Белов Михаил. Восьмая тайна моря

   Девушка плыла все дальше. За ней оставалась белозеленая дорожка. А в двухстах метрах от нее...
   В толще воды безмолвно и неподвижно лежало подводное существо, названное Парыгиным черной акулой - Чаком. Кварцевые "глаза" его видели плохо, и только по звукам он узнавал о том, что творилось вокруг. Он и теперь не видел, что делалось у берега. Течение приносило оттуда странные и непонятные звуки. Чак никогда и никого не боялся. Он просто ловил незнакомые ему сигналы. Нет, это не был писк ленивых и толстых каланов - его он ловил много раз. Звуки не походили и на стук мотора и на удары весел по воде. Что же тогда? Черный и безмолвный, словно подводная лодка, Чак не подавал никаких признаков жизни. Странные звуки удалялись и скоро исчезли.
   Береговая линия проходила в ста метрах от Чака. Он медленно двинулся дальше. Отовсюду Чак слышал привычное монотонное жужжание обитателей прибрежных вод. Потом он услышал писк каланов. Чака страшно раздражал этот звук.
   Он медленно поплыл вдоль берега и скоро оказался в узком проливе, соединяющем океан с бухтой Белых Каланов. Кругом ни одного звука. Вдруг раздался чуть внятный раздражающий писк. Чак продвинулся метров на пять - писк усилился. Еще пять метров - и этот писк привел его к металлической сетке. Чак выбросил два манипулятора. Брызнули синие искры. Огромный кусок сетки упал на дно. Проход был свободен.
   Чак медленно вошел в бухту и замер. Над ним показались два калана. Автоматически сработали манипуляторы. Раздался яростный, протестующий писк. Каланы метнулись в сторону, но поздно.
   Чак с добычей выбрался из бухточки и исчез в сумерках океана.
   Громадные красно-бурые валуны преградили дорогу, и Парыгин потерял Таню из виду. Наконец каменные глыбы расступились, и он увидел ее. Таня выходила на берег.
   С ее плеч стекала вода. Она была залита солнцем и темным силуэтом выделялась на фоне синего неба.
   Парыгин остановился. Таким неправдоподобным казалось это видение! Он почувствовал необыкновенную радость в душе.
   - Максим, - позвала Таня.
   Он пошел навстречу.
   - Вы же не в Черном море. Разве можно так долго быть в воде?
   - А мне совсем не холодно, - засмеялась она. - Убедились, что умею плавать? Теперь мы вместе будем охотиться на черную акулу.
   Они пошли дальше. Ветра не было. Пустынно - взору не за что зацепиться, и все же океан жил и дышал.
   - А жарко у вас. Жарко и тихо, как под водой, - нарушил молчание Парыгин.
   - Перед штормом, - ответила Таня.
   Они опять замолчали.
   - Хорошо так идти вдвоем, - сказал Парыгин. - Я готов шагать с вами хоть на край света.
   Таня улыбнулась.
   - Почему же вы там не пришли на свидание? - она кивнула на юг, очевидно, имея в виду Приморск.
   Парыгин рассказал, как попал на остров Семи Ветров.
   - Вы довольны?
   - Теперь, да.
   - Это что, объяснение в любви? - засмеялась она и побежала вперед.
   Вскоре они вышли к небольшой бухточке.
   - Бухта Белых Каланов, - сообщила Таня. - Здесь наш питомник.
   - Романтическое название.
   Узкий проливчик соединял бухту с океаном. Через проливчик был переброшен мостик. От небольшого домика, приютившегося на террасе, к воде спускалась широкая деревянная лестница. Чигорин сидел на последней ступеньке и кормил каланов.
   - Папа. Ты знаешь, кто похищает каланов? - крикнула Таня, подходя к дому. - Черная акула!
   Чигорин не обернулся и, кажется, не слышал ее слов. Таня села рядом с отцом, положила руки на его плечи:
   - Что случилось?
   Чигорин медленно повернул голову.
   - Ну что с тобой, папа?
   Чигорин смотрел на дочь странно пустым взглядом. В глазах стояли слезы. Парыгин отвернулся: он не любил, когда плакали сильные люди.
