Страница:
На дверях висел веселый рукописный плакатик. Женщина, открывшая мне дверь, оказалась на удивление миниатюрной и худенькой, и я даже засомневалась, с ней ли я говорила по телефону. По голосу она представлялась мне высокой.
– Миссис Лидс?
– Да.
– Детектив Дунбар.– Я протянула ей визитку.
Она взяла карточку, даже не потрудившись на нее взглянуть.
– Заходите.
Я вошла в квартиру; она оказалась безупречно чистой, стены оклеены обоями пастельных тонов. Очень уютно и безопасно. Она закрыла за мной дверь, и я услышала легкий скрежет задвижки, а потом миссис Лидс накинула цепочку. Да, сразу видно, что она постоянно думает о безопасности своего жилища.
– В вестибюле у вас надежная охрана, да и здесь вы неплохо защищены, – сказала я.
– Я бы хотела, чтобы у входа стоял охранник, хотя бы после наступления темноты. Я и квартиру здесь выбирала в том числе и из соображений безопасности. И еще я отказывалась от всех вариантов ниже третьего этажа, чтобы никто не мог утащить моего ребенка через открытое окно.
Она с горечью упомянула о дерзком похищении двенадцатилетней Полли Клаас, которую вытащили из окна спальни на глазах трех застывших от ужаса подруг, собравшихся на ночной девичник[5]. Мать в это время спала в соседней комнате – вы можете себе представить наглость этого типа? С самого начала не оставалось ни малейших сомнений относительно ее судьбы – дело было совсем не в том, что ей захотелось сбежать от запрета на видеоигры, пока не сделано домашнее задание. Ее родители обладали хорошими связями, и на поиски были брошены серьезные силы. Самое обидное, что она была еще жива и находилась в пятидесяти футах, пока двое полицейских допрашивали ее похитителя после того, как у него что-то случилось с машиной. Удачливый сукин сын. В конце концов мы его достали. Слишком поздно для Полли, но мы его взяли.
Но если Эллен Лидс рассчитывает, что реакция на похищение ее сына будет такой же, я буду вынуждена ее разочаровать.
Она указала мне на диван и предложила что-нибудь выпить, но я вежливо отказалась. Мы не можем вести себя дружелюбно, поскольку трудно сохранять контроль над ситуацией, если ты ведешь себя как гость, в особенности, если ты женщина. Мы сидели друг напротив друга на одинаковых диванчиках, и я открыла блокнот.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить все, что сегодня произошло.
Я наблюдала за ней, пока она говорила. Иногда удается понять, когда люди начинают лгать; они отводят глаза, на лице появляется напряжение. Нас учат замечать такие вещи, когда мы ведем допрос. Человек, который что-то скрывает, часто не смотрит тебе в глаза, поскольку трудно лгать, глядя в глаза собеседнику, если только ты не полный социопат – вопреки всеобщим представлениям такие люди встречаются довольно редко.
Но во время бесед с родителями пропавших детей возникают иные факторы – они винят себя, есть на то основания или нет, что существенно искажает общую картину. Между тем Эллен Лидс смотрела на свои руки, что мешало мне оценить ее искренность.
– Я пришла домой после работы в обычное время. У Натана есть школьный приятель – я и его мать с давних пор помогаем друг другу приглядывать за детьми. Сегодня он должен был пойти к Джорджу. Мы с его матерью организовали свою жизнь так, что днем за ними приглядывает кто-то из нас. За детьми нет необходимости следить постоянно, нужно только, чтобы кто-то из взрослых был неподалеку. До сих пор у нас все складывалось удачно.
– А как Натан возвращался от Джорджа домой?
– Он мне звонил, и я за ним заезжала. Обычно около шести или семи, поскольку обед входил в наш договор.
– Звучит разумно.
– Да.– Она вытащила бумажную салфетку из коробки, стоящей на кофейном столике, и высморкалась.– Очень удобно, что не нужно торопиться домой, чтобы в спешке приготовить обед.
Мне хотелось улыбнуться и сказать: «Да, конечно, я знаю», поскольку сама поступала именно так в те дни, когда работала в полную смену. В последнюю неделю я стала выходить по вечерам, главным образом из-за того, что многих детективов отправили на переподготовку для борьбы с биотеррористами, и людей не хватало.
С завтрашнего дня я снова начинаю работать в утреннюю смену. Мои дети целую неделю провели с отцом, так что ему приходилось спешить домой, чтобы приготовить им обед. Было приятно думать о том, что в течение целой недели он выслушивал дружные крики: «Мы не хотим жареное мясо и курицу с сыром». Эван не любит есть и ненавидит любую еду. А Френни готова есть все, что ей попадется, но при этом постоянно жалуется. Вкусы Джулии до сих пор остаются для меня тайной. Благодарение Богу, у них нет аллергии, в противном случае я бы не выдержала выпавших на мою долю испытаний.
Но сейчас не время думать о своих проблемах.
– Было уже почти восемь, – услышала я последнюю фразу миссис Лидс.
– Обычно он звонил раньше?
Она виновато кивнула и заметно помрачнела.
– Я не позвонила, честно говоря, мне было приятно посидеть в тишине. Поскольку я работаю полный день, то ужасно устаю, вы меня понимаете? Я постоянно не успеваю делать то, что доставляет мне радость. Я взялась за свое вышивание впервые за несколько месяцев.
Бедная женщина; больше она никогда не будет вышивать.
– Но когда я увидела, что уже поздно, я позвонила, и мать Джорджа сказала...
Тут у нее перехватило горло. Я молча наблюдала за миссис Лидс.
– Она сказала мне, что, по словам Джорджа, Натан не приходил сегодня в школу.
– А вы обычно звоните друг другу в таких случаях?
– Нет. Обычно нет. Ну, вы же понимаете, если ребенок не пришел в школу, значит, он заболел. И остался дома с родителями, не так ли?
Это была ошибка, с которой ей придется жить всю жизнь.
– Верно, – спокойно ответила я.– Нам потребуется опросить всех, кто видел Натана сегодня. И всех, кто должен был увидеть, но не увидел.
– Я позвонила директору школы, как только закончила говорить с Нэнси – матерью Джорджа. Директор связался с классным руководителем, и она сказала, что Натана не было сегодня в школе.
– Они не компьютеризированы?
– Пока нет.
