Страница:
— Господин офицер! Солдаты! Заезжайте к нам в дом, мы приглашаем вас, у нас есть хорошее вино! Есть еда, мы накормим васи ваших лошадей, вы сможете отдохнуть.
Но ни офицер, ни солдаты не обращали никакого внимания на Филиппа Абинье. Они ехали по своим делам и им не было никакого дела до банды Реньяра, которая могла в любой момент напасть на дом Абинье.
— Господин офицер! Господин офицер! — закричал Филипп, пытаясь схватить лошадь под уздцы.
— Ну, что тебе? — офицер придержал лошадь, которая стригла ушами и нервно стучала копытом о землю.
— Господин офицер, — просящим голосом воскликнул Филипп, — в нашем доме останавливался даже судья Молербо. Ему очень понравилось. Мы вас радушно встретим, хорошо угостим. Остановитесь хотя бы на несколько часов, хотя бы до вечера.
— Нет, парень, — бросил офицер, — у нас есть приказ, мы на службе, а к вечеру мы должны быть далеко отсюда. Так что останавливаться и задерживаться в пути мы не можем. Вперед! — прикрикнул офицер на своих солдат и резко дернул поводья.
Отряд перешел на рысь и вскоре скрылся за ближайшим холмом.
— Дьявол! — воскликнул Филипп, продолжая стоять посреди дороги.
Он не обращал внимания на мелкий моросящий дождь, на завывания ветра, он не обращал внимания на ссадины на руках и лице.Он чувствовал себя беспомощным против Виктора Реньяра и егоголоворезов. Но ему ничего не оставалось делать, как принять бой, ведь он ответственен за Констанцию, за мать, за Лилиан. Филипппонял, что он отдаст не задумываясь свою жизнь за этих дорогих емулюдей, ведь в его жилах все же текла горячая кровь Абинье, и в роду Абинье никогда не было предателей и трусов.
Филипп Абинье вернулся на крыльцо своего полуразрушенного дома.
Констанция посмотрела сначала на своего возлюбленного, потом на Лилиан, а потом на Этель. Она сняла с шеи свой дорогой медальон, зажала его в кулаке, подошла к Этель и сказала ей, разжав пальцы:
— Это все, что у меня есть. Марсель говорил, что он очень дорогой, что за этот медальон можно купить новый дом и много земли. Это все, что у меня есть, и я отдаю это вам, — она протянула руку к Этель.
Женщина встрепенулась и посмотрела прямо в глаза Констанции.
— Наверное, он очень дорогой и его стоит продать, — повторила девушка.
— Нет, никогда, никогда мы этого не сделаем. У меня появилась другая мысль, — Этель прижала к груди Констанцию, — а тебе спасибо, дочка, ты сделала все, что было в твоих силах, и ты абсолютно не виновата в том, что все сложилось именно так. Констанция заплакала.
Виктор Реньяр был вне себя от ярости. Он напоминал бешеного пса, которому удалось сорваться с цепи. Он носился по своему дому, изрыгая проклятья направо и налево. Он пинал своих людей, плевал им в лица.
— Вы жалкие трусы, жалкие мерзавцы, вы не умеете драться, вы трусливые свиньи!
Он побежал наверх и вернулся с большим кожаным кошельком. Он даже не стал его развязывать, а разрезал кинжалом и высыпал на стол кучу монет.
— Вот золото, надо собрать еще две дюжины людей, к тому же у меня еще есть золото. Две дюжины, а может быть, три. Мы уничтожим всех, но в первую очередь, мы уничтожим Филиппа Абинье и весь их проклятый род! Мы вырежем их как баранов! Мы перестреляем их!
Сын Виктора Анри прятался на втором этаже. Иногда он подходил к двери, открывал ее и слушал, что творится внизу.А к дому подтягивались люди. Это было самое настоящее отребье, отъявленные мерзавцы, участники многих грабежей, пьяницы и насильники. Их замутненные вином глаза сверкали, когда они видели россыпь монет на столе.
— Всем хватит золота! — кричал Виктор Реньяр. — Я дам каждому столько, сколько он хочет. А тому, кто убьет Филиппа Абинье я не пожалею ничего! Я отдам все, отдам своего коня, не пожалею ничего!
Постепенно во дворе дома Реньяров становилось все больше и больше бандитов. Они как вороны, почуявшие падаль, слетались со всей округи. Это были страшные люди — безбожные грабители на больших дорогах, конокрады, дезертиры, убежавшие из королевской армии, обнищавшие, спившиеся дворяне. Но здесь все эти люди были равны между собой, они все были бандитами, безжалостными и жестокими.
— Вина! Вина! — кричал Виктор Реньяр, и из подвала выкатывались бочки старого вина. — Оружие! Порох! Пули! — и сразу же, боясь сказать хоть слово против господина, со склада выносили ружья, пистолеты, клинки, бочки с порохом и мешки с пулями.В доме все пришло в движение.
— Скорее! Скорее собирайтесь! — ревел Виктор Реньяр, не находя себе места. — Скоро двинемся, все должны приготовиться. У кого нет оружия, берите мое, у кого нет лошадей, берите в моей конюшие. Мы должны уничтожить, стереть с лица земли ненавистных Абинье.
Анри был запуган. Он забился в комнате Гильома Реньяра, задвинул дверь на засов и сидел в дедовском кресле, вздрагивая отдушивших его слез.
Наконец, все бандиты были в сборе.Виктор Реньяр вскочил в седло и выхватив клинок, взмахнул им над головой.
— За мной! Вперед! Никому пощады, никому! Режьте и вешайте, стреляйте и бейте, душите, кусайте! Ни один из рода Абинье не должен остаться в живых, ни один!
Бандиты, как стая голодных волков осенней ночью, мчались за своим вожаком. А тот, не жалея, стегал коня, торопя бандитов, приближая момент развязки страшной трагедии.
Бандиты въехали на холм, и Виктор Реньяр, натянув поводья, задержал своего коня.
— Вот тот дом, внизу, его надо сжечь! Они там, в доме, я знаю, — и всадники с гиканьем, как черная волна, покатились с холма к дому.
Когда бандиты поравнялись с оградой, они тут же умерили свой пыл, ведь еще слишком яркими были воспоминания о страшной ночи, когда Абинье смогли перестрелять много их друзей.