   - Ты плачешь, папа? - голос девушки дрогнул. - Что произошло?
   Каланы вылезли из воды и с радостным писком устремились к Тане. Им трудно было подниматься. Они то и дело тыкались мордами о ступеньки лестницы - ноги их подгибались. Карабкались отчаянно, самоотверженно.
   - Пропало пять каланов, - глухо произнес Чигорин. - Три белых и два золотистых.
   - Как пропали? А сетка? - Таня посмотрела в сторону моста. - Сетка же цела.
   "Что ваша сетка для черной акулы. Паутина для слона", подумал Парыгин, догадываясь о трагедии, разыгравшейся в голубых глубинах бухты.
   - Когда же они исчезли? - все допытывалась Таня. Чигорин взглянул на часы и сказал:
   - Их нет уже около трех часов. Не могут они так долго продержаться под водой.
   Парыгин еще раз взглянул на металлическую сетку под мостом, закрывающую выход в океан. Она была цела, во всяком случае надворная ее часть не пострадала.
   Каланы добрались до Тани и положили головы на ее ноги. Сколько кротости, довольства, преданности в глазах. Только теперь Парыгин внимательно разглядел животных. Один белый, как первый снег, и очень крупный. Второй - каштановый. Нет, темно-коричневый или, скорее, золотистый, почти рыжий. "Черт возьми! - изумился Парыгин. - Какого же он цвета?" Едва калан менял позу, как менялся и цвет шкуры, принимая самые разнообразные и неожиданные оттенки.
   - Первый раз в жизни вижу такой мех, - признался Парыгин.
   - Гибриды, - ответила Таня. - Сколько труда пришлось вложить, чтобы вывести новые виды каланов.
   - А сколько они могут находиться под водой?
   - Обыкновенные каланы семь-восемь минут, - ответила Таня, - а эти дольше... Два часа.
   - Ну вот, видите. Почему бы им не пробыть под водой и все пять часов? - успокоил Парыгин.
   Таня с надеждой посмотрела на него.
   - Знаете что?..
   Он сразу понял невысказанную просьбу девушки.
   - Я сейчас принесу.
   - Захватите и второй костюм.
   Парыгин кивнул уже на ходу.
   Они неторопливо пошли вместе с Чигориным.
   - О какой черной акуле говорила Таня? - спросил директор заповедника, хмуро глядя себе под ноги.
   Максим давно ждал этого вопроса. Он стал рассказывать о своих подводных приключениях, стараясь не упустить ни одной заслуживающей внимания подробности.
   - Вам удалось ее сфотографировать? - Чигорин остановился, пасмурное лицо его оживилось.
   - Да.
   - Надо сегодня же проявить пленки. Дальше, дальше!..
   Максим рассказал о потоплении траулера.
   - Так это в вас стрелял Холостов? - изумился Чигорин. Черт знает что! Это похоже на преступление!..
   - Какой Холостов? - не понял Максим.
   - Ваш "человек в берете" и есть Холостов. Главный механик с острова Туманов. - Чигорин задумался. - Впрочем...
   Максим догадался, о чем думает Чигорин.
   - Нет, он стрелял совершенно неумышленно, - уверенно заговорил он. - На его месте так поступил бы каждый...
   - Но как объяснить это нападение на судно? - вслух размышлял Чигорин. - Положим, ваша акула питается каланами. Но судно... Тут кроется какая-то тайна. Гм, "восьмая тайна моря", - протянул он. - Что же мы можем предпринять, чтобы изловить эту акулу? Что?
   - Ее надо изучить, - ответил Максим. - Только знание акулы поможет нам найти способ избавиться от нее.
   - Вы хотите сейчас отправиться в море вместе с Таней. А с вами ничего не случится? - В голосе Чигорина прозвучало беспокойство.
   - Нет, - твердо ответил Парыгин.
   - Если акула так легко потопила траулер, ей ничего не стоит разделаться с человеком, - настаивал Чигорин.
