Страница:
– Вода там тоже есть. Я вижу, – ответил ей сын моря и солнца, – там блеск озёр.
– Внизу нет ничего. Там свет зелёный по ночам. То призраки спустившихся туда. Останься здесь. Останься у меня.
– Ты здесь затворницей живёшь? Уже ли каждого прохожего к себе зовёшь? Но блеск озёр меня манит. Не знал что встречу тебя здесь.
– Там нет озёр. Блестит стекло. Родилось оно от жара. Там где блестит был раньше дом. Весной растаяли дома, лишь лужи плоские стекла, теперь на месте их. Увы… Была я здесь в века. И помню те дома. Я всех зову в свой дом. Для этого построен он. Прими мои услуги, мой уют. Мои глаза тебя развлекут. Волна волос чернее тьмы, укроет тебя от беды. Моё лицо будет твоим. Моим отдайся ты рукам. На твои раны нанесу бальзам.
Прекрасное молодой лицо хозяйки хижины появилось в поле зрения сына солнца и моря – она наклонилась, что бы видеть лицо своего гостя.
– У меня нет ран, – был ей ответ, – Но от чаю я не откажусь.
– Держи.
Как только он согласился на чай. Хозяйка протянул ему чашку парящую ароматом свежезаваренного чая. Чем ближе чашка была к рукам гостя, тем материальнее она становилась. В руки сын моря и солнца взял фарфоровую чашку изящной росписи, полную терпкого напитка.
– А много ходит здесь людей?
– Ты первый за пару сотен дней. Печенье к чаю?
На ладонях хозяйки материализовалась плетёнка полная печенья. По печенью бегали голубые искры.
– Будет дождь? – спросил сын моря и солнца.
– Немного.
Атмосфера нагнеталась и выкачивала из хозяйки энергию, рождая грозу.
– Мне надо зарядиться. Прошу укрыться от грозы в скромном моём жилище, – пригласила черноволосая хозяйка. Гость последовал за ней под крышу её хижины.
Со стороны моря, из-за хребта, набежала Чёрная туча рождённая Чёрными горами. К порогу волосы хозяйки уже блестели искорками электрических разрядов и встали дыбом, поднялись на встречу дождю локонами. Как только скрылись за дверью на землю посыпались капли. Сначала они выбивали мокрые ямки в сухости, а потом тёмное покрывало сырости накрыло всё вокруг. Дождь барабанил дробью по крыше. Сверкали молнии и взрывался гром.
Внутри хижины было сухо, тепло и темно. Уютно. Хозяйка прошла к зеркалу и расчёской укладывала перепутанные электричеством волосы. Сын моря и солнца сел у окна и смотрел на ливень за стенами. После дождя он оставил эту станцию. Горбатый мост отделил его от неё и её хозяйки-андроида, который снова перешёл в режим ожидания гостей и поддержания порядка на своём посту. Такие станции теперь редкость. Дороги пустынны. Время прибирает к рукам оазисы уюта среди дикости. Оставляя покой. Долина внизу теперь парила пролитым на неё дождём. Перспектива скрылась за пеленой пара. Пар накрыл, как туман долину. Сын моря и солнца шёл по трубе дороги в лесу не видя дальше десяти метров. Пар-туман прозрачный как вата. И почти такой же осязаемый. Его клубы проносились перед лицом путника, но в руку не давались. Вдруг дорога оборвалась.
Обрыв уходил и в лево, и вправо. Внизу что-то блестело и было тихо. Тишина. Сын моря и солнца кинул вниз камушек. Камушек глухо стукнулся внизу о пластик. Присев на край и свесив ноги, сын моря и солнца съехал с невысокого обрыва. Неровный, застывший буграми волнами пластик заполнял котловину. Он сотрясался под каждым шагом, как непрочный лёд. Туман растаял и стало видно, что это котловина на месте бывшего посёлка. Круглый провал заполненный жидким стеклом с корочкой из пластика, как льда, в паре метров от края обрыва вверху. Иногда в поры пластика протекало стекло и тогда оно серебрилось. Переливалось как ртуть, застывало на солнце в алмаз. Правду сказала станционный смотритель. Город пропавший сквозь землю, поглощённый самим собой. Он был ничем и лопнул. Солнце расплавило его мыльный пузырь. Пластик упаковок и мусора, баков, канистр и стеклопакетов окон и дверей, соломок коктейлей и грошовых столов, покрытия крыш и покрышек растёкся и слился в круглую яму-воронку от взрыва пузыря. По другую сторону воронки дорога продолжалась.
Сын моря и солнца в своём пути по долине встретил ещё несколько таких вот матовых зеркал. Но все они лишь пластик. Подделка. Истинные сокровища долины были из воды. Зелёные, как изумруд, фиолетовые, как аметист, голубые, как сапфир и прозрачные, как алмаз. Разноцветные озёра с прозрачной водой, грани которой постоянно в движении. Хотелось окунуться во все озёра сразу и одновременно, чтобы всегда быть в них и они были с тобой. Но без размножения это было не реально. А копировальный центр далеко. Поэтому осталось только по старинке зачерпнуть с собой в карман пригоршню от каждого озера. Потом, много лет спустя можно будет любоваться на брызги этих озёр, доставая их из ларца, и вспоминать. Уноситься в даль к ним и видеть в маленькой капле целое озеро в тот солнечный день, когда был там.
Ночь застала сына моря и солнца на выходе из долины. Он снова поднимался в гору по дороге, которой и шёл весь день. Солнце лениво играло в прятки. Оно присело за холмы создавшие долину, но не спрятало своего красного ореола, который торчал промеж вершин. Долина потемнела, а небо стало над ним кроваво красным. Склон по которому вилась красная дорога стал чёрным. Чем дальше садилось солнце, тем чернее становилась долина и холмы вокруг. Дорога, на которой стоял сын моря и солнца, становилась более кровавой, принимая тёмно-красный цвет богатой гемоглобином крови. Как солнце зашло совсем, погаснув на западе, дорога вспыхнула внутренним светом, как артерия на просвет лампы, и потекла вниз в долину. Густой поток рубиновой крови, стекал в чёрную долину. Поток несся к пластиковым лужам на месте последний, который вспыхнули призрачным зелёным светом. Поток бежал и бежал вниз по склону, неся с собой образы всех, кто прошёл этим путём. Поток возвращал их назад в города. Сын моря и солнца сошёл на дорогу и присел на чёрную кочку, которая тут же рассыпалась в сажу. Зеленевшие днём растения были черны и от малейшего прикосновения рассыпались в пыль. Сын моря и солнца быстро весь перемазался. Но остался на чёрной обочине, горячего потока. Этот поток и сеть мелких, местных дорожек и тропинок, вспыхнувших в сгоревшей темноте, несли призраки бывших здесь когда-то людей к зелёным огням. Эти потоки топили призраков в пластике, стремясь наполнить его пустоту пустотой, чтобы снова возникли лопнувшие поселения. И так продолжалось всю ночь. Сын моря и солнца лениво брёл по берегу дороги, поднимая каждым шагом облако сажи. Он брёл вверх по течению и к рассвету был на вершине гряды холмов. Свет приближался. Долина остывала, засеребрившись пеплом и золой прошедшей ночи. На месте, горевших зелёным, призрачных селений зияли чёрные дыры. И первый луч, проникший в долину через перевал, смыл налёт когда-то бывшего пожара. Долина снова стала зелёной, с искрящимися бриллиантами озёр. Сын моря и солнца переваливал через перевал одновременно с шедшим ему навстречу этим лучом. Они кивнули друг другу и пошли каждый в свою сторону.
