Бенцони Жюльетта. Кречет. Книга III

   — Он, видно, плохо знает эту очаровательную даму! Хорош лейтенант полиции! Нашли кем заменить молчаливого, способного и энергичного господина Ленуара!
   — Господин Ленуар был слишком строг, — вздохнул брадобрей. — К тому же он был слишком любознательным, а это мало кому нравится.
   Скажу больше, он не понравился Его Высочеству графу Прованскому, брату короля. Это он добился, чтоб его заменили…
   — Идиотом, который до этого наводил порядок в королевской библиотеке, — заключил шевалье, оставив при себе окончание своей мысли (а именно, что эта ценная замена произошла как бы случайно, непосредственно перед тем, как разразился скандал с колье).
   Брадобрей закончил. Он осторожно вытер влажные щеки клиента, припудрил его тонкой душистой пудрой и отошел на шаг, чтобы полюбоваться плодами рук своих. Картина так ему понравилась, что он еще попятился и… оказался в объятиях Понго. Индеец молча показал на острый выступ стены, о который цирюльник мог больно удариться.
   Глубоко признательный за заботу, брадобрей усадил Понго и стал брить его, весело болтая о том, как, наверно, трудно «дикарю» привыкать к цивилизованному миру. Понго только морщился и наконец в привычной лаконичной манере объяснил ему свой взгляд на жизнь. «Хорошая еда, хорошее вино, красивые женщины.» Такой ответ брадобрею, человеку веселому и совершенно не кровожадному, очень понравился, он продолжал работу, тихонько посмеиваясь, но при этом стараясь не повредить кожу такого экзотического клиента.
   — Известно, что произошло с графом Калиостро? Он в Бастилии? — спросил Жиль.
   У брадобрея вытянулось лицо.
   — Разве я о нем не говорил вам? Мне кажется… но, видимо, мне показалось. Конечно, он здесь, как и все участники этого дела, но про него ничего не известно. К нему никого не пускают, это очень жестоко, ведь он привык к хорошему обществу.
   — Так вы его знаете? — заинтересовался Турнемин.
   Брадобрей покраснел, затем, оглянувшись на дверь, таинственно прошептал:
   — Он вылечил мою дочь, когда от нее все другие врачи отказались. Нам с женой непонятно, почему его арестовали. Такой человек ничего плохого сделать не мог.
   — Почему его арестовали, спрашиваете вы.
   Догадаться нетрудно. На него донесла госпожа де Ла Мотт.
   Жиль так и не узнал, что думает веселый цирюльник об этом новом злодействе графини. Дождь и ветер с бешеной силой принялись раскачивать башню, башня гудела, в таком шуме разговаривать было просто невозможно. К счастью, цирюльник уже закончил с Понго и стал собирать и вытирать свои инструменты. Жиль расплатился с ним, и он покинул случайных своих клиентов. А узники продолжали с ужасом прислушиваться к реву урагана, прикидывая, выдержат ли самодельные веревки его буйный напор.

ВСТРЕЧА НА БРУСТВЕРЕ

   К вечеру ветер стих, но дождь, ни на минуту не переставая, продолжал заливать улицы Парижа.
   Такая погода вполне устраивала беглецов: бесконечный ливень переполнил не только Сену; небольшие ручейки, протекавшие по дну рвов Бастилии, превратились теперь в полноводные реки.
   Кроме того, стражники вряд ли будут слишком усердствовать в такую погоду.
   Веревку Жиль спрятал под своим матрасом.
   Они с Понго старательно сложили обе постели, чтобы у тюремщиков и мысли не возникло, устроить уборку в их камере. Для пущей безопасности Турнемин даже решил спать все время между обедом и ужином и этим убить сразу двух зайцев: помешать любознательности тюремщиков и отдохнуть перед побегом.
   Ночь предстояла трудная, делать было больше нечего, последний кусок замечательного шоколадного торта, поданного им на десерт, был съеден, поэтому оба узника спокойно растянулись на своих кроватях и уснули сном праведников, оба обладали действительно ценным даром — засыпать по желанию.
