его голос из-за двери.
-- У него ревматическая горячка, -- говорил он, -- а это ужасная
болезнь. Он все думает, что за квартиру у них не уплачено, и Бриджит
говорит, что от этого ему только хуже становится. А Пэт мог бы
устроиться в лавку, если б у него было что надеть.
Седрик вошел в гостиную с озабоченным видом. Он очень жалел Бриджит.
-- Дорогая говорит, что вы хотите мне что-то сообщить, -- сказал
он мистеру Хэвишему. -- Я с Бриджит беседовал.
Мистер Хэвишем с минуту смотрел на него. Ему было не по себе: он не
знал, на что решиться. Мать Седрика была права: Седрик был еще совсем
ребенок.
-- Граф Доринкорт... -- начал адвокат и невольно глянул на миссис
Эррол.
Внезапно она опустилась на колени и нежно обняла мальчика.
-- Седди, -- сказала она, -- граф тебе дедушка, он отец твоего папы.
Он очень, очень добрый, он любит тебя и хочет, чтобы и ты его любил,
ведь его сыновья умерли. Он хочет тебе счастья и хочет, чтобы ты и
людям дарил счастье. Он очень богат, и он хочет, чтобы у тебя было
все, что ты пожелаешь. Он это сказал мистеру Хэвишему и дал ему для
тебя много денег. Ты можешь теперь помочь Бриджит -- дать ей денег,
чтобы заплатить за квартиру и купить Майклу все, что надо. Как
хорошо, правда, Седди? Какой он добрый, правда?
И она поцеловала Седрика в круглую щечку, вспыхнувшую от радостного
волнения.
Седрик перевел взгляд на мистера Хэвишема.
-- А можно мне их сейчас получить? -- спросил он. -- Я их тут же отдам
ей. Она как раз уходит.
Мистер Хэвишем вручил ему деньги. Это была внушительная пачка
хрустящих зеленых долларов.
Седди выбежал из комнаты.
-- Бриджит! -- закричал он, врываясь в кухню (голос его был хорошо
слышен в гостиной). -- Бриджит, постой! Вот деньги. Это тебе, можешь
заплатить за квартиру. Мне дедушка дал. Это тебе и Майклу.
-- Ах, мистер Седди! -- воскликнула с ужасом Бриджит. -- Здесь двадцать
пять долларов! И куда это хозяйка подевалась?
-- Я должна пойти и все ей объяснить, -- произнесла миссис Эррол.
Она поспешила из комнаты, и мистер Хэвишем остался на время один.
Он подошел к окну и принялся задумчиво смотреть на улицу. Он размышлял
о старом графе Доринкорте, который сидел один в огромной
библиотеке своего замка, окруженный роскошью и великолепием, и которого
никто не любил, ибо всю свою долгую жизнь он любил только самого
себя. Он был эгоистичен, высокомерен и нетерпим и так занят самим
собой и своими прихотями, что у него не хватало времени подумать о
других. Все его состояние и власть, все преимущества, которые давало
ему знатное имя и высокое положение, предназначались, по мнению графа
Доринкорта, лишь для того, чтобы его тешить и развлекать. И теперь,
когда он состарился, вся эта жизнь только для себя и в свое
удовольствие обернулась сплином, расстроенным здоровьем и
раздражением против всего света, который тоже его не жаловал.
Несмотря на весь блеск и великолепие его имени, граф Доринкорт был крайне
непопулярен и проводил свои дни в полном одиночестве. Если бы он захотел,
он мог бы наполнить замок гостями. Он мог бы давать пышные
банкеты или устраивать великолепные охоты; однако он знал, что гости,
которые примут его приглашение, в глубине души будут бояться своего
хмурого хозяина и его едких, саркастических речей. Нрав у него был
крутой, и людей он не щадил; ему нравилось издеваться над ними,
приводить их, как только представится случай, в смущение, смеясь над
их чувствами, гордостью или робостью.
Мистер Хэвишем хорошо знал необузданный и жестокий нрав своего
патрона и размышлял о нем, глядя в окно на узкую тихую улочку. Перед
его мысленным взором вставала по контрасту совсем иная картина:
красивый мальчик, сидящий в глубоком кресле, говорит ему о своих
друзьях, о Дике и торговке яблоками, говорит открыто, великодушно и
честно. И он подумал об огромных доходах, 6 прекрасных больших
имениях, о богатстве и возможности творить добро или зло, которыми со
временем будет обладать маленький лорд Фаунтлерой.
"Это будет совсем другое дело, -- молвил адвокат про себя. -- Совсем
другое дело".
Вскоре в комнату вошли Седрик с матерью. Настроение у Седрика было
самое радужное. Он уселся в свое кресло между матерью и адвокатом,
приняв свою любимую позу и положив руки на колени. Он весь сиял при
мысли о том, как обрадовалась Бриджит.
-- Она заплакала! -- сказал он. -- Она сказала, что плачет от радости. Я
раньше никогда не видел, чтобы от радости плакали. Наверное, мой
дедушка очень хороший человек. Быть графом гораздо... гораздо
приятнее, чем я думал. Я рад... я почти рад, что буду графом.
