Бенцони Жюльетта. Ожерелье для дьявола

   — Вы так сожалеете, что покидаете Мадрид? — спросила Каэтана, услышав его вздох. — Или, может, вы сожалеете, что мы оба не сможем повеселиться на празднике?
   — И то и другое, наверное. Я полагал, что мое пребывание в Испании будет более продолжительным, а оно заканчивается полным провалом.
   Мужчины не любят проигрывать.
   — Женщины тоже. Но не огорчайтесь, вы еще вернетесь. Король не вечен. Однажды ваша подруга Мария-Луиза станет королевой и… но я думаю, что мы можем теперь освободить вашего слугу, — сказала она, откинув крышку ящика, в котором с индейской бесстрастностью устроился Понго.
   Лошади крупной рысью устремились по дороге в Толедо, чтобы дальше повернуть к Талавере, а оттуда направиться на север, огибая столицу.
   Мадрид, весь белый, в звоне праздничных колоколов, постепенно затушевался золотой дымкой прекрасного весеннего дня.
   Подчинившись судьбе. Жиль, поудобнее устроившись в своих черных одеждах, притворился спящим, хотя бы чтобы не видеть круглых от удивления глаз Понго. Внезапно оказавшись в присутствии удивительным образом изменившегося хозяина, ирокез, умевший под пыткой не терять ни капли своего бесстрастия, теперь делал самые отчаянные попытки, чтобы удержать себя от приступа хохота.

ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ФОНТАРАБИ

   Это было странное путешествие, о котором шевалье де Турнемин должен был сохранить воспоминание волнующее и в то же время раздражающее. Для него была отвратительна эта старушечья одежда, но именно она и была его спасением.
   Он сгорал от желания забросить ее куда-нибудь в крапиву в то время, когда они проезжали по пустынным плато древней Кастилии. Но Каэтана так категорически противилась этому, что он заподозрил ее в том, что этот маскарад доставляет ей особое удовольствие.
   Каждый вечер на стоянке кошмар превращался в приятную реальность. Как только перед постоялым двором объявлялась герцогиня, хозяева склонялись в поклоне и не находили ничего особенного в том, что она ни за что не хотела расставаться со своей старой дуэньей.
   Как только за ними закрывалась дверь. Жиль, освободившись от своих юбок, с удовольствием и радостью отстаивал свои мужские прерогативы в постели прекрасной герцогини. Каждая ночь была более восхитительна, более безумна, чем предыдущая, но… также и более изнурительна. Так что из-за такой жизни ночной бабочки, как только утром он опускался на подушки кареты, то забивался в угол, широко улыбался Каэтане и сразу засыпал сном праведника, а просыпался как можно позже.
   Что до Понго, так ему вне Мадрида нечего было опасаться. Его одели в ливрею, искусно загримировали, наклеили на лицо пластырь, совершенно изменив его слишком экзотический даже для Испании вид. Он мирно и спокойно ехал на Мерлине, исполняя роль немого слуги. Впрочем, он достаточно понимал по-испански.
   Путешествие проходило медленно, почти лениво, как это и положено знатной даме, и не вызывало особого любопытства.
   Остановка в Сеговии, куда прибыли довольно поздно, внезапно изменила такую монотонность.
   Вечерний закат окрашивал в красный цвет расстилающийся перед глазами город. Позолоченные острые купола соборов полыхали ярким пламенем. Теплый воздух был напоен запахами нагретых дневным солнцем лишайников, покрывавших окрестные холмы. Всех охватило радостное чувство предстоящего ночлега в одном из лучших постоялых дворов Испании.
   Но когда весь караван выехал на центральную площадь к постоялому двору Лос-Пикос, у Каэтаны вырвался возглас недоумения: на площади расположился целый полк и, конечно же, весь постоялый двор был занят офицерами полка.
   — Матерь Божья! Что же это такое? — вздохнула она.
   — Это драгуны, драгунский полк Нюманса, — пробормотал Жиль.
   — А что он здесь делает? — нетерпеливо спросила герцогиня.
   — Он перешел сюда из Саламанки, где усмирял какое-то волнение студентов в университете.
   Она посмотрела на него с уважением.
   — Так гвардия короля всегда знает о перемещении войск?
   — Если вы подозреваете меня в шпионаже, так успокойтесь, дорогая моя. Просто мой друг Жан де Баз служит в этом полку.
   — Боже мой! А если он вас узнает?
   — Риск для вас небольшой, поскольку это мой друг. Но я рискую навсегда потерять свою репутацию в его глазах, если он увидит меня в этом облачении. Делать нечего, надо рисковать.
