Бенцони Жюльетта. Кречет - 2 (Ожерелье для дьявола)

   Перед ним уже стояли два отличных друг от друга экипажа. Один - тяжелая удобная карета для дальних путешествий знатного сеньора с покрытыми толстым слоем пыли дверцами, так что невозможно было разглядеть украшавшие его гербы. Другой - распряженный, с поднятыми вверх оглоблями большой дилижанс с отстегнутым верхом. На сиденье сидел сколь грязный, столь и величественный кучер в штанах из бараньей кожи, в короткой куртке и в красном платке на голове.
   Он курил длинную черную сигару и созерцал королевским взглядом сутолоку на площади.
   Большая толпа толкалась вокруг театра. Строили его прямо перед бывшим королевским дворцом. Работа шла под звуки музыки. Три гитариста бренчали на своих инструментах, в то время как большая группа мужчин и женщин в ярких разноцветных костюмах весело устанавливала подмостки.
   - Я думаю, что пробуду здесь несколько часов, но не более. Завтра же, до наступления зари, я вступлю на землю Франции, донья Каэтана. Даю вам слово!
   - И как же это вы сделаете?
   Турнемин показал рукой на реку. Вода в ней была голубая, течение быстрое, берега покрыты кустарниками, выделялся посреди реки Фазаний остров, затем река расширялась и переходила в широкое устье, где вдали вспенивались волны на месте возникшей гряды скал.
   - Это же вода, - сказал он спокойно, - а я бретонец, то есть немного водоплавающий. Понго плавает не хуже бобра, это его тотем, и Мерлин тоже чувствует себя хорошо в водной стихии.
   - Вы с ума сошли! Здесь же добрых четверть лье отделяет Фонтараби от французского берега.
   - У меня дома мне часто приходилось проплывать целых два лье. Может быть, только будет трудно выйти из города, если ворота охраняются.
   - За это будьте спокойны. Стены здесь старые. Они серьезно пострадали во время осады тысяча семьсот девятнадцатого года, никто не позаботился о том, чтобы их восстановить.
   - А охрана?
   - Зачем? Ведь Франция и Испания связаны Семейным договором. У Фонтараби нет врагов.
   Но вдоль реки могут быть патрули. Странствующие комедианты! - вздохнула Каэтана, меняя предмет разговора, как это часто с ней случалось. - Нам только этого не хватало!
   - Вы должны быть им благодарны, - ответил Жиль. - Я смогу спокойно переплыть реку во время представления. Весь город будет на площади.
   Хозяин постоялого двора был уже здесь. Приезд целого каравана герцогини д'Альба поверг его в отчаяние. Многословно источая почтение и страх, он объяснил, что его гостиница полным-полна, что она забита этими чертовыми комедиантами, но он их всех выбросит вон куда-нибудь в сарай или даже в преисподнюю, что он предоставит весь постоялый двор в распоряжение ее светлости.
   - А нас вы же не выбросите вон? - простонал откуда-то с неба нежный голосок. - Мы с почтением относимся к госпоже герцогине д'Альба, но мы умоляем оставить нас. Мы же не просто женщины, а женщины из высшего общества.
   Две женщины стояли на деревянном балконе, опоясывающем весь фасад дома. Жиль с трудом сдержал едва не вырвавшееся ругательство. Это были не кто иные, как сеньора Кабаррус и Терезия.
   - Мы сейчас спустимся, - закричала Антуанетта. - Может быть, ваша светлость соблаговолит подождать нас.
   - Боже мой, - прошептала Каэтана. - Кто это может быть?
   - Супруга вашего банкира графиня "де" Кабаррус со своей дочерью. Мои хорошие друзья, но именно сейчас я предпочел бы с ними не встречаться и поэтому останусь в карете. Что же они здесь делают?
