглянуло в щель.
На висках Парыгина выступил пот. Нервы напряглись. "Оно" поравнялось с ним, замерло, словно прислушиваясь к чему-то...
Странное дело! Парыгин помимо воли ничего не упускал из того, что происходило. Множество рыб опять появилось у судна. Он замечал их цвет и движения, видел жучков, которые то опускались, то поднимались вверх, видел все новые и новые стайки рыб, которые подплывали к траулеру.
Сейчас "оно" находилось в пяти метрах от Парыгина. В правой руке Парыгин держал подводный пистолет. Год назад одним выстрелом из этого пистолета он убил акулу. Но сейчас он почему-то не решался стрелять. "Оно" не двигалось и казалось безжизненным. "Если чуть придвинется ко мне - выстрелю", - с нетерпением подумал Парыгин, еще плотнее прижимаясь к корпусу судна. "Оно" бесшумно, очень медленно проплыло мимо.
Парыгин глубоко вздохнул. Опасность миновала. Миновала ли?
"Оно" появилось с кормы и, поравнявшись с Парыгиным, опять замерло. Он видел черное гладкое тело. "Оно" подплыло к Парыгину и, кажется, чего-то ждало. Вдруг Парыгин услышал три отчетливых удара. Что это значит? Подготовка к нападению или предупреждение? Может быть, ему ответить тоже тремя ударами? "Оно" постояло в нерешительности и придвинулось еще ближе. Парыгин выстрелил. Не попал. "Оно" удалилось.
Сердце у Парыгина учащенно билось. Он огляделся. Вернется или не вернется? "Преступник всегда возвращается на место преступления", - любил повторять Андрей Суровягин. Страшно хотелось курить. Рядом к корпусу судна присосался осьминог. Он пустил в ход все свои дружные щупальца, стараясь поймать морскую мелочь. За ксрмой третий раз появилась черная веретенообразная фигура.
Мировой океан хранит много тайн. Может быть, эта черная фигура - одна из таких неразгаданных загадок моря? Спрут стремительно сорвался с места и поплыл к неизвестному существу. Очевидно, решил попытать счастья на новом месте. Он даже не успел присосаться к черному телу, как конвульсивно дернулся, опустил щупальца и стремительно упал на дно. Рыбы оказались более благоразумными. При приближении черной фигуры они, как очумелые, шарахались в сторону. А странное неизвестное существо не обращало на них никакого внимания, словно не замечая их.
Кого или что "оно" ищет? Может быть, его, Парыгина? Он опять вытащил пистолет. Нервы напряглись. "Оно" не остановилось возле пловца, а поплыло дальше. Парыгин двинулся за ним. "Оно", кажется, почуяло человека. Остановилось. Замер и Парыгин. Как "оно" движется? Никаких волн!
Парыгин не раз видел стада дельфинов, следующих за кораблем. Они ныряют и всплывают, мечутся между носом и кормой корабля со скоростью двадцать километров в час. Даже при вдвое большей скорости корабля дельфины с той же легкостью нагоняют его. И никаких волн и водоворотов. Говорят, у дельфинов под кожей имеются особо чувствительные нервы, играющие роль манометров и сигнализирующие об образовании малейшего водоворота. Своевременным движением кожи дельфины нейтрализуют волну - струи воды скользят вдоль туловища и соединяются у хвоста.
Веретенообразное тело медленно плавало вокруг затопленного судна. Какая прекрасная гидродинамическая форма! И, как дельфин, не оставляет за собой никакого следа. Но "оно" не было неподвижным. Черная кожа все время пульсировала и слегка содрогалась. Значит, зубастый кит или акула? Временами Парыгину казалось, что перед ним не живое существо, а робот, машина, творение рук человека. Но в этом он не был уверен.
Поплавав еще немного, Парыгин вернулся на остров. Он решил немедленно доложить обо всем Чигорину.
Парыгин шел вдоль берега.
- Вы? - раздался голос рядом.
Парыгин круто повернулся. Перед ним стояла Таня Чигорина и улыбалась. На него вдруг напало замешательство. Он не мог даже предположить, что встретит ее на этом далеком острове.
- Ну, здравствуйте, - Таня протянула ему руку. - Я не знала, что свидание вы перенесли на наш остров. Это очень приятно.
- Вы тут живете?
- Главная воспитательница зверюшек. Видите, сколько их у меня, - Таня показала на океан, где среди валунов кувыркались каланы. - Никогда не думала, что вы подводный пловец.