   К ужину Турнемин и Понго проснулись и поели, хоть и без аппетита, но с ответственностью людей, не знающих, будут ли они завтракать. Когда тюремщик, убрав со стола, удалился, узники принялись за работу. Им еще предстояло разрезать одеяла, покрывала и матрасные чехлы.
   Это оказалось труднее, чем они думали, — грубая и плотная ткань плохо поддавалась, нож затупился, его все время приходилось точить о кирпичную стену. Когда все, что можно разрезать, было разрезано, они принялись плести веревку. Для большей длины добавили галстуки Жиля.
   Понго работал быстрее, чем Турнемин, ведь он с детства умел сплетать лианы, ветки, траву и даже корни деревьев. Жилю, чтобы не слишком сильно отставать от друга, понадобился весь его морской опыт, все навыки, полученные под руководством шевалье де Тернея. Веревка получилась не слишком красивой, но крепкой и длинной. Они попытались хотя бы примерно измерить ее, растянув по диаметру камеры.
   — Мне кажется, должно хватить, — сказал Жиль, с сомнением глядя на плоды рук своих. — По крайней мере, от конца веревки до подножия башни не должно быть слишком далеко. Будем надеяться, что ров полон воды и мы не свернем себе шеи…
   Жиль нагнулся за подсвечником, стоявшим на полу, и тут его взгляд упал на едва различимую надпись, выцарапанную на стене.
   «20 ноября 1613 года Дюссо был заключен в эту камеру. С Божьей помощью он выйдет из нее…»
   Эти несколько слов, написанные давно истлевшей рукой, произвели на Жиля неприятное впечатление. Глубокая набожность заставила его спросить самого себя, а будет ли их побег угоден Богу? Не придется ли Жюдит расплачиваться за его последствия?.. Понго тоже прочитал эту старинную запись, но она его не взволновала. Он только пожал плечами и криво улыбнулся.
   — Ты мне всегда говорить, что король представлять Господина Бога на земле…
   Жиль улыбнулся ему в ответ и прогнал неприятные мысли.
   — Ты прав, «что хочет король, того хочет Бог»…
   Подождем, до двух часов осталось еще минут десять.
   Не теряя времени, они собрали солому, высыпавшуюся из распоротых матрасов, и отнесли ее в дальний угол камеры, чтобы она не помешала им быстро и беззвучно открыть дверь.
   Часы Бастилии пробили два раза. Понго пробормотал короткое заклинание. Жиль — быструю молитву, потом они бросились в объятия друг Другу, понимая, что эта ночь может стать последней в их жизни.
   Потом шевалье вынул один из ключей и осторожно ввел его в нижнюю замочную скважину.
   Ключ не подходил. Он взял другой, с ужасом думая, что и этот не подойдет, что в Бастилии поменяли замки, не известив об этом короля.
   Но нет, второй ключ повернулся легко и плавно, а первый подошел к верхнему замку. Дверь открылась тихо, без скрипа — ведь еще накануне Жиль смазал петли маслом из салата.
   «Как жаль, что такой мастер сидит на троне, а не работает у станка. Роль короля ему и самому не по душе, в слесарном же деле он достиг совершенства, это настоящий гений…» — так думал Жиль, с благодарностью вспоминая Людовика.
   Узники вышли за дверь и прислушались — тихо, только далеко внизу кто-то кашлял: в каменном цилиндре была прекрасная акустика. Как можно тише, сдерживая даже дыхание, узники поднялись по ступеням, ведшим на крышу.
   Оставалось открыть последнюю дверь. Осторожно вставив ключ в замочную скважину. Жиль медленно стал его поворачивать… Третий ключ был не хуже двух первых: дверь отворилась — и беглецы оказались под ночным небом.
   Погода не улучшилась, все так же черные тучи закрывали звезды, а бесконечный дождь превратил крышу башни Свободы в настоящее озеро.
