Страница:
ее внутри себя. Это хорошо известно матерям, когда они берут на себя
температуру больного ребенка.
Во втором случае целитель набирает на себя отрицательные кармы
пациентов и, когда их сумма достигает критической точки, тяжело заболевает.
Так произошло со мной. После пяти лет работы я сломался. Конкретной болезни
как таковой не было - просто тело отказывалось работать, и все. Работа всех
органов и систем была нарушена, врачи ничего не понимали, помочь мне было
некому. Тоша куда-то исчез, и, чтобы остаться в живых, мне нужно было что-то
предпринять самому.
Стояла зима, и я решил лечиться холодом. Снял дом за городом, в
Зеленогорске, и поселился там. В первое утро я вышел на снег в плавках на
одну минуту. Мороз был минус двадцать пять, и ступни сразу же начали гореть.
На следующее утро вышел на две минуты и, таким образом прибавляя понемногу,
через месяц уже был в состоянии оставаться на морозе целый час. Я ходил,
лежал, ползал, растирался - буквально жил в снегу. Попробовав обливаться
холодной водой, я обнаружил, что снег холоднее - видимо, за счет своей
кристаллической структуры. После снежного обтирания вода уже не ощущалась. К
концу процедуры я чувствовал сильный жар во всем теле. По вечерам я гулял
таким же образом в парке, распугивая своим голым видом старушек в мехах. В
начале этих поздних прогулок по заснеженным, залитым лунным светом аллеям, я
едва сдерживал себя, чтобы не побежать, - идти было страшно. Но я понимал,
что бежать нельзя, и заставлял себя идти ровным медленным шагом.
Результат подобного лечения не замедлил сказаться - через месяц я
чувствовал себя значительно лучше, а через два месяца полностью избавился от
болезни. Мне стало ясно, что исцелил меня не столько холод - человеческое
тело может выдержать и гораздо более низкие температуры, - сколько состояние
шока от нахождения голышом в снегу спровоцировало возгорание внутреннего
огня, и этот огонь очистил меня. Огонь в машине Николая, мгновенно
исцеливший его от застарелого ревматизма, и мои снежные ванны имели один
знаменатель - им было состояние шока, и шок этот оказался целительным.
Шок, однако, - не единственный способ для вскрытия внутренних ресурсов
организма. Им может быть и полная перемена обстоятельств жизни. Я знал
некоего Василия, мужа и отца двоих детей, работавшего программистом и
жившего обычной для питерского технаря жизнью. Василия диагностировали с
неизлечимым раком желудка. Делать операцию оказалось поздно, времени
раздумывать не было. Василий собрался в один день и уехал в Сибирь, где стал
вести жизнь таежного охотника-промысловика. Я увидел его в Питере через год.
От рака не осталось и следа - Василий был крепок и здоров, как бык. Он
приехал забрать свою семью в тайгу навсегда.
Осенью 1985 года я узнал, что Сережа повесился. Это был сильный удар. Я
любил его, и глубокая печаль во мне скоро уступила место гневу - гневу на
Тошу. Сережина смерть лежала на нем, поскольку Сережа был последним из всех
нас, оставшимся с Тошей до конца. Он был легким, светящимся, почти
невесомым, с не сходившей с лица детской улыбкой. Вероятно, из-за моего
мрачного характера мне почему-то казалось, что эта улыбка не предвещает
ничего хорошего. Еще в Армении я как-то спросил Сережу, что он будет делать,
если наша команда развалится. "Покончу с собой", - ответил он мне.
После развала нашей группы в конце 1980 года Тоша и остававшиеся с ним
Джон и Сережа перешли на нелегальное положение, поскольку КГБ начал
наступать им на пятки. Они жили то по случайным квартирам, то в палатках в
лесу. Об их жизни в тот период ничего неизвестно, и впоследствии мне
пришлось восстанавливать ее буквально по кусочкам.
Подпольная жизнь была нелегка. У Тоши не было паспорта, который он не
получил из-за того, что отказался обрезать свои длинные волосы, - любая
проверка документов могла закончиться для него печально. Фотография для так
и не полученного паспорта есть в этой книге. Денег часто совсем не было,
приходилось голодать. Заниматься лечебной практикой в Ленинграде было
небезопасно, и они ездили на заработки в другие города.
Но вся эта неустроенность, бездомность и нищета были, конечно, ничем по
сравнению с уходом потока. Сила, в конце концов, оставила их, поскольку Тоша
замкнул энергию на себя, и принцип расширения потока был нарушен. Им
пришлось пройти сквозь тот же ад, в который попал я, уйдя из группы.
Отказавшись от своей миссии и некоторое время еще сохраняя энергию, Тоша
посвятил себя медитации, рисованию и писанию. В этом, конечно, не было
ничего плохого, но данный нам поток не предназначался для личного
пользования. Он пришел, требуя от нас жертвы, и пока мы играли по его
правилам и жили, не принадлежа себе, наша жизнь напоминала волшебную сказку.
Но никто из нас так и не изжил до конца своего "я", со всеми его фантазиями,
притязаниями и страхами. Тоша был сильнее и опытнее всех. Его эго было
очищено, но не разрушено. Для того же уровня служения, который был предложен
нам, все личные амбиции и желания следовало сжечь. Никто из нас к этому не
был готов.
Джон ушел от Тоши через год после исчезновения потока, у него хватило
сил начать жизнь заново. Сережа же остался до конца и погиб. Тоша ценил его
преданность, но не смог спасти его от отчаяния и смерти. Сережа не был
воином-одиночкой. Он был хорошим учеником, но жить без потока и команды не
мог. С распадом группы и прекращением работы жизнь утратила для Сережи
смысл.
За две недели до смерти он заходил ко мне, и мы сыграли с ним в
шахматы. Сережа был грустен и выглядел неважно. Я проводил его до метро, мы
сели в садике покурить. Я спросил его, не хочет ли он вернуться к нормальной
жизни, работе, завести семью. Сережа был химик по образованию. "Нет, -
твердо ответил он, - узнав вкус свободы, невозможно вернуться назад в
клетку". Я видел, что он еще надеется на Тошу. Надежды на себя у него не
было. "Гуру на переправе не меняют", - сказал он.