   Спрятавшись за опущенными занавесками, он мог наблюдать встречу этих трех женщин. Каэтана была сама любезность. Антуанетта Кабаррус, словоохотливая по обыкновению, рассыпалась в любезностях. Она без умолку говорила о своей радости от встречи с "самой знатной дамой Испании", уверяла эту знатную даму в своей преданности, умоляла ее оставить ей "самую маленькую комнатку" для нее и для "бедного ребенка". А ее двое сыновей, Франсуа и Доменик, будут, конечно, довольствоваться сараем вместе с их католическим наставником доном Бартоломео. Не только сараем, но даже курятником.
   Узкая щель в занавеске давала возможность Жилю видеть и Терезию. Девочка ничего не говорила. Она поприветствовала герцогиню д'Альба, выказав знание светских приличий, затем отдалилась от этой шумной компании. Любопытно, но она казалась равнодушной ко всему, что ее окружало.
   За прошедший месяц маленькая королева Мая заметно изменилась. Казалось, что на ее прелестное личико надета маска. Какой-то туман меланхолии заставил потускнеть все краски лица. Голубоватые пятна под глазами говорили о бессонных ночах. Что же она и ее семья делали здесь, в пограничной деревне? Чем был вызван такой внезапный отъезд во Францию, ведь в день ее коронации в семье Кабаррусов об этом не было даже речи? Дружеское чувство, которое молодой человек испытывал к девочке, заставило его задуматься о причинах такой грусти Терезии. Грусть и огорчение - это было несомненно - явно ей не подходили.
   Она еще дальше отошла от болтающих женщин.
   Разговор явно был ей скучен. Все в ней говорило о праздном безделии и в то же время о желании находящегося под постоянным надзором ребенка ускользнуть. Ее движение к карете заставило Жиля покинуть свой наблюдательный пункт, она направилась было к комедиантам, но потом сразу же вернулась к карете. Через ее раскрытые двери были видны пышные бархатные подушки.
   Вдруг она наклонилась и заглянула в карету.
   Ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от коленей псевдодуэньи, которая никак этого не ожидала и не успела даже откинуться назад. На какое-то мгновение беглец и девочка очутились носом к носу, но.., ничего не произошло.
   - Терезия! - позвала Антуанетта. - О чем вы думаете? Как нехорошо! Ах, это любопытство!
   Простите ее, ваша светлость, она еще ребенок.
   - Как я вижу, восхитительный ребенок. Ну-ка, подойдите, покажите ваше личико, - сказала Каэтана.
   Головка Терезии исчезла, оставив Жиля в полууверенности, что она его узнала. Но у него не было никакого беспокойства. Даже если она и верила, что он виновен в каком-то преступлении, Терезия не могла бы его выдать. Она была его другом.
   Женщины любезно согласились поделить комнаты. Комедианты, получившие щедрое вознаграждение от герцогини, которая к тому же обещала присутствовать (с балкона) на их представлении, с легким сердцем согласились поселиться в сарае. Началось устройство в комнатах. "Донья Консепсион", которую герцогиня объявила больной, торопливо, скрываясь под своим капюшоном, прошла в соседнюю от герцогини комнату.
   Первоначально она предназначалась горничной Антуанетты, и та сразу же ее освободила.
   - Она больна, и ей будет лучше одной. При такой жаре нездоровые люди распространяют неприятные запахи. Утонченной женщине это ни к чему.
   Жиль готов был обнять ее за такую едкую фразу. Мысль побыть одному хоть в платяном шкафу те несколько часов, которые отделяли его от ночного приключения, была очень привлекательной. Постоянное и тесное общение с женщиной, хоть и такой соблазнительной, как Каэтана, стало для него невыносимым.
   С огромным наслаждением он разулся, закинул в угол это отвратительное одеяние, решив никогда больше его не надевать, завернулся в свой плащ, бросился на узкую кушетку с подозрительными простынями и заснул сном человека, которому ничего не остается лучшего.
   Когда он проснулся, день уже шел к закату.
   Кто-то тихо, но настойчиво стучал в дверь.
   - Кто там? - спросил он, стараясь изменить свой охрипший ото сна голос.
