Бенцони Жюльетта. Ожерелье для дьявола

   Именно благодаря ему королева проявила интерес к моей горькой судьбе, ввела меня инкогнито в Трианон буквально несколько дней спустя после процессии. Но на этом его роль кончается.
   Всем остальным я обязана только себе. Я была тайно принята королевой. Она меня находит интересной и забавной. Я развлекаю ее парижскими сплетнями, особенно россказнями о том, что кардинал де Роган якобы пылает к ней страстью, во что, впрочем, она отказывается поверить.
   Неизвестный рассмеялся.
   — Я чуть не забыл. Как вы с ним?
   — Он по-прежнему сумасшедший. Он убежден, что я располагаю возможностями вернуть ему благосклонность королевы, в то время как в действительности ее ненависть к нему так же упорна и непоколебима, и это меня очень огорчает. Ведь для успеха нашего дела было бы лучше, если бы она смогла с ним встретиться, хотя бы один раз. Но это почти невозможно.
   — Такая вероятность все же есть. Это смогло бы позабавить королеву хотя бы тем, что даст ей возможность поразвлечься за счет своего врага.
   — Если ваше сиятельство нашел такую возможность, то я могу сказать, что он гениален.
   — Моя дорогая графиня, вы должны сказать своему негоднику-мужу, чтобы он почаще посещал новые галереи Пале-Рояля. Они способствуют украшению Парижа, но в то же время разрушают репутацию моего орлеанского кузена. Он становится лавочником, как об этом отозвался король.
   Мои шпионы донесли мне, что там бывает одна распутная девка, впрочем красивая, ее зовут Оливия. Она удивительно похожа на королеву. Но об этом позже. Ключ подошел?
   — Отлично, монсеньер. Секретер раскрылся без малейшего шума. Письма были там. Они были перевязаны голубой лентой художника Натье, обожаемого королевой. Одно из них было помечено сегодняшним числом, из чего я поняла, что Эстергази приехал. Другие же, написанные в Италии, адресованы некой Жозефине. Я понимаю, что это какое-то закодированное имя. Они были доставлены неким Фонтеном. Если я правильно понимаю, этого Фонтена нет в природе, вот почему и нужен Эстергази для доставки корреспонденции между Парижем и Версалем.
   — Вы хорошо поработали, графиня, и у меня есть чем вас вознаградить. Но о чем было последнее письмо? Вы прочитали его?
   Теперь уже Жиль был твердо уверен, что эта женщина не Жюдит и не могла ею быть. Несмотря на разочарование, он чувствовал некоторое облегчение. Она рассмеялась мелким вульгарным смешком.
   — Я сделала лучше, мой принц. Я его своровала. И вот оно.
   — Вы что, с ума сошли? А если кто-нибудь видел? Кто вам сказал, что действительно никого не было? В Версале у всех стен есть уши. Королева будет искать это письмо, будет спрашивать у своих фрейлин.
   — Будет спрашивать о письме своего любовника? Бог с вами, монсеньер! Я не представляю, как она будет это делать. Она скорее подумает, что в суматохе положила его в другое место. Конечно, она будет искать его, но будет искать одна, не говоря никому ни слова.
   — Тем не менее, вы не должны были его брать.
   Надо было… ну, например, снять копию.
   — А что бы это могло доказать? Когда вы прочтете это письмо, монсеньер, вы легко поймете, что было абсолютно необходимо, чтобы я взяла его, поскольку в ваших руках это будет страшным орудием. Подумайте только, это же неоспоримое доказательство реально существующей любовной связи между королевой и графом де Ферсеном.
   — Конечно, но это все равно тревожно. Вы недостаточно хорошо знаете мою невестку. Она легко впадает в гнев, а тогда ее реакция непредсказуема.
   — Послушайте, монсеньер, — нервно возразила женщина, — следует знать, чего вы хотите.
   Вы же мне обещали возвратить мои земли, мое состояние, титул, фамильные привилегии в день, когда вы станете регентом? Да или нет?
   — Я не отказываюсь от обещаний! Я дал вам слово.
   — Тогда дайте мне возможность доказать мою преданность так, как я это понимаю. Я знаю, что рисковала, когда украла это письмо. Но этот риск — ничто по сравнению с тем, какую ценность оно представляет. Вы хотели доказательств, что Ферсен — любовник королевы. Вы их имеете, и если мы сумеем использовать надлежащим образом страсть кардинала де Рогана к королеве, то вам не предоставит особого труда отослать ее в Австрию, а также опротестовать подлинность рождения ваших племянников.
