Страница:
Во второй половине июля 1944 года войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов вступили на территорию Польши и начали развивать наступление к Висле в соответствии с общим замыслом Ставки Верховного Главнокомандующего. К концу июля, еще до восстания в Варшаве, темпы наступления советских войск стали замедляться. Немецко-фашистское командование перебросило на направление ударов советских войск значительные резервы. Гитлеровцы оказывали возрастающее сопротивление Красной Армии.
На темпах наступления сказывалось и то, что советские стрелковые дивизии и танковые корпуса в предыдущих боях понесли большие потери, тылы и артиллерия отстали, в войсках не было необходимого количества боеприпасов и горючего. Пехота и танки не получали огневой поддержки артиллерии. Из-за перебазирования на новые аэродромы снизила свою активность авиация.
После длительного 40-дневного наступления советские войска в условиях возросшего сопротивления не могли продолжать наступательные операции в высоких темпах и активно поддержать восставших. Это было ясно даже немецкому командованию. Например, К. Типпельскирх пишет, что «восстание вспыхнуло 1 августа, когда сила русского удара уже иссякла…».
И все же, несмотря на сложность обстановки, советское командование приняло меры, чтобы оказать помощь восставшим. В начале сентября оно сосредоточило значительные силы на восточном берегу Вислы, в районе Праги, где противник к тому времени ослабил свою группировку, перебросив танковые дивизии для ликвидации плацдармов советских войск южнее Варшавы. 10 сентября 47-я армия 1-го Белорусского фронта, усиленная одной польской дивизией, перешла в наступление. В результате ожесточенных боев враг был разгромлен и 14 сентября советские войска освободили пригород Варшавы – Прагу. Обстановка на варшавском участке фронта значительно улучшилась. Создались условия для оказания непосредственной помощи повстанцам. Эта задача возлагалась на 1-ю армию Войска Польского. 15 сентября 1944 года она вступила в Прагу и начала подготовку операции по форсированию Вислы и захвату плацдарма в Варшаве.
В ночь на 16 сентября 1-я армия Войска Польского начала форсирование Вислы. В течение, 16–19 сентября в Варшаву было переброшено до шести батальонов пехоты. При этом солдаты и офицеры польской армии проявляли героизм и самоотверженность. Однако противник, опираясь на мощную оборону, не позволил перебравшимся через реку подразделениям расширить захваченные участки и образовать общий плацдарм. Одной из причин неудачи было также нежелание руководителей восстания организовать совместные действия повстанческих отрядов с польскими частями, сражавшимися на отвоеванных плацдармах. Противнику после ожесточенных контратак пехоты и танков удалось расчленить переправившиеся подразделения и лишить их взаимной поддержки. Обстановка сложилась столь тяжелая, что командующий 1-й армией Войска Польского принял решение эвакуировать подразделения из Варшавы на восточный берег Вислы. К 23 сентября эвакуация была закончена с большими потерями.
Между тем советское командование после овладения Прагой оказывало восставшим постоянную материально-техническую помощь. Военный совет 1-го Белорусского фронта накануне форсирования Вислы в районе Варшавы поставил 16-й воздушной армии задачу доставить повстанцам вооружение, боеприпасы, продовольствие и медикаменты. После того как была установлена связь с повстанцами, советская авиация начиная с 14 сентября регулярно сбрасывала грузы в район Варшавы.
В то время как части 1-й армии Войска Польского вели кровопролитные бои с целью оказать помощь восставшим, командование Армии крайовой отказалось от совместных действий с Красной Армией. Когда представитель советского командования прибыл в штаб повстанцев, чтобы выяснить возможности для оказания им помощи, комендант Варшавского округа Армии крайовой уклонился от обсуждения вопросов, касавшихся координации действий Армии крайовой и Красной Армии. Понимая, что положение повстанцев стало совершенно безнадежным, командование Красной Армии предложило руководителям восстания единственно разумный выход: прорваться к Висле под прикрытием советской авиации и артиллерии. Однако руководство запретило своим войскам идти навстречу Красной Армии. Только отдельным подразделениям, отказавшимся выполнить этот самоубийственный приказ, удалось вырваться из Варшавы. 2 октября 1944 г. командующий Армией крайовой подписал с гитлеровцами акт о капитуляции.
Польский народ дорого заплатил за авантюру эмигрантского правительства. Потери Армии крайовой, Армии людовой, а также гражданского населения были огромны. Варшава подверглась неописуемому разрушению. Варшавское восстание, с одной стороны, продемонстрировало самоотверженность и героизм, проявленные повстанцами в борьбе с оккупантами. С другой стороны – это был акт преступной антисоветской политики правительства Миколайчика и находившихся в Польше руководителей лондонского эмигрантского правительства.
Висло-Одерская операция, в ходе которой намечалось освобождение Варшавы, была одной из крупнейших стратегических акций Великой Отечественной войны. Операция эта проводилась на главном варшавско-берлинском направлении войсками 1-го Белорусского, 1-го Украинского и частью сил 4-го Украинского фронтов. В ней принимала также участие 1-я армия Войска Польского. Активное содействие ее проведению оказывал 2-й Белорусский фронт, действовавший в направлении Восточной Пруссии.
Политической целью операции было завершение освобождения польского народа от гнета гитлеровских захватчиков и оказание ему помощи в образовании сильного, независимого, демократического государства. Ее проведение в сроки, более ранние, чем предусматривалось, продемонстрировало еще раз неизменную верность Советской страны союзническим обязательствам.
В период подготовки к новому наступлению велась активная работа среди польского населения. Основным документом, определявшим содержание и форму этой работы, стало заявление Наркоминдела СССР от 26 июля 1944 г. об отношении Советского Союза к Польше, а также Соглашение между Правительством СССР и Польским Комитетом Национального Освобождения об отношениях между Советским Главнокомандующим и Польской Администрацией после вступления советских войск на территорию Польши. Соглашение способствовало установлению дружественных отношений советских войск с органами власти, созданными Польским комитетом национального освобождения.