   - Это я, Терезия! Прошу вас, откройте. Мне нужно с вами поговорить.
   Он отодвинул задвижку, и девочка в белом платье, скрытым под накинутым плащом, проскользнула в полуоткрытую дверь, без всяких предисловий бросилась к нему на шею и расцеловала в обе щеки.
   - Терезия! Какая неосторожность! А если бы вас видели или слышали?
   - Никакой опасности нет. Моя мать и герцогиня д'Альба, я должна была бы сказать - герцогиня д'Альба и моя мать, которую распирает от гордости, ужинают вместе в зале. А я сказала, что не хочу есть, что у меня болит голова. О Жиль!
   Эта женщина, она ваша любовница?
   - Что за вопрос? Ты же благовоспитанная девочка! Ты пришла сюда, чтобы спросить именно об этом?
   - Конечно, нет. Но, во-первых, я уже не маленькая девочка, и потом, если она вас прячет, значит, она вас любит. Она красивая, хотя мне она не нравится. Все в ней говорит, что в мире есть только Бог, она и некоторые дополнения.
   - Терезия! - упрекнул он ее. - Еще раз...
   - Зачем я пришла? Помочь вам. Ах, мой друг, как же я была счастлива, когда узнала вас!
   Люди говорили о вас ужасные вещи. А я даже не знала, живы ли вы.
   Непосредственность ребенка освежающе подействовала на Жиля. Он смягчился.
   - Как я понимаю, вы поверили этому?
   Она смерила его негодующим и в то же время сострадательным взглядом, каким дети смотрят на взрослых, делающих глупости.
   - Вы что, с ума сошли? Я знаю вас и умею разбираться в людях. Родители тоже, впрочем, не поверили этому. В нашей семье все вас любят.
   Папа говорил, что это какая-то несусветно глупая история, что она связана с принцессой Астурийской. А что, правда, что женщины играют в вашей жизни большую роль?
   Жиль рассмеялся.
   - Они играют большую роль в жизни каждого мужчины, Терезия. Вы немного позже тоже, может быть, будете играть большую роль в жизни многих мужчин.
   Она опустилась на край кушетки и испустила вздох, в котором содержался весь опыт мира.
   - Ах, я это уже знаю.
   - Правда?
   - Правда! Вы вот не спрашиваете, почему вы обнаружили нас здесь, на пути во Францию, как будто загорелась вся Испания. Это же из-за меня.
   - Да? Из-за вас?
   - Из-за меня и из-за дяди Максимилиана. Он влюбился в меня и попросил у отца моей руки.
   Был ужасный скандал.
   Жиль ошеломленно смотрел на нее. Однако она говорила не шутя.
   - Ваш дядя! Брат вашей матери!
   - Да, дядя Галабер, конечно. Вы его знаете.
   Он очень приятный.
   Действительно, Жиль неоднократно видел у Кабаррусов "дядю Максимилиана". Он приехал из Байонны в самом начале года по семейным делам. О, конечно, ничего удивительного, что Терезия нашла его приятным. Это был мужчина тридцати лет, элегантный, тонкий, с живым взором, чувственным ртом, с мощным и в то же время гибким торсом, хорошо и со вкусом одетый в костюм отличного покроя. В дополнение к этому он был довольно умен и очень галантен. Словом, было чем вскружить голову многим женщинам и даже племяннице, выглядевшей старше своих лет.
   - Так, значит, вы были не против этого неслыханного брака? Можно подумать, что в вас говорит какое-то сожаление.
   В ответной улыбке девочки-подростка была удивительная смесь детского простодушия и чего-то бессознательно женского.
   - Конечно! Я очень люблю дядю Максимилиана. Он умеет так красиво говорить...
   - Но, черт побери, это же ваш дядя, брат вашей матери!
   - Это мужчина. А мужчина есть мужчина.
   Для меня существуют лишь две категории мужчин: соблазнительные и несоблазнительные. Вы очень соблазнительный мужчина, но дядя тоже.