   Наступило молчание, последовал вздох.
   — Вы правы. Простите меня и примите мою благодарность. Решительно, моя дорогая графиня, я всегда буду благодарен мадам за то, что она рассказала мне о вас после того недоразумения в прихожей. Вы очень умная и ценная женщина.
   Но никогда не забывайте, что до дня нашего общего триумфа мы не знакомы, мы никогда не встречались.
   — Не опасайтесь, ваша светлость. Никто ничего не узнает. Слишком высоки ставки.
   В голове Жиля стоял гул, струйка холодного пота катилась по спине. Эти два презренных существа строили гнусный заговор против чести короля и королевы. Объявить незаконнорожденными детей короля, детей Франции! Какая же грязь была в душе у этой женщины, претендующей на происхождение от королей Валуа. А этот неизвестный принц крови, нисколько не боящийся замарать руки в самой гнусной грязи, но готовый облить этой грязью и королевский трон!..
   Ему пришли на память слова Рошамбо, и личность заговорщика королевской крови больше не вызывала никаких сомнений. Это был мосье, грузный граф Прованский, злой гений Людовика XVI. Это мог быть только он.
   Переговоры в роще закончились. Женщина, которую принц называл графиней, готовилась уйти к карете, которая ожидала ее в аллее Матло. Принц же оставил свой кабриолет у ворот.
   Дрожа от нетерпения за кустами. Жиль удержал себя от соблазна последовать за этим двойником Жюдит и ожидал ее ухода. То, что он задумал было совершить, вовсе не требовало никаких свидетелей. Надо было взять письмо Ферсена, даже если для этого придется оглушить принца крови.
   Жиль не скрывал от себя, что ему доставит некоторое удовольствие скрутить шею этому злобному человеку.
   Он уже полагал, что переговоры закончены, как вдруг снова заговорил принц:
   — Вот о чем я подумал, графиня. Может случиться, что у вас будет потребность в срочной встрече со мной. Нельзя же предусмотреть все случайности в таком деле, как наше.
   — Я тоже так полагаю. Но ваше сиятельство строго предписали мне не являться к нему.
   — Ни в коем случае вы не должны приходить в мой дом. В случае необходимости пришлите письмо. Содержание его может быть любым, это не важно, но вы его подпишите Ж. де Лятур и нарисуйте под ним звездочку, тогда я вам назначу встречу. Вы не забудете? Ж. де Лятур.
   — Ни в коем случае, монсеньер. Так случилось, что сестра моего супруга вышла замуж за де Латруа, так что мне это легко запомнить.
   — Очень хорошо. Теперь идите. Мы слишком задержались. Я уже начинаю чувствовать ночной холод и сырость.
   На этот раз встреча действительно закончилась, зашелестели листья под торопливыми шагами.
   Графиня уходила. Жиль едва успел спрятаться.
   Она прошла так близко от него, что шелк ее платья скользнул по его сапогу.
   Принц тоже тронулся. Медленным тяжелым шагом. Как только графиня скрылась. Жиль устремился вслед за ним. Оставалось узнать, был ли он один или поодаль его ожидали слуги.
   Принц был один. Его низкий темный силуэт медленно продвигался среди деревьев. Наблюдая за ним, Жиль все больше укреплялся в своем решении. Перед ним был брат короля. Это был мосье.
   Он шел спокойно. Под его тяжелыми шагами трещал сушняк, руками он отгибал мешавшие ветки. Сквозь деревья замелькали огоньки. Там принц оставил свой кабриолет. Жиль понял, что ждать больше нельзя. Пришло время вновь появиться Кречету. Он быстро перекрестился, прося прощения у Всевышнего, и бесшумнее кошки устремился вперед.
   Атака была молниеносной. В то мгновение, когда Кречет упал на жирную спину, затянутую в бархат, его кулак обрушился на челюсть своей жертвы. Через несколько секунд принц скользнул на землю, как большой мешок с песком.
   Когда шевалье убедился, что принц не оказывает сопротивления, он уложил его поудобнее на мох, нашел в его карманах бумаги, сунул все их к себе, к тому же было темно, затем поднялся и направился к Трианону. Теперь надо было взять лошадь, попытаться найти женщину и проследить за ней. Надо было узнать, куда она пошла, и, может быть, забрать у нее ключ, которым она так умело воспользовалась.
   Это могло удаться. Она опередила его ненамного, так как нападение на принца длилось лишь несколько секунд. Кроме того, бежать в таком платье было не особенно удобно, даже для молодой и ловкой женщины. А потом, немногие мужчины могли похвастаться тем, что бегают быстрее Кречета.