Боевые действия советских войск на Висле развернулись с 12 по 15 января 1945 г. Вражеские соединения оказывали упорное сопротивление. Однако советским войскам удалось сломить оборону противника. Артиллерия фронта подавила важнейшие объекты врага. За четыре дня наступления ударная группировка 1-го Украинского фронта продвинулась на 80 – 100 км. В Варшаве, куда 1-я армия Войска Польского ворвалась утром 17 января при одновременном вступлении частей 61-й и 47-й армий советских войск, завязались тяжелые бои. В тот же день, 17 января, польские и советские воины полностью освободили столицу Польши. Перед ними открылось ужасающее зрелище. Целые районы города гитлеровцы превратили в груды развалин. Трудно было даже представить, что Варшава когда-нибудь, снова встанет из руин!
Повороты судьбы
Американцы анализируют ситуацию
На темпах наступления сказывалось и то, что советские стрелковые дивизии и танковые корпуса в предыдущих боях понесли большие потери, тылы и артиллерия отстали, в войсках не было необходимого количества боеприпасов и горючего. Пехота и танки не получали огневой поддержки артиллерии. Из-за перебазирования на новые аэродромы снизила свою активность авиация.
После длительного 40-дневного наступления советские войска в условиях возросшего сопротивления не могли продолжать наступательные операции в высоких темпах и активно поддержать восставших. Это было ясно даже немецкому командованию. Например, К. Типпельскирх пишет, что «восстание вспыхнуло 1 августа, когда сила русского удара уже иссякла…».
И все же, несмотря на сложность обстановки, советское командование приняло меры, чтобы оказать помощь восставшим. В начале сентября оно сосредоточило значительные силы на восточном берегу Вислы, в районе Праги, где противник к тому времени ослабил свою группировку, перебросив танковые дивизии для ликвидации плацдармов советских войск южнее Варшавы. 10 сентября 47-я армия 1-го Белорусского фронта, усиленная одной польской дивизией, перешла в наступление. В результате ожесточенных боев враг был разгромлен и 14 сентября советские войска освободили пригород Варшавы – Прагу. Обстановка на варшавском участке фронта значительно улучшилась. Создались условия для оказания непосредственной помощи повстанцам. Эта задача возлагалась на 1-ю армию Войска Польского. 15 сентября 1944 года она вступила в Прагу и начала подготовку операции по форсированию Вислы и захвату плацдарма в Варшаве.
В ночь на 16 сентября 1-я армия Войска Польского начала форсирование Вислы. В течение, 16–19 сентября в Варшаву было переброшено до шести батальонов пехоты. При этом солдаты и офицеры польской армии проявляли героизм и самоотверженность. Однако противник, опираясь на мощную оборону, не позволил перебравшимся через реку подразделениям расширить захваченные участки и образовать общий плацдарм. Одной из причин неудачи было также нежелание руководителей восстания организовать совместные действия повстанческих отрядов с польскими частями, сражавшимися на отвоеванных плацдармах. Противнику после ожесточенных контратак пехоты и танков удалось расчленить переправившиеся подразделения и лишить их взаимной поддержки. Обстановка сложилась столь тяжелая, что командующий 1-й армией Войска Польского принял решение эвакуировать подразделения из Варшавы на восточный берег Вислы. К 23 сентября эвакуация была закончена с большими потерями.
Между тем советское командование после овладения Прагой оказывало восставшим постоянную материально-техническую помощь. Военный совет 1-го Белорусского фронта накануне форсирования Вислы в районе Варшавы поставил 16-й воздушной армии задачу доставить повстанцам вооружение, боеприпасы, продовольствие и медикаменты. После того как была установлена связь с повстанцами, советская авиация начиная с 14 сентября регулярно сбрасывала грузы в район Варшавы.
В то время как части 1-й армии Войска Польского вели кровопролитные бои с целью оказать помощь восставшим, командование Армии крайовой отказалось от совместных действий с Красной Армией. Когда представитель советского командования прибыл в штаб повстанцев, чтобы выяснить возможности для оказания им помощи, комендант Варшавского округа Армии крайовой уклонился от обсуждения вопросов, касавшихся координации действий Армии крайовой и Красной Армии. Понимая, что положение повстанцев стало совершенно безнадежным, командование Красной Армии предложило руководителям восстания единственно разумный выход: прорваться к Висле под прикрытием советской авиации и артиллерии. Однако руководство запретило своим войскам идти навстречу Красной Армии. Только отдельным подразделениям, отказавшимся выполнить этот самоубийственный приказ, удалось вырваться из Варшавы. 2 октября 1944 г. командующий Армией крайовой подписал с гитлеровцами акт о капитуляции.
Польский народ дорого заплатил за авантюру эмигрантского правительства. Потери Армии крайовой, Армии людовой, а также гражданского населения были огромны. Варшава подверглась неописуемому разрушению. Варшавское восстание, с одной стороны, продемонстрировало самоотверженность и героизм, проявленные повстанцами в борьбе с оккупантами. С другой стороны – это был акт преступной антисоветской политики правительства Миколайчика и находившихся в Польше руководителей лондонского эмигрантского правительства.
Висло-Одерская операция, в ходе которой намечалось освобождение Варшавы, была одной из крупнейших стратегических акций Великой Отечественной войны. Операция эта проводилась на главном варшавско-берлинском направлении войсками 1-го Белорусского, 1-го Украинского и частью сил 4-го Украинского фронтов. В ней принимала также участие 1-я армия Войска Польского. Активное содействие ее проведению оказывал 2-й Белорусский фронт, действовавший в направлении Восточной Пруссии.
Политической целью операции было завершение освобождения польского народа от гнета гитлеровских захватчиков и оказание ему помощи в образовании сильного, независимого, демократического государства. Ее проведение в сроки, более ранние, чем предусматривалось, продемонстрировало еще раз неизменную верность Советской страны союзническим обязательствам.