«Директор, учитель», – записала я в своем блокноте.
– Нам нужно сделать список всех возможных контактов. Пожалуйста, продолжайте.
– Вот и все. Он просто не пришел туда, где должен был находиться.
– А школа в таких ситуациях не связывается с родителями?
– Нет.
Трудно поверить, но такая инструкция до сих пор не введена. С завтрашнего дня это упущение будет исправлено. Я об этом позабочусь.
Эллен Лидс показала мне маршрут, по которому Натан ходил в школу. Мне пришлось попросить Эллен сопровождать меня, чтобы я все запомнила правильно. Потом я собиралась отвезти ее домой и вновь проделать весь путь уже самостоятельно. В машине это занимало всего пару минут, и я внимательно смотрела на миссис Лидс, чтобы не пропустить ее реакцию на что-то необычное. Однако с ее лица не сходило выражение мучительной тревоги.
Когда я остановила машину возле ее дома, она спросила:
– Вы еще зайдете? Это была почти мольба.
– Не сейчас. Мне нужно кое-что сделать. Но я свяжусь с вами завтра и буду держать в курсе расследования.– Я не стала ничего уточнять.– И обязательно вам позвоню, когда мы получим дополнительную информацию.
– А чем вы будете заниматься сейчас, когда мой сын исчез, возможно, ранен или попал в руки к какому-нибудь чудовищу?
«Чесать в затылке и пытаться придумать что-нибудь разумное».
– Миссис Лидс, пожалуйста, не делайте преждевременных выводов.– К несчастью, ее выводы были вполне логическими. – Я уже отправила фотографию Натана с патрульным полицейским. Через несколько минут все наши люди будут иметь его фотографию с описанием внешности. Кроме того, информация будет сообщена в соседние участки. Теперь все полицейские будут обращать внимание на мальчиков, которые похожи на вашего сына.
– Вы не собираетесь организовать настоящий поиск? Мне пришлось ненадолго задуматься, чтобы поточнее сформулировать ответ.
– Утром мы организуем поиск, если сегодня вечером нам удастся найти какие-то следы.
– Я бы хотела поехать с вами в участок. Возможно, я смогу оказать вам помощь.
Нет, нет, нет.
– Миссис Лидс, я не думаю, что это разумно.
– А если что-нибудь выяснится и я вам понадоблюсь...
– Я позвоню вам и сразу же пришлю машину. Обещаю. Вам это будет неприятно слышать, но лучше всего вам вернуться домой и попытаться немного отдохнуть.
– Неужели вы полагаете, что я смогу заснуть? Нет, я так не думала.
– Я знаю, что это трудно, миссис Лидс. Но сейчас вам нужно ждать.
– Просто ждать.
– Да. И если Натан позвонит... Она прервала меня.
– Значит, я должна вернуться в квартиру, где со мной живет мой сын, и ждать, пока он вернется или позвонит.
– Мадам, я свяжусь с вами, как только у меня появится возможность. Но мне необходимо многое сделать, чтобы начать расследование.
Она вышла из машины, но, прежде чем захлопнуть дверцу, повернулась и обвиняюще посмотрела на меня.
– Так что же мне сейчас делать? Скажите! Подняться наверх и бродить по комнатам, где все стало чужим и незнакомым?
– Миссис Лидс, я искренне сожалею, но мне необходимо предпринять ряд действий...
Дверца захлопнулась. Она побежала к подъезду. Я наблюдала, как она отпирает внешнюю дверь, потом распахивает внутреннюю. А в следующее мгновение огромное современное здание поглотило ее.
Наступила полночь. Уже слишком поздно звонить моим детям в квартиру их отца, чтобы сказать, что я безумно их люблю. Их отец, святой Кевин, будет справедливо возмущен, а их уверенность в том, что мамочка у них немного тронутая, получит новое подтверждение. Поэтому я сделала лучшее из того, что мне оставалось, – занялась работой.
Я попросила полицейских из двух патрульных машин присоединиться ко мне на парковке. Там мы оставили наши машины, включили фонарики и начали обыскивать обе стороны улицы. Я и сама не знала, что мы рассчитывали найти; если здесь и были какие-то улики или следы крови, до утра мы их все равно не отыщем. Однако все мы понимали, что завтра ситуация может только ухудшиться. И вновь мне показалось, что мы ищем иголку в стоге сена. Мчимся по бескрайней Вселенной в поисках крошечного астероида. В такие моменты мне всегда начинало казаться, что я маленькая и глупая.
Но нужно было с чего-то начать. Мы нашли множество бумажных обрывков, однако ни один из них не имел ничего общего со школьником-подростком или листком с домашней работой. Однако мы собрали все бумаги в специальный мешок, поскольку ничего нельзя знать заранее. Настоящий детектив – это всегда барахольщик; во всяком случае, про меня это можно сказать наверняка, хотя я всегда старалась сохранять порядок в своих находках.
В последние дни почти не было ветра – еще не пришло время ветров Санта-Аны[6], но мы все равно жаловались. Однако сейчас меня радовал застывший воздух – оставалась надежда, что ветер не унесет улики.
Мы свернули на вторую из трех улиц. С того места, где я остановилась, все еще были видны две трети дома, из которого утром вышел Натан, из чего следовало, что люди могли что-то заметить.
Эта улица была более фешенебельной, чем та, с которой мы свернул и, – заборы, кусты, более широкие тротуары. Мы поделили территорию и занялись делом. Я направила луч своего фонарика в кусты и стала раздвигать ветки, заглядывая туда, куда обычно забирались лишь белки. Вскоре у меня заболела спина, но я постаралась забыть о боли и сосредоточилась на поисках. Пару раз я замечала блеснувшие в луче фонарика глаза. И тут же раздавался тихий шорох – животное удирало прочь. Майский жук с жужжанием вылетел из-под моей руки, и я вздрогнула. Я отвела в сторону высохшие пальмовые листья, стараясь не порезать ладонь. Они зашуршали, точно скорлупа земляного ореха.
И тут один из полицейских крикнул:
– Я кое-что нашел.
Стало тихо.
Глава 3
– Миссис Лидс?
– Да.
– Детектив Дунбар.– Я протянула ей визитку.
Она взяла карточку, даже не потрудившись на нее взглянуть.
– Заходите.