Все рощи были священные. Несвященные вырубили когда прогресс начинал свой разбег. А тронуть священные никто не посмел. И они разрослись став лесами, но священными по обычаю. Они скрыли пейзаж, похоронили изломы местности. Захватили поселения выгнав жильцов и скрыли их в своих непролазных чащах. И небоскрёбы стали покрытыми лесом холмами, в пещерах которых жили летучие мыши, дикие звери и птицы. Леса, как плесень. Цивилизация заплесневела, заброшенная своими создателями. Только ветер проветривал вершины высоких холмов, выдувая плесень высоких деревьев. Каждая вершина скрывает свою терру инкогнита, которая невидима из под деревьев. И чтобы её найти надо забраться на вершину. И каждая вершина открывает свой взгляд на одно и тоже место, раскрывая его перед наблюдателем. И при этом скрывает часть.
С перевала хребта, оставив за спиной выжженную ночью долину, сын моря и солнца смотрел на холмы в которые рухнуло третье солнце. Множество самых различных холмов, покрытых лесом и нет. Между ними струились зелёные полосы священных рощ. Дежавю. Сын моря и солнца уже однажды видел этот пейзаж. Когда и где? И было ли вообще? Но сам пейзаж уже был в его голове. Он знал это место. Знал каждый его куст. Быть может его знание было наследственным, полученным вместе с ДНК. Или навеянным магнитными полями, когда он ещё только плескался в капсуле своей. Здесь где-то было то, что он искал – подсказывало что-то в глубине. Охотник просыпался. Путь подходил к концу. Разумнее всего взобраться на вершину и обозреть от туда край холмов. С перевала плохо его видно. Сын моря и солнца бодро спустился вниз по дороге, в долину между холмов. Близость цели прибавила сил. Ноги шустро несли. На изгибе дороги у подножья холма, сын моря и солнца свернул влево и полез по склону вверх. Частые и тонкие деревья стремились не пустить его вверх и потому первые сто метров вверх он едва прошёл за час. А дальше было проще. Только вверх пока не оказался на вершине. Сколько раз смотрел он сверху вниз, всходя вместе со своим солнцем на небосводе. И в этот раз перед ним лежали снова земли. И лежали они не плоской картинкой с большой высоты, когда даже самая высокая гора не более чем прыщ. Земли лежали в самом своём живописном виде, в пол оборота, открывая свой рельеф и свой простор. Взобраться вверх и дышать свободным воздухом, чистым от испарений подножья.
Вершина была не пик, а плоской и широкой. Вид с одного края открывался один, а с другого другой. И каждый раз на совершенно разные края. Обойдя по периметру вершины, сын моря и солнца увидел металлический холм. То было солнце упавшее здесь. Холм был блестящий новизной и металлом. Его долго будет поглощать время. Сын моря и солнца пустился в путь к нему, уже без дороги, напрямик по целине, сквозь лес и болота, подъёмы и спуски. Зелень пыталась его поглотить войдя в сговор с ненасытной топью. В один момент, когда в ложбинке на небольшой возвышенности надо было перейти ручеёк, путь к переправе преградил лес. Кусты не выше плеч. Сын моря и солнца пошёл сквозь них, но они не пускали его, сплетясь друг с другом ветками как, застёжка молния, как липучка. Они опутывали члены, сковывали движения, цеплялись за одежду. Устав в неравной с ними борьбе, сын моря и солнца сел на землю. Он опустился под кроны кустов, так и не пройдя и пары метров сквозь пружинящий, безлиственный клубок. Сын моря и солнца сел на кочку. Он снова стал маленьким, когда деревья большие. И сцепившиеся деревца, стали волшебным лесом, под густой сенью которой был свой мир. На четвереньках сын моря и солнца пополз меж стволов деревьев, легко преодолев лес, который требовал коленопреклонения.
Третье солнце упало на склон холма и скатилось по нему вниз, подминая деревья. Оно оставило после себя опалённую просеку. Ночная прохлада и дожди остудили его опалённый корпус и потушили разгоравшийся вокруг лесной пожар. Когда сын моря и солнца пришёл к упавшему третьему солнцу, его корпус уже не трещал остывая и не излучал жар. Он был холоден. Сын моря и солнца обошёл корпус и нашёл место, где можно было забраться на тело солнца. В этом месте дерево задержало движение горячего шара вниз по склону. И по этому несломавшемуся дереву сын моря и солнца забрался на круглый корпус. На четвереньках, цепляясь за неровности, чтобы не упасть вниз, сын моря и солнца добрался до люка и постучал.
Ему открыла девушка – дочь солнца и ветра. Он шлюзовался.
– Привет! Долго ты добирался.
– Упал в море.
– Как там на улице?
– Ты разве не выходила?
– Нет. Ты же видел куда я упала. Из-за этого здесь такой кавардак. Всё послетало со своих мест. Пришлось наводить порядок. Извини, но не всё ещё успела.
– Да ладно. Чего уж там. Главное, что ты цела. Ничего не поранила?
– Нет. Ни царапины. Но все лампы в машине побились. До сих пор пылесосю и вычищаю осколки из блоков. Ты пешком сюда шёл?
– Да. Упал в море и корпус раздавило на глубине. Всё утонуло.
– Как там мир наш новый? Мы его будем возрождать?
– Потухает. Надо строить новый мир.
– Ведь мы для этого с тобою здесь. Мы новые люди, нас создали, как резервный вариант для тех, кто живёт здесь. Мы то с чего они начали.
– Угу. И я видел чем они кончили.
– Неужели всё так плохо?
– Разумные здесь только механизмы. Их железная логика пережила неустойчивый разум своих создателей.
– Мы будем лучше. Не повторим их ошибок. Ты же их все знаешь.
– Да. Мы будем лучше. И жизнь этой планеты снова вернётся к своим собратьям у звёзд.
– И на небосводе снова станет на одну разумную искорку больше… Ты голоден?
– Немного.
Дом повешений. Будильник.
