Страница:
Антон Белозеров
ЗА ДВЕРЬЮ
Предуведомления Автора:
1. Данная книга является плодом творческого вымысла.
2. Любые совпадения упоминаемых в книге событий, названий и имен собственных с реально существующими являются случайными.
3. Взгляды и высказывания персонажей книги могут не совпадать с точкой зрения Автора.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1. It’s my life.
Прозвенел звонок, и сотни детей с воплями вывалились из дверей школы. Мы выходили медленно и солидно. Как-никак, это было наше последнее первое сентября. Начало последнего учебного года. Выпускной класс московской школы. Вообще-то, три года назад нашу школу переименовали в лицей, но мы, те, кто учился тут с первого класса, продолжали называть ее по-прежнему.
— Проводишь? — спросила Маришка.
— Провожу… — я взял ее рюкзак и закинул за спину вместе со своим собственным.
Честно говоря, на сегодняшний вечер у меня были свои планы, и Маришка в них никак не фигурировала. С Маришкой мы не виделись все лето. За это время многое изменилось. В основном — у нее. Я и не ожидал, что она предложит мне ее проводить.
Знакомый голос позади меня:
— Вот козлы, совсем детей замучили! Малыши разбегаются из школы, как тараканы.
Я обернулся. Это были Витек и Нася. Вообще-то Анастасию следовало бы называть Настей, но буква «т» из ее имени пропала где-то в третьем или четвертом классе.
— Тихо! — одернула Нася Витька. — Вдруг Гнида Павловна услышит?
— Да пошла она! — махнул рукой Витек, но на всякий случай оглянулся, проверяя, нет ли поблизости учителей.
Соболева Ида Павловна — наша классная руководительница. Она появилась в школе два года назад, и директор «подарил» ее нашему классу. Первым делом Ида Павловна заявила: «Я такая строгая и въедливая, что ученики всегда давали мне кличку «Соболь». Уверена, что и вы меня будете так называть.» Она ошиблась. Между собой мы стали звать ее «Гнида Павловна». Это намного точнее отражало ее сущность.
— Мы с вами! — с обычной непосредственностью сказала Нася. Она жила с Маришкой в одном подъезде.
— Мы поедем на автобусе, — сказала Маришка.
— Отлично, и мы с вами.
Мы с Витьком переглянулись и обреченно вздохнули. До дома, где жили девчонки, идти минут десять. А так мы будем пятнадцать минут ждать автобус, чтобы проехать две остановки, а потом пять минут идти в обратную сторону. Но с женщинами в таких вопросах спорить бесполезно. Все равно логическими доводами их не переубедишь. Это мы поняли уже давно.
— Эй, старики, айда с нами, пивка попьем!
Это был Толян из нашего класса. Он не пошел на последний урок, но явился к школьным дверям с бутылкой пива в руке и с двумя девчонками из параллельного класса. Все трое курили и старательно демонстрировали, какие они взрослые. Толян мне никогда не нравился. Он жил с дедом и с бабкой — родителями умершей матери. Его отец был то ли милиционером, то ли бандитом, жил с новой семьей в другом конце Москвы и общался со своим сыном посредством бумажных конвертов с денежными купюрами зеленого цвета.
Дед Толяна был упертым «шестидесятником». У него на кухне постоянно собирались такие же пожилые друзья, пили дешевый алкоголь, много курили, бренчали на гитарах. От них Толян набрался многих мерзких словечек и выражений, таких, например, как «старик», «айда» или «в этом я не копенгаген». Мне «шестидесятники» казались какой-то сектой типа «хлыстов» и «трясунов». Такие же далекие от реального мира, с такими же необоснованными претензиями на знание абсолютной истины и на право поучать других людей.
К сожалению, сам Толян почему-то стремился втянуть меня в свою компанию. Может быть, потому что на уроках истории и философии я всегда выглядел умнее, чем молоденькая учительница Любочка Львовна. Прямолинейный и недалекий, как дед-«шестидесятник», Толян упорно не замечал моего нарочитого пренебрежения к его персоне. Один раз ему удалось затащить меня к себе в гости и познакомить с друзьями деда. Наутро я мучился от тяжелого похмелья, а от моей одежды даже после стирки пахло табаком.
Обычно я стараюсь не замечать людей, которые мне неприятны. Вот и сейчас я хотел пройти мимо, сделав вид, что не услышал приглашения Толяна. Но Маришка совершенно неожиданно для меня свернула в сторону этой троицы:
— Привет? Что курите? Угостите меня!
Вот черт! Маришка закурила! Определенно, это лето изменило ее не в лучшую сторону. Сам я в жизни не выкурил ни одной сигареты и совершенно не собирался этого делать. Вдыхание дыма так же противоестественно, как и поглощение пищи через задний проход.
Маришка знала о моих взглядах и на Толяна, и на курево. Похоже, она не зря потащила меня за собой. Она хотела мне что-то доказать. Но что? Можно подумать, она не знала, что мне известно о том, как она в июле ездила на море со студентом-второкурсником.
Толян вытащил из своего рюкзака еще одну бутылку пива, сдернул пробку при помощи пришкольного заборчика и протянул мне:
— На, старик, освежись после трудового дня.
— Спасибо, я не пью пива.
— Ты что, не мужик?
Возможно, Толян и не хотел меня оскорбить. Но рядом стояли Маришка, Витек с Насей, а также две параллельные девчонки, которые препротивноейше захихикали, давясь клубами сигаретного дыма.
Но меня так просто не возьмешь. Я спокойно улыбнулся и произнес, словно обращался к неразумному ребенку:
— Пиво — это напиток для тупого, безмозглого быдла. Культурные и образованные люди вроде меня пиво не употребляют.
Толян удивился. Никогда до этого я не осаживал его так резко. Да еще при знакомых девчонках.
— Старик, ты не пра-а-ав! — протянул Толян.
Я решил раз и навсегда расставить все точки над «и»:
— Я, помнится, уже просил не называть меня «старик». Неужели это так трудно запомнить?
— А? — быстродействием мозги Толяна не отличались.
— Обращение «старик» используют исключительно дебилы и дегенераты.
— А? — до Толяна наконец-то дошло, что теперь он выглядит общим посмешищем. Толян разозлился. Он был на голову выше меня и в плечах пошире. Он считал, что одного этого будет достаточно, чтобы утвердить свою правоту.
