Бенцони Жюльетта. Кречет - 2 (Ожерелье для дьявола)

   - Уже поет госпожа Дюгазон! - простонал Баз. - Хватит шуток.
   И он атаковал противника с такой яростью, что тот, удивленный, допустил ошибку. За возгласом недовольства последовал стон боли: шпага База вонзилась в ярко-алый бархат его прекрасного костюма. Он покачнулся и упал на руки д'Эпремениля, и Баз, отсалютовав противнику, спокойно вложил шпагу в ножны.
   - Вы мертвы, сударь? - спросил он любезно. - Или вы хотите, чтобы мы продолжили?
   - Это невозможно, к моему глубокому сожалению. Я, однако, поправлюсь, и, будьте в этом уверены, мы еще встретимся.
   - Ничто большего удовольствия мне не сможет доставить. Я всегда к вашим услугам. Могу ли я вам посоветовать на будущее следить за своим языком?
   - Идите к черту!
   - Ну уж нет. Слишком уж боюсь найти там вас.
   Идемте же, шевалье, - добавил он, беря Жиля под руку. - Если мы поспешим, то услышим конец этой прелестной арии.
   Остаток вечера прошел без всяких инцидентов.
   Дюгазон имела такой успех, что все шиканья, так тщательно подготовленные, были тотчас заглушены аплодисментами. Расставаясь после спектакля, Баз еще раз поблагодарил Жиля за помощь и пригласил его на ужин к себе, на улицу Кассет.
   Ужин был веселый. Молодые люди воздали должное блюдам, приготовленным в соседнем трактире, обильно запивая их вином. Они обнаружили много общего и подняли столько тостов за здоровье друг друга, что к концу вечера были мертвецки пьяны.
   Это положило начало их дружбе. Она быстро крепла, тем более что через несколько дней после представления королеве шевалье де Турнемина Ферсен уезжал в Швецию к своему королю Густаву IV - он должен был сопровождать его в поездке по Европе. Чтобы избавить своего нового друга от довольно дорогого для его жалованья отеля "Йорк", Баз предложил Турнемину разделить с ним его жилище на улице Кассет, а также отдать должное посещавшим его миловидным созданиям.
   Оба действительно любили женщин и предавались любви с некоторым азартом, свойственным их возрасту, придавая этому не больше значения, чем хорошему завтраку. Сердце Жиля, полностью занятое отсутствующей Жюдит, было защищено надежной броней, но мощное тело, страстный темперамент протестовали против долгих воздержаний. Баз очень в этом походил на своего друга, и очень скоро они стали неразлучны.
   ***
   Башни замка Лаюнондэ уже превратились в черную массу, едва различимую на фоне неба, но шевалье ничего не мог с собой поделать. Он не в силах был покинуть это место.
   Надо было, однако, решиться. С сожалением вздохнув, он уже повернул своего Мерлина, но тут к звукам ночного леса добавился скрип открывающейся тяжелой двери.
   Качающийся в руке фонарь освещал человека в крестьянской одежде и деревянных сабо. Он вышел на подъемный мост.
   Жиль какое-то мгновение смотрел на него, затем, пришпорив коня, бросил своим спутникам:
   - За мной!
   Три всадника поскакали к замку и остановились перед мостом. Человек удивленно поднял фонарь, осветив свое молодое, пышущее здоровьем Лицо и волосы цвета спелой соломы.
   - Кто идет? - спросил он на старом кельтском диалекте, ничуть не испуганный появлением незнакомых всадников.
   - Мы заблудились, - ответил шевалье на этом же языке. - Мы увидели ваш фонарь. Может быть, хозяин замка согласится приютить нас на ночь?
   Молодой человек улыбнулся, поприветствовав всадников с врожденной у бретонских крестьян вежливостью.
   - Хозяин совсем не бывает в замке. Но мой дед Жоэль Готье, управляющий замком, будет счастлив и горд оказать вам гостеприимство, если вы окажете честь его скромному жилищу, поскольку апартаменты нашего господина давно уже заброшены.
