Страница:
Когда-то он мечтал увлечь Жюдит к диким берегам Америки, начать там новую жизнь и основать с ней династию Кречетов. А теперь он желал увезти ее в сердце долины Юнондэ под защиту старых башен замка, укутанного лесом. Они будут там вдали от шумов двора, от людских страстей. Один-единственный день с Жюдит теперь казался ему бесконечно более счастливым, чем вся эта жизнь среди драгоценных лепных украшений Версаля.
Однако сейчас было не до мечтаний. Голодный, желающий привести себя в порядок. Жиль направился к отелю «Йорк», где он надеялся найти у хозяина отеля Никола Картона все необходимое.
Через Гревскую площадь он проехал Новый мост, на котором была расположена ярмарка, так живо напоминавшая его юношеские забавы.
Это был единственный мост, не превращенный в улицу двумя рядами домов. Он напоминал скот рее сад, благодаря рядам выставленных цветов и фруктов, доходившим до проезжей части. Но там было и другое, кроме бесконечных лотков на открытом воздухе: чинильщики, старьевщики, сапожники, торговцы лентами, уличные трактирщики, мешавшие в огромных кастрюлях свое сомнительное варево, чистильщики обуви, собачьи парикмахеры, шарлатаны, готовые вам вырвать зуб под звуки оглушающей музыки или всучить чудесный эликсир и от старости, и от мозолей на ногах. Это было удивительное ежегодное празднество.
Этим утром Париж, казалось, пребывал в отличном настроении. Ночная гроза умыла город, да и баржи, приплывшие из Монтре, привезли хорошие новости. Это были новости о великолепном будущем урожае, что будет для всех достаточно хлеба, и цены на него не будут высокими.
В то время как молодой человек, направляя своего коня сквозь красочные развалы товаров, отвечая улыбкой на приглашения торговки рыбой, подмигивал девушкам, его взгляд привлек красный плюмаж на шляпе дюжего молодца в белом мундире с красным пластроном. Это был сержант Суассонского полка, ответственный за набор рекрутов. Он как раз был занят своей работой»
Левой рукой он держал за плечо юношу лет шестнадцати или семнадцати, а правой небрежно поигрывал туго наполненным кожаным мешочком, висевшим на поясе.
Его звучный голос был слышен издалека. Но то, что он говорил, никого не интересовало. Любой парижанин знал наперед все его разглагольствования о славе и удовольствиях на службе короля, о красивом мундире, о его неотразимости перед всеми девушками, об отличной кухне в армии, об исключительно высоком жалованье, но юноша, на которого нацелился сержант, кажется, не давал себя убедить. Он отрицательно качал головой, делал робкие попытки высвободиться из-под тяжелой лапы на его плече. Жиль услышал, как он бормотал:
— Я бы с удовольствием, господин сержант, но не могу. Мне надо заботиться о сестре. У нее только я на целом свете. Вы же видите, что она инвалид.
И действительно, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, вцепившись в него, следила полными беспокойной тоски глазами за этим разговором. У нее было нежное красивое личико, одно плечо выше другого, она заметно прихрамывала.
— Вот ты и будешь заботиться о ней, когда пришлешь ей часть жалованья. Она сможет спокойно на нее прожить и даже нанять служанку.
Ты же даже не представляешь, что ты можешь заработать. У тебя что за ремесло?
— Ремесло? Да никакого. Я зарабатываю на жизнь носильщиком.
— И ты еще выламываешься. Да черт меня побери, малыш, да полное снаряжение солдата в два раза легче, чем эти деревянные шары или мешки с песком. Ты можешь считать, что тебе крупно повезло, что ты встретил меня. Пойдем-ка в трактир, выпьем по стаканчику. Я тебя угощаю. А там ты подпишешь бумагу.
Девочка заплакала, потянула брата за рукав:
— Не слушай его, Жильдас, он нас хочет разлучить. Прошу тебя.
— Ты, девочка, не знаешь, что говоришь. Я же тебе добра хочу. Оставь его. Ты будешь еще и благодарить меня.
Он грубо оттолкнул девочку, та упала на край тротуара, закричала от боли. Сержант сделал знак двум своим подчиненным, стоявшим неподалеку, крепко ухватил парня, бросившегося было на помощь сестре.
— Хватит! Стой спокойно!
— Действительно хватит! Отпустите этого человека, — сухо приказал Турнемин, наезжая конской грудью на сержанта.
Тот натянуто улыбнулся.
— Почему же, господин лейтенант? Этот малыш только и помышляет о службе королю. Остается только договориться.
— Это не правда, — закричал юноша, осмелев при такой неожиданной помощи. — Уже целый час я ему толкую, что не хочу вербоваться в солдаты из-за сестры. Господин офицер, очень прошу вас, скажите ему, чтобы он оставил нас в покое.
— Я это и делаю. Сержант, вам известно о запрещении королем насильственной вербовки?
— Я об этом ничего не знаю. И мой командир тоже. Нам нужны люди. Если я приду с пустыми руками, то для меня это будет совсем не праздник.
— День еще не закончился. Возьмите-ка и подумайте обо всем в трактире. Выпейте там за мое здоровье.
Монета попала прямо в руку обрадованного сержанта.
— Ну что же, постараемся, до вечера еще далеко. Благодарю, господин лейтенант. Но постарайтесь прогуливаться где-нибудь в другом месте. Вы портите мне всю работу.
— Я сейчас же уезжаю.
Жиль спешился. Юноша помог сестре подняться, вытер ей градом катившиеся слезы с лица.
— Тебя зовут Жильдас. Ты бретонец? — спросил он его по-бретонски.
Серые глаза парня округлились от удивления, а сестра вдруг перестала плакать.
— Уроженец Ландевеннека к вашим услугам, господин офицер.
— А что ты делаешь в Париже? Не лучше бы тебе было в родном краю? Я думаю, что ты рыбак?
Тот отвел глаза и покраснел.
— Я был рыбаком. Я был на службе монахов аббатства, но у меня была собственная лодка. А потом случилось несчастье. Надо было уехать из-за сестры Гаиды. Она не может без меня. Не будь вас, я не знаю, что бы произошло.
Девочка изо всех сил цеплялась за руку брата так, что костяшки на пальцах стали белыми. Ее такие же, как у брата, большие серые глаза смотрели на офицера с чувством страха и восхищения. Жиль ласково ей улыбнулся.
— Носильщик, это же очень тяжело. А где вы оба живете?
Животный страх пробежал по лицу девочки.
Она еще теснее прижалась к брату.
— Не говори ему, Жильдас, не говори! Идем отсюда.
Он ласково погладил ее по руке, успокаивая этого испуганного ребенка.