   Отступать уже некуда, — сказал он, пожимая плечами.
   Действительно, появление экипажа герцогини произвело свой обычный эффект. Солдаты почтительно рассыпались, давая проход. У входа в постоялый двор стояла большая группа офицеров.
   Когда кучер опустил лесенку кареты, один из них выступил вперед и, сметая дорожную пыль перьями своей треуголки, приветствовал герцогиню от имени всего полка.
   — Граф Игнасио де Сан-Эстебан к услугам вашей светлости, — представился он, снова отвесив поклон.
   Он почтительно подал герцогине руку, помогая ей спуститься, а трое офицеров уже заспорили между собой за честь уступить свою комнату самой прелестной знатной даме.
   Улыбаясь, герцогиня грациозно сошла со ступенек. Жиль тем временем лихорадочно путался в своих нарядах, пытаясь выбраться из кареты.
   Он был рад, что судьба послала ему возможность встретиться со своим другом, но в то же время им владел панический страх услышать его громкий издевательский хохот. К счастью, в группе офицеров он его не увидел.
   Приободрившись, он прошел строй спорящих офицеров, следуя за волочащимся по полу шлейфом Каэтаны и… с размаху натолкнулся на выбегающего из двери человека.
   — Проклятье, какой же увалень! — взбешенно проворчал Жиль, только лишь после заметив, что сказал он это по-французски.
   Человек удивленно обернулся. Это был Жан де Баз. Сначала он совершенно равнодушно окинул Жиля взглядом, но тут же вскинулся, застыл в недоумении. Жиль же, изображая подобие улыбки, подмигнул ему, подобрал свои юбки и устремился вверх по лестнице за герцогиней, чтобы не слышать удивленных возгласов Жана. Он был уверен в здравомыслии Жана. Конечно, он подумает о любовном приключении с пламенной герцогиней и будет хранить молчание.
   В освобожденной для нее комнате, где шли последние приготовления, Каэтана принимала последние почтительные приветствия Сан-Эстебана.
   Он делал мучительные усилия, чтобы получить приглашение на ужин за свою любезность, но должен был удовольствоваться грациозной благодарностью:
   — Я вам так благодарна, дон Игнасио! Ваша любезность мне очень помогла. Видите ли, я еду в Лушон лечиться, и эта дорога меня ужасно утомила. Я уж и не знаю, что бы я делала без вас.
   Идальго склонился в поклоне, покраснев от удовольствия.
   — Наша честь не вынесет того, чтобы вы провели здесь беспокойную ночь, герцогиня. Этот
   постоялый двор недостоин такой гостьи.
   Каэтана возвела глаза к небу, охваченная внезапной набожностью.
   — Раскаяние спасительно, если хочешь получить выздоровление. Желаю вам спокойной ночи, дон Игнасио.
   Офицер поклонился и пошел к двери, надеясь от всего сердца, и совершенно безосновательно, что его позовут снова. Впрочем, это и произошло, но совершенно не так, как он этого ожидал:
   — Дон Игнасио!
   — Ваша светлость!
   — Не служит ли в вашем полку француз? Гасконец, как мне сказали. Некто барон де Баз?
   — Так точно. Но…
   — Мой супруг многократно с ним встречался.
   Говорят, что он хорошо знает эти дикие Пиренеи, куда я отправляюсь на воды. Поскольку случай привел меня сюда, не угодно ли вам сообщить ему, что я бы хотела переговорить с ним.
   Такая просьба явно была не по вкусу дону Игнасио.
   — Такая честь! Для этого мелкого дворянина…
   Тон Каэтаны стал угрожающе-ласковым:
   — Мои друзья никогда не оспаривают моих желаний, дон Игнасио. Обычно они думают, как их поскорее исполнить.
   Дон Игнасио вышел, полностью укрощенный.
   — Ты именно этого хотел? — прошептала Каэтана, когда дверь захлопнулась.
   — Вы самая удивительная женщина в мире, — заявил Жиль, решительно и торопливо высвобождаясь из одеяний дуэньи. Он ни за что не хотел, чтобы друг увидел его в таком наряде во второй раз.
