Бенцони Жюльетта. Кречет - 2 (Ожерелье для дьявола)

   Жиль прошел за священнослужителем в его комнату. Едва дверь закрылась за ним, тот повернулся к лейтенанту:
   - Вы бретонец, а я Роган, господин де Турнемин. Могу я довериться вашей чести?
   - Да, ваше высокопреосвященство. Во всем, что не противоречит моему долгу верности королю.
   - Конечно. Если бы я достиг тех вершин, которые мне были обещаны, вы бы обрели от меня полную защиту и покровительство. Это было лишь безумным мечтательством, теперь я это хорошо знаю и вынужден от этого отказаться. Тем не менее, не согласитесь ли оказать услугу несчастному государственному преступнику?
   - От всего моего сердца! - страстно воскликнул шевалье.
   Благородство и величие, с какими этот высокопоставленный уже по своему рождению человек переносил такую катастрофу, обрушившуюся на него, восхищали Жиля.
   Тогда кардинал быстро расстегнул свой стихарь, рубашку, достал с шеи маленький мешочек из красного шелка с вышитым золотом гербом его рода. Он вложил его в руку Жиля.
   - Там письмо и.., портрет. Сожгите письмо, но сохраните портрет. Если однажды я вновь обрету свободу, вы мне его возвратите, это будет моим последним утешением. Если же я умру в тюрьме, то сохраните это как свидетельство моего доверия к вам.
   Жиль почтительно поцеловал мешочек, что вызвало слезы на глазах кардинала, бережно положил его в нагрудный карман.
   - Я его верну однажды вашему высокопреосвященству! - заверил он его, помогая ему в переодевании в более простую одежду. - Ведь нет никакой причины, чтобы король держал вас в тюрьме до конца ваших дней.
   С горькой улыбкой кардинал повернулся к молодому человеку:
   - Вы знаете, в чем меня обвиняют, шевалье?
   - Я полагаю, что вы не понравились королю или.., королеве.
   - Если бы это было только так. Меня обвиняют в том, что я украл бриллиантовое колье, то самое колье, которое мне поручила купить для нее королева.
   Из уст Жиля сам по себе вырвался протест, он даже не успел подумать:
   - Но ведь это не вы его украли. Это сделала госпожа де Ла Мотт.
   Кардинал посмотрел на него с искренним недоумением.
   - Вы думаете, что говорите? Такая очаровательная женщина, такой совершенный друг...
   - Это наихудшая из всех плутовок. Клянусь честью, я отвечаю за каждое слово. Калиостро в этом уверен еще больше, чем я.
   Воцарилась тишина.
   - Калиостро! - вздохнул Роган. - Почему я его не слушал? Столько раз он пытался меня предостеречь. Он тоже играет какую-то странную роль, но думаю, что он меня любит.
   Вошедший в комнату герцог де Виллеруа положил конец этому разговору. Он с удовлетворением увидел, что пленник готов, и поклонился ему.
   - С вашего разрешения, монсиньор, отправляемся!
   - Куда вы меня везете?
   - Сначала к вам в ваш дом, а затем в Бастилию.
   Быстро осенив крестным знамением ставшего на колени Жиля, он вышел из дома, чтобы больше никогда в него не возвращаться.
   В радостном цветении этого прекрасного дня Успения Жиль смотрел на удаляющийся эскорт, на карету, увозящую главного духовника Франции в государственную тюрьму. Пробил полдень.
   Возвратившись к себе, он приказал Понго разжечь огонь в камине и попросил оставить его одного. Он вынул мешочек из красного шелка, открыл его и вынул оттуда маленькое письмо, написанное неловким почерком, уже выцветшими чернилами, бросил его в огонь, не разрешив себе даже бросить взгляд на подпись. Потом вынул маленький портрет, обрамленный в золотую с сапфирами рамочку. Конечно же, это был портрет королевы. Но насмешливая улыбка, которую художник так мастерски изобразил на узенькой полоске слоновой кости, не была улыбкой женщины во цвете лет, обидчивой и мстительной, которую он видел ворвавшейся в кабинет короля.