— Успокойся, Гаида, он добрый, он помог нам.
— Я знаю, но все же не говори ему!
В это время какой-то нищий, который наблюдал за ними, подошел, стуча своими костылями.
— Улепетывайте-ка отсюда, мальцы. Если попадетесь сержанту на глаза, вы погорели. Отпустите их, господин. Ведь как только вас не будет здесь, мальца тотчас схватят.
— Хорошо, я уезжаю. Да хранит тебя Бог, Жильдас. Поверь мне, лучше будет, если ты возвратишься на родину. Здесь ты похож на чайку с перебитым крылом.
Он уже ставил ногу в стремя, нищий подталкивал юных бретонцев перед собой, когда вдруг Гаида выпустила руку брата, побежала, не обращая внимания на свою хромую ногу, к шевалье, схватила его руку, рискуя попасть под копыта лошади, поцеловала ее и вернулась к брату. Брат смотрел на нее с удивлением. Жиль увидел красный след вокруг его щиколотки и еще плохо зажившую рану. Несмотря на свой возраст, этот юноша, должно быть, уже носил кандалы, и совсем недавно. А может быть, он беглый, вот поэтому-то и пребывает в постоянном страхе его сестра. Он же офицер короля. В этом случае лучше было не пытаться узнать о них больше и отпустить этих юных земляков и далее испытывать свою судьбу. Все же Жиль чувствовал некоторое сожаление. Он же мог бы сделать больше для этих детей. Они родились под одним небом с ним…
Приехав на улицу Коломбье, он очень скоро о них забыл. И вовсе не из-за корыта горячей воды, плотного завтрака и чудесного кофе, а из-за письма, врученного ему хозяином отеля. Письмо было от Бегмера.
Пышным и витиеватым стилем ювелир королевы сообщал ему, что он сам и его компаньон не имеют более возможности рассматривать вопроса о продаже колье за пределами королевства.
«Мы узнали от высокочтимого лица, которое имеет честь представлять своих клиентов, что Ее Величество королева была бы, весьма опечалена, если бы узнала о продаже кому бы то ни было такой исключительной драгоценности. У нас сложилось впечатление, что Ее Величество королева продолжает рассматривать вопрос о приобретении нашего колье, хотя и не осмелилась еще попросить об этом короля, и что она нам была бы признательна, если бы мы, предоставили ей некоторое время с тем, чтобы она оценила свои возможности для сбора необходимой суммы.
Желания, пусть даже неокончательно сформулированные Ее Величеством королевой, чьими покорными слугами мы являемся, являются для нас приказом, и мы заявляем о нашей полной готовности исполнять ее волю. Мы с глубоким сожалением кланяемся Вам, но выражаем надежду, что господин шевалье без особого труда поймет наше положение и одобрит наши действия, когда узнает, что нам обещано в награду преемничество от господина Обера на место ювелиров короны Франции, когда для этого настанет нужный час.
Мы уведомили также господина генерального консула Испании о невозможности продолжать с ним более торги, о которых было договорено ранее.
Со всей очевидностью заявляем Вам, что, если этот период закончится окончательным отказом Ее Величества от приобретения нашего колье, мы, будем чрезвычайно счастливы возобновить наши переговоры, искренне надеясь, что ее светлость герцогиня д'Алъба соблаговолит проявить необходимое для этого терпение…»
Даже последнему дураку было ясно, что это за «высокочтимое лицо», из-за которого Бегмер не согласился, хоть и, на некоторое время, но все-таки отверг столь привлекательное предложение Каэтаны. И это в то время, когда поставщики, такие, как финансист Бодар де Сен-Жеймс, требовали от них вернуть свои вложенные деньги. И что было трудно понять, так это причину, по которой мосье, про которого говорили, что он ненавидит свою невестку, как, впрочем, и своего брата, вдруг принялся изо всех сил стараться не допустить того, чтобы его брат огорчился, если бы узнал, что другая женщина наденет на себя колье, которое оказалось для него слишком дорогим. Но с Бегмером говорить было совершенно бесполезно об этой особенности психологии принца, и Жиль отложил на время решение этого вопроса.
Он тщательно сложил письмо, положил его во внутренний карман мундира, обещав себе ответить на него после сообщения об этой новости герцогине д'Альба и после визита к банкиру Лекульте. Каэтана сможет подождать эти шесть месяцев. Ведь королева, про которую говорили, что она сильно задолжала, продолжала проигрывать в карты крупные суммы, и было трудно представить, каким образом за это время она сможет найти эту кругленькую сумму в сто шестьдесят тысяч ливров.
Перед тем как уехать из отеля. Жиль все-таки справился о Ферсене, в надежде, что на этот раз он будет более расположен послушать голос здравого смысла, и они смогут оба зарыть топор войны. Но, увы, швед уже час назад уехал.
Надо было возвращаться в Версаль, но, едва выехав на улицу, он, конечно же, направил Мерлина прямо в противоположную сторону. Это было сильнее его, но он не мог уехать из Парижа, не узнав, что же творится в окрестностях Люксембургского дворца. Его терзало желание увидеть Жюдит хотя бы на мгновение, хоть через окно…
А потом, ему же запретили поиски мадемуазель де Сен-Мелэн, но никто ничего не говорил о мадемуазель де Лятур…
При свете дня квартал был совсем другим. Театр казался вымершим, рабочие вновь заняли свои места на строительных лесах, они распевали под голубым небом. Там, на большой высоте, носились быстрые ласточки. Изо всех открытых окон были видны служанки за работой с тряпками, щетками. Некоторые из них больше интересовались тем, что происходит на улице, нежели своим делом. Другие же торопились на Сен-Жерменский рынок с корзинами, а оттуда уже возвращались нагруженные морковью, репой, луком, капустой, крупными персиками. Некоторые бросали быстрые взгляды на красивого всадника, глядели ему вслед, а Жилю хотелось не обращать на себя особого внимания.
Удача улыбнулась ему, когда он въехал на маленькую улочку Могильщиков, где у красивого дома с закрытыми ставнями собралось много народу. Видно было, что здесь происходят похороны. Никто не обратил внимания на офицера, который привязал лошадь к кольцу на соседнем доме, смешался с толпой, узнал, что речь идет о покойном скульпторе Франсуа Берне, после чего он поднялся к Малому Люксембургскому дворцу.
У него не было определенного плана. Он хотел лишь видеть вблизи и при свете дня дом, в котором жила Жюдит. Может быть, ему повезет, и он увидит, как она идет в церковь, например. Ведь церковь Сен-Сюльпис и монастырь были совсем неподалеку.