   - Нет, - повторил Максим. - Насколько я понимаю, акула имеет какие-то загадочные особенности. Она совершенно равнодушна к человеку. Она его попросту не замечает.
   - Гм, - недоверчиво покачал головой директор заповедника. - Хорошо. Я вам доверяю. Но будьте осторожны. Я дождусь вас.
   Они застали Таню на том же месте, где оставили. Каланов у ее ног уже не было. Они барахтались в воде.
   Золотистый калан верхом сидел на белом и гордо посматривал на Таню. Вдруг белый калан нырнул, увлекая за собой "седока". Забурлила вода. Первым вынырнул белый калан, фыркнул и начал описывать круги, потом ушел под воду. На том месте, где он погрузился, всплыл золотистый горб, исчез и появился вновь. Теперь на поверхности воды снова барахтались два тела. Белый калан лежал на спине и крепко держал в объятьях золотистого. Последний старался вырваться, но тщетно. Вдруг он отлетел в сторону. Белый калан повернулся к "трибуне" и поднял передние лапы.
   - Весело! - усмехнулся Парыгин.
   Таня посмотрела на него.
   - Давайте костюм, - решительно сказала она.
   - Может быть, - сказал Чигорин, - тебе не следует сегодня опускаться в бухту?
   - Почему? - спросила Таня.
   - Опасно. То же скажет тебе и Максим.
   Девушка встала со ступенек.
   - Опасно? А годы жизни? Годы упорного труда? Мы мучились, искали, радовались, опять отчаивались и опять искали, пока не вывели новые виды каланов. Крупные, с красивым мехом. И за каких-нибудь три часа - все пропало. Все эти годы я была счастлива, потому что творила. А теперь...
   Она вдруг сникла, опустила голову. Куда только девалась ее буйная жизнерадостность?
   - Ладно, давайте одеваться, - решительно сказал Парыгин. - Мы не отступим, пока не покончим с этим странным существом. Мы доберемся до него, Таня. Это будет самая интересная охота в моей жизни. Думаю, костюм подойдет... Вот снаряжение. Пожалуй, кое-что придется снять.. Нож может пригодиться, а все остальное оставим.
   - Вы мне лучше фотоаппарат оставьте, - запротестовала Таня.
   - Нет, - твердо сказал Парыгин. - Без ножа вы не пойдете.
   Он помог Тане одеться, объяснил, как и когда включать электрический обогреватель.
   - Последнее, - предупредил Парыгин. - Вы будете плыть за мной. Только за мной. А теперь нажмите на эту пуговицу, потом поверните ее вправо и чуть прижмите. И в воду.
   Легкий скафандр закрылся. Таня осторожно вошла в воду и ушла вглубь. Вынырнула минуты через две и подняла большой палец: все, мол, хорошо.
   Парыгин нырнул.
   Вода в бухте была голубовато-прозрачная и далеко просматривалась. Он плыл и радовался. Ему казалось, что все эти бухты, заливы и моря всегда будут для него новыми и что он никогда не устанет путешествовать по ним. И в каждой бухте, в каждом море будут свои красоты, свои тайны, которые надо открывать, своя особая жизнь, которую надо узнать. Вглядываясь в голубоватые воды бухты Белых Каланов, Парыгин думал: "Какая же тайна скрывается здесь? Может быть, неизвестное существо решило избрать эту бухту своим жилищем?"
   Глубина бухты достигала тридцати - тридцати пяти метров. Но встречались места, где Парыгину не удавалось добраться до дна. В середине бухты было много рифов. Лишь немногие из них, круто поднимаясь, выходили на поверхность.
   Парыгину казалось, что он видит горный пейзаж с высоты полета самолета. Здесь было все так же, как на земле. Островерхие пики, распадки, ущелья. И синева такая же, как на земле, когда .горы далеки от тебя. Только вот жизни здесь было больше. Скалы облеплены морской живносчью. Сверкает, блестит, переливается колония морских звезд... А вон пирамида из живых крабов. Нарядные стайки окуньков - с ними Парыгин встречался во всех своих подводных странствиях.
