Страница:
взмылен, и всадник выглядел утомленным. Пот струился по его лицу. Фигура эта
показалась мне совершенно фантастической, как будто я попал в глубокую
древность. Всадника пригласили к нашей трапезе. Он не говорил по-русски, и
мои попутчики перевели мне, что хевсур возвращается домой со свадьбы,
продолжавшейся две недели, и потому очень устал.
Закончив с едой и вином, мы распростились с нашим гостем и двинулись
дальше. Дорога становилась все хуже, но наш джип упрямо полз вверх.
Спустившись с перевала, к вечеру мы прибыли в Шатили - маленькую деревушку,
расположенную неподалеку от границы с Чечено-Ингушетией. Летнее население
Шатили составляло всего семьдесят человек. В центре поселения высилась
древняя каменная башня; этих башен в горной Грузии много, о назначении их
давно забыли, и никто не мог мне объяснить, зачем их строили в старину. По
дну долины неслась бурная река, в которой мальчишки ловили форель. Меня
поселили в доме родственников Джандиери, где я столкнулся с неожиданной
проблемой.
Оказывается, в день нашего приезда начался местный праздник, а значит -
нескончаемое застолье. Уйти из-за стола было невозможно, бесконечные тосты
следовали один за другим. Пили араку - мутный самогон местного изготовления.
День проходил за днем, а конца пьянке было не видно. В довершение всего из
Тбилиси прибыла киногруппа для съемок исторического фильма. Вместо съемок
нагрузившиеся артисты в старинных костюмах и при полном вооружении верхом
носились с утра до вечера по ущелью, горланя песни и размахивая саблями.
Веселенькое у меня получалось отшельничество. Не зная, как уйти, чтобы
не обидеть хозяев, я обдумывал планы бегства. Наконец, не выдержав, собрал
рано утром рюкзак и удрал. Снежные вершины виднелись вдали, и я пошел по
горной тропе вверх, в их направлении. Через пару часов крутого подъема я
заметил вдали пастушеский лагерь - огороженное жердями становище, внутри
которого стояли тенты. Вдали по склону ползла отара с пастухом и несколькими
собаками. Я обрадовался. Это было как раз то, что мне нужно.
Приблизившись к лагерю, я понял, что меня заметили. Из становища вышел
человек и с распростертыми руками направился мне навстречу. В одной руке он
что-то держал. Сначала я не мог понять, что это такое, но потом, к своему
ужасу, увидел, что это рог. Приблизившись, пастух протянул его мне и сказал:
"Пей!". Делать было нечего. В роге оказалась не арака, я
восьмидесятиградусная чача. В желудке у меня заполыхало. Это был конец.
Я в отчаянии оглянулся по сторонам. Дальше идти было некуда - выше
только снежные вершины. Посидев у костра и закусив бараньей печенкой, я
принялся расспрашивать пастуха об этих местах. Он посоветовал мне
отправиться в Муцо, где, по его словам, можно найти заброшенный дом и
поселиться в нем. Переночевав в лагере, на следующее утро я вернулся в
Шатили и, не заходя к своим не в меру гостеприимным хозяевам, двинулся
дальше. До Муцо, по словам пастуха, было два часа ходьбы.
Дорога шла по берегу реки, зажатой в каменистом ущелье. В месте слияния
двух потоков дорога превратилась в тропу. На повороте я заметил странное
сооружение, сложенное из плоских слоистых камней и напоминавшее склеп. С
одной его стороны был узкий лаз. Заглянув внутрь, я увидел, что внутри были
нары, заваленные человеческими костями, полуистлевшей одеждой и остатками
сгнивших трупов. Двести лет назад на Кавказе свирепствовала чума. Вымирали
целыми деревнями. Спасения не было, и при первых признаках болезни люди
оставляли свои дома и заживо хоронили себя в склепах. Таким образом
распространение эпидемии было остановлено. Каким же мужеством должны были
обладать люди, обрекавшие себя на подобную смерть!
Кроме склепа, по дороге попадались и знаки недавних смертей -
небольшие, сложенные из камней памятники с мужской фотографией посередине и
штабелем пустых бутылок внизу. Поначалу я не мог понять, кому и зачем эти
памятники поставлены, но позже узнал, что это память о разбившихся
всадниках. Памятники ставили там, где разгоряченные вином джигиты срывались
вместе со своими конями в пропасть.
Я добрался до Муцо в полдень. Это было большое ущелье, по дну которого
текла река. На одном из склонов возвышались развалины крепости XII века. На
другой стороне я заметил крестьянский дом и направился туда. В доме жил
старик со своим сыном, который немного говорил по-русски. Меня угостили
овечьим сыром, маслом и хлебом. Я объяснил хозяевам, что хотел бы пожить
здесь. Никакого удивления это не вызвало. Сын старика сказал, что мне нужно
забраться на башню крепости, откуда было видно все ущелье. Здесь есть
заброшенные дома; нужно обойти их и выбрать тот, который мне понравится.
Я так и сделал. С трудом вскарабкавшись на полуразвалившуюся башню, я
увидел на противоположном склоне несколько домов. За час обошел их все,
выбрал приглянувшийся мне, перетащил сюда оставленный у старика рюкзак и
стал устраиваться. Дом был маленький, одноэтажный, в две небольшие комнаты.
Одна - чистая и пустая, вторая - бывший хлев. Крыша земляная, поросшая
высокой травой. Возле дома росла одичавшая алыча, за деревом бил маленький
ключ. Из окна, закрывавшегося деревянной ставней, виднелись крепость на
другой стороне ущелья и снежные пики вдали. Идеальнее место трудно себе
представить. Я натаскал сена из хлева, бросил на него спальный мешок, собрал
перед входом стол из плоских камней - и мое жилище было готово.
Первый раз в жизни мне приходилось жить в горах одному. Ночь была
наполнена странными звуками, и я долго не мог уснуть. Я не знал, что буду
здесь есть. Деньги у меня были, но никаких магазинов поблизости я не
заметил. Слава Богу, что ручей рядом. Наконец, убаюканный журчанием ручья, я
уснул.