Сережа покончил с собой в квартире, только что снятой для них преданной
Тоше женщиной, его бывшей пациенткой Т. В момент самоубийства Тоша вместе с
Сережиной подругой сидели на кухне. Когда они вошли в комнату, было уже
поздно. Сережа повесился, при этом сломал себе шейный позвонок, и смерть
наступила мгновенно. Тоша пытался реанимировать его, но было уже поздно.
Позже мне удалось узнать, что, оставшись вдвоем, Тоша и Сережа
заключили между собой договор, что если кто-то из них решит покончить жизнь
самоубийством, то сделает это вдали от другого, чтобы не наводить милицию на
след. Сережа нарушил договор, и Тоша был зол на него за это. Он ушел из
квартиры, оставив там тело. Т. сообщила о смерти в милицию, труп забрали
лишь через десять дней. Похоронили Сережу на Южном кладбище.
Я ничего не знал о случившемся, но у меня было такое чувство, будто
Сережа куда-то далеко уехал. На этот раз слишком далеко. Мне стало известно
о его смерти лишь через полгода. То тяжелое предчувствие, что было у меня в
Армении, начало сбываться. Самоубийство Сережи и связанные с ним
обстоятельства вызвали у меня глубокое негодование на нашего мастера. Как он
мог так играть с человеческими жизнями? Неужели Сережа оказался жертвенным
агнцем, принесенным на алтарь Князя в качестве цены за наши эксперименты?
Стоила ли эта игра свеч? Вопросы оставались без ответа, и смерть забила еще
один гвоздь в гроб моих отношений с бывшим начальником.
Когда печальная новость достигла Севастополя, откуда Сережа был родом,
его отец, капитан военно-морского флота, прилетел в Ленинград и сразу
обратился в Большой дом с просьбой провести расследование обстоятельств
смерти сына. Капитан был уверен, что Сережа пал жертвой сектантов, и назвал
имя Тоши. Было заведено дело, колеса следственной машины завертелись. Хотя
Тошу искали комитетчики, и дело свое они знали хорошо, изловить его
оказалось непросто. После Сережиного самоубийства шеф превратился в
одинокого волка и большую часть времени проводил в лесу, появляясь в городе
лишь для того, чтобы запастись продуктами.
Некто Тихон, хорошо знавший Тошу, но потом возненавидевший его,
обратился в органы с требованием выдать ему отряд с собаками для поисков
начальника. "Пришла пора на Голгофку взойти", - ехидно улыбаясь, говорил он.
Сам Тихон кончил плохо - через несколько лет его зарезали в собственной
квартире. Отряд Тихону не дали, но во время одной из вылазок за продуктами
Тошу все же выследили и арестовали. КГБ неистовствовал, поскольку полгода им
не удавалось изловить какого-то хиппи.
Тоша был помещен в следственную тюрьму КГБ. Ему вменялось в вину
нарушение паспортного режима, организация секты, тунеядство, бродяжничество
и знахарство. Комитет работал, что ни говори, оперативно. Про Тошу знали
все. Большинство членов бывшей команды были вызваны для дачи свидетельских
показаний. Джон и я каким-то образом избежали этой участи. По сумме статей
Тоше светило лет семь. Ему устроили перекрестный допрос, и спасло Тошу то,
что он говорил правду. Следователь не мог поверить, что он прожил зиму один
в летней палатке. Они даже организовали выезд на Карельский перешеек, где
Тоша показал им место своей стоянки. После этого у следствия зародилось
сомнение в Тошиной вменяемости.
Они изъяли большинство его картин и рукописей, что, вместе с Тошиными
показаниями и показаниями свидетелей, привело комитетчиков к заключению, что
подследственный явно не в себе. Соответственно, после месяца тюрьмы Тошу
отправили на психиатрическую экспертизу в закрытую больницу КГБ. Там его
продержали еще месяц и, в конце концов, выпустили под расписку, что было
совершенно невероятно. Силы небесные еще хранили нашего мастера.
Вскоре после освобождения я пришел к Тоше - мне хотелось чем-то помочь
ему. Мы не виделись несколько лет. Тоша выглядел уставшим и затравленным.
Впервые я видел его не сквозь розовые очки ученика, но таким, какой он есть.
Тошины ум и проницательность оставались прежними, но он уже не был человеком
силы. В нем ничего не осталось от прежнего начальника. Теперь мы были просто
старыми товарищами по оружию, когда-то рисковавшими своими шеями в поиске
Неизвестного, а ныне накрепко связанные Сережиной смертью. Было ли все
случившееся с нами тем, что суфии называют "хождением в ад пред тем, как
попасть на небеса", - я не знал.
В наших отношениях теперь присутствовала скрытая двойственность. С
одной стороны, несмотря на то, что мы ни слова не говорили о прошлом, между
нами оставалась некоторая отчужденность. Тоша не забыл мое предательство,
как и я не мог простить ему самоубийства Сережи. Но, с другой стороны,
существовавшая между нами связь была неразрушима. Мы были спаяны совместным
проникновением в иные миры, а это соединяет людей прочнее цемента.
Я принес с собой ленинградскую газету "Смена", где в одиозной статейке
под названием "В Шамбалу по трупам", или что-то в этом роде, в самых мрачных
тонах и, конечно, с кучей вранья, расписывалась наша одиссея. Тоша
ухмыльнулся и отложил газету, не читая.
Никаких планов на будущее у него не было. Я предложил ему поехать
пожить на даче моих родителей, по странному совпадению находившейся на 67-м
километре на Карельском перешейке, где у Тоши была постоянная стоянка в
лесу. Он согласился. Съездив на дачу, мы продолжали иногда видеться, но наши
отношения оставались довольно странными. Их нельзя было назвать дружескими,
поскольку у Тоши никогда не было и не могло быть друзей, - для этого он был
слишком отстранен и замкнут в себе. Не напоминали они и прежний дух братства
нашей команды. Мой бывший шеф стал теперь как будто моим приятелем, хотя это
слово вряд ли к нему применимо. Тоша был далекой звездой, - хотя и угасшей,
но все-таки звездой. Он не мог принадлежать человеческому муравейнику - он
был другим. То, чему Тоша учил нас, было лишь небольшой частью открытого
ему, и он оставался одним из тех немногих людей, с которыми лучше всего
общаться в молчании.
Лучшее, что умел Тоша в жизни, - это учить людей работать с сознанием и
помогать им в его трансформации. Но без потока это оказалось невозможно.