   Таня плыла следом. Она быстро привыкла к глубине - движения стали плавными и уверенными. Парыгин подозвал ее к себе, и они поплыли рядом. Максим видел, с какой жадностью она рассматривает подводный мир, и радовался за нее.
   Парыгин часто думал, что именно жизнь у воды закалила его организм. Ровно пятнадцать лет назад отец с матерью привезли его к берегам Амурского лимана. У него была впалая грудь и больные легкие. Мальчик научился нырять и плавать, как рыба. К семнадцати годам он был совершенно здоров.
   Парыгин всей грудью вдыхал воздух, острый и свежий, вливающий новые силы в мускулы.
   Они поплыли к двойной металлической сетке из двухмиллиметровой проволоки. На глубине семи-восьми метров сетки не было. Ее словно срезали автогеном. Образовался широкий, похожий на стрельчатую арку, проход. Отрезанную часть сетки Парыгин и Таня нашли на дне пролива. Вдвоем они вытянули ее на берег, присели на каменную террасу и открыли шлемы.
   - Видели? - Максим встряхнул конец сетки. - Как будто автогенщик побывал в бухточке.
   Таня сосредоточенно разглядывала проволоку. Удивительно ровные срезы.
   - Что же это такое? С кем мы имеем дело? Гигантская рыба в лучшем случае могла бы лишь разорвать проволоку. А здесь...
   Захваченные одной и той же мыслью, они смотрели в голубую воду бухты. Что она таит в себе?
   Над островом висели тяжелые тучи. Солнца уже не было видно. Порывами дул ветер.
   - Капризная погода, - сказал Парыгнн, зажигая сигарету.
   - Где вы храните сигареты?
   Он вытащил из бокового кармана плоский пластмассовый портсигар на резиновых прокладках. Открыл. Пять сигарет. Десять красноголовых спичек.
   - Удобно, - отметила девушка. - Мы встретимся с похитителем каланов?
   - Возможно. Но на сегодня, наверное, хватит.
   - Нет! - Таня тряхнула головой. - Поплыли.
   - Ну, тогда пошли, - Парыгин первым полез в воду.
   Через пролив они вышли в океан. Плыли долго. Таня поравнялась с Парыгиным, положила руку ему на плечо. Он повернулся. Она просительно посмотрела на него, требуя остановиться. Впереди из океанских глубин поднимался тумбообразный валун. Его облепили морские звезды.
   Крупный калан охотился на рыбу. Неподалеку находился трехмесячный каланенок. Один-одинешенек. Он был слишком мал, чтобы существовать одному, без матери. Всем своим видом он словно говорил: "Я потерялся... не знаю, где моя мать" - и все ближе подплывал к калануохотнику. Тот проворчал: "Не подходи ближе". И все-таки малыш подплыл к старому ворчуну и лизнул его. Калан обнюхал мягкий комочек и, кажется, остался доволен.
   Вдруг впереди появилась и тут же исчезла черная тень. Калан-охотник на глазах изумленных Парыгина и Тани исчез. Каланенок стал кружиться на месте, жалобно пища, как это делают все оставшиеся без матери дети.
   Парыгин кинулся за черной акулой. Она мелькнула уже далеко впереди. Скорость ее была настолько велика, что Максим сразу понял всю бесплодность своей попытки догнать ее. Раздосадованный неудачей, он вернулся к Тане. Они медленно поплыли к берегу. За ними последовал маленький каланенок.
   Глава девятая
   ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПАННЫ
   Щербаков отодвинулся в глубину ложи и откинулся на спинку кресла. Так было удобнее. Его никто не видел, и он никого не видел, кроме Панны и дирижера у рампы.
   Музыка "Ивана Сусанина" - то теплая, как летний вечер, то широкая, как беспредельная даль волжских степей, как весеннее половодье рек. Казалось, что шумят вековые дубовые леса и звенят прозрачные ручейки меж папоротников. Музыка, полная силы и . радости, жила, дышала, в ней ощущалось биение сердца. Она захватывала Олега, рождая в душе светлую радость. Такое же чувство душевного подъема и радости Щербаков испытывал в порту, в кабине портального крана. Там он полностью отдавался ритму, гармонии, мелодии труда. Там он утверждал красоту и мощь бытия.