   - Не важно. Мы солдаты, нам достаточно будет охапки соломы. Благодарим вас за прием.
   Не без волнения Турнемин прошел под глубоким сводом шириной около двух метров, ведущим к замку. Фонарь молодого крестьянина осветил огромный ясень, чьи узловатые ветви простирались над всем центральным двором. Но он казался маленьким перед громадой башен, перед главным жилым корпусом с округлыми слуховыми окнами, выходившими на восточную стену.
   Это было великолепное сооружение, наделенное всеми красотами эпохи Возрождения, к которому вела лестница с длинными пролетами. Пилястры с каннелюрами говорили о том, что она была сооружена в начале прошлого века. Весь же крепостной ансамбль, несмотря на его красоту, навевал неодолимую печаль, как всякое жилище, воздвигнутое для деятельности, света, жизни, но обреченное на пустоту и одиночество.
   Устремив взгляд на этот призрак из гранита, Турнемин ступил на землю предков, стараясь совладать с внезапной дрожью. Ему хотелось бежать к крыльцу из начинавших уже трескаться камней, к двери из рассохшегося резного дерева, к этим стенам, в которых уже начинали змеиться угрожающие трещины. Им овладело желание обнять здесь все, сердце его стремилось к этому ушедшему величию.
   - Сюда, сударь, - прозвучал спокойный голос молодого крестьянина.
   С сожалением шевалье пошел за ним к небольшому дому, прислонившемуся к куртине. Маленькие оконца светились красноватым светом.
   На стук подков дверь отворилась, и в желтом свете ее проема появился силуэт человека высокого роста, в широкой шляпе, с палкой в руке.
   Приблизившись, всадники увидели прямого крепкого старика, с суровым лицом и длинными белыми волосами. Морщины говорили о его почтенном возрасте, но блеск глаз показывал, что он еще полон сил. Внук поклонился ему.
   - Отец, - произнес он почтительно, - эти путники заблудились и просят приюта на ночь.
   - Ты им сказал, Пьер, что это крестьянское жилище?
   - Да, отец.
   - Тогда входите и располагайтесь у огня, господа. Сейчас будет подан ужин. Пьер, позаботься о лошадях.
   Он посторонился, пропуская гостей. Оба дворянина, на которых произвело сильное впечатление необыкновенное благородство, исходящее от этого человека, поклонились ему. Понго, безмолвный как всегда, повел коней на конюшню. Комната, куда они вошли, была с низким потолком из тяжелых бревен, с печью в глубине во всю ее ширину. Две женщины в черном, одна пожилая, а другая - совсем еще ребенок, готовили пищу перед очагом.
   - Это моя невестка Анна и внучка Мадалена, - представил их старый Жоэль. - Располагайтесь, ужин готов.
   Гости сели за длинный стол из каштанового дерева, и после произнесенной стариком молитвы женщины подали еду. Все молчали. Старый Жоэль и его внук ели серьезно, как люди, для которых каждый кусок священен, ибо добыт тяжелым, повседневным трудом. Женщины же никогда бы не осмелились открыть рот без разрешения старика, а кроме того, свирепый вид Понго, на которого они украдкой бросали взгляды, явно их страшил. Жан де Баз против своего обыкновения тоже не произнес ни слова. Жиль же не мог насмотреться на это скромное жилище, и нежность переполняла его душу. Он не замечал, что старый Жоэль внимательно наблюдал за ним из-за своих кустистых белых бровей. С той минуты, когда молодой человек оказался в свете очага, взгляд Жоэля ни на мгновение не покидал его.
   Обед состоял из капусты, сала, топленого молока и хлеба с маслом. За время его никто не произнес ни слова. Только старик что-то прошептал на ухо своей невестке, на что она с испуганным взглядом тут же исчезла вместе со своей дочерью. И конечно, после еды последовала молитва.
   Жиль первым нарушил молчание, когда все встали из-за стола. Он поблагодарил хозяина за пищу и приют.
