Бенсон Энн. Похититель душ

   Жан де Малеструа кивнул и повернулся к Жилю де Ре.
   – Милорд, по просьбе прокурора я спрашиваю вас, намерены ли вы говорить.
   Жиль де Ре смиренно вздохнул и ответил:
   – Я не буду говорить. Но и отрицать ничего не стану. Эта перемена поразила всех, кроме меня. Шапейону потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя.
   – Если суду будет угодно, я попрошу высокочтимых судей спросить у милорда Жиля, вышеназванного обвиняемого, признает ли он полномочия данного суда.
   И снова его преосвященство повернулся к милорду.
   – Вы слышали вопрос, милорд. Каков будет ваш ответ? Жиль де Ре так скривился, словно ему предложили чашу с ядом. Затем он повернулся к двум судьям и проговорил:
   – Я признаю полномочия любого судьи, которого вы назовете.
   К этому моменту он, уже не таясь, всхлипывал.
   – Я признаю перед Богом и этим судом, что совершил преступления, в которых меня обвиняют, а также поступки, подпадающие под юрисдикцию данного суда.
   Я едва слышала его голос, такой в зале поднялся шум. Я встала и приложила руку к уху и потому услышала его извинения.
   – Я нижайше и искренне прошу судей и других лиц, облаченных священным саном, простить меня за оскорбления, которые я им нанес.
   Жан де Малеструа и брат Блуин были потрясены, они быстро переглянулись и, казалось, без слов поняли друг друга. Его преосвященство поднял руку, чтобы успокоить зрителей, и сказал:
   – Именем Господа нашего, Жиль де Ре, вы прощены. Шапейон наконец настолько пришел в себя, что смог произнести:
   – Я прошу разрешения суда получить доказательства преступлений, в которых милорд признался и которые содержатся в статьях обвинения.
   – Статьи обвинения переданы суду и являются достаточным доказательством, – твердо заявил брат Блуин.
   – В таком случае я попрошу милорда ответить на эти статьи, чтобы подтвердить обвинения, о которых идет речь.
   Все глаза обратились на милорда, который выпрямился под их взглядами. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но Жан де Малеструа поднял руку, и он промолчал.
   – Прежде всего вы должны дать клятву пред лицом Господа нашего, что будете говорить правду и только правду.
   Жиль посмотрел себе под ноги, а потом мы услышали, как он произнес:
   – Именем Господа нашего клянусь говорить правду.
   – Теперь вы можете говорить.
   Мы сидели в ошеломленном молчании, когда милорд Жиль объявил, что он подтверждает свое согласие со статьями 1-4 обвинительного акта, а также статьями 8-11, в которых установлены полномочия данного суда и его представителей.
   – Я также подтверждаю статью четырнадцать. Относительно статьи тринадцать я признаю существование собора в Нанте и тот факт, что его возглавляет епископ Жан де Малеструа. Более того, милорды, я признаю, что замки Машекуль и Сент-Этьен де Мер-Морт находятся в пределах его епархии.
   Он на мгновение замолчал, и мы дружно затаили дыхание. Голос Жана де Малеструа разорвал тишину, словно звон колокола.
   – Продолжайте, – сказал он.
   Жиль откашлялся и продолжал. Но он произнес совсем не те слова, которые я ожидала услышать.
   – Я принял христианское крещение. И, будучи христианином, клянусь, что никогда не вызывал сам злых духов и не принуждал других вызывать их или обращаться к ним за помощью. И никогда не приносил им жертвы.
   Шапейон и Блуин снова обменялись взглядами – они явно ему не поверили. В воздухе повисло напряжение, которое Жан де Малеструа только усилил своими следующими словами:
   – Помните, милорд, вы дали священную клятву.
   – Я не забыл своей клятвы, милорд.– И он пустился в объяснения.– Я признаю, что получил книгу по алхимии от анжуйского рыцаря, который сейчас находится в заключении по обвинению в ереси, а также что она была прочитана в присутствии нескольких человек в одной из комнат в Анжере^[73]. Я действительно беседовал с вышеназванным рыцарем об алхимии, но почти сразу же вернул ему книгу. Я осуществлял алхимические эксперименты с известными вам Франческо Прелати и золотых дел мастером Жаном Пети. Я обратился за помощью к этим алхимикам с целью превратить ртуть в золото. Но добиться успеха нам не удалось.
   Жан де Малеструа наградил его хмурым взглядом.