- Почему?
- Облик у вас городской. Нет, не то. - Она поморщила лоб. - Ну, знаете, есть береговые люди... Опять не то. Лицо ваше не морское...
Парыгин смотрел на нее и не знал, что ответить.
- Что поделаешь, - он поклонился с добродушной насмешливостью, - я произвожу неблагоприятное впечатление на женщин.
- А я на мужчин.
- Ну и заноза вы, не думал...
Они пошли рядом. Слабый ветер разогнал остатки тумана. Выглянуло солнце. Волосы Тани наполнились светом. Из воды вылез кошлак* и поковылял к Тане. Он так радостно пищал, что Парыгин невольно засмеялся. Эти дни он достаточно насмотрелся на каланов. Передвигались они очень неуклюже: тело волочилось по земле, ноги подгибались. Но когда надо было спешить, они умели передвигаться довольно быстро, как это делал сейчас кошлак. Туловище выгибалось дугой. Задние ноги приближались к передним. Слегка переваливаясь, бежит, даже делает неуклюжие скачки. Таня бросилась навстречу зверюшке.
- Ну, здравствуй, Type.
Зверь прижал уши, ткнулся светло-палевой головой к ногам девушки и замер, выражая этим предельный восторг. Таня гладила его, ласково приговаривая нежные слова:
- Type, милый мой Type...
Развернув сверток, она стала кормить Турса свежей рыбой.
- Ну, а теперь в воду, в воду. - Таня повернула лицо к Парыгину. - Матка пропала, когда Type был еще медведкой. Я его выходила. Мы теперь большие друзья. Правда, Type? - Таня гладила зверя по голове. - Смотрите, какие у него глаза...
- Знаете, кто таскал каланов? Черная акула, - сказал Парыгин.
Таня резко поднялась:
- Черная акула?
- А может, дельфин.
- Вы видели?
Парыгин кивнул.
- Расскажите же...
Они двинулись дальше. Type пискнул и жалобно посмотрел на Таню орехово-бурыми глазками.
- В воду, Type, - приказала Таня.
Отойдя метров сорок, Парыгин оглянулся. Каланенок ковылял следом, но расстояние между ними все увеличивалось. Парыгин помахал рукой.
- Рассказывайте, - повторила просьбу Таня.
Тропинка давно кончилась. Они поднялись на скалу. Скала круто падала в море. Напротив - безымянный остров. Звонко кричали кайры...
* Кошлак - годовалый калан.
- ...Вот и все, - закончил свой рассказ Парыгин. Он намеренно умолчал о том, что был свидетелем потопления траулера. Может быть, здесь преступление еще большее, чем истребление каланов. Он расскажет о нем только Чигорину.
- Черная акула или дельфин... Я ожидала чего-нибудь в этом роде, - задумчиво проговорила Таня. - А нельзя взглянуть на это странное существо?
- Я сфотографировал его.
- Никто не верил, даже папа, что каланов похищают.
- Как в детективных романах, - Парыгин закурил сигарету.
- Не знаю, что теперь делать. Ведь вход в бухту перегорожен металлической сеткой. Ваша акула каким-то образом проходит через нее.
- Едва ли сетка может быть надежным средством защиты, сказал Парыгин.
- Думаю, надежная, - качнула головой Таня. - Вы видели охоту на белух?
- Их ловят неводом. Окружают и ловят.
- Казалось бы, что стоит белухам протаранить сеть? А не таранят. Ткнутся носом - и назад. Это, наверное, в характере морских животных.
- Но я все-таки попробую подстрелить хищника.
- У вас есть запасной костюм? - неожиданно спросила Таня.
Парыгин внимательно посмотрел на нее:
- Плавать умеете?
- Если умею, возьмете с собой?
- Подумаю.
- Сейчас докажу, - очень спокойно сказала Ганя. Она быстро сняла платье и осталась в синем купальнике.
- Что вы делаете?
- На острове пора открывать купальный сезон. - Она безмятежно посмотрела на него огромными глазами, которые, словно куски синего океана, светились на ее лице.
Таня стояла на краю обрыва. Помахала рукой, загорелое гибкое тело ласточкой ринулось вниз. Море раскололось. На солнце сверкнули осколки. Бронзовая фигура стрелой вошла в воду, изогнулась, как дельфин, и вот уже девичья рука поднялась над бирюзовой волной, показывая на восток.
"Отчаянная", - с восторгом подумал Парыгин. Он шел по берегу и нес платье и туфли Тани.