   - Вы приняли нас за своим столом как друзей, а вы ведь ничего о нас не знаете, не знаете даже наших имен.
   В первый раз за все это время легкая улыбка скользнула по суровым губам старика.
   - Гость, посланный Всевышним, всегда друг в этом доме. А что до вашего имени... - промолвил он внезапно изменившимся голосом.
   Он не договорил, взял в углу просмоленный факел и зажег его от пламени в очаге. Тут на пороге показались женщины. Старик бросил на них быстрый взгляд.
   - Все сделано?
   - Да, отец. Все исполнено.
   - Хорошо.
   Крепко держа пылающий факел своей сильной узловатой рукой, он повернулся к гостям.
   - Следуйте за мной, господа. Я отведу вас в вашу комнату. Вам там будет не очень удобно, но вы будете у себя.
   Не объясняя больше ничего, он вышел из дома, величественно подняв факел, пересек двор и направился прямо к господскому дому, в окнах которого теперь плясал красноватый отблеск огня.
   Полусгнившая дверь со стоном отворилась, открылся зал с тяжелыми сводами, с толстыми столбами и огромным камином, украшенным гербом, при виде которого сердце Жиля забилось сильнее.
   В камине пылали громадные поленья.
   В зале не было никакой мебели. Лишь три охапки свежей соломы, покрытые белыми бараньими шкурами, лежали на полу, да на окне в большом бронзовом сундуке блестели ветки остролиста - последний осенний букет.
   Жиль, Баз и нагруженный сумками Понго вошли в зал медленно и осторожно, как в церковь.
   Жиль повернулся к старику.
   - Ваш внук говорил о сарае, а это жилище хозяина.
   - Действительно, это так. Я же сказал вам, что вы будете у себя. Вы удивились, что я не спросил вашего имени. Но ведь я знал его с той самой минуты, когда вы вошли в дом. Не правда ли, вы - последний из великих Турнеминов. А я, господин, я - ваш слуга. Я счастлив видеть наконец-то возвратившегося потомка старых хозяев, настоящих хозяев.
   Он медленно снял свою большую шляпу, неизменный головной убор бретонских крестьян, встал на колени, взял руку Жиля и с почтением приложил ее к губам.
   Молодой человек быстро наклонился, обнял старика за плечи, поднял его, поцеловал и произнес со слезами на глазах:
   - Правда, я - Жиль де Турнемин. Но как вы узнали?
   - Лет двадцать назад сюда пришел человек, его звали Пьер де Турнемин. Он отправился в очень длительное путешествие и надеялся привезти много золота, чтобы выкупить замок, где с шестнадцатого века не жил ни один из потомков Турнеминов по мужской линии. Тогдашний обладатель замка барон Луи-Франсуа де Рие случайно находился в замке, но он не соизволил принять своего дальнего родственника, по всей видимости, бедного. И только я, простой егерь, приютил его в своем деревянном домике, и он там долго плакал от стыда и гнева. Да, да, я видел этого плачущего человека, и он был похож на вас как две капли воды. Это был последний потомок грозного Кречета, и я плакал вместе с ним. Он тогда сказал: "Жоэль Готье, я вернусь. Клянусь памятью моих отцов в том, что вернусь сам и возвращу вотчину моих предков, которую только женское чрево отдало в чужие руки". И сегодня, как только я вас увидел, я понял, что хозяин возвратился.
   - Увы, нет, - вздохнул Жиль. - Он не возвратился. Он скончался вдали отсюда, в землях Америки, под городом, называемым Йорктауном.
   Он умер славной смертью, как и все его предки:
   Оливье Кречет перед Мансурой, Жеффруа у Рош-Дерьена, Оливье Второй у города Орей, Жан у Понторсона, Рене у Руана. Пьер умер со славой, но остался таким же бедным. Он завещал мне лишь свою мечту.