   – Нам сообщили, что в Тиффоже имеются печи, построенные специально для проведения алхимических экспериментов, – сказал он.
   Жиля его заявление удивило, словно существование этих самых печей было строжайшей тайной. Но он тут же возразил:
   – Да, я приказал построить печи. Но по здравом размышлении решил их не использовать.
   – В таком случае, правда ли то, что они были разобраны по причине того, что вас должен был посетить дофин из Вены, а вы не хотели, чтобы он их увидел и заподозрил в ереси?
   Услышав это обвинение, Жиль де Ре страшно напрягся и громко сказал:
   – Клянусь, милорд епископ, что это неправда.
   Жан де Малеструа откинулся на спинку своего кресла и задумался над тем, что услышал. Через несколько мгновений он снова наклонился вперед.
   – Милорд, я вынужден еще раз попросить вас ответить на обвинение, которое гласит, что вы вызывали демонов, а также напомнить о вашей клятве.
   Жиль де Ре твердо стоял на своем.
   – Я отрицаю это обвинение. Без колебаний. И, если у вас есть свидетели, которые утверждают, будто они видели, как я вызывал духов, я готов подвергнуться испытанию огнем, чтобы доказать, что они лгут. Когда свидетели решат дать свои показания, я использую их, чтобы пролить свет на мои заявления по данному вопросу.– Он держался уверенно и спокойно.– Уверяю вас, в этом случае по отношению к моему делу будет проявляться больше терпимости.
   Его заявление о невиновности заставило Шапейона сорваться с места и броситься к судейскому столу, где он вступил в тихую беседу с судьями. На лицах всех троих застыло выражение отвращения, смешанного с разочарованием, потому что дело, казалось, сдвинулось с мертвой точки, но Жиль решил снова бросить им вызов.
   Я рассчитывала совсем на другое после нашей вчерашней встречи. Я искренне молила Бога, чтобы милорд явился сегодня утром в суд, признался в ереси и без возражений принял полагающееся ему наказание. Я большее не испытывала к нему ненависти, которую питала не имеющая границ ярость; он сказал мне, что не виновен в смерти Мишеля, и я ему поверила. Я отчаянно хотела, чтобы этот мучительный процесс закончился, хотя знала, что ему придется расстаться с жизнью – таково наказание за совершенные им преступления. Но возможно, ему позволят умереть легко, без боли. Я бы не перенесла, если бы его ждал такой же конец, какой встретила Жанна д'Арк.
   Шапейон отошел от стола и жестом подозвал священника, который сидел в первом ряду, – Робина Гийоме, который тоже принадлежал к его епархии. Шапейон что-то ему прошептал, он кивнул и быстро направился в конец зала. Там он коротко переговорил с одним из стражников, и тот передал его приказ стражникам, стоявшим за дверью.
   – Приведите свидетелей.
   У меня возникло ощущение, что в зале больше нет воздуха, впрочем, в тот момент все мы затаили дыхание, дожидаясь, когда появятся свидетели, вызванные Робином Гийоме.
   Они молча, по одному, входили в зал, и каждый бросал быстрый виноватый взгляд на своего господина, Жиля де Ре. Когда все собрались перед судейским столом, Гийоме велел им выходить вперед, когда будет произнесено их имя.
   Анри Гриар. Этьен Коррило, также известный под именем Пуату. Франческо Прелати, священнослужитель. Эсташ Бланше, также священнослужитель. Перрин Мартин.
   Они стояли и молча слушали слова клятвы.
   – ...На священном Евангелии дать устные, а также письменные свидетельские показания. Говорить правду и ничего кроме правды в том виде, в каком она мне известна по вопросу статей выдвинутого прокурором обвинения в данном деле и делах подобного рода, а также говорить правду вообще и по вопросам, не изложенным в вышеназванных статьях...
   – Вы возражаете против этой клятвы со стороны свидетелей, милорд Жиль? – спросил Жан де Малеструа.
   Жиль был так потрясен, что лишь молча покачал головой.
   – Запишите, что обвиняемый не выдвинул никаких возражений, – обратился он к писцам.
   – Я обращаюсь к свидетелям и обвиняемому, – продолжал его преосвященство.– Готовы ли вы забыть обо всех просьбах, страхе, любви, услугах, затаенной вражде, ненависти, жалости, дружбе и прочих чувствах, существующих между вами, которые могут помешать справедливому рассмотрению данного дела?