Я не дал возможности Толяну устроить грубую драку по его правилам. Я быстро сунул руку в карман и выхватил свою верную «бабочку» — складной нож, две половинки рукоятки которого скрывали сложенное лезвие. Одно движение кисти, и лезвие оказалось снаружи. Я просунул его между ног Толяна и немного надавил снизу. Толяну пришлось подняться на цыпочки. Это несколько ущемило его духовное достоинство, но зато сохранило в целости достоинство физическое.
— Если ты еще раз назовешь меня «стариком», то я отрежу тебе яйца и забью их тебе в глотку, — произнес я и улыбнулся так, что мои слова можно было воспринимать либо как угрозу, либо как дружескую шутку. Эту улыбку я специально отрепетировал перед зеркалом для подобных случаев. Теперь от Толяна зависело, какой вариант он предпочтет. Все окружающие замерли…
Толян, стоя на цыпочках, имел возможность поразмыслить над моими словами. Он несколько натянуто улыбнулся и слегка подсевшим голосом сказал:
— Да ладно, Фил, не дури…
Фил — это уже лучше. Так меня звали все друзья и знакомые. Фил — это сокращение от Философа, а не от Филиппа. На самом-то деле у меня совсем другое имя. Оно, если честно признаться, мне не слишком нравится. Поэтому я не стал настаивать, чтобы Толян его называл. Философом меня прозвали года полтора назад, когда я на целый урок развернул доклад об онтологических и методологических особенностях поликвантового типа мышления. Доклад был на девяносто девять процентов откровенным стебом, но Любочка Львовна этого не поняла и поставила мне жирную «пятерку».
Убедившись, что Толян признал свое поражение и не попытается наброситься на меня с кулаками, я взмахнул рукой, «бабочка» сложилась и исчезла у меня в кармане. Я долго тренировался, так что на приведение ножа в боевое состояние и на его складывание у меня уходило меньше секунды.
— Псих! — крикнула Маришка и быстро зашагала к автобусной остановке, даже забыв взять сигарету.
Я поспешил следом. Ведь у меня за спиной находился Маришкин рюкзак. Не бросать же его вслед этой истеричке? Витек и Нася двинулись за нами. Толян и параллельные девчонки остались у школы. Надеюсь, Толян надолго запомнит мой урок.
На половине пути к остановке Маришка обернулась и бросила мне:
— Когда же ты, наконец, повзрослеешь?!
Я пожал плечами. Конечно, до ее студента-второкурсника мне было далеко. Он ездил на собственном «Мерседесе», правда, подержанном и не слишком дорогом, но для девчонки-школьницы и это казалось верхом роскоши. Вообще, о «правильной» жизни Маришка узнавала из многочисленных «девичьих» журналов, которые безоговорочно указывали, что надо одевать, как краситься, какую музыку слушать, какие фильмы смотреть, каких парней любить, как часто и в каких положениях.
Нам повезло. Нужный автобус стоял на остановке с открытыми дверьми. Увидев такой подарок судьбы, мы бросились вперед, словно сдавали «стометровку» на уроке физкультуры, и вскочили на подножку. Народу в автобусе было довольно много, поэтому протискиваться в глубь салона мы не стали и остались у дверей.
Тут у Маришки в рюкзаке зазвонил мобильник. Я повернулся боком, чтобы она смогла его достать. Краем глаза посмотрев на телефон, я отметил: «Новый, дорогой, тот самый, который особенно настойчиво рекламируют.»
— Аллё? Да, мама. Да, я еду. Да, на автобусе. Да, помню.
Закончив говорить, Маришка сунула мобильник обратно в карман рюкзака и пояснила:
— Ко мне сегодня приходит репетитор по математике. Буду готовиться к поступлению.
— А мы с Витьком записались на курсы, — сказала Нася.
Витек кивнул головой. Последние два года они все делали вместе. Мы называли их «идеальной парой». Когда Витек принял решение поступать в Бауманку, Нася последовала за ним. Ей не пришлось отказываться от своих собственных планов. У нее их просто никогда не было. Нася была доброй, верной и надежной подружкой. Если бы в ее хорошенькой головке имелись хотя бы небольшие зачатки интеллекта, то у Витька, возможно, в моем лице появился бы опасный соперник. Но долгого общения с Насей я выдержать не мог. Мне казалось, что я начинаю тупеть примерно на пятой минуте разговора о модных тряпках и косметике.
— А ты по-прежнему метишь в МГУ? — спросил у меня Витек.
— Ага.
— На филфак?
— Или на истфак. Как получится.
— Почему не на журналистику? — спросила Нася.
— Там у тети Вики нет знакомых. Да и журналиста из меня не получится.
— Почему?
— Я не подлец и не проститутка. У меня есть такие атавистические чувства, как честь и самоуважение.
— Зато журналисты зарабатывают кучу денег! — авторитетно заявила Маришка.
— Они их не зарабатывают, они их отрабатывают, — поправил я.
— Ты просто завидуешь!
Я пожал плечами. Хорошо еще, что она не сказала «ревнуешь». Ее студент-второкурсник как раз и учится на журналиста. Правда, не в МГУ, а в каком-то коммерческом ВУЗе имени известной женщины. То есть там, где дипломы выдают не за знания, а за деньги родителей.
Автобус подъехал к остановке. Народ начал выходить. Мы стояли у дверей, но особенно никому не мешали. То есть, почти никому. Из самой середины салона, расталкивая всех пассажиров, к выходу поперла толстенная тетка с охапкой битком набитых сумок и пакетов.
Есть такая разновидность теток, которые совершенно не задумываются о тех неудобствах, которые они доставляют окружающим и самим себе. Если этим теткам надо проехать одну-две остановки, то при посадке в автобус они расталкивают других людей; грозно пыхтя и активно работая локтями, пробиваются в середину; шумно плюхаются на свободное место, наваливают свои сумки на колени соседей и на спинки передних сидений. И все это для того, чтобы сидя проехать три минуты. Когда автобус уже остановился на нужной им остановке, тетки вскакивают и бросаются к выходу с такой энергией, как будто боятся, что сейчас их навеки замуруют под толщей камней.
Когда такая вот тетка протискивалась мимо нас, Нася скорчила страдальческую мину — одна из сумок острым углом уперлась ей в позвоночник.
— Можно не толкаться? — вежливо поинтересовался у тетки Витек.
Та проигнорировала его вопрос. Наглые толстые тетки с необъятными сумками всегда уверены, что толкают ИХ.
Пришлось вмешаться мне:
— Гражданка не толкается. Просто она испытывает удовольствие, притираясь к мужикам в общественном транспорте.
В автобусе кто-то хихикнул. Тетка вспыхнула, на носу и на лбу у ее выступили крупные капли пота.
