Бенцони Жюльетта. Кречет. Книга III

   — Ни на час, ни на минуту! Но, клянусь тебе, как только закончу то, что должен сделать, я обязательно к тебе приду…
   — Лжешь! Если ты сейчас уйдешь, ты больше не вернешься! Зачем я тебе все рассказала? — добавила она с горечью.
   — Нет, я вернусь, клянусь честью, я приду в охотничий павильон, только не знаю когда… Подождите немного.
   Но она не слушала его, быстро достала свисток и поднесла к губам. Резкий свист прокатился по спящему лесу. Тут же из-за кустов и деревьев показались вооруженные люди.
   — Только час, — повторила она удивительно спокойным голосом, — через час ты будешь свободен, но не раньше. Лучше подчинись добровольно, а то вдруг я раздумаю отпускать тебя.
   Ей ответом было презрительное молчание.
   — И это вы называете любовью?
   Она невесело рассмеялась.
   — Не знаю, я еще не разобралась. Но я страшно изголодалась по тебе, разве можно требовать разумных поступков от умирающего с голода. Не серди меня, сделай то, что я прошу, если не хочешь, чтобы мои люди силой отвели тебя в охотничий павильон.
   Резко оттолкнув графиню. Жиль вскочил в седло, решив с оружием в руках пробиваться сквозь строй ее слуг, как вдруг спокойный, немного гнусавый голос, без труда заглушая визг графини, проговорил по-английски:
   — Кажется, здесь нужна моя помощь?
   Жиль расхохотался: Анна де Бальби яростно билась в руках гиганта в бобровой шапке.
   — Привет тебе, брат мой! — добавил Тим с легким юмором. — Теперь скажи малышке, чтобы она убрала этих олухов, если ей, конечно, своя голова дорога.
   Жиль увидел дуло пистолета, прижатое к виску мадам де Бальби. Для укрощения женского гнева Тиму хватило и одной руки.
   — Не нужно! — отрезала Анна. — Я тоже понимаю по-английски.
   Громким голосом она приказала слугам уходить и ждать «в доме».
   — Хорошо сказано, — заметил Жиль. Нагнувшись, он приподнял Анну и закрыл ей рот жадным поцелуем. — Жди меня, моя красавица, — добавил он, опустив ее на землю, — и не бойся.
   Прежде чем луна поднимется снова, я вернусь к тебе и мы рассчитаемся. Тим, у тебя есть
   лошадь?
   — Черт возьми, — только и ответил Тим, выводя из леса спрятанную там лошадь.
   Оставив графиню; похожую на одинокое белое облако или печальное привидение, оплакивать его отъезд на круглой террасе Пти-Кавалье, Жиль в сопровождении Тима Токера быстро скрылся за темными колоннами деревьев, осыпавших их мертвой листвой…
   — Как ты здесь оказался? — спросил Жиль, когда они уже спустились к реке. — Это словно наваждение…
   — Все очень просто. Когда я услышал свое имя, я посмотрел, конечно, кто меня зовет, и увидел совершенно мне незнакомого бородача. Я решил узнать, откуда этот тип знает мое имя, но он внезапно исчез. Потом я снова его увидел, он следил за каким-то придворным франтом так внимательно, словно тот продал ему испорченные шкурки выдры. Я потерял его из виду, потому что толпа все время двигалась, но, когда он собрался домой, я пошел за ним следом. Очень скоро я догадался, что это ты.
   — Но почему ты ко мне не подошел?
   Тим сдвинул на затылок свою замечательную шапку, потер лоб, подумал, сплюнул на землю и сказал:
   — Ты же знаешь, какими «делишками» я занимаюсь по поручению Вашингтона, а он мне постоянно повторяет: «Если кто-то сменил кожу, это для того, чтобы его не узнали». Даже самый близкий друг с самыми лучшими намерениями может только помешать. И я решил просто пойти за тобой. Вот как я здесь очутился.
   — Думаешь, я ничего не заметил? Я все время чувствовал, что за мной следят, — обиженно пробормотал Жиль. — Ты такой длинный, тебя далеко видно. Ладно, не спорю, я тоже длинный. Помнишь, как мы пробирались по берегам Сускеаны?