   - Но вы, господин, вы же молоды, сильны, и вы исполните волю отца. Вы отберете вотчину Лаюнондэ у тех недостойных, что владеют ею сегодня и обрекают ее на гибель. Барон Луи-Франсуа продал Лаюнондэ богатому сеньору графу де ла Муссей, но дальние родственники ваших предков набросились на него, как стервятники. Состоялся процесс, и эти люди отсудили в свою пользу.
   Один получил замок, фермы и мызы, удельные права, другой - лес. Это не составило для них особого труда. Презренные крючкотворы! - добавил Жоэль с глубоким презрением. - Надо, чтобы вы, по крайней мере, отобрали замок, господин мой, тогда я смогу спокойно умереть.
   - Я бы тоже этого хотел. Я мечтаю всем сердцем об этом, но вряд ли у меня это получится.
   Королева дала мне обещание, что замок и владения будут мне возвращены при условии, что настоящий владелец согласится на это. Но этот владелец, которого я видел в Ренне, не желает даже и слышать о том, чтобы уступить хотя бы замок Лаюнондэ, разве что за огромную сумму. Столько я не в силах попросить у Ее Величества, как бы благосклонна она ко мне ни была.
   Действительно, в тот день, когда Аксель де Ферсен привел своего друга в Трианон, Мария-Антуанетта очень любезно приняла молодого человека.
   Она с нескрываемым интересом выслушала рассказ о его подвигах, и особенно о спасении шведского графа в лесах Виргинии. Эта история ей так понравилась, что она, повинуясь внезапному порыву, протянула шевалье свою королевскую руку.
   - Господин Кречет, вы спасли жизнь самого лучшего из моих слуг. За мной награда. Чего вы желаете?
   Не дав своему другу вымолвить ни единого слова, Ферсен сам взял на себя смелость изложить его желание.
   - Его Величество король соизволил возвратить шевалье его имя и титул. Но, поскольку он хочет жениться, он хотел бы вновь обрести земли и вотчину своих предков, а они, к несчастью, принадлежат сейчас другим.
   - Быть по сему. Поговорите с владельцами, шевалье, и сообщите мне, какую цену они хотят.
   Господин де Турнемин, королева ни в чем не может вам отказать.
   Слово было поистине королевским, тон был самый благосклонный, королева действительно была исполнена добрых намерений. Но после визита к маркизу де Талюэ-Буазорану, кузену его крестного, Турнемин почувствовал, как улетучивается надежда, с которой он спешил в Бретань. Ехать с ответом маркиза в Версаль, просить у королевы требуемую от него совершенно баснословную сумму?..
   - Какую же сумму он с вас потребовал?
   - Пятьсот тысяч ливров, - ответил за Жиля Баз. - Пустячок, не правда ли? Это совершенно непонятно, если принять во внимание состояние замка, а также то, что вокруг почти нет земель.
   Ведь лес принадлежит другому.
   Старик Жоэль вдруг как-то постарел прямо на глазах, из него куда-то ушла его удивительная жизненная сила, гордость, которая поддерживала его прямую осанку. Но это длилось какое-то мгновение.
   - Думаю, что я могу объяснить. Я вижу лишь одну-единственную причину подобного отказа продать замок - а такая сумма ведь и есть отказ. Он надеется найти здесь сокровища.
   В глазах де База взметнулось пламя.
   - Сокровища? - прошептал он завороженно. - Какие сокровища?
   - Сокровища Рауля де Турнемина. После сражений в Италии он был послом при королеве Англии и при папе Юлии Втором. Он был очень богат, обожал драгоценности, у него была большая их коллекция. Он никому не позволял даже посмотреть на них. Они хранились в сундуке в главной башне, но, когда он понял, что приближается смерть, он запрятал их, и с того времени никто не смог их найти.
   - А почему он не завещал их своим детям?
   Почему спрятал?
   - Он не мог допустить даже мысли, что кто-то другой сможет притронуться к его каменьям, перебирать их. И потом он опасался, что наследники распродадут коллекцию. И кроме этого, он не любил своих детей. Кровь Кречета - страшная кровь.
   - Меня она не страшит, - заверил Жиль.