— Как вам не стыдно! — вмешалась стоявшая рядом женщина бедно-интеллигентного вида. — Она же вам в матери годится!
— Она нам в матери не годится! — ответил я. — Она годится в матери наркоманам или алкоголикам.
Толстая тетка вывалилась из автобуса и, вжав голову в плечи, посеменила прочь. Должно быть, я оказался недалек от истины. Двери закрылись, автобус тронулся.
— Какая жестокая молодежь! — воскликнула бедно-интеллигентная женщина. — Откуда вы только беретесь, такие бездушные?!
Наверное, она рассчитывала на поддержку других пассажиров. Но все отвели глаза в стороны и сделали вид, что заняты своими делами.
— Вы же нас такими и сделали, — сказал я. — Что посеяли, то и пожинайте!
— Неправда! Мы всю жизнь работали, чтобы вы выросли добрыми и честными.
— Что-то плохо вы работали, и поэтому мало заработали! — усмехнулся я. — У меня одни кроссовки стоят дороже, чем все, что на вас одето, вместе взятое.
Бедная интеллигентка — судя по бледному внешнему виду, учительница в школе или преподавательница в институте — закрыла лицо ладонями. Ее плечи затряслись.
— Да что же это вы делаете?! — вскричал какой-то мужик, окатив нас волной застарелого перегара и несвежей чесночной колбасы. — Сейчас я вас!…
— Что ты нас? — с ледяной улыбкой (той самой, многократно отрепетированной) поинтересовался я. — Мы — школьники, несовершеннолетние. Тронешь хоть пальцем — сядешь на шесть лет. Понял? Или, может быть, ты педофил? Маришка, не этот ли козел приставал к тебе вчера вечером?
Маришка не пожелала мне подыграть, но этого и не требовалось. Мужик покраснел, его глаза забегали. Он и сам уже был не рад, что привлек к себе общее внимание. Ему повезло, автобус остановился на следующей остановке. Мужик выскочил из открывшихся дверей и рванул за угол.
Мы тоже вышли. До подъезда Маришки и Наси оставалось всего тридцать шагов.
— Все, я пошла! — объявила Маришка и сняла с моего плеча свой рюкзак, словно я был вешалкой, а не живым человеком. — Меня дома ждут.
— Пока, — сказал я.
— Лечи нервы! — на прощание посоветовала мне Маришка и зашагала к дому.
— Ну, мы пошли? — вопросительно посмотрел на меня Витек.
— Пока, — мы пожали друг другу руки.
Витек с Насей также меня покинули. Я остался один, повернулся на каблуках и пошел домой.
Вначале я прошел мимо большой песочницы, возле которой на скамейках сидели молодые (и не очень молодые) мамы, обсуждали просмотренные сериалы и рецепты из журналов. Их маленькие дети, предоставленные сами себе, тем временем копошились в песочнице.
По утрам и вечерам в этой песочнице собачники выгуливали своих питомцев. Точно так же, как сейчас родительницы, они чинно сидели на скамейках, в то время как собаки справляли нужду в песок. По ночам вокруг песочницы собирались алкоголики со всего двора. Пьяные вопли и звон разбитой посуды слышались почти до самого утра, пока их не сменял заливистый собачий лай…
Но сейчас был погожий солнечный день, и песочница безраздельно принадлежала детям. Они играли в песочнице среди собачьих испражнений, пьяной блевотины и разбитых бутылок, а их счастливые мамаши весело щебетали на скамейках.
Дальнейший мой путь лежал вдоль высокого решетчатого забора детского сада.
Малыши под руководством воспитательницы играли в «заложников и террористов». Команда «заложников» сидела на корточках, сбившись в тесную кучку и положив руки на затылки. «Террористы» стояли вокруг и бросали в «заложников» надувной мяч. Если мяч попадал в «заложника», отскакивал, и «террористы» успевали его поймать, то «заложник» считался «убитым», покидал круг и отходил вправо. Если же «заложнику» удавалось перехватить мяч, то он считался «освобожденным» и отходил влево. Когда все «заложники» выбывали из круга, воспитатели считали «убитых» и «освобожденных». Затем команды менялись местами. Побеждала та команда, в которой было меньше «убитых».
Пока я шел вдоль забора, игра продолжалась.
Воспитательница азартно кричала:
— Васечка, ты убит!
— Леночка, ты освобождена!
— Маратик, убей Ирочку!
Несколько раз я ловил себя на мысли, что знаю, кто в кого бросит мяч. Вот сейчас девочка в желтой курточке «убьет» мальчика в клетчатой кепке. А мальчик в длинном голубом шарфе мяч поймает и будет «освобожден». Мои прогнозы оказывались верными почти всегда. Это меня не удивляло. Я уже давно замечал, что могу предсказывать некоторые события. Например, я почти всегда чувствовал, когда начнется дождь. Или когда меня вызовут к доске. Я пользовался этим, но ни с кем не делился своей тайной. Мне казалось, что если я кому-нибудь расскажу о своем необычном таланте, то он исчезнет. А я очень не хотел с ним расставаться.
Я был уверен, что отличаюсь от своих сверстников. Мне казалось, что я шире мыслю, дальше вижу и глубже размышляю. Я задумывался о таких вещах, которые просто не приходили в голову моим ровесникам. Я без труда находил общий язык с одноклассниками, но более уютно чувствовал себя в обществе взрослых людей. И в то же время я совершал поступки, которые могли считаться «детскими». Точнее, «детскими» они являлись с точки зрения тех, кто сам неоправданно тщился выглядеть «взрослым». Например, Маришка еще весной намекала, что мне пора, как она выражалась, «заняться делом». Что она подразумевала под словом «дело», кажется, не понимала и она сама. Она считала, что тот, кто «занимается делом», имеет возможность ходить в ночные клубы и на дискотеки, ездить на машине, курить, выпивать и со знанием дела рассуждать о том, какую последнюю коллекцию представил в Париже на Неделе высокой моды известный кутюрье Жан-Поль Шмотье.