   — Не знаю, должен ли я тебя спросить, а ты мне ответить… Но все-таки скажи, в какую игру ты играешь?
   Они доехали до перекрестка и остановились у большого каменного креста, откуда была уже видна колокольня Сен-Порта и крыши деревенских домов.
   — У нас мало времени. Послушай, раз уж ты два дня за мной следишь, то, конечно, знаешь большой замок ниже по реке?
   Тим кивнул. Тогда Жиль вынул из кармана записную книжку, в которую землемер Жан Мартин заносил результаты своих измерений, и при свете лампадки, горевшей у основания креста, написал короткую записку маркизе де Монтессон.
   «Сударыня, — говорилось в записке, — вчера вам была доставлена сеть, сплетенная из золотых и серебряных нитей. Друг Орлеанского дома, озабоченный спокойствием своего сюзерена, умоляет вас не натягивать ее и не останавливать корабль королевы. Только забота о счастье и благополучии вашего сиятельства заставляет его обратиться к той, чьи достоинства, несомненно, вскоре будут признаны всеми. С большим почтением…»
   Подпись была неразборчивой, а несколько льстивый тон, по мнению Жиля, скорей всего мог понравиться этой тщеславной женщине.
   — Слушай, — сказал он Тиму, вручая ему тщательно сложенную записку, — иди в замок, делай что хочешь, но добейся, чтобы записка была вручена немедленно супруге герцога Орлеанского, маркизе де Монтессон. Мое имя не называй, вполне достаточно твоего: ты американец, друг Джорджа Вашингтона. Это будет пропуском в замок. Скажи только, что ты пришел по поручению Ложи Новых Сестер (масонская ложа, великим магистром которой был герцог де Шартр).
   — Договорились, а что дальше?
   — Возвращайся в ту харчевню, где я остановился. Спроси комнату Жана Мартина и располагайся в ней. Ешь, спи, занимайся чем хочешь.
   Возможно, я не скоро вернусь.
   Озорная улыбка заиграла на загорелом лице Тима.
   — Не теряй время, сын мой. Нужно выполнять обещания, которые даешь дамам… Ну, а мне для компании достаточно бутылочки доброго вина. До скорого!
   — До скорого!
   Друзья пожали друг другу руки и разъехались в разные стороны: Тим направился к замку Сент-Ассиз, Жиль поскакал в Корбей, чтобы попытаться пробраться на корабль королевы. У него не было никакого плана, он надеялся лишь на свою счастливую звезду. Стояла глубокая ночь, и, скорей всего, на корабле все, кроме часовых, уже спали, если, конечно, не засиделись за карточной игрой. Мария-Антуанетта, обожавшая подобные развлечения, могла ночь напролет просидеть за партией в безик, вист или фараон, что очень не нравилось королю, неоднократно делавшему ей замечания по поводу сомнительных личностей, посещавших ее игры.
   Лучше всего было бы предупредить чтицу королевы, госпожу де Кампан, которая помогла ему разоблачить Жанну де Ла Мотт. Но даже эта здравомыслящая и хладнокровная женщина вряд ли поверит сбежавшему покойнику…
   Вскоре Жиль увидел гондолу, причалившую возле холма, покрытого виноградниками, за которыми, словно крылья гигантских чаек, виднелись крылья мельниц, вот уже многие века кормивших Париж.
   Бледный свет луны идеализировал судно-каприз, оно казалось сделанным из того же сверкающего материала, что и река, напоминая собой огромный серебряный ларь, поставленный на настил из того же металла. Часовые, скорей всего королевские гвардейцы, — форму на таком расстоянии невозможно было разглядеть, — стояли на корме и на носу, а огни костров на берегу говорили о присутствии дополнительного полка, охранявшего королевский корабль. За занавесками мелькали силуэты дежурных дам, но Жиль не любовался этим сказочным театром теней, он с огорчением увидел, что корабль пришвартован к противоположному берегу Сены. Если он не наймет лодку, ему придется добираться вплавь.
