Бенсон Энн. Похититель душ

   Жан де Малеструа слегка наклонился вперед и заявил:
   – Вы будете отвечать, милорд.
   Почему Жиль де Ре ответил его преосвященству, своему давнему врагу, а не Пенкётдику, с которым его не связывала вражда, я не знаю. Он посмотрел в глаза Жана де Малеструа и с подчеркнутым высокомерием сказал:
   – Не буду.
   Все дружно вскрикнули от изумления. Отказаться отвечать представителю Бога – страшная ересь. Обратиться к нему без полагающегося уважительного титула также неслыханно.
   – Я снова повторяю, милорд: вы должны ответить на выдвинутые против вас обвинения. И советую вам хорошенько подумать о своей бессмертной душе.
   Я видела, что Жиль де Ре старается держать себя в руках, чтобы не взорваться, – он дрожал и кипел от негодования.
   «Клянусь тебе, Этьен, я думала, что он взорвется, – когда он не получил того, что хотел, он задерживал дыхание, пока не посинел. Потом он выпустил воздух и пришел в страшную ярость, он был похож на молодого быка, которому проткнули глаз! Этот мальчик не принимает отказов, он непременно будет добиваться своего... Иногда мне хочется собственноручно его выпороть, и я жалею, что это запрещено».
   «Успокойся, Жильметта. Воспитывать этого ребенка не твое дело».
   «Если не мое, тогда чье? Его необходимо воспитывать».
   И вот теперь мы стали свидетелями этого недостатка в воспитании – уж не знаю, кого следует винить в том, что все сложилось именно так.
   – Я не буду отвечать, – снова заявил он и сначала посмотрел на Жана де Малеструа, а потом на брата Блуина. На лице у него презрение боролось с гордостью.– Вы не являетесь и никогда не были моими судьями.
   – Именем Господа нашего, который есть и всегда будет вашим судьей, я требую, чтобы вы ответили на обвинения, предъявленные вам сегодня.
   Неожиданно Жиль де Ре принялся кричать на Жана де Малеструа и судей, и все трое резко отшатнулись, словно вдруг испугались за свою жизнь.
   – Вы все воры и мерзавцы, вы получили взятки за то, чтобы осудить меня, – вопил он, – и я лучше буду болтаться на виселице, чем стану отвечать перед такими судьями, как вы.
   Он повернулся и направился к двери, но два стражника его остановили. Он не подчинился и попытался вырваться, и на какое-то мгновение мне показалось, что ему это удастся. А тем временем в зале суда воцарился настоящий хаос. Жан де Малеструа вскочил на ноги и, когда к нему подтащили Жиля де Ре, громко сказал, пытаясь перекричать шум толпы:
   – Возможно, вы не до конца понимаете, какие обвинения против вас выдвинуты, милорд.– Он повернулся к одному из писцов.– Повторите обвинения по-французски, чтобы барон де Ре их понял, поскольку он, судя по всему, не осознает, в каком серьезном положении находится, по-видимому, он не знает латыни.
   Жиль де Ре возмущенно замахал руками.
   – Je comprends le Latin!^[67]
   – Даже слишком хорошо, – едва слышно прошептала я.
   Мне с трудом удавалось отобрать у него «Двенадцать Цезарей»^[68], когда он был ребенком. От этой книги мне всегда становилось нехорошо. Какие страшные вещи творили мерзавцы именем своей власти! Подобные истории могут нанести страшный вред душе ребенка, сделав ее глухой к кровавым ужасам. Однако Жан де Краон настаивал на том, что она должна стать частью его образования, и Ги де Лаваль не возражал.
   Несчастный писец, держа в руке пергамент, тут же поднялся со своего места и дрожащим голосом начал переводить обвинения на французский язык. Милорд задрожал и громко выкрикнул:
   – Я не идиот! Я знаю латынь не хуже остальных. Испуганный писец замолчал и посмотрел на епископа, который хмурым взглядом приказал ему продолжать.
   Жиль де Ре прекратил возмущаться и сердито уставился на его преосвященство, а в притихшем зале звучали французские слова. Я видела у него такой же взгляд, когда он повзрослел и сбросил иго тирании Жана де Краона, – чистое, холодное презрение и вызов. Он снова перебил робкого писца.
   – Я не стану делать ничего из того, что вы требуете как епископ Нанта, – прошипел он.