Глава третья
ПРОЩАНИЕ
На следующей неделе Седрик убедился, что перемена в его положении
имеет немало преимуществ. Конечно, трудно было привыкнуть к мысли о
том, что он может легко исполнить все, что ни пожелает; по правде
говоря, полностью он это так и не осознал. Как бы то ни было, после
нескольких бесед с мистером Хэвишемом он понял, что может делать все,
что хочет, и, не раздумывая, рьяно взялся за дело, чем весьма развлек
старого адвоката. В последнюю неделю перед отплытием в Англию Седрик
совершил немало любопытных поступков. Впоследствии адвокат не раз
вспоминал то утро, когда они подошли к лотку торговки яблоками и
потрясли ее сообщением, что теперь у нее будет навес, печурка и шаль,
а также некая сумма денег; все это показалось совершенно удивительным
этой женщине древнего происхождения.
-- Дело в том, что я еду в Англию и буду там лордом, -- объяснил ей
спокойно Седрик. -- А мне не хотелось бы беспокоиться о ваших костях
каждый раз, когда будет идти дождь. У меня-то кости никогда не болят,
так что я, конечно, не знаю, как это неприятно, но я за вас всегда
переживал и надеюсь, что теперь вам будет лучше.
А пока они шли по улице, попрощавшись с торговкой яблоками, которая
чуть не задохнулась от волнения и никак не могла поверить в свое
счастье, Седрик сообщил мистеру Хэвишему:
-- Она очень добрая, эта торговка яблоками. Однажды, когда я упал и
разбил себе коленку, она мне дала яблоко -- просто так, без денег. Я
часто об этом вспоминаю. Всегда ведь вспоминаешь тех, кто был добр к
тебе.
Этому мальчику с открытой душой и в голову не приходило, что есть
люди, которые не помнят добра.
Свидание с Диком было очень волнующим. У Дика как раз произошла
серьезная размолвка с Джейком, и он находился в подавленном на
строении. Когда Седрик объявил ему, что они пришли, чтобы подарить
ему некую сумму, он чуть не онемел от удивления, -- такой огромной
показалась ему эта сумма, которая тотчас разрешила бы все его
трудности. Лорд Фаунтлерой объявил Дику об этом просто и прямо, что
произвело большое впечатление на мистера Хэвишема, который
присутствовал при разговоре. Когда Седрик сообщил Дику, что стал
лордом и по прошествии времени ему, возможно, придется стать графом,
Дик вытаращил глаза от удивления и судорожно тряхнул головой, так что
кепка слетела у него с головы на землю. Подобрав кепку, Дик произнес
какую-то странную фразу. Мистеру Хэвишему она показалась совершенно
невероятной, но Седрику приходилось слышать ее и раньше.
-- Хватит врать-то! -- бросил Дик. Маленький лорд несколько
смутился, однако
не отступил.
-- Всем сначала кажется, что этого не может быть, -- возразил он. --
Мистер Хоббс решил, что мне солнце голову напекло. Я не думал, что
меня все это обрадует, но теперь уже я немного привык и не возражаю.
Теперешний граф -- он мне приходится дедушкой -- хочет, чтобы я делал
все, что ни пожелаю. Дедушка очень добрый, и он настоящий граф;
мистер Хэвишем передал мне от него кучу денег. Я принес вам деньги,
чтобы вы выкупили дело у Джейка.
Впоследствии Дик так и поступил и стал полновластным хозяином дела,
обзаведясь к тому же новыми щетками, замечательной вывеской и
комбинезоном. Поверить в свою удачу ему оказалось не легче, чем
торговке древнего происхождения; ему все казалось, что все это ему
снится; он глядел на своего юного благодетеля и думал, что вот-вот
проснется. Казалось, он никак не мог понять, что же с ним происходит,
пока, наконец, Седрик не протянул ему руку.
-- Прощайте, -- сказал Седрик, и как ни старался он говорить с
твердостью, голос его дрогнул и он заморгал. -- Надеюсь, дела у вас
пойдут хорошо. Мне жаль, что я от вас уезжаю, но, может, я вернусь,
когда стану графом. Надеюсь, вы мне напишете -- ведь мы всегда
дружили. Если будете писать, то вот мой адрес. -- И он подал ему
листок бумаги. -- Только теперь меня зовут не Седрик Эррол, а лорд
Фаунтлерой. И... и... прощайте, Дик.
Дик тоже заморгал, ресницы у него увлажнились. Он был человек
необразованный, вряд ли ему удалось бы, даже если бы он попытался, вы
разить свои чувства; может, поэтому он и не стал пытаться, а лишь
моргал глазами и судорожно глотал, чувствуя, что к горлу у него
подступает комок.
-- Жаль, что ты уезжаешь, -- проговорил он хрипло. И снова заморгал.
Потом глянул на мистера Хэвишема и прикоснулся рукой к кепке.
-- Спасибо, сэр, что привели его, и за все, что вы сделали. Он... он
парнишка особенный, и я его всегда высоко держал. Уж до того он
необычный парнишка... до того особенный...
Они ушли, а он все стоял и смотрел им растерянно вслед, не спуская
глаз с маленькой фигурки, отважно шагающей рядом с высоким сухим
адвокатом; горло ему сдавило, в глазах стояли слезы.
В оставшиеся до отплытия дни маленький лорд постарался провести как
можно больше времени в лавке у мистера Хоббса. Мистер Хоббс был мрачен;
его одолевала тоска. Когда Седрик торжественно вручил ему на
прощанье золотые часы с цепочкой, мистер Хоббс не смог даже как следует
поблагодарить его за подарок. Он положил футляр с часами к себе на
колени и несколько раз громко высморкался.