   Привязав лошадь к дереву. Жиль спустился к реке в надежде отыскать в камышах какую-нибудь лодку. Приглядевшись, он действительно увидел лодку, привязанную цепью за ствол наклонившейся над водой ивы. Лодка как будто ждала его, даже весла были на месте. Молодой человек принялся ее отвязывать..
   — Это не ваша лодка, — сказал сверху мужской голос с легким акцентом. — Оставьте ее в покое и убирайтесь отсюда.
   Подняв голову. Жиль увидел на фоне светлеющего неба черный силуэт. Человек стоял на тропе, шедшей вдоль реки.
   — Если она ваша, сударь, я прошу одолжить ее мне на время. Мне она очень нужна.
   — Мне она тоже нужна, так что уходите, не то я вас пристрелю. Вы видите, я вооружен!
   Партия была явно неравной: свои пистолеты Жиль оставил в переметной сумке.
   — Но лодка мне все равно нужна, — прошептал Жиль.
   Он спокойно положил уже отвязанную цепь, выпрыгнул на берег и по склону поднялся к своему противнику, решив, если потребуется, даже убить его, чтобы завладеть лодкой. Неизвестный был невысокого роста, черный плащ скрывал его лицо и фигуру.
   — Освободи дорогу! — приказал он, увидев приближающегося Турнемина.
   — Будьте благоразумны, сударь, пистолет тут не поможет. Я не бандит с большой дороги и хочу только поговорить с вами…
   Жиль вышел на тропинку и только тут увидел женщину, стоявшую рядом с мужчиной: с ног до головы она была закутана в темную накидку, капюшон со сборками закрывал лицо.
   — Мне нечего вам сказать, кроме того, что я уже сказал, — воскликнул мужчина. — Прочь с дороги и не вынуждайте меня стрелять!
   Жиль остановился. Он узнал и голос, и странную манеру акцентировать согласные. Человек, чуть было не застреливший его, на самом деле был послан ему самим Провидением. Эта ночь дарила Турнемину неожиданные встречи.
   — Аксель, — сказал он сурово, — я должен с тобой поговорить. Убери пистолет, друга не убивают из-за лодки…
   Граф де Ферсен опустил пистолет.
   — Кто вы такой? — спросил он.
   Жиль стоял против света, и как ни приглядывался Ферсен, он не мог рассмотреть своего собеседника.
   — Жиль де Турнемин. Ты должен помочь мне спасти королеву и ее детей.
   Ему ответило удивленное восклицание, повторенное спутницей Ферсена.
   Женщина, на которую Жиль старался не смотреть, чтобы случайно не узнать, несомненно слышала прежде его имя.
   Швед не поверил.
   — Шевалье де Турнемин мертв, — сказал он грустно.
   Ну надо же! Весть о его смерти разнеслась по всей Европе, события развиваются слишком быстро и скоро, наверное, вся Франция будет знать о его воскрешении.
   — Да я жив, подойди и посмотри на меня.
   Жиль подставил свое лицо лунному свету, и Ферсен наконец смог разглядеть нос хищной птицы, мощный подбородок, высокий лоб шевалье де Турнемина.
   — Ну как? — спросил Жиль.
   — Должен признать, — ответил Ферсен, — это действительно ты, наш несносный бретонец, вернувшийся из ада.
   — Ты не мог сказать лучше. Тем не менее, прошу тебя дать мне слово… и за даму тоже, сохранить в тайне мое возвращение. Это секрет не мой, а короля.
   — Хорошо, я дам тебе слово и ручаюсь за эту даму. Но тебе лучше уйти, я не люблю сообщников кардинала де Рогана.
   — Вы, мой дорогой граф, или глупы, или глухи. Я думал, что мы друзья, видимо, я ошибался. Повторяю еще раз: вы мне нужны, чтобы спасти королеву и ее детей.
   Не отвечая, Ферсен подошел к своей спутнице, сказал ей шепотом несколько слов и вернулся к Турнемину.
   — Прошу прощения. Я слушаю вас.