   Пытаясь вырваться из рук стражников, он переводил глаза с одного судьи на другого, словно пытался напугать их силой своей ярости. Никто не выдержал его взгляда. На помощь позвали еще одного стражника, и наконец милорда удалось успокоить – до определенной степени.
   Жуткая тишина повисла в зале, когда Жан де Малеструа попытался вернуть себе уверенность. Он расправил складки своего одеяния, пригладил волосы и огляделся по сторонам. Ему не удалось найти поддержки среди собравшихся в зале зрителей.
   И тогда на него снизошло спокойствие, так хорошо мне знакомое затишье перед бурей.
   Мне казалось, я слышу, как он обращается с молитвой к Богу: «Отец наш, я бы хотел, чтобы эта чаша меня миновала...» Но он не сдался и снова потребовал, чтобы Жиль де Ре ответил на обвинения, выдвинутые против него.
   Так продолжалось некоторое время. В конце концов очередной отказ Жиля де Ре отвечать на требования Жана де Малеструа прозвучал так тихо, что мы его едва расслышали, словно он устал повторять одно и то же.
   И тогда его преосвященство удивил нас всех.
   – Клянусь всеми святыми, Жиль де Ре, своим еретическим отказом отвечать нам вы вынуждаете нас отлучить вас от святой Римско-католической церкви.
   Я увидела прежнего Жиля, который пришел в слепую ярость. Он выпрямился и принялся осыпать грязной бранью его преосвященство, я не могу повторить слова, которые он произносил, из страха за свою бессмертную душу. Затем он выкрикнул:
   – Я знаком с законами Римско-католической церкви не хуже всех вас. И я не еретик! – А затем он объявил: – Если я совершил преступления, в которых меня обвиняют, в таком случае получается, что я забыл о своей вере. А это не так.
   – Возможно, и нет, милорд, – проговорил Жан де Малеструа, – но зато ваша дерзость не знает границ, к тому же, похоже, вы потеряли рассудок. Вы изображаете неведение и отрицаете свою вину, но вам никто не верит.
   – Я бы никогда не стал притворяться в столь серьезных вопросах! – Его слова прозвучали скорее как мольба, а не утверждение.– И я потрясен, что месье Л'Опиталь согласился передать церковному суду те жалкие показания, что у вас имеются касательно произошедших событий, и, более того, допустил, чтобы мне предъявили обвинение от имени герцога Иоанна.
   Пустые слова!
   Де Пенкётдик поднялся со своего роскошного кресла и повернулся к судьям.
   – От имени герцога Иоанна я требую, чтобы этот человек был признан виновным за неуважение к суду, которое он проявил, отказавшись, несмотря на все увещевания лиц, облаченных священным саном, отвечать на предъявленные ему обвинения.
   Когда он закончил, судьи молча переглянулись, признавая его правоту. Жан де Малеструа взял перо и чистый лист пергамента и принялся писать, старательно выводя буквы, потому что слова, которые обвинитель зачтет с этого листа, будут чрезвычайно важны.
   – Жиль де Ре, властью, данной нам его святейшеством Папой Евгением, вы отлучаетесь от святой Римско-католической церкви.
   – Я требую! Перо и пергамент, я желаю подать протест в письменном виде!
   Они предусмотрели все. Жан де Малеструа кивнул писцу, который поднялся и зачитал документ, видимо составленный заранее.
   – В протесте отказано ввиду природы данного дела и всех, с ним связанных, а также в связи с чудовищными и многочисленными преступлениями, в которых вы обвиняетесь.
   Тишину разорвали изумленные восклицания, стоны отчаяния, мольбы о прощении, благодарственные молитвы – все одновременно. В зале воцарился такой беспорядок, какого это слушание еще не знало. Де Пенкётдик встал и громко выкрикнул:
   – Мы будем продолжать!
   – Нет, не будем! – завопил в ответ милорд.
   – Можете не сомневаться, милорд, будем.
   Далее был зачитан новый официальный документ, слушая который Жиль пришел в неописуемую ярость.
   – В Апостоле говорится, что зло ереси распространяется, как страшная болезнь, и предательски уничтожает чистые души, если ее вовремя не вырвет с корнем инквизиция. Будет правильно и разумно предоставить ей право и возможность выступить против еретиков и их защитников, а также против тех, кого обвиняют или подозревают в ереси, и тех, кто порочит святую веру...