Такая «взрослая» жизнь меня не привлекала. Мне, вообще, не нравилось расписанное и предписанное будущее, которое уготовило нам современное общество. В детстве мы должны были смотреть дебильные мультфильмы про покемонов и трансформеров, читать идиотские книжки о Гарри Поттере, пить тошнотворную Кока-Колу и жевать омерзительные шоколадные батончики. В юности нам полагалось смотреть так называемые «молодежные комедии» и боевики, рассчитанные на безмозглых дегенератов, читать тупые «молодежные журналы», пить кисло-вонючее пиво и давиться пересушенными чипсами. В зрелом возрасте предписывалось восхищаться бессмысленными фильмами Феллини и Тарковского (не досмотрев до конца ни одного их «шедевра»), с умным видам признаваться в любви к творчеству Достоевского (не прочитав больше трех страниц из его книг), опять-таки заливать в потолстевшее пузо пиво и заедать его то таблетками от запора, то порошками от диареи. Неужели только выполнив все эти условия, я могу считаться нормальным человеком?…
Пока моя голова была занята привычно-мрачными размышлениями, ноги сами довели меня до родного подъезда. Я пешком поднялся на третий этаж и ключом отпер замок.
— Это ты? — тетя Вика выглянула из кухни. Насколько я знаю, ей уже за сорок, но выглядит она гораздо моложе своих лет. Наверное, это благодаря спортивной фигуре и прекрасной коже лица, которая остается гладкой и свежей без всяких масок, кремов и косметики.
— Я.
— Обед будет готов через пятнадцать минут.
— Хорошо.
Я живу вместе с тетей Викой уже десять лет. Она — сестра моей мамы. Мои родители, как мне объяснили, погибли где-то в Сибире, во время экспедиции. Их я совсем не помню. У нас дома нет ни одной их фотографии. Тетя Вика говорит, что гибель родителей вызвала у меня глубокий психоэмоциональный шок, поэтому я забыл все, что происходило со мной до шестилетнего возраста. Врачи настоятельно не рекомендовали ей держать в доме какие-либо предметы, которые могли бы напоминать мне о потере и этим усугублять психическую травму.
Я забросил рюкзак в свою комнату и отправился на кухню. Тетя Вика резала салат. Она никогда не пользовалась кухонными комбайнами. Нож в ее руках мелькал так быстро, что, казалось, легко обогнал бы любой электроприбор. Тетя Вика работала в какой-то юридической компании. По крайней мере, так она говорила. На работу она ездила не очень часто, но платили ей неплохо. Если бы она хотела, то давно ездила бы на солидной иномарке. Если бы хотел я, то такая же машина была бы у меня. Но от тети я заразился нелюбовью ко всякой технике. Вот ножи — совсем другое дело. Они для нас были не просто инструментами, а продолжениями рук.
— Как прошел первый день в школе? — спросила тетя Вика.
— Как обычно. Первый урок — ложь и лицемерие.
— То есть?
— Ну, Гнида Павловна рассказывала нам, в какой замечательной стране мы живем, как повезло нам с правительством и особенно с президентом.
— И что?
— Да, ничего. Просто на переменах мы слышим, как учителя чуть ли не нецензурными словами кроют и эту страну, и это правительство, и этого президента за нищенскую зарплату и за постоянно растущие цены.
— Надеюсь, в школе ты свои взгляды не высказываешь?
— Я что, идиот? Я росту таким же лживым и лицемерным, как все нормальные люди.
Тетя Вика сменила тему:
— Как дела у Маргариты?
— Нормально. У нее всегда все нормально.
Маргарита — это Маришка. Просто Маришка не любит, когда ее называют полным именем. Также не нравится ей «Марго», она говорит, что это имя отдает средневековьем. А обращение «Рита» ее просто бесит, она кричит: «Я не дочь пиротехника!» Бедняжку совсем задразнили в детстве.
— Много уроков задали?
— Так, ерунда. Надо написать сочинение о том, что хорошего мы видим в возрождении православия в России.
— Могу себе представить, что ты напишешь, — улыбнулась тетя.
— Пока что я придумал только название: «Россию хотят поставить на колени перед иконами».
— Тогда дальше ты можешь ничего не писать. Название полностью раскрывает твое видение темы. Не боишься получить «двойку»?
— Нет. Меня же тянут на медаль. Поставят «три» за содержание и «пять» за грамотность. В среднем «четыре»-«четыре». До конца четверти я получу столько «пятерок», что в итоге мне все равно поставят «пять».
— Не будь слишком самоуверенным.
— Я реалист, — сказал я.
— Ну-ну, тебе виднее.
На всякий случай я решил уточнить:
— А если я даже получу «три» в четверти, меня что, не примут в МГУ?
— Примут.
— Тогда в чем проблема?
— Ты должен научиться не только всем и всегда навязывать свое мнение, но и изредка говорить то, что от тебя хотят услышать другие люди.
— Я и так делаю это слишком часто.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Я открою, — сказал я и направился в коридор.
— Сначала спроси: «Кто там?» Открывай только знакомым! — крикнула мне вслед тетя Вика.
Безопасность — один из «пунктиков» моей тети. С самого раннего детства она требует, чтобы я периодически оглядывался на улице и проверял, не следует ли за мной кто-нибудь подозрительный.
Я посмотрел в дверной глазок и увидел соседку по этажу тетю Дарью. Она была одета в домашний халат и в тапочки. Должно быть, забежала попросить у тети Вики пачку соли или пару яиц.
Я открыл дверь:
— Здравствуйте, тетя Дарья. Заходите!
Я повернулся к соседке спиной и пошел на кухню, вполне логично предполагая, что она последует за мной.
Тетя Вика выглянула из двери:
— Кто там?
В руке она продолжала сжимать большой кухонный нож.
— Это к тебе тетя Дарья, — ответил я.
И тут я увидел, как глаза тети Вики округляются от ужаса. Она вскинула руку, и мимо меня со свистом пролетел ее нож. Нож не упал на пол. С чавкающим звуком он вонзился во что-то мягкое. Я понял, во что, или, вернее, в кого попал нож — в тетю Дарью!
Тетя Вика пробежала мимо меня к входной двери, захлопнула ее и прильнула к дверному глазку.
— Как ты мог пригласить в дом оборотня?! — вскричала она. — Оборотень не может проникнуть в дом, пока ему не разрешат войти.
Пребывая в легком шоковом состоянии, я посмотрел на пол. Тетя Дарья уже не была тетей Дарьей! На ее месте лежало белесое существо, лишь очертаниями имевшее сходство с человеком. Вместо лица — как будто спущенный воздушный шарик, с темными провалами вместо глаз и рта. Изо лба торчала рукоятка кухонного ножа. Под головой расплывалась лужа жидкости. Она была красной по краям и голубоватой в центре. То есть вначале из головы существа вытекала человеческая кровь, а потом, после превращения, ее сменила голубоватая полупрозрачная жидкость.