   Все ответили согласием.
   – Милорд Жиль, вы признаете показания свидетелей, принесших клятву, а также любых других, представленных суду обвинением и также давших клятву говорить правду?
   – Признаю, – ответил он, и голос его прозвучал безжизненно, словно он понял, что потерпел поражение.
   – Вы намерены возражать против кого-нибудь из этих свидетелей, предоставив суду сведения об их неблагонадежности?
   – Нет.
   – Вы желаете опросить их сами, милорд, что является вашим законным правом?
   – Я полагаюсь на их честность в даче показаний.
   – В таком случае мы будем действовать согласно процедуре, – сказал Жан де Малеструа.– Заседание суда состоится в следующий понедельник, семнадцатого октября, когда мы выслушаем показания этих свидетелей.
   Он уже потянулся за молотком, чтобы стукнуть им по столу, но Жиль де Ре выступил вперед в тот момент, когда он его поднял, и заговорил под его грохот по столу.
   – Милорды судьи, – сказал Жиль и упал на колени.– Я нижайше умоляю вас отменить ваше решение относительно моего отлучения от Церкви. Пересмотрите свой приговор, молю вас. Мне невыносима одна только мысль, что меня лишили благорасположения Господа.– По его щекам текли слезы, а тело сотрясалось от рыданий.– Пожалейте меня, ведь я дитя Господа, и верните мне его милость.
   В зале повисло молчание, когда Жан де Малеструа взглянул на брата Блуина.
   – Вы согласны? – спросил он.
   Несколько мгновений брат Блуин с интересом изучал собственные руки, видимо, представлял себе, как будет недоволен герцог, если он даст свое согласие. Но в конце концов он тоже вспомнил о милосердии и кивнул.
   – В таком случае мы это сделаем, – сказал его преосвященство.
   Он что-то тихо сказал писцу, который тут же принялся старательно строчить под его диктовку. Когда он закончил, его преосвященство прочитал бумагу и поставил свою подпись.
   Затем он протянул документ писцу.
   – Сделайте как можно больше копий и развесьте в общественных местах, – велел он.– И пусть об этом узнают глашатаи.
   Могу поклясться Богом, что Жиль бросился бы целовать брату Блуину ноги, если бы не стоящий на пути стол. Молоток опустился во второй раз.
   Сначала Франческо Прелати спокойно рассказывал о событиях, приведших его на службу к Жилю де Ре, о том, как его соблазнял Бланше, и о занятиях черной магией. Затем вперед вышел сам Бланше и подтвердил его показания относительно черной магии и колдовства, а также еретических сеансов, на которых они вызывали дьявола. Анри Гриар сообщил, что он приводил и убивал детей и что делал это по собственной воле.
   Но показания Пуату потрясли нас больше всего. Он снова рассказал о том, как они поспешно покидали Шантосе и как избавились от сорока шести тел. Но к своей истории он добавил новую главу.
   – Так я ступил на греховный путь милорда. Спаси Господи мою душу, я сам привел к нему множество детей, которых он впоследствии использовал для развлечений; думаю, их было около сорока человек. Я с самого начала знал, какая их ждет судьба. Он получал огромное удовольствие от зла, кое творил. Он стонал от наслаждения и дрожал, когда дети кричали. /
   Иногда, если их крики становились слишком громкими и раздражали его, милорд, словно боясь, что о его развлечениях узнают посторонние, подвешивал ребенка за шею, а когда тот уже находился на грани смерти, снимал, требуя, чтобы тот молчал. Или ласковыми уговорами убеждал детей, что не сделает им ничего плохого, что хочет только немного повеселиться вместе с ними. Но потом он всегда их убивал или приказывал сделать это мне или кому-нибудь из слуг. Как правило, мы забирали в замок детей из бедных семей, пришедших попросить подаяние из деревень, расположенных вокруг замков милорда, но иногда они принадлежали к более благополучным семьям. Он часто повторял, что получает гораздо больше удовольствия от убийства, чем от удовлетворения своей похоти, что ему нравится смотреть, как они умирают, а потом отрезать им голову и конечности. Он поднимал в воздух головы убитых детей и спрашивал нас, кто из них красивее.
   А когда ему не удавалось находить детей, подходящих для развлечений и убийства, он практиковал свои содомистские наклонности на детях из своей часовни, особенно часто это были сыновья мастера Бриана из Нанта. Но их он не убил, потому что ему нравилось, как они поют, а они обещали никому не говорить, что он с ними вытворяет.