   Через несколько мгновений Жан де Баз, затянутый в форму канареечного цвета, в лихо заломленной шляпе, появился на пороге, приветствуя герцогиню д'Альба поклоном, который был достоин самой королевы. Но его черные живые глаза сразу же после того, как они отдали дань естественного восхищения этой прекрасной женщине, что свойственно всем французам, достойным этого имени, принялись украдкой исследовать все уголки комнаты, и особенно занавеси постели, пока Каэтана, прервав его поиски, не заявила ему:
   — Здесь тот, кто хочет видеть вас, барон. Вы можете говорить, совершенно ничего не опасаясь.
   Новый, на этот раз более глубокий, поклон.
   Жиль вышел из своего укрытия. Гасконец расхохотался.
   — Так это все-таки был ты. Дьявол меня побери, я уже начал сомневаться, в своем ли я уме.
   Как, я же выпил сегодня лишь пару стаканов паршивого вина, не могло же мне это причудиться.
   — Можешь удостовериться. Но смеяться не над чем. Не будь этого одеяния и защиты герцогини, сейчас я бы жил в самой глубокой камере инквизиции в ожидании того, что буду зажарен на Плаца Майор.
   Баз изменился в лице.
   — Инквизиция? Что ты ей сделал?
   — Ей ничего. Совсем ничего.
   Жиль кратко поведал другу о том, что с ним произошло в Аранхуэсе и в Мадриде, а затем вынул из пояса перстень Марии-Луизы.
   — Держи. Вот все, что я могу добавить к моему испанскому состоянию. Мое положение не дало возможности получить мне свое полковое жалованье. Ты передашь его Кабаррусу.
   С ловкостью профессионала Баз выставил камень на свет, засунул перстень в карман, широко улыбнулся:
   — Я не знаю, во что его превратить. Дела идут хорошо. Через банки Сан-Карлоса и через Кабарруса мы сделали несколько выгодных сделок, затем зафрахтовали несколько судов к Золотому Берегу.
   — К Золотому Берегу? А что везти?
   — Ну, разное, кофе, какао.
   — Ты уверен в этом?
   — Вот и ты играешь в инквизицию. Не понимаю вопроса, а больше всего не понимаю тон вопроса.
   — Извини. Но я с ужасом узнал бы, что мы пытаемся сколотить состояние перевозкой того, что стыдливо называют «черным деревом». Я видел рабов в Америке. Допускаю, что с некоторыми обращаются довольно хорошо, но тем не менее это отверженные. Они ведь тоже имеют душу, как ты, как я.
   Баз небрежно пожал плечами.
   — Бывают такие моменты, когда я ловлю себя на мысли, что в глубине души ты жалеешь, что ушел от пасторства. Какой епископ вышел бы из тебя! Успокойся, до сих пор речь шла лишь о перевозках продуктов. Поверь мне. Конечно, жаль, что ты уезжаешь. Но можешь быть уверен, что дела будут идти так же хорошо. Да кстати, этот перстень — это все, что у тебя есть, если я правильно тебя понял. А на что же ты будешь жить, пока снова не поступишь в драгуны и не начнешь получать жалованье?
   Жиль рассмеялся.
   — Не ты ли однажды в счастливые времена указал мне дорогу? Я сделаю как ты: буду залезать в долги.
   Баз вознес глаза к небу.
   — Вот так. Возмущаемся с чувством добродетели, когда речь заходит о перевозке рабов, но в то же самое время намереваемся обирать честных парижских коммерсантов.
   — Делать долги вовсе не означает отказываться их оплачивать.
   — Во всяком случае, об этом не может быть и речи.
   Это включилась в разговор Каэтана. Спокойно, с полным сознанием, что ее никто не осмелится упрекнуть в подслушивании за дверьми. Жиль повернулся к ней, нахмурив брови, готовый защищаться.
   — Что вы хотите сказать?
   — Вот что. Перед тем, как уехать из Мадрида, я вам сказала, что вы мне нужны во Франции для доверительного поручения. Думаю, что пришло время сказать вам о нем. Кажется, ваш друг вплотную занимается делами. Я думаю, что он поможет нам в этом.
   — Мы оба к вашим услугам, но…
   — Никаких «но». Ненавижу это слово.
   Она грациозно расположилась в единственном кресле, пригласив жестом устроиться на дорожных сундуках.
   — Вам, конечно, известна горячая дружба, соединяющая меня с принцессой Астурийской, — с хитрецой начала она. — А когда речь заходит о нашей общей страсти к драгоценным камням, то эта «дружба» достигает простого пароксизма. Ну вот. Накануне отъезда из Мадрида из надежных источников я узнала, что шевалье д'Окариз, генеральный консул Испании во Франции, получил от доньи Марии-Луизы важное и в такой же степени конфиденциальное поручение: купить у ювелиров королевы Франции одно алмазное колье, колье уникальное, кажется, единственное в мире. Цена на него настолько высока, что королева Мария-Антуанетта, несмотря на свое очень большое желание иметь его, не смогла его купить.
