Белозеров Антон. За дверью

   — Что же с нами будет?! — с горечью воскликнула одна из девушек. — Как дальше жить?
   Поезд сдвинулся с места и медленно покатил. Боблины пошли сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, потом побежали. Они не переставали стучать по стеклу и злобно кричать, пугая и угрожая, путая слова колосского языка со своими родными.
   Я понял, что нельзя вот так оставлять боблинов. Наверняка, их угрозы не были пустыми звуками. И если парни в полувоенной одежде могли за себя постоять в честном бою, то при нападении численно превосходящих врагов они были бы убиты или серьезно покалечены. А что уж говорить об их девушках, которых ждала бы участь куда более страшная, чем просто смерть!
   Когда боблины уже отстали от нашего вагона, но все еще стояли на краю станции, часть платформы под их ногами обвалилась, и они упали вниз, прямо под колеса последних вагонов набирающего скорость поезда. Вероятность того, что старые Муравские станции начнут рассыпаться от ветхости, была очень велика, так что мне не пришлось прикладывать особых магических усилий.
   На Колосских теллургиевых дорогах несчастные случаи с человеческими и боблинскими жертвами не были редкостью. Наш поезд даже не стал останавливаться, чтобы не сбивать график движения на всем маршруте.
   Девушки и парни так и не узнали о гибели своих врагов. Я не мог сообщить им о своей помощи, не выдав себя, не объяснив произошедшего на станции. Одна девушка рыдала, ее друг успокаивал ее, обняв и гладя ладонью по волосам. Другая девушка, наоборот, поцелуями благодарила своего друга и защитника.
   Я был так восхищен своей мудростью и ловкостью, что пропустил момент, когда в купе к победителям подсел невысокий, крепко сложенный человек с седыми волосами. Так же, как и большинство пассажиров пригородного поезда, он был одет в немаркую, поношенную одежду. Он вместе со спутницей вошел в вагон на последней станции и, конечно, видел, как люди ловко расправились с боблинами. Но, как и они, он не знал, что боблины больше никому не могли причинить зла.
   Я сидел далеко от беседующих людей, так что мне пришлось использовать магию для подслушивания.
   — …Я вижу, вы хорошие ребята, — говорил седой. — Недавно демобилизовались?
   — Год назад, — ответил тот, что носил армейские штаны. — Я служил в десанте, а Влад — морской пехотинец.
   — Как устроились на гражданке?
   — Да, так… На жизнь хватает. Нам чужого не надо, но и своего никому не отдаем.
   — Вот это правильно! Вот это по-нашему, по-великоколосски! А с армейскими друзьями связь не теряете?
   — Ну, встречаемся, время от времени. Вот как раз сейчас мы едем в гости к другу в Пряниково.
   Та девушка, что плакала, теперь успокоилась, и добавила:
   — Да уж, хорошо начинается поездка в гости…
   — Да не обращай ты внимания на всяких уродов! — весело обнял ее друг. — Колоссия — наша страна. Мы, великоколоссы, тут хозяева. И мы не позволим каким-то хвостатым портить себе настроение! Верно?
   Девушка кивнула и слабо улыбнулась.
   Другая девушка неуверенно спросила:
   — Может быть, все-таки надо было вызвать полиционеров?
   — Еще чего! — парень в пальто при упоминании о полиционерах снова вспыхнул. — Что хвостатые, что полиционеры — одна банда. У них все куплено, все договорено, все схвачено. Ты у них всегда будешь виноват, при любом раскладе.
   — Вот это правильно! — одобрил парня седой. — А то вы не знаете, что теперь у нас в Колоссии боблины всегда правы, а мы, великоколоссы, всегда виноваты? — Он обратился к девушке, предлагавшей вызвать полиционеров: — Вы что же, хотите, чтобы завтра вашего друга показали по телевизору в наручниках, а все «демократические» журналисты хором завопили о том, что великоколосские националисты опять напали в поезде на ни в чем не повинных боблинов?
   Слово «демократические» седой произнес с невыразимым презрением.
   Девушка отрицательно покачала головой.
   — Вот что, ребята, — сказал седой. — Оставлю я вам один телефон. Мы, бывшие армейские, собираемся иногда. По-дружески, без чинов. Говорим о Колоссии, о своей жизни, в общем — о разном. Будет желание, позвоните! Ну, или если помощь потребуется…
   — Да мы уж сами… — начал парень в пальто.