   А потом, мне надо, чтобы меня утешали. Вы же меня совсем покинули, вы не занимаетесь мной, у вас другое в голове, ваша герцогиня, например.
   Я ее видела в тот день, когда меня короновали.
   Если вы...
   - Терезия, мы отвлеклись. Вернемся к родителям. Если я правильно понял, они это восприняли очень плохо.
   - Больше чем плохо. Мама упала в обморок, а папа был таким, каким я его еще никогда не видела. Когда он все разгромил в своем кабинете, он решил, что мы немедленно уедем во Францию, мама, мои братья и я, потому что в Испании из нас сделают лишь настоящих дикарей. Он отсылает нас к одному из своих парижских корреспондентов. Это некий господин Буажлу, советник парламента. Он примет нас у себя на острове Святого Людовика, пока мы сможем найти себе подходящий дом. Вот и вся история.
   - И ваш отец так спешил, что даже не нашел времени сделать себе паспорт для проезда через границу?
   - Конечно, да, он сделал все паспорта. Папа никогда ничего не забывает. Но вы же знаете маму. У нее такая голова! Она забыла эти пропуска на туалетном столике. Мы завтра же уедем во Францию. Вот почему я говорю вам, что пришла вам помочь.
   - Каким же образом?
   - Я вас разбудила, вы крепко спали и не слышали, как подъехал всадник.
   - Действительно, я спал и ничего не слышал.
   - Это слуга моего отца. Он догонял нас с самого Мадрида и привез эти проклятые пропуска.
   Завтра мы перевезем вас через границу с собой.
   Сделаем то, чего не сможет сделать ваша прекрасная подруга, хоть она и герцогиня д'Альба.
   - Просто так вот, возьмете и перевезете? И как же?
   Терезия встала, подошла к двери, приложила к ней ухо.
   - Сейчас все вам расскажем. Я думаю, что они уже здесь.
   Прежде чем Жиль успел что-либо сделать, она приоткрыла дверь и впустила своих старших братьев, четырнадцатилетнего Франсуа и тринадцатилетнего Доминика. Они вошли в комнату на цыпочках, как настоящие конспираторы.
   - Ну что? - спросила Терезия нетерпеливо. - Что вам удалось сделать?
   Старший, Франсуа, красивый мальчик, похожий на сестру, порылся в карманах и вытащил маленький пакет, завернутый в грязную тряпку.
   - У меня есть все, что надо. Около церкви живет какой-то аптекарь. Его показал мне охранник замка. Я рассказал аптекарю, что у меня такая нервная лошадь, что не может спать, и он мне дал это.
   - Кажется, это отличное средство, - подхватил Доминик, блондин, перенявший от матери быстрый взгляд и острый язык. - Треть унции, и он счастливо проспит все двадцать четыре часа.
   Скрестив руки на груди. Жиль слушал с внимательной настороженностью.
   - Не объясните ли вы мне, что вы замышляете, господа? Я нисколько не сомневаюсь в благородстве ваших намерений, но ваши приготовления меня беспокоят. Если я вас правильно понял, вы собираетесь кого-то усыпить?
   Доминик поднял на него свой взгляд, в котором, кроме чистой голубизны, было еще и что-то ангельское.
   - Нашего воспитателя дона Бартоломео. Он очень любит вино. Сегодня вечером ему будет подан большой кувшин, и в него мы подбавим этого порошка.
   - А когда он заснет, - продолжал Франсуа, - снимем с него одежду, устроим его поудобнее, дадим денег хозяину, чтобы тот не занимался им после нашего отъезда.
   - А вы, - победно заключила Терезия, - вы наденете его одежду и займете его место в нашей карете. Таким образом вы сможете въехать во Францию без затруднений. Ведь в паспорт вписан католический воспитатель. Правда, это мы хорошо придумали?
   Под восхищенными взглядами мальчиков Жиль обхватил Терезию за талию, приподнял ее, словно это был пятилетний ребенок, поцеловал в пухлые круглые щеки.