И еще: в руке лежавшего на полу существа был зажат длинный серебристый клинок с волнистым лезвием, покрытым тонким едва различимым узором. Должно быть, пребывая в облике тети Дарьи, существо прятало его под халатом, а потом достало, когда я повернулся к нему спиной. В таком случае мне становились понятными и испуг тети Вики, и смертоносный бросок ножа. Непонятным было только все остальное.
Тетя Вика, наконец, оторвалась от дверного глазка и повернулась ко мне:
— Проводишь? — спросила Маришка.
— Провожу… — я взял ее рюкзак и закинул за спину вместе со своим собственным.
Честно говоря, на сегодняшний вечер у меня были свои планы, и Маришка в них никак не фигурировала. С Маришкой мы не виделись все лето. За это время многое изменилось. В основном — у нее. Я и не ожидал, что она предложит мне ее проводить.
Знакомый голос позади меня:
— Вот козлы, совсем детей замучили! Малыши разбегаются из школы, как тараканы.
Я обернулся. Это были Витек и Нася. Вообще-то Анастасию следовало бы называть Настей, но буква «т» из ее имени пропала где-то в третьем или четвертом классе.
— Тихо! — одернула Нася Витька. — Вдруг Гнида Павловна услышит?
— Да пошла она! — махнул рукой Витек, но на всякий случай оглянулся, проверяя, нет ли поблизости учителей.
Соболева Ида Павловна — наша классная руководительница. Она появилась в школе два года назад, и директор «подарил» ее нашему классу. Первым делом Ида Павловна заявила: «Я такая строгая и въедливая, что ученики всегда давали мне кличку «Соболь». Уверена, что и вы меня будете так называть.» Она ошиблась. Между собой мы стали звать ее «Гнида Павловна». Это намного точнее отражало ее сущность.
— Мы с вами! — с обычной непосредственностью сказала Нася. Она жила с Маришкой в одном подъезде.
— Мы поедем на автобусе, — сказала Маришка.
— Отлично, и мы с вами.
Мы с Витьком переглянулись и обреченно вздохнули. До дома, где жили девчонки, идти минут десять. А так мы будем пятнадцать минут ждать автобус, чтобы проехать две остановки, а потом пять минут идти в обратную сторону. Но с женщинами в таких вопросах спорить бесполезно. Все равно логическими доводами их не переубедишь. Это мы поняли уже давно.
— Эй, старики, айда с нами, пивка попьем!
Это был Толян из нашего класса. Он не пошел на последний урок, но явился к школьным дверям с бутылкой пива в руке и с двумя девчонками из параллельного класса. Все трое курили и старательно демонстрировали, какие они взрослые. Толян мне никогда не нравился. Он жил с дедом и с бабкой — родителями умершей матери. Его отец был то ли милиционером, то ли бандитом, жил с новой семьей в другом конце Москвы и общался со своим сыном посредством бумажных конвертов с денежными купюрами зеленого цвета.
Дед Толяна был упертым «шестидесятником». У него на кухне постоянно собирались такие же пожилые друзья, пили дешевый алкоголь, много курили, бренчали на гитарах. От них Толян набрался многих мерзких словечек и выражений, таких, например, как «старик», «айда» или «в этом я не копенгаген». Мне «шестидесятники» казались какой-то сектой типа «хлыстов» и «трясунов». Такие же далекие от реального мира, с такими же необоснованными претензиями на знание абсолютной истины и на право поучать других людей.
К сожалению, сам Толян почему-то стремился втянуть меня в свою компанию. Может быть, потому что на уроках истории и философии я всегда выглядел умнее, чем молоденькая учительница Любочка Львовна. Прямолинейный и недалекий, как дед-«шестидесятник», Толян упорно не замечал моего нарочитого пренебрежения к его персоне. Один раз ему удалось затащить меня к себе в гости и познакомить с друзьями деда. Наутро я мучился от тяжелого похмелья, а от моей одежды даже после стирки пахло табаком.
Обычно я стараюсь не замечать людей, которые мне неприятны. Вот и сейчас я хотел пройти мимо, сделав вид, что не услышал приглашения Толяна. Но Маришка совершенно неожиданно для меня свернула в сторону этой троицы:
— Привет? Что курите? Угостите меня!
Вот черт! Маришка закурила! Определенно, это лето изменило ее не в лучшую сторону. Сам я в жизни не выкурил ни одной сигареты и совершенно не собирался этого делать. Вдыхание дыма так же противоестественно, как и поглощение пищи через задний проход.
Маришка знала о моих взглядах и на Толяна, и на курево. Похоже, она не зря потащила меня за собой. Она хотела мне что-то доказать. Но что? Можно подумать, она не знала, что мне известно о том, как она в июле ездила на море со студентом-второкурсником.
Толян вытащил из своего рюкзака еще одну бутылку пива, сдернул пробку при помощи пришкольного заборчика и протянул мне:
— На, старик, освежись после трудового дня.
— Спасибо, я не пью пива.
— Ты что, не мужик?
Возможно, Толян и не хотел меня оскорбить. Но рядом стояли Маришка, Витек с Насей, а также две параллельные девчонки, которые препротивноейше захихикали, давясь клубами сигаретного дыма.
Но меня так просто не возьмешь. Я спокойно улыбнулся и произнес, словно обращался к неразумному ребенку:
— Пиво — это напиток для тупого, безмозглого быдла. Культурные и образованные люди вроде меня пиво не употребляют.
Толян удивился. Никогда до этого я не осаживал его так резко. Да еще при знакомых девчонках.
— Старик, ты не пра-а-ав! — протянул Толян.
Я решил раз и навсегда расставить все точки над «и»:
— Я, помнится, уже просил не называть меня «старик». Неужели это так трудно запомнить?
— А? — быстродействием мозги Толяна не отличались.
— Обращение «старик» используют исключительно дебилы и дегенераты.
— А? — до Толяна наконец-то дошло, что теперь он выглядит общим посмешищем. Толян разозлился. Он был на голову выше меня и в плечах пошире. Он считал, что одного этого будет достаточно, чтобы утвердить свою правоту.
Я не дал возможности Толяну устроить грубую драку по его правилам. Я быстро сунул руку в карман и выхватил свою верную «бабочку» — складной нож, две половинки рукоятки которого скрывали сложенное лезвие. Одно движение кисти, и лезвие оказалось снаружи. Я просунул его между ног Толяна и немного надавил снизу. Толяну пришлось подняться на цыпочки. Это несколько ущемило его духовное достоинство, но зато сохранило в целости достоинство физическое.