   Жиль вырывался из рук стражников, извиваясь, точно змея. Неожиданно он собрал всю свою силу и, сбросив руки стражников, подскочил к судейскому столу. Сердце отчаянно забилось у меня в груди – передо мной был воин, который собирался атаковать епископа, ни в коей мере не готового себя защищать. Голыми руками Жиль де Ре мог легко задушить Жана де Малеструа. Два стражника бросились за ним, но не смогли с первого раза его схватить. Откуда-то из складок его костюма появился кинжал, который он поднял над головой, словно собирался нанести удар. Кинжал уже начал свой путь вниз, когда стражники поймали руку.
   Внутри у меня все сжалось, и я поднесла руку к губам. Но пока стражники сражались с Жилем де Ре всего лишь на расстоянии вытянутой руки от Жана де Малеструа, епископ сидел неподвижный и уверенный в исходе схватки. Он не сводил глаз с Жиля де Ре, как будто хотел сказать: «Сопротивляйся сколько влезет, все равно потерпишь поражение. Такова сила моей власти над тобой».
   Я со стыдом и отвращением наблюдала за стражниками, которые оттащили милорда от стола. Они заставили его опуститься на колени, что он делал, только когда просил об отпущении грехов. Но сейчас об отпущении, в котором он нуждался, как никогда в жизни, не было даже речи.

Глава 30

   Прошло шесть дней, но найти Уилбура нам никак не удавалось. Мы вели постоянное наблюдение за его домом и студией, двумя основными убежищами, но никто Дюрана не видел. Служащие приходили и уходили, за ними также велось наблюдение – насколько это вообще было возможно. Все стационарные телефоны Дюрана прослушивались, однако у «Ангел-филмс» имелось двенадцать сотовых телефонов, и мы не знали, каким может воспользоваться Дюран.
   Мы даже заговорили о том, чтобы получить ордер на прослушивание всех двенадцати телефонов, вот в каком отчаянном положении находилось следствие. Однако Фред вернул нас к реальности.
   – Он мог зайти в один из торговых центров и попросту купить себе новый сотовый телефон.
   Нас выводила из себя его способность менять облик. К тому же у нас не могло быть уверенности, что он этим пользуется, – Дюран обладал внешностью, не привлекающей внимания. Однако мысль о том, что он может предстать в любом виде, придавала нашей деятельности некоторую безнадежность.
   Описание внешности подозреваемого: рост 5 футов и 9 или 10 дюймов, худощавое сложение. Возраст – около сорока лет, белый. Мужчина или женщина.
   Всего лишь от двадцати до тридцати миллионов граждан Соединенных Штатов подходили под это описание.
   В тот вечер я позаботилась о том, чтобы за столом не было зеленой пищи.
   – Мама, – сказала мне Френни, – мы хотим, чтобы у тебя почаще были такие крупные дела. Нам нравится еда, которую ты сейчас готовишь.
   Все согласились, в особенности Эван, который автоматически отвергал все, что его мать считала полезным, – например, сон, домашние задания, кнопку выключения игровой приставки, а также брокколи.
   Мы привели в порядок кухню и устроились перед телевизором, чтобы посмотреть «Колесо фортуны». Френни легко нас победила – однажды ей даже удалось угадать слово без единой буквы.
   – «Ветер в ивах», – сказала она.– Я только что ее прочитала. Элементарно.
   Но разговор, который за этим последовал, не показался мне элементарным.
   – Эван, – сказала я, – выключи телевизор.
   – Но «Риск»! Сейчас будет «Риск», – заявил он.– Ты нам всегда разрешала его смотреть!
   Это было правдой.
   – Только не сегодня. Мне нужно с вами поговорить, а поскольку собрать всех вместе непросто, я намерена сделать это сейчас.
   Все дружно застонали, а Джулия жалобно спросила:
   – Неужели у нас опять денежные трудности? Прошлый год получился напряженным; у моей машины вышел из строя двигатель, моя мать превысила предел допустимых расходов на лекарства, а Эвану нужно было поставить пластинку для исправления зубов. Нам пришлось пережить трудный период затягивания поясов, что позволило мне познакомить детей с экономическими реалиями взрослой жизни.
   – Мы сумели успешно преодолеть наши трудности, – сказала я им правду.
   Они неплохо усвоили урок. Теперь дети меньше боялись денег – и это было хорошо, – однако восторга они не испытывали.
   Как бы я хотела, чтобы все было так же просто и в этот раз.
   – Нет, все наоборот, – заверила их я.– У меня накопилось много сверхурочной работы. В этом году мы сможем позволить себе отдохнуть, где захотим.