Он прождал добрый час, но девушка не показывалась. Жилище графа Прованского было странно спокойным и молчаливым. Кроме сменяющихся у ворот часовых, не было никакого движения, все окна, выходящие на улицу, были плотно закрыты.
Вдруг Жиль заметил пожилую женщину, одетую, как служанка знатного дома, в черное шелковое платье, на поясе у нее висела связка ключей. На тщательно причесанные седые волосы был надет чепец с черными лентами. В руках она держала молитвенник.
По-видимому, она спешила. Пересекая улицу Вожирар, она вышла прямо на Жиля, и тот не удержался. Сняв шляпу, он вежливо с ней поздоровался.
— Извините меня, что я вас задерживаю, мадам, но я в некотором затруднении, и вы смогли бы мне помочь.
Из-под чепца его так и прострелил инквизиторский взгляд и хитрая улыбка.
— Я никогда не думала, что смогу чем-то помочь армии нашего доброго короля.
— Что до армии, то вряд ли, а вот мне, в этом я уверен. Вы принадлежите дому мадам, я так понимаю?
— Вот уж загадка! Вы же видели, что я оттуда выходила.
— Будьте же так снисходительны, прошу вас, помогите мне в моей трудной задаче. Я бы хотел узнать о некой персоне, которая проживает в этом доме, персоне, которая очень интересует меня.
— По вашему виду, сударь, я понимаю, что эта персона молода и красива. Таких здесь не очень много. Так вы поверяете мне ее имя?
— Мадемуазель де Лятур.
— А!
Это «А» было таким кратким, что это очень обеспокоило Жиля.
— Вы ее знаете?
— Да, знаю. Я хотел бы узнать о ней…
— Она чувствует себя прекрасно.
— Сударыня, вы мучаете меня. Я хотел бы, чтобы она сообщила мне об этом сама. Не могли бы вы проводить меня к ней? Клянусь вам, у меня самые честные и добрые намерения. Меня зовут Жиль де Турнемин, я один из ее кузенов.
На этот раз дама рассмеялась.
— Все влюбленные говорят одно и то же. Я не сомневаюсь, господин лейтенант, что вы кузен мадемуазель Жюли. Но я никак не могу проводить вас к ней.
— Так почему же?
— Потому, что это невозможно.
— Но почему?
— Все очень просто. Мадемуазель де Лятур здесь больше нет. Она уехала из дворца сегодня рано утром со своим родственником. Впрочем, он должен быть и вашим тоже, — добавила она с насмешливой улыбкой. — У вас есть родственники в Италии? Ах нет, это же написано на вашем лице. Я вам могу сказать только то, что узнала сегодня утром сама: за ней приехал какой-то итальянец, якобы тетка Жюли срочно ее требует к себе. Но что с вами? С ней ничего плохого не произошло! — воскликнула матрона, видя лицо Жиля, исказившееся от гнева.
Этот проклятый Калиостро обманул его, как ребенка. Это был, конечно, он. Он был уверен, что Жиль придет за своей любимой, и увез ее на рассвете. Куда же он ее увез? Почти машинально он прошептал:
— Вы знаете, куда она уехала?
— К своей тетке, как я понимаю. Не думайте, что я издеваюсь над вами. Я вижу, что вы огорчены, и я хочу вам помочь. Конечно же, вы ее не знаете.
— Нет, но, может быть, вам известно ее имя?
Дама с черными лентами ничего не ответила.
Она казалась вдруг чем-то озабоченной. Видно было, что она колебалась между симпатией, которую ей внушал молодой человек, и страхом.
Она нервно покусывала губы. Чувство симпатии наконец одолело.
— Это баронесса де Сент-Анж. Жюли называет ее своей тетей, но я-то знаю, что это вовсе не так. Это просто дальняя родственница ее матери.
— А где она живет?
— В Аржантене. Не ездите туда, вы ее там не найдете. Видите ли, молодой человек, вышло так, что я знаю мадам де Сент-Анж уже давно. Я знала ее еще в Турине, где ее покойный супруг служил герцогу Виктору Эммануилу Третьему, отцу графини д'Артуа. И именно благодаря мне ее племянница и была принята в этом доме.
— Но тогда… тогда она уехала в Савойю?
— Может быть. Мне это неизвестно, но не думаю. И не спрашивайте меня почему, — добавила она гневно, — я вам ничего не скажу. Просто я вижу, что вы готовы вскочить на коня и скакать во весь опор куда угодно. Там вы тоже ничего не найдете, как и в Аржантене.
— Понимаю…
Он покачал головой, охваченный горькими мыслями. Тонкая ниточка, которую он с таким трудом отыскал, оборвалась прямо в его руках. Где ее сейчас искать? Куда ехать? В глубь какого укрытия этот проклятый итальянец увез девушку?
Зачем? Может, в Бордо? Значит, надо ехать туда? А кто эти люди, которые покровительствуют ему там? Он же о них говорил этой ночью. Это кардинал? Память стала изменять ему.
Со вздохом он поклонился женщине.
— Прошу вас извинить меня, мадам, что побеспокоил вас. Благодарю вас, что вы ответили мне.
— Вы вовсе меня не побеспокоили, — уже много любезнее ответила она. — Я очень бы хотела вам помочь. Вы сказали, что вас зовут Турнемин?
— Да.
— Хорошо! Когда мадемуазель де Лятур вернется или сообщит о себе, я пошлю вам письмо в кордегардию королевской гвардии. Я — госпожа Патри, старшая горничная мадам. А теперь я должна идти на похороны, а то приду, когда останется лишь дым от свечей.
Легко и грациозно, несмотря на свой возраст, она ушла, шурша юбками. Он увидел, что она смешалась с толпой, медленно шествующей к церкви Сен-Сюльпис, откуда раздавался колокольный звон.
Через некоторое время на улице остался лишь привязанный к кольцу Мерлин.
С тяжелым сердцем Жиль пошел к своей лошади. Несмотря на обещания госпожи Патри, надежды было мало. Что-то говорило ему, что Жюдит не скоро появится в Люксембургском дворце, если вообще появится. Она впуталась в какую-то очень темную историю. И как узнать, какую именно она играет роль в руках этого человека, которого, как он сейчас начинал понимать, он так хотел убить?!
И Жиль де Турнемин, который всегда оказывал помощь себе подобным, в первый раз пожалел, что прошлой ночью он спас Калиостро от нападавших на него.
Оставалось лишь возвратиться в Версаль и снова продолжать там монотонную жизнь, надеясь лишь на чудо.
ЖЕНЩИНА В ГОЛУБОЙ ВУАЛИ
Однако сейчас было не до мечтаний. Голодный, желающий привести себя в порядок. Жиль направился к отелю «Йорк», где он надеялся найти у хозяина отеля Никола Картона все необходимое.