— Если ты еще раз назовешь меня «стариком», то я отрежу тебе яйца и забью их тебе в глотку, — произнес я и улыбнулся так, что мои слова можно было воспринимать либо как угрозу, либо как дружескую шутку. Эту улыбку я специально отрепетировал перед зеркалом для подобных случаев. Теперь от Толяна зависело, какой вариант он предпочтет. Все окружающие замерли…
Толян, стоя на цыпочках, имел возможность поразмыслить над моими словами. Он несколько натянуто улыбнулся и слегка подсевшим голосом сказал:
— Да ладно, Фил, не дури…
Фил — это уже лучше. Так меня звали все друзья и знакомые. Фил — это сокращение от Философа, а не от Филиппа. На самом-то деле у меня совсем другое имя. Оно, если честно признаться, мне не слишком нравится. Поэтому я не стал настаивать, чтобы Толян его называл. Философом меня прозвали года полтора назад, когда я на целый урок развернул доклад об онтологических и методологических особенностях поликвантового типа мышления. Доклад был на девяносто девять процентов откровенным стебом, но Любочка Львовна этого не поняла и поставила мне жирную «пятерку».
Убедившись, что Толян признал свое поражение и не попытается наброситься на меня с кулаками, я взмахнул рукой, «бабочка» сложилась и исчезла у меня в кармане. Я долго тренировался, так что на приведение ножа в боевое состояние и на его складывание у меня уходило меньше секунды.
— Псих! — крикнула Маришка и быстро зашагала к автобусной остановке, даже забыв взять сигарету.
Я поспешил следом. Ведь у меня за спиной находился Маришкин рюкзак. Не бросать же его вслед этой истеричке? Витек и Нася двинулись за нами. Толян и параллельные девчонки остались у школы. Надеюсь, Толян надолго запомнит мой урок.
На половине пути к остановке Маришка обернулась и бросила мне:
— Когда же ты, наконец, повзрослеешь?!
Я пожал плечами. Конечно, до ее студента-второкурсника мне было далеко. Он ездил на собственном «Мерседесе», правда, подержанном и не слишком дорогом, но для девчонки-школьницы и это казалось верхом роскоши. Вообще, о «правильной» жизни Маришка узнавала из многочисленных «девичьих» журналов, которые безоговорочно указывали, что надо одевать, как краситься, какую музыку слушать, какие фильмы смотреть, каких парней любить, как часто и в каких положениях.
Нам повезло. Нужный автобус стоял на остановке с открытыми дверьми. Увидев такой подарок судьбы, мы бросились вперед, словно сдавали «стометровку» на уроке физкультуры, и вскочили на подножку. Народу в автобусе было довольно много, поэтому протискиваться в глубь салона мы не стали и остались у дверей.
Тут у Маришки в рюкзаке зазвонил мобильник. Я повернулся боком, чтобы она смогла его достать. Краем глаза посмотрев на телефон, я отметил: «Новый, дорогой, тот самый, который особенно настойчиво рекламируют.»
— Аллё? Да, мама. Да, я еду. Да, на автобусе. Да, помню.
Закончив говорить, Маришка сунула мобильник обратно в карман рюкзака и пояснила:
— Ко мне сегодня приходит репетитор по математике. Буду готовиться к поступлению.
— А мы с Витьком записались на курсы, — сказала Нася.
Витек кивнул головой. Последние два года они все делали вместе. Мы называли их «идеальной парой». Когда Витек принял решение поступать в Бауманку, Нася последовала за ним. Ей не пришлось отказываться от своих собственных планов. У нее их просто никогда не было. Нася была доброй, верной и надежной подружкой. Если бы в ее хорошенькой головке имелись хотя бы небольшие зачатки интеллекта, то у Витька, возможно, в моем лице появился бы опасный соперник. Но долгого общения с Насей я выдержать не мог. Мне казалось, что я начинаю тупеть примерно на пятой минуте разговора о модных тряпках и косметике.
— А ты по-прежнему метишь в МГУ? — спросил у меня Витек.
— Ага.
— На филфак?
— Или на истфак. Как получится.
— Почему не на журналистику? — спросила Нася.
— Там у тети Вики нет знакомых. Да и журналиста из меня не получится.
— Почему?
— Я не подлец и не проститутка. У меня есть такие атавистические чувства, как честь и самоуважение.
— Зато журналисты зарабатывают кучу денег! — авторитетно заявила Маришка.
— Они их не зарабатывают, они их отрабатывают, — поправил я.
— Ты просто завидуешь!
Я пожал плечами. Хорошо еще, что она не сказала «ревнуешь». Ее студент-второкурсник как раз и учится на журналиста. Правда, не в МГУ, а в каком-то коммерческом ВУЗе имени известной женщины. То есть там, где дипломы выдают не за знания, а за деньги родителей.
Автобус подъехал к остановке. Народ начал выходить. Мы стояли у дверей, но особенно никому не мешали. То есть, почти никому. Из самой середины салона, расталкивая всех пассажиров, к выходу поперла толстенная тетка с охапкой битком набитых сумок и пакетов.
Есть такая разновидность теток, которые совершенно не задумываются о тех неудобствах, которые они доставляют окружающим и самим себе. Если этим теткам надо проехать одну-две остановки, то при посадке в автобус они расталкивают других людей; грозно пыхтя и активно работая локтями, пробиваются в середину; шумно плюхаются на свободное место, наваливают свои сумки на колени соседей и на спинки передних сидений. И все это для того, чтобы сидя проехать три минуты. Когда автобус уже остановился на нужной им остановке, тетки вскакивают и бросаются к выходу с такой энергией, как будто боятся, что сейчас их навеки замуруют под толщей камней.
Когда такая вот тетка протискивалась мимо нас, Нася скорчила страдальческую мину — одна из сумок острым углом уперлась ей в позвоночник.
— Можно не толкаться? — вежливо поинтересовался у тетки Витек.
Та проигнорировала его вопрос. Наглые толстые тетки с необъятными сумками всегда уверены, что толкают ИХ.
Пришлось вмешаться мне:
— Гражданка не толкается. Просто она испытывает удовольствие, притираясь к мужикам в общественном транспорте.
В автобусе кто-то хихикнул. Тетка вспыхнула, на носу и на лбу у ее выступили крупные капли пота.
— Как вам не стыдно! — вмешалась стоявшая рядом женщина бедно-интеллигентного вида. — Она же вам в матери годится!
— Она нам в матери не годится! — ответил я. — Она годится в матери наркоманам или алкоголикам.
Толстая тетка вывалилась из автобуса и, вжав голову в плечи, посеменила прочь. Должно быть, я оказался недалек от истины. Двери закрылись, автобус тронулся.