   Жиль и Понго, не обращая внимания на дождь и холод, радостно вдыхали влажный воздух, чувствуя, как в их сердцах зарождается уверенность в счастливом завершении побега.
   Вскоре их глаза привыкли к темноте и они смогли оглядеться: за башнями и башенками Бастилии, прямо у их ног, расстилался Париж. В хорошую погоду они без труда различили бы Монмартр и Монруж с их мельницами, башни Нотр-Дам, шпиль Сент-Шапель и длинную ленту медленной Сены. С такой высоты город казался мирным и спокойным. На мгновение беглецам показалось, что они единственные люди, оставшиеся на грешной земле.
   Но философствовать было некогда. Успокоенные тишиной, они, волоча за собой веревку, подошли к краю площадки.
   — Пожалуй, здесь, — пробормотал Турнемин.
   Он перегнулся через парапет, чтобы хотя бы примерно представить себе высоту башни и ширину рва, и едва сдержал радостное восклицание.
   — Ров почти полон воды. Сена, должно быть, очень высоко поднялась…
   С другой стороны рва возвышался контрэскарп, увенчанный закрытой галереей. Там, за углом Колодезной башни, будет их ждать таинственный помощник.
   Не говоря ни слова, узники впряглись в одну из пушек, стоявшую тут же у амбразуры, и подтащили ее ближе к краю площадки. Эту мысль подал им король, на крыше больше ни к чему другому нельзя было привязать веревку.
   Удостоверившись, что веревка привязана крепко, Жиль отдал Понго королевские ключи.
   — Я пойду первым, — сказал он. — Если веревка не выдержит, возвращайся обратно в камеру и закрой за собой дверь. Тебя быстро освободят, ведь ты не виновен, король мне это обещал, если побег не удастся. Мой друг Винклерид, которого ты называешь Красным Медведем, поможет тебе добраться до Америки. Передай ему, что я его очень любил.
   Друзья снова обнялись.
   — Прощай, мой друг… или до свидания, я очень на это надеюсь, — добавил Турнемин с улыбкой.
   Не дожидаясь ответа, он схватился за веревку, повернулся спиной к черной бездне и, упираясь ногами в стену, начал опасный спуск. Каждую минуту он боялся, что веревка оборвется и он упадет к подножию башни.
   Но веревка оказалась крепкой, и понемногу Жиль обрел уверенность. Время от времени он бросал беспокойный взгляд на галерею, опасаясь появления стражников с фонарями. Он знал, что они часто обходят всю крепость, и понимал, что ему надо спешить, ведь с того момента, как он перелез через парапет, не прошел еще ни один дозор.
   Спускаясь, Жиль старался не сильно раскачивать веревку, чтобы не повредить ее раньше, чем придет черед Понго. Хорошо хоть индеец значительно легче его.
   Он тихо скользил по веревке, но наконец наступил момент, когда его ноги повисли в пустоте.
   Это был конец веревки. Жиль поднял глаза и увидел отвесную башню, она нависала над ним и, казалось, была готова его раздавить. Тогда он посмотрел вниз и различил слабый отблеск воды.
   Вода была совсем близко.
   «Наконец-то», — подумал Жиль и разжал руки. Он вошел в воду почти без всплеска, коснулся ногами дна и поспешил отплыть подальше, чтобы освободить место для Понго.
   Вдруг свет фонаря пробежал по воде и почти коснулся Турнемина. Беглец нырнул, краем глаза успев заметить двух солдат, они не спеша проходили по галерее.
   «Незнакомец! — волновался Жиль, медленно плывя под водой к противоположному берегу. — Только бы они его не заметили! И Понго! Ведь он висит на веревке и ждет, пока пройдут часовые!»
   Жиль вынырнул и огляделся: стражники уже завернули за угол, а Понго спускался со стены так же спокойно, как с пальмы в родном лесу.
   Через мгновение индеец уже плыл рядом с Турнемином.