Через Гревскую площадь он проехал Новый мост, на котором была расположена ярмарка, так живо напоминавшая его юношеские забавы.
Это был единственный мост, не превращенный в улицу двумя рядами домов. Он напоминал скот рее сад, благодаря рядам выставленных цветов и фруктов, доходившим до проезжей части. Но там было и другое, кроме бесконечных лотков на открытом воздухе: чинильщики, старьевщики, сапожники, торговцы лентами, уличные трактирщики, мешавшие в огромных кастрюлях свое сомнительное варево, чистильщики обуви, собачьи парикмахеры, шарлатаны, готовые вам вырвать зуб под звуки оглушающей музыки или всучить чудесный эликсир и от старости, и от мозолей на ногах. Это было удивительное ежегодное празднество.
Этим утром Париж, казалось, пребывал в отличном настроении. Ночная гроза умыла город, да и баржи, приплывшие из Монтре, привезли хорошие новости. Это были новости о великолепном будущем урожае, что будет для всех достаточно хлеба, и цены на него не будут высокими.
В то время как молодой человек, направляя своего коня сквозь красочные развалы товаров, отвечая улыбкой на приглашения торговки рыбой, подмигивал девушкам, его взгляд привлек красный плюмаж на шляпе дюжего молодца в белом мундире с красным пластроном. Это был сержант Суассонского полка, ответственный за набор рекрутов. Он как раз был занят своей работой»
Левой рукой он держал за плечо юношу лет шестнадцати или семнадцати, а правой небрежно поигрывал туго наполненным кожаным мешочком, висевшим на поясе.
Его звучный голос был слышен издалека. Но то, что он говорил, никого не интересовало. Любой парижанин знал наперед все его разглагольствования о славе и удовольствиях на службе короля, о красивом мундире, о его неотразимости перед всеми девушками, об отличной кухне в армии, об исключительно высоком жалованье, но юноша, на которого нацелился сержант, кажется, не давал себя убедить. Он отрицательно качал головой, делал робкие попытки высвободиться из-под тяжелой лапы на его плече. Жиль услышал, как он бормотал:
— Я бы с удовольствием, господин сержант, но не могу. Мне надо заботиться о сестре. У нее только я на целом свете. Вы же видите, что она инвалид.
И действительно, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, вцепившись в него, следила полными беспокойной тоски глазами за этим разговором. У нее было нежное красивое личико, одно плечо выше другого, она заметно прихрамывала.
— Вот ты и будешь заботиться о ней, когда пришлешь ей часть жалованья. Она сможет спокойно на нее прожить и даже нанять служанку.
Ты же даже не представляешь, что ты можешь заработать. У тебя что за ремесло?
— Ремесло? Да никакого. Я зарабатываю на жизнь носильщиком.
— И ты еще выламываешься. Да черт меня побери, малыш, да полное снаряжение солдата в два раза легче, чем эти деревянные шары или мешки с песком. Ты можешь считать, что тебе крупно повезло, что ты встретил меня. Пойдем-ка в трактир, выпьем по стаканчику. Я тебя угощаю. А там ты подпишешь бумагу.
Девочка заплакала, потянула брата за рукав:
— Не слушай его, Жильдас, он нас хочет разлучить. Прошу тебя.
— Ты, девочка, не знаешь, что говоришь. Я же тебе добра хочу. Оставь его. Ты будешь еще и благодарить меня.
Он грубо оттолкнул девочку, та упала на край тротуара, закричала от боли. Сержант сделал знак двум своим подчиненным, стоявшим неподалеку, крепко ухватил парня, бросившегося было на помощь сестре.
— Хватит! Стой спокойно!
— Действительно хватит! Отпустите этого человека, — сухо приказал Турнемин, наезжая конской грудью на сержанта.
Тот натянуто улыбнулся.
— Почему же, господин лейтенант? Этот малыш только и помышляет о службе королю. Остается только договориться.
— Это не правда, — закричал юноша, осмелев при такой неожиданной помощи. — Уже целый час я ему толкую, что не хочу вербоваться в солдаты из-за сестры. Господин офицер, очень прошу вас, скажите ему, чтобы он оставил нас в покое.
— Я это и делаю. Сержант, вам известно о запрещении королем насильственной вербовки?
— Я об этом ничего не знаю. И мой командир тоже. Нам нужны люди. Если я приду с пустыми руками, то для меня это будет совсем не праздник.
— День еще не закончился. Возьмите-ка и подумайте обо всем в трактире. Выпейте там за мое здоровье.
Монета попала прямо в руку обрадованного сержанта.
— Ну что же, постараемся, до вечера еще далеко. Благодарю, господин лейтенант. Но постарайтесь прогуливаться где-нибудь в другом месте. Вы портите мне всю работу.
— Я сейчас же уезжаю.
Жиль спешился. Юноша помог сестре подняться, вытер ей градом катившиеся слезы с лица.
— Тебя зовут Жильдас. Ты бретонец? — спросил он его по-бретонски.
Серые глаза парня округлились от удивления, а сестра вдруг перестала плакать.
— Уроженец Ландевеннека к вашим услугам, господин офицер.
— А что ты делаешь в Париже? Не лучше бы тебе было в родном краю? Я думаю, что ты рыбак?
Тот отвел глаза и покраснел.
— Я был рыбаком. Я был на службе монахов аббатства, но у меня была собственная лодка. А потом случилось несчастье. Надо было уехать из-за сестры Гаиды. Она не может без меня. Не будь вас, я не знаю, что бы произошло.
Девочка изо всех сил цеплялась за руку брата так, что костяшки на пальцах стали белыми. Ее такие же, как у брата, большие серые глаза смотрели на офицера с чувством страха и восхищения. Жиль ласково ей улыбнулся.
— Носильщик, это же очень тяжело. А где вы оба живете?
Животный страх пробежал по лицу девочки.
Она еще теснее прижалась к брату.
— Не говори ему, Жильдас, не говори! Идем отсюда.
Он ласково погладил ее по руке, успокаивая этого испуганного ребенка.
— Успокойся, Гаида, он добрый, он помог нам.
— Я знаю, но все же не говори ему!
В это время какой-то нищий, который наблюдал за ними, подошел, стуча своими костылями.
— Улепетывайте-ка отсюда, мальцы. Если попадетесь сержанту на глаза, вы погорели. Отпустите их, господин. Ведь как только вас не будет здесь, мальца тотчас схватят.
— Хорошо, я уезжаю. Да хранит тебя Бог, Жильдас. Поверь мне, лучше будет, если ты возвратишься на родину. Здесь ты похож на чайку с перебитым крылом.