   — Вы, сударыня, говорите о знаменитом колье Бегмера и Бассанда, о колье с шестьюстами сорока семью бриллиантами? — спросил де Баз, и глаза его сузились.
   — Именно об этом. Говорят, что это настоящее чудо, пламенный поток, который был бы очарователен на благородной шейке королевы Франции, но, по моему мнению, совершенно несовместим с непривлекательным лицом будущей королевы Испании.
   Хотя Турнемин очень мало интересовался женскими перипетиями, он тоже знал историю этого сказочного колье, заказанного несколько лет назад королем Людовиком XV для графини дю Берри. Ювелиры королевы долго искали на рынках всего мира самые совершенные камни, которых требовал изощренный вкус властителя. Но, к их несчастью, король скончался как раз в тот момент, когда последние бриллианты были доставлены в Париж. Таким образом, эти два ювелира, влезшие к этому времени по уши в долги, лишились своего незаменимого клиента. Казалось, что и сейчас Жиль слышал презрительный голос Ферсена, рассказавшего ему эту историю:
   «Проживи король еще несколько месяцев, и эта потаскуха надела бы на себя сокровище, которое даже королева не может себе позволить.»
   — Что касается Ее Величества, — сказал он с раздражением, — то ваша светлость недостаточно осведомлены. Она имела полную возможность приобрести колье. Все знают, что король хотел подарить его в тысяча семьсот семьдесят восьмом году, в год рождения ее первого ребенка, принцессы Марии-Терезии. Королева сама отказалась, ошеломленная ценой, равной стоимости линейнего корабля. И может, именно благодаря ей мы имеем самый лучший в мире флот.
   Герцогиня д'Альба принужденно рассмеялась.
   — Очень возможно. У меня же нет никаких причин дарить корабли ни моему супругу, ни Испании, которая не выразит за это никакого признания. И я решила, что это колье будет принадлежать мне. Вы, дорогой друг, возьмете на себя обязанность совершить эту сделку за любую цену. Вы слышите? За любую! Более важно то, чтобы оно не досталось Марии-Луизе. Сделав это, вы доставите его к испанской границе, откуда ваш присутствующий здесь друг приедет за ним. У вас ведь до нового приказа не будет возможности ступать на землю Испании.
   Баз вступил в разговор:
   — Купить за любую цену… Мне кажется, необходимо напомнить, что цена, назначенная ювелирами, — где-то полтора миллиона. Это же предполагает, что покупатель должен иметь при себе огромную сумму.
   — С этой стороны все в порядке, барон. Сеньор Кабаррус переведет два миллиона в отделение банка в Кадисе, принадлежащего парижскому банку Лекульте.
   Турнемин и Баз обменялись взглядами.
   — Мы очень хорошо знаем Лекульте, — сказал Турнемин.
   — Тем лучше. Ваши сопроводительные письма будут, таким образом, упрощены, и это меня лишний раз убедило, что я сделала хороший выбор. Что же касается вас, то Диего вручит вам на границе вместе со всеми банковскими бумагами сумму в золоте и вексель на ваши расходы. Нет, нет! — Она повелительно остановила протестующий жест молодого человека. — Вы должны это принять. Представитель герцогов д'Альба не должен быть бессребреником. Впрочем, я никогда не слышала, чтобы посол, будь он хоть принцем, отклонил бы справедливое вознаграждение от своего повелителя за труд. А потом, шевалье, не обольщайтесь. Это дело не такое уж простое, как может показаться отсюда. Насколько я знаю Марию-Луизу, ее посланник сделает все возможное на этом свете, буквально все, чтобы доставить ей эту игрушку. У нее просто болезненное желание владеть ею. Вам следует очень серьезно остерегаться, быть чрезвычайно осторожным, ведь вы рискуете жизнью.
   — Ну что же, это мне нравится больше, — сказал Жиль с облегчением, так что Баз заулыбался. — Опасность придаст этой сделке занимательности.
   — Это не единственная опасность. У вас, очень возможно, будут неприятности с министром внешних сношений. Напоминаю, что д'Окариз — генеральный консул, и с той минуты, как он узнает о вас как о сопернике, он откроет огонь. И вы будете рисковать лишиться жизни или попасть в Бастилию.
   — Это я тоже понимаю. Если мир не перевернется, это колье будет у вас.