— Какая жестокая молодежь! — воскликнула бедно-интеллигентная женщина. — Откуда вы только беретесь, такие бездушные?!
Наверное, она рассчитывала на поддержку других пассажиров. Но все отвели глаза в стороны и сделали вид, что заняты своими делами.
— Вы же нас такими и сделали, — сказал я. — Что посеяли, то и пожинайте!
— Неправда! Мы всю жизнь работали, чтобы вы выросли добрыми и честными.
— Что-то плохо вы работали, и поэтому мало заработали! — усмехнулся я. — У меня одни кроссовки стоят дороже, чем все, что на вас одето, вместе взятое.
Бедная интеллигентка — судя по бледному внешнему виду, учительница в школе или преподавательница в институте — закрыла лицо ладонями. Ее плечи затряслись.
— Да что же это вы делаете?! — вскричал какой-то мужик, окатив нас волной застарелого перегара и несвежей чесночной колбасы. — Сейчас я вас!…
— Что ты нас? — с ледяной улыбкой (той самой, многократно отрепетированной) поинтересовался я. — Мы — школьники, несовершеннолетние. Тронешь хоть пальцем — сядешь на шесть лет. Понял? Или, может быть, ты педофил? Маришка, не этот ли козел приставал к тебе вчера вечером?
Маришка не пожелала мне подыграть, но этого и не требовалось. Мужик покраснел, его глаза забегали. Он и сам уже был не рад, что привлек к себе общее внимание. Ему повезло, автобус остановился на следующей остановке. Мужик выскочил из открывшихся дверей и рванул за угол.
Мы тоже вышли. До подъезда Маришки и Наси оставалось всего тридцать шагов.
— Все, я пошла! — объявила Маришка и сняла с моего плеча свой рюкзак, словно я был вешалкой, а не живым человеком. — Меня дома ждут.
— Пока, — сказал я.
— Лечи нервы! — на прощание посоветовала мне Маришка и зашагала к дому.
— Ну, мы пошли? — вопросительно посмотрел на меня Витек.
— Пока, — мы пожали друг другу руки.
Витек с Насей также меня покинули. Я остался один, повернулся на каблуках и пошел домой.
Вначале я прошел мимо большой песочницы, возле которой на скамейках сидели молодые (и не очень молодые) мамы, обсуждали просмотренные сериалы и рецепты из журналов. Их маленькие дети, предоставленные сами себе, тем временем копошились в песочнице.
По утрам и вечерам в этой песочнице собачники выгуливали своих питомцев. Точно так же, как сейчас родительницы, они чинно сидели на скамейках, в то время как собаки справляли нужду в песок. По ночам вокруг песочницы собирались алкоголики со всего двора. Пьяные вопли и звон разбитой посуды слышались почти до самого утра, пока их не сменял заливистый собачий лай…
Но сейчас был погожий солнечный день, и песочница безраздельно принадлежала детям. Они играли в песочнице среди собачьих испражнений, пьяной блевотины и разбитых бутылок, а их счастливые мамаши весело щебетали на скамейках.
Дальнейший мой путь лежал вдоль высокого решетчатого забора детского сада.
Малыши под руководством воспитательницы играли в «заложников и террористов». Команда «заложников» сидела на корточках, сбившись в тесную кучку и положив руки на затылки. «Террористы» стояли вокруг и бросали в «заложников» надувной мяч. Если мяч попадал в «заложника», отскакивал, и «террористы» успевали его поймать, то «заложник» считался «убитым», покидал круг и отходил вправо. Если же «заложнику» удавалось перехватить мяч, то он считался «освобожденным» и отходил влево. Когда все «заложники» выбывали из круга, воспитатели считали «убитых» и «освобожденных». Затем команды менялись местами. Побеждала та команда, в которой было меньше «убитых».
Пока я шел вдоль забора, игра продолжалась.
Воспитательница азартно кричала:
— Васечка, ты убит!
— Леночка, ты освобождена!
— Маратик, убей Ирочку!
Несколько раз я ловил себя на мысли, что знаю, кто в кого бросит мяч. Вот сейчас девочка в желтой курточке «убьет» мальчика в клетчатой кепке. А мальчик в длинном голубом шарфе мяч поймает и будет «освобожден». Мои прогнозы оказывались верными почти всегда. Это меня не удивляло. Я уже давно замечал, что могу предсказывать некоторые события. Например, я почти всегда чувствовал, когда начнется дождь. Или когда меня вызовут к доске. Я пользовался этим, но ни с кем не делился своей тайной. Мне казалось, что если я кому-нибудь расскажу о своем необычном таланте, то он исчезнет. А я очень не хотел с ним расставаться.
Я был уверен, что отличаюсь от своих сверстников. Мне казалось, что я шире мыслю, дальше вижу и глубже размышляю. Я задумывался о таких вещах, которые просто не приходили в голову моим ровесникам. Я без труда находил общий язык с одноклассниками, но более уютно чувствовал себя в обществе взрослых людей. И в то же время я совершал поступки, которые могли считаться «детскими». Точнее, «детскими» они являлись с точки зрения тех, кто сам неоправданно тщился выглядеть «взрослым». Например, Маришка еще весной намекала, что мне пора, как она выражалась, «заняться делом». Что она подразумевала под словом «дело», кажется, не понимала и она сама. Она считала, что тот, кто «занимается делом», имеет возможность ходить в ночные клубы и на дискотеки, ездить на машине, курить, выпивать и со знанием дела рассуждать о том, какую последнюю коллекцию представил в Париже на Неделе высокой моды известный кутюрье Жан-Поль Шмотье.
Такая «взрослая» жизнь меня не привлекала. Мне, вообще, не нравилось расписанное и предписанное будущее, которое уготовило нам современное общество. В детстве мы должны были смотреть дебильные мультфильмы про покемонов и трансформеров, читать идиотские книжки о Гарри Поттере, пить тошнотворную Кока-Колу и жевать омерзительные шоколадные батончики. В юности нам полагалось смотреть так называемые «молодежные комедии» и боевики, рассчитанные на безмозглых дегенератов, читать тупые «молодежные журналы», пить кисло-вонючее пиво и давиться пересушенными чипсами. В зрелом возрасте предписывалось восхищаться бессмысленными фильмами Феллини и Тарковского (не досмотрев до конца ни одного их «шедевра»), с умным видам признаваться в любви к творчеству Достоевского (не прочитав больше трех страниц из его книг), опять-таки заливать в потолстевшее пузо пиво и заедать его то таблетками от запора, то порошками от диареи. Неужели только выполнив все эти условия, я могу считаться нормальным человеком?…
Пока моя голова была занята привычно-мрачными размышлениями, ноги сами довели меня до родного подъезда. Я пешком поднялся на третий этаж и ключом отпер замок.