Он уже ставил ногу в стремя, нищий подталкивал юных бретонцев перед собой, когда вдруг Гаида выпустила руку брата, побежала, не обращая внимания на свою хромую ногу, к шевалье, схватила его руку, рискуя попасть под копыта лошади, поцеловала ее и вернулась к брату. Брат смотрел на нее с удивлением. Жиль увидел красный след вокруг его щиколотки и еще плохо зажившую рану. Несмотря на свой возраст, этот юноша, должно быть, уже носил кандалы, и совсем недавно. А может быть, он беглый, вот поэтому-то и пребывает в постоянном страхе его сестра. Он же офицер короля. В этом случае лучше было не пытаться узнать о них больше и отпустить этих юных земляков и далее испытывать свою судьбу. Все же Жиль чувствовал некоторое сожаление. Он же мог бы сделать больше для этих детей. Они родились под одним небом с ним…
Приехав на улицу Коломбье, он очень скоро о них забыл. И вовсе не из-за корыта горячей воды, плотного завтрака и чудесного кофе, а из-за письма, врученного ему хозяином отеля. Письмо было от Бегмера.
Пышным и витиеватым стилем ювелир королевы сообщал ему, что он сам и его компаньон не имеют более возможности рассматривать вопроса о продаже колье за пределами королевства.
«Мы узнали от высокочтимого лица, которое имеет честь представлять своих клиентов, что Ее Величество королева была бы, весьма опечалена, если бы узнала о продаже кому бы то ни было такой исключительной драгоценности. У нас сложилось впечатление, что Ее Величество королева продолжает рассматривать вопрос о приобретении нашего колье, хотя и не осмелилась еще попросить об этом короля, и что она нам была бы признательна, если бы мы, предоставили ей некоторое время с тем, чтобы она оценила свои возможности для сбора необходимой суммы.
Желания, пусть даже неокончательно сформулированные Ее Величеством королевой, чьими покорными слугами мы являемся, являются для нас приказом, и мы заявляем о нашей полной готовности исполнять ее волю. Мы с глубоким сожалением кланяемся Вам, но выражаем надежду, что господин шевалье без особого труда поймет наше положение и одобрит наши действия, когда узнает, что нам обещано в награду преемничество от господина Обера на место ювелиров короны Франции, когда для этого настанет нужный час.
Мы уведомили также господина генерального консула Испании о невозможности продолжать с ним более торги, о которых было договорено ранее.
Со всей очевидностью заявляем Вам, что, если этот период закончится окончательным отказом Ее Величества от приобретения нашего колье, мы, будем чрезвычайно счастливы возобновить наши переговоры, искренне надеясь, что ее светлость герцогиня д'Алъба соблаговолит проявить необходимое для этого терпение…»
Даже последнему дураку было ясно, что это за «высокочтимое лицо», из-за которого Бегмер не согласился, хоть и, на некоторое время, но все-таки отверг столь привлекательное предложение Каэтаны. И это в то время, когда поставщики, такие, как финансист Бодар де Сен-Жеймс, требовали от них вернуть свои вложенные деньги. И что было трудно понять, так это причину, по которой мосье, про которого говорили, что он ненавидит свою невестку, как, впрочем, и своего брата, вдруг принялся изо всех сил стараться не допустить того, чтобы его брат огорчился, если бы узнал, что другая женщина наденет на себя колье, которое оказалось для него слишком дорогим. Но с Бегмером говорить было совершенно бесполезно об этой особенности психологии принца, и Жиль отложил на время решение этого вопроса.
Он тщательно сложил письмо, положил его во внутренний карман мундира, обещав себе ответить на него после сообщения об этой новости герцогине д'Альба и после визита к банкиру Лекульте. Каэтана сможет подождать эти шесть месяцев. Ведь королева, про которую говорили, что она сильно задолжала, продолжала проигрывать в карты крупные суммы, и было трудно представить, каким образом за это время она сможет найти эту кругленькую сумму в сто шестьдесят тысяч ливров.
Перед тем как уехать из отеля. Жиль все-таки справился о Ферсене, в надежде, что на этот раз он будет более расположен послушать голос здравого смысла, и они смогут оба зарыть топор войны. Но, увы, швед уже час назад уехал.
Надо было возвращаться в Версаль, но, едва выехав на улицу, он, конечно же, направил Мерлина прямо в противоположную сторону. Это было сильнее его, но он не мог уехать из Парижа, не узнав, что же творится в окрестностях Люксембургского дворца. Его терзало желание увидеть Жюдит хотя бы на мгновение, хоть через окно…
А потом, ему же запретили поиски мадемуазель де Сен-Мелэн, но никто ничего не говорил о мадемуазель де Лятур…
При свете дня квартал был совсем другим. Театр казался вымершим, рабочие вновь заняли свои места на строительных лесах, они распевали под голубым небом. Там, на большой высоте, носились быстрые ласточки. Изо всех открытых окон были видны служанки за работой с тряпками, щетками. Некоторые из них больше интересовались тем, что происходит на улице, нежели своим делом. Другие же торопились на Сен-Жерменский рынок с корзинами, а оттуда уже возвращались нагруженные морковью, репой, луком, капустой, крупными персиками. Некоторые бросали быстрые взгляды на красивого всадника, глядели ему вслед, а Жилю хотелось не обращать на себя особого внимания.
Удача улыбнулась ему, когда он въехал на маленькую улочку Могильщиков, где у красивого дома с закрытыми ставнями собралось много народу. Видно было, что здесь происходят похороны. Никто не обратил внимания на офицера, который привязал лошадь к кольцу на соседнем доме, смешался с толпой, узнал, что речь идет о покойном скульпторе Франсуа Берне, после чего он поднялся к Малому Люксембургскому дворцу.
У него не было определенного плана. Он хотел лишь видеть вблизи и при свете дня дом, в котором жила Жюдит. Может быть, ему повезет, и он увидит, как она идет в церковь, например. Ведь церковь Сен-Сюльпис и монастырь были совсем неподалеку.
Он прождал добрый час, но девушка не показывалась. Жилище графа Прованского было странно спокойным и молчаливым. Кроме сменяющихся у ворот часовых, не было никакого движения, все окна, выходящие на улицу, были плотно закрыты.
Вдруг Жиль заметил пожилую женщину, одетую, как служанка знатного дома, в черное шелковое платье, на поясе у нее висела связка ключей. На тщательно причесанные седые волосы был надет чепец с черными лентами. В руках она держала молитвенник.
По-видимому, она спешила. Пересекая улицу Вожирар, она вышла прямо на Жиля, и тот не удержался. Сняв шляпу, он вежливо с ней поздоровался.