Обучение без потока - всего лишь горстка слов, брошенных в мир, без
реального изменения жизни. Последнее требует власти над душами, власть же
эта может стать тяжелым бременем, которое Тоша не захотел нести. Энергии,
остававшейся у нас, было достаточно для продолжения жизни, но не для работы.
Сереже, впрочем, не хватило и этого.
В последующие два года мы с Тошей совершили несколько совместных
поездок, одна из них - на Белое море, где мы прожили несколько недель в
рыбацкой избушке. Он был родом с Севера и очень любил, как он шутливо
выражался, "неброскую, но глубокую" красоту северной природы. На севере он
чувствовал себя дома. Его не смущали ни зверствующие комары, ни нищета и
убожество приморских деревень.
Русский север с его тонкостью, пастельными переходами состояний и
особой, лишь ему присущей глубиной, является, на мой взгляд, самой
мистической частью России. Недаром русские монахи шли сюда строить
монастыри, жемчужиной среди которых стали Соловки. Свет придет с севера -
говорят на Востоке. Не был ли мой мастер одним из первых лучей занимающегося
зарева?
Летом 1987 года Тоша, как будто, опять начал набирать силу. Он ездил
один на Алтай и вернулся в августе окрепшим и жизнерадостным. Мне пришло в
голову, что он планирует собрать новую группу, но я не спрашивал его об
этом. Тоша не распространялся о своей поездке, однако я догадывался, что она
неким образом связана с маршрутом Рерихов. Он упомянул о шаманской дуэли,
существовавшей на Алтае и в Сибири. Если у двух шаманов возникал спор о
территории, то они поднимались на два близлежащих холма и принимались бить в
свои бубны, пока один из них не падал, наконец, замертво.
В начале сентября Тоша снова отправился в одиночное путешествие, на
этот раз на свое любимое Белое море. Еды и денег с собой было у него мало,
поэтому предполагалось, что он вернется через месяц или два. Время шло,
наступил ноябрь, а Тоши все не было. В своих поступках он был по-прежнему
непредсказуем и мог к этому времени оказаться где угодно.
Во второй половине октября я пережил странный опыт. Над моей головой,
немного спереди, возникло облако светящейся энергии и оставалось со мной
четыре дня. Каким-то образом я был уверен в том, что это облако - Тоша. Все
четыре дня я ощущал его присутствие очень близко, над макушкой головы. "Он
либо умер, либо освободился", - сказал я себе. В принципе, было возможно и
то и другое.
К середине декабря новостей по-прежнему не было. Наконец, позвонила
Тошина мать из Сыктывкара. Она получила телеграмму из архангельского
отделения милиции. В телеграмме стояло: "Вылетайте опознания тела сына".
Когда достигший просветления Будда Шакъямуни отправился проповедовать,
то первым ему встретился человек по имени Упака. Упаку поразил
радостно-окрыленный вид Шакъямуни, и он спросил, кто был его учителем и
какое учение он проповедует. Будда ответил:
-- Я победитель; нет ничего, что было бы мне неизвестно. Познав все
сам, кого назову я учителем? У меня нет гуру и не найти мне равных. В этом
мире, со всеми его богами, нет мне соперника. Я - воистину посвященный,
непревзойденный учитель. В этом ослепшем мире я буду бить в барабан
бессмертия.
Пожав плечами, Упака сказал: "Возможно, друг мой", и продолжил свой
путь.
Когда нам с Джоном стало известно о Тошиной смерти, мы расхохотались и
обнялись, чувствуя огромное облегчение. Наконец-то наш мастер стал свободен.
Он скинул земные путы, и теперь ничто его не связывало. Мы не знали, где он
теперь, но то, что он обрел свободу, не вызывало у нас сомнений.
Тошино тело нашел лесник в глухих лесах восточнее Архангельска, в
восьми километрах от берега Белого моря. Тоша лежал в спальном мешке под
тентом, даже палатки у него не было. Тело частично запорошено снегом, глаза
открыты, под спальником - зеленая трава. Это означало, что Тоша умер в
сентябре, то есть за два или три месяца до того, как нашли тело. Ему было
тридцать лет.
Тело не обнаруживало никаких признаков тления и не издавало трупного
запаха. Кроме того, его не тронули звери, что уж совсем удивительно. Тошу
доставили в морг одной из архангельских больниц. Утром того дня, когда
приехали его мать и несколько друзей, Тошины глаза были чистыми и открытыми.
Он как будто ждал, чтобы проститься. Вечером того же дня глаза его покрылись
пленкой плесени.
Вскрытие не смогло установить точную причину смерти. В желудке были
обнаружены грибы, и одной из версий было отравление. Другой вариант -
сердечный приступ во сне. Я допускаю, что Тоша оставил тело по собственной
воле, - он был в состоянии это сделать. Мать перевезла тело в Сыктывкар и
похоронила его рядом с отцом, скончавшимся незадолго до того.
Так закончилась земная жизнь моего учителя, самого удивительного из
всех встретившихся мне людей. Несмотря на то, что я был непосредственным
Тошиным учеником всего лишь пять месяцев, я все время продолжал думать о
нем, стремясь разгадать его тайну, долгие годы. Благодаря этой внутренней
работе мое ученичество продолжалось. Тоша учил меня, заставляя думать о
себе! Удивительно, но любой контакт с носителем более высокого уровня
сознания, даже сражение с ним, оказывается, в конце концов, на благо.
Несмотря на то, что Тоша потерял поток, что и привело его к смерти, я
не исключаю того, что он был убит той самой силой, чью волю отказался
выполнять. Чем больше тебе дано, тем больше нужно отдать. Нет пощады в
битве, и уж тем более в битве между Светом и Тьмой. Тоша как-то сказал:
"Наверху не смолкает лязг мечей". Я убежден в том, что если бы он продолжал
работать с группой, то остался бы жив по сей день.
Тошина смерть потрясла всех, кто любил его. Она не вызывала жалости,
как самоубийство Сережи. Уход мастера был для нас таким же уроком, как и его
жизнь. Покинув этот мир, Тоша унес с собой тайну потока, и на разгадывание
этой тайны могут уйти долгие годы. Он действительно задал нам задачку!
Потеря Тоши была для каждого из нас потерей части самого себя. Самой
дорогой части. Он распахнул для нас окно в другой мир и позволил нам дышать
воздухом этого мира, оставаясь во плоти и крови. Он сделал это прямо здесь,
среди коммунальных кухонь и заплеванных подъездов; для этого, оказывается,
не нужно было уходить. Не нужно было ни искать Шамбалу, ни учителей
Гурджиева, ни таинственных садху. У Тоши был ключ к невидимой двери,
находившейся повсюду. Ключ этот - умение работать с собственным сознанием.