Я вошла в квартиру; она оказалась безупречно чистой, стены оклеены обоями пастельных тонов. Очень уютно и безопасно. Она закрыла за мной дверь, и я услышала легкий скрежет задвижки, а потом миссис Лидс накинула цепочку. Да, сразу видно, что она постоянно думает о безопасности своего жилища.
– В вестибюле у вас надежная охрана, да и здесь вы неплохо защищены, – сказала я.
– Я бы хотела, чтобы у входа стоял охранник, хотя бы после наступления темноты. Я и квартиру здесь выбирала в том числе и из соображений безопасности. И еще я отказывалась от всех вариантов ниже третьего этажа, чтобы никто не мог утащить моего ребенка через открытое окно.
Она с горечью упомянула о дерзком похищении двенадцатилетней Полли Клаас, которую вытащили из окна спальни на глазах трех застывших от ужаса подруг, собравшихся на ночной девичник[5]. Мать в это время спала в соседней комнате – вы можете себе представить наглость этого типа? С самого начала не оставалось ни малейших сомнений относительно ее судьбы – дело было совсем не в том, что ей захотелось сбежать от запрета на видеоигры, пока не сделано домашнее задание. Ее родители обладали хорошими связями, и на поиски были брошены серьезные силы. Самое обидное, что она была еще жива и находилась в пятидесяти футах, пока двое полицейских допрашивали ее похитителя после того, как у него что-то случилось с машиной. Удачливый сукин сын. В конце концов мы его достали. Слишком поздно для Полли, но мы его взяли.
Но если Эллен Лидс рассчитывает, что реакция на похищение ее сына будет такой же, я буду вынуждена ее разочаровать.
Она указала мне на диван и предложила что-нибудь выпить, но я вежливо отказалась. Мы не можем вести себя дружелюбно, поскольку трудно сохранять контроль над ситуацией, если ты ведешь себя как гость, в особенности, если ты женщина. Мы сидели друг напротив друга на одинаковых диванчиках, и я открыла блокнот.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить все, что сегодня произошло.
Я наблюдала за ней, пока она говорила. Иногда удается понять, когда люди начинают лгать; они отводят глаза, на лице появляется напряжение. Нас учат замечать такие вещи, когда мы ведем допрос. Человек, который что-то скрывает, часто не смотрит тебе в глаза, поскольку трудно лгать, глядя в глаза собеседнику, если только ты не полный социопат – вопреки всеобщим представлениям такие люди встречаются довольно редко.
Но во время бесед с родителями пропавших детей возникают иные факторы – они винят себя, есть на то основания или нет, что существенно искажает общую картину. Между тем Эллен Лидс смотрела на свои руки, что мешало мне оценить ее искренность.
– Я пришла домой после работы в обычное время. У Натана есть школьный приятель – я и его мать с давних пор помогаем друг другу приглядывать за детьми. Сегодня он должен был пойти к Джорджу. Мы с его матерью организовали свою жизнь так, что днем за ними приглядывает кто-то из нас. За детьми нет необходимости следить постоянно, нужно только, чтобы кто-то из взрослых был неподалеку. До сих пор у нас все складывалось удачно.
– А как Натан возвращался от Джорджа домой?
– Он мне звонил, и я за ним заезжала. Обычно около шести или семи, поскольку обед входил в наш договор.
– Звучит разумно.
– Да.– Она вытащила бумажную салфетку из коробки, стоящей на кофейном столике, и высморкалась.– Очень удобно, что не нужно торопиться домой, чтобы в спешке приготовить обед.
Мне хотелось улыбнуться и сказать: «Да, конечно, я знаю», поскольку сама поступала именно так в те дни, когда работала в полную смену. В последнюю неделю я стала выходить по вечерам, главным образом из-за того, что многих детективов отправили на переподготовку для борьбы с биотеррористами, и людей не хватало.
С завтрашнего дня я снова начинаю работать в утреннюю смену. Мои дети целую неделю провели с отцом, так что ему приходилось спешить домой, чтобы приготовить им обед. Было приятно думать о том, что в течение целой недели он выслушивал дружные крики: «Мы не хотим жареное мясо и курицу с сыром». Эван не любит есть и ненавидит любую еду. А Френни готова есть все, что ей попадется, но при этом постоянно жалуется. Вкусы Джулии до сих пор остаются для меня тайной. Благодарение Богу, у них нет аллергии, в противном случае я бы не выдержала выпавших на мою долю испытаний.
Но сейчас не время думать о своих проблемах.
– Было уже почти восемь, – услышала я последнюю фразу миссис Лидс.
– Обычно он звонил раньше?
Она виновато кивнула и заметно помрачнела.
– Я не позвонила, честно говоря, мне было приятно посидеть в тишине. Поскольку я работаю полный день, то ужасно устаю, вы меня понимаете? Я постоянно не успеваю делать то, что доставляет мне радость. Я взялась за свое вышивание впервые за несколько месяцев.
Бедная женщина; больше она никогда не будет вышивать.
– Но когда я увидела, что уже поздно, я позвонила, и мать Джорджа сказала...
Тут у нее перехватило горло. Я молча наблюдала за миссис Лидс.
– Она сказала мне, что, по словам Джорджа, Натан не приходил сегодня в школу.
– А вы обычно звоните друг другу в таких случаях?
– Нет. Обычно нет. Ну, вы же понимаете, если ребенок не пришел в школу, значит, он заболел. И остался дома с родителями, не так ли?
Это была ошибка, с которой ей придется жить всю жизнь.
– Верно, – спокойно ответила я.– Нам потребуется опросить всех, кто видел Натана сегодня. И всех, кто должен был увидеть, но не увидел.
– Я позвонила директору школы, как только закончила говорить с Нэнси – матерью Джорджа. Директор связался с классным руководителем, и она сказала, что Натана не было сегодня в школе.
– Они не компьютеризированы?
– Пока нет.
«Директор, учитель», – записала я в своем блокноте.
– Нам нужно сделать список всех возможных контактов. Пожалуйста, продолжайте.
– Вот и все. Он просто не пришел туда, где должен был находиться.
– А школа в таких ситуациях не связывается с родителями?
– Нет.
Трудно поверить, но такая инструкция до сих пор не введена. С завтрашнего дня это упущение будет исправлено. Я об этом позабочусь.