   - Чудесно! - воскликнул он со смехом. - Вы настоящие друзья и отличные конспираторы, но...
   - Ах, нет! - запротестовала Терезия, готовая уже расплакаться. - Вы же не будете отказываться.
   - Именно так. Откажусь. И благодарю вас от всего сердца. Но все же откажусь.
   - Но почему? - дружным хором спросили все трое.
   - По многим причинам. Первая - нельзя подвергать какому-либо риску вашу мать. Переход границы в таких условиях может поставить ее в трудное положение.
   Франсуа нахмурился:
   - Вы хотите сказать, что она может совершить какую-нибудь оплошность! Конечно, это может произойти, все возможно. Но ведь, хорошенько ей все объяснив...
   - Это еще не все. Ваш воспитатель может это расценить очень плохо. Что он будет делать после вашего отъезда? Он возвратится в Мадрид и, как священник, может принести жалобу в инквизицию, которая меня разыскивает. Вы можете вообразить все неприятности, которые могут обрушиться на вашего отца, каким бы всемогущим он ни был?
   Он помолчал, чтобы дать возможность проникнуть словам в юные головы своих друзей. Затем, видя их заметное смущение, он тихо добавил:
   - И наконец, ваш план предусмотрел лишь меня. А я не хочу уезжать без моего слуги-индейца. Описание Понго было дано вместе с моим. Я не вижу, какую роль вы могли бы ему дать. Если, конечно, не довериться вашим слугам.
   - Слуги герцогини д'Альба, конечно, знают о вашей роли дуэньи? бросила злопамятно Терезия.
   - Конечно. Но она отобрала лишь самых испытанных слуг, которых она знала с самого детства, они не пожалеют жизни за нее. Вы же понимаете! А после всего этого я вам скажу следующее. Завтра утром я буду уже во Франции и буду вас ждать на дороге в Байонну. В то время, когда комедианты будут давать свое представление, я и Понго с лошадьми пересечем реку вплавь. Это не так уж трудно.
   - Но это же очень, очень широкая река. Вы же утонете.
   - Надеюсь, что нет. А теперь уходите. Ужин скоро закончится, вас будут искать. Но я запомнил, что вы хотели сделать для меня. Однажды, может быть, я смогу вам отплатить. До завтра во Франции.
   Он пожал руки обоим мальчикам по английской моде, обнял почти утешившуюся Терезию и выпроводил всех из комнаты.
   Уже наступила ночь, на площади загрохотал баскский барабан комедиантов, созывая жителей Фонтараби на представление. Повсюду зажигались факелы, а на подмостках мужчина в красно-белом костюме выбивал кремнем огонь, чтобы зажечь свечи. Эта последняя ночь в Испании была, пожалуй, самой прекрасной из всех, проведенных им здесь. Никогда еще небо не было таким голубым, таким теплым и глубоким, никогда еще звезды не блистали так ярко. Темные очертания старого замка казались невесомыми при этом сказочном свете. Зеленые сумерки сменились ласкающей темнотой.
   Звуки оркестра смешивались со смехом собирающейся толпы. Странствующие комедианты разбудили старую покинутую крепость, похожую на мираж. В этот последний вечер Испания предстала перед беглецом в своих самых нежных цветах, вызывающих чувство сожаления.
   Когда Каэтана, благоуханно шелестя шелками своего платья, вошла в его комнату, он обнял ее с никогда еще не испытываемой им нежностью.
   Чувство, которое он познал сейчас, было очень похоже на любовь.
   - У нас лишь один час, - прошептал он в ее теплую шею. - И этот час у нас никто не отнимет.
   ***
   Когда он пришел к Понго, ожидавшему его с лошадьми в густой тьме под древними стенами, он еще хранил в себе прекрасный образ женщины в красном шелковом платье, стоящей на балконе с веером в руках, с блестевшими от слез глазами, смотревшей на танцы скоморохов.
   Стояла ничем не нарушаемая тишина. Если патрули и были, то они полностью доверяли морю.