   Никто из нас не сделал ничего, чтобы положить этому конец, а когда появился мастер Прелати, стало еще хуже. Когда до нас дошло известие о письмах епископа – примерно пятнадцатого августа, – я хотел убежать, но куда я мог податься? К тому же у меня не было денег, потому что я оказался не так предусмотрителен, как де Брикевилль и де Силлэ, которые позаботились о собственной безопасности, потихоньку обворовывая милорда. Анри и я остались верны милорду, потому что мы его любили, и теперь нам предстоит разделить его судьбу.
   Сам милорд с каждым днем становился все более подавленным и постоянно повторял, что собирается совершить паломничество в Святую землю, чтобы замолить страшные грехи, которые совершил. Он обещал положить конец жизни, исполненной зла, и обратиться к Богу в поисках прощения. В те смутные дни я понял, что Бог никогда его не простит за то, что он сотворил, и так же точно не простит меня за то, что я помогал греховоднику.
   Однако, несмотря на свои клятвы и обещания, милорд снова вернулся к своим гнусным занятиям. Он заставил меня привести к нему мальчика по имени Вилльбланш, велев пообещать ему, что он сделает его своим пажом, и даже приказал купить для него камзол. Я все исполнил и привел мальчика в замок Машекуль, где его ждала та же судьба, что и остальных детей, добровольно вошедших в замок в надежде, что их жизнь станет лучше. Сначала милорд его изнасиловал, а потом мы с Анри его убили. А потом мы сожгли маленькое безжизненное тело, которое исчезло в огне, как и все прочие до него. Насколько мне известно, он стал последним... по крайней мере для меня. Больше я не буду совершать злых поступков по приказу милорда. А той ночью я долго и горько плакал. Как плачу теперь – каждую ночь. Да смилостивится Господь над нашими душами.
   Вечером того же дня, после ужина, к которому мы почти не притронулись, суд собрался снова, и новые свидетели дали свои показания под присягой, потому что епископ хотел покончить с этим как можно скорее. Были допрошены маркиз де Сева, Бертран Пулэн и Жан Руссо, все они были с милордом в Сент-Этьен де Мер-Морт. Они сообщили о том, что была нарушена неприкосновенность личности священнослужителя, и рассказали, что виновен в этом был милорд, который оскорбил действием Жана ле Феррона, приходского священника, следившего за сохранностью имущества своего брата Жоффруа в его отсутствие.
   В среду, когда суд собрался на очередное закрытое заседание, эти же свидетели рассказали писцам, судьям и ограниченному числу зрителей то, что Жан де Малеструа уже давно знал благодаря нашей экспедиции к Сент-Этьену. Они подтвердили, что Жиль де Ре, который отмахнулся от предложенного судьями перекрестного допроса как от совершенно бесполезного, напал на служителя Господа на земле, Жана ле Феррона, в отчаянной попытке вернуть назад свою собственность, попытке, с самого начала обреченной на провал. На самом деле он атаковал самого Бога.
   И Бог приготовился нанести ему ответный удар.

Глава 32

   В одной из моих телефонных бесед с Доком он произнес пророческие слова:
   – Он прикладывает огромные усилия, чтобы совершить свои преступления, тщательно готовит изменения внешности, заранее отрабатывает детали – со стороны все это кажется смешным и безумным. Но все дело здесь в контроле, в том, как Дюран его достигает. Контроль для него очень важен. Так часто бывает с людьми, которые растут при таких обстоятельствах, когда от них ничего не зависит и они не имеют никакого влияния на ход событий; из того, что рассказал вам друг семьи, его существование в доме Кармайклов носило именно такой характер. Всю свою взрослую жизнь Уилбур пытался – как и множество других преступников – создать систему, которая полностью находилась бы под его контролем, в соответствии с его вкусами.
   В противном случае он не может чувствовать себя в безопасности. Ни на минуту.
   Эти слова эхом повторялись в моей голове, когда я готовилась арестовать человека, осуществлявшего полный контроль над похищенными мальчиками, на безупречно чистых холстах жизни которых он практиковал свое извращенное искусство, изображая физическое воплощение своего юного эго в руках дяди Шона. Он уничтожал собственное чувство беспомощности, воссоздавая его у мальчиков, а потом убивая их. Он был извращенцем, который стремился к власти и пытался вернуть потерянное детство, а сейчас захватил человека, который был важен для моего сына.