Эллен Лидс показала мне маршрут, по которому Натан ходил в школу. Мне пришлось попросить Эллен сопровождать меня, чтобы я все запомнила правильно. Потом я собиралась отвезти ее домой и вновь проделать весь путь уже самостоятельно. В машине это занимало всего пару минут, и я внимательно смотрела на миссис Лидс, чтобы не пропустить ее реакцию на что-то необычное. Однако с ее лица не сходило выражение мучительной тревоги.
Когда я остановила машину возле ее дома, она спросила:
– Вы еще зайдете? Это была почти мольба.
– Не сейчас. Мне нужно кое-что сделать. Но я свяжусь с вами завтра и буду держать в курсе расследования.– Я не стала ничего уточнять.– И обязательно вам позвоню, когда мы получим дополнительную информацию.
– А чем вы будете заниматься сейчас, когда мой сын исчез, возможно, ранен или попал в руки к какому-нибудь чудовищу?
«Чесать в затылке и пытаться придумать что-нибудь разумное».
– Миссис Лидс, пожалуйста, не делайте преждевременных выводов.– К несчастью, ее выводы были вполне логическими. – Я уже отправила фотографию Натана с патрульным полицейским. Через несколько минут все наши люди будут иметь его фотографию с описанием внешности. Кроме того, информация будет сообщена в соседние участки. Теперь все полицейские будут обращать внимание на мальчиков, которые похожи на вашего сына.
– Вы не собираетесь организовать настоящий поиск? Мне пришлось ненадолго задуматься, чтобы поточнее сформулировать ответ.
– Утром мы организуем поиск, если сегодня вечером нам удастся найти какие-то следы.
– Я бы хотела поехать с вами в участок. Возможно, я смогу оказать вам помощь.
Нет, нет, нет.
– Миссис Лидс, я не думаю, что это разумно.
– А если что-нибудь выяснится и я вам понадоблюсь...
– Я позвоню вам и сразу же пришлю машину. Обещаю. Вам это будет неприятно слышать, но лучше всего вам вернуться домой и попытаться немного отдохнуть.
– Неужели вы полагаете, что я смогу заснуть? Нет, я так не думала.
– Я знаю, что это трудно, миссис Лидс. Но сейчас вам нужно ждать.
– Просто ждать.
– Да. И если Натан позвонит... Она прервала меня.
– Значит, я должна вернуться в квартиру, где со мной живет мой сын, и ждать, пока он вернется или позвонит.
– Мадам, я свяжусь с вами, как только у меня появится возможность. Но мне необходимо многое сделать, чтобы начать расследование.
Она вышла из машины, но, прежде чем захлопнуть дверцу, повернулась и обвиняюще посмотрела на меня.
– Так что же мне сейчас делать? Скажите! Подняться наверх и бродить по комнатам, где все стало чужим и незнакомым?
– Миссис Лидс, я искренне сожалею, но мне необходимо предпринять ряд действий...
Дверца захлопнулась. Она побежала к подъезду. Я наблюдала, как она отпирает внешнюю дверь, потом распахивает внутреннюю. А в следующее мгновение огромное современное здание поглотило ее.
Наступила полночь. Уже слишком поздно звонить моим детям в квартиру их отца, чтобы сказать, что я безумно их люблю. Их отец, святой Кевин, будет справедливо возмущен, а их уверенность в том, что мамочка у них немного тронутая, получит новое подтверждение. Поэтому я сделала лучшее из того, что мне оставалось, – занялась работой.
Я попросила полицейских из двух патрульных машин присоединиться ко мне на парковке. Там мы оставили наши машины, включили фонарики и начали обыскивать обе стороны улицы. Я и сама не знала, что мы рассчитывали найти; если здесь и были какие-то улики или следы крови, до утра мы их все равно не отыщем. Однако все мы понимали, что завтра ситуация может только ухудшиться. И вновь мне показалось, что мы ищем иголку в стоге сена. Мчимся по бескрайней Вселенной в поисках крошечного астероида. В такие моменты мне всегда начинало казаться, что я маленькая и глупая.
Но нужно было с чего-то начать. Мы нашли множество бумажных обрывков, однако ни один из них не имел ничего общего со школьником-подростком или листком с домашней работой. Однако мы собрали все бумаги в специальный мешок, поскольку ничего нельзя знать заранее. Настоящий детектив – это всегда барахольщик; во всяком случае, про меня это можно сказать наверняка, хотя я всегда старалась сохранять порядок в своих находках.
В последние дни почти не было ветра – еще не пришло время ветров Санта-Аны[6], но мы все равно жаловались. Однако сейчас меня радовал застывший воздух – оставалась надежда, что ветер не унесет улики.
Мы свернули на вторую из трех улиц. С того места, где я остановилась, все еще были видны две трети дома, из которого утром вышел Натан, из чего следовало, что люди могли что-то заметить.
Эта улица была более фешенебельной, чем та, с которой мы свернул и, – заборы, кусты, более широкие тротуары. Мы поделили территорию и занялись делом. Я направила луч своего фонарика в кусты и стала раздвигать ветки, заглядывая туда, куда обычно забирались лишь белки. Вскоре у меня заболела спина, но я постаралась забыть о боли и сосредоточилась на поисках. Пару раз я замечала блеснувшие в луче фонарика глаза. И тут же раздавался тихий шорох – животное удирало прочь. Майский жук с жужжанием вылетел из-под моей руки, и я вздрогнула. Я отвела в сторону высохшие пальмовые листья, стараясь не порезать ладонь. Они зашуршали, точно скорлупа земляного ореха.
И тут один из полицейских крикнул:
– Я кое-что нашел.
Стало тихо.
Глава 3
Прошло много лет с тех пор, как мой Мишель исчез в самом расцвете юношеских сил и красоты, и мне удалось – путем постоянного бичевания собственной души – немного справиться с болью. Невозможно забыть страдание, которое испытываешь, потеряв дитя; можно лишь рассчитывать, что со временем воспоминания станут не такими мучительными. Иначе не может быть – потому что дух ушедшего ребенка должен навсегда остаться в сердцах тех, кто его любил, чтобы он находился среди нас. Я часто спрашивала себя, за что Бог возложил на мои плечи столь тяжкую ношу и почему сущность мальчика по имени Мишель ла Драпье отдана мне на сохранение. И как можно сберечь милую невинность, чудесное любопытство, глубину характера? У меня нет ни одного портрета моего мальчика, если не считать того образа, что каждый день возникает в моем бодрствующем сознании на пути к сердцу, в котором жива надежда. Он высокий и стройный, руки и ноги обещают стать сильными, а глаза у него цвета апрельского неба. Как удержать его тепло, нежность объятия, звучание ломающегося голоса? И потому я нередко чувствую, что у меня просто не хватит на это сил.