   Теперь они радостно закричали. Хороший знак – возможно, разговор окажется не таким трудным, как я предполагала.
   – Но есть причина, по которой мне приходится гораздо больше работать. Вам известно, что человек, который снял «Здесь едят маленьких детей», находится под следствием?
   Конечно, они знали. И уже не раз задавали мне вопросы.
   – Так вот, расследование веду я.
   – Не-может-быть-мам-перестань-расскажи-нам-все-про-Уилбура-Дюрана.
   Я даже не поняла, кто из них это сказал – голоса слились.
   – Это правда. Я занималась расследованием с самого начала. Именно мне удалось заметить, что похищения во многом схожи.
   Вновь раздались возбужденные крики.
   – Подожди, пока я расскажу миссис Адаме и мистеру Форситу, они подумают, что это круто, где телефон, я хочу позвонить Саманте.
   Они должны были знать, но им не следовало об этом рассказывать – тем более сейчас. Мне не хотелось портить им настроение, но...
   – Послушайте, мои дорогие, я знаю, что прошу очень много, но мне бы не хотелось, чтобы вы болтали. Понимаю, это трудно, вы уж меня простите. Но сейчас вам придется помалкивать.
   – Мама, перестань, мы не сможем не рассказать кому-нибудь.
   Нужно, чтобы они поняли опасность и знали: это касается их лично.
   – А вы понимаете, что это может сказаться на нашей жизни?
   Тишина.
   – Я буду вынуждена иметь дело с прессой, с людьми, которые являются почитателями Дюрана, наверняка объявятся придурки, которые на нем помешаны. Возможно, за нами начнут следить. Подобное вмешательство может затруднить мою работу. Поэтому до тех пор, пока мы не поймаем Дюрана, нужно, чтобы вы работали заодно со мной. Я прошу, чтобы все вы стали помощниками шерифа. Если мир ничего о нас не узнает, нам будет намного легче.
   Магическое слово «нам». И все трое моих благословенных детишек молча и серьезно кивнули.
   Двое благословенных отбыли в свои постели, сначала Джулия, потом Френни. Их маленькие головки были полны мыслями о славе и удивительных подвигах, которые совершит их замечательная мать. Хорошо. Пусть образцом для подражания будет женщина, добившаяся успеха.
   В такие моменты я всегда чувствовала себя самозванкой.
   И вновь мы с Эваном получили возможность провести вдвоем несколько драгоценных минут.
   «Добрый Бог, – взмолилась я, – пусть эти чудесные мгновения никогда не кончатся, пусть я всегда буду играть достойную роль в жизни моего сына».
   Все пройдет очень быстро. С каждым нашим вздохом клетки Эвана делятся, кости удлиняются, растет концентрация гормонов, он все сильнее отдаляется от меня. Так всегда происходит, когда ты поишь и кормишь их. Но в такие моменты я могла представить себе его маленькие ручки, обнимающие меня за шею, ощутить сладкое детское дыхание, осознать полное доверие, все крупицы ушедшего времени, когда я была всемогущей богиней, источником жизни и знаний.
   А теперь я всего лишь мать.
   – Мама, – сказал Эван, в глазах которого сияло обожание, – я знаю, ты не хочешь, чтобы мы обсуждали дело, которое ты ведешь, но это так круто. Ты обо всем догадалась – потрясающе! У тебя замечательная работа. Я вот думаю, не стать ли и мне полицейским.
   «Я хочу вырасти и стать таким же, как моя мать» – странные слова для мальчика, но как приятно их слышать. Возникает одна проблема – сейчас слишком многое изменилось. Неуважение к властям в последние годы принимает угрожающие размеры. Прежде такой опасности не было; требования к представителям закона стали слишком суровыми.
   – Но тебе все равно нужно будет идти в колледж. Необходимо очень много знать. Теперь в полиции требуются люди с хорошим образованием.
   – Ну и хорошо. Я все равно хочу стать полицейским.
   – Я польщена, Эван. Мне приятно, когда ты произносишь эти слова. Но у тебя будет еще много времени, чтобы решить, что делать с собственной жизнью.
   – Значит, ты не хочешь, чтобы я стал полицейским.
   – Я этого не говорила.
   – Но ты так думаешь. Я знаю.
   Я взъерошила ему волосы. Он ощетинился.
   – Я не маленький мальчик, мама. Как хорошо я это знала!