   Девушка толкнула его локтем в бок:
   — Возьми, не отказывайся!
   Седой достал из кармана авторучку и кусочек бумаги, что-то написал и отдал парню. Тот, не глядя, засунул бумажку в карман пальто.
   Разговор перестал меня интересовать. Мне во что бы то ни стало нужно было заполучить телефонный номер. Просто подойти и попросить телефон я не мог, это было бы встречено с недоверием и подозрительностью. Устраивать допрос с помощью майи из-за одной бумажки я не хотел.
   Значит, телефонный номер я должен был выведать незаметно. Повинуясь моей магии, бумажка с записью выскользнула из кармана пальто, нырнула под сидение, проползла по стене, быстро пересекла проход и оказалась в моих руках. Никто из пассажиров не заметил перемещения столь маленького предмета. Да, не зря я тренировался на подземной базе Браспасты!
   Посмотрев на номер, я с помощью магии отпечатал его на подкладке своей куртки. После этого обратным путем я вернул бумажку с записью в карман пальто. Может быть, ребята все-таки решат связаться с той организацией, о которой столь туманно высказался седой попутчик.
   После конфликта с боблинами в вагоне стало тихо. Люди старались не смотреть друг на друга, словно только теперь, задним числом, устыдились своей трусости и равнодушия. Поговорив с молодыми героями, седой человек вернулся на свое место рядом с пожилой женщиной в скромной одежде. Скорее всего, это была его жена. С ней он перебросился парой фраз, а потом достал из старинного брезентового рюкзака потрепанную книгу и углубился в чтение.
   Парни со своими девушками продолжали о чем-то тихо разговаривать, но их личные дела меня не интересовали. Единственный раз я сосредоточил на них внимание только тогда, когда тот, кто носил камуфляжные штаны, вспомнил про выбитый у боблина нож, залез под сидение, нашел его, достал, осмотрел.
   — Подарю Павлухе! — сказал парень и убрал нож в свою большую спортивную сумку, лежавшую на багажной полке.
   Я решил, что Павлухой звали его армейского друга, в гости к которому направлялась компания.
   Мурава осталась позади, теперь поезд шел мимо распаханных полей и огородов, садов и лесов. На деревьях почти не осталось листвы, пейзаж за окном был серым и однообразным. И станции, на которых останавливался поезд, имели вполне великоколосские названия: «Гнилуши», «Тоскуево», «Худяково», «Погорельцы», «Гиблое».
   Наконец, едва слышимый из дребезжащих динамиков голос объявил:
   — Следующая станция Перебежки.
   Это была моя остановка. От станции до родительского дома оставалось всего три километра, или полчаса быстрого пешего хода. Я едва дождался момента, когда поезд остановится, и двери откроются.
   Пока я ехал, солнце поднялось довольно высоко, и, несмотря на позднюю осень, тепло его лучей я ощущал на своем лице. Я осмотрелся, ища ориентиры, названные мне тетей Викой. Вот сам поселок Перебежки, вот центральная улица, которая должна была меня вывести на проселочную дорогу, ведущую в соседний поселок, Калиткино. Именно в Калиткине находился дом моих родителей, дом моего детства, начисто стертого из памяти.
   Три километра я решил пройти пешком. Дорога была сухая, и я не боялся испачкать обувь. Может быть, этот путь вызовет из глубин памяти какие-то ассоциации, небольшие отрывки воспоминаний?
   Я пошел по центральной улице Перебежек, бросая быстрые взгляды по сторонам. Поселок давно уже проснулся. Я видел людей во дворах и в переулках. Все они были заняты какими-то обычными хозяйственными делами. Я шел и задавал себе вопросы: что делали мои родители в этой сельской местности, как тут жили? Почему они не поселились в городе, в средоточии информации, культуры, общения?
   Центральная улица поселка, как это было традиционно для Колоссии, не шла прямо, а петляла между домами и дворами. И вот, обогнув очередной дом, я увидел перед собой высокий глухой забор высотой около четырех метров, составленный из бетонных плит. Он перегораживал дорогу и расходился в обе стороны, насколько я мог видеть. В заборе не было ни ворот, ни двери, ни лаза. А вдоль бетонной стены была протоптана узкая тропинка.