Мадам ле Барбье сначала вскрикнула, когда я ей все рассказала, а потом выругалась, и я услышала горечь в ее голосе; она с такой силой схватила меня за руку, что я испугалась за свои кости. Потом несчастная, измученная женщина обняла меня за плечи, и по ее щекам потекли слезы невыразимого отчаяния и сострадания ко мне, к себе, к нашим пропавшим сыновьям, слезы ужаса перед всеми мучительными, наполненными болью днями, которые я пережила, а ее еще ждут впереди. Ее горе было безгранично, и я испугалась, что она не выдержит и упадет на землю. Я подвела ее к скамье с мягкими подушками и усадила, а она приникла к моему плечу и дала волю слезам. Когда у нее уже не осталось сил плакать, она опустила голову мне на колени, несколько раз тяжело вздохнула и задремала.
Я знала, в отличие от многих других, что никакие слова не сделают ее боль менее мучительной, никакое сочувствие не облегчит страдания, коему, в чем я уже имела возможность убедиться, не будет конца. Сейчас ей нужен был человек, который молча посидел бы рядом, пока она попытается облегчить душу и освободить ее от боли, понимая, что все усилия бесполезны.
То же самое в черные, наполненные отчаянием дни моей жизни сделала для меня – какая ирония судьбы – невеста Христа, которая ушла в монастырь (по собственной воле, в отличие от меня), когда умер ее муж. Она славилась своей добротой и доказала это, не жалея ни сил, ни времени, когда другие обитатели замка потеряли терпение и не могли больше переносить моих слез и жалоб, когда даже Этьен не выдерживал моих страданий, она единственная дарила мне утешение, и в ее присутствии мне становилось легче. Она заставила меня снова выйти на свет, который я так сильно прежде любила, и не позволила погрузиться в манящий, сладостный мрак, казавшийся мне единственным надежным местом после исчезновения Мишеля. Тогда свет был для меня невыносим, и я считала, что всю жизнь буду носить знак невыразимого позора и больше никогда не смогу чувствовать себя равной среди тех, у кого таких шрамов нет.
Я убедила себя, что исчезновение Мишеля является следствием моей ошибки, что я не сумела до конца исполнить свой долг, что трагедии можно было бы избежать, будь я внимательнее, будь я лучшей матерью, соколицей, защищающей своего птенца. Поверить, что это самая обычная случайность, что Бог по какой-то причине оградил милорда Жиля и наложил свою длань на моего сына, было невыносимо, потому что тогда получалось, будто надежды на безопасность в нашем мире нет никакой.
Мне было гораздо легче убедить себя, что мой сын пропал по какой-то причине и что я сама во всем виновата. В конце концов, мы всегда стремимся найти кого-нибудь, на кого можно возложить вину за случившееся. Но моя дорогая сестра во Христе заставила меня понять, что нам не дано изменить того, что Он сделал, несмотря на самые отчаянные попытки помешать исполнению Его воли. Я смогла до определенной степени себя простить, но на это ушло много времени.
Я сидела, положив руку на голову мадам; в какой-то момент я вдруг решила, что сквозь волосы смогу почувствовать, как она упрекает себя в исчезновении сына, и твердо решила сделать для нее то, что было сделано для меня много лет назад, потому что мы с ней – всего лишь звенья в длинной цепи боли. Я сидела не шевелясь, пока она спала, положив голову мне на колени, и размышляла о том, как моя собственная рана порой казалась мне совсем свежей и причиняла невыносимую боль, в то время как другим представлялось, будто печальные события остались в далеком прошлом.
Когда она наконец пошевелилась и села, на ее лице остались следы слез, а глаза опухли. Уголком ее передника я вытерла ей щеки, и она посмотрела на меня, безмолвно спрашивая: «Это когда-нибудь закончится?» Мне бы очень хотелось сказать ей: «Да», но это было бы ложью.
Она встала со скамейки и начала расхаживать взад и вперед. Я молча за ней наблюдала, хотя очень многое хотела ей сказать и о многом спросить. Когда она наконец заговорила, голос у нее дрожал, но это меня нисколько не встревожило – прошло много месяцев после смерти моего сына, прежде, чем мой голос обрел силу и твердость. Этьен часто и иногда довольно резко требовал, чтобы я говорила громче, и я обижалась. Видимо, благодаря качествам, присущим его полу, он оправился гораздо быстрее, чем я, хотя я заметила, что после смерти Мишеля он стал жестче. Мне так до конца и не удалось пробиться сквозь броню, которую мужчины часто надевают, чтобы отгородиться от сильных чувств, мешающих им выполнять свои обязанности, в особенности весьма неприятный долг солдата. Как может он испытывать сострадание к воину, чью голову должен отрубить? Это невозможно.
– Ваш сын, как его звали? – прошептала она.
– Мишель, – ответила я.– Ла Драпье.
Я ждала, но она никак не показала, что знает меня. Через несколько мгновений я сказала:
– Значит, вы меня не помните? Она взглянула мне в лицо.
– Нет, к сожалению, – ответила она.– Разве мы с вами знакомы, матушка?
Разумеется, мы обе очень изменились – тринадцать лет не могли не взять свое. Бог не желает, чтобы мы были привлекательными, став молодыми вдовами, которые еще могут иметь детей и претендовать на мужчин, коих не забрала война.
– Мы с вами время от времени встречались, когда мой муж и я служили в Шантосе.
Хотя у меня болели пальцы, после того как мадам ле Барбье их сжала, я потянулась и сняла покров. Затем я положила его на стол и пригладила волосы.
Она посмотрела на меня, и в ее глазах появилась искра узнавания.
– Мадам ла Драпье, – выдохнула она.– Конечно же.
– Oui, c'est moi[7], – подтвердила я.– Когда-то вы называли меня Жильметтой.
– Но... я даже представить себе не могла, что вы...