   – Да, Эван. Мне это известно. Послушай, раз уж девочки пошли спать, я хочу кое о чем с тобой поговорить.
   Он немного помолчал, а потом сказал:
   – Я знаю про секс, мама. Папа в прошлом году мне рассказал.
   Я скрыла свое удивление улыбкой.
   – Нет, я собиралась поговорить совсем о другом. Он с облегчением вздохнул.
   – Хорошо. Так о чем речь?
   – Я хочу, чтобы ты был осторожным. Ты не должен всего бояться, потому что мир – чудесное место, и я надеюсь, что ты так и будешь на него смотреть. Но существуют люди, поведение которых мы не в силах постичь, поскольку с ними что-то не в порядке. Они ведут себя не так, как нормальные люди. Будь внимателен к тому, что происходит вокруг. Если что-то вызывает у тебя сомнения, отойди в сторону. Это относится ко всему. Если тот, кого ты знаешь и кому веришь, ведет себя как-то не так, нужно уйти прочь. И рассказать мне. Пожалуйста.
   Он опустился на подушки и ничего не ответил.
   – Эван?
   Он посмотрел мне в глаза, но ничего не сказал.
   – Это важно, милый.
   – Хорошо, – серьезно ответил он.
   Я с трудом удержалась от того, чтобы снова не погладить его по голове.
   – Спасибо, – сказала я.
   – Тихое утро, – заметил Эскобар.– Акулы почему-то кружат сегодня в отдалении.
   Прошло десять дней с того момента, как история похищений стала достоянием прессы. Появились другие новости, сместившие Уилбура Дюрана с первых полос газет. Стрельба в школе, заложник в аэропорту, не говоря уже о постоянных параноидальных страхах из-за биотерроризма. Прошло одиннадцать дней и двенадцать; мои дети отправились к отцу, но часто звонили мне, делая вид, что проверяют, все ли со мной в порядке. Но я прекрасно понимала, что их прежде всего интересует, когда они смогут рассказать обо всем своим друзьям.
   Пока нет. Скоро, но нужно еще подождать.
   Утром тринадцатого дня я сидела за своим столом, погрузившись в изучение бумаг, связанных с делом Дюрана. Зазвенел телефон. Шестьсот семнадцать – код Бостона.
   – На западном фронте без перемен, насколько я понимаю, – сказал Пит Москал.
   – Пора бы им появиться, – со вздохом ответила я.– Как бы я хотела, чтобы Дюран вышел из тени. Но это такой хамелеон, что мы его не узнаем, когда он появится.
   – Очень жаль. Вы могли бы его пристрелить, если бы он явился в облике зеленой чешуйчатой твари. Однако мне удалось узнать кое-что интересное. Прошел слух, что его сестра постепенно передает помощникам ведение всех своих процессов.
   – У вас есть свой человек в ее фирме?
   – Да.
   – Ну, что ж, рада, что вы меня предупредили. Теперь я знаю, кто будет нашим противником.– Почему-то мне не хотелось говорить с Москалом.– Большое вам спасибо...
   – Но это еще не все.
   И по его тону я поняла, что речь идет вовсе не о слухах.
   – Я хочу вам сказать, что намерен запросить ордер на арест.
   Рано или поздно это должно было случиться.
   – Не могу вас винить. Вы проявили невероятное терпение, Москал. Я это ценю. Удачи вам. Надеюсь, вам попадется достойный судья.
   – Настоящий бриллиант.
   – Послушайте, я нуждаюсь в одном одолжении. Если удастся, постарайтесь не упоминать мое имя.
   – Но я не могу не ссылаться на вас. Ведь именно вы являетесь главным источником информации.
   – А вы не могли бы написать, что анонимный полицейский офицер из Лос-Анджелеса поделился с вами информацией?
   – Анонимный информатор? Наверное, это возможно, но у нас и так не слишком веские улики. А ссылка на конкретного детектива их заметно подкрепит.
   Если он доберется до Дюрана, то только благодаря мне. Ирония ситуации меня обожгла.
   – Могу я как-то убедить вас подождать еще несколько дней?
   – Боюсь, что нет.
   – Вы не можете дать мне еще пару дней, чтобы мы попытались найти его в Лос-Анджелесе?
   – Я потеряю время. А как только у меня будет ордер на арест, мои люди начнут его искать.
   – Но едва ли он в Бостоне.
   – А откуда вы знаете?