   Наступало время отлива. Устье, которое еще недавно было столь широким, обнажало теперь песчаные островки. В свете восходящей луны они матово отсвечивали на фоне серебристого потока. На маленькой пристани все шлюпки были вытащены на берег и лежали под положенными на них сверху мачтами. Стоя на песчаном берегу среди жидких кустиков овсяницы, Понго смотрел на воду с некоторой опаской.
   - О чем ты думаешь? - спросил Жиль, оседлав Мерлина с глубокой радостью человека, вновь обретшего давно утраченное.
   Индеец поморщился.
   - Пески. Нехорошо. Может быть смертельно.
   - Ты опасаешься, что мы попадем на зыбучие пески? Посмотри туда, подальше. Видишь, там морские птицы на песчаном островке. Там нам нечего бояться, кроме бурного потока. Я у себя дома. Достаточно мы пожили с этими женщинами.
   Крупные резцы индейца обнажились и заблестели в свете луны.
   - Женщины похожи на песок. Они опасны.
   Вместо ответа Жиль рассмеялся, послал лошадь вперед и спустился к воде.
   Часть вторая
   КОЛДУН
   1784 г.
   КРЕЧЕТ КОРОЛЯ
   Спустя десять дней Жиль, Понго и Мерлин, сопровождавшие экипаж дам Кабаррус, вновь видели Париж на исходе прекрасного уже летнего утра и добрались до острова Святого Людовика, где путешественницы собирались поселиться в доме любезного господина Буажлу.
   Там их ждало разочарование. Любезный господин Буажлу скончался несколькими днями раньше, был уже похоронен третьего дня, и теперь его вдова, безутешная по словам мажордома, приняла их в слезах, в задрапированной траурными полотнами зале. Антуанетта не осмелилась поселяться там, где царствовала безутешная печаль. Она поблагодарила госпожу Буажлу приличествующими для такого случая выражениями, заверила ее в глубоком сочувствии ее горю, а в ответ на очень нерешительное приглашение, несмотря ни на что, остановиться у нее попросила вдову порекомендовать ей меблированный дом, достойный принять супругу и детей одного из могущественных банкиров Испании.
   С потерянным видом, поскольку мысли ее были далеко от этого, госпожа Буажлу все же указала им один из домов, расположенный в квартале Святого Евстафия, по ее словам, "довольно чистый".
   Антуанетта поблагодарила вдову, поклялась заказать тридцатидневную мессу по усопшей душе ее супруга, поклонилась на прощание и снова заняла свое место в довольно грязной карете. Экипаж снова тронулся в путь, к великому разочарованию Доминика, которому так понравились прекрасные деревья и освещенная солнцем Сена, протекающая прямо перед домом.
   - Ведь эта дама была согласна поселить нас.
   Зачем же искать где-то еще? Мы устали, все в грязи. Посмотрите на Терезию, она никак не очнется.
   - Может быть, - возразила Терезия, - но я не хочу очнуться в комнате только что умершего. Мама полностью права. Мы приехали в Париж совсем не для того, чтобы плакать. Вы знаете это место, сеньор Жиль?
   - Нет, - ответил с улыбкой молодой человек, - но оно будет таким же веселым.
   И действительно, дом, принадлежавший другой вдове, был, бесспорно, намного веселей. К нему даже примыкал небольшой сад, комнаты были хорошо обставлены. Жиль без опаски оставил здесь своих друзей и отправился дальше уже по своим делам, а они были таковы, что если жалоба на него из мадридских кабинетов уже дошла до Версаля, то он мог очутиться в очень незавидном положении.
   Он поспешил вновь пересечь Сену, выехал на улицу Коломбье к гостинице "Йорк", куда его в свое время поселил Ферсен, когда Жиль только приехал из Бретани, понадеявшись найти там комнату. Это была одна из лучших гостиниц Парижа.