   В рассказах тети Вики забора в этом месте не было. Наверняка он появился здесь в последние десять лет. Да и то, что забор перегораживал широкую удобную дорогу, свидетельствовало о его чужеродности и недавнем возведении.
   Выяснить, что находится за забором, можно было только с помощью магии. Я мог посмотреть сквозь забор, но далеко заглянуть не сумел бы, да и изображение получалось бы недостаточно отчетливым. Или же я мог немного взлететь и посмотреть поверх забора. Последний способ был бы более информативным, но меня могли увидеть люди в поселке, а летать на глазах изумленной публики мне как-то не хотелось.
   Я оглянулся, чтобы определить, насколько заметным или незаметным окажется мой взлет  на четырехметровую высоту, и увидел старушку, шагавшую по улице в мою сторону. Она шла, опустив голову, быстро переставляя ноги, но делая мелкие шажки. Старушка не смотрела на меня, из чего я заключил, что идет она не ко мне. Просто старушка шла привычной дорогой и, наверняка, собиралась обойти забор по кратчайшему пути. Разумеется, от местной жительницы я мог узнать и историю, и причину появления забора. Вот только мои расспросы могли вызвать у старушки подозрения, да и сама она захотела бы узнать, кто я, что тут делаю и куда направляюсь. Поэтому беседу в реальном мире я решил заменить разговором в майе.
   — Здравствуйте! Вы не подскажете, как лучше добраться до Калиткино?
   — А вот туда иди! — старушка махнула рукой направо. — Обойдешь забор, и снова выйдешь на старую дорогу. Она тебя прямо в Калиткино и приведет.
   — Кто же тут этот забор поставил прямо поперек дороги?
   — Да уж, считай, пять… да нет, шесть лет тут стоит. Так и ходим вокруг.
   — Кто его поставил-то?
   — Да монастырь тут открыли, наш, славословный, — старушка сложила пальцы правой руки в щепоть и поочередно дотронулась до правого плеча, левого плеча и лба. Это был треугольник — символ веры хрустианской религии и, в том числе, одной из его ветвей — славословия.
   — Что же монахи о людях не подумали? — спросил я.
   — Как не подумали? — удивилась старушка. — Они денно и нощно молят за нас, грешных, бога нашего, Изуса Хруста, да будет благословенно его имя.
   Старушка вновь сотворила треугольник.
   — Я про забор говорю. Зачем они поставили забор поперек дороги?
   — Так ведь там раньше землица была ничейная, там издавна мы, перебежкинские, пасли скотинку вместе с калитковскими. Ох, какая там травка была на заливных лугах вдоль ручья! Молоко у моей коровки получалось обильное, вкусное! А на том берегу, на пригорке, церквушка стояла старинная. При Уравнителях-то церквушку закрыли, обветшала она, развалилась. А при нынешней власти вновь вернулась сюда благословенная славословная вера. — Старушка еще раз треугольником осенила лицо. — И вот эти места так понравились нашим заступникам перед богом, что порешили они не только церквушку восстановить, но и возвести здесь монастырь для благословенной славословной братии. Вот и отгородили они монастырь. А заодно обнесли изгородью луга, ручей да часть рощицы. Так что туда, налево, ты не ходи, там, считай, верст десять вокруг надо обойти. А направо — вдвое короче.
   — Где же вход внутрь? Почему не сделали ворота на месте дороги?
   — Так ведь благословенная братия проложила в монастырь дорогу со стороны Калитикно, от большого шоссе. Они и замостили дорогу, и парадный въезд в монастырь сделали во славу божью. А этой дорогой они не пользуются. Благословенная братия в свой монастырь только на машинах ездит, пешком от станции не ходит. Так что с этой стороны дорога уже пять… да нет, шесть лет закрыта.
   — Но почему для людей-то не оставили проход? Почему вам, местным жителям, не разрешают ходить по старой дороге?
   — Ох, так кто же нам, грешным, позволит ступать по благословенной монастырской земле, посвященной богу нашему, Изусу Хрусту? — старушка сотворила треугольник. — Мы уж как-нибудь по краешку обойдем, лишь бы простились грехи наши тяжкие, лишь бы молилась за нас благословенная монастырская братия. Да и ведь они нас не гонят со двора, в церквушку-то нас пускают, отмаливать грехи наши тяжкие, да жертвовать малую толику на монастырь во славу божью.