В последующие годы мне пришлось жить в разных странах и много
путешествовать. Я встречался со множеством духовных искателей и учителей
самых разных традиций. Но никого из них я даже близко не мог поставить рядом
с Тошей. Тоша был человеком тайны, тайны же открыты немногим. После его
ухода я осознал истину восточного изречения о том, что учитель становится
ближе ученику, чем его родители. Он дает второе рождение, и это рождение в
духе важнее физического.
Тоша в той или иной степени изменил жизнь всех тех, кто с ним
встретился. Он был способен на это и в последние годы. Зять Малхаса
Горгадзе, Эрекле, молодой грузин из старинного княжеского рода, трижды
приезжал в Ленинград зимой, оставив свою виллу и семью, и жил с Тошей в
палатке на Карельском.
Тоша часто говорил, что мы делаем черновую работу. Незадолго до своего
ухода он предупредил нас, что страну ждут большие перемены, и точно
предсказал их сроки.
После его смерти я невероятно ощутил свое одиночество. Теперь мне и
немногим оставшимся предстояло применить принципы Тошиной садханы и того,
что мы узнали сами. "Тот, кто познал мир, познал труп, и мир недостоин его",
- сказал Иисус. "Все, включая материальный мир, есть блаженство Шивы", -
говорит кашмирский шиваизм. Лезвием, рассекающим это противоречие, для меня
стала медитация. В своих поисках свободы я экспериментировал с самыми
различными медитативными техниками и выделил для себя несколько основных.
Вот они.
Остановка мысли. Почему, собственно, вообще нужно пытаться остановить
мысль? Поток реальности непрерывен, в то время как мысли фрагментарны.
Мыслительный процесс выхватывает из действительности кусочки и пытается
склеить из них картину мира, но картина эта далека от реальности. Целое
может восприниматься лишь тотальным потоком восприятия, который сносит
мысли, как река в половодье сносит старые мостки.
Остановка мысли - неблагодарный процесс, хотя и самый понятный. Секрет
здесь в том, чтобы не пытаться остановить мысли с помощью мыслей же. Вода не
смывается водой. Мысли подчиняются воле, и только воля, будучи осознана как
независимая и сознательная сила, способна рассеять скачущие, как блохи,
мысли. Применение воли - нелегкая вещь, оно требует непрерывных усилий и
полной вовлеченности в борьбу всего существа. Бесконечные срывы, неизбежные
при применении этой техники, напоминают безуспешные попытки человека,
пытающегося выбраться из скользкой глиняной ямы. Одно неверное движение - и
приходится начинать все сначала. Шансы на успех есть, но они невелики.
Использование мысли - метод, противоположный предыдущему. Метод основан
на восприятии творения как актуализированной мысли Творца. Цель такой
медитации - осознать эту мысль. Фактически, это исследование природы
собственных мыслей путем обращения к их источнику и слияния с ним. Слияние с
источником мысли дает познание основы всего. Эта основа неотличима от нашей
собственной природы и по сути неуничтожима. Познание же неуничтожимого ведет
к бессмертию. Метод требует сильной концентрации и подходит для людей с ярко
выраженными мыслительными способностями.
Оба описанных принципа медитации относятся к активному способу
самопознания. Они используют чувство "я" как основу для работы, а не
отбрасывают его как препятствие. Существует огромное количество практических
методов активной медитации, применяемых в целительстве, а также для
получения информации, защиты, в предсказаниях, визуализации и т. д.
Из всех активных способов медитации, с которыми я работал, сознательное
слияние личной воли с волей Творца было для меня самым действенным. Такое
слияние вовсе не означает пассивности или неподвижного сидения, но, скорее,
- растворение в действии. Этот метод напоминает серфинг. Дождавшись волны,
нужно удержаться на ней; если сорвался, ждешь следующей. Я назвал эту
психотехнику слияние с происходящим.
На самом деле, нет никаких двух противостоящих друг другу воль.
Существует лишь одна Воля, управляющая всем, и наша собственная воля так же
неотличима от нее, как гребешок волны от океана. Но увидеть и снять это
различие очень сложно, что становится ясно лишь тогда, когда пытаешься это
сделать. Успешная реализация этой практики - такое состояние, когда все
происходящее становится тебе желанно, а желаемое происходит само собой, безо
всяких усилий с твоей стороны.
Вариантом этой садханы является отдача себя Шакти, когда акцент
делается на внутренней работе с энергией. Практикующий сначала призывает
поток энергии, а потом полностью растворяется в нем, позволяя пране течь
так, как она хочет. Медитирующий должен полностью доверить себя
энергетическому потоку и пребывать в уверенности, что Шакти гораздо лучше
его знает, что и как нужно делать. Это превосходный способ, но главной
проблемой здесь является наличие потока. Активные формы медитации,
получившие наибольшее распространение в Индии, Древнем Египте и Южной
Америке, имеют своим главным недостатком усиление чувства эго, или
отдельности, возникающего за счет роста личной силы. Ощущение собственной
важности и значимости, упоение своей силой и могуществом являются
непреодолимыми препятствиями на пути дальнейшего продвижения. Не меньшей
преградой, впрочем, бывает переживание собственного ничтожества и бессилия.
Что хуже - сказать трудно.
Что касается пассивных видов медитации, то они приступают к разрушению
чувства "я", или эго, с самого начала. Это буддийский и даосский подходы.
Пассивная медитация также основывается на отдаче и смирении, но, в отличие
от смирения в действии, это - смирение в бездействии. И то и другое
одинаково сложно. Главные проблемы смирения в бездействии - развитие лени и
безответственности. Успешная реализация этой практики - состояние
переживания иллюзорности собственного "я" и видение мира в его безличностном
аспекте.
Существуют и более изощренные внутренние тактики совмещения активного и
пассивного принципов, а также выход за их пределы, когда, как и что ты
делаешь, вообще перестает иметь значение. Последний подход граничит с
безумием и не может быть рекомендован в начале садханы.
Гораздо безопаснее работа с внутренним учителем. В каждом из нас
существует нечто, всегда знающее, что и как нужно делать, - внутренний
учитель, живущий в сердце. Голос его тих, но если внимательно прислушаться,
он всегда слышен. Сложность в том, чтобы отделить этот голос от собственных
температуру больного ребенка.