   Это была улыбка юной, белокурой и прелестной девушки, Марии-Антуанетты в 15 лет, будущей королевы во всем блеске и свежести, когда она еще не была француженкой и кардинал еще не был влюблен в нее.
   Он долго держал портрет в руке, смотря ничего не видящими глазами на пламя, уже давно пожравшее тоненький листок. Он испытывал глубокое чувство жалости к человеку, в течение долгих лет хранившему эту реликвию у своего сердца.
   Кто сможет сказать, на протяжении скольких лет Луи де Роган любил ту, которая стала супругой его короля? Кто мог сказать, не было ли такое большое стремление стать первым министром порождено желанием приблизиться к ней и, в конечном итоге, результатом этой любви? Сказочная история Мазарини могла вскружить голову даже Рогану.
   В конце концов. Жиль запер миниатюру в шкатулку, положил ее в ящик стола и пошел к Ульриху-Августу, чей зычный голос он услышал в салоне.
   - Приглашаю тебя отужинать! - заявил швейцарец. - Арестовать князя церкви в Версале - это значительное событие в жизни человека. Ты вошел в историю. Это надо обмыть.
   - Обмывать это! - ответил с негодованием Жиль. - И ты произносишь такие слова! Мой бедный друг, это же ужасная катастрофа, что его арестовали с таким шумом. Видимо, королева, побуждаемая Бретеем и своим исповедником аббатом де Вермоном, потребовала этого у короля.
   Она обезумела, раз не подумала об ужасных последствиях, которые вызовет этот поступок. Она забыла о своей репутации. Ты можешь представить, какой поднимется шум в Париже! Как разойдутся памфлетисты!
   - Мы тоже! - возразил Винклерид. - Охота за ними - это мое излюбленное развлечение. Ничтожный памфлетист на шпаге - это несъедобно, но очень радует глаз. Идешь ужинать?
   - Я никогда не говорил, что хочу умереть от голода, - со смехом ответил Жиль. - Конечно же иду. Хоть бы и за тем, чтобы услышать, что же говорят. Пойдем туда, где лучший канкан Версаля.
   - Вот так хорошо! Ты все понял! - с удовлетворением сказал Ульрих-Август.
   Зал ресторана в этот вечер походил на котел с ведьмами. Ужасающая тишина, царившая в момент ареста, взорвалась неописуемым шумом, и только запоздалый проход королевского кортежа заставил его утихомириться. Натянутое выражение лица королевы, испуганные взгляды женщин королевской семьи явились источником многих гипотез, предположений. Ведь через десять минут после мессы сплетни о разразившемся скандале стали достоянием всего Версаля, а через два часа они, подобно наводнению, расползлись по всему Парижу и породили самые дурнопахнущие сплетни.
   Когда через 48 часов появилась "Французская газета", официальный орган двора, ее рвали из рук в надежде узнать подробности о том, что уже называли "делом", но все быстро разочаровались.
   Спохватившись и проявляя запоздалую осторожность, королевский двор давал совершенно бесцветное сообщение:
   "15-го, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, Их Величества и королевская семья присутствовали на торжественной мессе в часовне замка. Мессу отслужил епископ Динь. Пение исполнялось на музыку короля. Во второй половине дня король в сопровождении королевской семьи отправился снова в часовню, где они присутствовали на ежегодной процессии во исполнение чаяний Людовика XIII..."
   И ничего больше. Ничего о драме в Зеркальной галерее. Это было бесспорной ошибкой, поскольку за неимением достоверных фактов воображение публики разыгралось в полную силу, появились наихудшие вымыслы и предположения. Наиболее распространенным было то, что королева приказала выкрасть колье у ювелиров кардиналу де Рогану, потому что тот был ее любовником.
   Такая легенда держалась долгое время. Прислушиваясь лишь к своему гневу и к своим плохим советчикам, королева тем самым вызвала гнев в самых низах королевства, подняла волну, опасности которой она совершенно не чувствовала.