   Разве можно отчаиваться, когда есть на свете такая музыка?
   Панна вся ушла в музыку. Щербаков всегда чувствовал себя с ней легко и непринужденно. Панна была единственным человеком в их компании, с которым он делился своими сокровенными мыслями. Она не высмеивала его, как это часто делали другле. Ей даже нравились, как она любила выражаться, такие лирические отступления. Просто удивительно, как она сохранила всю свою цельность и непосредственность в пестрой и разношерстной компании Рутковской.
   А он, Щербаков? Сохранил ли душевную ясность и чистоту?
   Щербаков слушал музыку и слушал себя. Нет, не все еще потеряно, если музыка поет в душе, окрыляет счастьем. Он не завяз в грязи и пошлости. Его так и не увлекла погоня за заграничными тряпками. И, может быть, только сегодня он понял, что ему в чем-то помогла Панна. В зале зажегся свет. Антракт.
   - Выйдем? - спросил Щербаков.
   Панна покачала головой.
   Когда Щербаков вернулся в ложу, возле Панны находился Суровягин. Они оживленно беседовали.
   - Я не помешал? - Щербаков протянул Панне плитку шоколада.
   Суровягин сухо поздоровался.
   - Угощайтесь, мальчики, - сказала она, отламывая шоколад, и весело посмотрела на них.
   - Давно я вас не встречал, - вежливо сказал Щербаков, Помните вечеринку у Панны? Вы тогда так жаждали знакомства с Рутковской. Она вам понравилась?
   Суровягин стоял прямо, чуть откинув голову назнд. На вопрос Олега он только пожал плечами.
   Раздался третий звонок. Гул в зрительном зале стих. Музыканты настраивали инструменты.
   - Значит, договорились встретиться у выхода, - сказал Суровягин Панне и, не взглянув на Щербакова, вышел.
   - Какая муха его укусила? - спросил Щербаков.
   - Давайте оперу слушать.
   - Он что, ревнует? - не унимался Щербаков.
   - Спросите его, - засмеялась она.
   - И так видно.
   - Вот возьму и выйду замуж за него. Кому вы будете тогда исповедоваться?
   - Парень он ничего, - заметил Щербаков. - Только, кажется, суховат немного. Скучных людей терпеть не могу. Может быть, я ошибаюсь...
   Опера кончилась в одиннадцать вечера. Суровягин ждал Панну у выхода. Она подхватила обоих под руки, и они вышли на шумную улицу.
   - Андрей, вы знаете, Аню Рутковскую арестовали.
   - Знаю.
   - А нас с Олегом могут арестовать? Мы ведь тоже бывали в ее компании, дружили даже...
   - Ничего хорошего в этом не нахожу. - Суровягин пожал плечами.
   Щербаков улыбнулся. Сейчас она подбросит жару. Панна умела это делать, когда хотела. Но она почему-то промолчала. Суровягин, видимо, был не в духе. Щербаков догадался, почему: Андрей считал его здесь лишним. Ну и пусть!
   Вдруг Панна воскликнула:
   - Знаете, друзья, у меня сегодня день рождения. Двадцать лет!
   - Двадцать салютов из двадцати бутылок шампанского? рассмеялся Щербаков.
   - Поздравляю, - сказал Суровягин.
   Щербаков куда-то метнулся и скоро вернулся с букетом цветов.
   - Где вы их раздобыли, Олег? Какая прелесть!
   - Это неважно, Панна. Важно, что в жизни есть цветы...
   Панна шла между Щербаковым и Суровягиным.
   "И тогда мы шагали по бокам Панны, точно конвоиры", - подумал Щербаков.
   Было какое-то странное настроение. Ему казалось, что улица вместе с ними поднимается ввысь и летит сквозь ночь, сквозь годы, сквозь множество воспоминаний. Утреннее посещение тюрьмы. Записка Ане, вложенная в передачу. Театр. "Иван Сусанин". День рождения Панны. Все это удивительные куски жизни. А в порту...