Наутро меня разбудил топот копыт. Я встал и вышел из дома. Пели птицы,
первые лучи солнца пробивались из-за снежных вершин. Всадника уже и след
простыл, но я заметил оставленный им у двери мешок. Внутри оказалась еда:
сыр, хлеб, масло - все домашнее. Неплохо для начала! Я так и не узнал, кто
был этот человек, привезший мне еду, но поступок неизвестного горца меня
поразил. Если я пришел, значит, мне нужно есть. Здесь все было просто.
Бесконечные уровни сознания находятся на разных расстояниях от
Абсолюта. Для него же все они равно близки.
Я полюбил проводить время на крыше моего дома. Отсюда было видно все
ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная
цепь гор и белая нить реки далеко внизу. На восходе и на закате я подолгу
смотрел на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и
воспринимал солнце как живое существо, бесконечно превосходящее нас своим
разумом. Иногда мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне
специальные знаки, что-то вроде печатей, - запечатав таким образом свои
знания, но, в то же время, оставив их доступными для тех, кто в состоянии
эти знаки увидеть.
По ночам я любил лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное темными
стенами гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало
гигантскую чашу, на дне которой я лежал. Я чувствовал себя ребенком,
покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Вселенская Мать, вдохнув
жизнь в мое тело, напитала его своими соками и теперь бережно несла по
земле, чтобы, насытив мою душу цветами, звуками и запахами, в назначенный
час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится
наше земное путешествие.
Порой на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол,
она гасла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым
существом; я ощущал его дыхание в мерцании звезд, и здесь, в горах, оно было
так близко. Иногда по ночам я сидел у костра. Неподалеку от моего дома было
древнее святилище, оставшееся еще с языческих времен, - небольшая каменная
постройка, внутри которой находился огромный чан для варки пива. По
праздникам здесь собирался народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня
вниз по ущелью, рассказали местную легенду о том, что дважды в неделю, около
трех часов ночи, из крепости вылетает светящийся голубой шар и летит через
ущелье к святилищу. Несколько ночей я просидел в ожидании шара, но мне не
суждено было увидеть его, - каждый раз меня неодолимо клонило ко сну.
Жизнь в Муцо была идеальной для той внутренней работы, ради которой я
сюда приехал. Но после первых нескольких недель, прошедших в сладком
забвении, я понял, что все не так просто. Я вырос в каменных городских
ущельях, наполненных ядовитыми выхлопами, где ритм и способ жизни были
совершенно иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его
неврозами и стрессами.
Стремление к уединенной жизни на природе возникло во мне как результат
чтения жизнеописаний великих отшельников и святых. Я начал понимать, что,
возможно, это было моей второй иллюзией - иллюзией места. Идиллическая жизнь
йога на лоне природы, выглядевшая столь соблазнительной в Ленинграде, на
самом деле оказалась твердым орешком. Чтобы жизнь в горах стала привычной и
естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, нужно ли
тратить на это время и силы. С другой стороны, возвращаться в город не
хотелось. В конце концов, я решил довериться судьбе и спокойно дожидаться
уготованного мне.
Как-то ночью я заметил высоко в горах огонек костра. Поскольку огонь
был гораздо выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер -
на этой высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив местоположение
костра, я отправился на следующий день на разведку. Шел налегке, захватив с
собой немного хлеба, сыра и чай.
Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло добрых пять часов, чтобы
добраться до каменистой террасы, где я заметил костер. На месте потухшего
костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к
закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было
невозможно. Я развел новый костер из оставленных рядом дров и вскипятил
воду.
Прихлебывая обжигающий чай, я взглянул вниз, на долину, начинавшую
таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, когда кавказская
природа грустна, - это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с
редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью.
Протяжные грустные грузинские песни точно передают это состояние.
Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось.
Я не захватил с собой спального мешка, и нужно было найти несколько толстых
поленьев, чтобы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась далеко
внизу, вокруг были лишь камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись
поближе к угасающему огню, я размышлял о том, что же мне делать, как вдруг
кто-то меня окликнул.
Я повернулся и увидел высокого старика, одетого в лохмотья. Его лицо
бронзового цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, седые
волосы и борода спутаны, опирался он на толстую палку. В облике незнакомца
не было ничего зловещего или угрожающего, и все же мне стало не по себе.
Возникло ощущение, что я где-то его уже видел, но не мог вспомнить где. Я
поднялся, мы поздоровались и разговорились. Старика звали Григорий Веселов.
Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах
отшельником - он прожил в одиночестве тридцать шесть лет.
Веселов проводил меня в пещеру, находившуюся чуть выше террасы, и
пригласил переночевать у него.
Пещера была просторной, дальний конец ее был неразличим в тусклом свете
масляного фитиля. Здесь были сложенная из камней печка, несколько посудин,
два мешка муки и что-то вроде топчана. На стене я заметил пожелтевшую
фотографию молодой женщины, под ней лежало пять-шесть растрепанных книг.
Григорий разжег печурку и испек пресных лепешек. Я достал чай и сыр, и
мы молча поужинали. Вглядываясь в его черты при неверном свете печки, я
вдруг вспомнил, кого мне Веселов напоминает. Он был стариком из моего
видения, когда я лежал под столом на дне рождения, после чего решил ехать на
Камчатку, но вместо этого встретился с Тошей. Круг замкнулся. Григорий был
тем, кем я сам хотел стать.
Веселов провел большую часть жизни в одиночестве. Он признался, что
вряд ли бы уже смог жить среди людей. Никакого желания вернуться у него не
было. Для отшельника приобретают значение любые мелочи: прохудившийся
чайник, случайно залетевшая на эту высоту бабочка могут стать событием дня.
Я спросил Григория, не одиноко ли ему. Он улыбнулся, показав редкие зубы и
сказал: "Нет. У меня здесь есть с кем разговаривать. Иногда я говорю целыми
днями". Я кивнул с понимающим видом, хотя толком не понял, с кем он говорит.
После этого Веселов сам рассказал мне историю своей жизни, я не просил его
об этом. История эта была довольно странной.
Его забрали на фронт в сентябре сорок первого, когда ему исполнилось
восемнадцать лет. В Березовке остались невеста Григория Анна и родители.
Зимой в деревню по ошибке пришла похоронка на Веселова. Анна отказалась
верить в смерть жениха и продолжала его ждать. Три долгих года она выходила
за околицу и часами стояла там, глядя на дорогу. Деревенские решили, что
несчастная тронулась умом. Но в тот день, когда Веселов вернулся и постучал
в ее окно, Анна не открыла ему дверь.