Во втором случае целитель набирает на себя отрицательные кармы
пациентов и, когда их сумма достигает критической точки, тяжело заболевает.
Так произошло со мной. После пяти лет работы я сломался. Конкретной болезни
как таковой не было - просто тело отказывалось работать, и все. Работа всех
органов и систем была нарушена, врачи ничего не понимали, помочь мне было
некому. Тоша куда-то исчез, и, чтобы остаться в живых, мне нужно было что-то
предпринять самому.
Стояла зима, и я решил лечиться холодом. Снял дом за городом, в
Зеленогорске, и поселился там. В первое утро я вышел на снег в плавках на
одну минуту. Мороз был минус двадцать пять, и ступни сразу же начали гореть.
На следующее утро вышел на две минуты и, таким образом прибавляя понемногу,
через месяц уже был в состоянии оставаться на морозе целый час. Я ходил,
лежал, ползал, растирался - буквально жил в снегу. Попробовав обливаться
холодной водой, я обнаружил, что снег холоднее - видимо, за счет своей
кристаллической структуры. После снежного обтирания вода уже не ощущалась. К
концу процедуры я чувствовал сильный жар во всем теле. По вечерам я гулял
таким же образом в парке, распугивая своим голым видом старушек в мехах. В
начале этих поздних прогулок по заснеженным, залитым лунным светом аллеям, я
едва сдерживал себя, чтобы не побежать, - идти было страшно. Но я понимал,
что бежать нельзя, и заставлял себя идти ровным медленным шагом.
Результат подобного лечения не замедлил сказаться - через месяц я
чувствовал себя значительно лучше, а через два месяца полностью избавился от
болезни. Мне стало ясно, что исцелил меня не столько холод - человеческое
тело может выдержать и гораздо более низкие температуры, - сколько состояние
шока от нахождения голышом в снегу спровоцировало возгорание внутреннего
огня, и этот огонь очистил меня. Огонь в машине Николая, мгновенно
исцеливший его от застарелого ревматизма, и мои снежные ванны имели один
знаменатель - им было состояние шока, и шок этот оказался целительным.
Шок, однако, - не единственный способ для вскрытия внутренних ресурсов
организма. Им может быть и полная перемена обстоятельств жизни. Я знал
некоего Василия, мужа и отца двоих детей, работавшего программистом и
жившего обычной для питерского технаря жизнью. Василия диагностировали с
неизлечимым раком желудка. Делать операцию оказалось поздно, времени
раздумывать не было. Василий собрался в один день и уехал в Сибирь, где стал
вести жизнь таежного охотника-промысловика. Я увидел его в Питере через год.
От рака не осталось и следа - Василий был крепок и здоров, как бык. Он
приехал забрать свою семью в тайгу навсегда.
Осенью 1985 года я узнал, что Сережа повесился. Это был сильный удар. Я
любил его, и глубокая печаль во мне скоро уступила место гневу - гневу на
Тошу. Сережина смерть лежала на нем, поскольку Сережа был последним из всех
нас, оставшимся с Тошей до конца. Он был легким, светящимся, почти
невесомым, с не сходившей с лица детской улыбкой. Вероятно, из-за моего
мрачного характера мне почему-то казалось, что эта улыбка не предвещает
ничего хорошего. Еще в Армении я как-то спросил Сережу, что он будет делать,
если наша команда развалится. "Покончу с собой", - ответил он мне.
После развала нашей группы в конце 1980 года Тоша и остававшиеся с ним
Джон и Сережа перешли на нелегальное положение, поскольку КГБ начал
наступать им на пятки. Они жили то по случайным квартирам, то в палатках в
лесу. Об их жизни в тот период ничего неизвестно, и впоследствии мне
пришлось восстанавливать ее буквально по кусочкам.
Подпольная жизнь была нелегка. У Тоши не было паспорта, который он не
получил из-за того, что отказался обрезать свои длинные волосы, - любая
проверка документов могла закончиться для него печально. Фотография для так
и не полученного паспорта есть в этой книге. Денег часто совсем не было,
приходилось голодать. Заниматься лечебной практикой в Ленинграде было
небезопасно, и они ездили на заработки в другие города.
Но вся эта неустроенность, бездомность и нищета были, конечно, ничем по
сравнению с уходом потока. Сила, в конце концов, оставила их, поскольку Тоша
замкнул энергию на себя, и принцип расширения потока был нарушен. Им
пришлось пройти сквозь тот же ад, в который попал я, уйдя из группы.
Отказавшись от своей миссии и некоторое время еще сохраняя энергию, Тоша
посвятил себя медитации, рисованию и писанию. В этом, конечно, не было
ничего плохого, но данный нам поток не предназначался для личного
пользования. Он пришел, требуя от нас жертвы, и пока мы играли по его
правилам и жили, не принадлежа себе, наша жизнь напоминала волшебную сказку.
Но никто из нас так и не изжил до конца своего "я", со всеми его фантазиями,
притязаниями и страхами. Тоша был сильнее и опытнее всех. Его эго было
очищено, но не разрушено. Для того же уровня служения, который был предложен
нам, все личные амбиции и желания следовало сжечь. Никто из нас к этому не
был готов.
Джон ушел от Тоши через год после исчезновения потока, у него хватило
сил начать жизнь заново. Сережа же остался до конца и погиб. Тоша ценил его
преданность, но не смог спасти его от отчаяния и смерти. Сережа не был
воином-одиночкой. Он был хорошим учеником, но жить без потока и команды не
мог. С распадом группы и прекращением работы жизнь утратила для Сережи
смысл.
За две недели до смерти он заходил ко мне, и мы сыграли с ним в
шахматы. Сережа был грустен и выглядел неважно. Я проводил его до метро, мы
сели в садике покурить. Я спросил его, не хочет ли он вернуться к нормальной
жизни, работе, завести семью. Сережа был химик по образованию. "Нет, -
твердо ответил он, - узнав вкус свободы, невозможно вернуться назад в
клетку". Я видел, что он еще надеется на Тошу. Надежды на себя у него не
было. "Гуру на переправе не меняют", - сказал он.
Сережа покончил с собой в квартире, только что снятой для них преданной
Тоше женщиной, его бывшей пациенткой Т. В момент самоубийства Тоша вместе с
Сережиной подругой сидели на кухне. Когда они вошли в комнату, было уже
поздно. Сережа повесился, при этом сломал себе шейный позвонок, и смерть
наступила мгновенно. Тоша пытался реанимировать его, но было уже поздно.