   А тем временем в Версале продолжали делать глупости. Так Мария-Антуанетта, спеша изгнать из своего сердца следы раздражения, поспешила закрыться в своем милом Трианоне, чтобы возобновить там "Севильского цирюльника", совсем не понимая, что это было вовсе не ко времени - играть сейчас роль пикантной Розины, "этой милой прелестной малютки, нежной, ласковой, пробуждающей аппетит". Приказы же об арестах истинных виновников исполнялись с непонятным промедлением. В главном полицейском управлении как раз в это время, не без участия графа Прованского, был смещен прилежный и сознательный лейтенант Ленуар и заменен совершенно неспособным Тьери де Кроном.
   Жанна де Ла Мотт была арестована лишь через три дня в Барсюр-Об, когда она возвращалась с праздника, который давал герцог де Пантьевр.
   К тому же она была арестована одна, что дало прекрасную возможность ее супругу сохранить все драгоценности и спокойно отправиться в Англию. Денди-секретарь тоже исчез. Совершенно очевидно, что барон де Бретей сделал все возможное, чтобы бедный кардинал оставался единственным обвиняемым.
   Вечером 23 августа Жиль и Ульрих-Август, устроившись у открытого окна библиотеки, выходящего в сад, углубились в шахматную партию. Мадемуазель Маржон, сидя в большом плетеном кресле с кошечкой Бегонией на коленях и громадной пастушьей овчаркой Брутом у ног, вдыхала свежие запахи сада, ожидала часа отправления ко сну. Вдруг снизу зазвонил дверной колокольчик. Служанка Берта уже отправилась спать.
   Открывать пошла сама хозяйка.
   При свете свечи она разглядела юное лицо, залитое слезами, большой коричневый капюшон.
   - Здесь ли живет шевалье де Турнемин? - пробормотала пришелица с таким потерянным видом, что мадемуазель де Маржон невольно подумала: эта бедняжка убежала из сумасшедшего дома.
   - Да, здесь, но...
   Она едва успела отстраниться, чтобы не быть сбитой с ног. Юная особа стремглав бросилась в сад, призывая Жиля с душераздирающими воплями.
   Шахматные фигурки вместе с доской полетели на пол. Жиль бросился к окну, не смея поверить в то, что он услышал.
   - Жюдит! - воскликнул он. - Боже мой!..
   Он уже выскочил на лестницу и перепрыгивал ступеньки. Через мгновение он держал в своих руках рыдающую Жюдит, ухватившуюся за него.
   - Сердце мое! Ласковая моя! Что с тобой произошло? Кто тебя так обидел?
   Ответа не было. С легким вздохом облегчения девушка потеряла сознание. Он быстро ее поднял, понес вверх по лестнице, где его встретили бегущие ему навстречу Винклерид и Понго.
   - Что с ней? - спросил Винклерид. - Она не ранена?
   - Я не думаю. Я положу ее на свою постель.
   Понго, беги к мадемуазель Маржон, возьми соли, сердечное, еще чего-нибудь!
   - Не беспокойтесь! - сразу откликнулась она с лестницы. - Я иду и несу все сама!
   Она появилась с разными флаконами. С бесконечными предосторожностями Жиль положил девушку на постель, сняв с нее темное покрывало.
   Под ним она была одета в простенькое платье из белого в зеленый горошек перкаля и с завязанной на груди косыночкой. Платье было покрыто пятнами грязи и во многих местах порвано. На одной руке под носовым платком, завязанным вместо повязки, были видны пятна крови. Растрепанные, влажные от пота волосы рассыпались по плечам.
   - Можно подумать, что она попала в засаду! - заметил Ульрих-Август. Бедная малышка, когда я увидел ее бегущей по саду, она была похожа на испуганную птицу.
   - Ну-ка, расступитесь! - сурово промолвила мадемуазель Маржон. Расшнуровывать корсет девушки - это не дело гвардии короля, не дело сотни швейцарцев.
   - Это еще вопрос! Я справляюсь с этим довольно хорошо, - проворчал себе под нос Винклерид.
   - Ну же, выйдите!