В период подготовки к новому наступлению велась активная работа среди польского населения. Основным документом, определявшим содержание и форму этой работы, стало заявление Наркоминдела СССР от 26 июля 1944 г. об отношении Советского Союза к Польше, а также Соглашение между Правительством СССР и Польским Комитетом Национального Освобождения об отношениях между Советским Главнокомандующим и Польской Администрацией после вступления советских войск на территорию Польши. Соглашение способствовало установлению дружественных отношений советских войск с органами власти, созданными Польским комитетом национального освобождения.
Боевые действия советских войск на Висле развернулись с 12 по 15 января 1945 г. Вражеские соединения оказывали упорное сопротивление. Однако советским войскам удалось сломить оборону противника. Артиллерия фронта подавила важнейшие объекты врага. За четыре дня наступления ударная группировка 1-го Украинского фронта продвинулась на 80 – 100 км. В Варшаве, куда 1-я армия Войска Польского ворвалась утром 17 января при одновременном вступлении частей 61-й и 47-й армий советских войск, завязались тяжелые бои. В тот же день, 17 января, польские и советские воины полностью освободили столицу Польши. Перед ними открылось ужасающее зрелище. Целые районы города гитлеровцы превратили в груды развалин. Трудно было даже представить, что Варшава когда-нибудь, снова встанет из руин!
Повороты судьбы
К ноябрьским праздникам 1944 года большая группа работников Наркоминдела была представлена к правительственным наградам. Меня удостоили ордена Красной Звезды. Вручал нам награды Михаил Иванович Калинин.
Область моей работы оставалась прежней – советско-американские отношения плюс функции переводчика главы Советского правительства и наркома иностранных дел при их встречах с высокопоставленными представителями Соединенных Штатов.
Вручение высокой награды невольно побудило меня оглянуться в прошлое, задуматься над тем, какие порой неожиданные повороты бывают в человеческой судьбе. Ведь если бы еще недавно мне сказали, что я окажусь на дипломатической работе, да к тому же стану переводчиком высших руководителей нашей страны, я ни за что бы не поверил!
В 1938 году, окончив Киевский индустриальный институт, я поступил на знаменитый революционными традициями завод «Арсенал» инженером-технологом. Не прошло и четырех месяцев, как меня призвали на действительную военную службу и направили на Тихоокеанский флот (ТОФ) во Владивосток. Там мне предстояло пробыть многие годы – введенные ранее льготы для лиц с высшим образованием были вскоре отменены и окончившие вузы должны были служить полный срок. Для военно-морского флота это означало в то время пять лет.
Не буду описывать будни нашей службы и военной учебы. Отмечу лишь, что, имея техническую специальность, мы работали в инженерном отделе ТОФа, в остальное же время находились на положении рядовых краснофлотцев под бдительным оком старшины Мищенко. В общем он был человек неплохой, но очень уж взыскателен к новобранцам с высшим образованием, считая, что их надо держать в особой строгости. Так шли неделя за неделей. Постепенно мы втянулись в привычный распорядок дня с дежурствами, нарядами вне очереди, ночными тревогами, которые очень любил устраивать нам старшина, и редкими увольнительными, когда можно было прогуляться по улице Ленина, полюбоваться прекрасными видами бухты Золотой Рог, причудливыми силуэтами сопок, окаймляющих город и резко выделяющихся на поразительно чистом в зимние вечера дальневосточном небе.
Однажды, это было в самом начале 1939 года, меня подозвал старшина и сказал, что на следующий день мне следует явиться в штаб Тихоокеанского флота. От неожиданности я не мог удержаться от недоуменного вопроса: кому и зачем я там понадобился? Старшина предложил мне не рассуждать, а приготовить парадную форму. Этим я и занялся, ни на минуту не переставая думать о том, что же означает этот вызов. За несколько месяцев службы я как будто не совершил ничего такого, что могло бы обратить на меня внимание высокого начальства.
Я терялся в догадках, но, как выяснилось, все они были далеки от подлинной причины вызова. А она состояла в следующем: незадолго до того, как мы попали на ТОФ, там сменился весь командный состав. Новый главнокомандующий Тихоокеанским флотом адмирал Кузнецов, его начальник штаба капитан 3-го ранга Богденко и начальник инженерного отдела капитан 2-го ранга Воронцов, приступив к своим обязанностям, обнаружили, что, среди прочего, им предписано изучать английский язык. Между тем преподавателей, которых можно было бы допустить в помещение штаба ТОФа, в то время в городе не оказалось. Начальнику кадров поручили посмотреть, нет ли военнослужащих со знанием английского языка, и он обратил внимание на мое личное дело.
Еще в детстве родители заставляли меня изучать немецкий и английский языки, справедливо полагая, что, как бы ни сложилась моя судьба, владение иностранными языками окажется полезным. У меня, конечно, было тогда другое мнение на сей счет. Но как я ни увиливал, пришлось заниматься. Я неплохо освоил оба языка, а потом, после семилетки, окончил еще и специальные вечерние трехгодичные курсы – немецкого, английского и испанского отделения. Испанский я выбрал уже по собственному почину: шла война в Испании, и все мои сверстники мечтали об Интернациональной бригаде. В Испанию я так и не попал, однако знание английского и немецкого языков сыграло в моей жизни решающую роль.
В назначенное время, начищенный и наглаженный, явился я в штаб ТОФа. Меня поразили облицованные темным дубом и устланные мягкими, толстыми коврами коридоры, выправка и полная достоинства вежливость дежурных, проверявших мой пропуск, просторный, увешанный картами кабинет начальника штаба. Переступая его порог, я был охвачен каким-то особым волнением. Во мне шевельнулось предчувствие, будто я вступаю на какой-то манящий таинственный путь…
Когда я вошел в кабинет, из-за стола медленно поднялся несколько грузный, но еще совсем молодой капитан 3-го ранга. Это был начальник штаба ТОФа Богденко. Рядом со столом остался сидеть в кресле инженер-капитан 2-го ранга Воронцов. Небрежно скомандовав «вольно», Богденко пригласил меня сесть в свободное кресло. Затем, взяв со стола желтую папку, начал ее листать.