   Щербаков заговорил о своей работе:
   - Вчера мы закончили ремонт крана. Вот была радость. Василий Иванович говорит...
   Суровягин хмурился.
   - Почему вы думаете, что нам интересно слушать о Василии Ивановиче? - он с нажимом произнес "нам". Щербаков изумился:
   - Вы так думаете? Если...
   Панна перебила Суровягина:
   - Ребята, я запрещаю вам ссориться!
   Она стояла между ними и переводила глаза с одного на другого.
   - Да мы не ссоримся, - усмехнулся Щербаков.
   - Панна, отойдите в сторону, - решительно сказал Суровягин. - Нам надо поговорить со Щербаковым.
   - И не подумаю!
   - Зря.
   - Это моя забота.
   Щербаков сел на скамейку и закурил.
   - Я вас слушаю, Суровягин.
   - Вы сейчас же оставите Панну. И никогда больше не будете встречаться с ней.
   - Это почему же?
   - Вы компрометируете ее.
   Щербаков медленно встал. Он был мертвенно-бледен.
   - Андрей, как вам не стыдно? Помиритесь сейчас же, - Панна топнула ногой. - Ну?
   - Либо он, либо я, - потребовал Суровягин.
   - Андрей, вы действительно невыносимы!
   - Выбирайте...
   - Это уж слишком. Олег, пошли! - Она круто повернулась.
   Щербаков постоял минуту-другую, посмотрел вслед удаляющейся фигуре Суровягина, потом шагнул за Панной.
   Еремин вошел в кабинет Лобачева.
   - Здравствуй, Николай Николаевич. Где же именинница?
   Лобачев не ответил. Он сидел за столом и увлеченно рассматривал в лупу какую-то фотографию. Еремин знал характер друга и не обиделся на его молчание.
   - Здравствуй, Николай Николаевич, - повторил он, усаживаясь в кресло.
   - Это ты, Алексей? - встрепенулся Лобачев. - Садись, голубчик. Садись. Панна где-то задержалась.
   Лобачев мельком взглянул на Еремина и опять занялся фотографией.
   Еремин расставил шахматы и осмотрелся. Кабинет был забит книгами и чучелами морских животных. По обе стороны письменного стола возвышались два громадных аквариума. И чего только не было в них! Рыбы, морские звезды, медузы, креветки, трепанги, акулы-карлики, крабы...
   "Мой карманный Тихий океан", - с гордостью говорил профессор, знакомя друзей с обитателями аквариумов. Самое удивительное заключалось в том, что морская фауна и флора жили в условиях, близких к естественным. Аквариумы как бы представляли кусочки океана, чудом перенесенные в комнату. Можно было часами сидеть возле них, созерцая трепетное биение жизни.
   - Червей, между прочим, я принес, - нарушил молчание Еремин. - Завтра пораньше выйдем.
   Лобачев рассеянно взглянул на него.
   - Н-да... Все-таки это невероятно. Не верю!
   - О чем ты?
   Лобачев накрыл ладонью кучу фотографий на письменном столе:
   - Чигорин прислал.
   Такие же фотографии Еремин видел у начальника управления. Снимки были сделаны под водой. На всех фотографиях - изображение темного веретенообразного тела с тупой, обрубленной головой. Еремин перебрал снимки. Они ничего не говорили ему.
   - Разве мало акул в океане, - осторожно заметил он, зная характер друга.
   - Он еще сомневается, - Лобачев поднялся, высокий, стройный. - Да что с тобой говорить, профан ты эдакий! Человек, который сделал эти снимки, может быть, открыл новый вид акулы, если это акула, конечно. Понимаешь теперь?
   - Интересно, что и говорить! Одной акулой в океане будет больше. Вы, ихтиологи, поднимете шум, напишете статьи в журналах, но...
   - А известно ли тебе, что именно это животное - они там на острове называют его Чаком, то есть черной акулой, - беспощадно истребляет каланов в заповеднике?.. Таня Чигорина права, тысячу раз права.
   Еремин более внимательно рассмотрел фотографии.