На этом отшельник замолк, глядя куда-то в сторону.
Почему она это сделала? - воскликнул я.
Загадочная русская душа, - вздохнул Григорий.
Я видел, что, несмотря на все прошедшие годы, боль так и не отпустила
его. Помолчав, Веселов продолжил.
С Анной что-то случилось - она избегала Григория и не разговаривала с
ним. С разбитым сердцем Веселов навсегда покинул Березовку. Он долго
скитался по стране, где-то учился, работал. Наконец, судьба привела его на
Кавказ, где он и стал отшельником. Григорий почти ничего не рассказывал о
годах своего затворничества, как будто жизнь его остановилась в тот день,
когда он вернулся с войны. Закончив свой рассказ, старик сделал мне постель
из сена. Я лег, и последняя моя мысль перед тем, как провалиться в глубокий
сон, была о Веселовской невесте и ее необъяснимом поступке.
Когда я открыл глаза, в пещере было светло. Свет проникал сквозь вход и
отверстие над ним. Веселов заваривал на печке травный чай, аромат его был
восхитителен. Я вскочил, отряхиваясь от сена, Григорий дал мне тарелку
мацони, и мы позавтракали. Еду Веселову приносили раз или два в неделю
местные крестьяне. Они почитали его то ли за святого, то ли за
духа-хранителя этих мест. Прихлебывая чуть горчащий чай, я спросил:
Из того, что ты рассказал мне вчера, я понял, что ты пришел сюда не
Бога искать, а из-за несчастной любви, так?
А что, есть какая-то разница? - Григорий поднял брови.
Конечно есть! - воскликнул я. - Если бы ты провел в этой пещере
тридцать шесть лет в поисках истины, ты определенно мог бы научить меня
чему-нибудь.
Веселов посмотрел на меня испытующе и сказал:
-- Пойдем, я кое-что тебе покажу.
Он встал и пошел в глубь пещеры, где темнел узкий проход. Я последовал
за ним. Мы вошли в проход, и я двинулся за Григорием на ощупь. Лаз привел в
другую пещеру, длиннее и просторнее первой. В дальнем ее конце зиял пролом,
в котором, на фоне голубого неба, виднелся силуэт сидевшего к нам спиной
человека. Веселов усмехнулся: "Как видишь, я здесь не один".
Я подошел к пролому и увидел, что это высохшая мумия. Одежда на ней
давно превратилась в пыль; мумия сидела в йогической позе - со скрещенными
ногами, сложенными на груди руками в молитвенной позе и прямой спиной.
Пустые глазницы смотрели прямо вперед - в бесконечное, открывавшееся из
пролома небо. Выглянув из пролома наружу, я обнаружил, что выхода из него не
было - сразу от края он обрывался в бездонную пропасть. По всему горизонту
сверкала цепь снежных вершин. Я с изумлением рассматривал мумию. Она
сохранилась очень хорошо и не издавала никакого запаха. Это была достойная
смерть.
Григорий молча похлопал меня по плечу. Я взглянул на него:
Кто это?
Мой предшественник. Думаю, ему не меньше тысячи лет.
Почему он так хорошо сохранился?
Здесь очень сухой разреженный воздух. Кроме того, этот человек обладал
сильной энергией, а она предотвращает гниение.
Как ты нашел это место?
Сначала увидел его во сне, а потом что-то при вело меня сюда.
У меня мелькнула в голове странная мысль, и я спросил, кивнув на мумию:
Не он ли привел тебя сюда?
Веселов улыбнулся.
Возможно, он. Уже здесь я несколько раз видел этого человека во сне и
разговаривал с ним.
Как его звали?
Григорий не ответил. Я понял, что он не хочет говорить об этом, и задал
не шедший у меня из головы вопрос:
-- Я тоже видел тебя раньше, но не во сне, а как бы в трансе. Ты
показал мне вход в какую-то пещеру, похожую на эту. Тебе об этом известно?
Веселов покачал головой:
-- Нет.
Я почувствовал легкое разочарование. Григорий повернулся и пошел назад.
Мы вернулись в первую пещеру, затем вышли наружу. День был солнечный и
ветреный. Веселов, прикрыв ладонью глаза, смотрел вниз, на долину. Его
длинные волосы и борода разметались по ветру. Пора было уже возвращаться, но
мой главный вопрос к Григорию оставался без ответа. Старик угадал мои мысли;
он заговорил медленно и проникновенно, слова его отпечатались в моей памяти.
-- Я не могу тебя ничему научить. Не потому, что не хочу, а потому, что
никто никого ничему научить не может. То знание, которое ты ищешь, передать
другому невозможно. До него нужно дожить. Ты хочешь измениться, стать
другим, и это хорошо. Но посмотри на небо. Может ли оно измениться? Желает
ли небо чего-то иного, кроме тех перемен, которые происходят в нем сами по
себе, безо всяких усилий?
То, что живет в глубине твоего сердца, так же глубоко и бесконечно, как
небо. Если ты обнимешь эту скрытую в тебе необъятность, что останется от
твоих суетных желаний? Люди не догадываются о том, что они подобны небу, и
живут, как кроты под землей. До всего того, что ты знаешь, ты дошел сам, и
это знание принадлежит тебе. Все то, что ты хочешь узнать, придет к тебе, но
за это тебе придется пролить немало крови. Так всегда было и будет, все
остальное - только болтовня.
Слова Веселова что-то глубоко задели во мне. Я спросил:
-- Значит, другие совсем не могут помочь? А как же книги, учения,
традиции - это что же, все ерунда?
Григорий не отвечал. Он стоял, опершись на палку, и смотрел вдаль, на
искрящуюся на солнце горную цепь. Мне пора было идти. Мы обнялись, и я,
надев рюкзак, начал осторожно спускаться. Чтобы не возвращаться прежним
путем, я пошел по другой тропе, намереваясь выйти в долину выше по течению
реки. Увидев, куда я направляюсь, Веселов крикнул:
Не ходи этим путем!
Почему?
Там встретишь мальчика, - произнес Григорий многозначительно.
Какого еще мальчика?
Если встретишь его, не разговаривай с ним.
С какой стати?
Ну, твое дело. Прощай.
Продолжая спускаться, я несколько раз оглядывался на маячившую на
уступе одинокую фигуру. Наконец, старик навсегда скрылся из виду.