-- Там надпись, -- сказал Седрик, -- на крышке внутри. Я сам ее
продиктовал. "Мистеру Хоббсу от самого старого его друга, лорда
Фаунтлероя. Узнать решив, который час, меня вы вспомните
тотчас". Я хочу, чтобы вы меня вспоминали. Мистер Хоббс снова трубно
высморкался.
-- Я-то тебя не забуду, -- произнес он с той же хрипотцой в голосе,
что и Дик, -- только и ты уж меня не забывай, когда будешь там жить с
английскими аристократами.
-- Я вас не забуду, где бы я ни был, -- отвечал маленький лорд. --
Самые счастливые часы я провел с вами; вернее, немало моих самых
счастливых часов я провел с вами. Надеюсь, вы когда-нибудь приедете
ко мне погостить. Дедушке это будет очень приятно, не сомневаюсь.
Может быть, он вам пришлет письмо с приглашением, когда я расскажу
ему о вас. Ведь... ведь это ничего, что он граф, правда? Я хочу
сказать: если он вас пригласит, вы не откажетесь приехать только из-
за того, что он граф?
-- Я приеду с тобой повидаться, -- великодушно обещал мистер Хоббс.
Итак, было решено, что если мистер Хоббс получит настоятельное
приглашение от графа приехать и провести несколько месяцев в замке
Доринкорт, он на время забудет о своих республиканских убеждениях и
сложит чемодан.
Наконец все приготовления были закончены; настал день, когда сундуки
отвезли на пароход; и в определенный час к дверям дома подкатила
коляска. Странное ощущение одиночества охватило мальчика. Миссис
Эррол заперлась в своей комнате; когда она спустилась вниз, ее
большие глаза были мокрыми от слез, а губы дрожали. Седрик подошел к
ней -- она нагнулась и обняла его, и они поцеловали друг друга. Он
знал, что им обоим грустно отчего-то, хоть и не понимал
отчего; впрочем, он высказал одно предположение.
-- Мы любили наш домик, правда, Дорогая? -- спросил он. -- Мы всегда
будем любить его, да?
-- Конечно, -- сказала она тихо, -- конечно, будем, милый.
А потом они сели в коляску, и Седрик прижался к матери; она смотрела,
обернувшись, назад, в окно, а он смотрел на нее и тихо гладил ее
руку.
А потом, казалось, и минуты не прошло, как они очутились на пароходе.
Вокруг царила страшная суматоха: к причалу подъезжали экипажи, и из
них выходили пассажиры; пассажиры волновались из-за багажа, который
еще не прибыл и мог вовсе опоздать; носильщики швыряли огромные сундуки
и чемоданы на палубу и волокли их куда-то; матросы сновали взад-вперед и
развертывали канаты; офицеры отдавали распоряжения; по трапу на
пароход всходили дамы и господа и дети с нянюшками -- одни шутили и
смеялись, другие были печальны и молчаливы, кто-то плакал и смахивал
слезы платком. Седрику все, куда ни посмотри, было интересно; он
глядел на груды канатов и убранные паруса, на высокие-высокие мачты,
которые, казалось, касались раскаленного синего неба; он уже начал
строить планы, как поговорить с матросами и разузнать о пиратах.
Незадолго перед отплытием, когда он стоял на верхней палубе и,
облокотясь о поручень, с удовольствием наблюдал за последними
приготовлениями и шумной суетой матросов и грузчиков, внимание его
вдруг привлекло какое-то движение в группе людей, стоявших
неподалеку. Кто-то торопливо пробивался сквозь толпу. Какой-то молодой человек
с чем-то красным в руках. Это был Дик! Тяжело дыша, он
бросился к Седрику.
-- Я всю дорогу бежал, -- сказал он. -- Я пришел тебя проводить. Дела у
меня идут -- лучше не бывает! Я из сегодняшней выручки тебе подарок
купил. Наденешь его, когда попадешь к этим щеголям. Бумагу-то я внизу
потерял, когда к тебе продирался. Меня наверх не хотели пускать. Это
платок.
Дик выпалил все это одним духом. Зазвонил колокол -- Седрик и слова не
успел произнести, как тот бросился бежать.
-- Прощай! -- крикнул Дик. -- Наденешь его, когда попадешь к этим щеголям!
И он умчался. Спустя несколько секунд Седрик с матерью увидели, как Дик
Пробрался сквозь толпу на нижней палубе -- и сбежал на берег за миг до того,
Как убрали сходни. Ступив на землю, он остановился и взмахнул кепкой.
Седрик развернул платок: он был алого шелка и украшен конскими
подковами и головами.
Снасти натянулись, заскрипели, захлопали. Провожающие стали что-то
кричать своим друзьям, а пассажиры закричали в ответ:
-- Прощайте! Прощайте! Прощай, старина! Казалось, они
говорили друг другу: "Не забывай нас! Напиши из Ливерпуля! Прощай!
Прощай!"
Маленький лорд Фаунтлерой подался вперед и замахал красным платком.
-- Прощай, Дик! -- закричал он изо всех сил. -- Спасибо, Дик! Прощай!
Огромный пароход отвалил от пристани, все закричали "ура", миссис
Эррол опустила вуаль на лицо, а люди на берегу еще больше засуетились.