– Внизу нет ничего. Там свет зелёный по ночам. То призраки спустившихся туда. Останься здесь. Останься у меня.
– Ты здесь затворницей живёшь? Уже ли каждого прохожего к себе зовёшь? Но блеск озёр меня манит. Не знал что встречу тебя здесь.
– Там нет озёр. Блестит стекло. Родилось оно от жара. Там где блестит был раньше дом. Весной растаяли дома, лишь лужи плоские стекла, теперь на месте их. Увы… Была я здесь в века. И помню те дома. Я всех зову в свой дом. Для этого построен он. Прими мои услуги, мой уют. Мои глаза тебя развлекут. Волна волос чернее тьмы, укроет тебя от беды. Моё лицо будет твоим. Моим отдайся ты рукам. На твои раны нанесу бальзам.
Прекрасное молодой лицо хозяйки хижины появилось в поле зрения сына солнца и моря – она наклонилась, что бы видеть лицо своего гостя.
– У меня нет ран, – был ей ответ, – Но от чаю я не откажусь.
– Держи.
Как только он согласился на чай. Хозяйка протянул ему чашку парящую ароматом свежезаваренного чая. Чем ближе чашка была к рукам гостя, тем материальнее она становилась. В руки сын моря и солнца взял фарфоровую чашку изящной росписи, полную терпкого напитка.
– А много ходит здесь людей?
– Ты первый за пару сотен дней. Печенье к чаю?
На ладонях хозяйки материализовалась плетёнка полная печенья. По печенью бегали голубые искры.
– Будет дождь? – спросил сын моря и солнца.
– Немного.
Атмосфера нагнеталась и выкачивала из хозяйки энергию, рождая грозу.
– Мне надо зарядиться. Прошу укрыться от грозы в скромном моём жилище, – пригласила черноволосая хозяйка. Гость последовал за ней под крышу её хижины.
Со стороны моря, из-за хребта, набежала Чёрная туча рождённая Чёрными горами. К порогу волосы хозяйки уже блестели искорками электрических разрядов и встали дыбом, поднялись на встречу дождю локонами. Как только скрылись за дверью на землю посыпались капли. Сначала они выбивали мокрые ямки в сухости, а потом тёмное покрывало сырости накрыло всё вокруг. Дождь барабанил дробью по крыше. Сверкали молнии и взрывался гром.
Внутри хижины было сухо, тепло и темно. Уютно. Хозяйка прошла к зеркалу и расчёской укладывала перепутанные электричеством волосы. Сын моря и солнца сел у окна и смотрел на ливень за стенами. После дождя он оставил эту станцию. Горбатый мост отделил его от неё и её хозяйки-андроида, который снова перешёл в режим ожидания гостей и поддержания порядка на своём посту. Такие станции теперь редкость. Дороги пустынны. Время прибирает к рукам оазисы уюта среди дикости. Оставляя покой. Долина внизу теперь парила пролитым на неё дождём. Перспектива скрылась за пеленой пара. Пар накрыл, как туман долину. Сын моря и солнца шёл по трубе дороги в лесу не видя дальше десяти метров. Пар-туман прозрачный как вата. И почти такой же осязаемый. Его клубы проносились перед лицом путника, но в руку не давались. Вдруг дорога оборвалась.
Обрыв уходил и в лево, и вправо. Внизу что-то блестело и было тихо. Тишина. Сын моря и солнца кинул вниз камушек. Камушек глухо стукнулся внизу о пластик. Присев на край и свесив ноги, сын моря и солнца съехал с невысокого обрыва. Неровный, застывший буграми волнами пластик заполнял котловину. Он сотрясался под каждым шагом, как непрочный лёд. Туман растаял и стало видно, что это котловина на месте бывшего посёлка. Круглый провал заполненный жидким стеклом с корочкой из пластика, как льда, в паре метров от края обрыва вверху. Иногда в поры пластика протекало стекло и тогда оно серебрилось. Переливалось как ртуть, застывало на солнце в алмаз. Правду сказала станционный смотритель. Город пропавший сквозь землю, поглощённый самим собой. Он был ничем и лопнул. Солнце расплавило его мыльный пузырь. Пластик упаковок и мусора, баков, канистр и стеклопакетов окон и дверей, соломок коктейлей и грошовых столов, покрытия крыш и покрышек растёкся и слился в круглую яму-воронку от взрыва пузыря. По другую сторону воронки дорога продолжалась.
Сын моря и солнца в своём пути по долине встретил ещё несколько таких вот матовых зеркал. Но все они лишь пластик. Подделка. Истинные сокровища долины были из воды. Зелёные, как изумруд, фиолетовые, как аметист, голубые, как сапфир и прозрачные, как алмаз. Разноцветные озёра с прозрачной водой, грани которой постоянно в движении. Хотелось окунуться во все озёра сразу и одновременно, чтобы всегда быть в них и они были с тобой. Но без размножения это было не реально. А копировальный центр далеко. Поэтому осталось только по старинке зачерпнуть с собой в карман пригоршню от каждого озера. Потом, много лет спустя можно будет любоваться на брызги этих озёр, доставая их из ларца, и вспоминать. Уноситься в даль к ним и видеть в маленькой капле целое озеро в тот солнечный день, когда был там.
Ночь застала сына моря и солнца на выходе из долины. Он снова поднимался в гору по дороге, которой и шёл весь день. Солнце лениво играло в прятки. Оно присело за холмы создавшие долину, но не спрятало своего красного ореола, который торчал промеж вершин. Долина потемнела, а небо стало над ним кроваво красным. Склон по которому вилась красная дорога стал чёрным. Чем дальше садилось солнце, тем чернее становилась долина и холмы вокруг. Дорога, на которой стоял сын моря и солнца, становилась более кровавой, принимая тёмно-красный цвет богатой гемоглобином крови. Как солнце зашло совсем, погаснув на западе, дорога вспыхнула внутренним светом, как артерия на просвет лампы, и потекла вниз в долину. Густой поток рубиновой крови, стекал в чёрную долину. Поток несся к пластиковым лужам на месте последний, который вспыхнули призрачным зелёным светом. Поток бежал и бежал вниз по склону, неся с собой образы всех, кто прошёл этим путём. Поток возвращал их назад в города. Сын моря и солнца сошёл на дорогу и присел на чёрную кочку, которая тут же рассыпалась в сажу. Зеленевшие днём растения были черны и от малейшего прикосновения рассыпались в пыль. Сын моря и солнца быстро весь перемазался. Но остался на чёрной обочине, горячего потока. Этот поток и сеть мелких, местных дорожек и тропинок, вспыхнувших в сгоревшей темноте, несли призраки бывших здесь когда-то людей к зелёным огням. Эти потоки топили призраков в пластике, стремясь наполнить его пустоту пустотой, чтобы снова возникли лопнувшие поселения. И так продолжалось всю ночь. Сын моря и солнца лениво брёл по берегу дороги, поднимая каждым шагом облако сажи. Он брёл вверх по течению и к рассвету был на вершине гряды холмов. Свет приближался. Долина остывала, засеребрившись пеплом и золой прошедшей ночи. На месте, горевших зелёным, призрачных селений зияли чёрные дыры. И первый луч, проникший в долину через перевал, смыл налёт когда-то бывшего пожара. Долина снова стала зелёной, с искрящимися бриллиантами озёр. Сын моря и солнца переваливал через перевал одновременно с шедшим ему навстречу этим лучом. Они кивнули друг другу и пошли каждый в свою сторону.