Не вняв совету Григория, я шел вниз по незнакомой тропе и довольно
скоро понял, что заблудился. Я оказался в неизвестном мне ущелье и пошел по
нему вниз в надежде, что ручей приведет к реке. Странная жизнь Веселова и
его слова не шли у меня из головы. Я чувствовал его правоту в том, что
высшее знание невозможно передать другому. Можно подготовить человека для
его восприятия, но приходит знание само по себе, когда человек созрел. Этот
момент невозможно ни приблизить, ни отдалить; можно сделать все, что в твоих
силах, исход же - в руке судьбы. Силы, дарующие освобождение, человеку
неподвластны. Милость можно заслужить, но ее невозможно вырвать. Нет и не
может быть ни системы, ни метода, которые гарантировали бы результат. Тоша
дал карту и указал направление движения, но идти надо было самому.
Ход моих мыслей был прерван появлением на тропе мальчика, который шел
мне навстречу. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, на нем была желтая
футболка и джинсы, он был босой. Мальчик выглядел совершенно обыкновенно, но
все же было нечто странное в его появлении в глухом ущелье, босиком на
каменистой тропе.
"Гамарджоба!" - приветствовал я мальчика, поравнявшись с ним. Мальчик
ничего не ответил. Он словно не видел меня; его взгляд был устремлен вперед,
на лице его застыло отсутствующее выражение, как будто он был в анабиозе.
После того, как мы разошлись, я повернулся и посмотрел ему вслед. Откуда
Григорий мог знать, что я встречусь с мальчиком?
Чувствуя легкую нервозность, я продолжил свой путь. Минут через десять
я увидел мальчика снова. Он опять шел мне навстречу, но это было невозможно!
По дну ущелья шла единственная узкая тропа, стены его были почти отвесны.
То, что мальчик мог каким-то образом вернуться и оказаться впереди меня,
было абсолютно исключено. Меня окатила ледяная волна страха, я застыл на
месте. Ноги перестали слушаться, и мне стоило немалых усилий заставить себя
идти мальчику навстречу. На этот раз я избегал смотреть ему в глаза. Он
молча миновал меня, с тем же видом полного равнодушия, шагая, как манекен. В
этом равнодушии было что-то нечеловеческое. Меня прошиб холодный пот. Чтобы
немного прийти в себя, я умылся ледяной водой из ручья. Когда мальчик
скрылся за поворотом, я медленно пошел вперед. Ущелье начало расширяться,
кажется, я был на верном пути.
Через некоторое время мальчик встретился мне в третий раз. Волосы у
меня встали дыбом, и я припустил вперед по склону, стараясь разминуться с
ним как можно на большем расстоянии. Все мои предыдущие столкновения с
потусторонними силами происходили, в основном, на энергетическом уровне, но
этот мальчик был существом из плоти и крови!
Я несся вперед в безумии, как будто за мной гналось стадо диких
кабанов. К счастью, вскоре я заметил впереди пастуха со стадом, мирно
пасшимся на склоне, и бросился к нему. Пастух не говорил по-русски, но слова
"биджи" (мальчик) было достаточно, чтобы он понял, что со мной произошло. У
пастуха оказалось с собой немного араки, что на этот раз было весьма кстати.
Из его драматической жестикуляции я понял, что давным-давно этот
мальчик был убит камнепадом и с тех пор встречается каждому, проходящему
этим ущельем. Призрак выглядел одинаково зимой и летом, и видеть его,
идущего в футболке и босым по снегу, было, видимо, особенно впечатляюще.
Пастух объяснил мне, как выйти в Муцо, и я добрался до дома без приключений.
Мальчик продолжал мне мерещиться еще несколько дней и оставил меня только
после того, как я обратился с молитвой за его душу.
Лето близилось к концу. Мне становилось все яснее, что моя попытка
уподобиться мудрецам древности, жившим в горах в одиночестве, была
самообманом. Чем больше я упирался в своей практике, тем недостижимее
казалась цель. Я испытал все известные мне методы йогической практики,
пытаясь пробиться к Свету, - все было безрезультатно. Я чувствовал себя
чурбаном, бесконечно далеким от просветления. Наконец, я сдался и стал
просто жить ото дня ко дню, следуя естественной смене дня и ночи. И тогда
пришла поддержка. Я ощутил внутри себя нечто вроде внутреннего руководства,
которое иногда выражалось в ясном понимании того, что и как нужно делать, а
иногда приходило как голос. Я не вполне был уверен, был ли этот голос моим
внутренним учителем, или меня направлял кто-то извне. Да и, в конце концов,
какое это имело значение?
Однажды, в полусне, я услышал фразу: Истина начинается там, где
заканчиваются ее поиски. Осознание, последовавшее за этими словами, положило
конец моим сомнениям. Я увидел, что мое стремление к уединенной жизни
уходило корнями в те мои прошлые жизни, в которых я был отшельником. И вот,
наконец, эта необходимость отпала. Мое страстное желание жить вдали от людей
ради собственного спасения было изжито. Стоило мне сорвать с него
романтическую маску и увидеть, что оно - лишь очередная эгоцентрическая
амбиция, переливающаяся бликом на мыльном пузыре моего эго, как власть этой
иллюзии закончилась. Где жить, больше не имело никакого значения. Веселов
был прав. Нужно было осознать себя как небо. А небо есть везде.
На следующее утро я собрал свои нехитрые пожитки и с легким сердцем
покинул Муцо.
***
Последствия моего отшельничества были довольно неожиданные. На второй
день после приезда в Ленинград, с трудом привыкая к городу, я решил
навестить Н., которая в то время работала на биостанции на Карельском
перешейке. Мы провели день на озере и в лесу, катались на лодке и собирали
грибы; вечером же растянулись на казенных пружинных кроватях у Н. в комнате.
Как только моя голова коснулась подушки, огромная волна подхватила и
понесла меня в неизвестном направлении. Тело стало невесомым, я перестал
ощущать его как физическую субстанцию. Каждая его клеточка была затоплена
светом такой силы, что мне казалось - еще мгновение, и я в нем растворюсь.
Затем ощущение тела вообще исчезло. Все это произошло моментально, безо
всякого усилия или намерения с моей стороны.