   Она взяла его за руку и бесцеремонно выставила за дверь. Затем она смерила оценивающим взглядом Жиля.
   - - Это какая-то ваша родственница?
   - Это моя невеста.
   - Мои поздравления. Она, должно быть, очень красива, когда бывает почище. Тогда вы можете остаться.
   Она быстро расстегнула платье, потому что корсет из китового уса стеснял дыхание девушки, смочила виски ароматическим уксусом, поднесла к ноздрям флакон с нашатырным спиртом. Эффект его был мгновенным. Жюдит громко чихнула, открыла по-прежнему испуганные глаза, сразу же наполнившиеся слезами. Заметив Жиля, она протянула к нему руки:
   - Ты здесь! Наконец-то! Не уходи от меня!
   И она снова громко зарыдала. Он присел на краешек постели, взял протянутые руки, ласково их поцеловал.
   - Успокойся, моя дорогая! - промолвил он. - Ты в безопасности. Никто не причинит тебе ничего плохого. Здесь только друзья, и я тебя никогда не покину.
   - Это п.., пра.., вда? Ты м-мне обе.., ща.., ешь?
   Ей трудно было дышать.
   - Заставьте ее выпить это! - сказала мадемуазель Маржон, протягивая Жилю стакан с жидкостью, налитой из одного из ее многочисленных флаконов. Это ей поможет!
   Он поддержал ее, заставил проглотить питье.
   Жиль испытывал странное чувство при виде того, как она обмакивает розовые губы в золотистую жидкость. Ему так же, как и ей, нужны были сердечные капли, ибо в эту минуту любовь тяжело давила на его сердце. Затем она с облегчением и несколько успокоенная откинулась на подушки. Он снова сел на краешек постели, снова взял ее руки в свои, стараясь не замечать восхитительного беспорядка в ее туалете, ее тончайшего, почти что совсем прозрачного, белья, - Если ты чувствуешь себя лучше, расскажи же нам, что с тобой произошло. Или тебе сначала надо поспать?
   Она улыбнулась ему еще дрожащими губами.
   - Я.., я сейчас все расскажу. Боже мой, я, должно быть, выгляжу как сумасшедшая. Но я пережила такой ужасный день! Простите меня, сударыня, сказала она, поворачивая голову к мадемуазель Маржон. - Я вас потревожила, но я не осознавала, что делала.
   - Это было совершенно очевидно, бедное мое дитя! - отозвалась мадемуазель с доброй улыбкой. - Но никто на вас за это и не думает обижаться. Теперь вам следует расслабиться. Оставляю вас вдвоем, а сама пойду к себе. Ей приготовить комнату? - спросила она, обращаясь к Жилю. Тогда я за ней скоро приду.
   Но ответила Жюдит. Ее глаза снова наполнились черной тоской, она судорожно ухватилась за руку Жиля.
   - Нет, нет! Умоляю вас! Я никуда не пойду отсюда. Я не хочу с ним расставаться.
   Стараясь ее успокоить, Жиль склонился к ней, ласково поцеловав в щеку.
   - Не бойся ничего. Я здесь.
   Затем, обращаясь к мадемуазель Маржон, произнес:
   - На эту ночь она останется в этой постели.
   Мне будет достаточно дивана в салоне.
   - Как угодно. Если вам что-то потребуется, тогда позовите меня.
   Оставляя их вдвоем, она на цыпочках вышла из комнаты и, только закрыв дверь, позволила себе проворчать с доброй улыбкой:
   - Неглупа же эта малышка. В ее возрасте я бы тоже предпочла остаться в постели красивого молодого человека, чем в обществе старой грымзы. Кажется, что этот дьявольский шевалье еще больше соблазнителен, чем я полагала.