   Бывшее жилище одной благородной бретонской семьи, отель "Йорк" принимал знатных клиентов. Здесь жил английский посол сэр Дэвид Хартли, приехавший в Версаль вместе с Бенджамином Франклином на подписание договора о независимости Соединенных Штатов.
   Ему улыбнулась удача. В самом деле, отель был полон, но его хозяин узнал молодого человека с первого взгляда и принял его как старого друга.
   - С самого приезда господина графа седьмого числа этого месяца я каждый день ожидал прибытия господина шевалье, - заявил он ему, сопровождая Жиля по широкой лестнице.
   - Господин граф? Какой граф?
   - Ну, конечно же, господин граф де Ферсен. Господин шевалье, стало быть, не знает, что мой дом полон шведов.
   - Ах так? Что же это за нордическое нашествие?
   - Я вижу, что господин шевалье любит посмеяться. Речь идет о свите Его Величества короля Густава Третьего, я хотел сказать - господина графа де Хага. Он посещает нашу страну по возвращении из Италии. И господин де Ферсен входит в состав этой свиты. Он живет с господином бароном де Стедингом.
   - Так, стало быть, он здесь?
   - В этот час он отсутствует, господин шевалье. Господа находятся в Версале и пробудут там весь день: они пользуются большим успехом. Их много принимают. Вот ваша бывшая комната. Она свободна, но она еще не совсем готова.
   - Это не важно: я же не лягу спать в разгар полудня. Мне надо принять ванну, закусить, и позаботьтесь о лошадях, Мерлин пусть отдохнет, а мне нужна свежая лошадь для очень важного визита.
   Через час Турнемин был уже умыт, выбрит, затянут в свой бывший драгунский мундир и сидел верхом на лошади, предоставленной ему Картоном, оставив Понго отдыхать, - ему удалось вновь наладить свои старые связи с Луизон, горничной, крупной брюнеткой. Она еще в первый приезд индейца во Францию оказалась чувствительной к его экзотическим прелестям, к его наголо выбритому черепу и длинным и мощным передним резцам.
   Жиль рысью отправился к отелю Рошамбо.
   На этот раз путь был краток. Владения Рошамбо были расположены на улице Шерш-Миди. Дорогой Жиль от всей души взывал к Богу, Святой Деве и ко всем святым, чтобы его добрый гений не уехал куда-нибудь на край света или же в свою милую Турень.
   Удача не покинула его. Генерал находился не только в Париже, но даже у себя, и одно лишь упоминание своего имени открыло перед Жилем все двери дома, находившегося, однако, в лихорадочных приготовлениях к отъезду. Ходили солдаты с бумагами, слуги таскали сундуки, дорожные сумки.
   - Генерал готовится к отъезду в деревню? - спросил Жиль, мысленно возвращаясь на несколько лет назад в Брест, когда он, молодой корнет, бегал с регистрационной книгой в руках во время подготовки экспедиции в Америку.
   Признав офицера, солдат остановился, поприветствовал его.
   - Не в деревню, господин лейтенант. В Кале.
   Король отдал приказ генералу Рошамбо сменить маршала де Круа. Он назначил его командующим самым важным военным округом севера.
   - Черт побери. И скоро отъезд?
   - В конце этого месяца. Извините, у меня много дел.
   "Ну что же, - подумал Жиль, глядя на уходившего солдата. Он был совсем похож на него, тогдашнего. - Я приехал вовремя."
   Рошамбо принял своего бывшего секретаря как вновь обретенного сына, расцеловал его в щеки, дружески хлопал по плечам, радовался его здоровому виду. Затем он устремился к широкому креслу, крикнув слугам, чтобы принесли шампанского.
   - Истинный Бог, шевалье, ты даже себе представить не можешь, как я счастлив видеть тебя! - воскликнул он после того, как молодой человек поздравил его с новым назначением. - Ты принес с собой ветер Атлантики, воспоминания о минувших днях, наших славных делах в Америке. Я счастлив, но и удивлен. Я же готов был поклясться, что ты долго в Испании не усидишь.