   Он вихрем пронесся по садам Трианона, где загорались новые чудеса к радости гостей, закончивших ужин и выходивших из павильона. Некоторые из них были немало удивлены и озадачены, увидев серебряно-голубой метеор. Уже через несколько минут он вскочил на Мерлина, как пушечное ядро промчался через пост швейцарцев и исчез в аллеях, окаймляющих Трианон.
   Он ворвался в аллею Матло так стремительно, что должен был поднять на дыбы своего ирландского жеребца, чтобы не столкнуться с наемным экипажем, выезжавшим в этот момент из аллеи.
   Он остановился, последовала отборная брань кучера. При свете фонаря, подвешенного к экипажу, Жиль различил в окне недовольное лицо молодого человека в английской шляпе по последней моде. Тот ему бросил:
   — Повнимательнее же, дурень такой!
   — Тысяча извинений, сударь. Я очень спешу.
   Служба короля! — ответил Жиль. Он подумал сначала, что ошибся.
   — Чума на этих гвардейцев. Они думают, что все им позволено. Пошел! Вперед! И быстрей! Так мы не доедем до Парижа и до утра.
   Жиль придержал лошадь, пропустил экипаж, а затем снова помчался вперед. Он клял себя последними словами. Обратить на себя внимание!
   Какая же это была глупость с его стороны. Но зато за время остановки экипажа он сумел заметить за великолепной шляпой молодого денди то бледное лицо женщины, которая осмелилась походить на Жюдит, а кроме того, он узнал еще одну ценную новость: эти люди направлялись в Париж. Надо было попасть туда раньше и поджидать их на заставе. А это было не особенно трудной задачей, ведь Мерлин был намного резвее лошади, запряженной в экипаж. Он успел бы еще сменить свою парадную форму на более скромную одежду, чтобы второй раз не привлекать больше внимания этого брюзгливого пассажира.
   Однако, как всегда это случается на военной службе, гвардейцы предполагают, а начальство располагает. При въезде во двор отеля, где он временно расположился в ожидании подходящего жилища, его поджидал неприятный сюрприз в лице графа де Васси, который уже садился на лошадь, но, увидев внезапно появившегося Жиля, остановился.
   — Вы появились как нельзя более кстати, господин де Турнемин. Мне только что сообщили, что лейтенант де Кастеллан, который должен был нести службу охраны во дворце, внезапно заболел. Открылись старые раны. Вы его замените!
   — Слушаюсь. Могу я подняться к себе, чтобы отдать распоряжение слуге и надеть чистые сапоги?
   — Вы располагаете пятью минутами!
   Проклиная свою затею с переодеванием, он вбежал по лестнице в свою квартиру. Он знал, что там его ждет Понго в полной готовности. Он никогда не ложился до возвращения своего хозяина.
   — Седлай лошадь, скачи по парижской дороге и найди наемный экипаж номер двенадцать с желтым верхом. В нем едут мужчина и женщина. Я хочу знать, куда они направляются и где живет женщина. Ты понял?
   Понго кивнул головой, изобразил улыбку, оделся в черное, надвинул шляпу, засунул за пояс пару пистолетов, которыми он научился мастерски владеть, и исчез. Жиль знал, что индеец никогда не упустит свою добычу. Он успокоился, посмотрел на часы. Пять минут еще не прошло. Он вытащил бумаги, которые забрал у мосье.
   Кроме письма де Ферсена, сразу же им обнаруженного, другие бумаги не представляли никакой ценности: несколько галантных стишков, письмо, подписанное каким-то Монтескью с извещением о посылке мосье нескольких бочонков арманьяка, несколько письменных просьб о помощи. Но письмо де Ферсена действительно пахло порохом.
   Едва шевалье бросил взгляд на строчки, написанные его другом, как к испытываемому им отвращению к проникновению в секреты других добавилось еще чувство глубокой грусти. Каким безумием было это письмо! Эти жгучие слова любви, адресованные королеве. Эти две маленькие странички могли навсегда разрушить счастье короля, его доверие своей супруге и даже заставить отринуть навсегда Марию-Антуанетту.
   Аксель начал письмо с глубокой благодарности королеве за сумму в сто тысяч ливров и за пенсию в двадцать тысяч, что даст ему возможность приобрести владение шведским королевским полком и предстать перед отцом с поднятой головой. Затем он высказывал свою безнадежную грусть из-за приближающегося отъезда с графом де Хага, которого он должен будет провожать в Швецию. Он умолял свою возлюбленную позволить ему вновь прийти «в это прелестное убежище, куда его Божество соизволило спуститься к нему».