   — Не сомневаюсь в этом. Ну что же, поскольку мы все согласны, давайте расстанемся. Но оба вы можете быть уверены в моей благодарности.
   Баз приветствовал герцогиню с нескрываемой радостью. Он был в восхищении, что завязал отношения с герцогиней д'Альба. Затем он радостно обнял своего друга.
   — Еще одно слово, — шепнул он ему. — Никаких новостей от графа Буленвилье и от лейтенанта полиции?
   — Никаких. Но это ничего не значит. Такие дела редко делаются быстро, кроме разве чуда.
   До свиданья, и да хранит тебя Бог!
   Дон Игнасио желал всеми силами войти в более тесные отношения с герцогиней д'Альба, и для этого он хотел сопровождать с эскортом весь кортеж. Чтобы избежать такой настойчивости, Каэтана решила выехать из Сеговии до рассвета и поспешить. При проезде мимо Арандо-де-Дуэро, где они не остановились даже в принадлежащем ей замке, их обогнал какой-то экипаж, в котором ехал лишь один человек, и тот явно спешил. Это был генеральный консул, возвращающийся в Париж. С этого момента медлить было нельзя. Поехали так быстро, как позволяли лошади. Даже на ночь остановились под открытым небом. Проехали Бургос, где д'Окариз сделал остановку, и через четыре дня после выезда из Сеговии вдали появилась Бидассоа, маленькая речушка, по которой проходила граница между Испанией и Францией.
   Жиль всем сердцем желал снова стать нормальным мужчиной. Было до тошноты утомительно поддерживать этот маскарад, может и спасительный, но так сильно его раздражавший. Натягивая по утрам эти юбки, он чувствовал себя приговоренным к позорному столбу.
   И, кроме того, страстное желание, испытываемое им к прекрасной махе, начинало исчезать.
   Его ночная роль все более походила на прикованного на галере раба, но прикованного чувственными капризами женщины, которая без устали ищет новых ощущений. Она их искала среди простого люда, на улице, повсюду. Любой новый мужчина, лишь бы с огнем в глазах, с крепким телосложением вызывал ее любопытство, пробуждая в ней инстинкт.
   Часто, например, на протяжении долгого дня путешествия, в пыли и жаре он обнаруживал, что мысли и разговоры герцогини постоянно обращались к Гойе. Художник с его резкостью и прямотой, с его страстью к жизни откровенно интересовал Каэтану. Она постоянно требовала новых подробностей о тайной жизни этого человека, в котором она видела, как, впрочем, и Жиль, будущего гиганта искусства.
   Отчасти шутя, отчасти с беспокойством Жиль думал: «Если я однажды возвращусь в Испанию, готов поклясться, что найду его ее любовником.
   А тому только этого и надо. Какой же у него тогда был взгляд, в тот день, когда она летала по мастерской! Только что Пако получит от этой любви? Или еще большее вдохновение, или же катастрофу? «
   Что же до него самого, то теперь он жадно вглядывался в дорогу, бегущую вдаль, во Францию.
   Иногда его взгляд останавливался на Понго, мирно скачущем на великолепном Мерлине. Тогда он задыхался от дикого желания сорвать с себя это тряпье, вскочить на своего любимого коня, ощутить его теплоту, его мощную жизненную силу и улететь на нем к самому горизонту в поисках своей собственной жизни, своей огненной мечты, которая была там, за теми облаками.
   При появлении древних стен Фонтараби, отражаемых зеленоватыми водами Бидассоа, у Жиля невольно вырвался радостный возглас, заставивший Каэтану нахмурить прекрасные брови.
   — Ты так спешишь расстаться со мной? — прошептала она.
   Он любезно улыбнулся ей с выражением раскаяния.
   — Мне не терпится стать вновь самим собой, Каэтана, и пуститься в предложенную вами авантюру. Таким уж меня создал Господь, для драк и сражений, а не для мотания шерсти под женским взглядом, будь эти глаза самыми прекрасными в мире, — добавил он, ласково целуя руку своей любовницы.
   Но когда он отпустил эту руку, она нервно уцепилась за него.
   — Посмотри! Что это?
   Появился большой мост, построенный когда-то римлянами. Его мощные арки выдерживали толпы паломников, веками ходивших по дороге в Компостель. Но на этот раз эта древняя дорога была пустынной. На высоте каменного креста с атрибутами Святого Якова стояли рядами солдаты, перекрыв дорогу от парапета до другого парапета. Дорога была закрыта.