   Таким образом, он получал власть надо мной. Но очень скоро этому придет конец.
   Вокруг меня разворачивалась бешеная деятельность. Мы были готовы к выходу, когда зазвонил телефон на моем столе. Спенс взял трубку.
   – Для кого? – спросил он.
   Потом он немного послушал и протянул трубку мне. На нижнем этаже оказалась сумка с парой синих кроссовок «Найк».
   – Внутри инициалы: «Дж. С», – сказал дежурный.– Но подождите, тут записка...
   Я услышала, как шуршит бумага.
   – Черт подери. Тут написано: «Снимайте обувь перед тем, как войти в дом».
   Я швырнула трубку и выругалась, как матрос.
   – Что? – спросил Спенс.
   – Он держит его в доме. Я все время считала, что он отправится на студию... – Ладно, ладно, значит, туда и поедем, – сказал Эскобар.
   Он не мог слышать напряжение в собственном голосе, но я его уловила. Казалось, я ощущала запах адреналина; у всех нас он кипел в крови. Наша подготовка и опыт, наши тренировки и заранее разработанные схемы – все это имело вполне определенную цель. Боевые навыки, которые мы получили, подвергнутся серьезному испытанию. В конечном счете успех определяет наша воля – и если она у нас есть, все произойдет, как мы планировали. Иными словами, все зависит от состояния духа. Вновь я становилась охотницей в львиной шкуре, но теперь меня окружали такие же охотники. Мы наточили наши копья. Зажав копья в руке, мы переходим на бег. Мы голодны.
   Мы утолим свой голод.
   Кроссовки Джеффа были письменным приглашением. «Приди и возьми меня», – предлагали они.
   Пока мы мчались по извилистым улицам нижнего Брентвуда, мое сердце билось все быстрее. Мимо проносились деревья и заборы, в глазах оставалось сияние неоновых реклам; лаяли собаки. Когда насекомое разбилось о ветровое стекло, звук оглушил нас, как мощный удар. Спенс вел машину, а я пыталась сосредоточиться на внутреннем расположении дома.
   Размышляла, размышляла. Пыталась предвидеть, что может сделать Дюран. В конце концов я пришла к единственному выводу.
   – Он наверняка держит мальчика в домашней студии. Сначала нужно идти именно туда.
   – Почему ты так думаешь?
   – Потому что этот тип стремится к полной власти, но не станет устраивать беспорядок в других помещениях своего дома.
   Мы осматривали эту комнату, когда побывали в его доме в первый раз, но она находилась в самом конце коридора. Как только мы нашли в главной студии видеозаписи, все остальное уже не представляло для нас особого интереса, так что осмотр провели поверхностно.
   – Жаль, что мы недостаточно тщательно обыскали эту комнату.
   – Сделаем это сейчас, – заверил меня Спенс.– И у нас все получится.
   – Ты так думаешь?
   – Да.
   Он гораздо лучше проводил допросы, чем лгал.
   Дома стремительно проносились мимо, мы все выше поднимались в горы. Я молилась, чтобы Спенс не ошибся.
   Когда мы прибыли на место, оказалось, что вся улица забита полицейскими автомобилями. Ворота, через которые слуга выехал утром, были вновь заперты. Рядом стояла машина, из которой велось наблюдение за домом, но теперь она была едва видна из-за ослепительного света прожекторов. За высокой оградой находилась современная крепость, где безумец прятал мальчика, которого считал моим сыном. Там он ждет. Ждет меня. Все остальное уже не имело для него особого значения.
   Эскобар выскочил из машины и открыл багажник, прежде чем я успела распахнуть дверцу; он выхватил мощные ножницы для проволоки и направился к воротам. Он сумел открыть ворота еще до того, как я вылезла из машины.
   Мы побежали к дому по подъездной дорожке. Под темно-зеленым брезентовым навесом стоял незнакомый молодой человек. Судя по одежде, он работал здесь слугой. На нем были белые штаны и рубашка с коротким рукавом. И галстук-бабочка.
   Я остановилась и вытащила пистолет. У меня за спиной появился Спенс.
   – Ты видела этого парня раньше? – шепотом спросил он. Я отрицательно покачала головой и двинулась вперед. Мой пистолет был направлен на нового игрока.