   — Вперед! — прошептал Жиль. — Посмотрим, что там на другом берегу…
   Медленно, без всплеска, поплыли они к Колодезной башне, стараясь в темноте разглядеть силуэт королевского посланца.
   — Если его там нет, я не знаю, что мы будем делать, — прошептал Жиль, когда они подплыли к условленному месту.
   Ответ пришел тут же в виде какого-то тяжелого предмета, упавшего в воду рядом с ними. Жиль протянул руку и нащупал веревочную лестницу.
   — Это он, — радостно шепнул Турнемин индейцу. — Мы спасены!
   — Да, если поторопитесь, — послышался, словно с небес, приглушенный голос. — Скоро пройдет стража…
   Повторять ему не пришлось. Жиль быстро вскарабкался по лестнице и оказался рядом со своим спасителем.
   — Сударь, — проговорил он признательно, стараясь разглядеть под капюшоном лицо незнакомца. — Мы обязаны вам жизнью.
   — Об этом поговорим после. Сейчас нужно быстро уходить, мы и так потратили слишком много времени, пока отыскали вас. Вы плыли не к той башне, дождь и темнота сбили вас с пути.
   Незнакомец помог Понго забраться на галерею, потом подошел к амбразуре, смотревшей на улицу Порт-Сен-Антуан, и высунулся наружу.
   — Давай, — сказал он кому-то внизу. — А вы оба помогите мне…
   Объединенными усилиями Жиль, Понго и незнакомец втащили на галерею длинный и тяжелый тюк. Это был труп, предназначенный заменить во рву Турнемина.
   — Лошади ждут нас на площади, — объяснил королевский посланец. — Тело должны найти перед башней Свободы. Понесем его…
   Втроем они без труда подняли труп. Это был высокий, ростом с Жиля человек, одетый в белую рубашку, форменные брюки, шелковые чулки и туфли с пряжками. Лицо, закрытое колпаком с прорезями для глаз, разглядеть было невозможно.
   Тело опустили в воду, незнакомец ловким движением снял с головы покойника колпак. Потом он скрутил веревочную лестницу и, указывая в сторону площади, прошептал:
   — Там вас ждет мой слуга. Здесь невысоко, и лошади стоят как раз под стеной. Прыгайте в седла и ждите меня.
   — Что вы собираетесь делать?
   Сквозь толщу плаща Жиль расслышал приглушенный смешок незнакомца.
   — Вас должны убить во время побега. Гарнизон этого приятного заведения, как водится, состоит не из гениев, но и у них могут возникнуть вопросы. Поэтому я сейчас выстрелю в вас, вернее, в того, кто стал вами. Вы же быстрей спускайтесь, нам надо успеть до того, как прибежит стража, для инвалидов они еще очень хорошо бегают.
   Выстрел раздался как раз в тот момент, когда Жиль и Понго, одновременно спрыгнув со стены, оказались в седлах. Лишь секунды на три опередили они своего спасителя. Когда лошади, идя крупной рысью, застучали копытами по тихой улочке Сен-Антуан, в крепости ударил колокол, объявляя о побеге. Оглянувшись на полном скаку, Жиль разглядел тени людей, с факелами и фонарями бежавших по галерее контрэскарпа. Охрана и вправду действовала проворно.
   Погони не было, но всадники продолжали нахлестывать лошадей. В три часа ночи они были уже у церкви Сен-Поль. Только тут дали передохнуть лошадям и дальше поехали шагом в сторону улицы Кутюр-Сен-Катрин (теперь улица Севинье), стараясь, насколько возможно, не будить заснувшее эхо. Набат был слышен и здесь, но звуки его не мешали обывателям спокойно спать за закрытыми ставнями.
   — Мы почти на месте, — сказал незнакомец. — Лошади были нужны, чтобы как можно скорей исчезнуть и чтобы перевезти особу, занявшую ваше место во рву. А так мы могли бы пешком дойти.
   — Куда мы едем?
   — Ко мне. Никому и в голову не придет искать вас у меня.