   Карета остановилась. С уверенностью слуги знатного дома Диего уперся грудью коня в солдата.
   — Дорогу! Дорогу ее светлости герцогине д'Альба!
   Офицер, который стоял прислонившись к кресту, снял шляпу и спокойно ответил:
   — Мы откроем дорогу ее светлости, как только она предъявит пропуск.
   Диего вытащил из кармана целую кипу бумаг.
   — Вот паспорта ее светлости и свиты. Мы отправляемся к источникам Лушона, там доктор де Баррье ожидает госпожу герцогиню.
   Офицер покачал головой.
   — Я говорю о пропусках, друг мой, а не о паспортах. Уже неделю никто не может пересечь французскую границу без специального пропуска, подписанного лично королем или же маркизом Флорида Бланка. И это до нового приказа.
   — Но, в конце-то концов, это не может касаться самой знатной дамы Испании и…
   — Это касается всех, даже членов королевской семьи, если им взбредет в голову предстать перед нами.
   Каэтана все слышала, она побледнела, но, овладев собой, приспустила стекло и, высунув голову, подозвала офицера:
   — Подойдите сюда, лейтенант. Хоть, по крайней мере, сообщите мотивы такого странного приказа.
   Офицер подошел к карете, почтительно поприветствовал герцогиню.
   — Бежал преступник, ваша светлость, его ищут полиция и святейшая инквизиция. А поскольку это француз, то естественно преградить ему дорогу в его страну. Мы имеем его приметы, и если он появится здесь, то ее светлость могут быть уверены, что он от нас не уйдет.
   — Я в этом нисколько не сомневаюсь. Но скажите же мне, как мне тогда проехать в Лушон?
   Я никогда и ни у кого не испрашивала разрешения, даже у короля. Кроме того, я больна, я должна лечиться. Вы же, я надеюсь, не хотите, чтобы я отправилась в Аранхуэс и ждала бы в приемной у Флорида Бланка? Ну же, лейтенант, сделайте же одно лишь движение. Никто никогда вас не упрекнет в том, что вы открыли границу герцогине д'Альба. Меня же не ищет инквизиция! Ни меня, ни кого-то из моей свиты! Я готова поклясться в этом.
   Видно было, что офицер мучается сомнениями. Он предпочел бы быть скорее подвешенным на дыбу, чем стоять перед разгневанным взором этой женщины. Он знал силу ее власти, и если ей взбредет в голову идея сломать его карьеру, она смогла бы сделать это, пошевелив одним лишь пальцем.
   — Ваша светлость! Я умоляю вас простить меня. Я знаю, что по сравнению с вашей светлостью я ничто. У меня есть лишь моя честь солдата, но, будь вы хоть сама принцесса, без пропуска я не смог бы освободить проход.
   — Ну и сравнения же у вас! — взбешенно пробормотала Каэтана. — Надеюсь, что вы не командуете всем полком. Где-то же есть еще полковник, генерал, кто-то там еще? Пошлите за ними!
   — Я бы сделал это охотно, но это невозможно.
   Дон Гарсиа Моралес, наш полковник, уехал сегодня утром в Бургос, его вызвал губернатор. Но там, в Фонтараби, напротив старого замка, есть приличный постоялый двор. Я уже отослал туда экипаж с двумя дамами, они очутились точно в такой же ситуации. Ваша светлость сможет там устроиться на несколько дней, послать курьера в Мадрид за разрешением.
   Рука Жиля нашла руку Каэтаны, пожала ее, привлекая ее внимание.
   — Не упрямьтесь, — прошептал он, — надо уступить. Поедем туда и посмотрим, что можно сделать.
   Герцогиня тяжело и устало вздохнула.
   — Хорошо. У меня нет выбора. Последую вашему совету, лейтенант. Успокойтесь, — сказала она, видя его обеспокоенный взгляд, — я на вас нисколько не сержусь. Вы исполняете свой долг и делаете это хорошо. Это делает вам честь. Педро! В Фонтараби, — прокричала она кучеру.
   Тяжелая карета развернулась, подняв тучу пыли в тот самый момент, когда другой экипаж приближался к последнему повороту. Это был элегантный двухколесный кабриолет, запряженный парой дымящихся лошадей, закрытый спереди кожаной завесой. Сидящие в карете сразу узнали его. Неподвижная от негодования Каэтана увидела, как после кратких объяснений и предъявления бумаги строй солдат раздвинулся перед шевалье д'Окаризом, тот спокойно пересек Бидассоа и поехал по дороге, ведущей в Париж.