   Старушка помолчала, вспоминая о чем-то, и быстрым движением смахнула набежавшую слезу:
   — Вот только коровку мою жалко. Когда ее пасти стало негде, пришлось на мясо отдать. Уже пять… да нет, шесть лет прошло, а до сих пор ее жалею. Ох, какое у нее молоко было… Вот если бы можно было поминать коровку-кормилицу в заупокойных молитвах, то я бы уж свечку за нее поставила.
   Полушутя я посоветовал старушке:
   — А вы дайте монахам денег! За деньги они не только корову, но и крыс со змеями согласятся в молитвах упоминать.
   — А что? — как бы сама у себя спросила старушка. — А и попробую! Небось, благословенная братия не откажется ни от скромного приношения во славу божью, ни от поминания доброй безответной скотинки, никому зла не сделавшей. Мужа-то моего покойного, пьяницу, драчуна, бездельника в молитвах поминают. А уж коровка-то была и полезнее, и добрее его.
   — Так вы ходите в церковь вокруг всего забора? — спросил я.
   — А как же иначе? — удивилась старушка. — В церковь-то ходить надо. Свои грехи замаливать, покойников в молитвах поминать, чтобы на том свете им легче жилось. Без церкви, да без благословенной веры славословной нам, людям великоколосским, никак нельзя.
   Я уточнил:
   — Славословные священники отобрали вашу землю, из-за них вы лишились единственной коровы. И вы все равно идете в их церковь и платите им деньги, потому что считаете себя грешницей, а их — святыми?
   Старушка смотрела куда-то вдаль и часто моргала ресницами. Даже в созданной мной майе она не могла осознать того, что я сказал. Привычные фразы помогли ей найти ответ:
   — Ох, кто мы такие, великие грешники, чтобы рассуждать о правде, да о справедливости божьей? Наше дело трудиться да молиться, а уж после смерти Изус Хруст, да будет благословенно его имя, рассудит, да разберет все наши грехи.
   Я узнал все, что мне было нужно, и дальше продолжать разговор не было никакого смысла. Разумеется, я не собирался обходить забор. Оглядевшись и увидев, что, кроме пребывающей в майе старушки, поблизости нет ни одного жителя Перебежек, я в одно мгновение перемахнул через забор.
   Моим глазам открылось обширное пространство в несколько гектаров. Прямо передо мной расстилалось поле, которое плавно спускалось к ручью, обозначенному цепочкой кустов и невысоких деревьев. На другой стороне ручья тоже раскинулось поле, поднимавшееся на пригорок, к белому каменному храму хрустианской религии, блестевшему на солнце позолоченной крышей. Слева от храма были выстроены вполне современные двух— и трехэтажные коттеджи. Возле них располагались хозяйственные постройки и гаражи. Присмотревшись и употребив немного магии, я разглядел дорогие автомобили иностранного производства. В общем, славословная братия жила в монастыре со всеми привычными удобствами, как в доме отдыха.
   В общем, славословная братия имела все основания скрывать за высоким глухим забором свой быт от посторонних взглядов. Даже ограниченное сознание истово верующих людей типа старушки рано или поздно могло задаться вопросом, почему священники на словах проповедуют смирение, бескорыстие и трудолюбие, а на деле ведут жизнь богатых бездельников.
   Старая дорога, на которой я оказался по другую сторону забора, уже успела зарасти травой. Пешеходный деревянный мостик через ручей подгнил и покосился. Но на противоположной стороне я видел хорошую асфальтированную дорогу, ведущую от въезда на территорию монастыря к коттеджам. Четырехметровый бетонный забор вдалеке казался грязно-серой веревкой, исчезавшей за деревьями далекой рощи.
   Я подумал, что мягкая земля, на которой стоял забор, служила не слишком надежным основанием для фундамента. Вероятность того, что забор рано или поздно рухнет, была велика. И я мог бы немного ускорить этот процесс.
   Повинуясь моей воле, бетонные плиты начали падать внутрь монастырской территории одна за другой, как домино. Через несколько минут вокруг монастыря образовалась дорога из поваленных бетонных плит.
   Я вывел старушку из майи, внушив ей забыть нашу встречу и не видеть меня, стоящего в нескольких шагах по другую сторону упавшего забора.
   Но старушка и не смотрела в мою сторону. Она, все так же часто моргая, озирала открывшийся перед ней простор и дорогу, хотя и покрытую пожухлой осенней травой, но все же прямую и удобную для ходьбы.