Все рощи были священные. Несвященные вырубили когда прогресс начинал свой разбег. А тронуть священные никто не посмел. И они разрослись став лесами, но священными по обычаю. Они скрыли пейзаж, похоронили изломы местности. Захватили поселения выгнав жильцов и скрыли их в своих непролазных чащах. И небоскрёбы стали покрытыми лесом холмами, в пещерах которых жили летучие мыши, дикие звери и птицы. Леса, как плесень. Цивилизация заплесневела, заброшенная своими создателями. Только ветер проветривал вершины высоких холмов, выдувая плесень высоких деревьев. Каждая вершина скрывает свою терру инкогнита, которая невидима из под деревьев. И чтобы её найти надо забраться на вершину. И каждая вершина открывает свой взгляд на одно и тоже место, раскрывая его перед наблюдателем. И при этом скрывает часть.
С перевала хребта, оставив за спиной выжженную ночью долину, сын моря и солнца смотрел на холмы в которые рухнуло третье солнце. Множество самых различных холмов, покрытых лесом и нет. Между ними струились зелёные полосы священных рощ. Дежавю. Сын моря и солнца уже однажды видел этот пейзаж. Когда и где? И было ли вообще? Но сам пейзаж уже был в его голове. Он знал это место. Знал каждый его куст. Быть может его знание было наследственным, полученным вместе с ДНК. Или навеянным магнитными полями, когда он ещё только плескался в капсуле своей. Здесь где-то было то, что он искал – подсказывало что-то в глубине. Охотник просыпался. Путь подходил к концу. Разумнее всего взобраться на вершину и обозреть от туда край холмов. С перевала плохо его видно. Сын моря и солнца бодро спустился вниз по дороге, в долину между холмов. Близость цели прибавила сил. Ноги шустро несли. На изгибе дороги у подножья холма, сын моря и солнца свернул влево и полез по склону вверх. Частые и тонкие деревья стремились не пустить его вверх и потому первые сто метров вверх он едва прошёл за час. А дальше было проще. Только вверх пока не оказался на вершине. Сколько раз смотрел он сверху вниз, всходя вместе со своим солнцем на небосводе. И в этот раз перед ним лежали снова земли. И лежали они не плоской картинкой с большой высоты, когда даже самая высокая гора не более чем прыщ. Земли лежали в самом своём живописном виде, в пол оборота, открывая свой рельеф и свой простор. Взобраться вверх и дышать свободным воздухом, чистым от испарений подножья.
Вершина была не пик, а плоской и широкой. Вид с одного края открывался один, а с другого другой. И каждый раз на совершенно разные края. Обойдя по периметру вершины, сын моря и солнца увидел металлический холм. То было солнце упавшее здесь. Холм был блестящий новизной и металлом. Его долго будет поглощать время. Сын моря и солнца пустился в путь к нему, уже без дороги, напрямик по целине, сквозь лес и болота, подъёмы и спуски. Зелень пыталась его поглотить войдя в сговор с ненасытной топью. В один момент, когда в ложбинке на небольшой возвышенности надо было перейти ручеёк, путь к переправе преградил лес. Кусты не выше плеч. Сын моря и солнца пошёл сквозь них, но они не пускали его, сплетясь друг с другом ветками как, застёжка молния, как липучка. Они опутывали члены, сковывали движения, цеплялись за одежду. Устав в неравной с ними борьбе, сын моря и солнца сел на землю. Он опустился под кроны кустов, так и не пройдя и пары метров сквозь пружинящий, безлиственный клубок. Сын моря и солнца сел на кочку. Он снова стал маленьким, когда деревья большие. И сцепившиеся деревца, стали волшебным лесом, под густой сенью которой был свой мир. На четвереньках сын моря и солнца пополз меж стволов деревьев, легко преодолев лес, который требовал коленопреклонения.
Третье солнце упало на склон холма и скатилось по нему вниз, подминая деревья. Оно оставило после себя опалённую просеку. Ночная прохлада и дожди остудили его опалённый корпус и потушили разгоравшийся вокруг лесной пожар. Когда сын моря и солнца пришёл к упавшему третьему солнцу, его корпус уже не трещал остывая и не излучал жар. Он был холоден. Сын моря и солнца обошёл корпус и нашёл место, где можно было забраться на тело солнца. В этом месте дерево задержало движение горячего шара вниз по склону. И по этому несломавшемуся дереву сын моря и солнца забрался на круглый корпус. На четвереньках, цепляясь за неровности, чтобы не упасть вниз, сын моря и солнца добрался до люка и постучал.
Ему открыла девушка – дочь солнца и ветра. Он шлюзовался.
– Привет! Долго ты добирался.
– Упал в море.
– Как там на улице?
– Ты разве не выходила?
– Нет. Ты же видел куда я упала. Из-за этого здесь такой кавардак. Всё послетало со своих мест. Пришлось наводить порядок. Извини, но не всё ещё успела.
– Да ладно. Чего уж там. Главное, что ты цела. Ничего не поранила?
– Нет. Ни царапины. Но все лампы в машине побились. До сих пор пылесосю и вычищаю осколки из блоков. Ты пешком сюда шёл?
– Да. Упал в море и корпус раздавило на глубине. Всё утонуло.
– Как там мир наш новый? Мы его будем возрождать?
– Потухает. Надо строить новый мир.
– Ведь мы для этого с тобою здесь. Мы новые люди, нас создали, как резервный вариант для тех, кто живёт здесь. Мы то с чего они начали.
– Угу. И я видел чем они кончили.
– Неужели всё так плохо?
– Разумные здесь только механизмы. Их железная логика пережила неустойчивый разум своих создателей.
– Мы будем лучше. Не повторим их ошибок. Ты же их все знаешь.
– Да. Мы будем лучше. И жизнь этой планеты снова вернётся к своим собратьям у звёзд.
– И на небосводе снова станет на одну разумную искорку больше… Ты голоден?
– Немного.
Дом повешений. Будильник.
– Д-р-р!
– Бах!
– Тук. Дзынь. Дзын.