   Не раскрывая, от кого он узнал о готовящемся покушении и кем оно задумано. Жиль в нескольких словах рассказал об ужасной опасности, угрожающей королевской гондоле, об отправке сети в Сен-Ассиз и о миссии Тима Токера в поместье герцога Орлеанского.
   Вскрикнув при слове «порох», Ферсен слушал его не перебивая. Лишь когда Жиль умолк, только тогда он спросил его дружеским, доверительным тоном:
   — Кто это сделал? Ты его знаешь?
   — Да, и ты его узнаешь, если хорошенько подумаешь. Но его имя произнести невозможно, равно как невозможно уличить его в покушении. Теперь, я полагаю, мы достаточно поговорили и пора начинать действовать…
   — Ты прав. Пошли! Мы подплывем к кораблю, куда я должен отвезти эту даму, она одна из немецких фрейлин королевы. Говорить тебе с ней бесполезно, она не понимает по-французски.
   Шевалье серьезно посмотрел в светлые глаза шведа, он лучше, чем кто-либо, знал, какие отношения связывают его с королевой Франции.
   — С тобой дама? Я никого не вижу… Иди, я за тобой!
   Молча они спустились к лодке; Жиль сел на весла, дама устроилась на носу, а Ферсен, отвязав цепь, оттолкнул лодку от берега и сел возле своей молчаливой спутницы. Кроме капюшона, опущенного на глаза, на ней была венецианская маска, кружевная черная борода которой скрывала нижнюю часть лица и спускалась до шелковых завязок накидки. Она могла показаться эбеновой статуей, если бы расходящиеся полы накидки не открывали полоску светлой юбки. Жиль старался не смотреть на нее, но не мог подавить желание склониться перед этой прямой черной статуей и назвать ее «Ваше Величество»…
   Молодой человек усиленно греб до середины реки, но по мере приближения к кораблю начал грести осторожней, стараясь без всплеска опускать весла в воду. Это был час, когда ночь, уступая дню, заставляет умолкнуть последние отголоски жизни, — это час ужаса и отчаянья, в этот час к кроватям больных бесшумно подходит смерть…
   Пение петуха разорвало тишину и прогнало мрачные мысли Турнемина. Первому петуху ответил второй, потом третий…
   Лодка коснулась корпуса корабля. Дама встала, опираясь на руку, предложенную Ферсеном.
   Какая-то женщина выглянула в приоткрытое окно, потом вышла на палубу, опустила короткую веревочную лестницу и, наклонясь, протянула руку, помогая страннице вернуться на корабль. Не говоря ни слова, обе дамы удалились в каюты и больше не возвращались.
   — Давай отплывем и пристанем чуть подальше, — прошептал Ферсен. — Потом я должен вернуться на этой лодке на виду у всех.
   Жиль оттолкнулся веслом от гондолы — и лодка заскользила по течению. Отплыв достаточно далеко, Жиль снова взялся за весла, и вскоре дно лодки коснулось земли.
   — Подожди меня здесь, — сказал Ферсен. — Я должен найти то, что спрятано на корабле. Ты оставайся здесь, тебя могут узнать.
   — Какой роты гвардейцы охраняют корабль?
   — Это бургундцы графа де Кастеллана.
   — Они меня не знают. Я пойду с тобой. Нам надо делать все очень быстро, а поиски могут затянуться.
   — Ты думаешь, что я один не справлюсь? Ничего, мне помогут гвардейцы. А тебе на корабль нельзя, если не гвардейцы, то фрейлины тебя обязательно узнают. Жди меня здесь, потом мы вместе переправимся через реку. Я снял домик недалеко от того места, где ты меня встретил.
   Швед выпрыгнул на берег и побежал к первым постам охраны королевской гондолы, а Жиль растянулся на дне лодки, стараясь спрятаться от посторонних глаз. Кричали петухи, в ближайшем поселке засветились окна, в лагере сыграли подъем, начинался день.