– Вот тут сказано, что вы свободно владеете английским языком, – начал он, – Это верно?
– Так точно!
– Когда вы его учили, что окончили?
Я объяснил.
Богденко снова стал листать папку. Вынув из кармана кителя аккуратно сложенный надушенный платок, провел им по верхней губе. Потом спросил:
– Могли бы вы преподавать английский язык?
– Я никогда этим не занимался. Моя специальность инженер-технолог.
– Мы это знаем, но ведь вы помните, как обучали вас?
– Помню.
– Вот так же, видимо, можете и вы обучать других.
– Мне никогда не приходилось преподавать, но если прикажете, попробую.
– Это уже другой разговор. Существует порядок, согласно которому главнокомандующий, начальник штаба флота и начальник инженерного отдела должны изучить английский язык – по ту сторону океана находятся Соединенные Штаты. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан 3-го ранга!
– Мы хотим, чтобы вы преподавали нам английский язык.
– Слушаюсь, – ответил я и стал в стойку смирно.
– Садитесь, – сказал Воронцов. – Давайте обговорим детали.
Мне тут же сообщили, что каждый урок должен занимать два академических часа и что таких уроков будет два в неделю. За каждый академический час я буду получать 25 рублей. Моему непосредственному начальству будет дано указание освобождать меня для работы в городской библиотеке, где мне надлежит готовиться к урокам.
Словно на крыльях я вылетел из штаба ТОФа. Несомненно, в моей жизни произошло невероятное событие, размышлял я на ходу. Теперь я больше не буду целиком зависеть от старшины и к тому же смогу немного подзаработать. Это было кстати, поскольку мы получали как краснофлотцы 12 рублей в месяц.
Готовиться к урокам я стал со всей серьезностью. Конечно, помогало хорошее знание языка и то, что я не успел забыть, как обучали меня. К тому же и ученики мои оказались серьезными и прилежными. Дело пошло на лад. Вскоре я приобрел фотоаппарат ФЭД типа «Лейка», благодаря чему сразу стал популярным человеком. Словом, ничего лучшего нельзя было и ожидать. Но, увы, ничто не вечно под луной!
Вскоре адмирал Кузнецов был назначен наркомом Военно-Морского Флота СССР и отбыл в Москву, а некоторое время спустя за ним последовали Богденко и Воронцов. Новому начальству, видимо, было не до изучения английского языка. Во всяком случае, мною они не заинтересовались. Я снова полностью перешел во власть старшины, который, конечно, не преминул на мне отыграться, давая наряды вне очереди. Потекли прежние будни, разнообразившиеся лишь редкими поездками по служебным делам на Русский остров, неизменно пленявший своей красотой. Иногда в выходные дни удавалось съездить на «19-й километр», где с наступлением тепла начались прекрасные морские купания.
Быстро промелькнуло переменчивое приморское лето. Приближалась осень 1939 года с нависшими над ней грозными тучами второй мировой войны. С поразительной быстротой следовали одно за другим события, волновавшие тогда миллионы людей. Многомесячные переговоры, которые велись Советским правительством с представителями Англии и Франции, закончились безрезультатно. Потом мы узнали, что заключен пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией. Вслед за этим было подписано советско-германское торговое соглашение, которое охватывало и поставки для нашего Военно-Морского Флота. Понадобились люди с хорошим знанием немецкого языка. О том, чтобы специально готовить кадры, не могло быть и речи. Поджимало время. Надо было реализовать обязательства торгового соглашения как можно скорее, тем более что после нападения Германии на Польшу и объявления Берлину войны Лондоном и Парижем мировая обстановка осложнялась. Управление кадров наркомата Военно-Морского Флота усиленно искало людей со знанием немецкого. И тут кто-то из моих бывших владивостокских «учеников» вспомнил обо мне и о том, что помимо английского я владею также и немецким языком. Внезапно я получил предписание прибыть в Москву в распоряжение Главного морского штаба Наркомата Военно-Морского Флота.
Путь от Владивостока до Москвы в транссибирском экспрессе длился тогда десять дней. Времени для размышлений было более чем достаточно. Но, как я ни ломал голову над тем, что же ждет меня впереди, я, конечно, не мог вообразить и сотой доли того, что произошло в дальнейшем.
Ранней весной 1940 года в Германию направлялась закупочная комиссия Наркомата внешней торговли во главе с тогдашним наркомом судостроительной промышленности И. Т. Тевосяном. В нее входили многие видные руководители советской индустрии, а также военные и научные специалисты. В качестве инженера-приемщика был включен в комиссию и я. То был мой первый выезд за границу, и впечатлений, конечно, было множество. Помимо Берлина мы побывали и в других городах Германии.
У Тевосяна была специальная переводчица, хорошо владевшая немецким языком. Однако когда в Эссене во время переговоров наркома с руководством одной из фирм речь зашла о деталях, возникли трудности в отношении технической терминологии. Я вызвался помочь, и недоразумение удалось быстро уладить. Тевосян похвалил меня и затем взял с собой в качестве переводчика в поездку по Германии. Мы побывали на базе подводных лодок в Киле, на верфях Бремена и Гамбурга, а в начале апреля отправились в Голландию, где строились суда-рефрижераторы для Советского Союза.
В Голландии нас застало известие о вторжении вермахта в Данию и Норвегию. Обстановка в Западной Европе осложнялась, и Тевосяна срочно отозвали в Москву, Однако многие члены закупочной комиссии остались в Германии для оформления сделок и наблюдения за их выполнением. Меня направили на заводы Крупна в Эссене. Там вместе с другими советскими специалистами я занимался приемкой оборудования, заказанного у немцев в соответствии с торговым соглашением. После того как в мае гитлеровцы оккупировали Голландию и Бельгию, мне поручили сопровождать заместителя торгпреда СССР в Берлине Кормилицына в поездке по этим странам для проверки состояния судов и различного оборудования, изготовлявшегося там по нашим заказам. Многие голландские и бельгийские города представляли страшное зрелище и все еще дымились после варварских налетов «люфтваффе».