После исчезновения тела начался полет. Меня с огромной скоростью несло
в Неизвестное, но никакого страха при этом я не испытывал. Наоборот, было
показалась мне совершенно фантастической, как будто я попал в глубокую
древность. Всадника пригласили к нашей трапезе. Он не говорил по-русски, и
мои попутчики перевели мне, что хевсур возвращается домой со свадьбы,
продолжавшейся две недели, и потому очень устал.
Закончив с едой и вином, мы распростились с нашим гостем и двинулись
дальше. Дорога становилась все хуже, но наш джип упрямо полз вверх.
Спустившись с перевала, к вечеру мы прибыли в Шатили - маленькую деревушку,
расположенную неподалеку от границы с Чечено-Ингушетией. Летнее население
Шатили составляло всего семьдесят человек. В центре поселения высилась
древняя каменная башня; этих башен в горной Грузии много, о назначении их
давно забыли, и никто не мог мне объяснить, зачем их строили в старину. По
дну долины неслась бурная река, в которой мальчишки ловили форель. Меня
поселили в доме родственников Джандиери, где я столкнулся с неожиданной
проблемой.
Оказывается, в день нашего приезда начался местный праздник, а значит -
нескончаемое застолье. Уйти из-за стола было невозможно, бесконечные тосты
следовали один за другим. Пили араку - мутный самогон местного изготовления.
День проходил за днем, а конца пьянке было не видно. В довершение всего из
Тбилиси прибыла киногруппа для съемок исторического фильма. Вместо съемок
нагрузившиеся артисты в старинных костюмах и при полном вооружении верхом
носились с утра до вечера по ущелью, горланя песни и размахивая саблями.
Веселенькое у меня получалось отшельничество. Не зная, как уйти, чтобы
не обидеть хозяев, я обдумывал планы бегства. Наконец, не выдержав, собрал
рано утром рюкзак и удрал. Снежные вершины виднелись вдали, и я пошел по
горной тропе вверх, в их направлении. Через пару часов крутого подъема я
заметил вдали пастушеский лагерь - огороженное жердями становище, внутри
которого стояли тенты. Вдали по склону ползла отара с пастухом и несколькими
собаками. Я обрадовался. Это было как раз то, что мне нужно.
Приблизившись к лагерю, я понял, что меня заметили. Из становища вышел
человек и с распростертыми руками направился мне навстречу. В одной руке он
что-то держал. Сначала я не мог понять, что это такое, но потом, к своему
ужасу, увидел, что это рог. Приблизившись, пастух протянул его мне и сказал:
"Пей!". Делать было нечего. В роге оказалась не арака, я
восьмидесятиградусная чача. В желудке у меня заполыхало. Это был конец.
Я в отчаянии оглянулся по сторонам. Дальше идти было некуда - выше
только снежные вершины. Посидев у костра и закусив бараньей печенкой, я
принялся расспрашивать пастуха об этих местах. Он посоветовал мне
отправиться в Муцо, где, по его словам, можно найти заброшенный дом и
поселиться в нем. Переночевав в лагере, на следующее утро я вернулся в
Шатили и, не заходя к своим не в меру гостеприимным хозяевам, двинулся
дальше. До Муцо, по словам пастуха, было два часа ходьбы.
Дорога шла по берегу реки, зажатой в каменистом ущелье. В месте слияния
двух потоков дорога превратилась в тропу. На повороте я заметил странное
сооружение, сложенное из плоских слоистых камней и напоминавшее склеп. С
одной его стороны был узкий лаз. Заглянув внутрь, я увидел, что внутри были
нары, заваленные человеческими костями, полуистлевшей одеждой и остатками
сгнивших трупов. Двести лет назад на Кавказе свирепствовала чума. Вымирали
целыми деревнями. Спасения не было, и при первых признаках болезни люди
оставляли свои дома и заживо хоронили себя в склепах. Таким образом
распространение эпидемии было остановлено. Каким же мужеством должны были
обладать люди, обрекавшие себя на подобную смерть!
Кроме склепа, по дороге попадались и знаки недавних смертей -
небольшие, сложенные из камней памятники с мужской фотографией посередине и
штабелем пустых бутылок внизу. Поначалу я не мог понять, кому и зачем эти
памятники поставлены, но позже узнал, что это память о разбившихся
всадниках. Памятники ставили там, где разгоряченные вином джигиты срывались
вместе со своими конями в пропасть.
Я добрался до Муцо в полдень. Это было большое ущелье, по дну которого
текла река. На одном из склонов возвышались развалины крепости XII века. На
другой стороне я заметил крестьянский дом и направился туда. В доме жил
старик со своим сыном, который немного говорил по-русски. Меня угостили
овечьим сыром, маслом и хлебом. Я объяснил хозяевам, что хотел бы пожить
здесь. Никакого удивления это не вызвало. Сын старика сказал, что мне нужно
забраться на башню крепости, откуда было видно все ущелье. Здесь есть
заброшенные дома; нужно обойти их и выбрать тот, который мне понравится.
Я так и сделал. С трудом вскарабкавшись на полуразвалившуюся башню, я
увидел на противоположном склоне несколько домов. За час обошел их все,
выбрал приглянувшийся мне, перетащил сюда оставленный у старика рюкзак и
стал устраиваться. Дом был маленький, одноэтажный, в две небольшие комнаты.
Одна - чистая и пустая, вторая - бывший хлев. Крыша земляная, поросшая
высокой травой. Возле дома росла одичавшая алыча, за деревом бил маленький
ключ. Из окна, закрывавшегося деревянной ставней, виднелись крепость на
другой стороне ущелья и снежные пики вдали. Идеальнее место трудно себе
представить. Я натаскал сена из хлева, бросил на него спальный мешок, собрал
перед входом стол из плоских камней - и мое жилище было готово.
Первый раз в жизни мне приходилось жить в горах одному. Ночь была
наполнена странными звуками, и я долго не мог уснуть. Я не знал, что буду
здесь есть. Деньги у меня были, но никаких магазинов поблизости я не
заметил. Слава Богу, что ручей рядом. Наконец, убаюканный журчанием ручья, я
уснул.
Наутро меня разбудил топот копыт. Я встал и вышел из дома. Пели птицы,
первые лучи солнца пробивались из-за снежных вершин. Всадника уже и след
простыл, но я заметил оставленный им у двери мешок. Внутри оказалась еда:
сыр, хлеб, масло - все домашнее. Неплохо для начала! Я так и не узнал, кто
был этот человек, привезший мне еду, но поступок неизвестного горца меня
поразил. Если я пришел, значит, мне нужно есть. Здесь все было просто.