   Перед тем как спуститься вниз, она прислушалась к происходящему за дверью. Но ничего там не услышала по той простой причине, что молодые люди, оставшись наконец одни, не смогли больше противиться порывам любви. Они страстно целовались. Лишь после, оторвавшись друг от друга, Жюдит, спрятавшись в объятиях Жиля, согласилась наконец поведать ему о случившемся с ней. Это сводилось к очень немногому: утром, около семи часов, прокурор Шенон в сопровождении инспектора полиции Брюньера и солдат ворвались в дом Калиостро. Находившиеся еще в постели Калиостро и его жена были арестованы. Но пока врач одевался, Серафине было позволено не только пройти в свою туалетную комнату, но и забрать с собой некоторые вещи, которые могут понадобиться ей в тюрьме. Она сумела также забрать некоторые ценные бумаги и драгоценности в шкатулку, на которую галантный прокурор, конечно, тронутый ее красотой, не наложил большую восковую печать. После чего он попросил ее закрыть дверь на ключ, а ключ она оставила себе вместо того, чтобы отдать его горничной, как это сначала хотела сделать. Слуги, остававшиеся в других комнатах дома, получили приказ забить окна и уйти, а два охранника будут находиться у боковой двери до нового приказа.
   - Так, стало быть, Калиостро арестован. А в чем его обвиняют?
   - Об этом сказал прокурор. Отвратительная Ла Мотт, которая набивалась ко мне в подруги, заявила, что он соучастник кардинала де Рогана в краже колье. Какая подлость! Эта женщина - самый настоящий дьявол. Бедный граф Александр! Он так добр, так...
   - А где же была ты? - прервал ее славословие Жиль. - Там, где прислуга?
   - Нет. Моя комната была отделена от спальни графа и графини маленьким темным коридорчиком. Из нее можно выйти лишь через их спальню.
   Граф хотел, чтобы я была всегда у него на глазах.
   - Точнее, под его постоянным наблюдением.
   Кем он был для тебя на самом деле?
   - Отцом! - ответила суровым тоном Жюдит. - Он очень опасался за меня.
   - Так графиня перед тем, как закрыть дверь на ключ, выпустила тебя?
   Девушка покачала головой.
   - В его присутствии она всегда вела себя по-дружески по отношению ко мне. Но на самом деле я хорошо знала, что она меня ненавидела. Она просто рада была сыграть со мной злую шутку.
   Признаюсь, было из-за чего.
   - Стало быть, ты не выходила из комнаты потому, что ты все слышала? А почему ты боялась показаться? Ты же могла сойти за одну из горничных и спокойно удалиться вместе с прислугой.
   - Нет. Это было невозможно. Если бы я вышла, то я бы пропала.
   Она теснее прижалась к Жилю. Тот почувствовал, что она вся дрожит.
   - Ты еще боишься! - прошептал он ей, вновь покрывая ее заплаканное лицо поцелуями. - Ты все еще плачешь! Что я могу сделать для тебя?
   - Ничего, ничего, любовь моя! Надо, чтобы ты знал, что из моей комнаты я могла не только слышать, но и видеть всех людей, которые были с графиней. Там был один человек, один отставной полицейский. Я его слишком хорошо знаю. Когда я его увидела, я едва не упала в обморок.
   - Кто же это был?
   - Это был мой брат!
   - Твой...
   - Да, это был Морван.
   На минуту воцарилось молчание. В душе Жиля поднималась едкая волна ненависти, перед ним предстало грубое лицо младшего из братьев Сен-Мелэн. Стало быть, человек, которого он обещал себе отыскать и отправить в ад к Тюдалю, находился в Париже. Может быть, он уже и сталкивался с ним, но не узнавал.
   Чувствуя, что Жюдит по-прежнему дрожит, он погладил ее по голове и заставил себя успокоиться.
   - Это же отличная новость! Он служит в полиции, мне легко будет его найти.
   - А что ты собираешься делать?
   - Просто убить его. Ведь пока он жив, ты не сможешь обрести спокойствие. Я не хочу больше видеть эти глаза испуганной лани. Я люблю тебя, Жюдит. Ты - вся моя жизнь, и я хочу, чтобы я был - твоим. Между нами нет места таким, как этот презренный Морван. Забудь о нем сейчас, подожди немного, тогда забудешь и навсегда. А чем же закончилась эта история? Как тебе удалось выбраться из этой мышеловки?