Возвратившись в Берлин, я получил срочный вызов в Москву с предписанием явиться в секретариат наркома внешней торговли А. И. Микояна. Как потом выяснилось, Тевосян рассказал обо мне Микояну, и, поскольку в Москве предстояли важные экономические переговоры с немцами, было решено привлечь меня к ним как специалиста со знанием языка. Я стал референтом секретариата наркома внешней торговли по германским делам. В эту референтуру входили также В. В. Чистов и С. П. Точилин, который нами руководил. В мои функции, помимо текущих дел, входила переводческая работа во время переговоров наркома с германскими представителями.
Но мне не суждено было стать кадровым внешнеторговцем. Как-то после ноябрьских праздников, часа в три ночи – а работали мы тогда обычно до пяти-шести утра – Анастас Иванович вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что мне следует немедленно явиться в секретариат Председателя Совнаркома.
– Моя машина стоит у подъезда, и вы воспользуйтесь ею, чтобы не терять время на пропуска. Подъедете через Спасские ворота прямо к зданию Совнаркома. Там вас ждут. Отправляйтесь, – резко заключил он.
Ни о чем не спрашивая, я быстро вышел из кабинета наркома, сбежал вниз по лестнице и через несколько минут уже стоял в длинном кремлевском коридоре перед высокой дубовой дверью с табличкой, на которой золотом было выведено: «Приемная Председателя Совета Народных Комиссаров СССР». Я чуть помедлил, прежде чем взяться за ручку двери. В голове мелькнуло: «Вот куда меня привело удивительное путешествие, начавшееся два года назад, когда я переступил порог кабинета начальника штаба ТОФа».
В приемной меня встретил С. П. Козырев, который был тогда помощником министра иностранных дел. Он любезно предложил мне сесть, а сам скрылся за дверью, ведущей в соседнее помещение. Минут через пять он вышел и сказал: «Товарищ Молотов вас ждет». Я направился в ту же дверь, из которой только что появился Козырев, чувствуя, что ноги у меня становятся ватными. Но в соседней комнате находилась охрана – несколько человек в военной форме. Мне предложили идти дальше. Пройдя сквозь двойную дверь, я оказался в большом зале с длинным столом. Тут никого не было, но в конце зала я заметил, приоткрытую дверь и направился к ней. Войдя в кабинет, я увидел склонившегося за письменным столом В. М. Молотова, очень знакомого по портретам. Я остановился, не решаясь двинуться дальше. Хозяин кабинета поднял голову, посмотрел на меня карими прищуренными глазами и предложил сесть в кресло рядом со столом.
Последовали обычные в таких случаях расспросы. Где и когда родился, что окончил, какую работу выполнял, хорошо ли владею немецким языком. А потом вдруг сразу:
– А где и кем было сказано: «…Наша обязанность, как коммунистов, всеми формами овладеть, научиться с максимальной быстротой дополнять одну форму другой, заменять одну другой, приспособлять свою тактику ко всякой такой смене, вызываемой не нашим классом или не нашими усилиями»?
Я весь напрягся. Это было что-то очень знакомое, я это недавно читал, но где?.. И тут же вспомнил:
– Ленин. «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме».
– Правильно, – одобрительно кивнул Молотов.
У меня молнией пронеслось в мозгу: кажется, я выдержал экзамен, а цитата эта была избрана, видимо, потому, что недавнее изменение отношений с Германией, несомненно, означало именно такую смену, навязанную нашей стране.
Между тем Молотов продолжал:
– Мне говорил о вас Микоян. Он считает, что вы умело выполняете функции переводчика. Завтра наша правительственная делегация, которую мне поручено возглавить, выезжает в Берлин для важных переговоров с германским правительством. Мы думаем, что вы будете полезны. У вас к тому же есть некоторый опыт работы в Германии и общения с немцами. Согласны?
– Служу Советскому Союзу! – выпалил я, не придумав ничего другого.
– Можете идти…
Молотов поднялся с кресла и, протянув руку, слегка улыбнулся.
На следующее утро я получил дипломатический заграничный паспорт, в ЦУМе мне выдали черный костюм, темно-серое демисезонное пальто и фетровую широкополую шляпу – такая экипировка полагалась каждому участнику поездки. Но я прихватил с собой и кое-что из гардероба, приобретенного во время работы в Германии. Вечером от перрона Белорусского вокзала отошел специальный состав, в котором находился и я.
Остальное об этой поездке читателям известно. Хочу лишь добавить, что на обратном пути в Москву Молотов пригласил меня в свой салон-вагон и предложил перейти на работу в Наркоминдел. Так началась моя дипломатическая служба.
Работа переводчика при ответственных межправительственных переговорах, как и вообще дипломатические функции, требуют разносторонних, глубоких знаний, и мне приходилось постоянно совершенствоваться, много читать и заниматься самообразованием, чтобы восполнить пробелы, неизбежные для человека, окончившего инженерный вуз. Много дало мне и общение с товарищами по работе, имевшими специальную подготовку и опыт практической дипломатической деятельности. С благодарностью вспоминаю свою дружбу с нашим политическим атташе в Берлине И. С. Чернышевым, обладавшим глубокими знаниями по истории международных отношений, и многочасовые беседы с В. С. Семеновым, который в канун войны был советником посольства в Берлине. Большую пользу принесли мне встречи с Я. З. Сурицем, Г. Н. Зарубиным, а также с К. А. Уманским (последний, вернувшись с поста посла СССР в Вашингтоне, в первые месяцы Великой Отечественной войны курировал отдел печати Наркоминдела). Нередко глубокой ночью, когда выдавались свободные часы, я заходил к нему, и мы говорили на самые различные и всегда интересные и поучительные для меня темы – исторические и современные.
