Толик даже руками замахал – ты что, мол, какое там «приударь»! У меня, говорит, сердце в пятки падает, когда я ее вижу. С тем и ушел.
¦ Уж не знаю, что там потом происходило, только через пару недель я замечаю, что с Калугиной что-то не то творится. Вид какой-то рассеянный, документы ее на столе по два дня дожидаются – сроду с ней такого не было, у нее вся жизнь по минутам расписана была, никогда она ничего такого себе не позволяла.
Потом однажды вызывает меня к себе, смотрит в угол и говорит так, как будто между прочим: «Слушайте, Вера, запишите меня к стилисту». У меня чуть блокнот из рук не выпал. Сколько я ее знала, она всегда с одной прической ходила – «челка на бочок», и вдруг – стилист!.. Ну, мое дело маленькое – я башкой мотнула – хорошо, мол.
«И еще, – говорит, – Вера, вы могли бы в субботу поработать?» В субботу поработать – такое у нас часто бывает, и никто меня отродясь не спрашивал, могу я это или не могу. Я опять киваю.
И что вы думаете? В субботу Калугина меня сажает в тачку, и весь день мы с ней по магазинам ездим, шмотки ей выбираем! Я ей советую, а она деньги слюнявит и только стонет – Господи, как дорого все!
Вот не вру – не меньше десяти тысяч баксов оставили в этих магазинах! Кофточек всяких накупили, юбок несколько штук, брючек, пиджачков, свитерочков всяких. И все самое лучшее – она ж не фефелка какая-нибудь, а бизнес-леди, соответствовать надо… Калугина баба аккуратная – у нее на листочке записано было: одежда для отдыха за городом, одежда для обеда, костюмы офисные, и т.д., и т.п., и др. И платье вечернее, между прочим.
Мы с ней несколько бутиков объездили, платьев перемерили – кучу. А все на ней смотрится, как на корове седло. У нее повадки мужиковатые, держать себя не умеет – ей бы робу носить, а не вечернее плате. В конце концов надоело ей это, взяла первое попавшееся с вешалки – что-то такое блестящее, переливающееся – и, не меряя даже, говорит – заверните!
И вот после выходных, после магазинов этих и стилистов, приходит Калугина на работу – мама дорогая! Прическа вся «перьями», в сорок цветов крашенная, губы, как у вампирши, алые, брови выщипаны. Костюм новый, сапожки. С одной стороны – очень даже симпатичная баба нарисовалась, довольно молодая. Вот что с женщиной может стать, если у нее деньги есть и стимул появляется выглядеть по-человечески. С другой стороны – я ж знаю, что это Калугина, и от этого как-то дико делается.
Понятно, что просто так лягушки в царевен не превращаются. Для этого как минимум Иван Царевич нужен. Между тем через приемную – ни одного звонка с незнакомым мужским голосом. Кого она себе завела – непонятно.
Ну, пришлось подслушать, когда она по прямому телефону разговаривала. И кто, вы думаете, ей звонил? Новосельцев!
Не знаю, когда и где он ее обработал, но называет «дорогая» и «Люся». Калугину – «Люся»! А она прям млеет вся, сюсюкает с ним и мурлычет: Тольчик-колокольчик, зайчик мой… Тут мне, честно говоря, даже обидно стало за нее – не знает ведь, дура старая, что это Самохвалов ее «колокольчика» надоумил за ней приударить.
А в фирме что делается! Все на ушах стоят: Калугина влюбилась! Да такого с сотворения мира не было. И понятное дело, все этим стараются попользоваться: проекты всякие, которые она по пять раз уже обратно заворачивала, подсовывают на подпись, премию клянчат, деньги на новую технику выбивают. Пока бедная баба млеет от любви, она добрая, глупая, вот все и спешат подсуетиться. Ну, большинству она отказала, конечно, – это все-таки Калугина, руководитель со стажем, ее врасплох не застанешь, – но кое-что все же подписала.
Скоро Новосельцев и скрываться перестал – по нескольку раз на день к ней в кабинет бегал. Закроются там и сидят. Народ в приемной тусуется, спрашивает, скоро ли Людмила Прокофьевна освободится – а я вру, что у нее производственное совещание по внедрению современных технологий автоматизированного учета и контроля.
Он выходит – рожа такая самодовольная. Я как подумаю, чем они там занимаются, и смешно, и не по себе как-то. Ну совсем они друг другу не подходили – этот малахольный Новосельцев и Калугина.
Однако же счастливы люди.
И вот когда роман у них в самом разгаре был, случился у нас день рождения фирмы. Мы его каждый год отмечаем, и Калугина всегда присутствует – поэтому праздника не получается. При ней даже пить боятся. Не пробовали праздновать, сидя у крокодила в пасти? Попробуйте, может, понравится.
А в этот раз дело идет как по маслу. Шахиня наша добрая, веселая стала – чего с такой праздник не отметить? Все готовятся, значит, предвкушают…
Праздновать должны были, как всегда, в офисе. Контора у нас солидная – целый особнячок занимаем. Специальный зал для переговоров имеется, человек на семьдесят. И вот с утра вся работа – побоку, мужики за спиртным бегают, женщины стол накрывают, все нарядные такие, настроение приподнятое. Новосельцев ходит – кум королю.
Калугина полдня в парикмахерской пропадала. Вернулась – я обомлела: ну просто королева! Эх, что с женщинами делают любовь и деньги…
«У меня, – говорит, – Вера, сегодня особенный день». Я вежливо так интересуюсь, чем он такой особенный. «Я, – говорит, – Вера, сегодня должна одному человеку на его предложение ответить». Я уже поняла, о чем она, но сама спрашиваю с невинным видом – что, мол, предложение о совместном бизнесе? Она засмеялась и говорит: «Почти. Совместное хозяйство и семья – это почти бизнес». Ну и как вам такой образ мыслей у женщины?!. Ну, я ее поздравлять давай, она улыбается. Ушла в свой кабинет переодеться – она с утра с собой платье нарядное привезла, то самое, что купила, не меряя.
Я побежала в зал переговоров – посмотреть, как там работа движется. А там никого и нет, только два человека – Самохвалов и Новосельцев. Я их из дверей увидела, а они меня – нет. Собралась уже в зал зайти, но тут слышу, как Самохвалов Новосельцеву говорит: «Да, Толя, ты у нас прямо Казанова какой-то. Лихо ты ее окрутил!»
Я тут же шмыг за дверь! Стою, слушаю.
Новосельцев хихикает так в ответ. Самохвалов давай спрашивать, мол, как тебе Калугина – ну, как женщина? Новосельцев замялся: да, говорит, если честно, так себе. Темперамент, говорит, не тот, да и командовать сильно любит – привыкла, мол.