Пуля вдребезги разнесла зазвонивший будильник. Пора вставать. Сейчас снова набегут соседи. Будут выяснять, что случилось. Всё ли в порядке. Есть ли у него разрешение на револьвер. Нормален ли он или нет. Явиться, вызванный ими патрульный бот. Будет составлять протоколы и акты.
Как он ненавидит будильники. Но без них он не жилец на этом свете. Этот враг рода человеческого единственное устройство, которое действительно помогает ему в этой жизни. Он не приспособлен к жизни без них.
– Нет, он не сможет этого. Он такой наивный. Он не приспособлен к жизни.
Вот типичный образчик речей, которые говорят всевозможные доброхоты до защиты слабейших, которые как из под земли возникали каждый раз рядом с ним, когда он оказывался в ситуации требовавшей его решения. А ведь он их даже не звал. Он ведь живёт и значит он вполне приспособлен к жизни. Если кому-то что-то нужно, то это не значит, что это должно быть нужно всем.
Запах пороха выветрился из комнаты. Ни кто не проявлял ни малейшего признака беспокойства по поводу стрельбы в его квартире. Сквозь задёрнутые портьеры пробивался свет зарождающегося дня.
– Ладно.
Встал, подошёл к окну и распахнул его.
– Что никого не интересует, что случилось?! – крикнул он в окно.
Где-то очень далеко внизу в черноте терялся двор. Солнце никогда его не освещало – мешали высокие стены дома-башни. Как колодец.
– Заткнись! Достал уже! – донеслось с нижних этажей через полминуты, в течении которых ответивший судя по всему размышлял, стоит ли вообще отвечать.
Привыкли. Никого больше не интересовала его особа и трагическая участь будильников, которые он расстреливал каждое утро.
Рядовая, типовая, серая и обшарпанная, многоэтажная, с тысячами квартир, коробка дома. Башня возвышавшаяся над городом у подножия холма. Её сёстры на индустриальных, производственных планетах, сотнями составляли номерные спальные кварталы. Стены последний раз крашены при строительстве дома. Коридоры с рядами дверей квартир и запах мусоропровода. Кое-где сохранились лампы. Потрескивая и мигая, они капали свет в серую гнетущую атмосферу.
Вечером по пути домой он купил себе новый будильник. Лавочника, у которого он покупал каждый вечер будильник, наконец прорвало любопытство и он спросил, отсчитывая сдачу:
– Что вы с ними делаете?
– Я их ем, – грубый ответ, но вечер после рабочего дня не лучшее время для расспросов про то, что вас не касается. Больше он не будет здесь покупать будильники.
– Этот тип за прилавком тоже много о себе думает. У него слишком длинный нос. Не его ума это дело, что я делаю с будильниками. Раз покупаю, значит нужны для чего-то. Мариную я их. На зиму, – ворчал про себя, идя по растрескавшемуся асфальту тротуара до дома со своей ячейкой-квартирой. Тротуар был ровесником башни. Положенный один раз он больше ни разу не подновлялся. Жара и холод делали своё дело – асфальт растрескался, стаптываемый бесчисленными ногами прохожих, но сквозь трещины не проросла ни одна травинка. Отсюда, снизу, было видно, что дом уходит прямо в небо и теряется там в высоте. Линия освещённых окон поднималась до трети высоты башни, а выше только чёрные и пустые глазницы окон нежилых квартир уходили в бесконечность, клубившуюся тяжёлыми, серыми, беспросветными тучами испарений города, которые почему-то скапливались вокруг башни.
Лифт опять не работал. Говорят, физические упражнения приносят радость и способствуют повышению тонуса. Но только не после рабочего дня, когда еле волочишь ноги, и хочется упасть трупом на постель. Тридцать этажей! Раньше это всего лишь тридцать этажей. Но прошло время и их стало больше, они стали громадными. Тридцать этажей вверх до своей квартиры. Наверно поэтому выше уже ни кто не живёт. Выше – на две сотни этажей, до самой крыши – мало кто поднимался. Там были и покинутые и так и не заселённые ячейки. Тридцать этажей по обшарпанным лестницам, рискуя наступить в собачьи экскременты недотерпевших до улицы собак, которых не выгуливают хозяева. Вот и оно:
– … !
На тёмном пролёте лестницы он наступил на что-то. На свету, как он и ожидал, выяснилось, что вляпался. Подошву придётся вымыть. А это лишние действия. А он так устал.
На лестничной площадке пятнадцатого этажа ждала девушка пятнадцати лет. Густая копна чёрных волос ниспадала на плечи, резко контрастируя со здоровым юношеским цветом её кожи. Кровь с молоком. В рамке обшарпанных стен с рубенсовским освещением от одинокой лампочки.
– Добрый вечер, – она улыбнулась ему. Соблазнительно скромно ещё сильнее запахнув полы халата, который закрывал, но ничего не скрывал, – Как прошёл ваш день? Какая нечаянная встреча! Я вот выносила мусор.
В руке у неё действительно было пустое мусорное ведро. Но квартира, в которой она жила месте с родителями, находилась в конце коридора у самого мусоропровода, и чтобы выбросить мусор ей не зачем было идти к лестнице. Как её там? Лиза. Она воображает себе, что любит его. И специально поэтому ждёт его каждый вечер во дворе, когда он возвращается с работы. Явные якобы случайные встречи, во время которых она соблазнительно вертится перед ним в школьной форме. Теперь, когда сломался лифт, у неё появилась возможность предстать перед ним в более откровенном наряде. Чем она и воспользовалась. Пятнадцатый этаж, а она «Как прошёл ваш день?» Ладно, он её сейчас обдаст, даже не остановившись:
– Дерьмово.
– Ничего! Любые трудности временны! – подбодрила Лиза, продекламировав в след удалявшейся вверх по лестнице спине.
«Ага. Когда сдохнешь, тогда они и закончатся.»
Сегодня не спалось. Не спалось и вчера. Сон не спешил прийти. На небе светил огромный фонарь Луны, давая освещение ночью не хуже, чем солнце днём. На портьерах, закрывавших окно, иногда проносилась какая-то тень.
– Мало ли, что там порхает. Хоть смерть.
К утру он забылся сном, но скоро его разбудил будильник.
– Д-р-р!
– Бах!
– Тук. Дзынь. Дзын.
Опять на работу.
Следующей ночью он спал. Приснилось кладбище. Доктор сказал, что это лечиться и прописал антидепрессанты и отпуск.
– Отпуск?!.. Да кто его тебе даст! – удивился кто-то внутри головы, – Уволят. Вот тогда и отдохнёшь… Пока не сдохнешь где-нибудь в канаве.
Было облачно. Тучи серели и наливались дождём, который скоро и пролился на землю. Парк был пуст и неуютен. Холодно. Его путь лежал через этот парк до аптеки, в которой он приобретёт выписанные ему лекарства. Этот маршрут был необычным для него. Обычно он ходил только на работу и обратно домой и посещал только те заведения, которые попадались ему на том пути. Аптеки среди них не было. Выйдя из аптеки, он посмотрел по сторонам. Дождь моросил.