Бесконечные уровни сознания находятся на разных расстояниях от
Абсолюта. Для него же все они равно близки.
Я полюбил проводить время на крыше моего дома. Отсюда было видно все
ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная
цепь гор и белая нить реки далеко внизу. На восходе и на закате я подолгу
смотрел на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и
воспринимал солнце как живое существо, бесконечно превосходящее нас своим
разумом. Иногда мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне
специальные знаки, что-то вроде печатей, - запечатав таким образом свои
знания, но, в то же время, оставив их доступными для тех, кто в состоянии
эти знаки увидеть.
По ночам я любил лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное темными
стенами гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало
гигантскую чашу, на дне которой я лежал. Я чувствовал себя ребенком,
покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Вселенская Мать, вдохнув
жизнь в мое тело, напитала его своими соками и теперь бережно несла по
земле, чтобы, насытив мою душу цветами, звуками и запахами, в назначенный
час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится
наше земное путешествие.
Порой на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол,
она гасла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым
существом; я ощущал его дыхание в мерцании звезд, и здесь, в горах, оно было
так близко. Иногда по ночам я сидел у костра. Неподалеку от моего дома было
древнее святилище, оставшееся еще с языческих времен, - небольшая каменная
постройка, внутри которой находился огромный чан для варки пива. По
праздникам здесь собирался народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня
вниз по ущелью, рассказали местную легенду о том, что дважды в неделю, около
трех часов ночи, из крепости вылетает светящийся голубой шар и летит через
ущелье к святилищу. Несколько ночей я просидел в ожидании шара, но мне не
суждено было увидеть его, - каждый раз меня неодолимо клонило ко сну.
Жизнь в Муцо была идеальной для той внутренней работы, ради которой я
сюда приехал. Но после первых нескольких недель, прошедших в сладком
забвении, я понял, что все не так просто. Я вырос в каменных городских
ущельях, наполненных ядовитыми выхлопами, где ритм и способ жизни были
совершенно иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его
неврозами и стрессами.
Стремление к уединенной жизни на природе возникло во мне как результат
чтения жизнеописаний великих отшельников и святых. Я начал понимать, что,
возможно, это было моей второй иллюзией - иллюзией места. Идиллическая жизнь
йога на лоне природы, выглядевшая столь соблазнительной в Ленинграде, на
самом деле оказалась твердым орешком. Чтобы жизнь в горах стала привычной и
естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, нужно ли
тратить на это время и силы. С другой стороны, возвращаться в город не
хотелось. В конце концов, я решил довериться судьбе и спокойно дожидаться
уготованного мне.
Как-то ночью я заметил высоко в горах огонек костра. Поскольку огонь
был гораздо выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер -
на этой высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив местоположение
костра, я отправился на следующий день на разведку. Шел налегке, захватив с
собой немного хлеба, сыра и чай.
Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло добрых пять часов, чтобы
добраться до каменистой террасы, где я заметил костер. На месте потухшего
костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к
закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было
невозможно. Я развел новый костер из оставленных рядом дров и вскипятил
воду.
Прихлебывая обжигающий чай, я взглянул вниз, на долину, начинавшую
таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, когда кавказская
природа грустна, - это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с
редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью.
Протяжные грустные грузинские песни точно передают это состояние.
Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось.
Я не захватил с собой спального мешка, и нужно было найти несколько толстых
поленьев, чтобы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась далеко
внизу, вокруг были лишь камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись
поближе к угасающему огню, я размышлял о том, что же мне делать, как вдруг
кто-то меня окликнул.
Я повернулся и увидел высокого старика, одетого в лохмотья. Его лицо
бронзового цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, седые
волосы и борода спутаны, опирался он на толстую палку. В облике незнакомца
не было ничего зловещего или угрожающего, и все же мне стало не по себе.
Возникло ощущение, что я где-то его уже видел, но не мог вспомнить где. Я
поднялся, мы поздоровались и разговорились. Старика звали Григорий Веселов.
Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах
отшельником - он прожил в одиночестве тридцать шесть лет.
Веселов проводил меня в пещеру, находившуюся чуть выше террасы, и
пригласил переночевать у него.
Пещера была просторной, дальний конец ее был неразличим в тусклом свете
масляного фитиля. Здесь были сложенная из камней печка, несколько посудин,
два мешка муки и что-то вроде топчана. На стене я заметил пожелтевшую
фотографию молодой женщины, под ней лежало пять-шесть растрепанных книг.
Григорий разжег печурку и испек пресных лепешек. Я достал чай и сыр, и
мы молча поужинали. Вглядываясь в его черты при неверном свете печки, я
вдруг вспомнил, кого мне Веселов напоминает. Он был стариком из моего
видения, когда я лежал под столом на дне рождения, после чего решил ехать на
Камчатку, но вместо этого встретился с Тошей. Круг замкнулся. Григорий был
тем, кем я сам хотел стать.
Веселов провел большую часть жизни в одиночестве. Он признался, что
вряд ли бы уже смог жить среди людей. Никакого желания вернуться у него не
было. Для отшельника приобретают значение любые мелочи: прохудившийся
чайник, случайно залетевшая на эту высоту бабочка могут стать событием дня.
Я спросил Григория, не одиноко ли ему. Он улыбнулся, показав редкие зубы и
сказал: "Нет. У меня здесь есть с кем разговаривать. Иногда я говорю целыми
днями". Я кивнул с понимающим видом, хотя толком не понял, с кем он говорит.
После этого Веселов сам рассказал мне историю своей жизни, я не просил его
об этом. История эта была довольно странной.
Его забрали на фронт в сентябре сорок первого, когда ему исполнилось
восемнадцать лет. В Березовке остались невеста Григория Анна и родители.
Зимой в деревню по ошибке пришла похоронка на Веселова. Анна отказалась
верить в смерть жениха и продолжала его ждать. Три долгих года она выходила
за околицу и часами стояла там, глядя на дорогу. Деревенские решили, что
несчастная тронулась умом. Но в тот день, когда Веселов вернулся и постучал
в ее окно, Анна не открыла ему дверь.