– ...Сможете смириться с жизнью монахини, – закончила я за нее. Как ни странно, я отнеслась к ее реакции как к комплименту.– Я не совсем сама выбрала эту жизнь.– Я несколько раз сжала и разжала пальцы, чтобы снова их почувствовать.– Мой муж умер от ран после Орлеанской битвы.– Больше мне ничего не нужно было говорить.
Мадам ле Барбье медленно покачала головой, продолжая всхлипывать.
– Ну, по крайней мере, вам не нужно заботиться о пропитании.
– Не нужно, – не стала спорить я. – Кроме того, я не так одинока, какой чувствовала себя в последние дни службы у милорда. Все, кого я знала и любила... к тому времени ушли. Аббатство – приятное место, где я могу быть полезна. Я стала доверенным лицом его преосвященства, и он в некоторых вопросах полагается на мое мнение.
– Да, я вчера заметила.
Меня удивило, что в своем горе она была в состоянии обращать внимание на посторонние вещи. Как только она меня вспомнила, тут же начала припоминать и многое другое.
– Я помню вашего сына...– сказала она.– Только он был старше, чем можно подумать...
– Это мой старший сын, Жан, – объяснила я.– Он... был старше Мишеля. Сейчас он священник. В Авиньоне.
– Священник? – удивленно переспросила она.– Ему позволили?
«Немыслимо, – заявил Этьен, когда Жан впервые заговорил о своем желании стать священником.– Тебя даже слушать никто не будет. Ты должен стать солдатом, как я. Пусть твой младший брат, Мишель, служит Богу, как пристало ему по рождению».
– Он не обладал способностями, необходимыми для военного, – сказала я, – да и желанием тоже...
«Мишель с радостью будет военным. Умоляю тебя, Этьен, ради блага наших сыновей, пусть Жан станет вместо него священником».
– Мне было непросто убедить мужа позволить Мишелю вместо нашего старшего сына изучать военное искусство. Со временем он понял, что это было правильное решение. Мишель как раз начал учиться владеть оружием, когда он...
Прошло столько лет, а я по-прежнему не могла выговорить этого вслух.
– Он... исчез, – прошептала я.
Несколько мгновений я не могла произнести ни звука, и мадам ле Барбье тоже молчала.
– Итак, Жан в Авиньоне...– проговорила она наконец.– Хороший город, так я слышала. Только очень далеко...
– Я ни разу там не была, хотя его преосвященство множество раз встречался со святым отцом с тех пор, как я поступила в аббатство. Он говорит, что это красивое место, особенно дворец, в котором живет его святейшество. Я очень скучаю по Жану, но, судя по всему, он счастлив... и наконец через несколько месяцев я вместе с его преосвященством должна отправиться в Авиньон.
Я увидела, что она искренне обрадовалась моим новостям.
– Как чудесно знать, что тебя ждет такое путешествие! Дорога будет тяжелой, но...
– Я никогда не боялась дорог – по правде говоря, даже получаю удовольствие от путешествий. А то, что ждет меня в конце, делает все неудобства незначительными пустяками.– Я похлопала себя по рукаву.– Он мне часто пишет; и я ношу его письма с собой, пока не запоминаю наизусть. Но это все равно не то же самое, что протянуть руку и коснуться его щеки.
– Прошу вас, зовите меня Агата, – сказала мадам ле Барбье и с горечью улыбнулась.– Мы с вами сестры, n'est-ce pas?[8] Ведь нас объединяют души наших сыновей, так что мы по-настоящему близки.
Слезы снова потекли по ее щекам, и я обнимала ее за плечи, пока она не перестала плакать.
– Ну, хорошо, Агата, расскажите мне все, что вы знаете о том, что случилось с Жоржем, – попросила я.
Она прикусила губу.
– Ну, матушка...
– Жильметта, – поправила я ее.
– Жильметта. – Она попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось.– Иногда я не могу говорить ни о чем другом, но сейчас у меня такое чувство, будто вы попросили меня дойти до Святой земли и вернуться назад за две недели.
Я ничего не сказала, лишь легко прикоснулась к ее руке, чтобы поддержать. Она снова всхлипнула и начала свой печальный рассказ.
– Человек, на которого я работаю – портной Жан Пелетье, очень уважаемый мастер, – по-прежнему иногда шьет одежду для леди Катрин, хотя мы так редко ее видим, что иногда мне кажется, будто она самое настоящее привидение. Порой, при определенных обстоятельствах, он выполняет заказы самого милорда Жиля, хотя их стало значительно меньше, после того как милорд полюбил путешествовать.
О его свите, великолепных кортежах, множестве слуг и лакеев в роскошных одеждах ходили легенды.
– Похоже, он никогда не задерживается надолго ни в одном из своих замков, – проговорила я.– Интересно, откуда у него страсть к путешествиям. В детстве у него такой склонности не было.
– Ну, он видел ее... в своем отце. Мы постоянно шили дорожные костюмы для милорда Ги, который отправлялся в то или иное путешествие. Как получалось, что его костюмы так быстро снашивались, я до сих пор не понимаю. Но теперь милорд Жиль подолгу остается в Шантосе, по крайней мере так говорит месье Пелетье. А ему это сказал его знакомый портной, который там живет. Мы же обслуживаем его, только когда он появляется в Машекуле.– Она поколебалась немного и добавила: – Получить с него деньги за сделанную работу довольно трудно, и потому мы не особенно стремимся иметь с ним дело.
Слава Богу, в мои обязанности не входило учить маленького Жиля, как следует обращаться с деньгами, – мне даже представить себе трудно, какие сражения мне пришлось бы выдержать. Эта тяжелая доля выпала Жану де Краону, который непревзойденной жестокостью вселил в своего внука такой ужас, что заставил его слушаться себя во всем, но тем не менее не сумел привить ему здравый смысл касательно того, как нужно разумно распоряжаться деньгами. Я могу себе представить, как Жан де Малеструа говорит: «Если дать человеку одну рыбу, он ее съест и будет испытывать голод, но, если научить его ее ловить, он забудет о голоде». Это было особенно верно в отношении состояния милорда, которое он получил без надлежащих наставлений, и потому, когда достиг совершеннолетия и его уже ничто и никто не мог сдерживать, бросился с головой в расточительство.
– Возможно, его тяга к путешествиям объясняется тем, что он пытается сбежать от кредиторов, – предположила я.