На следующий день на работе ему пригрозили увольнением.
– Ну, как? Уже лучше? – спросил кто-то в голове.
– Что лучше?
– Помогают таблетки? – уточнил голос в голове, – Ну те, которые тебе доктор прописал. Хорошие колёса, правда? Тебя пугали увольнением, а ты даже глазом не моргнул.
– Если так, то да, – согласился он, удивляясь происходящему с ним.
Вечером таблетки отправились в унитаз. Ещё через пару дней ему объявили, что он уже может искать себе другое место работы. Вечером того же дня он позвонил по единственному телефонному номеру, который не был какой-либо службой.
– Алло? – ответил женский голос на другом конце линии.
– Привет, – сказал он.
– А это ты, – разочаровано произнёс женский голос, – Что в этот раз стряслось?
– Ничего. Давно не звонил просто вот и решил позвонить и узнать как ты.
– Ты врёшь, – уже устало ответил женский голос, – Я тебя знаю.
– Нет, ты меня не знаешь.
– Если бы не знала, то не ушла бы от тебя. У тебя опять что-то стряслось. Будь хоть в этом мужчиной – умей держать удар. И будь добр – не звони мне больше! У меня уже совсем другая жизнь! А ты как кошмарный сон!
– Ту-у-у, – вместо женского голоса продолжил телефон. Положили трубку.
«Держать удар. Держать удар. Держать удар!» – крутилось в голове. За окном снова метались тени. Луны видно не было, и на портерах были кроваво-алые отблески неоновых вывесок города.
– Тот, кто обороняется, ничего не получает. Лучший способ обороны – нападение, – возвестил голос в голове.
Следом за ним пришёл сон.
– Сюда, – голос вел его по улицам, – Здесь дыра.
Он пролез в дыру в сетчатом заборе двора заброшенного дома, который хозяева всё никак не удосужатся снести. Четырёхэтажный. Но сейчас здесь не жили даже птицы. Стремительной перебежкой пересёк двор и скрылся в парадной коттеджа.
Только здесь он перевёл дух, бегом преодолев несколько кварталов с риском быть схваченным в любой момент. Навалилась тоска. Смертная тоска. Его обложили. Он в этом не сомневался. Вытащил из кармана револьвер и раскрыл его. Экстрактор выкинул из барабана пустые гильзы, которые со звоном упали на кафель пола. Запахло порохом. Патронов больше нет. Последний он потратил на охранника на вахте, который пытался его задержать. Остальные были в тех, с кем до недавнего времени работал – начальник, секретарша, коллеги. Бывшие – его же ведь уволили. Кто ещё были? Да много, кто попался на его пути.
– Туда им и дорога, – он закрыл револьвер и хотел, было сунуть его в карман, но ухмыльнулся и просто уронил на пол. Без патронов это бесполезный кусок металла.
– Всё дальше идти некуда. Эй, голос, ты где?
Голос куда-то пропал.
– Наверное, это называется прозрением. Перед концом.
Осмотревшись вокруг, он добавил:
– Неплохое для этого место. Пойдём, посмотрим, где лучше?
По лестнице он поднялся на второй этаж и вышел на балкон, который опоясывал здание по периметру. Какая-то сила привела его к распахнутой двери в комнату. На противоположном конце комнаты было окно, в которое было видно вечнозелёное лиственное дерево и небо. В углу валялся старый деревянный стул. Он поднял этот стул и поставил его посреди комнаты. Встав на него, он вынул из кармана свёрнутый галстук и привязал его узкий конец к арматуре, которая торчала из потолка. Широкий конец галстука петлёй лег на шею. В тот же самый момент на него обрушилась волна тоски и депрессии, какой он ещё ни разу не испытывал.
– И-и-и! – завыл он, скривив лицо, как будто съел очень кислый лимон. Из глаз хлынули слёзы, а ноги, ослабев, подкосились.
Совсем в другом помещении, в другом здании чья-то рука, с большим золотым перстнем на безымянном пальце, повернула ручку регулятора мощности до нуля.
Дверь кабинета распахнулась и в её проёме показалась густая копна чёрных волос молодого инспектора Стёпы. Не выпустив дверной ручки, он выпалил:
– Гурий Иванович, ещё один!
Сидевший за столом старший инспектор планеты Гурий Иванович Сыч вскочил, на ходу схватил шляпу с вешалки и помчался по коридору Управления вслед за инспектором на выход.
Машина с инспекторами въехала во двор заброшенного дома, которые хозяева всё никак не удосужатся снести. Четырёхэтажный. Но сейчас здесь не жили даже птицы. Здесь уже стоял патрульная машина.
– Мы преследовали подозреваемого в массовом убийстве, – докладывал добровольный патрульный, – При осмотре здания подозреваемый был обнаружен повешенным.
– Дальше можете не продолжать, – прервал его Гурий и пошёл внутрь, – Я даже догадываюсь, в какой комнате его нашли. Идём!
Последнее относилось к Стёпе, высокая фигура которого последовала за крепкой, коренастой фигурой следователя, начавшего обрастать жирком на кабинетной работе.
На втором этаже Гурий уверенно прошёл в комнату, в которой висело тело повесившегося на галстуке мужчины. Отброшенный в конвульсиях стул валялся у стены. Покойника сторожил второй доброволец. Пока не приехали, криминалисты Гурий осматривал помещение.
– То же самое, – проворчал под нос Гурий, ковыряя пальцем стену.
Кто-то снимал самоубийство. На стенах комнаты, он обнаружил остатки плёнки. Тонкая плёнка, которая всей своей поверхностью фиксировала изображение. Где-то к ней был подключён передатчик. Но его уже можно не искать. Самоуничтожился, как всё закончилось. Подошёл Стёпа с данными покойного:
– Угадайте, где он живёт?
– Где?
– В башне.
– Опять башня…
Ближе к вечеру Гурий сидел в своём кабинете и листал папку с материалами по этому делу. Индекс тревожности в колонии на планете всегда был самым низким. Его практически не было. В пределах нормы спокойной, безмятежной, но интересной жизни. Но индекс стал понемногу расти. Люди начинают бояться. Чего? Просто бояться. Всего бояться. Окружающих людей. Но таких напуганных пока мало. Уже четвёртый самоубийца в этом веке и третий висельник. Как и два его предшественника, он не просто тихо ушёл. Да и тихое самоубийство было бы не обычным событием. Давно склонных к самоубийствам вычислили и определили им счастливую и безмятежную жизнь. Почти извели их род под корень. А тут уже третий! Который повесился.
– Бах!
– Тук. Дзынь. Дзын.