   Жиль озабоченно сложил письмо, запрятал его поглубже в карман жилета, затем он сжег все остальные бумаги, отобранные у принца, и, несмотря на большое желание подкрепиться добрым бокалом вина, выбежал во двор, где его командир уже начинал терять терпение.
   — Долгими же были ваши пять минут, сударь.
   Я вас прощаю, потому что вы не были предупреждены о ночном дежурстве и еще потому, что вы недавно приняты на службу. Но на будущее следите, чтобы данные вам пять минут не превращались в семь.
   Добавить было нечего. Жиль вскочил в седло и отправился во дворец ожидать у двери возвращения короля Людовика XVI, который, в отличие от королевы, никогда не проводил ночи в Трианоне.
   Он впервые заступал на дежурство в Версале.
   Несмотря на опыт, приобретенный в Испании, странное чувство прогнало его сонливость, и он не пошел в маленькую комнату, предназначенную для офицеров.
   Всю ночь он обходил караульные посты, ходил по коридорам, галереям, широким лестницам, соединяющим королевские апартаменты. Его шаги отдавались гулким эхом. Вдалеке раздавался старинный отклик «Хамир» на вопрос дежурного офицера, отклик, с XV века раздававшийся в королевских апартаментах.
   На молодого человека, впервые несшего ночную охранную службу, все это произвело глубокое впечатление. Проходили века, а величие французской монархии оставалось. Ночь наполнялась призраками, приходившими из глубины времен на окрики живущих ныне, занявших места ушедших. Они клялись каждый жить и умереть на почетном посту.
   В кажущейся бесконечности ночи и Жилем овладело обостренное осознание своего долга по отношению к королю, которому он добровольно стал преданным защитником, его мечом и крепостью. На груди его хранилось письмо де Ферсена, и он все больше и больше ощущал его тяжесть.
   Оно давило угрозой чести королевы и более широко — угрозой всей королевской фамилии. В это мгновение, когда он еще мог сопоставить ничтожные слова о человеческой любви с величием трона. Жиль возненавидел Марию-Антуанетту, которая позволила себе быть прежде женщиной, а лишь потом королевой, забыв о своей громадной ответственности.
   Он долго размышлял о том, что ему надобно сделать. Когда же в семь часов утра придворная стража пришла на смену роте шотландцев, его решение было принято. Надо было вернуть письмо де Ферсену, но заставить его посмотреть в лицо всем возможным последствиям своего поведения. Надо было его заставить любыми средствами понять всю подлость его действий по отношению к той, кому он хотел служить и которая по своей щедрости даже давала ему на это средства.
   — Сто тысяч ливров, — пробурчал Жиль, кипя от гнева, — сто тысяч да еще двадцать тысяч пенсиона ежегодно. А что же господин граф де Ферсен дает взамен Его Величеству королю Людовику Шестнадцатому? Преданность? Восхищение? Пару рогов! И после этого еще смеет называться дворянином!
   Переживая это всю ночь, он был так взбешен, что, когда подъехал к своему жилищу, не чувствовал никакой усталости.
   В квартире он увидел Понго в большом белом фартуке, свежего, как будто не он проскакал полночи. Тот стелил на стол белую скатерть и ставил завтрак, принесенный им из соседнего трактира, — телятину, артишоки и пышки с орехами.
   Он встретил своего хозяина широкой улыбкой человека, довольного своей работой. Однако тот смерил стол суровым взглядом.
   — Почему ты не поставил прибора себе? Когда мы вдвоем, то едим вместе. Ты мой товарищ по оружию, а не слуга.
   Каждый раз, когда Жиль напоминал ему об их боевом прошлом и о том, что он воин, Понго был счастлив. Он быстро принес еще один прибор, и оба уселись за стол.
   — Ну что? — спросил Жиль, накидываясь на телятину, в то время как Понго наполнял бокалы красно-рубиновой жидкостью с той щедростью, которая явно говорила о том, что французские вина пришлись ему по вкусу. — Ты нашел экипаж с номером двенадцать?
   Понго кивнул и добавил:
   — Желтый экипаж, въехав в Париж, поехал по дороге, где строится стена, затем долго ехал до маленькой улицы, выходящей на большую дорогу.
   — Ты смог узнать название улицы?
   Лицо индейца расплылось в улыбке.