– Несомненно. И тем не менее месье Пелетье соглашается время от времени шить ему одежду; он говорит, что это поддержит его репутацию в глазах вельмож и даст ему возможность получать заказы от тех, кто готов платить. Он рассматривает это как разумное вложение денег. Мой Жорж...
Мадам ле Барбье сначала вскрикнула, когда я ей все рассказала, а потом выругалась, и я услышала горечь в ее голосе; она с такой силой схватила меня за руку, что я испугалась за свои кости. Потом несчастная, измученная женщина обняла меня за плечи, и по ее щекам потекли слезы невыразимого отчаяния и сострадания ко мне, к себе, к нашим пропавшим сыновьям, слезы ужаса перед всеми мучительными, наполненными болью днями, которые я пережила, а ее еще ждут впереди. Ее горе было безгранично, и я испугалась, что она не выдержит и упадет на землю. Я подвела ее к скамье с мягкими подушками и усадила, а она приникла к моему плечу и дала волю слезам. Когда у нее уже не осталось сил плакать, она опустила голову мне на колени, несколько раз тяжело вздохнула и задремала.
Я знала, в отличие от многих других, что никакие слова не сделают ее боль менее мучительной, никакое сочувствие не облегчит страдания, коему, в чем я уже имела возможность убедиться, не будет конца. Сейчас ей нужен был человек, который молча посидел бы рядом, пока она попытается облегчить душу и освободить ее от боли, понимая, что все усилия бесполезны.
То же самое в черные, наполненные отчаянием дни моей жизни сделала для меня – какая ирония судьбы – невеста Христа, которая ушла в монастырь (по собственной воле, в отличие от меня), когда умер ее муж. Она славилась своей добротой и доказала это, не жалея ни сил, ни времени, когда другие обитатели замка потеряли терпение и не могли больше переносить моих слез и жалоб, когда даже Этьен не выдерживал моих страданий, она единственная дарила мне утешение, и в ее присутствии мне становилось легче. Она заставила меня снова выйти на свет, который я так сильно прежде любила, и не позволила погрузиться в манящий, сладостный мрак, казавшийся мне единственным надежным местом после исчезновения Мишеля. Тогда свет был для меня невыносим, и я считала, что всю жизнь буду носить знак невыразимого позора и больше никогда не смогу чувствовать себя равной среди тех, у кого таких шрамов нет.
Я убедила себя, что исчезновение Мишеля является следствием моей ошибки, что я не сумела до конца исполнить свой долг, что трагедии можно было бы избежать, будь я внимательнее, будь я лучшей матерью, соколицей, защищающей своего птенца. Поверить, что это самая обычная случайность, что Бог по какой-то причине оградил милорда Жиля и наложил свою длань на моего сына, было невыносимо, потому что тогда получалось, будто надежды на безопасность в нашем мире нет никакой.
Мне было гораздо легче убедить себя, что мой сын пропал по какой-то причине и что я сама во всем виновата. В конце концов, мы всегда стремимся найти кого-нибудь, на кого можно возложить вину за случившееся. Но моя дорогая сестра во Христе заставила меня понять, что нам не дано изменить того, что Он сделал, несмотря на самые отчаянные попытки помешать исполнению Его воли. Я смогла до определенной степени себя простить, но на это ушло много времени.
Я сидела, положив руку на голову мадам; в какой-то момент я вдруг решила, что сквозь волосы смогу почувствовать, как она упрекает себя в исчезновении сына, и твердо решила сделать для нее то, что было сделано для меня много лет назад, потому что мы с ней – всего лишь звенья в длинной цепи боли. Я сидела не шевелясь, пока она спала, положив голову мне на колени, и размышляла о том, как моя собственная рана порой казалась мне совсем свежей и причиняла невыносимую боль, в то время как другим представлялось, будто печальные события остались в далеком прошлом.
Когда она наконец пошевелилась и села, на ее лице остались следы слез, а глаза опухли. Уголком ее передника я вытерла ей щеки, и она посмотрела на меня, безмолвно спрашивая: «Это когда-нибудь закончится?» Мне бы очень хотелось сказать ей: «Да», но это было бы ложью.
Она встала со скамейки и начала расхаживать взад и вперед. Я молча за ней наблюдала, хотя очень многое хотела ей сказать и о многом спросить. Когда она наконец заговорила, голос у нее дрожал, но это меня нисколько не встревожило – прошло много месяцев после смерти моего сына, прежде, чем мой голос обрел силу и твердость. Этьен часто и иногда довольно резко требовал, чтобы я говорила громче, и я обижалась. Видимо, благодаря качествам, присущим его полу, он оправился гораздо быстрее, чем я, хотя я заметила, что после смерти Мишеля он стал жестче. Мне так до конца и не удалось пробиться сквозь броню, которую мужчины часто надевают, чтобы отгородиться от сильных чувств, мешающих им выполнять свои обязанности, в особенности весьма неприятный долг солдата. Как может он испытывать сострадание к воину, чью голову должен отрубить? Это невозможно.
– Ваш сын, как его звали? – прошептала она.
– Мишель, – ответила я.– Ла Драпье.
Я ждала, но она никак не показала, что знает меня. Через несколько мгновений я сказала:
– Значит, вы меня не помните? Она взглянула мне в лицо.
– Нет, к сожалению, – ответила она.– Разве мы с вами знакомы, матушка?
Разумеется, мы обе очень изменились – тринадцать лет не могли не взять свое. Бог не желает, чтобы мы были привлекательными, став молодыми вдовами, которые еще могут иметь детей и претендовать на мужчин, коих не забрала война.
– Мы с вами время от времени встречались, когда мой муж и я служили в Шантосе.
Хотя у меня болели пальцы, после того как мадам ле Барбье их сжала, я потянулась и сняла покров. Затем я положила его на стол и пригладила волосы.
Она посмотрела на меня, и в ее глазах появилась искра узнавания.
– Мадам ла Драпье, – выдохнула она.– Конечно же.
– Oui, c'est moi[7], – подтвердила я.– Когда-то вы называли меня Жильметтой.
– Но... я даже представить себе не могла, что вы...
– ...Сможете смириться с жизнью монахини, – закончила я за нее. Как ни странно, я отнеслась к ее реакции как к комплименту.– Я не совсем сама выбрала эту жизнь.– Я несколько раз сжала и разжала пальцы, чтобы снова их почувствовать.– Мой муж умер от ран после Орлеанской битвы.– Больше мне ничего не нужно было говорить.