Пуля вдребезги разнесла зазвонивший будильник. Пора вставать. Сейчас снова набегут соседи. Будут выяснять, что случилось. Всё ли в порядке. Есть ли у него разрешение на револьвер. Нормален ли он или нет. Явиться, вызванный ими патрульный бот. Будет составлять протоколы и акты.
Как он ненавидит будильники. Но без них он не жилец на этом свете. Этот враг рода человеческого единственное устройство, которое действительно помогает ему в этой жизни. Он не приспособлен к жизни без них.
– Нет, он не сможет этого. Он такой наивный. Он не приспособлен к жизни.
Вот типичный образчик речей, которые говорят всевозможные доброхоты до защиты слабейших, которые как из под земли возникали каждый раз рядом с ним, когда он оказывался в ситуации требовавшей его решения. А ведь он их даже не звал. Он ведь живёт и значит он вполне приспособлен к жизни. Если кому-то что-то нужно, то это не значит, что это должно быть нужно всем.
Запах пороха выветрился из комнаты. Ни кто не проявлял ни малейшего признака беспокойства по поводу стрельбы в его квартире. Сквозь задёрнутые портьеры пробивался свет зарождающегося дня.
– Ладно.
Встал, подошёл к окну и распахнул его.
– Что никого не интересует, что случилось?! – крикнул он в окно.
Где-то очень далеко внизу в черноте терялся двор. Солнце никогда его не освещало – мешали высокие стены дома-башни. Как колодец.
– Заткнись! Достал уже! – донеслось с нижних этажей через полминуты, в течении которых ответивший судя по всему размышлял, стоит ли вообще отвечать.
Привыкли. Никого больше не интересовала его особа и трагическая участь будильников, которые он расстреливал каждое утро.
Рядовая, типовая, серая и обшарпанная, многоэтажная, с тысячами квартир, коробка дома. Башня возвышавшаяся над городом у подножия холма. Её сёстры на индустриальных, производственных планетах, сотнями составляли номерные спальные кварталы. Стены последний раз крашены при строительстве дома. Коридоры с рядами дверей квартир и запах мусоропровода. Кое-где сохранились лампы. Потрескивая и мигая, они капали свет в серую гнетущую атмосферу.
Вечером по пути домой он купил себе новый будильник. Лавочника, у которого он покупал каждый вечер будильник, наконец прорвало любопытство и он спросил, отсчитывая сдачу:
– Что вы с ними делаете?
– Я их ем, – грубый ответ, но вечер после рабочего дня не лучшее время для расспросов про то, что вас не касается. Больше он не будет здесь покупать будильники.
– Этот тип за прилавком тоже много о себе думает. У него слишком длинный нос. Не его ума это дело, что я делаю с будильниками. Раз покупаю, значит нужны для чего-то. Мариную я их. На зиму, – ворчал про себя, идя по растрескавшемуся асфальту тротуара до дома со своей ячейкой-квартирой. Тротуар был ровесником башни. Положенный один раз он больше ни разу не подновлялся. Жара и холод делали своё дело – асфальт растрескался, стаптываемый бесчисленными ногами прохожих, но сквозь трещины не проросла ни одна травинка. Отсюда, снизу, было видно, что дом уходит прямо в небо и теряется там в высоте. Линия освещённых окон поднималась до трети высоты башни, а выше только чёрные и пустые глазницы окон нежилых квартир уходили в бесконечность, клубившуюся тяжёлыми, серыми, беспросветными тучами испарений города, которые почему-то скапливались вокруг башни.
Лифт опять не работал. Говорят, физические упражнения приносят радость и способствуют повышению тонуса. Но только не после рабочего дня, когда еле волочишь ноги, и хочется упасть трупом на постель. Тридцать этажей! Раньше это всего лишь тридцать этажей. Но прошло время и их стало больше, они стали громадными. Тридцать этажей вверх до своей квартиры. Наверно поэтому выше уже ни кто не живёт. Выше – на две сотни этажей, до самой крыши – мало кто поднимался. Там были и покинутые и так и не заселённые ячейки. Тридцать этажей по обшарпанным лестницам, рискуя наступить в собачьи экскременты недотерпевших до улицы собак, которых не выгуливают хозяева. Вот и оно:
– … !
На тёмном пролёте лестницы он наступил на что-то. На свету, как он и ожидал, выяснилось, что вляпался. Подошву придётся вымыть. А это лишние действия. А он так устал.
На лестничной площадке пятнадцатого этажа ждала девушка пятнадцати лет. Густая копна чёрных волос ниспадала на плечи, резко контрастируя со здоровым юношеским цветом её кожи. Кровь с молоком. В рамке обшарпанных стен с рубенсовским освещением от одинокой лампочки.
– Добрый вечер, – она улыбнулась ему. Соблазнительно скромно ещё сильнее запахнув полы халата, который закрывал, но ничего не скрывал, – Как прошёл ваш день? Какая нечаянная встреча! Я вот выносила мусор.
В руке у неё действительно было пустое мусорное ведро. Но квартира, в которой она жила месте с родителями, находилась в конце коридора у самого мусоропровода, и чтобы выбросить мусор ей не зачем было идти к лестнице. Как её там? Лиза. Она воображает себе, что любит его. И специально поэтому ждёт его каждый вечер во дворе, когда он возвращается с работы. Явные якобы случайные встречи, во время которых она соблазнительно вертится перед ним в школьной форме. Теперь, когда сломался лифт, у неё появилась возможность предстать перед ним в более откровенном наряде. Чем она и воспользовалась. Пятнадцатый этаж, а она «Как прошёл ваш день?» Ладно, он её сейчас обдаст, даже не остановившись:
– Дерьмово.
– Ничего! Любые трудности временны! – подбодрила Лиза, продекламировав в след удалявшейся вверх по лестнице спине.
«Ага. Когда сдохнешь, тогда они и закончатся.»
Сегодня не спалось. Не спалось и вчера. Сон не спешил прийти. На небе светил огромный фонарь Луны, давая освещение ночью не хуже, чем солнце днём. На портьерах, закрывавших окно, иногда проносилась какая-то тень.
– Мало ли, что там порхает. Хоть смерть.
К утру он забылся сном, но скоро его разбудил будильник.
– Д-р-р!
– Бах!
– Тук. Дзынь. Дзын.
Опять на работу.
Следующей ночью он спал. Приснилось кладбище. Доктор сказал, что это лечиться и прописал антидепрессанты и отпуск.
– Отпуск?!.. Да кто его тебе даст! – удивился кто-то внутри головы, – Уволят. Вот тогда и отдохнёшь… Пока не сдохнешь где-нибудь в канаве.