   - Откуда видно, что именно этот... Чак похищает каланов?
   - Вот, - Лобачев протянул фотографию, которую держал в руке.
   Снимок был расплывчатый. Чак держал калана за задние лапы; голова зверька находилась почти под брюхом хищника.
   - Куда Чак тащит свою жертву?
   - Вот именно, куда тащит? - заложив руки за спину, Лобачев ходил по кабинету. - В океане насчитывается около двухсот тридцати видов акул. К разряду опасных относятся двадцать девять видов. Выходит, Чак - тридцатый. Впрочем, рассказы о кровожадности акул очень преувеличены. Человеку, например, куда опаснее переходить улицу или, скажем, играть в футбол, чем встретиться с акулой.
   - Не акулы, а овечки, - засмеялся Еремин.
   - Не овечки, конечно. Большинство акул либо чересчур малы, либо вялы, либо слабосильны, чтобы нападать на крупных особей и тем более на человека. А иные обитают так глубоко, что каланы, сивучи, котики никогда с ними не встречаются.
   Еремин устроился поудобнее. Он любил слушать Лобачева.
   - Парыгин пишет, что длина черной акулы пять метров. А китовая акула достигает в длину двенадцати метров и совершенно безвредна, хотя один мой знакомый капитан сомневается в этом. А сомневаться он стал после того, как год назад, вспоров живот одной рыбины, обнаружил тридцать семь пуговиц, пять кожаных ремней и семь женских туфелек. Меня это нисколько не удивляет. Подобно усатым китам, китовая акула плавает с широко раскрытой пастью, фильтруя планктон и прочую съедобную и несъедобную морскую мелочь. - Лобачев взял фотографию и начал уже в который раз рассматривать ее. - Обрати внимание, Алексей. У Чака даже пасть не раскрыта. Впечатление такое, будто лапы калана приросли к черной квадратной болванке головы. Совершенно необъяснимо.
   "Вот именно, - думал Еремин, внимательно слушая рассуждения профессора. - Если каланов истребляет акула, то каким же образом шкуры попадают на черный рынок? Не является ли версия о Чаке удобной ширмой для браконьеров? Акула, очевидно, существует, но нам от этого не легче".
   - Николай Николаевич, шкуры, которые мы тебе дали на экспертизу, действительно с острова Семи Ветров?
   - Ты сомневаешься в моих познаниях?
   - Я не сомневаюсь. Спрашиваю не ради любопытства.
   - Понимаю. Еще раз подтверждаю, шкуры каланов - с острова Семи Ветров, - сказал Лобачев, возвращаясь на свое место. Извини. Этот случай выбил меня из равновесия... Панна еще не пришла? Черт знает что! - Лобачев стал шарить в ворохе бумаг. - На той неделе сыновья приезжают. Вот телеграммы. С семьями. Они возьмут Панну в руки.
   - От души поздравляю, Николай Николаевич. У меня ведь тоже радость - еще один внук на свет появился. Лобачев вышел из-за стола и поманил Еремина. В столовой ярко горел свет. На столе - бутылка шампанского, графин водки, закуски. Еремин вопросительно посмотрел на хозяина:
   - Выпьем, Алексей. За внуков.
   Старинные часы на стене мерно отбили десять. Вернувшись в кабинет, они молча сели за шахматный столик.
   - Чак... Акула... Загадка, - нарушил молчание Лобачев.
   - Акула ли? - отозвался Еремин.
   - Н-да... В природе существует определенная закономерность. Она обязательна как для животного, так и для растительного мира. Морской хищник убивает свою жертву, чтобы тут же ее съесть. Краб ежегодно откладывает сотни тысяч икринок, чтобы сохранить свой род. Он, конечно, не знает, что восемьдесят - девяносто процентов его мальков будут съедены рыбами. А рыбы - другими обитателями моря. Так достигается равновесие в природе. Н-да... Чак не пожирает свою добычу, а уносит куда-то - это подтверждают фотографии. Что-то противоречит естественным склонностям хищника.
   - Может быть, добычу тащит маленьким акулятам? - не совсем уверенно спросил Еремин.