— Извините меня, что я вас задерживаю, мадам, но я в некотором затруднении, и вы смогли бы мне помочь.
Из-под чепца его так и прострелил инквизиторский взгляд и хитрая улыбка.
— Я никогда не думала, что смогу чем-то помочь армии нашего доброго короля.
— Что до армии, то вряд ли, а вот мне, в этом я уверен. Вы принадлежите дому мадам, я так понимаю?
— Вот уж загадка! Вы же видели, что я оттуда выходила.
— Будьте же так снисходительны, прошу вас, помогите мне в моей трудной задаче. Я бы хотел узнать о некой персоне, которая проживает в этом доме, персоне, которая очень интересует меня.
— По вашему виду, сударь, я понимаю, что эта персона молода и красива. Таких здесь не очень много. Так вы поверяете мне ее имя?
— Мадемуазель де Лятур.
— А!
Это «А» было таким кратким, что это очень обеспокоило Жиля.
— Вы ее знаете?
— Да, знаю. Я хотел бы узнать о ней…
— Она чувствует себя прекрасно.
— Сударыня, вы мучаете меня. Я хотел бы, чтобы она сообщила мне об этом сама. Не могли бы вы проводить меня к ней? Клянусь вам, у меня самые честные и добрые намерения. Меня зовут Жиль де Турнемин, я один из ее кузенов.
На этот раз дама рассмеялась.
— Все влюбленные говорят одно и то же. Я не сомневаюсь, господин лейтенант, что вы кузен мадемуазель Жюли. Но я никак не могу проводить вас к ней.
— Так почему же?
— Потому, что это невозможно.
— Но почему?
— Все очень просто. Мадемуазель де Лятур здесь больше нет. Она уехала из дворца сегодня рано утром со своим родственником. Впрочем, он должен быть и вашим тоже, — добавила она с насмешливой улыбкой. — У вас есть родственники в Италии? Ах нет, это же написано на вашем лице. Я вам могу сказать только то, что узнала сегодня утром сама: за ней приехал какой-то итальянец, якобы тетка Жюли срочно ее требует к себе. Но что с вами? С ней ничего плохого не произошло! — воскликнула матрона, видя лицо Жиля, исказившееся от гнева.
Этот проклятый Калиостро обманул его, как ребенка. Это был, конечно, он. Он был уверен, что Жиль придет за своей любимой, и увез ее на рассвете. Куда же он ее увез? Почти машинально он прошептал:
— Вы знаете, куда она уехала?
— К своей тетке, как я понимаю. Не думайте, что я издеваюсь над вами. Я вижу, что вы огорчены, и я хочу вам помочь. Конечно же, вы ее не знаете.
— Нет, но, может быть, вам известно ее имя?
Дама с черными лентами ничего не ответила.
Она казалась вдруг чем-то озабоченной. Видно было, что она колебалась между симпатией, которую ей внушал молодой человек, и страхом.
Она нервно покусывала губы. Чувство симпатии наконец одолело.
— Это баронесса де Сент-Анж. Жюли называет ее своей тетей, но я-то знаю, что это вовсе не так. Это просто дальняя родственница ее матери.
— А где она живет?
— В Аржантене. Не ездите туда, вы ее там не найдете. Видите ли, молодой человек, вышло так, что я знаю мадам де Сент-Анж уже давно. Я знала ее еще в Турине, где ее покойный супруг служил герцогу Виктору Эммануилу Третьему, отцу графини д'Артуа. И именно благодаря мне ее племянница и была принята в этом доме.
— Но тогда… тогда она уехала в Савойю?
— Может быть. Мне это неизвестно, но не думаю. И не спрашивайте меня почему, — добавила она гневно, — я вам ничего не скажу. Просто я вижу, что вы готовы вскочить на коня и скакать во весь опор куда угодно. Там вы тоже ничего не найдете, как и в Аржантене.
— Понимаю…
Он покачал головой, охваченный горькими мыслями. Тонкая ниточка, которую он с таким трудом отыскал, оборвалась прямо в его руках. Где ее сейчас искать? Куда ехать? В глубь какого укрытия этот проклятый итальянец увез девушку?
Зачем? Может, в Бордо? Значит, надо ехать туда? А кто эти люди, которые покровительствуют ему там? Он же о них говорил этой ночью. Это кардинал? Память стала изменять ему.
Со вздохом он поклонился женщине.
— Прошу вас извинить меня, мадам, что побеспокоил вас. Благодарю вас, что вы ответили мне.
— Вы вовсе меня не побеспокоили, — уже много любезнее ответила она. — Я очень бы хотела вам помочь. Вы сказали, что вас зовут Турнемин?
— Да.
— Хорошо! Когда мадемуазель де Лятур вернется или сообщит о себе, я пошлю вам письмо в кордегардию королевской гвардии. Я — госпожа Патри, старшая горничная мадам. А теперь я должна идти на похороны, а то приду, когда останется лишь дым от свечей.
Легко и грациозно, несмотря на свой возраст, она ушла, шурша юбками. Он увидел, что она смешалась с толпой, медленно шествующей к церкви Сен-Сюльпис, откуда раздавался колокольный звон.
Через некоторое время на улице остался лишь привязанный к кольцу Мерлин.
С тяжелым сердцем Жиль пошел к своей лошади. Несмотря на обещания госпожи Патри, надежды было мало. Что-то говорило ему, что Жюдит не скоро появится в Люксембургском дворце, если вообще появится. Она впуталась в какую-то очень темную историю. И как узнать, какую именно она играет роль в руках этого человека, которого, как он сейчас начинал понимать, он так хотел убить?!
И Жиль де Турнемин, который всегда оказывал помощь себе подобным, в первый раз пожалел, что прошлой ночью он спас Калиостро от нападавших на него.
Оставалось лишь возвратиться в Версаль и снова продолжать там монотонную жизнь, надеясь лишь на чудо.
ЖЕНЩИНА В ГОЛУБОЙ ВУАЛИ
Барон Ульрих-Август фон Винклерид зу Винклерид был человеком, тратившим свои симпатии и дружбу с большой осторожностью и выбором.
Но когда ему кто-либо нравился, он способен был дать себя разрезать на тысячи кусков, чтобы оказать ему услугу, быть ему полезным или чтобы просто облегчить ему жизнь.
Он обещал своему новому другу Турнемину найти удобное жилище в Версале, и уже на следующий день тот поселился на улице Ноай, на первом этаже маленького особнячка, спрятавшегося в тенистом саду. Особняк был расположен почти напротив дома, в котором жил швейцарец.