   — Монастырская оградка рухнула! Ишь ты, напасть-то какая! — с искренним горем воскликнула старушка. — Ну, да ничего, с божьей помощью благословенная славословная братия все восстановит. Да и мы всем миром поможем поставить оградку!
   Старушка сотворила треугольник перед своим лицом и зашагала по протоптанной узкой тропинке вокруг упавшего забора.
   А я пошел прямо, по старой короткой дороге. Вблизи мост через ручей оказался крепче, чем выглядел издалека, так что я прошел по нему, даже не прибегая к магии. Приближаясь к храму и коттеджам, я увидел монастырскую братию, выбежавшую из своих домов и мечущуюся из стороны в сторону. Падение всего забора вызвало легкую панику и неразбериху. Одни предлагали немедленно звонить строителям и требовать восстановления забора по гарантии. Другие говорили о необходимости возведения нового забора с помощью других строительных фирм. На меня никто не обращал внимания. Монахи были слишком заняты решением проблем собственного удобства и благополучия. Знание названий множества строительных фирм свидетельствовало о том, что к обустройству своего комфортабельного быта славословная братия относилась очень серьезно.
   Магию мне пришлось применить только тогда, когда я проходил мимо въезда в монастырь. Возле ворот находился пункт охраны. Несмотря на падение забора, два пожилых охранника в черной форменной одежде по-прежнему стояли возле лежащих на земле ворот. Они обязаны были ограничивать передвижение людей, не допускать их прохода и проезда по вверенной территории. И даже теперь, когда их служба до восстановления забора потеряла смысл, они твердо стояли на посту.
   Пройдя незамеченным мимо охранников, я пошел в Калиткино по хорошей асфальтированной дороге. Дорога шла через лес, и вскоре за деревьями я увидел первые дома. Вступив на улицу поселка, я с разочарованием отметил, что совершенно не узнаю и не вспоминаю местность, где прошло мое детство. Впрочем, вполне возможно, это было связано со значительными изменениями в самом поселке. В отличие от типичных колосских Перебежек, состоящих из одноэтажных, потемневших от времени бревенчатых домиков с маленькими окнами и покосившимися крышами, Калиткино было застроено вполне современными домами, лишь немного уступавшими по комфортабельности монастырским коттеджам. По обеим сторонам центральной дороги располагались магазины с большими стеклянными витринами. Если в Перебежках жили одни только люди, великоколоссы, то в Калиткино возле нескольких домов я увидел боблинов. И, разумеется, в магазинах торговали тоже они.
   Может быть, близость богатого монастыря и хорошая дорога способствовали развитию поселка и превращению его в маленький городок? Что же, в таком случае, было выстроено на месте дома моих родителей? Вряд ли деловые боблины допустили бы, чтобы в благополучном поселке остался заброшенный, незаселенный участок земли.
   Я шел по центральной улице и читал на вывесках названия боковых улочек: «Ручейная», «Заячья», «Садовая»… Стоп! Садовая, дом 5 — это адрес моего дома.
   Я свернул на боковую грунтовую улицу и пошел по левой стороне, вдоль участков с нечетными номерами. Вот забор дома номер один: наполовину кирпичный, наполовину из кованой металлической решетки. Вот забор дома номер три: глухой дощатый, выше человеческого роста, выкрашенный в зеленый цвет. А вот… а вот покосившийся, местами разрушенный, заборчик из редкого штакетника высотой по колено. За забором — одичавший, заброшенный сад. Сквозь голые ветви кустов и деревьев хорошо видны развалины дома. Первый кирпичный этаж сохранился еще неплохо, хотя часть стены между двумя окнами была разломана, стекла в окнах разбиты, а входная дверь отсутствовала. А вот второй этаж был разрушен почти полностью. Несколько почерневших, обугленных бревен торчали в разные стороны, словно ветки, выбившиеся из птичьего гнезда. И только единственная оставшаяся пара стропил пустым треугольником обозначала очертания бывшей крыши.
   Увиденное в сочетании с картинкой, нарисованной тетей Викой, помогло мне живо представить, как выглядел дом раньше, до нападения истребителей магов, до взрыва. Тетя Вика не изобразила окружавшего дом сада, и теперь, когда я соберусь открыть дверь во времени, мне надо будет сделать необходимые корректировки. Уже одно это сделало мое посещение родительского дома не бессмысленным. Единственное, что меня смущало — это полное отсутствие каких-либо воспоминаний о том времени, когда я здесь жил.