   — Понго знать все. Это улица Нев-Сен-Жиль в квартале Маре, номер десять, — сказал он, прочитав это по бумажке, исписанной детским почерком. — Даму же звать графиня де Ла Мотт-Валуа. Живет с супругом, старой кухаркой и человеком со смешным пером на черной шляпе.
   — Ты хочешь сказать, что этот молодой человек, который был с ней в экипаже, — писатель?
   — Нет, не писатель. Он пишет письма для дамы.
   — А, так он ее секретарь. Вот это странно. Дама не может позволить себе личный экипаж, но держит секретаря. Да, кстати, а как ты смог все это узнать?
   — Говорил с человеком, который зажигает и тушит фонари на улице. Этот человек очень любит белое вино, а кабаре недалеко.
   Жиль засмеялся и наполнил бокал своего бесценного слуги.
   — И ты повел его выпить по стаканчику. Он тебя не боялся?
   Густые черные брови ирокеза округлились, принимая форму глаз, похожих на агатовые шарики.
   — Бояться? Почему? Понго сказал, что он слуга знатного испанского господина, влюбленного в одну женщину. Дал ему денег, и человек-фонарь был доволен. Он даже сказал Понго имя ее красивой камеристки Розали Бриссо.
   — А как ты узнал, что она красивая? Ты ее видел?
   — Да, когда она выходила из церкви. Очень, очень красивая.
   Руками Понго обрисовал пышные формы женского тела, и лицо его приобрело блаженное выражение.
   — Понимаю! Это именно то, что ты любишь. Ну хорошо, мой друг. Я не буду мешать твоей попытке. Даже наоборот. Если ты сможешь при помощи этой женщины проникнуть в дом графини, ты окажешь мне большую услугу. Но об этом мы поговорим вечером. А теперь помоги мне помыться и переодеться. Мне надо ехать в Париж. А во время моего отсутствия погуляй по Версалю и постарайся подыскать подходящее жилье, но не очень дорогое. Мое жалованье две тысячи ливров, но я намерен тратить как можно меньше денег герцогини. Что-нибудь около пятидесяти ливров нам бы подошло.
   Некоторое время спустя голый Жиль в большом чане для стирки белья наслаждался холодным душем, а Понго, взгромоздясь на табурет, щедро поливал его из лейки.

ОЧЕНЬ НАСЫЩЕННОЕ УТРО

   Аксель де Ферсен, должно быть, не очень рано лег спать, потому что, когда Жиль вошел в комнату отеля «Йорк» к полудню, ставни были плотно закрыты, а граф крепко спал, скрестив руки на груди.
   В комнате стоял крепкий запах коньяка. Раскрытая бутылка и стаканы красноречиво говорили, что шведы испытывали сильную жажду после своего возвращения из Версаля, может быть, из-за дороги, а может, из-за утренней прохлады и свежести. Турнемин открыл ставни и все окна, чтобы проветрить помещение, заткнул бутылку, предварительно отпив из нее добрый глоток, а затем, перешагнув целый архипелаг одежды, разбросанный по роскошному красному ковру, несильно потряс своего друга за плечо.
   — Аксель! — позвал он. — Аксель, проснись, мне надо с тобой поговорить.
   Но тот даже не пошевелился. Жиль потряс его сильнее. Результат был прежним. Тогда он решил использовать более решительную меру. Пройдя за большую ширму, отгораживавшую место для туалета, он взял великолепный фаянсовый кувшин и стал поливать тонкой струйкой лицо спящего.
   На этот раз результат был достигнут.
   Кашляя и отплевываясь, Ферсен поднялся, вскочил на ноги, покачиваясь во все стороны, словно ища, куда снова упасть, взглянул на Жиля. Недоумение сменилось гневом.
   — Ты что, сумасшедший? Что это за манера будить людей? — выдавил он из себя хриплым ото сна и выпитого накануне голосом. — Это… это…
   — Это дружеская манера. Мне надо с тобой поговорить, Аксель. Поговорить об очень серьезных делах, которые не могут ждать, для которых ты должен широко открыть глаза. А ты, я вижу, еще никак не можешь их открыть!
   Отставив в сторону кувшин, шевалье вышел в коридор и позвал Никола Картона, который не осмелился помешать его стремительному проникновению к спящему Ферсену и теперь находился неподалеку. Он приказал ему приготовить крепкого кофе и завтрак поплотнее. После этого, тщательно закрыв за собой дверь, он наполнил водой целый таз.