Область моей работы оставалась прежней – советско-американские отношения плюс функции переводчика главы Советского правительства и наркома иностранных дел при их встречах с высокопоставленными представителями Соединенных Штатов.
Вручение высокой награды невольно побудило меня оглянуться в прошлое, задуматься над тем, какие порой неожиданные повороты бывают в человеческой судьбе. Ведь если бы еще недавно мне сказали, что я окажусь на дипломатической работе, да к тому же стану переводчиком высших руководителей нашей страны, я ни за что бы не поверил!
В 1938 году, окончив Киевский индустриальный институт, я поступил на знаменитый революционными традициями завод «Арсенал» инженером-технологом. Не прошло и четырех месяцев, как меня призвали на действительную военную службу и направили на Тихоокеанский флот (ТОФ) во Владивосток. Там мне предстояло пробыть многие годы – введенные ранее льготы для лиц с высшим образованием были вскоре отменены и окончившие вузы должны были служить полный срок. Для военно-морского флота это означало в то время пять лет.
Не буду описывать будни нашей службы и военной учебы. Отмечу лишь, что, имея техническую специальность, мы работали в инженерном отделе ТОФа, в остальное же время находились на положении рядовых краснофлотцев под бдительным оком старшины Мищенко. В общем он был человек неплохой, но очень уж взыскателен к новобранцам с высшим образованием, считая, что их надо держать в особой строгости. Так шли неделя за неделей. Постепенно мы втянулись в привычный распорядок дня с дежурствами, нарядами вне очереди, ночными тревогами, которые очень любил устраивать нам старшина, и редкими увольнительными, когда можно было прогуляться по улице Ленина, полюбоваться прекрасными видами бухты Золотой Рог, причудливыми силуэтами сопок, окаймляющих город и резко выделяющихся на поразительно чистом в зимние вечера дальневосточном небе.
Однажды, это было в самом начале 1939 года, меня подозвал старшина и сказал, что на следующий день мне следует явиться в штаб Тихоокеанского флота. От неожиданности я не мог удержаться от недоуменного вопроса: кому и зачем я там понадобился? Старшина предложил мне не рассуждать, а приготовить парадную форму. Этим я и занялся, ни на минуту не переставая думать о том, что же означает этот вызов. За несколько месяцев службы я как будто не совершил ничего такого, что могло бы обратить на меня внимание высокого начальства.
Я терялся в догадках, но, как выяснилось, все они были далеки от подлинной причины вызова. А она состояла в следующем: незадолго до того, как мы попали на ТОФ, там сменился весь командный состав. Новый главнокомандующий Тихоокеанским флотом адмирал Кузнецов, его начальник штаба капитан 3-го ранга Богденко и начальник инженерного отдела капитан 2-го ранга Воронцов, приступив к своим обязанностям, обнаружили, что, среди прочего, им предписано изучать английский язык. Между тем преподавателей, которых можно было бы допустить в помещение штаба ТОФа, в то время в городе не оказалось. Начальнику кадров поручили посмотреть, нет ли военнослужащих со знанием английского языка, и он обратил внимание на мое личное дело.
Еще в детстве родители заставляли меня изучать немецкий и английский языки, справедливо полагая, что, как бы ни сложилась моя судьба, владение иностранными языками окажется полезным. У меня, конечно, было тогда другое мнение на сей счет. Но как я ни увиливал, пришлось заниматься. Я неплохо освоил оба языка, а потом, после семилетки, окончил еще и специальные вечерние трехгодичные курсы – немецкого, английского и испанского отделения. Испанский я выбрал уже по собственному почину: шла война в Испании, и все мои сверстники мечтали об Интернациональной бригаде. В Испанию я так и не попал, однако знание английского и немецкого языков сыграло в моей жизни решающую роль.
В назначенное время, начищенный и наглаженный, явился я в штаб ТОФа. Меня поразили облицованные темным дубом и устланные мягкими, толстыми коврами коридоры, выправка и полная достоинства вежливость дежурных, проверявших мой пропуск, просторный, увешанный картами кабинет начальника штаба. Переступая его порог, я был охвачен каким-то особым волнением. Во мне шевельнулось предчувствие, будто я вступаю на какой-то манящий таинственный путь…
Когда я вошел в кабинет, из-за стола медленно поднялся несколько грузный, но еще совсем молодой капитан 3-го ранга. Это был начальник штаба ТОФа Богденко. Рядом со столом остался сидеть в кресле инженер-капитан 2-го ранга Воронцов. Небрежно скомандовав «вольно», Богденко пригласил меня сесть в свободное кресло. Затем, взяв со стола желтую папку, начал ее листать.
– Вот тут сказано, что вы свободно владеете английским языком, – начал он, – Это верно?
– Так точно!
– Когда вы его учили, что окончили?
Я объяснил.
Богденко снова стал листать папку. Вынув из кармана кителя аккуратно сложенный надушенный платок, провел им по верхней губе. Потом спросил:
– Могли бы вы преподавать английский язык?
– Я никогда этим не занимался. Моя специальность инженер-технолог.
– Мы это знаем, но ведь вы помните, как обучали вас?
– Помню.
– Вот так же, видимо, можете и вы обучать других.
– Мне никогда не приходилось преподавать, но если прикажете, попробую.
– Это уже другой разговор. Существует порядок, согласно которому главнокомандующий, начальник штаба флота и начальник инженерного отдела должны изучить английский язык – по ту сторону океана находятся Соединенные Штаты. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан 3-го ранга!
– Мы хотим, чтобы вы преподавали нам английский язык.
– Слушаюсь, – ответил я и стал в стойку смирно.
– Садитесь, – сказал Воронцов. – Давайте обговорим детали.