Но Дик ничего не видел -- только это ясное детское личико и
золотистые волосы, которые шевелил ветерок, и ничего не слышал --
только этот бодрый детский голос, который кричал: "Прощай, Дик!"
Маленький лорд Фаунтлерой покидал свою родину, направляясь в
незнакомую страну своих предков.
Глава четвертая
В АНГЛИИ
О том, что им предстоит жить раздельно, миссис Эррол сказала Седрику
только в пути; и когда он это понял, он так загрустил, что мистер
Хэвишем оценил решение графа предоставить миссис Эррол дом неподалеку
от замка, с тем, чтобы Седрик мог часто видеться с матерью; иначе он,
конечно, не вынес бы разлуки. Миссис Эррол убедила Седрика, что будет
совсем недалеко от него; она говорила так нежно и с такой любовью,
что в конце концов он успокоился и перестал страшиться разлуки.
-- Мой дом совсем недалеко от замка, Седди, -- повторяла миссис Эррол
всякий раз, когда об этом заходила речь. -- Он совсем близко -- ты
будешь каждый день прибегать и все мне рассказывать! Как нам будет
хорошо вместе! Там очень красиво. Папа часто мне рассказывал о замке,
он его очень любил -- и ты полюбишь.
-- Я бы его еще больше полюбил, если бы ты там жила, -- отвечал
Седрик с тяжелым вздохом.
Он никак не мог взять в толк, почему это Дорогая должна жить отдельно
от него.
Дело в том, что миссис Эррол решила, что лучше не посвящать его в
причины того решения, которое принял граф.
-- Я бы предпочла, чтобы он ничего не знал, -- сказала она мистеру
Хэвишему. -- Он не сможет понять графа и только огорчится. Я уверена,
что ему будет проще полюбить графа, если он не будет знать, что тот с
такой неприязнью отнесся к его матери. Жестокость и злоба ему
неизвестны -- ему будет тяжело, если он обнаружит, что кто-то может
меня ненавидеть. У него такое любящее сердце, и я ему так дорога!
Лучше ничего ему об этом не говорить, пока он не подрастет, -- так и
для графа будет лучше. Это стало бы преградой между ними, хотя Седди
еще совсем ребенок.
Вот почему Седрику только сказали, что для такого решения были свои
причины, которые он по молодости лет понять не может, но о которых
узнает, когда подрастет. Он удивился; впрочем, сами причины его мало
волновали; и после долгих бесед с матерью, во время которых она его
утешала и представляла ему все преимущества его нового положения, он
понемногу успокоился, хотя время от времени мистер Хэвишем видел, как
он глядит задумчиво на море и тяжело, не по-детски вздыхает.
-- Не нравится мне это, -- сказал он во время одной из своих бесед с
адвокатом. -- Вы даже представить себе не можете, до чего мне это не
нравится. Впрочем, в жизни немало бед и надо уметь с ними смиряться.
Мэри так говорит, и мистер Хоббс тоже. А Дорогая хочет, чтобы мне
нравилось жить у дедушки -- ведь у него все дети умерли, а это очень
тяжело. Того, кто всех своих детей потерял, можно только пожалеть; а
его последний сын умер совсем неожиданно.
Всех, кто знал маленького лорда, особенно трогала рассудительность, с
какой он вел иногда беседу; время от времени он высказывал мысли,
достойные людей, умудренных опытом, что в сочетании с его круглой
ребяческой рожицей производило неотразимое впечатление. Это был
красивый цветущий кудрявый мальчик, и потому, когда он усаживался,
обхватив коленку пухлыми ручками, и начинал со всей серьезностью
делиться своими соображениями, собеседников охватывало неудержимое
веселье. Постепенно и мистер Хэвишем начал получать немалое
удовольствие от бесед с ним.
-- Значит, вы постараетесь, чтобы дедушка вам понравился? -- спросил
он.
-- Да, -- отвечал Седрик. -- Он мне родственник, а к родственникам надо
хорошо относиться; к тому же он был ко мне добр. Когда кто-то для
тебя столько делает и хочет, чтобы у тебя было все, что ты захочешь,
нужно, конечно, к нему хорошо относиться, даже если он тебе не
родственник; но когда все это делает родственник, тогда, конечно, к
нему очень привязываешься.
-- А как по-вашему, он вас полюбит? -- спросил мистер Хэвишем.
-- Пожалуй, да, -- отвечал Седрик, -- ведь я ему тоже родственник, и к
тому же я сын его сына, и потом... конечно, он меня любит, а не то он
не стал бы мне делать такие подарки и не послал бы за мною, правда?
-- А-а! -- заметил адвокат. -- Вот как?
-- Да, -- отвечал Седрик. -- Конечно, так! Разве вы со
мной не согласны? Своих внуков всегда любят.
Когда, преодолев морскую болезнь, пассажиры поднялись на палубу и
удобно устроились в шезлонгах, им тут же поведали романтическую
историю маленького лорда Фаунтлероя; все с интересом наблюдали за
мальчиком, который то бегал по кораблю, то чинно гулял по палубе с
матерью или с высоким худым адвокатом, а то беседовал с матросами. Он
всем понравился, со всеми быстро перезнакомился и подружился. Он был
скор на дружбу. Когда мужчины выходили прогуляться по палубе и брали
его с собой, он мерно и торжественно шагал рядом с ними, весело
отвечая на их шутки; когда дамы окружали его плотным кольцом, среди
них тотчас вспыхивал смех; когда же он играл с детьми, то все
веселились от души. Среди матросов у него тотчас появились закадычные
друзья; они поведали ему о пиратах, кораблекрушениях и необитаемых
островах; он научился сращивать тросы и мастерить игрушечные парусники
и на удивление быстро освоился со всякими "марселями" и "грот-мачтами".