Место было превосходное. В не очень хорошо ухоженном садике, кроме двух каштанов, трех лип и целой заросли сирени, было еще множество почти одичавших цветов, которые росли сами по себе, к ним никто не прикасался, не считая очень редких забот старого садовника, постоянно жалующегося на ревматизм.
Жиль с первого взгляда полюбил этот садик, он ему напомнил сад его матери в Кервиньяке.
Это было именно то убежище, которого просила его измученная душа, и он был уверен, что всегда найдет там тишину, спокойствие и отдохновение.
Владелица особняка, мадемуазель Маргарита Маржон, любезная дама, современница короля Людовика XV, она, впрочем, только ему и отдавала все свои чувства, любезно приняла постояльца, показала четыре светлые, свежевыкрашенные комнаты. Мебель была скромной, добротной и удобной. Можно было предположить, что квартира предназначалась, вероятно, для дамы, но не для офицера, если бы не стойкий запах табака, царивший во всех комнатах.
— Я признаюсь, что более охотно поселила бы у себя кого-нибудь, разделяющего со мной одни вкусы, одного возраста, — вздохнула она. — Но хоть и все заново покрашено, запах неистребим.
Да и цена… хоть она и достаточно разумная, ни одна дама не смогла бы с ней согласиться.
— Но ваша предыдущая постоялица ведь была дамой, как мне сказали. Она же не курила?
— А вот и да. Видите ли, мадемуазель де Бон не была похожа на других. Она была восхитительна, благовоспитанна, с хорошими манерами.
Она принадлежала к высшей знати Бургундии, носила очаровательные платья, которые ей шила портниха самой королевы. Но она была несколько странной. Во-первых, у нее были слишком суровые для женщины глаза, потом, она никого и никогда не принимала, за исключением, да и то только в последнее время, одной дамы из России.
Она была очень красивой, никогда с ней не расставалась и вместе с ней уехала в Англию.
— Это не так уж и странно.
— Может быть. Но, кроме этого, ее образ жизни был очень странным. Она весь день что-то писала в салоне, который переделала в библиотеку, и при этом беспрерывно курила трубку. Может, она приучилась к этому во время своих многочисленных путешествий.
— Подумаешь, я часто видел у американских индейцев женщин, куривших трубку. Табак у них служит лекарством, и, признаюсь, я пользуюсь этим тоже довольно часто. Так что запах меня вовсе не беспокоит.
Конечно, мадемуазель Маржон могла рассказать целую коллекцию историй про свою бывшую постоялицу. Пришли к соглашению о цене, и в тот же вечер Понго, с помощью слуги Винклерида Николауса, перенес в новую квартиру одежду хозяина, оружие, походную аптечку, собранную им еще в лесах Виргинии. После сего бретонец и швейцарец скрепили за ужином свою безоблачную дружбу, которая предполагала продлиться долгие годы.
Обещанное мадам Патри письмо пришло несколько дней спустя. В нем было всего лишь несколько слов, подписанных в конце просто одной буквой «П». Но то, что в нем говорилось, было совершенно неожиданным.
«Мадемуазель де Лятур сообщила в письме о своем желании покинуть службу мадам и поступить в монастырь. Больше я ничего не знаю. П.»
Охваченный чувством гнева, облегчения и беспокойства в одно и то же время, шевалье попытался определить, какое из них превалирует, и решил в конце концов, что все-таки это чувство облегчения. То, что Калиостро определил монастырь местом пребывания Жюдит, его раздражало, но ведь, с другой стороны, это было именно тем местом, где она могла бы чувствовать себя наилучшим образом, вне угрозы от всяческих перипетий заговора, в который она бессознательно была втянута. Оставалось лишь узнать, в какой же монастырь ее определили. Разбросанных по всему королевству их было целое сонмище. Также предстояло узнать, с полного ли ее согласия девушка была туда определена и на какой срок.
Это же было так просто — отделаться от неудобного человека.
Ну и, наконец, следовало узнать, было ли это правдой или же колдун-итальянец просто-напросто нашел способ похитить и упрятать для себя это восхитительное создание, к которому он, кажется, привязался. При этом кровь Жиля закипела.
При одной лишь мысли, что его речная нимфа может оказаться в этих унизанных бриллиантами руках, ласкающих ее, привела его в неописуемое бешенство.
— Я отыщу этот монастырь, я узнаю, где она.
— Это не будет такая уж легкая задача, — ответил Винклерид. Он уже был в курсе всех забот своего друга. — Их же несколько сотен. А как узнать?
— Даже если нужно будет объехать их все один за другим. Но ведь есть и такие, где удача более близка.
— В Бретани, например?
— Не думаю, чтобы она согласилась поехать туда. Но все же я напишу настоятелю монастыря Ханнебонт аббату Галуэтту, чтобы он справился об этом. Ему не составит особого труда узнать, возвратилась ли Жюдит. Я думаю больше о районе Бордо. Ведь этот проклятый врач живет там.
Ну конечно, если только там есть монастырь.
— А почему ты думаешь, что она отправила тебе ложное послание?
— А почему бы и нет? Когда заставляют, то пишут что угодно. И очень может быть, что Калиостро просто заметает следы.
Решившись на все, на то, чтобы стучаться во все двери, чтобы вновь найти свою милую, Турнемин без огорчения вспомнил о своих друзьях Кабаррусах, об Антуанетте и о Терезии. Он же не видел их с самого приезда в Париж. Они могли оказать ему большую помощь, так как у них были крепкие семейные связи на всей территории Юго-Запада. Жиль был уверен, что они не откажут ему в помощи. Особенно Терезия. Когда она узнает о его несчастье, она возьмет его за руку, усадит рядом с собой и пропоет своим нежным голоском: «Проходите сюда, сеньор Жиль, и поведайте все ваши огорчения вашей верной подруге Терезии».
В действительности все повернулось по-другому.
Приехав к этим дамам, он с некоторым удивлением констатировал, что с увлечением пустившиеся в водоворот светской жизни мать и дочь соперничали друг с другом в различных безумных затеях.
Восхитительная Терезия, удивительным образом повзрослевшая за эти дни, осыпала его упреками в том, что он их покинул. Она протянула ему свою ручку для поцелуя с видом герцогини, заявила, что у нее совсем мало времени, поскольку сегодня вечером отправляется на танцевальный вечер в дом графа Лаборда и сейчас срочно должна ехать к своей портнихе. Она заставила его дать слово, что он обязательно будет присутствовать на балу, который скоро будет в их доме.
Но когда ему кто-либо нравился, он способен был дать себя разрезать на тысячи кусков, чтобы оказать ему услугу, быть ему полезным или чтобы просто облегчить ему жизнь.