Мне тут же сообщили, что каждый урок должен занимать два академических часа и что таких уроков будет два в неделю. За каждый академический час я буду получать 25 рублей. Моему непосредственному начальству будет дано указание освобождать меня для работы в городской библиотеке, где мне надлежит готовиться к урокам.
Словно на крыльях я вылетел из штаба ТОФа. Несомненно, в моей жизни произошло невероятное событие, размышлял я на ходу. Теперь я больше не буду целиком зависеть от старшины и к тому же смогу немного подзаработать. Это было кстати, поскольку мы получали как краснофлотцы 12 рублей в месяц.
Готовиться к урокам я стал со всей серьезностью. Конечно, помогало хорошее знание языка и то, что я не успел забыть, как обучали меня. К тому же и ученики мои оказались серьезными и прилежными. Дело пошло на лад. Вскоре я приобрел фотоаппарат ФЭД типа «Лейка», благодаря чему сразу стал популярным человеком. Словом, ничего лучшего нельзя было и ожидать. Но, увы, ничто не вечно под луной!
Вскоре адмирал Кузнецов был назначен наркомом Военно-Морского Флота СССР и отбыл в Москву, а некоторое время спустя за ним последовали Богденко и Воронцов. Новому начальству, видимо, было не до изучения английского языка. Во всяком случае, мною они не заинтересовались. Я снова полностью перешел во власть старшины, который, конечно, не преминул на мне отыграться, давая наряды вне очереди. Потекли прежние будни, разнообразившиеся лишь редкими поездками по служебным делам на Русский остров, неизменно пленявший своей красотой. Иногда в выходные дни удавалось съездить на «19-й километр», где с наступлением тепла начались прекрасные морские купания.
Быстро промелькнуло переменчивое приморское лето. Приближалась осень 1939 года с нависшими над ней грозными тучами второй мировой войны. С поразительной быстротой следовали одно за другим события, волновавшие тогда миллионы людей. Многомесячные переговоры, которые велись Советским правительством с представителями Англии и Франции, закончились безрезультатно. Потом мы узнали, что заключен пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией. Вслед за этим было подписано советско-германское торговое соглашение, которое охватывало и поставки для нашего Военно-Морского Флота. Понадобились люди с хорошим знанием немецкого языка. О том, чтобы специально готовить кадры, не могло быть и речи. Поджимало время. Надо было реализовать обязательства торгового соглашения как можно скорее, тем более что после нападения Германии на Польшу и объявления Берлину войны Лондоном и Парижем мировая обстановка осложнялась. Управление кадров наркомата Военно-Морского Флота усиленно искало людей со знанием немецкого. И тут кто-то из моих бывших владивостокских «учеников» вспомнил обо мне и о том, что помимо английского я владею также и немецким языком. Внезапно я получил предписание прибыть в Москву в распоряжение Главного морского штаба Наркомата Военно-Морского Флота.
Путь от Владивостока до Москвы в транссибирском экспрессе длился тогда десять дней. Времени для размышлений было более чем достаточно. Но, как я ни ломал голову над тем, что же ждет меня впереди, я, конечно, не мог вообразить и сотой доли того, что произошло в дальнейшем.
Ранней весной 1940 года в Германию направлялась закупочная комиссия Наркомата внешней торговли во главе с тогдашним наркомом судостроительной промышленности И. Т. Тевосяном. В нее входили многие видные руководители советской индустрии, а также военные и научные специалисты. В качестве инженера-приемщика был включен в комиссию и я. То был мой первый выезд за границу, и впечатлений, конечно, было множество. Помимо Берлина мы побывали и в других городах Германии.
У Тевосяна была специальная переводчица, хорошо владевшая немецким языком. Однако когда в Эссене во время переговоров наркома с руководством одной из фирм речь зашла о деталях, возникли трудности в отношении технической терминологии. Я вызвался помочь, и недоразумение удалось быстро уладить. Тевосян похвалил меня и затем взял с собой в качестве переводчика в поездку по Германии. Мы побывали на базе подводных лодок в Киле, на верфях Бремена и Гамбурга, а в начале апреля отправились в Голландию, где строились суда-рефрижераторы для Советского Союза.
В Голландии нас застало известие о вторжении вермахта в Данию и Норвегию. Обстановка в Западной Европе осложнялась, и Тевосяна срочно отозвали в Москву, Однако многие члены закупочной комиссии остались в Германии для оформления сделок и наблюдения за их выполнением. Меня направили на заводы Крупна в Эссене. Там вместе с другими советскими специалистами я занимался приемкой оборудования, заказанного у немцев в соответствии с торговым соглашением. После того как в мае гитлеровцы оккупировали Голландию и Бельгию, мне поручили сопровождать заместителя торгпреда СССР в Берлине Кормилицына в поездке по этим странам для проверки состояния судов и различного оборудования, изготовлявшегося там по нашим заказам. Многие голландские и бельгийские города представляли страшное зрелище и все еще дымились после варварских налетов «люфтваффе».
Возвратившись в Берлин, я получил срочный вызов в Москву с предписанием явиться в секретариат наркома внешней торговли А. И. Микояна. Как потом выяснилось, Тевосян рассказал обо мне Микояну, и, поскольку в Москве предстояли важные экономические переговоры с немцами, было решено привлечь меня к ним как специалиста со знанием языка. Я стал референтом секретариата наркома внешней торговли по германским делам. В эту референтуру входили также В. В. Чистов и С. П. Точилин, который нами руководил. В мои функции, помимо текущих дел, входила переводческая работа во время переговоров наркома с германскими представителями.
Но мне не суждено было стать кадровым внешнеторговцем. Как-то после ноябрьских праздников, часа в три ночи – а работали мы тогда обычно до пяти-шести утра – Анастас Иванович вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что мне следует немедленно явиться в секретариат Председателя Совнаркома.
– Моя машина стоит у подъезда, и вы воспользуйтесь ею, чтобы не терять время на пропуска. Подъедете через Спасские ворота прямо к зданию Совнаркома. Там вас ждут. Отправляйтесь, – резко заключил он.