Мадам ле Барбье медленно покачала головой, продолжая всхлипывать.
– Ну, по крайней мере, вам не нужно заботиться о пропитании.
– Не нужно, – не стала спорить я. – Кроме того, я не так одинока, какой чувствовала себя в последние дни службы у милорда. Все, кого я знала и любила... к тому времени ушли. Аббатство – приятное место, где я могу быть полезна. Я стала доверенным лицом его преосвященства, и он в некоторых вопросах полагается на мое мнение.
– Да, я вчера заметила.
Меня удивило, что в своем горе она была в состоянии обращать внимание на посторонние вещи. Как только она меня вспомнила, тут же начала припоминать и многое другое.
– Я помню вашего сына...– сказала она.– Только он был старше, чем можно подумать...
– Это мой старший сын, Жан, – объяснила я.– Он... был старше Мишеля. Сейчас он священник. В Авиньоне.
– Священник? – удивленно переспросила она.– Ему позволили?
«Немыслимо, – заявил Этьен, когда Жан впервые заговорил о своем желании стать священником.– Тебя даже слушать никто не будет. Ты должен стать солдатом, как я. Пусть твой младший брат, Мишель, служит Богу, как пристало ему по рождению».
– Он не обладал способностями, необходимыми для военного, – сказала я, – да и желанием тоже...
«Мишель с радостью будет военным. Умоляю тебя, Этьен, ради блага наших сыновей, пусть Жан станет вместо него священником».
– Мне было непросто убедить мужа позволить Мишелю вместо нашего старшего сына изучать военное искусство. Со временем он понял, что это было правильное решение. Мишель как раз начал учиться владеть оружием, когда он...
Прошло столько лет, а я по-прежнему не могла выговорить этого вслух.
– Он... исчез, – прошептала я.
Несколько мгновений я не могла произнести ни звука, и мадам ле Барбье тоже молчала.
– Итак, Жан в Авиньоне...– проговорила она наконец.– Хороший город, так я слышала. Только очень далеко...
– Я ни разу там не была, хотя его преосвященство множество раз встречался со святым отцом с тех пор, как я поступила в аббатство. Он говорит, что это красивое место, особенно дворец, в котором живет его святейшество. Я очень скучаю по Жану, но, судя по всему, он счастлив... и наконец через несколько месяцев я вместе с его преосвященством должна отправиться в Авиньон.
Я увидела, что она искренне обрадовалась моим новостям.
– Как чудесно знать, что тебя ждет такое путешествие! Дорога будет тяжелой, но...
– Я никогда не боялась дорог – по правде говоря, даже получаю удовольствие от путешествий. А то, что ждет меня в конце, делает все неудобства незначительными пустяками.– Я похлопала себя по рукаву.– Он мне часто пишет; и я ношу его письма с собой, пока не запоминаю наизусть. Но это все равно не то же самое, что протянуть руку и коснуться его щеки.
– Прошу вас, зовите меня Агата, – сказала мадам ле Барбье и с горечью улыбнулась.– Мы с вами сестры, n'est-ce pas?[8] Ведь нас объединяют души наших сыновей, так что мы по-настоящему близки.
Слезы снова потекли по ее щекам, и я обнимала ее за плечи, пока она не перестала плакать.
– Ну, хорошо, Агата, расскажите мне все, что вы знаете о том, что случилось с Жоржем, – попросила я.
Она прикусила губу.
– Ну, матушка...
– Жильметта, – поправила я ее.
– Жильметта. – Она попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось.– Иногда я не могу говорить ни о чем другом, но сейчас у меня такое чувство, будто вы попросили меня дойти до Святой земли и вернуться назад за две недели.
Я ничего не сказала, лишь легко прикоснулась к ее руке, чтобы поддержать. Она снова всхлипнула и начала свой печальный рассказ.
– Человек, на которого я работаю – портной Жан Пелетье, очень уважаемый мастер, – по-прежнему иногда шьет одежду для леди Катрин, хотя мы так редко ее видим, что иногда мне кажется, будто она самое настоящее привидение. Порой, при определенных обстоятельствах, он выполняет заказы самого милорда Жиля, хотя их стало значительно меньше, после того как милорд полюбил путешествовать.
О его свите, великолепных кортежах, множестве слуг и лакеев в роскошных одеждах ходили легенды.
– Похоже, он никогда не задерживается надолго ни в одном из своих замков, – проговорила я.– Интересно, откуда у него страсть к путешествиям. В детстве у него такой склонности не было.
– Ну, он видел ее... в своем отце. Мы постоянно шили дорожные костюмы для милорда Ги, который отправлялся в то или иное путешествие. Как получалось, что его костюмы так быстро снашивались, я до сих пор не понимаю. Но теперь милорд Жиль подолгу остается в Шантосе, по крайней мере так говорит месье Пелетье. А ему это сказал его знакомый портной, который там живет. Мы же обслуживаем его, только когда он появляется в Машекуле.– Она поколебалась немного и добавила: – Получить с него деньги за сделанную работу довольно трудно, и потому мы не особенно стремимся иметь с ним дело.
Слава Богу, в мои обязанности не входило учить маленького Жиля, как следует обращаться с деньгами, – мне даже представить себе трудно, какие сражения мне пришлось бы выдержать. Эта тяжелая доля выпала Жану де Краону, который непревзойденной жестокостью вселил в своего внука такой ужас, что заставил его слушаться себя во всем, но тем не менее не сумел привить ему здравый смысл касательно того, как нужно разумно распоряжаться деньгами. Я могу себе представить, как Жан де Малеструа говорит: «Если дать человеку одну рыбу, он ее съест и будет испытывать голод, но, если научить его ее ловить, он забудет о голоде». Это было особенно верно в отношении состояния милорда, которое он получил без надлежащих наставлений, и потому, когда достиг совершеннолетия и его уже ничто и никто не мог сдерживать, бросился с головой в расточительство.
– Возможно, его тяга к путешествиям объясняется тем, что он пытается сбежать от кредиторов, – предположила я.
– Несомненно. И тем не менее месье Пелетье соглашается время от времени шить ему одежду; он говорит, что это поддержит его репутацию в глазах вельмож и даст ему возможность получать заказы от тех, кто готов платить. Он рассматривает это как разумное вложение денег. Мой Жорж...