   Шевалье казалось, что он ждет уже целую вечность. Он отлично знал дьявольское коварство мосье, покушение было хорошо спланировано и тщательно организовано… Вдруг Ферсену не удастся обнаружить порох? Но тогда он, конечно, сможет убедить королеву высадиться на берег и продолжить путешествие в карете… хотя, кажется, она и сама уже в курсе дела… Воспоминание о таинственной даме в черной накидке несколько успокоило Турнемина.
   Тонкая полоска света появилась на востоке.
   Услыхав чьи-то осторожные шаги. Жиль выглянул из лодки. Это был Аксель, лицо его светилось радостью. Он прыгнул в лодку, хлопнул Друга по плечу и сказал:
   — Давай на тот берег! Все в порядке. Кофр с порохом теперь на дне Сены.
   — Кофр?
   — Да, порох был не в бочке, бочку легко обнаружить. Нет, его положили в большой дорожный сундук, обитый медью. Он стоял в трюме, среди багажа. Мы его довольно быстро нашли, он был очень странно поставлен: против бортовой стенки, ближе к носу, как раз под тем местом, где обычно любит стоять королева, глядя на реку и на приветствующих ее подданных. Когда мы сдвинули кофр, на пол выпала маленькая трубочка, она была вставлена в его боковую стенку, в трубочке был порох, и соединялась с фитилем, пропущенным через скульптурное украшение носа. Убийце, подплывшему на лодке, достаточно было только руку протянуть… Мы все выбросили: и кофр, и трубочку, но фитиль оставили.
   Жиль улыбнулся.
   — Ты думаешь, это даст возможность поймать убийцу? Мысль хорошая, но, если сеть не натянут, вряд ли кто-нибудь решится подплыть к кораблю.
   — Ничего! Сеть не натянут, но корабль все равно остановится возле Сент-Ассиза. Герцог Орлеанский, хоть и обижен на королеву за отказ, не преминет поприветствовать ее салютом. А маркиза де Монтессон, покровительница театра, обязательно покажет какое-нибудь представление.
   Судно будет перед замком в полдень, я ни за что не хочу упустить такой занятный спектакль…
   — Я тоже…
   Остаток путешествия прошел в молчании. Выпрыгнув на берег, Аксель де Ферсен протянул руку своему другу, так долго оплакиваемому и так странно найденному.
   — Ты прощаешь меня, шевалье? Я знаю, ты всегда был верным и преданным другом, я глубоко раскаиваюсь, что подозревал тебя!
   Жиль засмеялся и пожал плечами.
   — Не волнуйся, наша дружба не пострадала, мне не за что тебя извинять, я слишком многим тебе обязан. Ведь это благодаря тебе я нашел отца и обрел имя. Даже если бы ты застрелил меня там, на тропинке, я не стал бы тебя упрекать.
   Друзья крепко обнялись и расстались. Ферсен пошел к деревьям, за которыми виднелась высокая черепичная крыша с красивой трубой, а Жиль вскочил в седло. Его лошадь прекрасно отдохнула и встретила хозяина радостным ржанием. Напоследок Жиль оглянулся на корабль королевы.
   В легком утреннем тумане, приглушавшем его блеск, без обычного дневного оживления на борту, он казался захудалой декорацией для устаревшей оперы. И добрый бретонец почувствовал глубокое презрение к этому судну, не знавшему ни настоящего плавания, ни настоящего ветра. Теперь, утратив смертельный заряд, спрятанный в его трюме, оно превратилось в символ ничтожества и легкомыслия, недопустимые для женщины, наделенной по воле Бога королевским величием…
   Жиль помчался в Сен-Порт; быстрая скачка вернула ему хорошее настроение и, выехав на дорогу в Нанди, он не колеблясь свернул к охотничьему павильону, принадлежавшему некогда Людовику XV, который, щадя свою репутацию, проводил в нем только деловые встречи. Прекрасная Анна не солгала, и теперь он должен расплатиться с ней так, как она просила… К тому же он поклялся, а человек чести держит слово…
   Стараясь лицемерно не думать о последствиях обещания, данного красивой и страстной графине, Жиль спешился у охотничьего павильона. Кругом не было ни души, но легкая струйка дыма, поднимавшаяся из трубы, указывала на то, что дом не пуст.