   - Тогда умоляю вас: попытайтесь вернуть этому роду его родное гнездо. А я буду молить Бога оставить меня на земле до тех пор, пока я не смогу увидеть его возвращение сюда.
   Старик с достоинством поклонился и вышел.
   Дверь скрипнула и закрылась за ним. Оставшись одни, два друга долго молчали. Понго между тем открывал сумки. Слышалось только потрескивание дров в камине. Жоэль пробудил в душах молодых людей столько мечтаний, что их могло хватить на всю ночь, и эти мечтания занимали все мысли друзей, находящихся в этом громадном каменном жилище, подобно зернам в ладони. Завтра на заре эта ладонь раскроется, и зерна полетят в землю, прорастут и принесут плоды.
   Жиль медленно приблизился к Понго. Тот протянул ему раскрытую фляжку.
   - Ром? Ты думаешь, мне это необходимо?
   Индеец кивнул.
   - Огненная вода хорошая, пробудить ум. Ты должен решаться.
   - Он прав, - отрезал Жан. - Перед тобой три пути, и ты должен выбрать. Первый - прямой, без всяких приключений: ты откажешься от своего владения, вернешься в свой полк драгун королевы и продолжишь свою почтенную, далеко не блестящую карьеру, если, конечно, не будет войны. Это даст тебе возможность жить достаточно прилично, но маршальский жезл ты вряд ли получишь.
   - Я знаю, что мне надо. Я хочу получить Лаюнондэ. Хочу устроить здесь свое собственное гнездо. Для себя и для Жюдит.., если, конечно, будет угодно Богу, чтобы я ее когда-нибудь нашел.
   - Это только вопрос времени. Она жива и конечно же в Париже. Прево Буланвилье поручил ее поиски лейтенанту полиции Ленуару. А это ловкий человек, он будет сообщать тебе все новости, где бы ты ни находился. Он дал слово.
   - Надеяться нужно всегда, - вздохнул Жиль. - Ну, а другие пути?
   - Ты можешь остаться здесь, стать крестьянином, рыть землю, повсюду рыскать, разобрать замок по камушку и искать сокровища. Но это долго.
   - И к тому же нелепо.
   - Я тоже так думаю. Это чисто поэтический образ в стиле папаши Руссо. Третий путь тебе известен - это Испания. Сделай, как я, получи разрешение на временную службу при дворе испанских Бурбонов. Существует же Семейный договор. Ты поедешь туда в чине капитана и можешь сколотить там изрядное состояние.
   - Нигде в Европе нет столько золота. А владеют им твои друзья банкиры.
   - Конечно, и в твоих интересах, чтобы они стали и твоими. В Испании очень хорошо платят, даже жалованье простого офицера выражается в солидной сумме. Ну, что же ты решишь?
   Молодой человек не ответил. Он принялся расхаживать по громадному залу. Этот зал видел блеск золотого ошейника на белых перьях легендарного Кречета. Жиль гладил руками шершавые стены, тяжелые, почерневшие от времени столбы, подпирающие своды. Глубокие корни его рода, затерянные в этой бретонской земле, вдруг поднялись крепкими побегами, крепкими, как цепи, как тропические лианы, цепко захватывающие человека и более не отпускающие его.
   Эти побеги так крепко вросли в его живую плоть, что их можно было вырвать лишь вместе с мясом.
   Это был его дом, его кров, его очаг. Только здесь он хотел построить свое гнездо и только с той, которую выбрал своей спутницей навсегда.
   Но теперь другой владел его жилищем, и, как ни странно, чтобы завоевать его, необходимо было уехать. Замок, подобный неумолимому божеству, требовал от него жестокой жертвы: покинуть Францию, оторваться от родной земли, заполучить от Испании золото, которое дается всегда кровью и слезами, оторваться также от ставшей родной Америки, где ждали его новые завоевания и открытия.
   И хуже всего то, что он должен уехать, отказаться от поисков Жюдит, доверить поиски своей возлюбленной другим, может и способным, но совершенно равнодушным чиновникам.