   Не меня скорости шага, я прошел мимо забора родного дома. Следующий участок был огорожен плотным высоким штакетником, сквозь который на улицу выбивались ветки колючих кустов. Да и другие дома на улице имели все внешние признаки преуспевания.
   Я дошел до конца улицы, все мои органы чувств были до предела обострены. Истребители магов знали, кто я, и потому могли устроить засаду возле дома моих родителей в расчете на то, что я рано или поздно здесь появлюсь. Успокаивало меня только то, что в Колосии я не показывался уже два месяца. Если истребители магов или ученые из КОЛО устраивали здесь засады во время моего предыдущего довольно шумного появления, то потом, не дождавшись меня, они могли их убрать. Хотя… ведь послали же истребители магов оборотней за мной на Землю спустя десять лет. Значит, они ничего не забывали.
   Осмотр и магическое прощупывание домов вдоль улицы показало, что ни в одном из них нет вооруженных или хотя бы просто подозрительных существ. Женщины занимались хозяйственными делами, маленькие дети играли. Большинство домов сейчас пустовало, так как их хозяева ушли на работу, а дети — в школу.
   В конце улицы, выходившей прямо на распаханное поле, я развернулся и пошел в обратном направлении, еще раз проверяя и перепроверяя окружавшее мой дом пространство. Поравнявшись с одним из проломов в заборе, я легко скользнул в сад. Опавшие листья и засохшая трава зашуршали у меня под ногами. Возле дома не было видно никаких следов пребывания людей, боблинов или оборотней. Или же эти следы были хорошо замаскированы.
   Я осторожно приблизился к входу в дом, но мои опасения пока не подтверждались. Я не обнаружил ни ловушек, ни следящих устройств. Их не было ни вокруг дома, ни внутри его. Собственно, сам дом можно было считать одной большой естественной ловушкой. Деревянный пол из толстых досок теперь во многих местах провалился, бревна и стропила на крыше еле-еле держались и могли рухнуть в любой момент. В общем, вход в дом сам по себе был довольно рискован. Может быть, именно поэтому истребители магов, если они тут побывали, не оставили внутри никаких сюрпризов.
   Я поднялся по сложенным из кирпича ступенькам и вошел в дом через дверной проем. Внутри дома было совершенно пусто. Наверное, истребители магов вывезли из дома мебель и все вещи еще десять лет назад.
   Я рассчитывал, что внутри дома у меня пробудятся хоть какие-нибудь воспоминания о детстве. Я медленно и осмотрительно ступал по сохранившимся доскам пола, переходил из комнаты в комнату. Остановился возле лестницы, которая раньше вела на второй этаж, а теперь была направлена прямо в небо. Деревянные ступени лестницы совершенно сгнили от дождей и снега, так что подняться по ней без помощи магии я не рискнул.
   Как рассказывала тетя Вика, именно на втором этаже находились мои родители и я, когда в дом ворвались истребители магов. Там была открыта дверь на Землю, через которую меня унесла тетя Вика. И там произошел взрыв, уничтоживший и нападавших, и обитателей дома… или же скрывший их исчезновение.
   Я посмотрел наверх, примериваясь, как лучше пролететь над лестницей и пробраться наверх, в бурелом изломанных, обгоревших стен и перекрытий.
   И тут возле входа в дом послышался громкий мужской голос:
   — Эй, кто там внутри?! А ну, выходи немедленно!
   Крик застал меня врасплох. Поглощенный изучением развалин, я сузил зону собственной безопасности. Приготовившись к защите или к бегству, я распространил во все стороны свои магические чувства.
   Перед входом в дом я обнаружил одного-единственного человека лет тридцати пяти-сорока. Это был высокий крепкий мужчина с развитой мускулатурой, с мозолистыми руками. На нем была простая рабочая одежда, поношенная, кое-где испачканная землей и машинным маслом. Мужчина стоял на земле перед кирпичными ступеньками главного входа и, по-видимому, не собирался входить в дом. Он был безоружен, если не считать универсального разводного ключа, торчавшего из кармана.
   Убедившись, что это не оборотень, я отозвался:
   — В чем дело?!
   — Выходи, говорю! — крикнул мужчина. — Дом вот-вот рассыплется! Два года назад тут одного пацана уже покалечило!