   Привязав лошадь под навесом, он подошел к двери и обнаружил, что она не заперта. Не раздумывая, Жиль вошел в дом.
   Хорошо зная сладострастную натуру графини, он приготовился увидеть чувственный беспорядок в комнате с занавешенными окнами, разобранную кровать и в ней Анну, прикрытую только волной белокурых волос, ее волнующую кожу и глаза, подернутые влагой наслаждения.
   Но он оказался в большой комнате: то ли кухне, то ли столовой, где приятно пахло свежезаваренным кофе и жареным цыпленком. Веселый огонь горел в камине, украшенном святыми образами и скрещенными ружьями, освещая крепкий стол, накрытый белой скатертью. На столе был сервирован простой, но сытный завтрак: большая буханка хлеба, кусок свежего масла, сыр и крынка молока.
   Госпожа де Бальби в белом фартуке, защищавшем ее голубое шелковое платье, следила, как поджаривается цыпленок, языки пламени играли на ее бриллиантовых украшениях.
   Она хитро посмотрела на Жиля.
   — Садись. Ты, верно, умираешь от голода? Я тебя сейчас покормлю…
   Машинально сняв плащ и шляпу, он бросил их на скамейку и сел на один из плетеных стульев, стоявших возле стола. Весело взглянув на Жиля, графиня спросила:
   — Ну как, все прошло удачно?
   — Да, благодаря вам королева спасена. Взрыва не будет.
   Пальцы молодой женщины с силой сжали ручку кофеварки, которую она в этот момент поставила на стол.
   — «Вы»? — бросила она лукаво и горько. — Ты говоришь мне «вы»? Разве я недостаточно доказала, что люблю тебя, хочу тебе отдаться? А ты по-прежнему видишь во мне врага! Зачем ты тогда пришел?!
   — Но… я же тебе обещал. Я пришел вернуть свой долг.
   Она сухо рассмеялась, ее смех был больше похож на рыдание, а руки, разливавшие горячий кофе, дрожали, как от холода.
   — Ты пришел позаниматься со мной любовью, не так ли? Ты думал, что я тебя жду взволнованная, голая, на кровати среди подушек? Словно шлюха? Нет, не так я представляла нашу встречу! Это правда, я изголодалась по тебе, но теперь я еще и люблю тебя… Все, что было раньше, прошло…
   На ее ресницах дрожали слезы, и впервые ему захотелось поверить в то, что говорила эта женщина, которую еще несколько часов назад он считал одним из самых опасных своих врагов.
   Но сколько бы она ни твердила, что с прошлым покончено, оно, это прошлое, стояло между ними как стена.
   — Анна, — впервые он назвал ее по имени, — я хочу вам верить. Но вы слишком легко забываете, что произошло в вечер моей свадьбы, то горе, которые вы принесли и мне, и моей жене.
   Ее черные глаза наполнились слезами.
   — Я прошу у тебя прощения за то, что ты претерпел по моей вине. Я просто сошла с ума от гнева, раненой гордости и ревности. А твою жену мне совершенно не жалко, как бы она ни страдала. Я всегда презирала это прекрасное, но холодное создание. Еще когда она была чтицей у мадам, уже тогда она мне не нравилась. А когда я представила ее в твоей кровати, рядом с тобой, носящей твое имя… И ваших детей… Я не могла это вынести!
   — Мы обручены перед Богом, Анна. Кроме того, я действительно ее люблю.
   — Конечно, сердцу не прикажешь, я теперь это прекрасно понимаю. Но иногда и Господь ошибается или связывает два существа в наказание…
   Она не даст тебе счастья…
   — Не вам об этом судить! А теперь я хочу задать вопрос, который волнует меня больше всего, и только серьезные причины, связанные со спасением королевы, помешали мне задать его сразу же, как я вас увидел. Анна, что вы с ней сделали?
   — С кем?
   — С Жюдит, с моей женой! — повторил он нетерпеливо. — Мне сказали, что она искала убежища у мадам и что вам доверили ее охрану.