   Я могла сослаться только на свои инстинкты.
   – Потому что воздух здесь все еще отвратительный.
   В конце концов мне все же удалось выпросить несколько дней, чтобы попытаться взять Дюрана. Размеры награды росли по мере того, как семьи исчезнувших детей присоединялись к публичной охоте. Как и следовало ожидать, количество звонков резко увеличилось. Постепенно это превратилось в кровавый спорт: кто сумеет отработать наибольшее количество ложных звонков за один день? Обычно победу одерживали Эскобар или Спенс, мастерски умевшие проводить допросы и моментально добиравшиеся до сути.
   Мы вновь усилили патрулирование аэропортов и гостиниц, поскольку не могли придумать ничего другого, а ужесточение мер безопасности после атак террористов облегчило нам задачу. Однако мы не слишком рассчитывали, что найдем Дюрана таким способом; он мог без особых проблем снять дом под чужим именем или нанять самолет для чартерного рейса, обойдя тем самым обычные проверки в аэропорту. Он так и не появился у себя дома или в студии, хотя его служащие продолжали приходить и уходить. У нас не было законного повода их задержать, но мне ужасно хотелось собрать их в участке и хорошенько встряхнуть. Они являлись его компаньонами, возможно, даже сообщниками – естественно предположить, что один из них или даже несколько вовлечены в похищения детей, но у нас не имелось, никаких доказательств их причастности.
   Нам оставалось только одно: ждать, когда он всплывет на поверхность.
   Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я собиралась идти домой. Я привела в порядок стол и уложила бумаги в портфель. Ключи от машины были зажаты у меня в руке, когда ожил ящик Пандоры, стоявший на моем столе.
   Звонок был из тех, что я называла «только не поднимай трубку», – пронзительный, злобный и долгий, у меня даже дрожь пробежала по спине. Я взяла трубку и услышала голос дежурной.
   – Это девять один один, но тот, кто позвонил, хочет говорить именно с вами, – скептически сказала она.
   Я нажала на красную кнопку.
   – Детектив Дунбар.
   – Лени?
   Кевин. Он никогда не звонил мне на работу. В его голосе слышался страх. Я смотрела на телефон. У меня уже не осталось сомнений относительно причины его звонка.
   Во всяком случае, я думала, что все знаю.
   – Господи, Лени, он должен был прийти домой час назад, а я все ждал и ждал, несколько раз подогревал ужин... Наконец я позвонил Джеффу домой, а его отец сказал, что сегодня моя очередь забирать мальчиков, а я сказал, что он ошибается. И не успел я повесить трубку, как позвонил Эван и сообщил, что за ними приехал папа Джеффа, но велел Эвану дождаться меня, потому что я собирался за ним приехать, чтобы мы могли куда-нибудь отправиться вместе, а сам забрал Джеффа и уехал вместе с ним. Эван остался один. Лени, он увез Джеффа. Господи. Я думал, что они уже слишком большие для такого рода вещей... Джефф такой высокий, он даже выше меня...
   – Не занимай телефон, – сказала я ему.– Я тебе перезвоню.
   Я положила трубку на рычаг, после чего меня парализовало. Вероятно, это было заметно, поскольку Эскобар бросился ко мне.
   – Ты побелела, как полотно, Дунбар, – сказал он.– Ты в порядке?
   – Нет.
   – Говори, – приказал он.
   – Похоже, Дюран похитил лучшего друга Эвана.
   Как только я произнесла эти слова вслух, мне удалось стряхнуть ступор. За годы работы в полиции я побывала во множестве критических ситуаций, прошла прекрасную подготовку и не раз достойно вела себя в периоды стресса. Но сейчас в голове у меня вертелась одна фраза: «О Господи, нет...»
   Мы собрались в кабинете Фреда на срочное совещание.
   Он сразу же сказал мне, что должен снять меня с руководства расследованием, поскольку мои действия в состоянии эмоционального стресса могут поставить под угрозу безопасность других полицейских.
   – Тем не менее звонок приняла ты, – добавил он, изрядно удивив меня.
   Фред имел все основания отстранить меня от работы, вероятно, ему так и следовало поступить.
   – Но почему, Фред? Вы можете не разрешить мне продолжать расследование.
   Он отвел меня в сторону. В его взгляде я прочитала напряжение и боль.
   – Я чувствую свою вину – мне следовало сразу же прислушаться к твоему мнению, – признался он.– Тогда бы этого не произошло.