Позже мне удалось узнать, что, оставшись вдвоем, Тоша и Сережа
заключили между собой договор, что если кто-то из них решит покончить жизнь
самоубийством, то сделает это вдали от другого, чтобы не наводить милицию на
след. Сережа нарушил договор, и Тоша был зол на него за это. Он ушел из
квартиры, оставив там тело. Т. сообщила о смерти в милицию, труп забрали
лишь через десять дней. Похоронили Сережу на Южном кладбище.
Я ничего не знал о случившемся, но у меня было такое чувство, будто
Сережа куда-то далеко уехал. На этот раз слишком далеко. Мне стало известно
о его смерти лишь через полгода. То тяжелое предчувствие, что было у меня в
Армении, начало сбываться. Самоубийство Сережи и связанные с ним
обстоятельства вызвали у меня глубокое негодование на нашего мастера. Как он
мог так играть с человеческими жизнями? Неужели Сережа оказался жертвенным
агнцем, принесенным на алтарь Князя в качестве цены за наши эксперименты?
Стоила ли эта игра свеч? Вопросы оставались без ответа, и смерть забила еще
один гвоздь в гроб моих отношений с бывшим начальником.
Когда печальная новость достигла Севастополя, откуда Сережа был родом,
его отец, капитан военно-морского флота, прилетел в Ленинград и сразу
обратился в Большой дом с просьбой провести расследование обстоятельств
смерти сына. Капитан был уверен, что Сережа пал жертвой сектантов, и назвал
имя Тоши. Было заведено дело, колеса следственной машины завертелись. Хотя
Тошу искали комитетчики, и дело свое они знали хорошо, изловить его
оказалось непросто. После Сережиного самоубийства шеф превратился в
одинокого волка и большую часть времени проводил в лесу, появляясь в городе
лишь для того, чтобы запастись продуктами.
Некто Тихон, хорошо знавший Тошу, но потом возненавидевший его,
обратился в органы с требованием выдать ему отряд с собаками для поисков
начальника. "Пришла пора на Голгофку взойти", - ехидно улыбаясь, говорил он.
Сам Тихон кончил плохо - через несколько лет его зарезали в собственной
квартире. Отряд Тихону не дали, но во время одной из вылазок за продуктами
Тошу все же выследили и арестовали. КГБ неистовствовал, поскольку полгода им
не удавалось изловить какого-то хиппи.
Тоша был помещен в следственную тюрьму КГБ. Ему вменялось в вину
нарушение паспортного режима, организация секты, тунеядство, бродяжничество
и знахарство. Комитет работал, что ни говори, оперативно. Про Тошу знали
все. Большинство членов бывшей команды были вызваны для дачи свидетельских
показаний. Джон и я каким-то образом избежали этой участи. По сумме статей
Тоше светило лет семь. Ему устроили перекрестный допрос, и спасло Тошу то,
что он говорил правду. Следователь не мог поверить, что он прожил зиму один
в летней палатке. Они даже организовали выезд на Карельский перешеек, где
Тоша показал им место своей стоянки. После этого у следствия зародилось
сомнение в Тошиной вменяемости.
Они изъяли большинство его картин и рукописей, что, вместе с Тошиными
показаниями и показаниями свидетелей, привело комитетчиков к заключению, что
подследственный явно не в себе. Соответственно, после месяца тюрьмы Тошу
отправили на психиатрическую экспертизу в закрытую больницу КГБ. Там его
продержали еще месяц и, в конце концов, выпустили под расписку, что было
совершенно невероятно. Силы небесные еще хранили нашего мастера.
Вскоре после освобождения я пришел к Тоше - мне хотелось чем-то помочь
ему. Мы не виделись несколько лет. Тоша выглядел уставшим и затравленным.
Впервые я видел его не сквозь розовые очки ученика, но таким, какой он есть.
Тошины ум и проницательность оставались прежними, но он уже не был человеком
силы. В нем ничего не осталось от прежнего начальника. Теперь мы были просто
старыми товарищами по оружию, когда-то рисковавшими своими шеями в поиске
Неизвестного, а ныне накрепко связанные Сережиной смертью. Было ли все
случившееся с нами тем, что суфии называют "хождением в ад пред тем, как
попасть на небеса", - я не знал.
В наших отношениях теперь присутствовала скрытая двойственность. С
одной стороны, несмотря на то, что мы ни слова не говорили о прошлом, между
нами оставалась некоторая отчужденность. Тоша не забыл мое предательство,
как и я не мог простить ему самоубийства Сережи. Но, с другой стороны,
существовавшая между нами связь была неразрушима. Мы были спаяны совместным
проникновением в иные миры, а это соединяет людей прочнее цемента.
Я принес с собой ленинградскую газету "Смена", где в одиозной статейке
под названием "В Шамбалу по трупам", или что-то в этом роде, в самых мрачных
тонах и, конечно, с кучей вранья, расписывалась наша одиссея. Тоша
ухмыльнулся и отложил газету, не читая.
Никаких планов на будущее у него не было. Я предложил ему поехать
пожить на даче моих родителей, по странному совпадению находившейся на 67-м
километре на Карельском перешейке, где у Тоши была постоянная стоянка в
лесу. Он согласился. Съездив на дачу, мы продолжали иногда видеться, но наши
отношения оставались довольно странными. Их нельзя было назвать дружескими,
поскольку у Тоши никогда не было и не могло быть друзей, - для этого он был
слишком отстранен и замкнут в себе. Не напоминали они и прежний дух братства
нашей команды. Мой бывший шеф стал теперь как будто моим приятелем, хотя это
слово вряд ли к нему применимо. Тоша был далекой звездой, - хотя и угасшей,
но все-таки звездой. Он не мог принадлежать человеческому муравейнику - он
был другим. То, чему Тоша учил нас, было лишь небольшой частью открытого
ему, и он оставался одним из тех немногих людей, с которыми лучше всего
общаться в молчании.
Лучшее, что умел Тоша в жизни, - это учить людей работать с сознанием и
помогать им в его трансформации. Но без потока это оказалось невозможно.
Обучение без потока - всего лишь горстка слов, брошенных в мир, без
реального изменения жизни. Последнее требует власти над душами, власть же
эта может стать тяжелым бременем, которое Тоша не захотел нести. Энергии,
остававшейся у нас, было достаточно для продолжения жизни, но не для работы.