   - Через крышу. Над комнатой графа есть чердак, на который можно взобраться по маленькой внутренней лесенке. Я поднялась по ней, а потом по водосточным трубам, ну совсем, как кошка, но кошка, умирающая от страха, мне удалось перебраться на крышу соседнего дома. К счастью, сейчас лето. Я пробралась через какой-то захламленный и грязный чердак. Там я поранила руку задвижкой двери. Мне удалось найти лестницу, и я наконец выбралась на улицу. Там я бежала, бежала до тех пор, пока не смогла найти фиакр, который довез меня до Версаля. Кучер оставил меня у ворот города, он спешил вернуться в Париж. И я должна была отыскать эту проклятую улицу Ноай. Мне уже казалось, что я ее никогда не найду, я была так измучена, и мне было так страшно. На каждом шагу мне казалось, что вот-вот сейчас я повстречаюсь с Морван ом.
   - Ты его больше не увидишь! Я сделаю для этого все, что надо. Но ты заплатила кучеру? У тебя были деньги?
   В первый раз в этом доме он увидел в ее больших глазах радостный свет.
   - Да! Я богата, представь себе. Ну, скажем, довольно богата. Посмотри!
   Она приподняла низ своего платья, расшитую нижнюю юбку. Внутри был вшит большой полотняный карман. Из него она достала толстую пачку банкнот и мешочек с золотом. Она бросила все это на постель.
   - Что это?
   - А это то, что было в шкатулке Серафины.
   Восковая печать - это же не слишком прочно.
   Это научит ее, как делать вид, что она обо мне забыла. Я ей оставила ее бриллианты.
   - Ну, хорошо, а твой добрый граф Александр?
   Это же его деньги.
   - Если бы это было так, он бы мне их давно отдал. Золото для него ничто. Он его делает сам.
   - Делает сам? - поразился Жиль.
   - Ну, конечно. В подвале дома он установил печи, реторты, кучу других каких-то странностей. Я видела однажды, как он это делает. Это было замечательно. Вот я и взяла эти деньги без всяких угрызений совести. Жиль, я слышала от Калиостро, что ты готов все бросить из-за меня: карьеру, короля, Версаль и увезти меня в Америку. Но он мне сказал, что у тебя мало денег для этого. Теперь они у нас есть. Так когда мы уедем?
   - Очень скоро! Я надеюсь, что мы можем воспользоваться отъездом Бенджамина Франклина.
   Я уже ходил к нему, но он уехал в Брест. Было слишком поздно.
   - Благодаря этим деньгам это уже не имеет значения. Мы можем ехать хоть сейчас. Наконец-то мы сможем быть счастливыми.
   Вся ее живость возвратилась к ней, она выскользнула из его рук, спрыгнула с кровати и, придерживая платье на груди, закружилась по комнате с легкостью балерины. Затем с необыкновенной грациозностью она опустилась перед Жилем, положила свою рыжую голову ему на колени, длинные волосы волнами стелились по полу.
   - Уедем отсюда! Ты похитишь меня, мой прекрасный шевалье, мы уедем и будем любить друг друга на краю света. Я тебе подарю таких же смелых, как ты, сыновей, таких же отвратительных, как я, дочерей. Я тебе подарю столько любви! У меня ее столько для тебя! Возьми меня в жены - и уедем!
   Потрясенный, он склонился над ней, его губы припали к шелковистой массе ее волос.
   - Жюдит! Любовь моя! - шептал он. - Ты думаешь, о чем говоришь?
   Послышался ее смех.
   - Конечно же! Я думаю об этом. Может, я довольно глупа, но я знаю, что такое замужество.
   Я хочу быть твоей женой!
   - Ты забыла, что говорил тебе Калиостро. Он же тебе говорил, что ты не должна уступать любви, что ты редкое существо, и поэтому ты должна оставаться...
   Она резко встала, устремив на него сверкающие глаза.