   Беднягу трясло от страха. Мои коллеги немного отстали, а я решительно направилась к нему – те дни, когда я держалась позади, остались в прошлом. С каждым моим шагом глаза слуги все шире раскрывались от ужаса. Я остановилась в нескольких футах от него, продолжая направлять дуло пистолета ему в лицо.
   – Подними руки и выйди из-под навеса, – приказала я. Он заметно дрожал, неуверенно переставляя ноги.
   – Подойди ближе, – сказала я.
   – Осторожно, Лени, – послышался голос Эскобара.
   – Я всегда осторожна, – негромко ответила я.
   А затем я сделала то, что смутило всех, в особенности слугу. Поплевав на пальцы левой руки, я коснулась ими его лица – при этом дуло пистолета оказалось в нескольких дюймах от его носа.
   – Лени, что ты делаешь...– пробормотал Спенс.
   – Хочу убедиться, что это его настоящая кожа.
   Дрожащий слуга был бледным, как привидение, и столь же молчаливым.
   – Где Уилбур Дюран? – резко спросила я. Он отчаянно затряс головой.
   – Не знаю.
   – Это ты принес пару кроссовок к нам в отдел примерно час назад?
   – Нет, не я, – ответил он с легким латиноамериканским акцентом.
   Мой пистолет все еще был направлен ему в лицо.
   – Ты доставлял продукты в студию своего босса сегодня утром?
   Он вновь испуганно затряс головой.
   – Но я слышал, как дверь гаража открывалась и закрывалась.
   – В какое время?
   – Я не помню.
   – Примерно.
   – Ну, днем, возможно, было... Я перебила его.
   – Кто-нибудь входил или выходил?
   – Я не видел. Я был в кухне. Есть много способов войти в дом и выйти из него. Я занимаюсь своими делами.– Он немного помолчал и добавил: – Мне сказали, что он не любит, когда его беспокоят. И я не беспокоил.
   Он был напуган; мы больше ничего от него не узнаем, бесценные минуты утекали.
   – Спускайся вниз, тобой займутся полицейские, которые там стоят, – приказала я.
   Он с облегчением кивнул и двинулся к воротам. Все это время он не отрывал взгляда от дула направленного на него пистолета, руки держал поднятыми вверх. Потом почти побежал к поджидавшим его полицейским в форме.
   Я повернулась к двери и посмотрела в темную открытую пасть незнакомого зверя, поглотившего Джеффа Сэмуэльса. Подожди еще немного, Джефф, продержись еще чуть-чуть, я иду за тобой...
   Я взяла пистолет двумя руками, потому что оружие вдруг показалось мне ужасно тяжелым. Спенс и Эскобар последовали за мной, когда я вошла в открытую дверь; Эскобар попытался меня опередить, но я остановила его локтем. Снаружи доносился звук быстрых шагов – полицейские окружали дом. Голубой свет пробивался сквозь закрытые ставни; вся улица была ярко освещена. Оглушительно ревели громкоговорители. Если Дюран в доме, у него не должно остаться сомнений относительно наших намерений.
   Хорошо. Для него пришло время страха.
   Для меня все вдруг стало каким-то нереальным; я действовала, полностью опираясь на инстинкт – одну минуту я была матерью, в следующую становилась полицейским, а иногда выступала в обеих ролях одновременно. Прямо впереди находилась гостиная; оранжевый свет вечернего неба проникал в комнату сквозь огромное окно, выходившее в сад. Идя по коридору мимо закрытых дверей, я прижималась к ним всем телом и прислушивалась ушами лисицы.
   Затем через одну из дверей я услышала приглушенные голоса. Спенс и Эскобар, не отстававшие ни на шаг, как мне показалось, также их услышали, поскольку все мы одновременно направили дула наших пистолетов в центр двери. Несколько мгновений мы стояли неподвижно, прислушиваясь.
   Из плана я знала, что по обе стороны от домашней студии находились две спальни. Однако я не помнила, есть ли двери между этими комнатами.
   – Двери, – прошептала я, кивая в обоих направлениях. Спенс и Эскобар меня поняли. Спенс двинулся налево, а Эскобар – направо.
   Но как только они отошли от меня, тонкая линия очень яркого света появилась под дверью студии, и я услышала, как мужской голос сказал:
   – Мотор...
   Я была Арнольдом Шварценеггером, Клинтом Иствудом и Чарльзом Бронсоном в одном лице. Ударом ноги я распахнула дверь и сделала классический кувырок с выходом в стоику со смертельным оружием^[74] в руке.