Ни о чем не спрашивая, я быстро вышел из кабинета наркома, сбежал вниз по лестнице и через несколько минут уже стоял в длинном кремлевском коридоре перед высокой дубовой дверью с табличкой, на которой золотом было выведено: «Приемная Председателя Совета Народных Комиссаров СССР». Я чуть помедлил, прежде чем взяться за ручку двери. В голове мелькнуло: «Вот куда меня привело удивительное путешествие, начавшееся два года назад, когда я переступил порог кабинета начальника штаба ТОФа».
В приемной меня встретил С. П. Козырев, который был тогда помощником министра иностранных дел. Он любезно предложил мне сесть, а сам скрылся за дверью, ведущей в соседнее помещение. Минут через пять он вышел и сказал: «Товарищ Молотов вас ждет». Я направился в ту же дверь, из которой только что появился Козырев, чувствуя, что ноги у меня становятся ватными. Но в соседней комнате находилась охрана – несколько человек в военной форме. Мне предложили идти дальше. Пройдя сквозь двойную дверь, я оказался в большом зале с длинным столом. Тут никого не было, но в конце зала я заметил, приоткрытую дверь и направился к ней. Войдя в кабинет, я увидел склонившегося за письменным столом В. М. Молотова, очень знакомого по портретам. Я остановился, не решаясь двинуться дальше. Хозяин кабинета поднял голову, посмотрел на меня карими прищуренными глазами и предложил сесть в кресло рядом со столом.
Последовали обычные в таких случаях расспросы. Где и когда родился, что окончил, какую работу выполнял, хорошо ли владею немецким языком. А потом вдруг сразу:
– А где и кем было сказано: «…Наша обязанность, как коммунистов, всеми формами овладеть, научиться с максимальной быстротой дополнять одну форму другой, заменять одну другой, приспособлять свою тактику ко всякой такой смене, вызываемой не нашим классом или не нашими усилиями»?
Я весь напрягся. Это было что-то очень знакомое, я это недавно читал, но где?.. И тут же вспомнил:
– Ленин. «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме».
– Правильно, – одобрительно кивнул Молотов.
У меня молнией пронеслось в мозгу: кажется, я выдержал экзамен, а цитата эта была избрана, видимо, потому, что недавнее изменение отношений с Германией, несомненно, означало именно такую смену, навязанную нашей стране.
Между тем Молотов продолжал:
– Мне говорил о вас Микоян. Он считает, что вы умело выполняете функции переводчика. Завтра наша правительственная делегация, которую мне поручено возглавить, выезжает в Берлин для важных переговоров с германским правительством. Мы думаем, что вы будете полезны. У вас к тому же есть некоторый опыт работы в Германии и общения с немцами. Согласны?
– Служу Советскому Союзу! – выпалил я, не придумав ничего другого.
– Можете идти…
Молотов поднялся с кресла и, протянув руку, слегка улыбнулся.
На следующее утро я получил дипломатический заграничный паспорт, в ЦУМе мне выдали черный костюм, темно-серое демисезонное пальто и фетровую широкополую шляпу – такая экипировка полагалась каждому участнику поездки. Но я прихватил с собой и кое-что из гардероба, приобретенного во время работы в Германии. Вечером от перрона Белорусского вокзала отошел специальный состав, в котором находился и я.
Остальное об этой поездке читателям известно. Хочу лишь добавить, что на обратном пути в Москву Молотов пригласил меня в свой салон-вагон и предложил перейти на работу в Наркоминдел. Так началась моя дипломатическая служба.
Работа переводчика при ответственных межправительственных переговорах, как и вообще дипломатические функции, требуют разносторонних, глубоких знаний, и мне приходилось постоянно совершенствоваться, много читать и заниматься самообразованием, чтобы восполнить пробелы, неизбежные для человека, окончившего инженерный вуз. Много дало мне и общение с товарищами по работе, имевшими специальную подготовку и опыт практической дипломатической деятельности. С благодарностью вспоминаю свою дружбу с нашим политическим атташе в Берлине И. С. Чернышевым, обладавшим глубокими знаниями по истории международных отношений, и многочасовые беседы с В. С. Семеновым, который в канун войны был советником посольства в Берлине. Большую пользу принесли мне встречи с Я. З. Сурицем, Г. Н. Зарубиным, а также с К. А. Уманским (последний, вернувшись с поста посла СССР в Вашингтоне, в первые месяцы Великой Отечественной войны курировал отдел печати Наркоминдела). Нередко глубокой ночью, когда выдавались свободные часы, я заходил к нему, и мы говорили на самые различные и всегда интересные и поучительные для меня темы – исторические и современные.
Американцы анализируют ситуацию
Конфронтация, возникшая в связи с полемикой по польскому вопросу, побудила американскую дипломатию задуматься над тем, как вообще строить отношения с Советским Союзом, каковы перспективы этих отношений. Анализируя ситуацию, в Вашингтоне не могли не видеть, что попытки оказать давление на Москву не увенчались успехом. Советское правительство, несмотря на все ухищрения американских и английских политиков, твердо стояло на своей принципиальной позиции: новая Польша, рождавшаяся из пепла и руин, должна была стать подлинно независимым демократическим государством, дружественным Советскому Союзу и свободным от интриг западных держав, все еще строивших, свои расчеты на идее «санитарного кордона», натравливания в своих корыстных интересах одних европейских государств на другие. То, что Вашингтону и Лондону эту линию никак не удавалось осуществить в польском вопросе, озадачивало американских и британских государственных деятелей. Они никак не ожидали, что Советская страна, перенесшая тяжелейшие испытания, подвергшаяся страшным разрушениям, потерявшая миллионы и миллионы своих граждан в противоборстве с гитлеровскими захватчиками, будет столь решительно противостоять нажиму западных держав. Но, поскольку именно так обстояло дело, возникал вопрос, как должны в дальнейшем строить свои отношения США и Англия с советским союзником?