Самохвалов ржет: «Это ж сколько тебе, бедному, терпеть приходится ради счастья всего коллектива». Новосельцев помолчал, а потом говорит ему так серьезно: а с чего ты, мол, Юра, взял, что я для коллектива стараюсь?
Самохвалов ржать перестал. А Новосельцев продолжает: задолбала меня, Юра, такая жизнь. Мне уже, мол, сорок скоро, а я как был простым специалистом, так им и остался – даже в «ведущие» не выбился. Но я, говорит, теперь от жизни все возьму. Вот посмотришь – женюсь на Калугиной, и половину бизнеса она на меня перепишет.
Самохвалов молчит. У меня прям желание было выйти из-за двери да дать Новосельцеву по лбу как следует. Нельзя сказать, чтоб я сильно Калугину любила, но от такой наглости аж дух захватило. И жалко мне ее стало до слез – как она наряжается для него, в рот ему заглядывает, думает – вот оно, счастье, привалило наконец! А он обобрать ее собирается.
Новосельцев в раж вошел: я, мол, первый раз по любви женился, а она от меня к какому-то хлыщу ушла. Так что ну ее, любовь, куда подальше. Любовью сыт не будешь. А я все сделаю, вот посмотришь – но половина магазинов мои будут! А потом, говорит, – гуляй, Люся! Спасибо за помощь, свободна.
Тут уж я совсем было собралась в зал войти да сказать что-нибудь этому гаду, но вдруг слышу, сзади звук какой-то. Оборачиваюсь – Калугина стоит.
Прическа шикарная, макияж. Платье такое, что дух захватывает, – чистая королева. Стоит, губы закусила, подбородок дрожит, и пальцами платье дерет – чтоб не зареветь в голос. Видно, все слышала. И как это я не заметила, когда она подошла?
Я только рот открыла, чтоб сказать что-нибудь, а она тихо так пальчик к губам приложила – молчи, мол, – и ушла.
Народ уже в зале собрался, все Калугину ждут, без нее не начинают. А она заперлась в своем кабинете и не выходит. Я – в ужасе. Хорошенький праздник получается! Полчаса проходит, час – она не выходит. Потом по селектору со мной связывается: идите, мол, Вера, скажите, чтоб начинали, я скоро подойду.
Я иду в зал, там народ томится, ходит кругами возле закуски и выпивки. Калугина, говорю, начинать велела, сама скоро будет. Все тут же обрадовались, за стол побежали, давай бутылки открывать. А я сижу ни жива, ни мертва, и соображаю, что дальше будет.
По голосу слышно было – плачет. Все, думаю, сейчас зайдет, вся зареванная, в зал да ка-а-к даст Новосельцеву пошечину! Или сообщит ему, что он уволен. Или еще что-нибудь выкинет. Если б я такое услышала – прямо не знаю, что с ним сделала бы.
И вдруг – еще полчаса прошло – она заходит. Лицо спокойное такое, веселое даже. Платье на ней сверкает, глаза блестят, подбородок задран – настоящая красавица, никогда ее такой не видела. Народ с мест повскакивал, зааплодировали даже. А она прошла к своему креслу, как королева, села.
Ну, думаю, нет, такую бабу жалеть незачем. Она сама себя пожалеет – да так, что всем вокруг тошно станет. Раз уж вошла такая спокойная – значит, не ревела в своем кабинете, а мозгами шевелила, успела придумать, как этому мерзавцу отомстить.
Все давай по очереди тосты говорить, да все за нашу дорогую Людмилу Прокофьевну – и справедливая она у нас, и мудрая, и дальновидная… Она так величественно кивает, благодарит. И смотрит через стол на Новосельцева – да с такой нежностью смотрит, да так ласково, что у меня мурашки по спине бегут. Все, думаю, не жить тебе, Толя: если уж она сразу тебя не убила, значит, что-нибудь пострашней тебя ждет, теперь умирать будешь долго и мучительно.
И тут Калугина берет слово. В зале тишина. Она встает с бокалом в руке – бокал дрожит. Волнуется, значит.
И вот она всех благодарит за хорошую работу и выражает надежду, что дальше наш коллектив будет работать еще лучше. Все гудят согласно – а как же, работать будем все лучше и лучше, только бы вы улыбались, дорогая Людмила Прокофьевна.
«И еще, – говорит Калугина, – я бы хотела в этот радостный для всех нас день объявить вам об одном очень важном своем решении».
Тут все просто обмерли, тишина такая, что слышно было, как кондиционер жужжит.
«Я, – говорит Калугина, – хочу вам объявить о своей помолвке с очень хорошим человеком – Анатолием Ефремовичем Новосельцевым».
Вот тебе и здрасьте!
Bay! – кричат все, кто-то давай орать «горько!», руки Новосельцеву жмут, Калугину поздравляют. Она счастливая такая, глядит на него через стол, прям умирает от счастья. Я уже вообще ничего не соображаю. Не верю я, чтоб она могла ему простить такое.
Он смотрит на нее, улыбается, но сам как будто испуган – видно, не ожидал, что она при всех это скажет.
Народ выпил и только собрался снова выпить, Калугина опять встает.
«Я, – говорит, – еще не все сказала. У меня еще кое-что важное для вас есть»
Все опять притихли, ждут.
«Я, – говорит Калугина, – считаю, что в семье все должно быть честно, все поровну. Поэтому я приняла такое решение – отныне Новосельцев становится моим компаньоном. Попрошу юридический отдел подготовить документы о совместном владении фирмой – по пятьдесят процентов мне и Анатолию Ефремовичу».
Тут никто орать не стал. Сидят, переваривают услышанное. Самохвалов первым очухался, давай что-то болтать, балагурить – снимает напряжение у публики. Новосельцев на невесту во все глаза смотрит, а на лице тихий такой ужас – никак не поверит в свое счастье.
Вечеринка закончилась спокойно, больше Калугина никаких заявлений не делала. Танцы начались – она с Новосельцевым танцевала, шептала ему что-то на ушко – прям неприлично себя вела, как школьница влюбленная. В конце вечера всем объявила, что ровно день дает посплетничать, а с послезавтра чтоб все работать принимались. Пошутила, значит.
Ну, с того момента и понеслось. Самохвалова из кабинета вышибли, куда-то переселили. На его место Новосельцев переехал. Юристы мечутся как угорелые, документы готовят на раздел имущества. Наконец все закончили, стал Новосельцев полноправным совладельцем фирмы.
Ну, на бумаге-то он им стал, а решений никаких принимать не может – он, кроме своих компьютеров, ничего не умеет. Сначала за каждой ерундой к Калугиной бегал советоваться, потом и бегать перестал, махнул рукой – Люся сама решит. Вот и получается, что руководит фирмой по-прежнему она.
Так прошло несколько месяцев. Утром на работу они вместе приезжают, вечером вместе уезжают, а днем сидят порознь и каждый своим занимается: Калугина работает, а Новосельцев в «Дум» играет. Как к нему не зайдешь – у него игрушка на мониторе. Совладелец!..
И вот однажды Калугина меня к себе зазывает и дает такое поручение, что у меня глаза на лоб вылезли. Но деваться некуда, начинаю выполнять. Втихаря, чтоб Новосельцев не видел, готовлю кучу договоров. Как он все это мог подписать – ума не приложу, не иначе, как Калугина ему прямо в постели, в самый разгар любовных страстей все это на подпись подсовывала. А скорее всего он просто привык, что она сама все проверяет, сама решает, сама отвечает за все, – и подписывал, не читая.
Потом в один прекрасный день собрала она у себя главного юриста, главного бухгалтера, экономиста (Новосельцева в какую-то дурацкую командировку услала в Прагу – пусть, мол, развеется). Целый день они в ее кабинете просидели. Вышли – обалдевшие совсем. Только кряхтят да головами крутят.
Потом вроде все затихло. Новосельцев из Праги вернулся, довольный жизнью. А Калугина вообще расцвела – улыбается все время. Не ходит, а порхает. На лице такое выражение, как будто она в лотерею выиграла миллион долларов, не облагаемый налогом. А я как подумаю, от чего она такая веселая ходит, – страшно становится.
Она ведь действительно для Новосельцева казнь придумала. Мне даже казалось: не выдержу, подойду к Новосельцеву и скажу – вали-ка ты, Толя, куда подальше, да побыстрей вали. Выпотрошит она тебя, как цыпленка, будешь вспоминать о том времени, когда на зарплату жил, как о рае небесном. Но – молчу, держусь. Понимаю – сам виноват, сам пусть и отвечает. Да и потом, он-то меня, в случае чего, не прикроет. Если Калугина узнает, что я от нее к этому малахольному бегала, – не жить мне.
…И вот она берет Новосельцева под белы рученьки и везет к нотариусу, где свою долю фирмы дарит будущему мужу – в единовластное владение.
Так Новосельцев стал хозяином фирмы. Калугина заявила, что дома сидеть будет, работать ей надоело. Отвальные поставила – вся фирма сутки пила на радостях, чуть не прозевали фуры с товаром из Чехии, да обошлось.
Новосельцев совсем голову потерял от счастья. Вот смешно даже – ходит, такой уверенный в себе. Как будто и вправду хозяин! Я прямо удивляюсь – это как же можно не понять, что никто тебе такое большое дело всерьез не доверит?
Калугина же каждый рублик своим горбом зарабатывала. Сначала челночила, на рынке сама стояла, в Турцию моталась за шмотками. Потом уже магазинчик первый появился, потом второй, третий. И все сама, все сама: продавщиц отбирала, чтоб работящие были и не хамки, товар получаем – лично каждый контейнер проверит, все ли в сохранности дошло да то ли пришло, что заказывали. О бумагах и говорить нечего – ничего мимо себя не пропустит.
Столько лет крутилась, горбатилась – и чтоб теперь Толя Новосельцев по врожденной своей глупости и лени дал это все разворовать?.. Я-то знаю, у нас народ ушлый – только отвернись, тут же недостача случится. А он как при ней в «Дум» играл, так и продолжает играть. Думал, наверное, что в фирме все само собой делается. Оно-то, по правде говоря, и делалось – не зря Калугина целый день своих замов жизни учила. Да только так делалось, как ей надо было.
Они до той поры так и не поженились. Калугина все откладывала – Новосельцев говорил, будто бы ей астролог посоветовал на полгодика свадьбу отложить. Ну, шахиня наша – сама себе астролог, она-то знала, что не будет никакой свадьбы. Квартирку совместную купили в самом центре – правда, на ее имя, – живут, так сказать, гражданским браком.
Я все ждала, когда же он от невесты своей вовсе уйдет, раз уж заполучил все, что хотел. Да только не успел он это сделать.
В один прекрасный день она сама от него ушла. Возвращается Новосельцев домой, а там – ни Калугиной, ни вещей ее. Неделю он ее по всему городу искал – не нашел. А через неделю нашли самого Новосельцева – вызвали в суд за невозврат банковского кредита. Только там он и понял, что Калугина с ним сделала.
Пока они пополам фирмой владели, она в банке кредит взяла – сумма большая, на три месяца и под сумасшедшие проценты. Новосельцев за кредит подписался – ему ж и главбух, и главный экономист клялись, что дело верное, с кредитом фирма подымется, и отдать его будет – раз плюнуть.
А Калугина тем временем другую компашку создала – так себе компашка, скромненькая, незаметная. И туда постепенно все имущество и перетащила – торговые площади, склады, транспорт, товары – все, что было, в этой новой компашке оказалось. И деньги кредитные на счета этой компашки перевела. Я ж говорю, Новосельцев бумаги не глядя подписывал, все эти протоколы-договоры. Там каждый страниц на сорок, и составлен так, что черт ногу сломит – без пол-литра не разберешься. Он и не разбирался: поставит свою закорючку – Люся, мол, проверит. Люся и проверяла, ага.
И вот, когда время подошло кредит отдавать, она вторую половину фирмы на него оформила. А чего было не оформить? От нее же ничего, кроме названия да наших рабочих должностей, не осталось – все, так сказать, ценности давно числились в компашке, которую Калугина потихоньку организовала.
Кредит на Новосельцеве повис, а расплачиваться нечем: весь бизнес в руках Калугиной. Даже на адвокатов денег нет, гол как сокол. Деньжищ этих ему сроду не отдать.
И подался наш Толя в бега. Квартирешку свою в Лефортове бросил, с работы сбежал. Где он теперь – неизвестно. Может, бомжует. Может, калымит где-то, подальше от судебных исполнителей.
Мы заявления об уходе написали, да и перевелись в ту компашку, которую Калугина открыла. Даже переезжать не пришлось, так и работаем в том же особнячке – только вывеску на дверях поменяли.
Многие тогда от калугинского фортеля в ужас пришли – за что, мол, она так с мужиком обошлась? Я-то знаю, за что. Мне, правда, его жалко иногда – надо ж было так погореть из-за своей глупости и жадности! А с другой стороны – поделом ему. Нашел кому голову морочить.
А Калугина… Что Калугина! Такая же, как раньше. Говорит сурово, людей своих в ежовых рукавицах держит. Одевается опять, как попало – оно и понятно, когда не для кого наряжаться, все равно…
Недавно в командировку уехала. Дай, думаю, пока ее нет, наведу у нее в кабинете порядок, бумаги разложу, папки по шкафам расставлю… Сунулась сдуру не в тот шкаф, открыла одежный. А там платье висит – то самое, в котором она тогда на вечеринке была. Все из себя сверкающее, нарядное, просто королевское платье. Она его с тех пор не надевала ни разу. Может, разонравилось…
Все к лучшему
¦ Уж не знаю, что там потом происходило, только через пару недель я замечаю, что с Калугиной что-то не то творится. Вид какой-то рассеянный, документы ее на столе по два дня дожидаются – сроду с ней такого не было, у нее вся жизнь по минутам расписана была, никогда она ничего такого себе не позволяла.
Потом однажды вызывает меня к себе, смотрит в угол и говорит так, как будто между прочим: «Слушайте, Вера, запишите меня к стилисту». У меня чуть блокнот из рук не выпал. Сколько я ее знала, она всегда с одной прической ходила – «челка на бочок», и вдруг – стилист!.. Ну, мое дело маленькое – я башкой мотнула – хорошо, мол.
«И еще, – говорит, – Вера, вы могли бы в субботу поработать?» В субботу поработать – такое у нас часто бывает, и никто меня отродясь не спрашивал, могу я это или не могу. Я опять киваю.
И что вы думаете? В субботу Калугина меня сажает в тачку, и весь день мы с ней по магазинам ездим, шмотки ей выбираем! Я ей советую, а она деньги слюнявит и только стонет – Господи, как дорого все!
Вот не вру – не меньше десяти тысяч баксов оставили в этих магазинах! Кофточек всяких накупили, юбок несколько штук, брючек, пиджачков, свитерочков всяких. И все самое лучшее – она ж не фефелка какая-нибудь, а бизнес-леди, соответствовать надо… Калугина баба аккуратная – у нее на листочке записано было: одежда для отдыха за городом, одежда для обеда, костюмы офисные, и т.д., и т.п., и др. И платье вечернее, между прочим.
Мы с ней несколько бутиков объездили, платьев перемерили – кучу. А все на ней смотрится, как на корове седло. У нее повадки мужиковатые, держать себя не умеет – ей бы робу носить, а не вечернее плате. В конце концов надоело ей это, взяла первое попавшееся с вешалки – что-то такое блестящее, переливающееся – и, не меряя даже, говорит – заверните!
И вот после выходных, после магазинов этих и стилистов, приходит Калугина на работу – мама дорогая! Прическа вся «перьями», в сорок цветов крашенная, губы, как у вампирши, алые, брови выщипаны. Костюм новый, сапожки. С одной стороны – очень даже симпатичная баба нарисовалась, довольно молодая. Вот что с женщиной может стать, если у нее деньги есть и стимул появляется выглядеть по-человечески. С другой стороны – я ж знаю, что это Калугина, и от этого как-то дико делается.
Понятно, что просто так лягушки в царевен не превращаются. Для этого как минимум Иван Царевич нужен. Между тем через приемную – ни одного звонка с незнакомым мужским голосом. Кого она себе завела – непонятно.
Ну, пришлось подслушать, когда она по прямому телефону разговаривала. И кто, вы думаете, ей звонил? Новосельцев!
Не знаю, когда и где он ее обработал, но называет «дорогая» и «Люся». Калугину – «Люся»! А она прям млеет вся, сюсюкает с ним и мурлычет: Тольчик-колокольчик, зайчик мой… Тут мне, честно говоря, даже обидно стало за нее – не знает ведь, дура старая, что это Самохвалов ее «колокольчика» надоумил за ней приударить.
А в фирме что делается! Все на ушах стоят: Калугина влюбилась! Да такого с сотворения мира не было. И понятное дело, все этим стараются попользоваться: проекты всякие, которые она по пять раз уже обратно заворачивала, подсовывают на подпись, премию клянчат, деньги на новую технику выбивают. Пока бедная баба млеет от любви, она добрая, глупая, вот все и спешат подсуетиться. Ну, большинству она отказала, конечно, – это все-таки Калугина, руководитель со стажем, ее врасплох не застанешь, – но кое-что все же подписала.
Скоро Новосельцев и скрываться перестал – по нескольку раз на день к ней в кабинет бегал. Закроются там и сидят. Народ в приемной тусуется, спрашивает, скоро ли Людмила Прокофьевна освободится – а я вру, что у нее производственное совещание по внедрению современных технологий автоматизированного учета и контроля.
Он выходит – рожа такая самодовольная. Я как подумаю, чем они там занимаются, и смешно, и не по себе как-то. Ну совсем они друг другу не подходили – этот малахольный Новосельцев и Калугина.
Однако же счастливы люди.
И вот когда роман у них в самом разгаре был, случился у нас день рождения фирмы. Мы его каждый год отмечаем, и Калугина всегда присутствует – поэтому праздника не получается. При ней даже пить боятся. Не пробовали праздновать, сидя у крокодила в пасти? Попробуйте, может, понравится.
А в этот раз дело идет как по маслу. Шахиня наша добрая, веселая стала – чего с такой праздник не отметить? Все готовятся, значит, предвкушают…
Праздновать должны были, как всегда, в офисе. Контора у нас солидная – целый особнячок занимаем. Специальный зал для переговоров имеется, человек на семьдесят. И вот с утра вся работа – побоку, мужики за спиртным бегают, женщины стол накрывают, все нарядные такие, настроение приподнятое. Новосельцев ходит – кум королю.
Калугина полдня в парикмахерской пропадала. Вернулась – я обомлела: ну просто королева! Эх, что с женщинами делают любовь и деньги…
«У меня, – говорит, – Вера, сегодня особенный день». Я вежливо так интересуюсь, чем он такой особенный. «Я, – говорит, – Вера, сегодня должна одному человеку на его предложение ответить». Я уже поняла, о чем она, но сама спрашиваю с невинным видом – что, мол, предложение о совместном бизнесе? Она засмеялась и говорит: «Почти. Совместное хозяйство и семья – это почти бизнес». Ну и как вам такой образ мыслей у женщины?!. Ну, я ее поздравлять давай, она улыбается. Ушла в свой кабинет переодеться – она с утра с собой платье нарядное привезла, то самое, что купила, не меряя.
Я побежала в зал переговоров – посмотреть, как там работа движется. А там никого и нет, только два человека – Самохвалов и Новосельцев. Я их из дверей увидела, а они меня – нет. Собралась уже в зал зайти, но тут слышу, как Самохвалов Новосельцеву говорит: «Да, Толя, ты у нас прямо Казанова какой-то. Лихо ты ее окрутил!»
Я тут же шмыг за дверь! Стою, слушаю.
Новосельцев хихикает так в ответ. Самохвалов давай спрашивать, мол, как тебе Калугина – ну, как женщина? Новосельцев замялся: да, говорит, если честно, так себе. Темперамент, говорит, не тот, да и командовать сильно любит – привыкла, мол.
Самохвалов ржет: «Это ж сколько тебе, бедному, терпеть приходится ради счастья всего коллектива». Новосельцев помолчал, а потом говорит ему так серьезно: а с чего ты, мол, Юра, взял, что я для коллектива стараюсь?
Самохвалов ржать перестал. А Новосельцев продолжает: задолбала меня, Юра, такая жизнь. Мне уже, мол, сорок скоро, а я как был простым специалистом, так им и остался – даже в «ведущие» не выбился. Но я, говорит, теперь от жизни все возьму. Вот посмотришь – женюсь на Калугиной, и половину бизнеса она на меня перепишет.
Самохвалов молчит. У меня прям желание было выйти из-за двери да дать Новосельцеву по лбу как следует. Нельзя сказать, чтоб я сильно Калугину любила, но от такой наглости аж дух захватило. И жалко мне ее стало до слез – как она наряжается для него, в рот ему заглядывает, думает – вот оно, счастье, привалило наконец! А он обобрать ее собирается.
Новосельцев в раж вошел: я, мол, первый раз по любви женился, а она от меня к какому-то хлыщу ушла. Так что ну ее, любовь, куда подальше. Любовью сыт не будешь. А я все сделаю, вот посмотришь – но половина магазинов мои будут! А потом, говорит, – гуляй, Люся! Спасибо за помощь, свободна.
Тут уж я совсем было собралась в зал войти да сказать что-нибудь этому гаду, но вдруг слышу, сзади звук какой-то. Оборачиваюсь – Калугина стоит.
Прическа шикарная, макияж. Платье такое, что дух захватывает, – чистая королева. Стоит, губы закусила, подбородок дрожит, и пальцами платье дерет – чтоб не зареветь в голос. Видно, все слышала. И как это я не заметила, когда она подошла?
Я только рот открыла, чтоб сказать что-нибудь, а она тихо так пальчик к губам приложила – молчи, мол, – и ушла.
Народ уже в зале собрался, все Калугину ждут, без нее не начинают. А она заперлась в своем кабинете и не выходит. Я – в ужасе. Хорошенький праздник получается! Полчаса проходит, час – она не выходит. Потом по селектору со мной связывается: идите, мол, Вера, скажите, чтоб начинали, я скоро подойду.
Я иду в зал, там народ томится, ходит кругами возле закуски и выпивки. Калугина, говорю, начинать велела, сама скоро будет. Все тут же обрадовались, за стол побежали, давай бутылки открывать. А я сижу ни жива, ни мертва, и соображаю, что дальше будет.
По голосу слышно было – плачет. Все, думаю, сейчас зайдет, вся зареванная, в зал да ка-а-к даст Новосельцеву пошечину! Или сообщит ему, что он уволен. Или еще что-нибудь выкинет. Если б я такое услышала – прямо не знаю, что с ним сделала бы.
И вдруг – еще полчаса прошло – она заходит. Лицо спокойное такое, веселое даже. Платье на ней сверкает, глаза блестят, подбородок задран – настоящая красавица, никогда ее такой не видела. Народ с мест повскакивал, зааплодировали даже. А она прошла к своему креслу, как королева, села.
Ну, думаю, нет, такую бабу жалеть незачем. Она сама себя пожалеет – да так, что всем вокруг тошно станет. Раз уж вошла такая спокойная – значит, не ревела в своем кабинете, а мозгами шевелила, успела придумать, как этому мерзавцу отомстить.
Все давай по очереди тосты говорить, да все за нашу дорогую Людмилу Прокофьевну – и справедливая она у нас, и мудрая, и дальновидная… Она так величественно кивает, благодарит. И смотрит через стол на Новосельцева – да с такой нежностью смотрит, да так ласково, что у меня мурашки по спине бегут. Все, думаю, не жить тебе, Толя: если уж она сразу тебя не убила, значит, что-нибудь пострашней тебя ждет, теперь умирать будешь долго и мучительно.
И тут Калугина берет слово. В зале тишина. Она встает с бокалом в руке – бокал дрожит. Волнуется, значит.
И вот она всех благодарит за хорошую работу и выражает надежду, что дальше наш коллектив будет работать еще лучше. Все гудят согласно – а как же, работать будем все лучше и лучше, только бы вы улыбались, дорогая Людмила Прокофьевна.
«И еще, – говорит Калугина, – я бы хотела в этот радостный для всех нас день объявить вам об одном очень важном своем решении».
Тут все просто обмерли, тишина такая, что слышно было, как кондиционер жужжит.
«Я, – говорит Калугина, – хочу вам объявить о своей помолвке с очень хорошим человеком – Анатолием Ефремовичем Новосельцевым».
Вот тебе и здрасьте!
Bay! – кричат все, кто-то давай орать «горько!», руки Новосельцеву жмут, Калугину поздравляют. Она счастливая такая, глядит на него через стол, прям умирает от счастья. Я уже вообще ничего не соображаю. Не верю я, чтоб она могла ему простить такое.
Он смотрит на нее, улыбается, но сам как будто испуган – видно, не ожидал, что она при всех это скажет.
Народ выпил и только собрался снова выпить, Калугина опять встает.
«Я, – говорит, – еще не все сказала. У меня еще кое-что важное для вас есть»
Все опять притихли, ждут.
«Я, – говорит Калугина, – считаю, что в семье все должно быть честно, все поровну. Поэтому я приняла такое решение – отныне Новосельцев становится моим компаньоном. Попрошу юридический отдел подготовить документы о совместном владении фирмой – по пятьдесят процентов мне и Анатолию Ефремовичу».
Тут никто орать не стал. Сидят, переваривают услышанное. Самохвалов первым очухался, давай что-то болтать, балагурить – снимает напряжение у публики. Новосельцев на невесту во все глаза смотрит, а на лице тихий такой ужас – никак не поверит в свое счастье.
Вечеринка закончилась спокойно, больше Калугина никаких заявлений не делала. Танцы начались – она с Новосельцевым танцевала, шептала ему что-то на ушко – прям неприлично себя вела, как школьница влюбленная. В конце вечера всем объявила, что ровно день дает посплетничать, а с послезавтра чтоб все работать принимались. Пошутила, значит.
Ну, с того момента и понеслось. Самохвалова из кабинета вышибли, куда-то переселили. На его место Новосельцев переехал. Юристы мечутся как угорелые, документы готовят на раздел имущества. Наконец все закончили, стал Новосельцев полноправным совладельцем фирмы.
Ну, на бумаге-то он им стал, а решений никаких принимать не может – он, кроме своих компьютеров, ничего не умеет. Сначала за каждой ерундой к Калугиной бегал советоваться, потом и бегать перестал, махнул рукой – Люся сама решит. Вот и получается, что руководит фирмой по-прежнему она.
Так прошло несколько месяцев. Утром на работу они вместе приезжают, вечером вместе уезжают, а днем сидят порознь и каждый своим занимается: Калугина работает, а Новосельцев в «Дум» играет. Как к нему не зайдешь – у него игрушка на мониторе. Совладелец!..
И вот однажды Калугина меня к себе зазывает и дает такое поручение, что у меня глаза на лоб вылезли. Но деваться некуда, начинаю выполнять. Втихаря, чтоб Новосельцев не видел, готовлю кучу договоров. Как он все это мог подписать – ума не приложу, не иначе, как Калугина ему прямо в постели, в самый разгар любовных страстей все это на подпись подсовывала. А скорее всего он просто привык, что она сама все проверяет, сама решает, сама отвечает за все, – и подписывал, не читая.
Потом в один прекрасный день собрала она у себя главного юриста, главного бухгалтера, экономиста (Новосельцева в какую-то дурацкую командировку услала в Прагу – пусть, мол, развеется). Целый день они в ее кабинете просидели. Вышли – обалдевшие совсем. Только кряхтят да головами крутят.
Потом вроде все затихло. Новосельцев из Праги вернулся, довольный жизнью. А Калугина вообще расцвела – улыбается все время. Не ходит, а порхает. На лице такое выражение, как будто она в лотерею выиграла миллион долларов, не облагаемый налогом. А я как подумаю, от чего она такая веселая ходит, – страшно становится.
Она ведь действительно для Новосельцева казнь придумала. Мне даже казалось: не выдержу, подойду к Новосельцеву и скажу – вали-ка ты, Толя, куда подальше, да побыстрей вали. Выпотрошит она тебя, как цыпленка, будешь вспоминать о том времени, когда на зарплату жил, как о рае небесном. Но – молчу, держусь. Понимаю – сам виноват, сам пусть и отвечает. Да и потом, он-то меня, в случае чего, не прикроет. Если Калугина узнает, что я от нее к этому малахольному бегала, – не жить мне.
…И вот она берет Новосельцева под белы рученьки и везет к нотариусу, где свою долю фирмы дарит будущему мужу – в единовластное владение.
Так Новосельцев стал хозяином фирмы. Калугина заявила, что дома сидеть будет, работать ей надоело. Отвальные поставила – вся фирма сутки пила на радостях, чуть не прозевали фуры с товаром из Чехии, да обошлось.
Новосельцев совсем голову потерял от счастья. Вот смешно даже – ходит, такой уверенный в себе. Как будто и вправду хозяин! Я прямо удивляюсь – это как же можно не понять, что никто тебе такое большое дело всерьез не доверит?
Калугина же каждый рублик своим горбом зарабатывала. Сначала челночила, на рынке сама стояла, в Турцию моталась за шмотками. Потом уже магазинчик первый появился, потом второй, третий. И все сама, все сама: продавщиц отбирала, чтоб работящие были и не хамки, товар получаем – лично каждый контейнер проверит, все ли в сохранности дошло да то ли пришло, что заказывали. О бумагах и говорить нечего – ничего мимо себя не пропустит.
Столько лет крутилась, горбатилась – и чтоб теперь Толя Новосельцев по врожденной своей глупости и лени дал это все разворовать?.. Я-то знаю, у нас народ ушлый – только отвернись, тут же недостача случится. А он как при ней в «Дум» играл, так и продолжает играть. Думал, наверное, что в фирме все само собой делается. Оно-то, по правде говоря, и делалось – не зря Калугина целый день своих замов жизни учила. Да только так делалось, как ей надо было.
Они до той поры так и не поженились. Калугина все откладывала – Новосельцев говорил, будто бы ей астролог посоветовал на полгодика свадьбу отложить. Ну, шахиня наша – сама себе астролог, она-то знала, что не будет никакой свадьбы. Квартирку совместную купили в самом центре – правда, на ее имя, – живут, так сказать, гражданским браком.
Я все ждала, когда же он от невесты своей вовсе уйдет, раз уж заполучил все, что хотел. Да только не успел он это сделать.
В один прекрасный день она сама от него ушла. Возвращается Новосельцев домой, а там – ни Калугиной, ни вещей ее. Неделю он ее по всему городу искал – не нашел. А через неделю нашли самого Новосельцева – вызвали в суд за невозврат банковского кредита. Только там он и понял, что Калугина с ним сделала.
Пока они пополам фирмой владели, она в банке кредит взяла – сумма большая, на три месяца и под сумасшедшие проценты. Новосельцев за кредит подписался – ему ж и главбух, и главный экономист клялись, что дело верное, с кредитом фирма подымется, и отдать его будет – раз плюнуть.
А Калугина тем временем другую компашку создала – так себе компашка, скромненькая, незаметная. И туда постепенно все имущество и перетащила – торговые площади, склады, транспорт, товары – все, что было, в этой новой компашке оказалось. И деньги кредитные на счета этой компашки перевела. Я ж говорю, Новосельцев бумаги не глядя подписывал, все эти протоколы-договоры. Там каждый страниц на сорок, и составлен так, что черт ногу сломит – без пол-литра не разберешься. Он и не разбирался: поставит свою закорючку – Люся, мол, проверит. Люся и проверяла, ага.
И вот, когда время подошло кредит отдавать, она вторую половину фирмы на него оформила. А чего было не оформить? От нее же ничего, кроме названия да наших рабочих должностей, не осталось – все, так сказать, ценности давно числились в компашке, которую Калугина потихоньку организовала.
Кредит на Новосельцеве повис, а расплачиваться нечем: весь бизнес в руках Калугиной. Даже на адвокатов денег нет, гол как сокол. Деньжищ этих ему сроду не отдать.
И подался наш Толя в бега. Квартирешку свою в Лефортове бросил, с работы сбежал. Где он теперь – неизвестно. Может, бомжует. Может, калымит где-то, подальше от судебных исполнителей.
Мы заявления об уходе написали, да и перевелись в ту компашку, которую Калугина открыла. Даже переезжать не пришлось, так и работаем в том же особнячке – только вывеску на дверях поменяли.
Многие тогда от калугинского фортеля в ужас пришли – за что, мол, она так с мужиком обошлась? Я-то знаю, за что. Мне, правда, его жалко иногда – надо ж было так погореть из-за своей глупости и жадности! А с другой стороны – поделом ему. Нашел кому голову морочить.
А Калугина… Что Калугина! Такая же, как раньше. Говорит сурово, людей своих в ежовых рукавицах держит. Одевается опять, как попало – оно и понятно, когда не для кого наряжаться, все равно…
Недавно в командировку уехала. Дай, думаю, пока ее нет, наведу у нее в кабинете порядок, бумаги разложу, папки по шкафам расставлю… Сунулась сдуру не в тот шкаф, открыла одежный. А там платье висит – то самое, в котором она тогда на вечеринке была. Все из себя сверкающее, нарядное, просто королевское платье. Она его с тех пор не надевала ни разу. Может, разонравилось…
Все к лучшему
Дверь открыла женщина, от которой и впрямь за версту несло гаданьями, ворожбой, чужими секретами. Черные волосы с проседью хранили следы малиновой краски, малиновый халат, когда-то атласный, давно вытерся на груди, темные глаза были внимательны и пусты одновременно.
Впустив гостью, она без единого вопроса развернулась и двинулась в глубь квартиры, указав попутно на грубо сколоченную лавку, где, стало быть, следовало расположиться. Гостья поспешно двинулась к лавке, как вдруг хозяйка обернулась и позвала довольно злобно:
– Ника!
Вошедшая остолбенела. Имя ее было редким, на лбу крупными буквами не обозначенным. Вот это сила, вот это дар – с первых секунд угадать…
– Чего? – лениво откликнулся сзади девичий голос. Ника обернулась – знойная дивчина той же пиковой масти, что и хозяйка дома, должно быть, дочь хозяйки, подпирала за ее спиной косяк.
– Уроками занимайся! – буркнула гадалка и исчезла за одной из дверей, выходящих в прихожую.
Дивчина вздохнула, медленно отлепилась от косяка и ушла, вихляя бедрами, в другую дверь.
Посидев немного на скамье, потными пальчиками потискав ремешок сумки, Ника дождалась наконец приглашения и вошла в кухню. Кофе пах одуряюще, заварен был очень крепко и без сахара. Хозяйка подала ей крошечную чашку, по краю которой вилась золотая истертая надпись – «Ресторан».
Обжигаясь, Ника выдула кофе, а чашку по наущению гадалки вывернула на блюдце. Черно-малиновая женщина тотчас чашку подхватила и уставилась на ее донышко, облепленное гущей.
– С тоской пришла, – констатировала она, вертя посудинку толстыми пальцами. – Что-то плохо тебе, девушка. Одна ты осталась.
Ника слушала затаив дыхание.
– И чего б тебе одной не остаться? – равнодушно продолжала гадалка. – Вина на тебе есть. Сильно ты, девушка, кого-то обидела. Давно когда-то. Вот теперь за этот грех и отдуваешься.
Она поставила чашку на стол и сложила на груди руки.
– И что же мне теперь делать? – спросила Ника дрожащим голосом.
Хозяйка пожала плечами.
– А что тут сделаешь?.. Найди того, кого ты обидела, попроси прощения, искупи свой грех – а все остальное судьба за тебя сделает.
Помолчав с полминуты, Ника поняла, что больше от гадалки ей ничего не добиться, оставила на столе смятую денежку и вышла вон, раздумывая над услышанным.
Дверь, обитая дерматином, открылась – за ней стоял мальчик лет семи и смотрел на нее снизу чудесными синими глазами.
– Ты почему не спрашиваешь, кто там? – загремел из глубины квартиры женский голос. – Ванька, сколько раз тебе повторять…
Вытирая руки о передник, хозяйка шагнула в прихожую и осеклась, уставившись на Нику.
– Привет, – сказала гостья, неуверенно улыбаясь.
– Ни-и-ка!.. Андре-е-ева!.. – Лицо хозяйки растянулось в приветственной улыбке. – Господи, сколько лет… Проходи, проходи…
С Лизой Ника не виделась ровно десять лет – со второго курса, когда та ушла из института, навсегда исчезнув из поля зрения общих друзей и знакомых. Разыскать ее адрес стоило Нике большого труда.
Лиза изменилась, конечно, но как-то не так, как ожидалось. Топая к бывшей подруге, Ника ждала и страшилась увидеть женщину спившуюся, постаревшую, опустившуюся, с печатью вечного горя на лице.
Ничего такого не было. Толстая, перекрашенная в блондинку, но все же прежняя Лизка была искренне рада Никиному приходу. Торопливо, хлопотливо она усаживала Нику на стул, вытирала пеструю клеенку на кухонном столе, доставала из холодильнику колбасу, масло, сыр, разливала чай, не прекращая болтать, смеяться, всплескивать руками. Ника смотрела на нее со все возрастающим удивлением.
– Ой, – спохватилась вдруг хозяйка, – а что ж я не спрашиваю… Никусь, может, случилось что? Так неожиданно, ведь столько лет прошло… Может, случилось что?
– Нет, – Ника помотала головой, – просто, захотелось увидеться…
– Ага! – удовлетворенно кивнула хозяйка. – Ну вот. У меня, как видишь, все очень просто. Замужем за инженером-строителем. – Она хохотнула. – Смешно, да? Ну, конечно, было время, когда хоть в петлю – платили обоим копейки, булку хлеба на три дня растягивали, в коммуналке комната три на два с половиной… Вспоминать не хочется! Ванька крошечным был, вся одежка – с чужого плеча, яблочка лишнего ребенку не купишь. Тяжело было, Ник, чего там… – Лиза вздохнула. – А сейчас вроде наладилось. Сашка мой в хорошую компанию устроился, они всякие такие элитные дома строят, начальником стал, зарабатывать начал. Квартиру вот эту купили, второго родили – тоже мальчик, Данила, четыре года уже, он сейчас в саду… Ой, да что я все о себе, – спохватилась она, – ты-то как? Еще красивей стала… Ника усмехнулась.
– Да я, Лиз, по-прежнему. Живу одна. Детей пока нет. Мужа тоже. Работа неплохая – преподаю, но в хорошей школе, там сплошные детки начальства всякого, а английский сейчас спросом пользуется, сама знаешь. Так что…
– Чего ж одна-то? – потряслась Лиза. – Как же это… Слушай, а как же Вовка тогда?.. – сказала и умолкла.
Вот и произнесла Лиза имя того, из-за которого лучшие подруги стали сначала врагами, а потом – просто чужим людьми. И произнесла так, что стало понятно – Вовка ею был давно и прочно забыт. Не так, как забывают по убеждению, когда просто стараются не думать, но все равно любимое имя, лицо всплывает в памяти, вызывая боль. Просто забыла – как что-то давно прошедшее, не хорошее и не плохое.
Однако вспомнила сейчас и нахмурилась, поглядела на Нику по-другому.
…Господи, как же тяжело достался Нике тот мальчик с истфака! Темные брови, девичьи ресницы, первый разряд по плаванию. Двигался как бог. Танцуя, сводил с ума девушек всех факультетов. А выбрал из сотен красавиц Лизку, внешними данными не блиставшую, вечную растрепу, смешливую и веселую.
Полтора года Вовка встречался с Лизой, а Ника, красавица Ника, лучшая Лизкина подруга, была при них третьей и локти кусала от злости.
Ухажеров хватало, но все это было не то. Вовка снился ночами, и сколько раз она случайно называла других ребят Володями. А Лиза с мальчиком заявление в загс подали – по секрету от всех, Лизка только Нике и рассказала.
Она не желала Лизе зла, она просто хотела быть счастливой. Зачем этому парню, красивому, уверенному, нужна была простушка Лиза? Не пара она ему, понимала Ника, и знала, что времени остается мало, женятся – ничего уже не изменишь. Так ей тогда казалось.
Впустив гостью, она без единого вопроса развернулась и двинулась в глубь квартиры, указав попутно на грубо сколоченную лавку, где, стало быть, следовало расположиться. Гостья поспешно двинулась к лавке, как вдруг хозяйка обернулась и позвала довольно злобно:
– Ника!
Вошедшая остолбенела. Имя ее было редким, на лбу крупными буквами не обозначенным. Вот это сила, вот это дар – с первых секунд угадать…
– Чего? – лениво откликнулся сзади девичий голос. Ника обернулась – знойная дивчина той же пиковой масти, что и хозяйка дома, должно быть, дочь хозяйки, подпирала за ее спиной косяк.
– Уроками занимайся! – буркнула гадалка и исчезла за одной из дверей, выходящих в прихожую.
Дивчина вздохнула, медленно отлепилась от косяка и ушла, вихляя бедрами, в другую дверь.
Посидев немного на скамье, потными пальчиками потискав ремешок сумки, Ника дождалась наконец приглашения и вошла в кухню. Кофе пах одуряюще, заварен был очень крепко и без сахара. Хозяйка подала ей крошечную чашку, по краю которой вилась золотая истертая надпись – «Ресторан».
Обжигаясь, Ника выдула кофе, а чашку по наущению гадалки вывернула на блюдце. Черно-малиновая женщина тотчас чашку подхватила и уставилась на ее донышко, облепленное гущей.
– С тоской пришла, – констатировала она, вертя посудинку толстыми пальцами. – Что-то плохо тебе, девушка. Одна ты осталась.
Ника слушала затаив дыхание.
– И чего б тебе одной не остаться? – равнодушно продолжала гадалка. – Вина на тебе есть. Сильно ты, девушка, кого-то обидела. Давно когда-то. Вот теперь за этот грех и отдуваешься.
Она поставила чашку на стол и сложила на груди руки.
– И что же мне теперь делать? – спросила Ника дрожащим голосом.
Хозяйка пожала плечами.
– А что тут сделаешь?.. Найди того, кого ты обидела, попроси прощения, искупи свой грех – а все остальное судьба за тебя сделает.
Помолчав с полминуты, Ника поняла, что больше от гадалки ей ничего не добиться, оставила на столе смятую денежку и вышла вон, раздумывая над услышанным.
Дверь, обитая дерматином, открылась – за ней стоял мальчик лет семи и смотрел на нее снизу чудесными синими глазами.
– Ты почему не спрашиваешь, кто там? – загремел из глубины квартиры женский голос. – Ванька, сколько раз тебе повторять…
Вытирая руки о передник, хозяйка шагнула в прихожую и осеклась, уставившись на Нику.
– Привет, – сказала гостья, неуверенно улыбаясь.
– Ни-и-ка!.. Андре-е-ева!.. – Лицо хозяйки растянулось в приветственной улыбке. – Господи, сколько лет… Проходи, проходи…
С Лизой Ника не виделась ровно десять лет – со второго курса, когда та ушла из института, навсегда исчезнув из поля зрения общих друзей и знакомых. Разыскать ее адрес стоило Нике большого труда.
Лиза изменилась, конечно, но как-то не так, как ожидалось. Топая к бывшей подруге, Ника ждала и страшилась увидеть женщину спившуюся, постаревшую, опустившуюся, с печатью вечного горя на лице.
Ничего такого не было. Толстая, перекрашенная в блондинку, но все же прежняя Лизка была искренне рада Никиному приходу. Торопливо, хлопотливо она усаживала Нику на стул, вытирала пеструю клеенку на кухонном столе, доставала из холодильнику колбасу, масло, сыр, разливала чай, не прекращая болтать, смеяться, всплескивать руками. Ника смотрела на нее со все возрастающим удивлением.
– Ой, – спохватилась вдруг хозяйка, – а что ж я не спрашиваю… Никусь, может, случилось что? Так неожиданно, ведь столько лет прошло… Может, случилось что?
– Нет, – Ника помотала головой, – просто, захотелось увидеться…
– Ага! – удовлетворенно кивнула хозяйка. – Ну вот. У меня, как видишь, все очень просто. Замужем за инженером-строителем. – Она хохотнула. – Смешно, да? Ну, конечно, было время, когда хоть в петлю – платили обоим копейки, булку хлеба на три дня растягивали, в коммуналке комната три на два с половиной… Вспоминать не хочется! Ванька крошечным был, вся одежка – с чужого плеча, яблочка лишнего ребенку не купишь. Тяжело было, Ник, чего там… – Лиза вздохнула. – А сейчас вроде наладилось. Сашка мой в хорошую компанию устроился, они всякие такие элитные дома строят, начальником стал, зарабатывать начал. Квартиру вот эту купили, второго родили – тоже мальчик, Данила, четыре года уже, он сейчас в саду… Ой, да что я все о себе, – спохватилась она, – ты-то как? Еще красивей стала… Ника усмехнулась.
– Да я, Лиз, по-прежнему. Живу одна. Детей пока нет. Мужа тоже. Работа неплохая – преподаю, но в хорошей школе, там сплошные детки начальства всякого, а английский сейчас спросом пользуется, сама знаешь. Так что…
– Чего ж одна-то? – потряслась Лиза. – Как же это… Слушай, а как же Вовка тогда?.. – сказала и умолкла.
Вот и произнесла Лиза имя того, из-за которого лучшие подруги стали сначала врагами, а потом – просто чужим людьми. И произнесла так, что стало понятно – Вовка ею был давно и прочно забыт. Не так, как забывают по убеждению, когда просто стараются не думать, но все равно любимое имя, лицо всплывает в памяти, вызывая боль. Просто забыла – как что-то давно прошедшее, не хорошее и не плохое.
Однако вспомнила сейчас и нахмурилась, поглядела на Нику по-другому.
…Господи, как же тяжело достался Нике тот мальчик с истфака! Темные брови, девичьи ресницы, первый разряд по плаванию. Двигался как бог. Танцуя, сводил с ума девушек всех факультетов. А выбрал из сотен красавиц Лизку, внешними данными не блиставшую, вечную растрепу, смешливую и веселую.
Полтора года Вовка встречался с Лизой, а Ника, красавица Ника, лучшая Лизкина подруга, была при них третьей и локти кусала от злости.
Ухажеров хватало, но все это было не то. Вовка снился ночами, и сколько раз она случайно называла других ребят Володями. А Лиза с мальчиком заявление в загс подали – по секрету от всех, Лизка только Нике и рассказала.
Она не желала Лизе зла, она просто хотела быть счастливой. Зачем этому парню, красивому, уверенному, нужна была простушка Лиза? Не пара она ему, понимала Ника, и знала, что времени остается мало, женятся – ничего уже не изменишь. Так ей тогда казалось.