Он обещал своему новому другу Турнемину найти удобное жилище в Версале, и уже на следующий день тот поселился на улице Ноай, на первом этаже маленького особнячка, спрятавшегося в тенистом саду. Особняк был расположен почти напротив дома, в котором жил швейцарец.
Место было превосходное. В не очень хорошо ухоженном садике, кроме двух каштанов, трех лип и целой заросли сирени, было еще множество почти одичавших цветов, которые росли сами по себе, к ним никто не прикасался, не считая очень редких забот старого садовника, постоянно жалующегося на ревматизм.
Жиль с первого взгляда полюбил этот садик, он ему напомнил сад его матери в Кервиньяке.
Это было именно то убежище, которого просила его измученная душа, и он был уверен, что всегда найдет там тишину, спокойствие и отдохновение.
Владелица особняка, мадемуазель Маргарита Маржон, любезная дама, современница короля Людовика XV, она, впрочем, только ему и отдавала все свои чувства, любезно приняла постояльца, показала четыре светлые, свежевыкрашенные комнаты. Мебель была скромной, добротной и удобной. Можно было предположить, что квартира предназначалась, вероятно, для дамы, но не для офицера, если бы не стойкий запах табака, царивший во всех комнатах.
— Я признаюсь, что более охотно поселила бы у себя кого-нибудь, разделяющего со мной одни вкусы, одного возраста, — вздохнула она. — Но хоть и все заново покрашено, запах неистребим.
Да и цена… хоть она и достаточно разумная, ни одна дама не смогла бы с ней согласиться.
— Но ваша предыдущая постоялица ведь была дамой, как мне сказали. Она же не курила?
— А вот и да. Видите ли, мадемуазель де Бон не была похожа на других. Она была восхитительна, благовоспитанна, с хорошими манерами.
Она принадлежала к высшей знати Бургундии, носила очаровательные платья, которые ей шила портниха самой королевы. Но она была несколько странной. Во-первых, у нее были слишком суровые для женщины глаза, потом, она никого и никогда не принимала, за исключением, да и то только в последнее время, одной дамы из России.
Она была очень красивой, никогда с ней не расставалась и вместе с ней уехала в Англию.
— Это не так уж и странно.
— Может быть. Но, кроме этого, ее образ жизни был очень странным. Она весь день что-то писала в салоне, который переделала в библиотеку, и при этом беспрерывно курила трубку. Может, она приучилась к этому во время своих многочисленных путешествий.
— Подумаешь, я часто видел у американских индейцев женщин, куривших трубку. Табак у них служит лекарством, и, признаюсь, я пользуюсь этим тоже довольно часто. Так что запах меня вовсе не беспокоит.
Конечно, мадемуазель Маржон могла рассказать целую коллекцию историй про свою бывшую постоялицу. Пришли к соглашению о цене, и в тот же вечер Понго, с помощью слуги Винклерида Николауса, перенес в новую квартиру одежду хозяина, оружие, походную аптечку, собранную им еще в лесах Виргинии. После сего бретонец и швейцарец скрепили за ужином свою безоблачную дружбу, которая предполагала продлиться долгие годы.
Обещанное мадам Патри письмо пришло несколько дней спустя. В нем было всего лишь несколько слов, подписанных в конце просто одной буквой «П». Но то, что в нем говорилось, было совершенно неожиданным.
«Мадемуазель де Лятур сообщила в письме о своем желании покинуть службу мадам и поступить в монастырь. Больше я ничего не знаю. П.»
Охваченный чувством гнева, облегчения и беспокойства в одно и то же время, шевалье попытался определить, какое из них превалирует, и решил в конце концов, что все-таки это чувство облегчения. То, что Калиостро определил монастырь местом пребывания Жюдит, его раздражало, но ведь, с другой стороны, это было именно тем местом, где она могла бы чувствовать себя наилучшим образом, вне угрозы от всяческих перипетий заговора, в который она бессознательно была втянута. Оставалось лишь узнать, в какой же монастырь ее определили. Разбросанных по всему королевству их было целое сонмище. Также предстояло узнать, с полного ли ее согласия девушка была туда определена и на какой срок.
Это же было так просто — отделаться от неудобного человека.
Ну и, наконец, следовало узнать, было ли это правдой или же колдун-итальянец просто-напросто нашел способ похитить и упрятать для себя это восхитительное создание, к которому он, кажется, привязался. При этом кровь Жиля закипела.
При одной лишь мысли, что его речная нимфа может оказаться в этих унизанных бриллиантами руках, ласкающих ее, привела его в неописуемое бешенство.
— Я отыщу этот монастырь, я узнаю, где она.
— Это не будет такая уж легкая задача, — ответил Винклерид. Он уже был в курсе всех забот своего друга. — Их же несколько сотен. А как узнать?
— Даже если нужно будет объехать их все один за другим. Но ведь есть и такие, где удача более близка.
— В Бретани, например?
— Не думаю, чтобы она согласилась поехать туда. Но все же я напишу настоятелю монастыря Ханнебонт аббату Галуэтту, чтобы он справился об этом. Ему не составит особого труда узнать, возвратилась ли Жюдит. Я думаю больше о районе Бордо. Ведь этот проклятый врач живет там.
Ну конечно, если только там есть монастырь.
— А почему ты думаешь, что она отправила тебе ложное послание?
— А почему бы и нет? Когда заставляют, то пишут что угодно. И очень может быть, что Калиостро просто заметает следы.
Решившись на все, на то, чтобы стучаться во все двери, чтобы вновь найти свою милую, Турнемин без огорчения вспомнил о своих друзьях Кабаррусах, об Антуанетте и о Терезии. Он же не видел их с самого приезда в Париж. Они могли оказать ему большую помощь, так как у них были крепкие семейные связи на всей территории Юго-Запада. Жиль был уверен, что они не откажут ему в помощи. Особенно Терезия. Когда она узнает о его несчастье, она возьмет его за руку, усадит рядом с собой и пропоет своим нежным голоском: «Проходите сюда, сеньор Жиль, и поведайте все ваши огорчения вашей верной подруге Терезии».
В действительности все повернулось по-другому.
Приехав к этим дамам, он с некоторым удивлением констатировал, что с увлечением пустившиеся в водоворот светской жизни мать и дочь соперничали друг с другом в различных безумных затеях.
Восхитительная Терезия, удивительным образом повзрослевшая за эти дни, осыпала его упреками в том, что он их покинул. Она протянула ему свою ручку для поцелуя с видом герцогини, заявила, что у нее совсем мало времени, поскольку сегодня вечером отправляется на танцевальный вечер в дом графа Лаборда и сейчас срочно должна ехать к своей портнихе. Она заставила его дать слово, что он обязательно будет присутствовать на балу, который скоро будет в их доме.