Сереже, впрочем, не хватило и этого.
В последующие два года мы с Тошей совершили несколько совместных
поездок, одна из них - на Белое море, где мы прожили несколько недель в
рыбацкой избушке. Он был родом с Севера и очень любил, как он шутливо
выражался, "неброскую, но глубокую" красоту северной природы. На севере он
чувствовал себя дома. Его не смущали ни зверствующие комары, ни нищета и
убожество приморских деревень.
Русский север с его тонкостью, пастельными переходами состояний и
особой, лишь ему присущей глубиной, является, на мой взгляд, самой
мистической частью России. Недаром русские монахи шли сюда строить
монастыри, жемчужиной среди которых стали Соловки. Свет придет с севера -
говорят на Востоке. Не был ли мой мастер одним из первых лучей занимающегося
зарева?
Летом 1987 года Тоша, как будто, опять начал набирать силу. Он ездил
один на Алтай и вернулся в августе окрепшим и жизнерадостным. Мне пришло в
голову, что он планирует собрать новую группу, но я не спрашивал его об
этом. Тоша не распространялся о своей поездке, однако я догадывался, что она
неким образом связана с маршрутом Рерихов. Он упомянул о шаманской дуэли,
существовавшей на Алтае и в Сибири. Если у двух шаманов возникал спор о
территории, то они поднимались на два близлежащих холма и принимались бить в
свои бубны, пока один из них не падал, наконец, замертво.
В начале сентября Тоша снова отправился в одиночное путешествие, на
этот раз на свое любимое Белое море. Еды и денег с собой было у него мало,
поэтому предполагалось, что он вернется через месяц или два. Время шло,
наступил ноябрь, а Тоши все не было. В своих поступках он был по-прежнему
непредсказуем и мог к этому времени оказаться где угодно.
Во второй половине октября я пережил странный опыт. Над моей головой,
немного спереди, возникло облако светящейся энергии и оставалось со мной
четыре дня. Каким-то образом я был уверен в том, что это облако - Тоша. Все
четыре дня я ощущал его присутствие очень близко, над макушкой головы. "Он
либо умер, либо освободился", - сказал я себе. В принципе, было возможно и
то и другое.
К середине декабря новостей по-прежнему не было. Наконец, позвонила
Тошина мать из Сыктывкара. Она получила телеграмму из архангельского
отделения милиции. В телеграмме стояло: "Вылетайте опознания тела сына".
Когда достигший просветления Будда Шакъямуни отправился проповедовать,
то первым ему встретился человек по имени Упака. Упаку поразил
радостно-окрыленный вид Шакъямуни, и он спросил, кто был его учителем и
какое учение он проповедует. Будда ответил:
-- Я победитель; нет ничего, что было бы мне неизвестно. Познав все
сам, кого назову я учителем? У меня нет гуру и не найти мне равных. В этом
мире, со всеми его богами, нет мне соперника. Я - воистину посвященный,
непревзойденный учитель. В этом ослепшем мире я буду бить в барабан
бессмертия.
Пожав плечами, Упака сказал: "Возможно, друг мой", и продолжил свой
путь.
Когда нам с Джоном стало известно о Тошиной смерти, мы расхохотались и
обнялись, чувствуя огромное облегчение. Наконец-то наш мастер стал свободен.
Он скинул земные путы, и теперь ничто его не связывало. Мы не знали, где он
теперь, но то, что он обрел свободу, не вызывало у нас сомнений.
Тошино тело нашел лесник в глухих лесах восточнее Архангельска, в
восьми километрах от берега Белого моря. Тоша лежал в спальном мешке под
тентом, даже палатки у него не было. Тело частично запорошено снегом, глаза
открыты, под спальником - зеленая трава. Это означало, что Тоша умер в
сентябре, то есть за два или три месяца до того, как нашли тело. Ему было
тридцать лет.
Тело не обнаруживало никаких признаков тления и не издавало трупного
запаха. Кроме того, его не тронули звери, что уж совсем удивительно. Тошу
доставили в морг одной из архангельских больниц. Утром того дня, когда
приехали его мать и несколько друзей, Тошины глаза были чистыми и открытыми.
Он как будто ждал, чтобы проститься. Вечером того же дня глаза его покрылись
пленкой плесени.
Вскрытие не смогло установить точную причину смерти. В желудке были
обнаружены грибы, и одной из версий было отравление. Другой вариант -
сердечный приступ во сне. Я допускаю, что Тоша оставил тело по собственной
воле, - он был в состоянии это сделать. Мать перевезла тело в Сыктывкар и
похоронила его рядом с отцом, скончавшимся незадолго до того.
Так закончилась земная жизнь моего учителя, самого удивительного из
всех встретившихся мне людей. Несмотря на то, что я был непосредственным
Тошиным учеником всего лишь пять месяцев, я все время продолжал думать о
нем, стремясь разгадать его тайну, долгие годы. Благодаря этой внутренней
работе мое ученичество продолжалось. Тоша учил меня, заставляя думать о
себе! Удивительно, но любой контакт с носителем более высокого уровня
сознания, даже сражение с ним, оказывается, в конце концов, на благо.
Несмотря на то, что Тоша потерял поток, что и привело его к смерти, я
не исключаю того, что он был убит той самой силой, чью волю отказался
выполнять. Чем больше тебе дано, тем больше нужно отдать. Нет пощады в
битве, и уж тем более в битве между Светом и Тьмой. Тоша как-то сказал:
"Наверху не смолкает лязг мечей". Я убежден в том, что если бы он продолжал
работать с группой, то остался бы жив по сей день.
Тошина смерть потрясла всех, кто любил его. Она не вызывала жалости,
как самоубийство Сережи. Уход мастера был для нас таким же уроком, как и его
жизнь. Покинув этот мир, Тоша унес с собой тайну потока, и на разгадывание
этой тайны могут уйти долгие годы. Он действительно задал нам задачку!
Потеря Тоши была для каждого из нас потерей части самого себя. Самой
дорогой части. Он распахнул для нас окно в другой мир и позволил нам дышать
воздухом этого мира, оставаясь во плоти и крови. Он сделал это прямо здесь,
среди коммунальных кухонь и заплеванных подъездов; для этого, оказывается,
не нужно было уходить. Не нужно было ни искать Шамбалу, ни учителей
Гурджиева, ни таинственных садху. У Тоши был ключ к невидимой двери,
находившейся повсюду. Ключ этот - умение работать с собственным сознанием.