   — Мне? Охрану вашей жены?! Это гнусная ложь! Уже два месяца я не видела ту, кого называли мадемуазель де Лятур, и я никогда не видела госпожи де Турнемин!
   Она бросилась в соседнюю комнату и принесла небольшое распятие из черного дерева и слоновой кости. Анна протянула его Турнемину и сказала:
   — Смотри! На этом кресте спасением своей души я клянусь, что сказала правду. Со дня вашей свадьбы я не видела эту женщину! Кто обманул тебя?
   — Граф де Моден, когда пришел ко мне в Бастилию и пытался запугать. Он сказал, что вы убьете Жюдит, если я не отдам ему компрометирующие королеву предметы.
   — И ты поверил ему! — воскликнула графиня. — Ты поверил этому подлому левантийцу, в его жилах течет испорченная кровь греческих торгашей. Он пособник сатаны, с того момента, как он пообещал принцу французскую корону, он делает с ним все что хочет! Он даже говорил принцу, что однажды во время бури видел дьявола! Я не святая, ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, но во мне кровь чистая и я умею молиться. Де Моден ненавидит меня так же сильно, как я его, мы с ним ведем безжалостную войну за влияние на графа Прованского, и она закончится только смертью одного из нас…
   Устало она отвернулась от Жиля, подошла к камину, присела перед ним и помешала кочергой поленья. Молча смотрела она, как они горят, потом вдруг обхватила голову руками и зарыдала.
   Кочерга упала и покатилась по каменному полу.
   Жиль не пытался ее утешить. Эта женщина, такая соблазнительная, смелая, сексуальная, которую он еще так недавно презирал и ненавидел, оказывается, могла слабеть, страдать и жаловаться, как бедная девочка, впервые раненная стрелой амура.
   Чувствуя, как растет в нем жалость и волнение, он наклонился над молодой женщиной, даже в горе сохранявшей трогательную грацию. Светлые волосы, подвязанные простой белой лентой, открывали длинную нежную шею с маленькими колечками кудрей. Жиль не мог устоять, он положил руку на склоненную голову графини и провел пальцами по теплой, шелковистой коже. Анна, почувствовав его прикосновение, вздрогнула, ее рыдания постепенно затихли, уступив место вздохам. Она успокоилась, прижалась щекой к ласковой руке Турнемина и, запрокинув голову, поглядела на него. Последние слезинки еще дрожали на ресницах, а губы уже жадно ждали поцелуя.
   Пальцы Жиля нашли застежки ее платья и расстегнули их. Чтобы скорей снять корсет. Жиль опустился на одно колено и освободил ее круглые плечи, нежные складки подмышек и крепкие груди, бешено рвавшиеся из тесной шелковой тюрьмы навстречу его ласкам. Турнемин провел пальцем по коричневым, немного загрубевшим соскам, и Анна затрепетала, словно птица. Он прижался к ее губам, жадно пил их свежее дыхание, а руки не переставали ласкать нежное и прекрасное тело. Впервые в любовной игре Анна предоставила ему свободу действий и, задыхаясь, с затуманенными глазами предавалась этому, еще неизвестному ей наслаждению.
   Ее одежды, сброшенные нетерпеливой рукой Жиля, упали возле камина, и край одной юбки начал тлеть, но любовники, слишком занятые друг Другом, не обратили на это внимания. На графине остались лишь синие чулки с бриллиантовыми подвязками, больше никаких препятствий не встречали руки Турнемина.
   Считая, что игра слишком затянулась, он в свою очередь тоже разделся. Вынужденная передышка заставила их принюхаться: едкий запах гари плыл по комнате. Цыпленок, которого Анна так заботливо жарила для Жиля, сгорел, юбка тлела. Жиль бросился тушить юбку, но графиня удержала его. Она схватила свое платье и швырнула его в камин, туда же полетело белье, чулки с бриллиантовыми подвязками, туфли и лента, удерживавшая волосы. Потом, встав на колени перед огнем, она сорвала с рук все кольца и браслеты и бросила их во всепожирающее пламя.