   — Пока будет готов кофе, окуни голову в воду, тебе будет лучше.
   Ферсен в расстегнутой ночной рубашке, из-под которой были видны его худые ноги, почесывал рукой голову, как человек, находящийся не в самой лучшей своей форме.
   — Который час? — спросил он наконец, направляясь к туалетному столику.
   — Полдень. Тебе что, сегодня нечего делать? Я-то полагал, что у короля очень насыщенные дни.
   — Это так, но праздник закончился очень поздно. Дорогой было совсем не жарко, и…
   — И вам потребовалось поднять дух. Это вполне естественно. Но пора тебе прийти в себя полностью. У тебя сегодня вечером есть встречи?
   — Встречи? Да, может быть! А с кем?
   — С королевой!
   Ферсен уже погрузил лицо в таз с водой, но после этих слов выпрямился с такой резкостью, что пролил полтаза на пол, но когда его полуиспуганный, полуразгневанный взгляд поймал непроницаемый взгляд Жиля, то он вмиг протрезвел.
   — Я правильно тебя понял? Что ты осмелился сказать?
   Турнемин схватил полотенце и бросил его Ферсену. Тот, не отрывая взгляда, ощупью нашел его.
   — Ты очень хорошо и правильно понял, Аксель. Сегодня вечером у тебя свидание с королевой Франции. Не говори мне ничего, я тебе не поверю. Или тогда скажи, что граф Эстергази не приезжал сюда вчера и ничего тебе не передал.
   Но я же знаю, что он приезжал.
   Решившись выяснить все до конца. Жиль еще раньше разумным образом навел справки у хорошенькой горничной отеля Луизон, к тому же ценившей диковатую прелесть Понго.
   Появление этой самой Луизон с кофе на подносе, за которой следовал слуга с другим подносом, уставленным блюдами с серебряными крышками, прервало на мгновение этот разговор. Ферсен воспользовался этим, чтобы быстро вытереться, сбросить мокрую рубашку, надеть штаны и шелковый халат с большими отворотами. Он появился из-за ширмы и гневно пролаял слугам:
   — Поставьте все на стол и вон отсюда! Да, найдите моего слугу Свена. Скажите ему, чтобы он согрел воду. И пусть не входит, пока я сам его не позову.
   Луизон и ее спутник исчезли. Швед проглотил подряд три чашки обжигающего кофе.
   Сидя в кресле перед окном, из которого видны были обозы и слышались мерные крики продавца рыбы: «Живые карпы! Покупайте живых карпов!» — Жиль был занят тем, что внимательно рассматривал безупречно вычищенные сапоги на своих длинных ногах, ожидая, когда Ферсен закончит свой кофе и полностью придет в себя. Что один, что другой, казалось, вовсе не торопились.
   Видно было, что по мере того, как Ферсен обретал форму, он все больше и больше мрачнел. Зная его цельный, горделивый, волевой и недоверчивый характер. Жиль начал думать, что будет не так-то легко высказать те соображения, какие он подготовил ранее.
   Внезапно швед оттолкнул от себя стол и вновь начал прерванный разговор:
   — Теперь ты можешь мне сказать, от кого ты получил такую не правдоподобную информацию.
   Меня удивляет, что едва удостоенный чести быть принятым в Трианоне, ты сразу присоединился к презренной партии сплетников.
   Жиль нахмурил брови. Ему вовсе не понравился взятый Акселем тон, даже приняв во внимание его мрачное похмельное настроение и головную боль, и он не мог перенести это спокойно.
   — Эта не правдоподобная, как ты говоришь, информация была перехвачена мной сегодня ночью в одной из рощ Трианона. Там два незнакомых мне человека, мужчина и женщина, очень заинтересованно обсуждали вопросы твоей частной жизни. Знаешь ли ты графиню де Ла Мотт-Валуа?
   — Никогда не видел и не слышал о ней.
   — Хорошо. Эта женщина очень предприимчива, очень хорошо владеет подобранными ключами, открывающими ящики секретеров, к которым не должна и близко приближаться. Во всяком случае, эта женщина тебя отлично знает и…
   — Ты принес доказательства того, о чем только что мне сказал? — сухо и нетерпеливо оборвал его Ферсен. — Это все россказни.
   — А это? Это тоже россказни?
   Мелькнувшее в руках молодого человека полураскрытое письмо подрагивало теперь на компотнице, словно жило собственной жизнью. Ферсен схватил его, судорожно взглянул. Внезапно его лицо побагровело. Он поднял на Жиля взгляд, пылающий бешенством.