   Сквозь застилавшие глаза слезы Жиль созерцал изъеденный влагой герб Турнеминов. Голос Понго прервал его затянувшееся молчание.
   - Покинуть землю предков жестоко, - промолвил он, - но в стране индейцев мудрецы, что ищут истину в пылающих сердцах, говорят, что Счастливая Долина открывается лишь после долгого и трудного пути, усеянного шипами и острыми камнями. Выбрать трудный путь означает чаще выбрать путь победы. Это путь настоящего мужчины.
   - "...поскольку путь труден и дорога к нему узка", - с важностью процитировал Баз. - Можно сказать много общего. Друг мой, шевалье, выпей этого превосходного рома и гони прочь свои черные мысли. Пора спать. Завтра ты изберешь свой путь. Или со мной в Мадрид через Версаль, или один в Понтиви.
   Жиль схватил фляжку, отпил большой глоток, вытер рот рукавом и передал ее своему другу. Его взгляд просветлел.
   - В Мадрид, черт меня побери!
   Только тогда старик Жоэль, стоявший подобно неподвижному камню возле двери и жадно слушавший весь разговор, размашисто перекрестился, прошептал благодарственную молитву, а затем, опираясь на свою сучковатую палку, удалился в свой дом. Он счастливо улыбался. Теперь в нем окрепла надежда, что молодой хозяин возвратится. А в ожидании его они с Пьером примутся за поиски сокровищ, будут перебирать старые камни, спускаться в обвалившиеся подвалы.
   До сих пор он не хотел этого делать. Но теперь он знал, для кого будет трудиться.
   Часть первая
   НОЧЬ АРАНХУЭСА
   Весна 1784 г.
   КОРОЛЕВА МАЯ
   Мелодия песни уносилась в утреннее голубое небо. Стайка девушек весело напевала. Эти звуки, исходившие из глубины сада, становились все громче, накатывались подобно реке, выходившей из берегов. По мере того как пение приближалось, замолкали птицы.
   Словно яркий, пестрый букет вдруг появился на лужайке под сводами виноградных лоз. Красные юбки и разноцветные фартуки хлестали девушек по ногам в белых, туго натянутых чулках с перекрещивающимися лентами, а длинная бахрома шалей развевалась на легком ветерке.
   Девушки шли попарно, первая пара несла большую арку, сплетенную из веток цветущей сирени, другие же держали в руках букеты из голубоватого вереска, скрашивающего суровость гористого пейзажа. Последняя несла венок из жасмина и шиповника. Она держала его с серьезностью епископа, шествующего с чашей для Святого причастия.
   Жиль готовился покинуть замок Сан-Педро де Карабаншель, в котором он провел ночь у своих друзей перед тем, как выехать в Аранхуэс. Он уже надевал перчатки и готов был вскочить в седло, когда увидел это зрелище.
   - Что там происходит? - спросил он лакея, который держал под уздцы Мерлина.
   Тот широко улыбнулся:
   - Шествие королевы Мая, сеньор. Сегодня третье мая, и каждый год в этот день деревенские девушки избирают самую красивую, и она считается королевой на протяжении всего дня. Сегодня, кажется, изберут нашу хозяйку.
   - Правда, несмотря на то, что она еще так юна, трудно найти девушку красивее.
   И в этот момент целый вихрь из белого муслина и розовых лент пронесся перед окном и устремился к нему.
   - Шевалье! Мой прекрасный шевалье! Неужели вы уже уезжаете?
   Терезия, должно быть, ускользнула из рук камеристки, поскольку густая волна черных волос переливалась отблесками у нее на спине. Эта самая камеристка бежала за ней, держа в руках щетку для волос, за ней семенила гувернантка, а следом шла сама госпожа Кабаррус. Последним в этой процессии солидно шествовал банкир Франсуа Кабаррус. Молодой человек улыбнулся.
   - Надо, Терезия. Я сегодня вечером заступаю в караул.
   Великолепные темные глаза девочки - ей было всего одиннадцать лет, а по росту и развитым формам она выглядела на все пятнадцать - налились слезами.