На этом отшельник замолк, глядя куда-то в сторону.
Почему она это сделала? - воскликнул я.
Загадочная русская душа, - вздохнул Григорий.
Я видел, что, несмотря на все прошедшие годы, боль так и не отпустила
его. Помолчав, Веселов продолжил.
С Анной что-то случилось - она избегала Григория и не разговаривала с
ним. С разбитым сердцем Веселов навсегда покинул Березовку. Он долго
скитался по стране, где-то учился, работал. Наконец, судьба привела его на
Кавказ, где он и стал отшельником. Григорий почти ничего не рассказывал о
годах своего затворничества, как будто жизнь его остановилась в тот день,
когда он вернулся с войны. Закончив свой рассказ, старик сделал мне постель
из сена. Я лег, и последняя моя мысль перед тем, как провалиться в глубокий
сон, была о Веселовской невесте и ее необъяснимом поступке.
Когда я открыл глаза, в пещере было светло. Свет проникал сквозь вход и
отверстие над ним. Веселов заваривал на печке травный чай, аромат его был
восхитителен. Я вскочил, отряхиваясь от сена, Григорий дал мне тарелку
мацони, и мы позавтракали. Еду Веселову приносили раз или два в неделю
местные крестьяне. Они почитали его то ли за святого, то ли за
духа-хранителя этих мест. Прихлебывая чуть горчащий чай, я спросил:
Из того, что ты рассказал мне вчера, я понял, что ты пришел сюда не
Бога искать, а из-за несчастной любви, так?
А что, есть какая-то разница? - Григорий поднял брови.
Конечно есть! - воскликнул я. - Если бы ты провел в этой пещере
тридцать шесть лет в поисках истины, ты определенно мог бы научить меня
чему-нибудь.
Веселов посмотрел на меня испытующе и сказал:
-- Пойдем, я кое-что тебе покажу.
Он встал и пошел в глубь пещеры, где темнел узкий проход. Я последовал
за ним. Мы вошли в проход, и я двинулся за Григорием на ощупь. Лаз привел в
другую пещеру, длиннее и просторнее первой. В дальнем ее конце зиял пролом,
в котором, на фоне голубого неба, виднелся силуэт сидевшего к нам спиной
человека. Веселов усмехнулся: "Как видишь, я здесь не один".
Я подошел к пролому и увидел, что это высохшая мумия. Одежда на ней
давно превратилась в пыль; мумия сидела в йогической позе - со скрещенными
ногами, сложенными на груди руками в молитвенной позе и прямой спиной.
Пустые глазницы смотрели прямо вперед - в бесконечное, открывавшееся из
пролома небо. Выглянув из пролома наружу, я обнаружил, что выхода из него не
было - сразу от края он обрывался в бездонную пропасть. По всему горизонту
сверкала цепь снежных вершин. Я с изумлением рассматривал мумию. Она
сохранилась очень хорошо и не издавала никакого запаха. Это была достойная
смерть.
Григорий молча похлопал меня по плечу. Я взглянул на него:
Кто это?
Мой предшественник. Думаю, ему не меньше тысячи лет.
Почему он так хорошо сохранился?
Здесь очень сухой разреженный воздух. Кроме того, этот человек обладал
сильной энергией, а она предотвращает гниение.
Как ты нашел это место?
Сначала увидел его во сне, а потом что-то при вело меня сюда.
У меня мелькнула в голове странная мысль, и я спросил, кивнув на мумию:
Не он ли привел тебя сюда?
Веселов улыбнулся.
Возможно, он. Уже здесь я несколько раз видел этого человека во сне и
разговаривал с ним.
Как его звали?
Григорий не ответил. Я понял, что он не хочет говорить об этом, и задал
не шедший у меня из головы вопрос:
-- Я тоже видел тебя раньше, но не во сне, а как бы в трансе. Ты
показал мне вход в какую-то пещеру, похожую на эту. Тебе об этом известно?
Веселов покачал головой:
-- Нет.
Я почувствовал легкое разочарование. Григорий повернулся и пошел назад.
Мы вернулись в первую пещеру, затем вышли наружу. День был солнечный и
ветреный. Веселов, прикрыв ладонью глаза, смотрел вниз, на долину. Его
длинные волосы и борода разметались по ветру. Пора было уже возвращаться, но
мой главный вопрос к Григорию оставался без ответа. Старик угадал мои мысли;
он заговорил медленно и проникновенно, слова его отпечатались в моей памяти.
-- Я не могу тебя ничему научить. Не потому, что не хочу, а потому, что
никто никого ничему научить не может. То знание, которое ты ищешь, передать
другому невозможно. До него нужно дожить. Ты хочешь измениться, стать
другим, и это хорошо. Но посмотри на небо. Может ли оно измениться? Желает
ли небо чего-то иного, кроме тех перемен, которые происходят в нем сами по
себе, безо всяких усилий?
То, что живет в глубине твоего сердца, так же глубоко и бесконечно, как
небо. Если ты обнимешь эту скрытую в тебе необъятность, что останется от
твоих суетных желаний? Люди не догадываются о том, что они подобны небу, и
живут, как кроты под землей. До всего того, что ты знаешь, ты дошел сам, и
это знание принадлежит тебе. Все то, что ты хочешь узнать, придет к тебе, но
за это тебе придется пролить немало крови. Так всегда было и будет, все
остальное - только болтовня.
Слова Веселова что-то глубоко задели во мне. Я спросил:
-- Значит, другие совсем не могут помочь? А как же книги, учения,
традиции - это что же, все ерунда?
Григорий не отвечал. Он стоял, опершись на палку, и смотрел вдаль, на
искрящуюся на солнце горную цепь. Мне пора было идти. Мы обнялись, и я,
надев рюкзак, начал осторожно спускаться. Чтобы не возвращаться прежним
путем, я пошел по другой тропе, намереваясь выйти в долину выше по течению
реки. Увидев, куда я направляюсь, Веселов крикнул:
Не ходи этим путем!
Почему?
Там встретишь мальчика, - произнес Григорий многозначительно.
Какого еще мальчика?
Если встретишь его, не разговаривай с ним.
С какой стати?
Ну, твое дело. Прощай.
Продолжая спускаться, я несколько раз оглядывался на маячившую на
уступе одинокую фигуру. Наконец, старик навсегда скрылся из виду.