В последующие годы мне пришлось жить в разных странах и много
путешествовать. Я встречался со множеством духовных искателей и учителей
самых разных традиций. Но никого из них я даже близко не мог поставить рядом
с Тошей. Тоша был человеком тайны, тайны же открыты немногим. После его
ухода я осознал истину восточного изречения о том, что учитель становится
ближе ученику, чем его родители. Он дает второе рождение, и это рождение в
духе важнее физического.
Тоша в той или иной степени изменил жизнь всех тех, кто с ним
встретился. Он был способен на это и в последние годы. Зять Малхаса
Горгадзе, Эрекле, молодой грузин из старинного княжеского рода, трижды
приезжал в Ленинград зимой, оставив свою виллу и семью, и жил с Тошей в
палатке на Карельском.
Тоша часто говорил, что мы делаем черновую работу. Незадолго до своего
ухода он предупредил нас, что страну ждут большие перемены, и точно
предсказал их сроки.
После его смерти я невероятно ощутил свое одиночество. Теперь мне и
немногим оставшимся предстояло применить принципы Тошиной садханы и того,
что мы узнали сами. "Тот, кто познал мир, познал труп, и мир недостоин его",
- сказал Иисус. "Все, включая материальный мир, есть блаженство Шивы", -
говорит кашмирский шиваизм. Лезвием, рассекающим это противоречие, для меня
стала медитация. В своих поисках свободы я экспериментировал с самыми
различными медитативными техниками и выделил для себя несколько основных.
Вот они.
Остановка мысли. Почему, собственно, вообще нужно пытаться остановить
мысль? Поток реальности непрерывен, в то время как мысли фрагментарны.
Мыслительный процесс выхватывает из действительности кусочки и пытается
склеить из них картину мира, но картина эта далека от реальности. Целое
может восприниматься лишь тотальным потоком восприятия, который сносит
мысли, как река в половодье сносит старые мостки.
Остановка мысли - неблагодарный процесс, хотя и самый понятный. Секрет
здесь в том, чтобы не пытаться остановить мысли с помощью мыслей же. Вода не
смывается водой. Мысли подчиняются воле, и только воля, будучи осознана как
независимая и сознательная сила, способна рассеять скачущие, как блохи,
мысли. Применение воли - нелегкая вещь, оно требует непрерывных усилий и
полной вовлеченности в борьбу всего существа. Бесконечные срывы, неизбежные
при применении этой техники, напоминают безуспешные попытки человека,
пытающегося выбраться из скользкой глиняной ямы. Одно неверное движение - и
приходится начинать все сначала. Шансы на успех есть, но они невелики.
Использование мысли - метод, противоположный предыдущему. Метод основан
на восприятии творения как актуализированной мысли Творца. Цель такой
медитации - осознать эту мысль. Фактически, это исследование природы
собственных мыслей путем обращения к их источнику и слияния с ним. Слияние с
источником мысли дает познание основы всего. Эта основа неотличима от нашей
собственной природы и по сути неуничтожима. Познание же неуничтожимого ведет
к бессмертию. Метод требует сильной концентрации и подходит для людей с ярко
выраженными мыслительными способностями.
Оба описанных принципа медитации относятся к активному способу
самопознания. Они используют чувство "я" как основу для работы, а не
отбрасывают его как препятствие. Существует огромное количество практических
методов активной медитации, применяемых в целительстве, а также для
получения информации, защиты, в предсказаниях, визуализации и т. д.
Из всех активных способов медитации, с которыми я работал, сознательное
слияние личной воли с волей Творца было для меня самым действенным. Такое
слияние вовсе не означает пассивности или неподвижного сидения, но, скорее,
- растворение в действии. Этот метод напоминает серфинг. Дождавшись волны,
нужно удержаться на ней; если сорвался, ждешь следующей. Я назвал эту
психотехнику слияние с происходящим.
На самом деле, нет никаких двух противостоящих друг другу воль.
Существует лишь одна Воля, управляющая всем, и наша собственная воля так же
неотличима от нее, как гребешок волны от океана. Но увидеть и снять это
различие очень сложно, что становится ясно лишь тогда, когда пытаешься это
сделать. Успешная реализация этой практики - такое состояние, когда все
происходящее становится тебе желанно, а желаемое происходит само собой, безо
всяких усилий с твоей стороны.
Вариантом этой садханы является отдача себя Шакти, когда акцент
делается на внутренней работе с энергией. Практикующий сначала призывает
поток энергии, а потом полностью растворяется в нем, позволяя пране течь
так, как она хочет. Медитирующий должен полностью доверить себя
энергетическому потоку и пребывать в уверенности, что Шакти гораздо лучше
его знает, что и как нужно делать. Это превосходный способ, но главной
проблемой здесь является наличие потока. Активные формы медитации,
получившие наибольшее распространение в Индии, Древнем Египте и Южной
Америке, имеют своим главным недостатком усиление чувства эго, или
отдельности, возникающего за счет роста личной силы. Ощущение собственной
важности и значимости, упоение своей силой и могуществом являются
непреодолимыми препятствиями на пути дальнейшего продвижения. Не меньшей
преградой, впрочем, бывает переживание собственного ничтожества и бессилия.
Что хуже - сказать трудно.
Что касается пассивных видов медитации, то они приступают к разрушению
чувства "я", или эго, с самого начала. Это буддийский и даосский подходы.
Пассивная медитация также основывается на отдаче и смирении, но, в отличие
от смирения в действии, это - смирение в бездействии. И то и другое
одинаково сложно. Главные проблемы смирения в бездействии - развитие лени и
безответственности. Успешная реализация этой практики - состояние
переживания иллюзорности собственного "я" и видение мира в его безличностном
аспекте.
Существуют и более изощренные внутренние тактики совмещения активного и
пассивного принципов, а также выход за их пределы, когда, как и что ты
делаешь, вообще перестает иметь значение. Последний подход граничит с
безумием и не может быть рекомендован в начале садханы.
Гораздо безопаснее работа с внутренним учителем. В каждом из нас
существует нечто, всегда знающее, что и как нужно делать, - внутренний
учитель, живущий в сердце. Голос его тих, но если внимательно прислушаться,
он всегда слышен. Сложность в том, чтобы отделить этот голос от собственных