Он уже начал вставлять в свою речь разные морские словечки,
а однажды вызвал бурное веселье пассажиров, которые сидели на палубе
в пальто и шалях, с милой улыбкой воскликнув:
-- Ну и холодище сегодня, клянусь Нептуном!
Седрик очень удивился, когда все расхохотались. Этому морскому
выражению он научился у "старого морехода" по имени Джерри, который
то и дело украшал им всякие истории, которые он рассказывал Седрику.
Если верить его рассказам о собственных приключениях, Джерри две или
три тысячи раз ходил в плаванье и каждый раз непременно терпел
крушение у какого-нибудь острова, густо населенного кровожадными
людоедами. Из этих же волнующих рассказов следовало, что его
неоднократно поджаривали -- местами -- и съедали живьем, а уж
скальпировали раз пятнадцать или двадцать, не менее.
-- Потому у него и лысина, -- объяснял маленький лорд Фаунтлерой
миссис Эррол. -- Если с тебя столько раз скальп снимут, волосы уже не
растут. У Джерри они так и не отросли с того раза, как Повелитель
Парромачавикинов снял с него скальп ножом, изготовленным из черепа
Вождя Вопслемампков. Он говорит, что в тот раз его скальпировали
весьма серьезно. Он так испугался, когда Повелитель взмахнул ножом,
что волосы у него стали дыбом и больше уже не опустились! Повелитель
так и носит его скальп -- совсем как щетку для чистки платья! А каких
только "фокусов" с Джерри не приключалось! Вот бы мистеру Хоббсу
рассказать!
В иные дни, когда погода была очень неприятной и пассажирам
приходилось сидеть внизу в кают-компании, кто-нибудь из взрослых
убедит Седрика поведать им о каком-нибудь "фокусе", приключившемся с
Джерри, и он с таким упоением начинал рассказ, что не было, пожалуй,
на всей шири Атлантики другого путешественника, столь любимого всеми,
как маленький лорд Фаунтлерой. Он всегда готов был всех поразвлечь и
позабавить и делал это от души и с удивительной важностью, совершенно
не подозревая, что в этом-то и заключается особое очарование.
-- Джеррины истории всем интересны, -- сообщил он матери. -- Ты уж меня
извини, Дорогая, но я бы сказал, что они не во всем абсолютно
правдивы, если б это не с Джерри приключилось. Только это все с ним
самим и было -- странно, правда? Может, иногда он что-то забывает или
ошибается немножко, потому что его часто скальпировали. Это очень
память отшибает.
Лишь через одиннадцать дней после того, как Седрик попрощался со
своим другом Диком, корабль прибыл в Ливерпуль; а на двенадцатый день
вечером карета, в которой Седрик, его мать
и мистер Хэвишем ехали со станции, остановилась у ворот Корт-Лоджа.
Дом в темноте они не могли разглядеть. Седрик заметил только, что
карета въехала в широкую аллею из огромных деревьев, кроны которых
смыкались над головой; проехав немного по аллее, он увидел дверь, из
которой падал яркий свет.
Мэри, прибывшая из Америки вместе с ними, чтобы ухаживать за своей
госпожой, добралась сюда немного раньше их. Выпрыгнув из кареты,
Седрик увидел в ярко освещенной передней несколько слуг; Мэри
встретила их на пороге.
Лорд Фаунтлерой радостно бросился к ней.
-- Ты уже здесь, Мэри? -- закричал он. -- Дорогая, гляди, а вот и
Мэри!
И он поцеловал служанку в ее румяную шероховатую щеку.
-- Я рада, что со мной Мэри, -- сказала миссис Эррол
тихо. -- Это для меня такое утешение. Будто и не такое уж
все чужое кругом.
Она протянула Мэри руку, и та крепко пожала ее. Она понимала, каким
чужим казалось здесь все миссис Эррол, которой пришлось покинуть
родные края и предстояло расстаться с сыном.
Английские слуги с любопытством разглядывали мальчика и его мать.
Всевозможные слухи ходили здесь о них обоих; слуги знали, как
гневался старый граф на своего сына и почему миссис Эррол предстояло
жить в Корт-Лодже, а ее маленькому сыну -- в замке; знали они и об
огромном состоянии, которое мальчику предстояло унаследовать, и о
суровости его деда, его подагре и бешеном нраве.
-- Нелегко ему придется, бедняжке, -- говорили слуги между собой в
ожидании приезда маленького лорда.
Но они ничего не знали о том, что за мальчик был Фаунтлерой; характер
будущего графа Доринкорта был им совершенно неизвестен.
Маленький лорд стянул с себя пальтишко так, словно привык все делать
сам, и принялся осматриваться. Он оглядел просторный холл, картины,
оленьи рога и прочие интересные украшения. Они возбудили его
любопытство -- никогда раньше он не видел в частных домах таких вещей.
-- Дорогая, -- сказал он, -- это очень красивый дом, правда? Я рад, что
ты будешь здесь жить. Он довольно просторный.
По сравнению с их домиком на узкой улочке Нью-Йорка это был и вправду
очень просторный, красивый и светлый дом. Мэри провела их наверх, в
спальную, стены в которой были затянуты веселым ситцем в цветах, где
в камине горел огонь, а перед камином на белом меховом ковре спала
большая белоснежная кошка.
-- Это домоправительница из замка вам ее прислала, сударыня, --
объяснила Мэри. -- У нее сердце доброе, и она для вас
постаралась и все приготовила. Я с ней перекинулась
словечком: она очень капитана любила, сударыня, и очень по
нему горюет. Она мне так и сказала: вы кошку увидите на коврике перед
камином, вам сразу и покажется, будто вы дома. Она капитана
Эррола мальчонкой знала -- до чего был собой пригож, говорит, а как
подрос, так и того лучше -- для всех-то у него доброе слово найдется,
и для знатных, и для простых. А я ей и говорю: "Сыночек у него точь-в-точь
как он, говорю, такого-то славного мальчика и свет не видывал".
Приведя себя в порядок, миссис Эррол и Седрик спустились в другую
просторную светлую комнату; потолок в ней был низкий, а мебель --
тяжелая и резная, глубокие кресла с высокими массивными спинками,
полки и замысловатые шкафчики с прелестными безделушками. Перед
камином лежала огромная тигровая шкура, а по обе стороны от камина
стояли кресла. Величественная белая кошка, с которой лорд Фаунтлерой
играл наверху, спустилась следом за ним по лестнице, а когда он
бросился на ковер, свернулась рядом в клубок, словно хотела с ним
подружиться. Седрик так обрадовался, что положил голову рядом с ней
на ковер и так и лежал, гладя ее и не обращая внимания на то, о чем
беседуют миссис Эррол и мистер Хэвишем.
-- У него ревматическая горячка, -- говорил он, -- а это ужасная
болезнь. Он все думает, что за квартиру у них не уплачено, и Бриджит
говорит, что от этого ему только хуже становится. А Пэт мог бы
устроиться в лавку, если б у него было что надеть.
Седрик вошел в гостиную с озабоченным видом. Он очень жалел Бриджит.
-- Дорогая говорит, что вы хотите мне что-то сообщить, -- сказал
он мистеру Хэвишему. -- Я с Бриджит беседовал.
Мистер Хэвишем с минуту смотрел на него. Ему было не по себе: он не
знал, на что решиться. Мать Седрика была права: Седрик был еще совсем
ребенок.
-- Граф Доринкорт... -- начал адвокат и невольно глянул на миссис
Эррол.
Внезапно она опустилась на колени и нежно обняла мальчика.
-- Седди, -- сказала она, -- граф тебе дедушка, он отец твоего папы.
Он очень, очень добрый, он любит тебя и хочет, чтобы и ты его любил,
ведь его сыновья умерли. Он хочет тебе счастья и хочет, чтобы ты и
людям дарил счастье. Он очень богат, и он хочет, чтобы у тебя было
все, что ты пожелаешь. Он это сказал мистеру Хэвишему и дал ему для
тебя много денег. Ты можешь теперь помочь Бриджит -- дать ей денег,
чтобы заплатить за квартиру и купить Майклу все, что надо. Как
хорошо, правда, Седди? Какой он добрый, правда?
И она поцеловала Седрика в круглую щечку, вспыхнувшую от радостного
волнения.
Седрик перевел взгляд на мистера Хэвишема.
-- А можно мне их сейчас получить? -- спросил он. -- Я их тут же отдам
ей. Она как раз уходит.
Мистер Хэвишем вручил ему деньги. Это была внушительная пачка
хрустящих зеленых долларов.
Седди выбежал из комнаты.
-- Бриджит! -- закричал он, врываясь в кухню (голос его был хорошо
слышен в гостиной). -- Бриджит, постой! Вот деньги. Это тебе, можешь
заплатить за квартиру. Мне дедушка дал. Это тебе и Майклу.
-- Ах, мистер Седди! -- воскликнула с ужасом Бриджит. -- Здесь двадцать
пять долларов! И куда это хозяйка подевалась?
-- Я должна пойти и все ей объяснить, -- произнесла миссис Эррол.
Она поспешила из комнаты, и мистер Хэвишем остался на время один.
Он подошел к окну и принялся задумчиво смотреть на улицу. Он размышлял
о старом графе Доринкорте, который сидел один в огромной
библиотеке своего замка, окруженный роскошью и великолепием, и которого
никто не любил, ибо всю свою долгую жизнь он любил только самого
себя. Он был эгоистичен, высокомерен и нетерпим и так занят самим
собой и своими прихотями, что у него не хватало времени подумать о
других. Все его состояние и власть, все преимущества, которые давало
ему знатное имя и высокое положение, предназначались, по мнению графа
Доринкорта, лишь для того, чтобы его тешить и развлекать. И теперь,
когда он состарился, вся эта жизнь только для себя и в свое
удовольствие обернулась сплином, расстроенным здоровьем и
раздражением против всего света, который тоже его не жаловал.
Несмотря на весь блеск и великолепие его имени, граф Доринкорт был крайне
непопулярен и проводил свои дни в полном одиночестве. Если бы он захотел,
он мог бы наполнить замок гостями. Он мог бы давать пышные
банкеты или устраивать великолепные охоты; однако он знал, что гости,
которые примут его приглашение, в глубине души будут бояться своего
хмурого хозяина и его едких, саркастических речей. Нрав у него был
крутой, и людей он не щадил; ему нравилось издеваться над ними,
приводить их, как только представится случай, в смущение, смеясь над
их чувствами, гордостью или робостью.
Мистер Хэвишем хорошо знал необузданный и жестокий нрав своего
патрона и размышлял о нем, глядя в окно на узкую тихую улочку. Перед
его мысленным взором вставала по контрасту совсем иная картина:
красивый мальчик, сидящий в глубоком кресле, говорит ему о своих
друзьях, о Дике и торговке яблоками, говорит открыто, великодушно и
честно. И он подумал об огромных доходах, 6 прекрасных больших
имениях, о богатстве и возможности творить добро или зло, которыми со
временем будет обладать маленький лорд Фаунтлерой.
"Это будет совсем другое дело, -- молвил адвокат про себя. -- Совсем
другое дело".
Вскоре в комнату вошли Седрик с матерью. Настроение у Седрика было
самое радужное. Он уселся в свое кресло между матерью и адвокатом,
приняв свою любимую позу и положив руки на колени. Он весь сиял при
мысли о том, как обрадовалась Бриджит.
-- Она заплакала! -- сказал он. -- Она сказала, что плачет от радости. Я
раньше никогда не видел, чтобы от радости плакали. Наверное, мой
дедушка очень хороший человек. Быть графом гораздо... гораздо
приятнее, чем я думал. Я рад... я почти рад, что буду графом.
Глава третья
ПРОЩАНИЕ
На следующей неделе Седрик убедился, что перемена в его положении
имеет немало преимуществ. Конечно, трудно было привыкнуть к мысли о
том, что он может легко исполнить все, что ни пожелает; по правде
говоря, полностью он это так и не осознал. Как бы то ни было, после
нескольких бесед с мистером Хэвишемом он понял, что может делать все,
что хочет, и, не раздумывая, рьяно взялся за дело, чем весьма развлек
старого адвоката. В последнюю неделю перед отплытием в Англию Седрик
совершил немало любопытных поступков. Впоследствии адвокат не раз
вспоминал то утро, когда они подошли к лотку торговки яблоками и
потрясли ее сообщением, что теперь у нее будет навес, печурка и шаль,
а также некая сумма денег; все это показалось совершенно удивительным
этой женщине древнего происхождения.
-- Дело в том, что я еду в Англию и буду там лордом, -- объяснил ей
спокойно Седрик. -- А мне не хотелось бы беспокоиться о ваших костях
каждый раз, когда будет идти дождь. У меня-то кости никогда не болят,
так что я, конечно, не знаю, как это неприятно, но я за вас всегда
переживал и надеюсь, что теперь вам будет лучше.
А пока они шли по улице, попрощавшись с торговкой яблоками, которая
чуть не задохнулась от волнения и никак не могла поверить в свое
счастье, Седрик сообщил мистеру Хэвишему:
-- Она очень добрая, эта торговка яблоками. Однажды, когда я упал и
разбил себе коленку, она мне дала яблоко -- просто так, без денег. Я
часто об этом вспоминаю. Всегда ведь вспоминаешь тех, кто был добр к
тебе.
Этому мальчику с открытой душой и в голову не приходило, что есть
люди, которые не помнят добра.
Свидание с Диком было очень волнующим. У Дика как раз произошла
серьезная размолвка с Джейком, и он находился в подавленном на
строении. Когда Седрик объявил ему, что они пришли, чтобы подарить
ему некую сумму, он чуть не онемел от удивления, -- такой огромной
показалась ему эта сумма, которая тотчас разрешила бы все его
трудности. Лорд Фаунтлерой объявил Дику об этом просто и прямо, что
произвело большое впечатление на мистера Хэвишема, который
присутствовал при разговоре. Когда Седрик сообщил Дику, что стал
лордом и по прошествии времени ему, возможно, придется стать графом,
Дик вытаращил глаза от удивления и судорожно тряхнул головой, так что
кепка слетела у него с головы на землю. Подобрав кепку, Дик произнес
какую-то странную фразу. Мистеру Хэвишему она показалась совершенно
невероятной, но Седрику приходилось слышать ее и раньше.
-- Хватит врать-то! -- бросил Дик. Маленький лорд несколько
смутился, однако
не отступил.
-- Всем сначала кажется, что этого не может быть, -- возразил он. --
Мистер Хоббс решил, что мне солнце голову напекло. Я не думал, что
меня все это обрадует, но теперь уже я немного привык и не возражаю.
Теперешний граф -- он мне приходится дедушкой -- хочет, чтобы я делал
все, что ни пожелаю. Дедушка очень добрый, и он настоящий граф;
мистер Хэвишем передал мне от него кучу денег. Я принес вам деньги,
чтобы вы выкупили дело у Джейка.
Впоследствии Дик так и поступил и стал полновластным хозяином дела,
обзаведясь к тому же новыми щетками, замечательной вывеской и
комбинезоном. Поверить в свою удачу ему оказалось не легче, чем
торговке древнего происхождения; ему все казалось, что все это ему
снится; он глядел на своего юного благодетеля и думал, что вот-вот
проснется. Казалось, он никак не мог понять, что же с ним происходит,
пока, наконец, Седрик не протянул ему руку.