   - Девственницей? Я знаю. Только вот больше я этого не хочу. Какая это все глупость, почему я должна быть лишенной тех самых нормальных радостей, которые может познать женщина? Калиостро в тюрьме. Может быть, он оттуда уж никогда не выйдет. Ему я больше не нужна, а я не хочу больше быть ясновидящей. Я хочу быть лишь женщиной, твоей женой! Я люблю тебя, Жиль! Я безумно люблю тебя, ты слышишь, я хочу быть твоей, только твоей, и вся, полностью.
   - Ты этого хочешь? Ты действительно этого хочешь? - спросил он охрипшим от желания голосом.
   - Смотри! И суди сам!
   Она медленно убрала с груди руки, придерживающие платье, гибко шевельнула плечами. Платье и белье соскользнули с ее груди, с бедер. Как Венера, выходящая из моря, она предстала перед восхищенными глазами Жиля стоящей в пенистой белизне белья. Нежный отсвет свечей золотил ее мягкую и нежную плоть, вычерчивал такие нежные тени и такие светящиеся выпуклости, что Жиль сполз с кровати, встал на колени перед этой божественной статуей, готовый упасть перед этой опьяняющей красотой. Она отдавала ему эту красоту. Она оставила далеко позади ту далекую маленькую хрупкую сирену Блаве.
   Но богиня желала, чтобы ее обожали не издалека. Она взяла руками голову Жиля, вонзилась в него пылающим сквозь медные пряди волос взором.
   - Люби меня... - прошептала она. - Так давно мое тело хочет открыться для тебя. С самого первого дня. Я тебя ненавидела, но ты так мне нравился. Если бы ты попытался взять меня, я думаю, что я бы тебе позволила это сделать, хоть и разодрала бы тебе затем все лицо.
   Жиль обнял ее за талию, нежно приник к ее лону, поцеловал совершенные по красоте груди, припал к розовым соскам, почувствовал, что они дрогнули, затвердели под его ласками... Закрыв глаза, откинув голову, Жюдит, вздрагивая, отдавалась его ласкам. Он чувствовал, как дрожат ее ноги.
   Он встал, взял ее на руки и отнес на кровать.
   Она изгибалась, подобно золотому ужу, протягивала к нему руки.
   - Иди ко мне! - умоляла она.
   - Одну секунду!
   Думая, что он идет раздеваться, она открыла свои большие глаза с расширившимися зрачками. Во взгляде было и любопытство и опасение.
   Но она увидела, что он собирает все находящиеся в комнате подсвечники, зажигает на них все свечи. После этого он прошел в салон, принес оттуда два больших торшера, зажег их и поставил по обеим сторонам изголовья. Затем поставил на ковер два зажженных канделябра.
   Жюдит с удивлением смотрела на него. Комната блестела ярче, чем Версаль в праздничный вечер.
   - Что ты делаешь? - выдохнула она.
   - Я хочу много света. Я давно мечтал, что буду любить тебя в первый раз при свете солнечных лучей, чтобы никакая тень не падала на твою красоту, на твои глаза в тот момент, когда ты будешь моей. Завтра ты станешь моей супругой перед Богом, но я хочу, чтобы эта ночь, наша первая ночь, была бы сверкающей, языческой. Ведь ты моя несравненная богиня, я хочу, чтобы у тебя был престол.
   Говоря это, он торопливо освобождался от своих одежд. При потрескивании пылающих свечей, перед ярко освещенной постелью предстало его большое, мощное мускулистое тело, были видны шрамы недавних ран. Он проскользнул в постель. Ласковые руки девушки тесно сомкнулись на его шее. Они слились в страстном поцелуе. Руки его умело принялись играть на этом великолепном инструменте, каким было тело этой восхитительной девушки. Это была опьяняющая радость - чувствовать, как оно дрожит, подчиняется ему.
   Он Многому хотел и мог научить ее в любви, она была создана для него. Он чувствовал, что если однажды в самой повседневной жизни что-нибудь противопоставит их друг другу, а этого не удается избежать никаким супружеским парам, то достаточно будет им воссоединиться в постели, чтобы не только тела, но и души слились вновь.