— Это ты? — тетя Вика выглянула из кухни. Насколько я знаю, ей уже за сорок, но выглядит она гораздо моложе своих лет. Наверное, это благодаря спортивной фигуре и прекрасной коже лица, которая остается гладкой и свежей без всяких масок, кремов и косметики.
— Я.
— Обед будет готов через пятнадцать минут.
— Хорошо.
Я живу вместе с тетей Викой уже десять лет. Она — сестра моей мамы. Мои родители, как мне объяснили, погибли где-то в Сибире, во время экспедиции. Их я совсем не помню. У нас дома нет ни одной их фотографии. Тетя Вика говорит, что гибель родителей вызвала у меня глубокий психоэмоциональный шок, поэтому я забыл все, что происходило со мной до шестилетнего возраста. Врачи настоятельно не рекомендовали ей держать в доме какие-либо предметы, которые могли бы напоминать мне о потере и этим усугублять психическую травму.
Я забросил рюкзак в свою комнату и отправился на кухню. Тетя Вика резала салат. Она никогда не пользовалась кухонными комбайнами. Нож в ее руках мелькал так быстро, что, казалось, легко обогнал бы любой электроприбор. Тетя Вика работала в какой-то юридической компании. По крайней мере, так она говорила. На работу она ездила не очень часто, но платили ей неплохо. Если бы она хотела, то давно ездила бы на солидной иномарке. Если бы хотел я, то такая же машина была бы у меня. Но от тети я заразился нелюбовью ко всякой технике. Вот ножи — совсем другое дело. Они для нас были не просто инструментами, а продолжениями рук.
— Как прошел первый день в школе? — спросила тетя Вика.
— Как обычно. Первый урок — ложь и лицемерие.
— То есть?
— Ну, Гнида Павловна рассказывала нам, в какой замечательной стране мы живем, как повезло нам с правительством и особенно с президентом.
— И что?
— Да, ничего. Просто на переменах мы слышим, как учителя чуть ли не нецензурными словами кроют и эту страну, и это правительство, и этого президента за нищенскую зарплату и за постоянно растущие цены.
— Надеюсь, в школе ты свои взгляды не высказываешь?
— Я что, идиот? Я росту таким же лживым и лицемерным, как все нормальные люди.
Тетя Вика сменила тему:
— Как дела у Маргариты?
— Нормально. У нее всегда все нормально.
Маргарита — это Маришка. Просто Маришка не любит, когда ее называют полным именем. Также не нравится ей «Марго», она говорит, что это имя отдает средневековьем. А обращение «Рита» ее просто бесит, она кричит: «Я не дочь пиротехника!» Бедняжку совсем задразнили в детстве.
— Много уроков задали?
— Так, ерунда. Надо написать сочинение о том, что хорошего мы видим в возрождении православия в России.
— Могу себе представить, что ты напишешь, — улыбнулась тетя.
— Пока что я придумал только название: «Россию хотят поставить на колени перед иконами».
— Тогда дальше ты можешь ничего не писать. Название полностью раскрывает твое видение темы. Не боишься получить «двойку»?
— Нет. Меня же тянут на медаль. Поставят «три» за содержание и «пять» за грамотность. В среднем «четыре»-«четыре». До конца четверти я получу столько «пятерок», что в итоге мне все равно поставят «пять».
— Не будь слишком самоуверенным.
— Я реалист, — сказал я.
— Ну-ну, тебе виднее.
На всякий случай я решил уточнить:
— А если я даже получу «три» в четверти, меня что, не примут в МГУ?
— Примут.
— Тогда в чем проблема?
— Ты должен научиться не только всем и всегда навязывать свое мнение, но и изредка говорить то, что от тебя хотят услышать другие люди.
— Я и так делаю это слишком часто.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Я открою, — сказал я и направился в коридор.
— Сначала спроси: «Кто там?» Открывай только знакомым! — крикнула мне вслед тетя Вика.
Безопасность — один из «пунктиков» моей тети. С самого раннего детства она требует, чтобы я периодически оглядывался на улице и проверял, не следует ли за мной кто-нибудь подозрительный.
Я посмотрел в дверной глазок и увидел соседку по этажу тетю Дарью. Она была одета в домашний халат и в тапочки. Должно быть, забежала попросить у тети Вики пачку соли или пару яиц.
Я открыл дверь:
— Здравствуйте, тетя Дарья. Заходите!
Я повернулся к соседке спиной и пошел на кухню, вполне логично предполагая, что она последует за мной.
Тетя Вика выглянула из двери:
— Кто там?
В руке она продолжала сжимать большой кухонный нож.
— Это к тебе тетя Дарья, — ответил я.
И тут я увидел, как глаза тети Вики округляются от ужаса. Она вскинула руку, и мимо меня со свистом пролетел ее нож. Нож не упал на пол. С чавкающим звуком он вонзился во что-то мягкое. Я понял, во что, или, вернее, в кого попал нож — в тетю Дарью!
Тетя Вика пробежала мимо меня к входной двери, захлопнула ее и прильнула к дверному глазку.
— Как ты мог пригласить в дом оборотня?! — вскричала она. — Оборотень не может проникнуть в дом, пока ему не разрешат войти.
Пребывая в легком шоковом состоянии, я посмотрел на пол. Тетя Дарья уже не была тетей Дарьей! На ее месте лежало белесое существо, лишь очертаниями имевшее сходство с человеком. Вместо лица — как будто спущенный воздушный шарик, с темными провалами вместо глаз и рта. Изо лба торчала рукоятка кухонного ножа. Под головой расплывалась лужа жидкости. Она была красной по краям и голубоватой в центре. То есть вначале из головы существа вытекала человеческая кровь, а потом, после превращения, ее сменила голубоватая полупрозрачная жидкость.
И еще: в руке лежавшего на полу существа был зажат длинный серебристый клинок с волнистым лезвием, покрытым тонким едва различимым узором. Должно быть, пребывая в облике тети Дарьи, существо прятало его под халатом, а потом достало, когда я повернулся к нему спиной. В таком случае мне становились понятными и испуг тети Вики, и смертоносный бросок ножа. Непонятным было только все остальное.
Тетя Вика, наконец, оторвалась от дверного глазка и повернулась ко мне: