к ней лицо, от души его поцеловала.
-- Зови меня тетушкой Констанцией, -- сказала она. -- Я очень любила
твоего бедного папу, а ты очень похож на него.
-- Как мне приятно, что я на него похож, -- признался Фаунтлерой, --
ведь все его любили, совсем как Дорогая, ну просто все... -- И, на
миг запнувшись, он прибавил:
-- ...тетя Констанция.
Леди Лорридейл просияла. Она нагнулась и снова поцеловала его, и с
этой минуты они стали друзьями.
-- Что ж, Молино, -- сказала она позже вполголоса графу, --
лучшего трудно было и ожидать!
-- Пожалуй, ты права, -- сухо согласился граф. -- Он
славный мальчик. И мы с ним большие друзья. Он меня считает
самым добрым и милым филантропом. И признаюсь тебе,
Констанция, впрочем, ты все равно это сама увидишь, -- что я
привязался к нему, как последний глупец.
-- А что думает о тебе его мать? -- спросила со своей обычной прямотой
леди Лорридейл.
-- Я ее не спрашивал, -- отвечал граф, нахмурясь.
-- Знаешь, -- сказала леди Лорридейл, -- я буду с тобой откровенна,
Молино, и скажу тебе прямо: я не одобряю твоего поведения и завтра же
нанесу миссис Эррол визит; так что если ты хочешь со мной из-за
этого поссориться, лучше скажи сразу. Судя по тому, что я
слышала о миссис Эррол, мальчик всем ей обязан. Даже до нас дошли
слухи о том, что твои арендаторы, из тех, что победнее, ее просто
обожают.
-- Это они его обожают, -- кивнул граф в сторону Фаунтлероя. -- Что до
миссис Эррол, то она, как ты увидишь, очень недурна собой. Я весьма
признателен ей за то, что мальчик похож на нее. Можешь посетить ее,
если желаешь. Я хочу только одного -- чтобы она оставалась в Корт-
Лодже, а ты не просила меня нанести ей визит.
И он снова нахмурился.
-- И все-таки у него уже нет прежней ненависти к ней, -- сказала
позже леди Лорридейл сэру Гарри. -- Это мне ясно. Он очень переменился,
и знаешь, Гарри, хотя это и может показаться невероятным, но я
полагаю, что он постепенно становится человеком -- и все
благодаря привязанности к этому невинному ребенку. Да и мальчик к
нему тоже привязался -- достаточно посмотреть, как он стоит,
прислонясь к его креслу или коленям. Родные сыновья моего брата
скорее прислонились бы к тигру!
На следующий же день леди Лорридейл поехала с визитом к миссис
Эррол. Вернувшись, она сказала брату:
-- Молино, такой прелестной женщины я в жизни не
видела! Голос у нее как серебряный колокольчик! Ты должен
ee благодарить за то, что она так хорошо воспитала мальчика. Он ей
обязан не только красотой! Ты совершаешь большую ошибку, не
предлагая ей переехать в замок, где бы она могла и тобой
заняться. Я приглашу ее в Лорридейл.
-- Она не оставит мальчика, -- возразил граф.
-- Что ж, придется мне и мальчика прихватить, -- отвечала со
смехом леди Лорридейл.
Впрочем, она знала, что Фаунтлероя к ней не отпустят. С каждым днем
она все яснее видела, как сблизились граф и мальчик и как все надежды
и честолюбивые мечты надменного и угрюмого старика сосредоточились на
внуке, который платил ему полным доверием и откровенностью.
Знала она также и то, что граф давал званый обед в основном потому,
что втайне давно хотел показать свету своего внука и наследника --
пусть все убедятся, что мальчик, о котором столько ходило слухов, был
в действительности еще лучше, чем говорили.
-- Бевис и Морис так горько его разочаровали, -- сказала леди
Лорридейл мужу. -- Об этом все знали. Он просто видеть их не мог.
Теперь же гордость его получит удовлетворение.
Среди приглашенных не было, пожалуй, никого, кто, принимая
приглашение, не думал бы о мальчике, -- всем хотелось знать, выйдет ли
он к гостям.
И в должное время Фаунтлерой вышел.
-- Он хорошо воспитан, -- сказал граф, -- и никому не помешает. Дети
обычно либо глупы, либо скучны -- мои-то и тем и другим страдали, но
Фаунтлерой умеет молчать, когда его ни о чем не спрашивают, и
отвечать, когда спрашивают. Он не навязчив.
Впрочем, молчать Фаунтлерою долго не пришлось. Всем хотелось что-то
сказать мальчику. И конечно, всем хотелось его послушать. Дамы лас
кали его и засыпали вопросами; мужчины шутили с ним, как это делали
пассажиры на корабле.
Фаунтлерой не очень-то понимал, почему ответы его вызывали порой
всеобщий смех, но он уже привык к тому, что люди нередко смеются,
хотя он говорит совершенно серьезно, и не возражал. Вечер ему очень
понравился. Великолепные покои сияли огнями, всюду стояли цветы,
мужчины были весьма веселы, а дамы прекрасны в своих чудесных нарядах
и сверкающих украшениях. Среди гостей была молодая девушка, только
что вернувшаяся, как он услышал, после "сезона" в Лондоне. Высокая, с
горделивой головкой, мягкими волосами, фиалковыми глазами и нежными,
словно лепестки розы, губами -- она была так очаровательна, что он не
мог отвести от нее глаз. На ней было прелестное белое платье с ниткой
жемчуга на груди. Фаунтлероя поразило, что мужчины толпились вокруг
нее, словно вокруг принцессы, и, казалось, всячески старались ей
угодить. Она так его заинтересовала, что, сам того не замечая, он
подходил к ней все ближе и ближе, пока наконец она не повернулась и
не заговорила с ним.
-- Подойдите же ко мне, лорд Фаунтлерой, -- произнесла она с улыбкой,
-- и объясните, почему вы так на меня смотрите.
-- Я все думаю, какая вы красивая, -- отвечал юный лорд.
Господа, окружавшие ее, рассмеялись, да и сама девушка тоже, и щеки
ее порозовели.
-- Ах, Фаунтлерой, -- сказал один из мужчин, который смеялся всех
громче, -- торопись высказать все, что у тебя на уме. Когда
подрастешь, тогда уже не посмеешь...
-- Как же можно об этом молчать? -- мягко возразил Фаунтлерой. --
Разве вы можете молчать? Разве вы не думаете, что она
очень красивая?
-- Нам не дозволено говорить то, что мы думаем, -- отвечал тот;
остальные же еще пуще развеселились.
Однако красивая молодая девушка -- которую звали мисс Вивьен Херберт --
привлекла к себе Седрика и стала при этом, если только это возможно,
еще прелестнее.
-- Лорд Фаунтлерой может говорить все, что угодно, и я ему
весьма благодарна. Я уверена, что он говорит только то, что
действительно думает.
И она поцеловала его.
-- Я думаю, что вы красивее всех, кого я видел, -- проговорил
Фаунтлерой, прямо и с восхищением глядя на нее, -- за исключением
Дорогой. Конечно, Дорогую я ни с кем даже сравнить не могу. По-моему,
она самая красивая на свете.
-- Не сомневаюсь, что это так, -- согласилась мисс Херберт.
И она засмеялась и снова поцеловала его.
Большую часть вечера она не отпускала его от себя, и все, кто ее
окружали, очень веселились. Седрик не знал, как это произошло, но
скоро он уже рассказывал им об Америке -- и о съезде республиканцев, и
о мистере Хоббсе и Дике, а в заключение он с гордостью извлек из
кармана красный шелковый платок, прощальный подарок Дика.
-- Я его сегодня специально в карман положил, -- сообщил
он, -- потому что знал, что у нас будут гости. Я думаю, Дику это было
бы приятно.
И при этом он так серьезно и с такой любовью посмотрел на огромный
пестрый платок, что никто не решился рассмеяться.
-- Мне он нравится, -- сказал Фаунтлерой, -- потому что Дик мне друг.
Многие из приглашенных беседовали с Фаунтлероем, однако он, как и
предвидел граф, никому не мешал. Он умел спокойно сидеть и слушать,
что говорят остальные, и никому не был в тягость. Иногда он отходил к
креслу деда и останавливался возле него или садился рядом на
скамеечку, устремив на графа взгляд и с интересом слушая все, что тот
говорит, и тогда легкая улыбка пробегала по лицам гостей. Раз он так
близко стал к креслу, что почти прижался щекой к плечу графа, и тот,
заметив, что все вокруг улыбаются, сам слегка улыбнулся. Он знал, что
думали гости, и это его втайне забавляло -- что ж, пусть смотрят, как
он дружен с мальчиком, который, против всех ожиданий, не разделял
общего мнения о нем.
Мистера Хэвишема ждали днем, но, как ни странно, он запаздывал. За
все те годы, что он приезжал в замок Доринкорт, такого с ним еще
никогда не случалось. Он явился, когда гости уже вставали, чтобы идти
в столовую. Когда он подошел к графу, тот посмотрел на него с
изумлением. Мистер Хэвишем, казалось, был чем-то взволнован или
расстроен, его сухое умное лицо было бледно.
-- Меня задержало, -- произнес он тихо, обращаясь к графу, --
необычайное... происшествие.
Все это было настолько не похоже на методичного старого адвоката, что
сомнений не оставалось: он был чем-то очень обеспокоен. За обедом он
почти ничего не ел, а когда к нему обращались, вздрагивал, словно
мысли его были далеко. Когда же подали десерт, и в столовую вошел
Фаунтлерой, он поглядел на него с тревогой и беспокойством.
Фаунтлерой, заметив, что мистер Хэвишем бросает на него тревожные
взгляды, удивился. Мистер Хэвишем был с ним в добрых отношениях и
обычно при встрече улыбался ему.
Но в этот вечер адвокат забыл ему улыбнуться.
Сказать по правде, он забыл обо всем, кроме того, что должен в тот же
вечер сообщить графу неожиданное и неприятное известие, которое по
разит его, словно гром среди ясного неба, и разом все переменит.
Мистер Хэвишем смотрел на великолепные покои и блестящее общество, --
которое собралось здесь в основном для того, чтобы поглядеть на
мальчика с золотистыми волосами, стоящего возле кресла графа, --
смотрел на гордого старика и улыбающегося лорда Фаунтлероя и чувствовал,
что, несмотря на весь его опыт и твердость, почва уходит у
него из-под ног. Какой ему предстояло нанести удар!
Мистер Хэвишем никак не мог дождаться конца обеда и все время сидел
как во сне. Он заметил, что граф несколько раз с удивлением взглянул
на него.
Наконец обед кончился и мужчины вышли в гостиную к дамам. Они
увидели, что Фаунтлерой сидит на диване с мисс Вивьен Херберт,
поразившей Лондон своей красотой, и смотрит вместе с ней фотографии.
Он как раз благодарил ее, когда дверь в гостиную отворилась.
-- Я очень признателен вам за то, что вы так добры ко мне, -- говорил
Фаунтлерой. -- Я никогда раньше не бывал на званых вечерах, и мне было
очень весело!
Ему было так весело, что, когда мужчины снова окружили мисс Херберт и
принялись беседовать с ней, он слушал их смех и веселые речи и
пытался понять их, но глаза его стали слипаться. Порой веки его и
вовсе закрывались, но стоило мисс Херберт негромко рассмеяться, как
он вздрагивал и на секунду снова открывал глаза. Он был уверен, что
не заснет, но за спиной у него лежала большая желтая атласная
подушка; голова его понемногу склонилась к ней, и он крепко уснул. Он
лишь слегка приоткрыл глаза, когда, спустя целую вечность, кто-то
тихонько его поцеловал. Это была мисс Вивьен Херберт, она собралась
ехать и шепнула ему на прощанье:
-- Спокойной ночи, маленький лорд Фаунтлерой! Счастливых
сновидений!
Утром, конечно, Седрик не помнил, как он силился разлепить
закрывавшиеся веки и сонно бормотал:
-- Спокойной ночи... я так... рад... что... вас... увидел... вы
такая... красивая...
Ему только смутно помнилось, что мужчины снова засмеялись, а он
подумал: над чем это они смеются?..
Как только последний гость покинул гостиную, мистер Хэвишем
отвернулся от камина, перед которым стоял, глядя в огонь, и подошел к
дивану, где сладко спал маленький лорд Фаунтлерой. Он
лежал, привольно раскинувшись -- одна нога свесилась с дивана, руку он
закинул за голову; его лицо во сне -- здоровом, счастливом детском сне
-- разрумянилось, волосы разметались по желтой атласной подушке.
Смотреть на него было одно удовольствие!
Но мистер Хэвишем смотрел на него, тревожно потирая свой гладко
выбритый подбородок.
-- В чем дело, Хэвишем? -- услышал он жесткий голос графа у себя за
спиной. -- Что там случилось? Я вижу, что-то произошло. Позвольте по
интересоваться, что это за необычное происшествие?
Мистер Хэвишем повернулся, все еще потирая подбородок.
-- Плохие вести, -- отвечал он. -- Ужасные вести, милорд. Хуже не
придумаешь. Мне очень грустно, что сообщить их вам
приходится мне.
Еще за обедом граф, глядя на мистера Хэвишема, начал беспокоиться, а
в таких случаях он всегда приходил в дурное расположение духа.
-- Почему вы так смотрите на мальчика? -- вскричал он с
раздражением. -- Весь вечер вы на него смотрели так, словно... Вот что
я вам скажу, Хэвишем, нечего вам так на него смотреть! Что вы там
хотите накаркать? Какая связь между лордом Фаунтлероем и тем, что вы
узнали?
-- Милорд, -- произнес мистер Хэвишем, -- я не буду тратить
лишних слов. Мое известие касается лорда Фаунтлероя. И
если оно верно, то там на диване спит не лорд Фаунтлерой, а всего
лишь сын капитана Эррола. Настоящий же лорд Фаунтлерой -- это сын
вашего сына Бевиса, и находится он сейчас в меблированных комнатах
в Лондоне.
Граф так крепко сжал ручки кресла, что на руках у него и на лбу
выступили вены; его суровое лицо исказилось.
-- Что вы болтаете? -- закричал он. -- Вы с ума сошли! Кто все это
выдумал? Это ложь!
-- Если это и ложь, -- отвечал мистер Хэвишем, -- то, к несчастью,
весьма похожая на правду. Сегодня утром ко мне в контору пришла женщина.
Она сказала, что шесть лет назад ваш сын Бевис женился на ней в
Лондоне. Она показала мне брачное свидетельство. Спустя год после
свадьбы они поссорились, и он дал ей отступного, чтобы она уехала. У
нее есть сын, ему пять лет. Она американка из низших слоев общества,
совсем необразованная, и до недавнего времени она не очень-то
понимала, на что может претендовать ее сын. Она посоветовалась с
адвокатом и узнала, что ее сын является лордом Фаунтлероем,
наследником графа Доринкорта, и, разумеется, она настаивает на
признании его прав.
Кудрявая головка на желтой атласной подушке шевельнулась. Мальчик
глубоко и сладко вздохнул и повернулся во сне; впрочем, он спал
спокойно, без тревог. Он не услышал, что теперь он совсем не лорд
Фаунтлерой, а всего лишь маленький самозванец и не бывать ему графом
Доринкортом. Он словно для того повернулся своим раскрасневшимся ото
сна лицом к пристально смотревшему на него графу, чтобы тому было
лучше его видно.
Красивое лицо старика было ужасно. Горькая усмешка играла на его
губах.
-- Я бы не поверил ни единому слову из этой истории, -- произнес он, --
если б она не была такой низкой и подлой, что очень похоже на моего
сына Бевиса. Да, это очень похоже на Бевиса. Сколько мы от него
позора натерпелись! Безвольный, лживый, порочный негодяй с самыми
низменными наклонностями -- таков был мой сын и наследник, тогдашний
лорд Фаунтлерой. Вы говорите, что эта женщина невежественна и
вульгарна?
-- Я вынужден признать, что она и подписаться грамотно не умеет, --
отвечал адвокат. -- Она совершенно необразованна и не скрывает
своих корыстных побуждений. Ее интересуют только деньги. Она
по-своему красива, но это грубая красота и...
Тут старый адвокат из деликатности смолк и содрогнулся.
Вены на лбу старого графа стали еще заметнее. Холодные капли пота
проступили на нем. Он вынул платок, отер лоб и горько усмехнулся.
-- А я-то, -- произнес он, -- я-то возражал против... другой
женщины, против матери этого ребенка. -- И он указал на спящего
на диване мальчика. -- Я отказывался ее признать. А уж она-то умеет
подписаться. Видно, это возмездие мне.
Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по комнате. Ужасные слова
срывались в гневе с его губ. Жестокое разочарование и ярость
сотрясали его, словно дерево в бурю. Гнев его был ужасен, и все же
мистер Хэвишем заметил, что он ни на минуту не забывал о мальчике,
спящем на желтых атласных подушках, и следил за тем, чтобы не раз
будить его.
-- Я должен был это предвидеть! -- говорил он. -- С самого своего
рождения они меня только позорили! Я их обоих ненавидел, а они
ненавидели меня! Бевис был еще хуже Мориса. Впрочем, я не желаю
верить в то, что вы мне рассказали. Я буду оспаривать притязания этой
женщины, бороться. Но это похоже на Бевиса -- это так
похоже на Бевиса!
Так он бушевал и расспрашивал о женщине и ее доказательствах и снова
шагал по комнате, то бледнея, то багровея от сдерживаемой ярости.
Наконец графу стало известно все вплоть до самых неприглядных
подробностей. Мистер Хэвишем посмотрел на него с тревогой: граф
выглядел измученным и совершенно разбитым; казалось, в нем произошла
какая-то перемена. Приступы ярости всегда дорого ему стоили, однако
на этот раз все обстояло гораздо серьезнее -- ведь дело не
ограничивалось одной только яростью.
Граф медленно подошел к дивану и остановился возле него.
-- Если бы кто-то сказал мне, что я могу привязаться к ребенку, --
тихо молвил он дрогнувшим голосом, -- я бы ему не поверил. Я всегда
не выносил детей -- своих еще больше, чем чужих. Но к этому ребенку я
привязался, а он, -- тут граф горько усмехнулся, -- он привязался ко
мне. Меня здесь не любят и никогда не любили. Но он меня любит. Он
меня никогда не боялся -- и доверял мне. Он был бы лучшим графом
Доринкортом, чем я. Я это знаю. Он сделал бы честь нашему имени.
Он склонился над мальчиком и с минуту вглядывался в его счастливое
спящее лицо. Он сурово хмурил лохматые брови, впрочем, казалось, что
гнев его оставил. Он протянул руку и откинул светлые волосы со лба
мальчика, а затем повернулся и позвонил.
Когда самый рослый лакей вошел в комнату, он указал ему на диван.
-- Отнесите, -- начал он, и голос его слегка дрогнул, -- отнесите лорда
Фаунтлероя в его комнату.
Глава одиннадцатая
В АМЕРИКЕ БЕСПОКОЯТСЯ
Когда юный друг мистера Хоббса отбыл в замок Доринкорт, чтобы стать
там лордом Фаунтлероем, и бакалейщик имел время осознать, что между
ним и его маленьким другом, в обществе которого он провел столько
приятных часов, лег Атлантический океан, он затосковал. Сказать по
правде, мистер Хоббс не блистал ни умом, ни догадливостью; он был
человек медлительный и тяжеловесный; знакомых у него было немного.
Ему недоставало внутренней энергии, и он не умел развлечься на досуге
-- по правде говоря, все его развлечения ограничивались чтением газет
и подведением счетов. Впрочем, вести счета было для него делом
непростым, так что порой он долго сидел над ними. Прежде маленький
лорд Фаунтлерой, считавший быстро как на пальцах, так и на грифельной
доске, пытался прийти ему на помощь; к тому же он умел слушать и так
интересовался всем, что писалось в газете, вел с мистером Хоббсом
такие длинные разговоры об англичанах и Революции, о республиканской
партии и выборах, что его отъезд оставил невосполнимую брешь в
бакалейной. Поначалу мистеру Хоббсу казалось, что Седрик где-то
недалеко и скоро вернется; в одно прекрасное утро он поднимет глаза
от газеты и увидит: в дверях стоит Седрик в своем белом костюмчике,
красных чулочках и сдвинутой на макушку соломенной шляпе и весело
говорит: "Хэлло, мистер Хоббс! Ну и жара сегодня -- правда?" Однако
дни шли, Седрик не возвращался, и мистер Хоббс начал скучать и бес
покоиться. Теперь даже газета не доставляла ему прежнего
удовольствия. Прочитав газету от первого до последнего слова, он клал
ее на колени и долго сидел, глядя на высокий табурет. На ножках
табурета были отметины, которые приводили его в грусть и уныние. Эти
отметины оставили каблуки будущего графа Доринкорта, болтавшего
ногами во время беседы. Оказывается, ногами болтают даже юные лорды;
ни благородная кровь, ни длинная родословная не мешают оставлять от
метины на мебели. Насмотревшись на отметины, мистер Хоббс вынимал
золотые часы, открывал крышку и любовался надписью: "Мистеру Хоббсу
от его старого друга лорда Фаунтлероя. Узнать решив, который час,
меня вы вспомните тотчас". Насмотревшись на надпись, мистер Хоббс
защелкивал крышку, со вздохом поднимался и шел к двери, где
останавливался между ящиком с картофелем и бочкой с яблоками и
принимался смотреть на улицу. Вечером, заперев лавку, он закуривал
трубку и степенно шагал по тротуару, пока не доходил до домика, где
когда-то жил Седрик и на окне которого теперь красовалась надпись:
"Сдается". Тут он останавливался, смотрел на окна, качал головой,
пыхтел трубкой, а постояв, уныло направлялся домой.
Так продолжалось две или три недели, пока в голову ему не пришла одна
мысль. Он был таким тяжелодумом, что на обдумывание новой мысли у
него уходило не меньше двух-трех недель. Как правило, новые мысли он
недолюбливал, предпочитая во всем полагаться на старые. Однако
теперь, по прошествии двух-трех недель, в течение которых ему ничуть
не стало легче и настроение у него все ухудшалось, в голове у него
забрезжил некий план. Он решил навестить Дика.
Прежде чем прийти к такому решению, он
выкурил множество трубок, но все же наконец решение было принято. О
Дике он знал все. Седрик ему не раз о нем рассказывал; и потому
мистер Хоббс подумал, не полегчает ли у него на душе, если он
отправится побеседовать с Диком.
Однажды днем, когда Дик усердно чистил сапоги одного клиента, возле
него на тротуаре остановился невысокий полный человек с обрюзгшим
лицом и лысым черепом и принялся внимательно изучать вывеску, которая
гласила:
"Прафесор Дик Типтон Его не обскачешь!"
Он так долго ее изучал, что Дик почувствовал к нему живейший интерес
и, придав сапогам своего клиента окончательный блеск, спросил толстяка:
-- Вам наблестить, сэр?
Толстяк решительно приблизился и поставил ногу на подставку.
-- Да, -- сказал он.
Дик принялся за работу, а толстяк поглядывал то на вывеску, то на
Дика.
-- Откуда это у тебя? -- спросил он наконец.
-- От одного мальчугана, -- отвечал Дик, -- моего дружка. Он мне все
обзаведение подарил. Второго такого мальчугана во всем свете не
сыщешь. Теперь он в Англии. Уехал, чтобы стать... этим... как его...
лордом.
-- Лорд... Лорд... -- произнес мистер Хоббс с расстановкой. --
Лорд Фаунтлерой, будущий граф Доринкорт?
Дик чуть не выронил щетку из рук.
-- Хозяин, вы с ним, кажись, сами знакомы?
-- Да, я его знаю, -- отвечал мистер Хоббс, утирая взмокший лоб, -- с
самого его рождения. Мы с ним всю жизнь знакомы, вот оно как.
Он разволновался, вынул из кармана золотые часы, открыл их и показал
надпись на крышке Дику.
-- "Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас", --
прочитал он вслух. -- Это он мне на память подарил. "Я хочу,
чтобы вы меня не забывали", -- это он мне так сказал. Да я б его и так
помнил, -- продолжал мистер Хоббс, качая головой, -- даже если б он мне
ничего не дарил... или я его больше бы в жизнь не увидел. Такого
друга любой бы помнил.
-- Да, такого мальчугана поискать, -- согласился Дик. -- А до чего
смелый! Такого смелого малыша я в жизни не видывал! Я его очень уважал,
очень, а уж какие мы с ним друзья были! Мы с ним враз подружились,
и знаете как? Я ему мячик из-под кареты выхватил, а он
это запомнил. Бывало, придет сюда с матушкой или нянькой и всегда
кричит: "Хэлло, Дик!" Здоровается, словно взрослый, а сам-то совсем
еще крошка и одет в платьице. Веселый был парнишка, поговоришь с ним,
и вроде на душе полегчает.
-- Это уж точно, -- подтвердил мистер Хоббс. -- И зачем
только было делать из него графа? Какой из него вышел бы бакалейщик!
Да и в галантерее он бы равных себе не имел!
И он с сожалением покрутил головой.
Оказалось, что им столько надо поведать друг другу, что сразу всего и
не успеть, а потому было решено, что на следующий день Дик явится в
лавку к мистеру Хоббсу и проведет у него вечер. Это предложение
пришлось Дику очень по душе. Почти всю свою жизнь он провел на улице,
но не сдался и втайне все время мечтал о приличном существовании. С
тех пор как он стал сам себе хозяин, он заработал на крышу над
головой и стал уже мечтать, что со временем пойдет и дальше. Вот
почему приглашение навестить пожилого респектабельного господина,
владельца лавки на углу, да еще и лошади с телегой в придачу,
показалось ему целым событием.
-- А о графьях и замках ты что-нибудь знаешь? -- спросил мистер
Хоббс. -- Мне бы хотелось все подробно разузнать.
-- Читал я в "Дешевой библиотечке" один выпуск, -- вспомнил Дик. --
Называется "Преступление аристократа, или Месть графини Мей". Вот это
история! Из наших ребят кое-кто эти выпуски покупает.
-- Захвати с собой, когда пойдешь ко мне, -- сказал мистер Хоббс, -- я
за нее заплачу. Захвати все, что тебе о графьях попадется. А если не
о графьях, то о маркизах или герцогах -- хоть он о них ни разу
словом не обмолвился. Мы иногда говорили о графских коронах, но
видеть их мне не пришлось. Должно, здесь их не держат.
-- У Тиффани(ювелирные магазины в США.) они уж во всяком случае должны
быть, -- отвечал Дик. -- Правда, я все равно бы их не признал, даже
если бы и увидел.
Мистер Хоббс не стал говорить, что и он бы графскую корону не
признал, а только медленно покачал головой.
-- Должно, спрос на них невелик, -- заметил он.
На этом разговор и кончился.
С этой встречи началась их дружба. Когда на следующий день Дик явился
в лавку мистера Хоббса, тот принял его весьма радушно. Он усадил Дика
на стул, стоявший у двери возле бочки с яблоками, и, махнув рукой, в
которой была зажата трубка, произнес:
-- Угощайся!
Он глянул на принесенные Диком брошюрки, и они принялись читать
напечатанные там истории и обсуждать английскую аристократию, причем
мистер Хоббс изо всех сил пыхтел трубкой и качал головой. Особенно
внушительно качал он головой, показывая Дику высокий табурет с отметинами
на ножках.
-- Это следы его каблучков, -- пояснил он внушительно, --
собственных его каблучков. Я целыми часами сижу и смотрю на них.
Веселое это было времечко, а теперь все так грустно! Да, тут вот он и
сидел, грыз себе печенье прямо из ящика и яблоки прямо из кадушки, а
огрызки швырял на улицу -- а теперь он лорд и живет в замке. Это
отметины от каблуков милорда, а в один прекрасный день это будут
графские отметины! Иногда я сам про себя говорю: "Ну и ну, говорю,
ведь это с ума сойти можно!"
Посещение Дика и все эти рассужденья, видно, весьма утешили мистера
-- Зови меня тетушкой Констанцией, -- сказала она. -- Я очень любила
твоего бедного папу, а ты очень похож на него.
-- Как мне приятно, что я на него похож, -- признался Фаунтлерой, --
ведь все его любили, совсем как Дорогая, ну просто все... -- И, на
миг запнувшись, он прибавил:
-- ...тетя Констанция.
Леди Лорридейл просияла. Она нагнулась и снова поцеловала его, и с
этой минуты они стали друзьями.
-- Что ж, Молино, -- сказала она позже вполголоса графу, --
лучшего трудно было и ожидать!
-- Пожалуй, ты права, -- сухо согласился граф. -- Он
славный мальчик. И мы с ним большие друзья. Он меня считает
самым добрым и милым филантропом. И признаюсь тебе,
Констанция, впрочем, ты все равно это сама увидишь, -- что я
привязался к нему, как последний глупец.
-- А что думает о тебе его мать? -- спросила со своей обычной прямотой
леди Лорридейл.
-- Я ее не спрашивал, -- отвечал граф, нахмурясь.
-- Знаешь, -- сказала леди Лорридейл, -- я буду с тобой откровенна,
Молино, и скажу тебе прямо: я не одобряю твоего поведения и завтра же
нанесу миссис Эррол визит; так что если ты хочешь со мной из-за
этого поссориться, лучше скажи сразу. Судя по тому, что я
слышала о миссис Эррол, мальчик всем ей обязан. Даже до нас дошли
слухи о том, что твои арендаторы, из тех, что победнее, ее просто
обожают.
-- Это они его обожают, -- кивнул граф в сторону Фаунтлероя. -- Что до
миссис Эррол, то она, как ты увидишь, очень недурна собой. Я весьма
признателен ей за то, что мальчик похож на нее. Можешь посетить ее,
если желаешь. Я хочу только одного -- чтобы она оставалась в Корт-
Лодже, а ты не просила меня нанести ей визит.
И он снова нахмурился.
-- И все-таки у него уже нет прежней ненависти к ней, -- сказала
позже леди Лорридейл сэру Гарри. -- Это мне ясно. Он очень переменился,
и знаешь, Гарри, хотя это и может показаться невероятным, но я
полагаю, что он постепенно становится человеком -- и все
благодаря привязанности к этому невинному ребенку. Да и мальчик к
нему тоже привязался -- достаточно посмотреть, как он стоит,
прислонясь к его креслу или коленям. Родные сыновья моего брата
скорее прислонились бы к тигру!
На следующий же день леди Лорридейл поехала с визитом к миссис
Эррол. Вернувшись, она сказала брату:
-- Молино, такой прелестной женщины я в жизни не
видела! Голос у нее как серебряный колокольчик! Ты должен
ee благодарить за то, что она так хорошо воспитала мальчика. Он ей
обязан не только красотой! Ты совершаешь большую ошибку, не
предлагая ей переехать в замок, где бы она могла и тобой
заняться. Я приглашу ее в Лорридейл.
-- Она не оставит мальчика, -- возразил граф.
-- Что ж, придется мне и мальчика прихватить, -- отвечала со
смехом леди Лорридейл.
Впрочем, она знала, что Фаунтлероя к ней не отпустят. С каждым днем
она все яснее видела, как сблизились граф и мальчик и как все надежды
и честолюбивые мечты надменного и угрюмого старика сосредоточились на
внуке, который платил ему полным доверием и откровенностью.
Знала она также и то, что граф давал званый обед в основном потому,
что втайне давно хотел показать свету своего внука и наследника --
пусть все убедятся, что мальчик, о котором столько ходило слухов, был
в действительности еще лучше, чем говорили.
-- Бевис и Морис так горько его разочаровали, -- сказала леди
Лорридейл мужу. -- Об этом все знали. Он просто видеть их не мог.
Теперь же гордость его получит удовлетворение.
Среди приглашенных не было, пожалуй, никого, кто, принимая
приглашение, не думал бы о мальчике, -- всем хотелось знать, выйдет ли
он к гостям.
И в должное время Фаунтлерой вышел.
-- Он хорошо воспитан, -- сказал граф, -- и никому не помешает. Дети
обычно либо глупы, либо скучны -- мои-то и тем и другим страдали, но
Фаунтлерой умеет молчать, когда его ни о чем не спрашивают, и
отвечать, когда спрашивают. Он не навязчив.
Впрочем, молчать Фаунтлерою долго не пришлось. Всем хотелось что-то
сказать мальчику. И конечно, всем хотелось его послушать. Дамы лас
кали его и засыпали вопросами; мужчины шутили с ним, как это делали
пассажиры на корабле.
Фаунтлерой не очень-то понимал, почему ответы его вызывали порой
всеобщий смех, но он уже привык к тому, что люди нередко смеются,
хотя он говорит совершенно серьезно, и не возражал. Вечер ему очень
понравился. Великолепные покои сияли огнями, всюду стояли цветы,
мужчины были весьма веселы, а дамы прекрасны в своих чудесных нарядах
и сверкающих украшениях. Среди гостей была молодая девушка, только
что вернувшаяся, как он услышал, после "сезона" в Лондоне. Высокая, с
горделивой головкой, мягкими волосами, фиалковыми глазами и нежными,
словно лепестки розы, губами -- она была так очаровательна, что он не
мог отвести от нее глаз. На ней было прелестное белое платье с ниткой
жемчуга на груди. Фаунтлероя поразило, что мужчины толпились вокруг
нее, словно вокруг принцессы, и, казалось, всячески старались ей
угодить. Она так его заинтересовала, что, сам того не замечая, он
подходил к ней все ближе и ближе, пока наконец она не повернулась и
не заговорила с ним.
-- Подойдите же ко мне, лорд Фаунтлерой, -- произнесла она с улыбкой,
-- и объясните, почему вы так на меня смотрите.
-- Я все думаю, какая вы красивая, -- отвечал юный лорд.
Господа, окружавшие ее, рассмеялись, да и сама девушка тоже, и щеки
ее порозовели.
-- Ах, Фаунтлерой, -- сказал один из мужчин, который смеялся всех
громче, -- торопись высказать все, что у тебя на уме. Когда
подрастешь, тогда уже не посмеешь...
-- Как же можно об этом молчать? -- мягко возразил Фаунтлерой. --
Разве вы можете молчать? Разве вы не думаете, что она
очень красивая?
-- Нам не дозволено говорить то, что мы думаем, -- отвечал тот;
остальные же еще пуще развеселились.
Однако красивая молодая девушка -- которую звали мисс Вивьен Херберт --
привлекла к себе Седрика и стала при этом, если только это возможно,
еще прелестнее.
-- Лорд Фаунтлерой может говорить все, что угодно, и я ему
весьма благодарна. Я уверена, что он говорит только то, что
действительно думает.
И она поцеловала его.
-- Я думаю, что вы красивее всех, кого я видел, -- проговорил
Фаунтлерой, прямо и с восхищением глядя на нее, -- за исключением
Дорогой. Конечно, Дорогую я ни с кем даже сравнить не могу. По-моему,
она самая красивая на свете.
-- Не сомневаюсь, что это так, -- согласилась мисс Херберт.
И она засмеялась и снова поцеловала его.
Большую часть вечера она не отпускала его от себя, и все, кто ее
окружали, очень веселились. Седрик не знал, как это произошло, но
скоро он уже рассказывал им об Америке -- и о съезде республиканцев, и
о мистере Хоббсе и Дике, а в заключение он с гордостью извлек из
кармана красный шелковый платок, прощальный подарок Дика.
-- Я его сегодня специально в карман положил, -- сообщил
он, -- потому что знал, что у нас будут гости. Я думаю, Дику это было
бы приятно.
И при этом он так серьезно и с такой любовью посмотрел на огромный
пестрый платок, что никто не решился рассмеяться.
-- Мне он нравится, -- сказал Фаунтлерой, -- потому что Дик мне друг.
Многие из приглашенных беседовали с Фаунтлероем, однако он, как и
предвидел граф, никому не мешал. Он умел спокойно сидеть и слушать,
что говорят остальные, и никому не был в тягость. Иногда он отходил к
креслу деда и останавливался возле него или садился рядом на
скамеечку, устремив на графа взгляд и с интересом слушая все, что тот
говорит, и тогда легкая улыбка пробегала по лицам гостей. Раз он так
близко стал к креслу, что почти прижался щекой к плечу графа, и тот,
заметив, что все вокруг улыбаются, сам слегка улыбнулся. Он знал, что
думали гости, и это его втайне забавляло -- что ж, пусть смотрят, как
он дружен с мальчиком, который, против всех ожиданий, не разделял
общего мнения о нем.
Мистера Хэвишема ждали днем, но, как ни странно, он запаздывал. За
все те годы, что он приезжал в замок Доринкорт, такого с ним еще
никогда не случалось. Он явился, когда гости уже вставали, чтобы идти
в столовую. Когда он подошел к графу, тот посмотрел на него с
изумлением. Мистер Хэвишем, казалось, был чем-то взволнован или
расстроен, его сухое умное лицо было бледно.
-- Меня задержало, -- произнес он тихо, обращаясь к графу, --
необычайное... происшествие.
Все это было настолько не похоже на методичного старого адвоката, что
сомнений не оставалось: он был чем-то очень обеспокоен. За обедом он
почти ничего не ел, а когда к нему обращались, вздрагивал, словно
мысли его были далеко. Когда же подали десерт, и в столовую вошел
Фаунтлерой, он поглядел на него с тревогой и беспокойством.
Фаунтлерой, заметив, что мистер Хэвишем бросает на него тревожные
взгляды, удивился. Мистер Хэвишем был с ним в добрых отношениях и
обычно при встрече улыбался ему.
Но в этот вечер адвокат забыл ему улыбнуться.
Сказать по правде, он забыл обо всем, кроме того, что должен в тот же
вечер сообщить графу неожиданное и неприятное известие, которое по
разит его, словно гром среди ясного неба, и разом все переменит.
Мистер Хэвишем смотрел на великолепные покои и блестящее общество, --
которое собралось здесь в основном для того, чтобы поглядеть на
мальчика с золотистыми волосами, стоящего возле кресла графа, --
смотрел на гордого старика и улыбающегося лорда Фаунтлероя и чувствовал,
что, несмотря на весь его опыт и твердость, почва уходит у
него из-под ног. Какой ему предстояло нанести удар!
Мистер Хэвишем никак не мог дождаться конца обеда и все время сидел
как во сне. Он заметил, что граф несколько раз с удивлением взглянул
на него.
Наконец обед кончился и мужчины вышли в гостиную к дамам. Они
увидели, что Фаунтлерой сидит на диване с мисс Вивьен Херберт,
поразившей Лондон своей красотой, и смотрит вместе с ней фотографии.
Он как раз благодарил ее, когда дверь в гостиную отворилась.
-- Я очень признателен вам за то, что вы так добры ко мне, -- говорил
Фаунтлерой. -- Я никогда раньше не бывал на званых вечерах, и мне было
очень весело!
Ему было так весело, что, когда мужчины снова окружили мисс Херберт и
принялись беседовать с ней, он слушал их смех и веселые речи и
пытался понять их, но глаза его стали слипаться. Порой веки его и
вовсе закрывались, но стоило мисс Херберт негромко рассмеяться, как
он вздрагивал и на секунду снова открывал глаза. Он был уверен, что
не заснет, но за спиной у него лежала большая желтая атласная
подушка; голова его понемногу склонилась к ней, и он крепко уснул. Он
лишь слегка приоткрыл глаза, когда, спустя целую вечность, кто-то
тихонько его поцеловал. Это была мисс Вивьен Херберт, она собралась
ехать и шепнула ему на прощанье:
-- Спокойной ночи, маленький лорд Фаунтлерой! Счастливых
сновидений!
Утром, конечно, Седрик не помнил, как он силился разлепить
закрывавшиеся веки и сонно бормотал:
-- Спокойной ночи... я так... рад... что... вас... увидел... вы
такая... красивая...
Ему только смутно помнилось, что мужчины снова засмеялись, а он
подумал: над чем это они смеются?..
Как только последний гость покинул гостиную, мистер Хэвишем
отвернулся от камина, перед которым стоял, глядя в огонь, и подошел к
дивану, где сладко спал маленький лорд Фаунтлерой. Он
лежал, привольно раскинувшись -- одна нога свесилась с дивана, руку он
закинул за голову; его лицо во сне -- здоровом, счастливом детском сне
-- разрумянилось, волосы разметались по желтой атласной подушке.
Смотреть на него было одно удовольствие!
Но мистер Хэвишем смотрел на него, тревожно потирая свой гладко
выбритый подбородок.
-- В чем дело, Хэвишем? -- услышал он жесткий голос графа у себя за
спиной. -- Что там случилось? Я вижу, что-то произошло. Позвольте по
интересоваться, что это за необычное происшествие?
Мистер Хэвишем повернулся, все еще потирая подбородок.
-- Плохие вести, -- отвечал он. -- Ужасные вести, милорд. Хуже не
придумаешь. Мне очень грустно, что сообщить их вам
приходится мне.
Еще за обедом граф, глядя на мистера Хэвишема, начал беспокоиться, а
в таких случаях он всегда приходил в дурное расположение духа.
-- Почему вы так смотрите на мальчика? -- вскричал он с
раздражением. -- Весь вечер вы на него смотрели так, словно... Вот что
я вам скажу, Хэвишем, нечего вам так на него смотреть! Что вы там
хотите накаркать? Какая связь между лордом Фаунтлероем и тем, что вы
узнали?
-- Милорд, -- произнес мистер Хэвишем, -- я не буду тратить
лишних слов. Мое известие касается лорда Фаунтлероя. И
если оно верно, то там на диване спит не лорд Фаунтлерой, а всего
лишь сын капитана Эррола. Настоящий же лорд Фаунтлерой -- это сын
вашего сына Бевиса, и находится он сейчас в меблированных комнатах
в Лондоне.
Граф так крепко сжал ручки кресла, что на руках у него и на лбу
выступили вены; его суровое лицо исказилось.
-- Что вы болтаете? -- закричал он. -- Вы с ума сошли! Кто все это
выдумал? Это ложь!
-- Если это и ложь, -- отвечал мистер Хэвишем, -- то, к несчастью,
весьма похожая на правду. Сегодня утром ко мне в контору пришла женщина.
Она сказала, что шесть лет назад ваш сын Бевис женился на ней в
Лондоне. Она показала мне брачное свидетельство. Спустя год после
свадьбы они поссорились, и он дал ей отступного, чтобы она уехала. У
нее есть сын, ему пять лет. Она американка из низших слоев общества,
совсем необразованная, и до недавнего времени она не очень-то
понимала, на что может претендовать ее сын. Она посоветовалась с
адвокатом и узнала, что ее сын является лордом Фаунтлероем,
наследником графа Доринкорта, и, разумеется, она настаивает на
признании его прав.
Кудрявая головка на желтой атласной подушке шевельнулась. Мальчик
глубоко и сладко вздохнул и повернулся во сне; впрочем, он спал
спокойно, без тревог. Он не услышал, что теперь он совсем не лорд
Фаунтлерой, а всего лишь маленький самозванец и не бывать ему графом
Доринкортом. Он словно для того повернулся своим раскрасневшимся ото
сна лицом к пристально смотревшему на него графу, чтобы тому было
лучше его видно.
Красивое лицо старика было ужасно. Горькая усмешка играла на его
губах.
-- Я бы не поверил ни единому слову из этой истории, -- произнес он, --
если б она не была такой низкой и подлой, что очень похоже на моего
сына Бевиса. Да, это очень похоже на Бевиса. Сколько мы от него
позора натерпелись! Безвольный, лживый, порочный негодяй с самыми
низменными наклонностями -- таков был мой сын и наследник, тогдашний
лорд Фаунтлерой. Вы говорите, что эта женщина невежественна и
вульгарна?
-- Я вынужден признать, что она и подписаться грамотно не умеет, --
отвечал адвокат. -- Она совершенно необразованна и не скрывает
своих корыстных побуждений. Ее интересуют только деньги. Она
по-своему красива, но это грубая красота и...
Тут старый адвокат из деликатности смолк и содрогнулся.
Вены на лбу старого графа стали еще заметнее. Холодные капли пота
проступили на нем. Он вынул платок, отер лоб и горько усмехнулся.
-- А я-то, -- произнес он, -- я-то возражал против... другой
женщины, против матери этого ребенка. -- И он указал на спящего
на диване мальчика. -- Я отказывался ее признать. А уж она-то умеет
подписаться. Видно, это возмездие мне.
Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по комнате. Ужасные слова
срывались в гневе с его губ. Жестокое разочарование и ярость
сотрясали его, словно дерево в бурю. Гнев его был ужасен, и все же
мистер Хэвишем заметил, что он ни на минуту не забывал о мальчике,
спящем на желтых атласных подушках, и следил за тем, чтобы не раз
будить его.
-- Я должен был это предвидеть! -- говорил он. -- С самого своего
рождения они меня только позорили! Я их обоих ненавидел, а они
ненавидели меня! Бевис был еще хуже Мориса. Впрочем, я не желаю
верить в то, что вы мне рассказали. Я буду оспаривать притязания этой
женщины, бороться. Но это похоже на Бевиса -- это так
похоже на Бевиса!
Так он бушевал и расспрашивал о женщине и ее доказательствах и снова
шагал по комнате, то бледнея, то багровея от сдерживаемой ярости.
Наконец графу стало известно все вплоть до самых неприглядных
подробностей. Мистер Хэвишем посмотрел на него с тревогой: граф
выглядел измученным и совершенно разбитым; казалось, в нем произошла
какая-то перемена. Приступы ярости всегда дорого ему стоили, однако
на этот раз все обстояло гораздо серьезнее -- ведь дело не
ограничивалось одной только яростью.
Граф медленно подошел к дивану и остановился возле него.
-- Если бы кто-то сказал мне, что я могу привязаться к ребенку, --
тихо молвил он дрогнувшим голосом, -- я бы ему не поверил. Я всегда
не выносил детей -- своих еще больше, чем чужих. Но к этому ребенку я
привязался, а он, -- тут граф горько усмехнулся, -- он привязался ко
мне. Меня здесь не любят и никогда не любили. Но он меня любит. Он
меня никогда не боялся -- и доверял мне. Он был бы лучшим графом
Доринкортом, чем я. Я это знаю. Он сделал бы честь нашему имени.
Он склонился над мальчиком и с минуту вглядывался в его счастливое
спящее лицо. Он сурово хмурил лохматые брови, впрочем, казалось, что
гнев его оставил. Он протянул руку и откинул светлые волосы со лба
мальчика, а затем повернулся и позвонил.
Когда самый рослый лакей вошел в комнату, он указал ему на диван.
-- Отнесите, -- начал он, и голос его слегка дрогнул, -- отнесите лорда
Фаунтлероя в его комнату.
Глава одиннадцатая
В АМЕРИКЕ БЕСПОКОЯТСЯ
Когда юный друг мистера Хоббса отбыл в замок Доринкорт, чтобы стать
там лордом Фаунтлероем, и бакалейщик имел время осознать, что между
ним и его маленьким другом, в обществе которого он провел столько
приятных часов, лег Атлантический океан, он затосковал. Сказать по
правде, мистер Хоббс не блистал ни умом, ни догадливостью; он был
человек медлительный и тяжеловесный; знакомых у него было немного.
Ему недоставало внутренней энергии, и он не умел развлечься на досуге
-- по правде говоря, все его развлечения ограничивались чтением газет
и подведением счетов. Впрочем, вести счета было для него делом
непростым, так что порой он долго сидел над ними. Прежде маленький
лорд Фаунтлерой, считавший быстро как на пальцах, так и на грифельной
доске, пытался прийти ему на помощь; к тому же он умел слушать и так
интересовался всем, что писалось в газете, вел с мистером Хоббсом
такие длинные разговоры об англичанах и Революции, о республиканской
партии и выборах, что его отъезд оставил невосполнимую брешь в
бакалейной. Поначалу мистеру Хоббсу казалось, что Седрик где-то
недалеко и скоро вернется; в одно прекрасное утро он поднимет глаза
от газеты и увидит: в дверях стоит Седрик в своем белом костюмчике,
красных чулочках и сдвинутой на макушку соломенной шляпе и весело
говорит: "Хэлло, мистер Хоббс! Ну и жара сегодня -- правда?" Однако
дни шли, Седрик не возвращался, и мистер Хоббс начал скучать и бес
покоиться. Теперь даже газета не доставляла ему прежнего
удовольствия. Прочитав газету от первого до последнего слова, он клал
ее на колени и долго сидел, глядя на высокий табурет. На ножках
табурета были отметины, которые приводили его в грусть и уныние. Эти
отметины оставили каблуки будущего графа Доринкорта, болтавшего
ногами во время беседы. Оказывается, ногами болтают даже юные лорды;
ни благородная кровь, ни длинная родословная не мешают оставлять от
метины на мебели. Насмотревшись на отметины, мистер Хоббс вынимал
золотые часы, открывал крышку и любовался надписью: "Мистеру Хоббсу
от его старого друга лорда Фаунтлероя. Узнать решив, который час,
меня вы вспомните тотчас". Насмотревшись на надпись, мистер Хоббс
защелкивал крышку, со вздохом поднимался и шел к двери, где
останавливался между ящиком с картофелем и бочкой с яблоками и
принимался смотреть на улицу. Вечером, заперев лавку, он закуривал
трубку и степенно шагал по тротуару, пока не доходил до домика, где
когда-то жил Седрик и на окне которого теперь красовалась надпись:
"Сдается". Тут он останавливался, смотрел на окна, качал головой,
пыхтел трубкой, а постояв, уныло направлялся домой.
Так продолжалось две или три недели, пока в голову ему не пришла одна
мысль. Он был таким тяжелодумом, что на обдумывание новой мысли у
него уходило не меньше двух-трех недель. Как правило, новые мысли он
недолюбливал, предпочитая во всем полагаться на старые. Однако
теперь, по прошествии двух-трех недель, в течение которых ему ничуть
не стало легче и настроение у него все ухудшалось, в голове у него
забрезжил некий план. Он решил навестить Дика.
Прежде чем прийти к такому решению, он
выкурил множество трубок, но все же наконец решение было принято. О
Дике он знал все. Седрик ему не раз о нем рассказывал; и потому
мистер Хоббс подумал, не полегчает ли у него на душе, если он
отправится побеседовать с Диком.
Однажды днем, когда Дик усердно чистил сапоги одного клиента, возле
него на тротуаре остановился невысокий полный человек с обрюзгшим
лицом и лысым черепом и принялся внимательно изучать вывеску, которая
гласила:
"Прафесор Дик Типтон Его не обскачешь!"
Он так долго ее изучал, что Дик почувствовал к нему живейший интерес
и, придав сапогам своего клиента окончательный блеск, спросил толстяка:
-- Вам наблестить, сэр?
Толстяк решительно приблизился и поставил ногу на подставку.
-- Да, -- сказал он.
Дик принялся за работу, а толстяк поглядывал то на вывеску, то на
Дика.
-- Откуда это у тебя? -- спросил он наконец.
-- От одного мальчугана, -- отвечал Дик, -- моего дружка. Он мне все
обзаведение подарил. Второго такого мальчугана во всем свете не
сыщешь. Теперь он в Англии. Уехал, чтобы стать... этим... как его...
лордом.
-- Лорд... Лорд... -- произнес мистер Хоббс с расстановкой. --
Лорд Фаунтлерой, будущий граф Доринкорт?
Дик чуть не выронил щетку из рук.
-- Хозяин, вы с ним, кажись, сами знакомы?
-- Да, я его знаю, -- отвечал мистер Хоббс, утирая взмокший лоб, -- с
самого его рождения. Мы с ним всю жизнь знакомы, вот оно как.
Он разволновался, вынул из кармана золотые часы, открыл их и показал
надпись на крышке Дику.
-- "Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас", --
прочитал он вслух. -- Это он мне на память подарил. "Я хочу,
чтобы вы меня не забывали", -- это он мне так сказал. Да я б его и так
помнил, -- продолжал мистер Хоббс, качая головой, -- даже если б он мне
ничего не дарил... или я его больше бы в жизнь не увидел. Такого
друга любой бы помнил.
-- Да, такого мальчугана поискать, -- согласился Дик. -- А до чего
смелый! Такого смелого малыша я в жизни не видывал! Я его очень уважал,
очень, а уж какие мы с ним друзья были! Мы с ним враз подружились,
и знаете как? Я ему мячик из-под кареты выхватил, а он
это запомнил. Бывало, придет сюда с матушкой или нянькой и всегда
кричит: "Хэлло, Дик!" Здоровается, словно взрослый, а сам-то совсем
еще крошка и одет в платьице. Веселый был парнишка, поговоришь с ним,
и вроде на душе полегчает.
-- Это уж точно, -- подтвердил мистер Хоббс. -- И зачем
только было делать из него графа? Какой из него вышел бы бакалейщик!
Да и в галантерее он бы равных себе не имел!
И он с сожалением покрутил головой.
Оказалось, что им столько надо поведать друг другу, что сразу всего и
не успеть, а потому было решено, что на следующий день Дик явится в
лавку к мистеру Хоббсу и проведет у него вечер. Это предложение
пришлось Дику очень по душе. Почти всю свою жизнь он провел на улице,
но не сдался и втайне все время мечтал о приличном существовании. С
тех пор как он стал сам себе хозяин, он заработал на крышу над
головой и стал уже мечтать, что со временем пойдет и дальше. Вот
почему приглашение навестить пожилого респектабельного господина,
владельца лавки на углу, да еще и лошади с телегой в придачу,
показалось ему целым событием.
-- А о графьях и замках ты что-нибудь знаешь? -- спросил мистер
Хоббс. -- Мне бы хотелось все подробно разузнать.
-- Читал я в "Дешевой библиотечке" один выпуск, -- вспомнил Дик. --
Называется "Преступление аристократа, или Месть графини Мей". Вот это
история! Из наших ребят кое-кто эти выпуски покупает.
-- Захвати с собой, когда пойдешь ко мне, -- сказал мистер Хоббс, -- я
за нее заплачу. Захвати все, что тебе о графьях попадется. А если не
о графьях, то о маркизах или герцогах -- хоть он о них ни разу
словом не обмолвился. Мы иногда говорили о графских коронах, но
видеть их мне не пришлось. Должно, здесь их не держат.
-- У Тиффани(ювелирные магазины в США.) они уж во всяком случае должны
быть, -- отвечал Дик. -- Правда, я все равно бы их не признал, даже
если бы и увидел.
Мистер Хоббс не стал говорить, что и он бы графскую корону не
признал, а только медленно покачал головой.
-- Должно, спрос на них невелик, -- заметил он.
На этом разговор и кончился.
С этой встречи началась их дружба. Когда на следующий день Дик явился
в лавку мистера Хоббса, тот принял его весьма радушно. Он усадил Дика
на стул, стоявший у двери возле бочки с яблоками, и, махнув рукой, в
которой была зажата трубка, произнес:
-- Угощайся!
Он глянул на принесенные Диком брошюрки, и они принялись читать
напечатанные там истории и обсуждать английскую аристократию, причем
мистер Хоббс изо всех сил пыхтел трубкой и качал головой. Особенно
внушительно качал он головой, показывая Дику высокий табурет с отметинами
на ножках.
-- Это следы его каблучков, -- пояснил он внушительно, --
собственных его каблучков. Я целыми часами сижу и смотрю на них.
Веселое это было времечко, а теперь все так грустно! Да, тут вот он и
сидел, грыз себе печенье прямо из ящика и яблоки прямо из кадушки, а
огрызки швырял на улицу -- а теперь он лорд и живет в замке. Это
отметины от каблуков милорда, а в один прекрасный день это будут
графские отметины! Иногда я сам про себя говорю: "Ну и ну, говорю,
ведь это с ума сойти можно!"
Посещение Дика и все эти рассужденья, видно, весьма утешили мистера