И только Виктор Реньяр, даже не задержав своего коня, влетел во двор и бросился к дому, выстрелив в дверь. Та заскрипела и открылась, как бы приглашая Виктора войти во внутрь. Предводитель бандитов спрыгнул с коня и с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой, влетел в дом.
— Дьявол! — заревел он, когда понял, что в доме никого нет. — Где? Где они? — кричал Виктор, тряся то одного, то другого приспешника. — Я спрашиваю у тебя, где они? — рычал он в лицо рыжебородому конокраду.
— Наверное, убежали, — немного испуганно высказал трезвую догадку бандит.
— Догнать! Растерзать! Убить! — взревел Виктор Реньяр, стреляя в потолок.
Но куда могли направиться беглецы, бандитам было неизвестно, да и дороги вели в четыре стороны, так что Абинье могли выбрать любую.
Виктор Реньяр сел на землю, отбросил в сторону кинжал и пистолет, а потом крепко обхватил голову своими мощными руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
— Я найду, найду, найду тебя, Филипп, и выпущу твои кишки! Я обязательно найду тебя, где бы ты ни был, даже если спрячешься в аду! Я вытащу тебя оттуда и зарежу! Даже если ты окажешься за морем, все равно, знай, что я ищу тебя, что я жажду твоей крови! И тебя, Констанция, я убью! Обязательно! Я прикончу тебя как изменницу, как человека, опозорившего род Реньяров! Всех, всех уничтожу!
Глаза Виктора Реньяра наливались кровью, он выкрикивал самые бранные слова, какие только мог вспомнить, он проклинал своих врагов и тот день, когда они родились на свет.А еще Виктор проклинал себя и своих братьев, которые покинули его в самый тяжелый момент.
— Отец! Отец, — закричал Виктор Реньяр, — почему Жак с Клодом не сдохли, едва родившись на свет? Ведь тогда они меня не смогли бы предать, ведь тогда я одержал бы победу, и Филипп был бы мертв, а Констанция-Констанция принадлежала бы мне и только мне.
Но, как говорится, словом делу не поможешь и сколько ни кричал Виктор Реньяр, сколько ни посылал проклятий и как грозно ни вскидывал свой мощный кулак, грозя невидимому богу, все его старания были тщетными.
А Филипп Абинье, Констанция, Этель и Лилиан были в это время довольно далеко от своего родового гнезда, разоренного и обесчещенного бандитами. Они двигались по высокому обрывистому берегу океана, смотрели на далекие силуэты кораблей, изредка появляющиеся в безбрежной голубизне, и молчали. Их угнетали тяжелые мысли, страшные воспоминания о ночи, проведенной в осажденном доме, а еще больше — неизвестность, ожидающая их впереди.
— Куда мы едем, мама? — поравнявшись с Этель, спросил Филипп.
— Сынок, я еще не знаю, но вспомни, Марсель говорил, что он где-то на побережье видел дом с таким же гербом, как на медальоне Констанции. Вот нам и надо отыскать этот дом.
— А зачем, мама?
— Как это зачем, может быть, что-нибудь выяснится.
Лилиан была грустна. Она ехала, понурив голову, глядя на пожухлую траву, на туманные холмы. Даже вид океана, который простирался до самого горизонта, не веселил девушку и она не проявляла ни малейшего интереса к его красоте.
Констанция подъехала к Лилиан.
— Не грусти, — сказала она, тронув Лилиан за плечо.
— Я очень любила Марселя, — вдруг призналась Лилиан.
— Да, он был очень хороший человек, — согласилась Констанция.
— Нет, я не о том, Констанция, я любила его как женщина.
— Как женщина? — изумилась девушка.
— Да, как ты любишь моего брата.
— А он? — спросила Констанция.
— Марсель, наверное, даже об этом и не знал. Ведь он был моим дядей, он был намного старше меня.
— Ну и что, Лилиан, вы бы все равно могли пожениться и быть счастливыми.
— Ты думаешь, Констанция?
— Конечно, а почему нет, это неважно, что вы родственники, главное, чтобы любили друг друга.
И вдруг сказав это, произнеся такие простые слова, Констанция осеклась. Она только сейчас поняла, что говорит о Марселе Бланше как о живом человеке.
Лилиан повернула голову и посмотрела на Констанцию.
— Ничего, дорогая, у меня тоже так, я не могу поверить в то, что он мертв, что он лежит в могиле у старого дерева. Мне кажется, что стоит повернуть голову, и я увижу его, услышу его смех, какую-нибудь шутку… Так что не переживай, Констанция, мы еще просто не привыкли к тому, что его нет среди нас.
Четверо всадников ехали по берегу океана. Они не знали, что их ждет впереди, но они знали, что назад дороги уже нет.
А Виктор Реньяр наконец-то нашел выход для своего бешенства. Он вспомнил, как однажды на него криво посмотрел сосед, и его лицо налилось кровью.
— За мной ! По коням! — закричал Виктор Реньяр, вскакивая в седло.
Его бандиты, занятые грабежом дома Абинье, насторожились. Им явно не хотелось куда — либо уезжать, не закончив грабеж. Но увидев лицо своего предводителя, увидев шальной блеск в его глазах, они поняли, что лучше покориться, и не возражать Виктору Реньяру.
Они перекинули через седла мешки и сумки, затолкали в карманы награбленное и двинулись за своим вожаком. Рыжебородый конокрад, обрадованный богатой добычей, догнал Виктора Реньяра и спросил:
— А куда мы сейчас?
— Сейчас будет большое развлечение, мы должны дотла сжечь дом моего соседа. Мы заберем весь скот и все зерно, ведь этот мерзавец живет на земле моих предков. Он, конечно же, говорит, что имеет какие-то грамоты на владение этими землями, но я-то знаю, что эти земли всегда принадлежали моему роду. И сейчас пришел час расплаты.
Через час всадники окружили поместье Лекрузье.Естественно, те не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Сразу же послышались выстрелы, запылали хозяйственные постройки. А Виктор Реньяр самолично пустил пулю в лоб хозяину. Жена и дочь были изнасилованы, бандиты зарубили слуг и занялись грабежом. Единственный, кому удалось вырваться со двора и броситься наутек, был молодой конюх.
Виктор заметил парня и, вскочив в седло, с тремя своими бандитами погнался за ним. Парень карабкался на холм, в кровь сбивая руки и ноги, царапаясь о колючий кустарник. А бандиты с гиканьем летели следом. Они стегали парня плетями.
Парень уже почти обессилел, он был весь в крови, он вообще уже ничего не понимал, что происходит. И только инстинкт самосохранения гнал его вперед.
— Ату его! Ату! — кричал Виктор Реньяр, пришпоривая коня.
Кое-как парень вскарабкался на вершину холма. Всадники отнего отстали, и Виктор выхватил пистолет, понимая, что сейчасбеглец может уйти. Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в бедро. Парень качнулся, упал на одно колено, а потом, не удержав равновесие, покатился вниз по откосу. Он подскакивал на камнях, переворачивался через голову, падал, вновь пытался встать на ноги, но простреленное бедро не давало ему это сделать.
А Виктор Реньяр и трое его приспешников стояли на вершине холма и гоготали, гладя на бесплодные усилия молодого конюха.
— Кончай его! — сказал Виктор рыжебородому конокраду.
Тот поднял ружье, приложил приклад, старательно прицелился и нажал на курок. Но ружье дало осечку.
— Черт, кремень кончился! — сказал бандит, заглядывая в механизм.
— Ах, мерзавец, ты боишься запачкать себя кровью!
— Нет-нет, Виктор, я не боюсь, дай пистолет. Виктор отдал рыжебородому свой пистолет и тот, взяв его обеими руками, выстрелил почти не целясь.
Парень вскрикнул, дернулся и его тело покатилось вниз, оставляя на белых, выбеленных дождем и солнцем камнях кровавые следы.
— Возвращаемся домой, — сказал Виктор, — и устроим пир! В подвалах еще много вина, еще не во всех черных бочках проделаны дыры. Вперед! Вперед!
Бандиты, наспех похватав все самое ценное в доме соседей, направились к дому Реньяров, где не так давно был хозяином старый Гильом.
Хоть все и говорили, что он страшно жестокий человек и самодур, но до того, что творит его старший сын он не доходил. Виктор приумножил в себе все недостатки старого Гильома и приобрел еще кучу новых. Многие из бандитов, не раз сталкивавшиеся с жизнью и смертью вплотную, были поражены его бесцельной жестокостью и необузданностью нрава.
А маленький Анри так и сидел в резном кресле деда, боясь отворить дверь, боясь выйти из комнаты. Он понимал, что отец, хотя и любит его, но сейчас, попадись он ему под горячую руку, может с ним сделать все что угодно, даже убить. И поэтому мальчик беззвучно плакал, вздрагивал, размазывал по щекам слезы и с опаской посматривал на дверь, боясь, что кто — то из подвыпивших бандитов или сам отец ворвутся в эту комнату, служившую ему ненадежной защитой. Даже под родным кровом после смерти деда Анри не мог себя чувствовать в полной безопасности.
И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:
Констанция, почему ты не взяла меня с собой? Ведь мне здесь так плохо и одиноко!
Но его мольбу никто не услышал. За окнами шумел дождь, свистел ветер, поскрипывали старые деревья.
А снизу раздавались разухабистые голоса, грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин, среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда собутыльники на мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую, преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались выстрелами и битьем посуды.
Вот уже который день наши беглецы ехали по побережью. Они останавливались на ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно худел.
Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой езде, совсем измаялась. Скулы ее совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не притрагивалась к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье чуть не падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это своим спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться ехать дальше, если мать занеможет.
Констанция же, как будто всем своим существом стремилась вперед. Ее как будто толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все ее детство, о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала, что все ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.
Филипп опасался, что кто-нибудь увидит дорогой медальон на шее Констанции и как-то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала Этель, хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в платок и спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников. Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле. Поэтому в деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было как-то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно, ему не всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.
В одной из таверен как-то поздним вечером, когда оН не мог уснуть, Филипп попросил у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом свете неумелой рукой выводил геральдический герб.
Когда Констанция застала его за этим занятием, Филипп смутился и попытался спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на неудачный рисунок, рассмеялась.
Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую.Филипп не сразу доверил Констанции короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут же на бумаге появилось довольно четкое изображение герба.
— Вот так будет лучше, — сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.
Она даже не спросила, зачем понадобился ее возлюбленному рисунок, а Филипп не счел нужным ей объяснить.
Назавтра Констанция узнала разгадку без лишние расспросов.
Лишь только они въехали в селение, как Фиипп отправился к церкви. Он отыскал священника и показал ему рисунок Констанции.
— Святой отче, не откажи в помощи!
— Видит Бог, я бы помог тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно прибыл сюда после смерти старого приходского священника.
— Извините, святой отец, что отвлек вас от богоугодных мыслей.
— Ступай, сын мой, может быть, Бог будет милостив к тебе инаставит тебя на путь истинный и приведет к цели.
Не найдя ответа у священника, Филипп попытал счастья у кузнеца, ведь тот часто подковывал лошадей у проезжающих, ремонтировал кареты и, быть может, ему попадался на глаза герб, изображенный на медальоне Констанции.
И тут Филиппу Абинье повезло.
Кузнец, лишь только увидел рисунок, расплылся в улыбке.
— О, месье, это очень знаменитый герб, он принадлежит роду графов Аламбер. Несколько лет назад мне довелось набивать обод на карете старой графини. Она очень щедро расплатилась со мной, поэтому я запомнил ее и этот герб.
— Как, ты говоришь, звали графиню?
— Графиня Аламбер.
— А не скажешь ли ты, любезный, далеко ли отсюда ее поместье?
Кузнец задумался.
— Вот этого, месье, я вам сказать не могу. Я никогда не расспрашиваю проезжих, и герб — то я запомнил абсолютно случайно. Вот если бы вы мне показали колесо от кареты графини, я бы его сразу признал.
— А куда она направлялась? — попытался хоть что-то выяснить Филипп Абинье.
— Не знаю, месье, она поехала дальше по этой дороге и честно сказать, возвращалась ли она домой или ехала в гости, я не могу сказать. Хотя, постойте, месье, я припомнил одну деталь: в карете почти не было багажа, а лошади были очень хорошие, сразу видно, что их нигде не меняли на почтовых станциях, сразу видно,
Филипп Абинье наградил словоохотливого кузнеца серебряной монетой и, твердя» Аламбер, Аламбер «, вернулся к ожидавшим его у церкви женщинам.
— Мне кажется, кое-что начинает проясняться сказал он не очень определенно, вскакивая в седло. Констанция посмотрела на него вопросительно.
— Ты узнал, кому принадлежит герб?
— Да, графам Аламбер, это точно. Кузнец узнал его, ему как-то пришлось ремонтировать карету с таким гербом на дверце.
— Аламбер… — задумалась Констанция, — мне, по-моему, никогда раньше не доводилось слышать этой фамилии, — но какая-то скрытая музыка звучала в этих звуках для девушки. — Аламбер… — словно давно забытая мелодия разбередила ее душу.
Накрапывал дождь, четверо всадников, втянув головы в плечи, ехали по проселочной дороге. Под копытами коней чавкала грязь, лошади оскальзывались. Еще недавно желтое жнивье потемнело, и над полем кружили стаи черных мокрых ворон. От всего пейзажа веяло тоской и унынием.
» О, боже мой, какая унылая дорога!«— думала Констанция, глядя на утопавший в мелком дожде горизонт, словно на весь мир набросили вуаль и от нее все казалось безрадостным и серым, как будто кто-то украл у природы краски, которые она так щедро разбрасывает по земле весной и летом.
Правда, все три женщины не были привычны к роскоши и переносили путешествие сносно. Но Филипп Абинье очень беспокоился о Констанции. Ему все время казалось, что та недостаточно тепло одета или же ей не хватило времени выспаться. И сколько девушка ни уверяла своего возлюбленного, что чувствует себя неплохо, Филипп ейне верил.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнула вдруг Лилиан, указывая рукой куда-то в дождь. — Там какая-то повозка!
Филипп на всякий случай пришпорил коня и опередил своих спутниц. Он привстал на стремена и приложив руку козырьком к глазам, всмотрелся в колышущееся марево дождя.
И в самом деле, из-за чахлого кустарника на проселочную дорогу выезжала повозка, запряженная двумя лошадьми. Из-за мокрого полога выглядывал мужчина с неприветливым лицом.
Филиппу ничего не оставалось делать, как обратиться к встречному с вопросом. Когда он поравнялся с повозкой, то заговорил с мужчиной:
— Месье, не будете ли вы так любезны подсказать, далеко ли нам осталось до поместья графов Аламбер?
Мужчина приподнял ребром ладони шляпу, надвинутую на самые глаза и неприветливо посмотрел на Филиппа.
Но лицо парня было абсолютно открытым и честным.
— Графини Аламбер? — переспросил мужчина.
— Да.
— Я на этой неделе был там…
Филипп немного расстроился, ведь если прошла целая неделя, то имение, наверное, отстоит отсюда на много лье.
Мужчина явно никуда не спешил, к тому же он сидел под тентом и мог позволить себе поговорить. Он неспеша набил трубку, раскурил ее и только тогда посмотрел на своего собеседника.
Констанция, Этель и Лилиан уже поравнялись с повозкой.
— Я сборщик податей, — представился мужчина, сидевший в повозке, и выпустил из ноздрей дым, — поэтому я знаю окрестности. Так вы направляетесь в Мато? — прищурив левый глаз, поинтересовался сборщик податей.
— Вы говорите, в Мато? — переспросил Филипп Абинье, — так называется имение?
— Да, но по этой дороге вы туда не доберетесь, нужно было свернуть раньше. Я удивляюсь, как это вы проехали перекресток! Теперь вам придется возвращаться.
Филипп оживился.
— А от перекрестка далеко до этого самого Мато? Мужчина посмотрел на коня, на котором сидел Филипп, удовлетворенно щелкнул языком.
— Я думаю, на своей лошади вы доберетесь туда часа за четыре.Но с вами женщины, поэтому вы потратите часов шесть и к вечеру, — мужчина взглянул на ровное серое небо, — уже будете в Мато.
— Спасибо вам, — бросил Филипп, разворачивая лошадь.
Но сборщик податей бросил ему вдогонку:
— Если-вы к графине Эмилии Аламбер, то она навряд ли вас примет.
— Почему? — спросил Филипп, явно удивленный.
— Да она уже лет десять как ведет нелюдимый образ жизни, никого не принимает, не появляется при дворе… Только изредка выезжает в своей карете на прогулку.
— Я думаю, она все-таки нас примет, — сказал Филипп, запускаяруку за пазуху и нащупывая клочок бумаги с изображением герба.
— Все началось, — продолжал сборщик податей, — с того времени, когда погиб ее единственный сын. Это был очень видный мужчина, который занимал важный пост при дворе, уж точно не припомню, какой…
Филипп Абинье, вернувшись к повозке, поднес к глазам сборщика податей клочок бумаги, прикрыв его ладонью от дождя.
— Это герб семейства Аламбер? Сборщик податей закивал.
— Конечно, точно такой герб вылеплен на фронтоне дворца в Мато. Я много раз его видел и помню его хорошо, ошибки быть не может. А по какому делу вы, месье, направляетесь в Мато? — поинтересовался словоохотливый сборщик податей.
Филипп неопределенно пожал плечами.
— Я даже не знаю, как и объяснить… В общем, дело касаетсяодной вещицы, которая, возможно, некогда принадлежала графам.
— Им принадлежало и принадлежит очень многое, — сказал сборщик податей, — правда, графиня Констанция совсем отошла от дел, когда погиб ее сын и, по-моему, даже не проверяет своего управляющего, и он делает все, что считает нужным. А если быть совсем честным… — сборщик податей подался вперед, несмотря на то, что дождь лил ему за шиворот, — по — моему, он грабит графиню безбожно. Хотя, если быть уже, месье, до конца откровенным, она так богата, что ее можно грабить еще сто лет, и она вряд ли это заметит.
Филипп Абинье распрощался со сборщиком податей и рванул вперед. И вскоре четыре фигуры растворились в пелене дождя.
» И не лень же, — подумал сборщик податей, раскачиваясь в своей повозке, — ехать куда — то, мотаться под дождем… И было бы у этого молодого человека стоящее дело, а так… Какая — нибудь ерунда, графиня вряд ли даже захочет его слушать «.
— То ли дело я, — вздохнул мужчина, вновь раскуривая погасшую было трубку, и глянул себе за спину, где в повозке подпрыгивал на колдобинах и гудел пустотой сундук с бумагами, на котором висел большой надежный замок.
Но ни офицер, ни солдаты не обращали никакого внимания на Филиппа Абинье. Они ехали по своим делам и им не было никакого дела до банды Реньяра, которая могла в любой момент напасть на дом Абинье.
— Господин офицер! Господин офицер! — закричал Филипп, пытаясь схватить лошадь под уздцы.
— Ну, что тебе? — офицер придержал лошадь, которая стригла ушами и нервно стучала копытом о землю.
— Господин офицер, — просящим голосом воскликнул Филипп, — в нашем доме останавливался даже судья Молербо. Ему очень понравилось. Мы вас радушно встретим, хорошо угостим. Остановитесь хотя бы на несколько часов, хотя бы до вечера.
— Нет, парень, — бросил офицер, — у нас есть приказ, мы на службе, а к вечеру мы должны быть далеко отсюда. Так что останавливаться и задерживаться в пути мы не можем. Вперед! — прикрикнул офицер на своих солдат и резко дернул поводья.
Отряд перешел на рысь и вскоре скрылся за ближайшим холмом.
— Дьявол! — воскликнул Филипп, продолжая стоять посреди дороги.
Он не обращал внимания на мелкий моросящий дождь, на завывания ветра, он не обращал внимания на ссадины на руках и лице.Он чувствовал себя беспомощным против Виктора Реньяра и егоголоворезов. Но ему ничего не оставалось делать, как принять бой, ведь он ответственен за Констанцию, за мать, за Лилиан. Филипппонял, что он отдаст не задумываясь свою жизнь за этих дорогих емулюдей, ведь в его жилах все же текла горячая кровь Абинье, и в роду Абинье никогда не было предателей и трусов.
Филипп Абинье вернулся на крыльцо своего полуразрушенного дома.
Констанция посмотрела сначала на своего возлюбленного, потом на Лилиан, а потом на Этель. Она сняла с шеи свой дорогой медальон, зажала его в кулаке, подошла к Этель и сказала ей, разжав пальцы:
— Это все, что у меня есть. Марсель говорил, что он очень дорогой, что за этот медальон можно купить новый дом и много земли. Это все, что у меня есть, и я отдаю это вам, — она протянула руку к Этель.
Женщина встрепенулась и посмотрела прямо в глаза Констанции.
— Наверное, он очень дорогой и его стоит продать, — повторила девушка.
— Нет, никогда, никогда мы этого не сделаем. У меня появилась другая мысль, — Этель прижала к груди Констанцию, — а тебе спасибо, дочка, ты сделала все, что было в твоих силах, и ты абсолютно не виновата в том, что все сложилось именно так. Констанция заплакала.
Виктор Реньяр был вне себя от ярости. Он напоминал бешеного пса, которому удалось сорваться с цепи. Он носился по своему дому, изрыгая проклятья направо и налево. Он пинал своих людей, плевал им в лица.
— Вы жалкие трусы, жалкие мерзавцы, вы не умеете драться, вы трусливые свиньи!
Он побежал наверх и вернулся с большим кожаным кошельком. Он даже не стал его развязывать, а разрезал кинжалом и высыпал на стол кучу монет.
— Вот золото, надо собрать еще две дюжины людей, к тому же у меня еще есть золото. Две дюжины, а может быть, три. Мы уничтожим всех, но в первую очередь, мы уничтожим Филиппа Абинье и весь их проклятый род! Мы вырежем их как баранов! Мы перестреляем их!
Сын Виктора Анри прятался на втором этаже. Иногда он подходил к двери, открывал ее и слушал, что творится внизу.А к дому подтягивались люди. Это было самое настоящее отребье, отъявленные мерзавцы, участники многих грабежей, пьяницы и насильники. Их замутненные вином глаза сверкали, когда они видели россыпь монет на столе.
— Всем хватит золота! — кричал Виктор Реньяр. — Я дам каждому столько, сколько он хочет. А тому, кто убьет Филиппа Абинье я не пожалею ничего! Я отдам все, отдам своего коня, не пожалею ничего!
Постепенно во дворе дома Реньяров становилось все больше и больше бандитов. Они как вороны, почуявшие падаль, слетались со всей округи. Это были страшные люди — безбожные грабители на больших дорогах, конокрады, дезертиры, убежавшие из королевской армии, обнищавшие, спившиеся дворяне. Но здесь все эти люди были равны между собой, они все были бандитами, безжалостными и жестокими.
— Вина! Вина! — кричал Виктор Реньяр, и из подвала выкатывались бочки старого вина. — Оружие! Порох! Пули! — и сразу же, боясь сказать хоть слово против господина, со склада выносили ружья, пистолеты, клинки, бочки с порохом и мешки с пулями.В доме все пришло в движение.
— Скорее! Скорее собирайтесь! — ревел Виктор Реньяр, не находя себе места. — Скоро двинемся, все должны приготовиться. У кого нет оружия, берите мое, у кого нет лошадей, берите в моей конюшие. Мы должны уничтожить, стереть с лица земли ненавистных Абинье.
Анри был запуган. Он забился в комнате Гильома Реньяра, задвинул дверь на засов и сидел в дедовском кресле, вздрагивая отдушивших его слез.
Наконец, все бандиты были в сборе.Виктор Реньяр вскочил в седло и выхватив клинок, взмахнул им над головой.
— За мной! Вперед! Никому пощады, никому! Режьте и вешайте, стреляйте и бейте, душите, кусайте! Ни один из рода Абинье не должен остаться в живых, ни один!
Бандиты, как стая голодных волков осенней ночью, мчались за своим вожаком. А тот, не жалея, стегал коня, торопя бандитов, приближая момент развязки страшной трагедии.
Бандиты въехали на холм, и Виктор Реньяр, натянув поводья, задержал своего коня.
— Вот тот дом, внизу, его надо сжечь! Они там, в доме, я знаю, — и всадники с гиканьем, как черная волна, покатились с холма к дому.
Когда бандиты поравнялись с оградой, они тут же умерили свой пыл, ведь еще слишком яркими были воспоминания о страшной ночи, когда Абинье смогли перестрелять много их друзей.
И только Виктор Реньяр, даже не задержав своего коня, влетел во двор и бросился к дому, выстрелив в дверь. Та заскрипела и открылась, как бы приглашая Виктора войти во внутрь. Предводитель бандитов спрыгнул с коня и с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой, влетел в дом.
— Дьявол! — заревел он, когда понял, что в доме никого нет. — Где? Где они? — кричал Виктор, тряся то одного, то другого приспешника. — Я спрашиваю у тебя, где они? — рычал он в лицо рыжебородому конокраду.
— Наверное, убежали, — немного испуганно высказал трезвую догадку бандит.
— Догнать! Растерзать! Убить! — взревел Виктор Реньяр, стреляя в потолок.
Но куда могли направиться беглецы, бандитам было неизвестно, да и дороги вели в четыре стороны, так что Абинье могли выбрать любую.
Виктор Реньяр сел на землю, отбросил в сторону кинжал и пистолет, а потом крепко обхватил голову своими мощными руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
— Я найду, найду, найду тебя, Филипп, и выпущу твои кишки! Я обязательно найду тебя, где бы ты ни был, даже если спрячешься в аду! Я вытащу тебя оттуда и зарежу! Даже если ты окажешься за морем, все равно, знай, что я ищу тебя, что я жажду твоей крови! И тебя, Констанция, я убью! Обязательно! Я прикончу тебя как изменницу, как человека, опозорившего род Реньяров! Всех, всех уничтожу!
Глаза Виктора Реньяра наливались кровью, он выкрикивал самые бранные слова, какие только мог вспомнить, он проклинал своих врагов и тот день, когда они родились на свет.А еще Виктор проклинал себя и своих братьев, которые покинули его в самый тяжелый момент.
— Отец! Отец, — закричал Виктор Реньяр, — почему Жак с Клодом не сдохли, едва родившись на свет? Ведь тогда они меня не смогли бы предать, ведь тогда я одержал бы победу, и Филипп был бы мертв, а Констанция-Констанция принадлежала бы мне и только мне.
Но, как говорится, словом делу не поможешь и сколько ни кричал Виктор Реньяр, сколько ни посылал проклятий и как грозно ни вскидывал свой мощный кулак, грозя невидимому богу, все его старания были тщетными.
А Филипп Абинье, Констанция, Этель и Лилиан были в это время довольно далеко от своего родового гнезда, разоренного и обесчещенного бандитами. Они двигались по высокому обрывистому берегу океана, смотрели на далекие силуэты кораблей, изредка появляющиеся в безбрежной голубизне, и молчали. Их угнетали тяжелые мысли, страшные воспоминания о ночи, проведенной в осажденном доме, а еще больше — неизвестность, ожидающая их впереди.
— Куда мы едем, мама? — поравнявшись с Этель, спросил Филипп.
— Сынок, я еще не знаю, но вспомни, Марсель говорил, что он где-то на побережье видел дом с таким же гербом, как на медальоне Констанции. Вот нам и надо отыскать этот дом.
— А зачем, мама?
— Как это зачем, может быть, что-нибудь выяснится.
Лилиан была грустна. Она ехала, понурив голову, глядя на пожухлую траву, на туманные холмы. Даже вид океана, который простирался до самого горизонта, не веселил девушку и она не проявляла ни малейшего интереса к его красоте.
Констанция подъехала к Лилиан.
— Не грусти, — сказала она, тронув Лилиан за плечо.
— Я очень любила Марселя, — вдруг призналась Лилиан.
— Да, он был очень хороший человек, — согласилась Констанция.
— Нет, я не о том, Констанция, я любила его как женщина.
— Как женщина? — изумилась девушка.
— Да, как ты любишь моего брата.
— А он? — спросила Констанция.
— Марсель, наверное, даже об этом и не знал. Ведь он был моим дядей, он был намного старше меня.
— Ну и что, Лилиан, вы бы все равно могли пожениться и быть счастливыми.
— Ты думаешь, Констанция?
— Конечно, а почему нет, это неважно, что вы родственники, главное, чтобы любили друг друга.
И вдруг сказав это, произнеся такие простые слова, Констанция осеклась. Она только сейчас поняла, что говорит о Марселе Бланше как о живом человеке.
Лилиан повернула голову и посмотрела на Констанцию.
— Ничего, дорогая, у меня тоже так, я не могу поверить в то, что он мертв, что он лежит в могиле у старого дерева. Мне кажется, что стоит повернуть голову, и я увижу его, услышу его смех, какую-нибудь шутку… Так что не переживай, Констанция, мы еще просто не привыкли к тому, что его нет среди нас.
Четверо всадников ехали по берегу океана. Они не знали, что их ждет впереди, но они знали, что назад дороги уже нет.
А Виктор Реньяр наконец-то нашел выход для своего бешенства. Он вспомнил, как однажды на него криво посмотрел сосед, и его лицо налилось кровью.
— За мной ! По коням! — закричал Виктор Реньяр, вскакивая в седло.
Его бандиты, занятые грабежом дома Абинье, насторожились. Им явно не хотелось куда — либо уезжать, не закончив грабеж. Но увидев лицо своего предводителя, увидев шальной блеск в его глазах, они поняли, что лучше покориться, и не возражать Виктору Реньяру.
Они перекинули через седла мешки и сумки, затолкали в карманы награбленное и двинулись за своим вожаком. Рыжебородый конокрад, обрадованный богатой добычей, догнал Виктора Реньяра и спросил:
— А куда мы сейчас?
— Сейчас будет большое развлечение, мы должны дотла сжечь дом моего соседа. Мы заберем весь скот и все зерно, ведь этот мерзавец живет на земле моих предков. Он, конечно же, говорит, что имеет какие-то грамоты на владение этими землями, но я-то знаю, что эти земли всегда принадлежали моему роду. И сейчас пришел час расплаты.
Через час всадники окружили поместье Лекрузье.Естественно, те не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Сразу же послышались выстрелы, запылали хозяйственные постройки. А Виктор Реньяр самолично пустил пулю в лоб хозяину. Жена и дочь были изнасилованы, бандиты зарубили слуг и занялись грабежом. Единственный, кому удалось вырваться со двора и броситься наутек, был молодой конюх.
Виктор заметил парня и, вскочив в седло, с тремя своими бандитами погнался за ним. Парень карабкался на холм, в кровь сбивая руки и ноги, царапаясь о колючий кустарник. А бандиты с гиканьем летели следом. Они стегали парня плетями.
Парень уже почти обессилел, он был весь в крови, он вообще уже ничего не понимал, что происходит. И только инстинкт самосохранения гнал его вперед.
— Ату его! Ату! — кричал Виктор Реньяр, пришпоривая коня.
Кое-как парень вскарабкался на вершину холма. Всадники отнего отстали, и Виктор выхватил пистолет, понимая, что сейчасбеглец может уйти. Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в бедро. Парень качнулся, упал на одно колено, а потом, не удержав равновесие, покатился вниз по откосу. Он подскакивал на камнях, переворачивался через голову, падал, вновь пытался встать на ноги, но простреленное бедро не давало ему это сделать.
А Виктор Реньяр и трое его приспешников стояли на вершине холма и гоготали, гладя на бесплодные усилия молодого конюха.
— Кончай его! — сказал Виктор рыжебородому конокраду.
Тот поднял ружье, приложил приклад, старательно прицелился и нажал на курок. Но ружье дало осечку.
— Черт, кремень кончился! — сказал бандит, заглядывая в механизм.
— Ах, мерзавец, ты боишься запачкать себя кровью!
— Нет-нет, Виктор, я не боюсь, дай пистолет. Виктор отдал рыжебородому свой пистолет и тот, взяв его обеими руками, выстрелил почти не целясь.
Парень вскрикнул, дернулся и его тело покатилось вниз, оставляя на белых, выбеленных дождем и солнцем камнях кровавые следы.
— Возвращаемся домой, — сказал Виктор, — и устроим пир! В подвалах еще много вина, еще не во всех черных бочках проделаны дыры. Вперед! Вперед!
Бандиты, наспех похватав все самое ценное в доме соседей, направились к дому Реньяров, где не так давно был хозяином старый Гильом.
Хоть все и говорили, что он страшно жестокий человек и самодур, но до того, что творит его старший сын он не доходил. Виктор приумножил в себе все недостатки старого Гильома и приобрел еще кучу новых. Многие из бандитов, не раз сталкивавшиеся с жизнью и смертью вплотную, были поражены его бесцельной жестокостью и необузданностью нрава.
А маленький Анри так и сидел в резном кресле деда, боясь отворить дверь, боясь выйти из комнаты. Он понимал, что отец, хотя и любит его, но сейчас, попадись он ему под горячую руку, может с ним сделать все что угодно, даже убить. И поэтому мальчик беззвучно плакал, вздрагивал, размазывал по щекам слезы и с опаской посматривал на дверь, боясь, что кто — то из подвыпивших бандитов или сам отец ворвутся в эту комнату, служившую ему ненадежной защитой. Даже под родным кровом после смерти деда Анри не мог себя чувствовать в полной безопасности.
И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:
Констанция, почему ты не взяла меня с собой? Ведь мне здесь так плохо и одиноко!
Но его мольбу никто не услышал. За окнами шумел дождь, свистел ветер, поскрипывали старые деревья.
А снизу раздавались разухабистые голоса, грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин, среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда собутыльники на мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую, преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались выстрелами и битьем посуды.
Вот уже который день наши беглецы ехали по побережью. Они останавливались на ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно худел.
Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой езде, совсем измаялась. Скулы ее совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не притрагивалась к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье чуть не падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это своим спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться ехать дальше, если мать занеможет.
Констанция же, как будто всем своим существом стремилась вперед. Ее как будто толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все ее детство, о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала, что все ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.
Филипп опасался, что кто-нибудь увидит дорогой медальон на шее Констанции и как-то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала Этель, хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в платок и спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников. Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле. Поэтому в деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было как-то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно, ему не всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.
В одной из таверен как-то поздним вечером, когда оН не мог уснуть, Филипп попросил у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом свете неумелой рукой выводил геральдический герб.
Когда Констанция застала его за этим занятием, Филипп смутился и попытался спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на неудачный рисунок, рассмеялась.
Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую.Филипп не сразу доверил Констанции короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут же на бумаге появилось довольно четкое изображение герба.
— Вот так будет лучше, — сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.
Она даже не спросила, зачем понадобился ее возлюбленному рисунок, а Филипп не счел нужным ей объяснить.
Назавтра Констанция узнала разгадку без лишние расспросов.
Лишь только они въехали в селение, как Фиипп отправился к церкви. Он отыскал священника и показал ему рисунок Констанции.
— Святой отче, не откажи в помощи!
— Видит Бог, я бы помог тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно прибыл сюда после смерти старого приходского священника.
— Извините, святой отец, что отвлек вас от богоугодных мыслей.
— Ступай, сын мой, может быть, Бог будет милостив к тебе инаставит тебя на путь истинный и приведет к цели.
Не найдя ответа у священника, Филипп попытал счастья у кузнеца, ведь тот часто подковывал лошадей у проезжающих, ремонтировал кареты и, быть может, ему попадался на глаза герб, изображенный на медальоне Констанции.
И тут Филиппу Абинье повезло.
Кузнец, лишь только увидел рисунок, расплылся в улыбке.
— О, месье, это очень знаменитый герб, он принадлежит роду графов Аламбер. Несколько лет назад мне довелось набивать обод на карете старой графини. Она очень щедро расплатилась со мной, поэтому я запомнил ее и этот герб.
— Как, ты говоришь, звали графиню?
— Графиня Аламбер.
— А не скажешь ли ты, любезный, далеко ли отсюда ее поместье?
Кузнец задумался.
— Вот этого, месье, я вам сказать не могу. Я никогда не расспрашиваю проезжих, и герб — то я запомнил абсолютно случайно. Вот если бы вы мне показали колесо от кареты графини, я бы его сразу признал.
— А куда она направлялась? — попытался хоть что-то выяснить Филипп Абинье.
— Не знаю, месье, она поехала дальше по этой дороге и честно сказать, возвращалась ли она домой или ехала в гости, я не могу сказать. Хотя, постойте, месье, я припомнил одну деталь: в карете почти не было багажа, а лошади были очень хорошие, сразу видно, что их нигде не меняли на почтовых станциях, сразу видно,
Филипп Абинье наградил словоохотливого кузнеца серебряной монетой и, твердя» Аламбер, Аламбер «, вернулся к ожидавшим его у церкви женщинам.
— Мне кажется, кое-что начинает проясняться сказал он не очень определенно, вскакивая в седло. Констанция посмотрела на него вопросительно.
— Ты узнал, кому принадлежит герб?
— Да, графам Аламбер, это точно. Кузнец узнал его, ему как-то пришлось ремонтировать карету с таким гербом на дверце.
— Аламбер… — задумалась Констанция, — мне, по-моему, никогда раньше не доводилось слышать этой фамилии, — но какая-то скрытая музыка звучала в этих звуках для девушки. — Аламбер… — словно давно забытая мелодия разбередила ее душу.
Накрапывал дождь, четверо всадников, втянув головы в плечи, ехали по проселочной дороге. Под копытами коней чавкала грязь, лошади оскальзывались. Еще недавно желтое жнивье потемнело, и над полем кружили стаи черных мокрых ворон. От всего пейзажа веяло тоской и унынием.
» О, боже мой, какая унылая дорога!«— думала Констанция, глядя на утопавший в мелком дожде горизонт, словно на весь мир набросили вуаль и от нее все казалось безрадостным и серым, как будто кто-то украл у природы краски, которые она так щедро разбрасывает по земле весной и летом.
Правда, все три женщины не были привычны к роскоши и переносили путешествие сносно. Но Филипп Абинье очень беспокоился о Констанции. Ему все время казалось, что та недостаточно тепло одета или же ей не хватило времени выспаться. И сколько девушка ни уверяла своего возлюбленного, что чувствует себя неплохо, Филипп ейне верил.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнула вдруг Лилиан, указывая рукой куда-то в дождь. — Там какая-то повозка!
Филипп на всякий случай пришпорил коня и опередил своих спутниц. Он привстал на стремена и приложив руку козырьком к глазам, всмотрелся в колышущееся марево дождя.
И в самом деле, из-за чахлого кустарника на проселочную дорогу выезжала повозка, запряженная двумя лошадьми. Из-за мокрого полога выглядывал мужчина с неприветливым лицом.
Филиппу ничего не оставалось делать, как обратиться к встречному с вопросом. Когда он поравнялся с повозкой, то заговорил с мужчиной:
— Месье, не будете ли вы так любезны подсказать, далеко ли нам осталось до поместья графов Аламбер?
Мужчина приподнял ребром ладони шляпу, надвинутую на самые глаза и неприветливо посмотрел на Филиппа.
Но лицо парня было абсолютно открытым и честным.
— Графини Аламбер? — переспросил мужчина.
— Да.
— Я на этой неделе был там…
Филипп немного расстроился, ведь если прошла целая неделя, то имение, наверное, отстоит отсюда на много лье.
Мужчина явно никуда не спешил, к тому же он сидел под тентом и мог позволить себе поговорить. Он неспеша набил трубку, раскурил ее и только тогда посмотрел на своего собеседника.
Констанция, Этель и Лилиан уже поравнялись с повозкой.
— Я сборщик податей, — представился мужчина, сидевший в повозке, и выпустил из ноздрей дым, — поэтому я знаю окрестности. Так вы направляетесь в Мато? — прищурив левый глаз, поинтересовался сборщик податей.
— Вы говорите, в Мато? — переспросил Филипп Абинье, — так называется имение?
— Да, но по этой дороге вы туда не доберетесь, нужно было свернуть раньше. Я удивляюсь, как это вы проехали перекресток! Теперь вам придется возвращаться.
Филипп оживился.
— А от перекрестка далеко до этого самого Мато? Мужчина посмотрел на коня, на котором сидел Филипп, удовлетворенно щелкнул языком.
— Я думаю, на своей лошади вы доберетесь туда часа за четыре.Но с вами женщины, поэтому вы потратите часов шесть и к вечеру, — мужчина взглянул на ровное серое небо, — уже будете в Мато.
— Спасибо вам, — бросил Филипп, разворачивая лошадь.
Но сборщик податей бросил ему вдогонку:
— Если-вы к графине Эмилии Аламбер, то она навряд ли вас примет.
— Почему? — спросил Филипп, явно удивленный.
— Да она уже лет десять как ведет нелюдимый образ жизни, никого не принимает, не появляется при дворе… Только изредка выезжает в своей карете на прогулку.
— Я думаю, она все-таки нас примет, — сказал Филипп, запускаяруку за пазуху и нащупывая клочок бумаги с изображением герба.
— Все началось, — продолжал сборщик податей, — с того времени, когда погиб ее единственный сын. Это был очень видный мужчина, который занимал важный пост при дворе, уж точно не припомню, какой…
Филипп Абинье, вернувшись к повозке, поднес к глазам сборщика податей клочок бумаги, прикрыв его ладонью от дождя.
— Это герб семейства Аламбер? Сборщик податей закивал.
— Конечно, точно такой герб вылеплен на фронтоне дворца в Мато. Я много раз его видел и помню его хорошо, ошибки быть не может. А по какому делу вы, месье, направляетесь в Мато? — поинтересовался словоохотливый сборщик податей.
Филипп неопределенно пожал плечами.
— Я даже не знаю, как и объяснить… В общем, дело касаетсяодной вещицы, которая, возможно, некогда принадлежала графам.
— Им принадлежало и принадлежит очень многое, — сказал сборщик податей, — правда, графиня Констанция совсем отошла от дел, когда погиб ее сын и, по-моему, даже не проверяет своего управляющего, и он делает все, что считает нужным. А если быть совсем честным… — сборщик податей подался вперед, несмотря на то, что дождь лил ему за шиворот, — по — моему, он грабит графиню безбожно. Хотя, если быть уже, месье, до конца откровенным, она так богата, что ее можно грабить еще сто лет, и она вряд ли это заметит.
Филипп Абинье распрощался со сборщиком податей и рванул вперед. И вскоре четыре фигуры растворились в пелене дождя.
» И не лень же, — подумал сборщик податей, раскачиваясь в своей повозке, — ехать куда — то, мотаться под дождем… И было бы у этого молодого человека стоящее дело, а так… Какая — нибудь ерунда, графиня вряд ли даже захочет его слушать «.
— То ли дело я, — вздохнул мужчина, вновь раскуривая погасшую было трубку, и глянул себе за спину, где в повозке подпрыгивал на колдобинах и гудел пустотой сундук с бумагами, на котором висел большой надежный замок.