   - Вчера я бы вас отпустила. А сегодня поглядите, Жиль, я тоже буду королевой, королевой Мая. Вы должны остаться со мной. Если вы не останетесь, то этот праздник потеряет весь смысл.
   Она умоляюще сложила руки. Крупные слезы уже катились по ее щекам. И в то же время она .улыбалась, и эта улыбка была так прелестна, что Жиль должен был призвать на помощь все свои силы, чтобы не поддаться желанию уступить. В этой девочке было что-то загадочно-колдовское, и с полной уверенностью можно было биться о любой заклад, что спустя несколько лет она превратится в опаснейшую сирену. Но хотя со времени своего приезда в Испанию Жиль искренне привязался к ней, он ничем не рисковал: сердце его было прочно занято другой.
   - Вы знаете, что от Карабаншеля до Аранхуэса целых двенадцать лье. Надо же их покрыть.
   Чтобы девушки не застали юную королеву в слезах, вступился Франсуа Кабаррус:
   - Это же сущий пустяк для стальных ног вашего прекрасного скакуна, друг мой. Оставайтесь хотя бы до окончания мессы. Вы поприветствуете нашу Терезию и ее трон.
   - Ни в коем случае, - воспротивилась девочка. - Я хочу, чтобы он оставался до конца. Я хочу танцевать с ним весь вечер.
   - Ну, на этот раз ты просишь слишком многого. Ты хочешь, чтобы наш друг попал под арест из-за твоих капризов?
   Терезия повисла на руке у Жиля и не решалась ее отпустить, но угроза возымела свое действие.
   - Если он останется до окончания мессы, то я согласна потом его отпустить, - сказала она без явного энтузиазма. - Но я ставлю одно условие.
   - Ну что же, посмотрим, что это за условие.
   - Вы будете сопровождать меня в Прадера де Сан-Исидоро.
   Это был праздник в честь Сан-Исидоро, покровителя Мадрида. Он должен был состояться через две недели, пятнадцатого мая. В этот день после мессы жители Мадрида, без различия классов и состояния, заполоняют все луга, прилегающие к реке Манзанарее, смешиваются в радостную пеструю толпу, устраивают веселое пиршество, танцуют до зари. Девушки приходят туда или с женихами, или же с родителями.
   Жиль рассмеялся.
   - Так уж я вам и нужен. Я знаю, по крайней мере, два десятка юношей, которые умирают от желания вас туда проводить.
   - А я хочу именно с вами. И если вы мне не дадите такого обещания, я вас не отпущу.
   Маленькая прохладная ручка, хрупкая, как птичья лапка, легонько вздрагивала на руке Жиля, ручка была свежая, почти холодная.
   - Обещаю вам это, Терезия. Если меня не посадят под арест. А теперь обратитесь к вашим подданным.
   Шествие девушек приближалось к подъезду. С негодующими восклицаниями камеристка вновь завладела своей молодой госпожой и занялась ее волосами. В одно мгновение королева была готова и отдана своей свите. Девушки встали кругом, в центре которого находилась королева. Танец сопровождался пением. Затем на ее черные волосы была возложена весенняя корона, и юная королева заняла место во главе шествия под увитой цветами аркой. Вся процессия торжественно направилась к деревенской церкви. Там уже гулко били колокола.
   Госпожа Кабаррус, ненадолго возвращавшаяся в дом, появилась в широкополой соломенной шляпе, по последней парижской моде украшенной переплетенными лентами из тафты и длинными белыми страусиными перьями, спускающимися на слегка припудренные волосы. Это была маленькая женщина, живая, подвижная, похожая на воробья. Она постоянно находилась в движении, и темперамент ее был весьма утомительным для ее мужа. Немногие могли похвастаться, что избежали ее резких и колких замечаний и шуток. Она до крайности тщеславно гордилась титулом графа, который три года назад был пожалован королем Карлом III ее супругу, ставшему одним из крупнейших испанских финансистов после того, как он принял испанское гражданство.