   Дождь прекратился, словно выполнил свою роль в планах короля. Незнакомец скинул не нужный теперь плащ и снял маску. При свете фонаря Жиль разглядел веселые глаза, длинный острый нос, круглый рот; незнакомец был уже не молод, но каждое его движение говорило о том, что этот человек любит и умеет жить.
   Миновав особняк Карнавале, всадники свернули на улицу Фра-Буржуа и выехали на улицу Вьей-дю-Тампль.
   — Вот мы и дома, — сказал незнакомец, указывая на внушительный портал старого здания.
   Слуга, атлетически сложенный негр, поспешил отворить ворота, и всадники въехали в большой мощеный двор, окруженный домами, в окнах которых не видно было ни единого огонька.
   Беглецы спешились, слуга повел лошадей в конюшню.
   — Я покажу вам дорогу, — сказал хозяин дома. — Только смотрите под ноги — не споткнитесь. Этот дом был раньше резиденцией голландского посла, с тех давних времен он ни разу не ремонтировался.
   Они миновали полутемный сводчатый проход и оказались в другом дворе, более обширном, чем первый. В глубине двора стоял дом старинной архитектуры. В окнах первого этажа горел свет.
   На звук их шагов дверь распахнулась, и на пороге показалась молодая женщина в небрежно накинутой муслиновой шали и со свечой в руке, освещающей ее красивое взволнованное лицо.
   — Наконец-то! — вздохнула она. — Я так волновалась! Я так переживала за вас!
   — Вы напрасно волновались, моя дорогая Тереза. Все кончилось хорошо, и мы, все трое, живы и здоровы. Позвольте, моя дорогая, представить вам шевалье де Турнемина из Лаюнондэ и его слугу.
   — Мне больше нравится слово «товарищ», — поправил Жиль, улыбаясь и подходя, чтобы поприветствовать молодую женщину. — Из Великого жреца онондагейцев нельзя сделать слугу. Если позволите, я представлю его вам, и вы убедитесь, что он так воспитан, как наши европейцы.
   Понго подошел к хозяйке дома и с достоинством поклонился ей. Лицо незнакомца просияло, казалось, он хотел обнять своего гостя, но ограничился тем, что положил ему руку на плечо.
   — Вы говорите как настоящий дворянин. Истинный Бог! Я счастлив принимать вас у себя.
   Знаменитый герой, благородный воин, защитник угнетенных, для меня большая честь видеть вас в моем доме.
   — Благодарю. Но, может быть, теперь, сударь, вы скажете, кому я обязан, больше чем жизнью?
   — Ах, тысяча извинений! Как я мог забыть?!
   Это госпожа де Виллермолаз, мой друг, а я Пьер-Огюстен Карон де Бомарше.
   Жиль не верил своим глазам.
   — Бомарше?! Автор знаменитой «Женитьбы Фигаро» и «Севильского цирюльника», в которых недавно играла сама королева вместе с графом д'Артуа?
   Писатель улыбнулся и поклонился.
   — Действительно, мне была оказана эта честь…
   Но удивление Турнемина еще не прошло.
   — Бомарше — тайный агент короля? Но не вы ли были брошены в тюрьму по его приказанию?
   — Да, в Сен-Лазар, но вовсе не по приказу короля. Это были происки мосье: меня засадил в Сен-Лазар, вас — в Бастилию. Несколько дней спустя король освободил меня оттуда. Почти как и вас, но немного проще: хватило простого приказа об освобождении. Хочу добавить, что я уже давно у него на службе… секретной, хотя он сам вряд ли так думает. Но это не важно…
   И он взмахнул рукой, как бы прогоняя грустные мысли.
   — Не кажется ли вам, шевалье, что, прежде чем разговаривать о политике, надо как-то вас высушить. Вы с господином Понго совершенно мокрые, посмотрите, во что превратился любимый ковер Терезы!
   — Ах, извините, мадам! Мы никак не думали оказаться в салоне.