Было облачно. Тучи серели и наливались дождём, который скоро и пролился на землю. Парк был пуст и неуютен. Холодно. Его путь лежал через этот парк до аптеки, в которой он приобретёт выписанные ему лекарства. Этот маршрут был необычным для него. Обычно он ходил только на работу и обратно домой и посещал только те заведения, которые попадались ему на том пути. Аптеки среди них не было. Выйдя из аптеки, он посмотрел по сторонам. Дождь моросил.
На следующий день на работе ему пригрозили увольнением.
– Ну, как? Уже лучше? – спросил кто-то в голове.
– Что лучше?
– Помогают таблетки? – уточнил голос в голове, – Ну те, которые тебе доктор прописал. Хорошие колёса, правда? Тебя пугали увольнением, а ты даже глазом не моргнул.
– Если так, то да, – согласился он, удивляясь происходящему с ним.
Вечером таблетки отправились в унитаз. Ещё через пару дней ему объявили, что он уже может искать себе другое место работы. Вечером того же дня он позвонил по единственному телефонному номеру, который не был какой-либо службой.
– Алло? – ответил женский голос на другом конце линии.
– Привет, – сказал он.
– А это ты, – разочаровано произнёс женский голос, – Что в этот раз стряслось?
– Ничего. Давно не звонил просто вот и решил позвонить и узнать как ты.
– Ты врёшь, – уже устало ответил женский голос, – Я тебя знаю.
– Нет, ты меня не знаешь.
– Если бы не знала, то не ушла бы от тебя. У тебя опять что-то стряслось. Будь хоть в этом мужчиной – умей держать удар. И будь добр – не звони мне больше! У меня уже совсем другая жизнь! А ты как кошмарный сон!
– Ту-у-у, – вместо женского голоса продолжил телефон. Положили трубку.
«Держать удар. Держать удар. Держать удар!» – крутилось в голове. За окном снова метались тени. Луны видно не было, и на портерах были кроваво-алые отблески неоновых вывесок города.
– Тот, кто обороняется, ничего не получает. Лучший способ обороны – нападение, – возвестил голос в голове.
Следом за ним пришёл сон.
– Сюда, – голос вел его по улицам, – Здесь дыра.
Он пролез в дыру в сетчатом заборе двора заброшенного дома, который хозяева всё никак не удосужатся снести. Четырёхэтажный. Но сейчас здесь не жили даже птицы. Стремительной перебежкой пересёк двор и скрылся в парадной коттеджа.
Только здесь он перевёл дух, бегом преодолев несколько кварталов с риском быть схваченным в любой момент. Навалилась тоска. Смертная тоска. Его обложили. Он в этом не сомневался. Вытащил из кармана револьвер и раскрыл его. Экстрактор выкинул из барабана пустые гильзы, которые со звоном упали на кафель пола. Запахло порохом. Патронов больше нет. Последний он потратил на охранника на вахте, который пытался его задержать. Остальные были в тех, с кем до недавнего времени работал – начальник, секретарша, коллеги. Бывшие – его же ведь уволили. Кто ещё были? Да много, кто попался на его пути.
– Туда им и дорога, – он закрыл револьвер и хотел, было сунуть его в карман, но ухмыльнулся и просто уронил на пол. Без патронов это бесполезный кусок металла.
– Всё дальше идти некуда. Эй, голос, ты где?
Голос куда-то пропал.
– Наверное, это называется прозрением. Перед концом.
Осмотревшись вокруг, он добавил:
– Неплохое для этого место. Пойдём, посмотрим, где лучше?
По лестнице он поднялся на второй этаж и вышел на балкон, который опоясывал здание по периметру. Какая-то сила привела его к распахнутой двери в комнату. На противоположном конце комнаты было окно, в которое было видно вечнозелёное лиственное дерево и небо. В углу валялся старый деревянный стул. Он поднял этот стул и поставил его посреди комнаты. Встав на него, он вынул из кармана свёрнутый галстук и привязал его узкий конец к арматуре, которая торчала из потолка. Широкий конец галстука петлёй лег на шею. В тот же самый момент на него обрушилась волна тоски и депрессии, какой он ещё ни разу не испытывал.
– И-и-и! – завыл он, скривив лицо, как будто съел очень кислый лимон. Из глаз хлынули слёзы, а ноги, ослабев, подкосились.
Совсем в другом помещении, в другом здании чья-то рука, с большим золотым перстнем на безымянном пальце, повернула ручку регулятора мощности до нуля.
Дверь кабинета распахнулась и в её проёме показалась густая копна чёрных волос молодого инспектора Стёпы. Не выпустив дверной ручки, он выпалил:
– Гурий Иванович, ещё один!
Сидевший за столом старший инспектор планеты Гурий Иванович Сыч вскочил, на ходу схватил шляпу с вешалки и помчался по коридору Управления вслед за инспектором на выход.
Машина с инспекторами въехала во двор заброшенного дома, которые хозяева всё никак не удосужатся снести. Четырёхэтажный. Но сейчас здесь не жили даже птицы. Здесь уже стоял патрульная машина.
– Мы преследовали подозреваемого в массовом убийстве, – докладывал добровольный патрульный, – При осмотре здания подозреваемый был обнаружен повешенным.
– Дальше можете не продолжать, – прервал его Гурий и пошёл внутрь, – Я даже догадываюсь, в какой комнате его нашли. Идём!
Последнее относилось к Стёпе, высокая фигура которого последовала за крепкой, коренастой фигурой следователя, начавшего обрастать жирком на кабинетной работе.
На втором этаже Гурий уверенно прошёл в комнату, в которой висело тело повесившегося на галстуке мужчины. Отброшенный в конвульсиях стул валялся у стены. Покойника сторожил второй доброволец. Пока не приехали, криминалисты Гурий осматривал помещение.
– То же самое, – проворчал под нос Гурий, ковыряя пальцем стену.
Кто-то снимал самоубийство. На стенах комнаты, он обнаружил остатки плёнки. Тонкая плёнка, которая всей своей поверхностью фиксировала изображение. Где-то к ней был подключён передатчик. Но его уже можно не искать. Самоуничтожился, как всё закончилось. Подошёл Стёпа с данными покойного:
– Угадайте, где он живёт?
– Где?
– В башне.
– Опять башня…
Ближе к вечеру Гурий сидел в своём кабинете и листал папку с материалами по этому делу. Индекс тревожности в колонии на планете всегда был самым низким. Его практически не было. В пределах нормы спокойной, безмятежной, но интересной жизни. Но индекс стал понемногу расти. Люди начинают бояться. Чего? Просто бояться. Всего бояться. Окружающих людей. Но таких напуганных пока мало. Уже четвёртый самоубийца в этом веке и третий висельник. Как и два его предшественника, он не просто тихо ушёл. Да и тихое самоубийство было бы не обычным событием. Давно склонных к самоубийствам вычислили и определили им счастливую и безмятежную жизнь. Почти извели их род под корень. А тут уже третий! Который повесился.