Не вняв совету Григория, я шел вниз по незнакомой тропе и довольно
скоро понял, что заблудился. Я оказался в неизвестном мне ущелье и пошел по
нему вниз в надежде, что ручей приведет к реке. Странная жизнь Веселова и
его слова не шли у меня из головы. Я чувствовал его правоту в том, что
высшее знание невозможно передать другому. Можно подготовить человека для
его восприятия, но приходит знание само по себе, когда человек созрел. Этот
момент невозможно ни приблизить, ни отдалить; можно сделать все, что в твоих
силах, исход же - в руке судьбы. Силы, дарующие освобождение, человеку
неподвластны. Милость можно заслужить, но ее невозможно вырвать. Нет и не
может быть ни системы, ни метода, которые гарантировали бы результат. Тоша
дал карту и указал направление движения, но идти надо было самому.
Ход моих мыслей был прерван появлением на тропе мальчика, который шел
мне навстречу. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, на нем была желтая
футболка и джинсы, он был босой. Мальчик выглядел совершенно обыкновенно, но
все же было нечто странное в его появлении в глухом ущелье, босиком на
каменистой тропе.
"Гамарджоба!" - приветствовал я мальчика, поравнявшись с ним. Мальчик
ничего не ответил. Он словно не видел меня; его взгляд был устремлен вперед,
на лице его застыло отсутствующее выражение, как будто он был в анабиозе.
После того, как мы разошлись, я повернулся и посмотрел ему вслед. Откуда
Григорий мог знать, что я встречусь с мальчиком?
Чувствуя легкую нервозность, я продолжил свой путь. Минут через десять
я увидел мальчика снова. Он опять шел мне навстречу, но это было невозможно!
По дну ущелья шла единственная узкая тропа, стены его были почти отвесны.
То, что мальчик мог каким-то образом вернуться и оказаться впереди меня,
было абсолютно исключено. Меня окатила ледяная волна страха, я застыл на
месте. Ноги перестали слушаться, и мне стоило немалых усилий заставить себя
идти мальчику навстречу. На этот раз я избегал смотреть ему в глаза. Он
молча миновал меня, с тем же видом полного равнодушия, шагая, как манекен. В
этом равнодушии было что-то нечеловеческое. Меня прошиб холодный пот. Чтобы
немного прийти в себя, я умылся ледяной водой из ручья. Когда мальчик
скрылся за поворотом, я медленно пошел вперед. Ущелье начало расширяться,
кажется, я был на верном пути.
Через некоторое время мальчик встретился мне в третий раз. Волосы у
меня встали дыбом, и я припустил вперед по склону, стараясь разминуться с
ним как можно на большем расстоянии. Все мои предыдущие столкновения с
потусторонними силами происходили, в основном, на энергетическом уровне, но
этот мальчик был существом из плоти и крови!
Я несся вперед в безумии, как будто за мной гналось стадо диких
кабанов. К счастью, вскоре я заметил впереди пастуха со стадом, мирно
пасшимся на склоне, и бросился к нему. Пастух не говорил по-русски, но слова
"биджи" (мальчик) было достаточно, чтобы он понял, что со мной произошло. У
пастуха оказалось с собой немного араки, что на этот раз было весьма кстати.
Из его драматической жестикуляции я понял, что давным-давно этот
мальчик был убит камнепадом и с тех пор встречается каждому, проходящему
этим ущельем. Призрак выглядел одинаково зимой и летом, и видеть его,
идущего в футболке и босым по снегу, было, видимо, особенно впечатляюще.
Пастух объяснил мне, как выйти в Муцо, и я добрался до дома без приключений.
Мальчик продолжал мне мерещиться еще несколько дней и оставил меня только
после того, как я обратился с молитвой за его душу.
Лето близилось к концу. Мне становилось все яснее, что моя попытка
уподобиться мудрецам древности, жившим в горах в одиночестве, была
самообманом. Чем больше я упирался в своей практике, тем недостижимее
казалась цель. Я испытал все известные мне методы йогической практики,
пытаясь пробиться к Свету, - все было безрезультатно. Я чувствовал себя
чурбаном, бесконечно далеким от просветления. Наконец, я сдался и стал
просто жить ото дня ко дню, следуя естественной смене дня и ночи. И тогда
пришла поддержка. Я ощутил внутри себя нечто вроде внутреннего руководства,
которое иногда выражалось в ясном понимании того, что и как нужно делать, а
иногда приходило как голос. Я не вполне был уверен, был ли этот голос моим
внутренним учителем, или меня направлял кто-то извне. Да и, в конце концов,
какое это имело значение?
Однажды, в полусне, я услышал фразу: Истина начинается там, где
заканчиваются ее поиски. Осознание, последовавшее за этими словами, положило
конец моим сомнениям. Я увидел, что мое стремление к уединенной жизни
уходило корнями в те мои прошлые жизни, в которых я был отшельником. И вот,
наконец, эта необходимость отпала. Мое страстное желание жить вдали от людей
ради собственного спасения было изжито. Стоило мне сорвать с него
романтическую маску и увидеть, что оно - лишь очередная эгоцентрическая
амбиция, переливающаяся бликом на мыльном пузыре моего эго, как власть этой
иллюзии закончилась. Где жить, больше не имело никакого значения. Веселов
был прав. Нужно было осознать себя как небо. А небо есть везде.
На следующее утро я собрал свои нехитрые пожитки и с легким сердцем
покинул Муцо.
***
Последствия моего отшельничества были довольно неожиданные. На второй
день после приезда в Ленинград, с трудом привыкая к городу, я решил
навестить Н., которая в то время работала на биостанции на Карельском
перешейке. Мы провели день на озере и в лесу, катались на лодке и собирали
грибы; вечером же растянулись на казенных пружинных кроватях у Н. в комнате.
Как только моя голова коснулась подушки, огромная волна подхватила и
понесла меня в неизвестном направлении. Тело стало невесомым, я перестал
ощущать его как физическую субстанцию. Каждая его клеточка была затоплена
светом такой силы, что мне казалось - еще мгновение, и я в нем растворюсь.
Затем ощущение тела вообще исчезло. Все это произошло моментально, безо
всякого усилия или намерения с моей стороны.
После исчезновения тела начался полет. Меня с огромной скоростью несло
в Неизвестное, но никакого страха при этом я не испытывал. Наоборот, было