   — Я вовсе не сержусь на вас, сударь, — улыбнулась Тереза, ласково глядя на своего мокрого гостя. — Пьер-Огюстен подыщет вам какую-нибудь сухую одежду, а потом мы поужинаем. У меня есть свежие яйца, я привезла их вчера из Эрменонвиля, и, надеюсь, вам понравится мое клубничное варенье.
   Некоторое время спустя, облаченный в палевый с белыми и зелеными разводами халат, принадлежавший самому Бомарше, Жиль восседал за столом рядом с Понго, одетым в пурпурную мантию, делавшую его похожим на короля из трагедии.
   Отдавая честь вареным яйцам, чудесным хрустящим хлебцам и душистому кофе, Турнемин рассматривал своих хозяев.
   Тереза была лет на двадцать моложе своего друга, но смотрела на него с почти материнской нежностью, ее прекрасные пепельные волосы, отлично причесанные, несмотря на уже довольно поздний час, обрамляли красивое лицо, а веселые голубые глаза внимательно следили, чтобы никто из гостей не был ни в чем обделен. Свежая, привлекательная, она отлично гармонировала с интерьером столовой: с потолком, расписанным Дориньи, двумя резными буфетами, заполненными массивным столовым серебром и фарфором; стены украшали фламандские натюрморты, а пятнадцать стульев, отделанных темно-красным мебельным плюшем, завершали весь ансамбль.
   Мягкий свет лился из большой бронзовой позолоченной люстры.
   Чувствовалось, что молодая хозяйка была душой дома, где все дышало порядком, достоинством и радостью. Говорила она с легким акцентом, и Жиль не мог удержаться, чтобы не задать вопрос:
   — Откуда вы родом, сударыня?
   Она стала такой же красной, как ее варенье.
   — 01 Вы заметили мой несчастный акцент? — сказала она с очаровательным смущением. — Я родилась не во Франции, шевалье, а в Швейцарии. Конечно, вам, парижанину, сразу заметно…
   — Что вы, мадам, какой я парижанин! Я бретонец и еще совсем недавно был просто бедным крестьянином. Как вам мой деревенский акцент? Ваш выговор очарователен, он напоминает мне моего лучшего друга барона Ульриха-Августа фон Винклерида.
   Говоря так. Жиль взял руку молодой женщины и, к явному удовольствию Бомарше, поднес ее к своим губам.
   Когда Турнемин отставил пустую чашку, Пьер-Огюстен встал, подошел к одному из буфетов и достал из него большой деревянный ларец, в котором лежали прекрасные, светло-коричневого цвета сигары.
   — Не желаете ли, шевалье? Наверное, в Америке вы привыкли курить сигары? Я сам иногда их курю, но редко.
   — Действительно, — сказал Жиль, беря осторожно один из табачных цилиндров и вертя его, прежде чем поднести к пламени свечи, — я приобрел там вкус к курению виргинского табака, а также сигар, но этот сорт я пробовал только однажды на приеме у адмирала Грасса. Эти сигары — большая редкость, вам просто повезло, господин Бомарше. У вас, верно, большой интерес к Америке?
   Писатель засмеялся, в свою очередь прикуривая от свечи.
   — Да, вы правы, большой интерес. Настолько большой, что Конгресс легко забыл о нем. Сигары и кофе, который мы только что пили, — вот и все, что мне осталось от дома «Родриго Хорталес и Компания», филиал которого я открыл даже здесь.
   Действительно, в 1776 году, как и финансист Лере де Шомон (но последний с помощью своего собственного достояния), Бомарше, чтобы скрыть помощь, оказываемую Францией повстанцам Америки, открыл торговый дом с капиталом в миллион ливров. Деньги дал король. Бомарше должен был снабжать американскую армию оружием, боеприпасами и обмундированием. Друг грандиозного, он с головой ушел в это дело, ожидая, правда, и для себя от него немалую выгоду. Несколько судов, среди которых одно — «Гордый Родриго» — принадлежало Бомарше, привезли в Америку пушки, мортиры, снаряды, ружья. Пришла победа, и молодые Соединенные Штаты на радостях забыли о помощи, оказанной им французскими друзьями. Дом «Родриго Хорталес» был вынужден закрыться, а хозяин его так и не окупил свои затраты.
   Удобно раскинувшись в кресле, Бомарше внимательно следил, как вместе с голубыми кольцами дыма улетают его золотые мечты.
   Молчание затянулось, и Тереза встала.
   — Мне кажется, пора проводить наших гостей в их комнаты. После всего пережитого они нуждаются в отдыхе.
   — У вас здесь так хорошо, что я не чувствую никакой усталости. Понго, надеюсь, тоже, — уверил ее Турнемин, взглянув на индейца, который молча курил свою сигару.
   — Тогда я вас покину, шевалье, — сказала Тереза, протягивая руку молодому человеку. — Уж я-то точно устала. Увидимся завтра.
   — Да, но завтра его не надо называть шевалье, — предупредил Бомарше, внезапно возвращаясь к действительности. — Не забывайте, что вы умерли, мой бедный друг, и мы должны придумать вам новое лицо. У вас есть какое-нибудь предложение?
   — Да, я думал… принять свое старое имя, которое носил до того, как отец признал меня… Почему бы мне снова не стать Жилем Гоэло, плебеем?
   — Не будьте наивным, это совершенно невозможно. Не забывайте, что граф Прованский прекрасно осведомлен о вашем прошлом и шпионы его не дремлют… Нет, надо изменить не только ваше имя, но и внешность, и образ жизни. Вы должны стать совсем другим человеком, и, верьте мне, это будет нелегко. Настоящее перевоплощение, как настоящий театр, — это большое искусство, оно требует и силы и времени…
   — Но как раз времени у меня и нет! Я не могу долго злоупотреблять вашим гостеприимством, и потом, жизнь моей жены в опасности, и я должен…
   — Завтра же вырвать ее из рук графа Прованского? Сожалею, но это невозможно. У меня приказ короля, в котором сказано, что вы должны скрываться у меня до тех пор, пока я не сочту возможным предоставить вам свободу.
   — Пьер-Огюстен прав, вас легко узнать. Вы такой красивый, — добавила она с наивной откровенностью, которая заставила обоих мужчин улыбнуться, и разрядила атмосферу.
   — Вы блондин с бронзовой кожей, — продолжал Бомарше, — почему бы вам не стать испанцем?..
   — Только Испании здесь не хватало! — воскликнула Тереза. — Почему бы тогда не швейцарцем? Это ему больше подходит…
   — Но, ради Бога, чем тебе не нравится Испания?!
   — Утро вечера мудренее, — вдруг изрек Понго, который за весь вечер не сказал и слова, а открывал рот только, чтобы воздать должное угощению Терезы.
   — Вот она истина! — воскликнул Бомарше, потягиваясь, словно огромный кот. — Да здравствует древняя индейская мудрость! А насчет предложения Терезы, — добавил он, — должен сказать, что оно, к сожалению, не подходит. Всем известно, что ее соотечественники «великие» мореплаватели и, если один из них станет прогуливаться по городу в сопровождении ирокезского вождя… Нет, мы должны придумать что-то другое… А теперь идем спать!
   Гости попрощались с хозяйкой, а Бомарше взял лампу и сам проводил их до дверей комнат, расположенных этажом выше.
   — Хочу вас предупредить, — сказал Пьер-Огюстен, поднимаясь по лестнице, — я полагаюсь на своих слуг, но на всякий случай вам будет прислуживать негр Жан-Батист, это он помогал нам сегодня ночью, ему я полностью доверяю. В течение нескольких дней вам не стоит выходить из дома, воздухом дышать лучше ночью в саду.
   Вы скажетесь больным до тех пор, пока не утихнут разговоры о вашей трагической кончине. Верьте мне, долго это не продлится. Трагедии случаются часто, а интерес публики быстротечен. Вот о мосье я этого бы не сказал. С ним надо ухо держать востро.