-- Прощайте, -- сказал Седрик, и как ни старался он говорить с
твердостью, голос его дрогнул и он заморгал. -- Надеюсь, дела у вас
пойдут хорошо. Мне жаль, что я от вас уезжаю, но, может, я вернусь,
когда стану графом. Надеюсь, вы мне напишете -- ведь мы всегда
дружили. Если будете писать, то вот мой адрес. -- И он подал ему
листок бумаги. -- Только теперь меня зовут не Седрик Эррол, а лорд
Фаунтлерой. И... и... прощайте, Дик.
Дик тоже заморгал, ресницы у него увлажнились. Он был человек
необразованный, вряд ли ему удалось бы, даже если бы он попытался, вы
разить свои чувства; может, поэтому он и не стал пытаться, а лишь
моргал глазами и судорожно глотал, чувствуя, что к горлу у него
подступает комок.
-- Жаль, что ты уезжаешь, -- проговорил он хрипло. И снова заморгал.
Потом глянул на мистера Хэвишема и прикоснулся рукой к кепке.
-- Спасибо, сэр, что привели его, и за все, что вы сделали. Он... он
парнишка особенный, и я его всегда высоко держал. Уж до того он
необычный парнишка... до того особенный...
Они ушли, а он все стоял и смотрел им растерянно вслед, не спуская
глаз с маленькой фигурки, отважно шагающей рядом с высоким сухим
адвокатом; горло ему сдавило, в глазах стояли слезы.
В оставшиеся до отплытия дни маленький лорд постарался провести как
можно больше времени в лавке у мистера Хоббса. Мистер Хоббс был мрачен;
его одолевала тоска. Когда Седрик торжественно вручил ему на
прощанье золотые часы с цепочкой, мистер Хоббс не смог даже как следует
поблагодарить его за подарок. Он положил футляр с часами к себе на
колени и несколько раз громко высморкался.
-- Там надпись, -- сказал Седрик, -- на крышке внутри. Я сам ее
продиктовал. "Мистеру Хоббсу от самого старого его друга, лорда
Фаунтлероя. Узнать решив, который час, меня вы вспомните
тотчас". Я хочу, чтобы вы меня вспоминали. Мистер Хоббс снова трубно
высморкался.
-- Я-то тебя не забуду, -- произнес он с той же хрипотцой в голосе,
что и Дик, -- только и ты уж меня не забывай, когда будешь там жить с
английскими аристократами.
-- Я вас не забуду, где бы я ни был, -- отвечал маленький лорд. --
Самые счастливые часы я провел с вами; вернее, немало моих самых
счастливых часов я провел с вами. Надеюсь, вы когда-нибудь приедете
ко мне погостить. Дедушке это будет очень приятно, не сомневаюсь.
Может быть, он вам пришлет письмо с приглашением, когда я расскажу
ему о вас. Ведь... ведь это ничего, что он граф, правда? Я хочу
сказать: если он вас пригласит, вы не откажетесь приехать только из-
за того, что он граф?
-- Я приеду с тобой повидаться, -- великодушно обещал мистер Хоббс.
Итак, было решено, что если мистер Хоббс получит настоятельное
приглашение от графа приехать и провести несколько месяцев в замке
Доринкорт, он на время забудет о своих республиканских убеждениях и
сложит чемодан.
Наконец все приготовления были закончены; настал день, когда сундуки
отвезли на пароход; и в определенный час к дверям дома подкатила
коляска. Странное ощущение одиночества охватило мальчика. Миссис
Эррол заперлась в своей комнате; когда она спустилась вниз, ее
большие глаза были мокрыми от слез, а губы дрожали. Седрик подошел к
ней -- она нагнулась и обняла его, и они поцеловали друг друга. Он
знал, что им обоим грустно отчего-то, хоть и не понимал
отчего; впрочем, он высказал одно предположение.
-- Мы любили наш домик, правда, Дорогая? -- спросил он. -- Мы всегда
будем любить его, да?
-- Конечно, -- сказала она тихо, -- конечно, будем, милый.
А потом они сели в коляску, и Седрик прижался к матери; она смотрела,
обернувшись, назад, в окно, а он смотрел на нее и тихо гладил ее
руку.
А потом, казалось, и минуты не прошло, как они очутились на пароходе.
Вокруг царила страшная суматоха: к причалу подъезжали экипажи, и из
них выходили пассажиры; пассажиры волновались из-за багажа, который
еще не прибыл и мог вовсе опоздать; носильщики швыряли огромные сундуки
и чемоданы на палубу и волокли их куда-то; матросы сновали взад-вперед и
развертывали канаты; офицеры отдавали распоряжения; по трапу на
пароход всходили дамы и господа и дети с нянюшками -- одни шутили и
смеялись, другие были печальны и молчаливы, кто-то плакал и смахивал
слезы платком. Седрику все, куда ни посмотри, было интересно; он
глядел на груды канатов и убранные паруса, на высокие-высокие мачты,
которые, казалось, касались раскаленного синего неба; он уже начал
строить планы, как поговорить с матросами и разузнать о пиратах.
Незадолго перед отплытием, когда он стоял на верхней палубе и,
облокотясь о поручень, с удовольствием наблюдал за последними
приготовлениями и шумной суетой матросов и грузчиков, внимание его
вдруг привлекло какое-то движение в группе людей, стоявших
неподалеку. Кто-то торопливо пробивался сквозь толпу. Какой-то молодой человек
с чем-то красным в руках. Это был Дик! Тяжело дыша, он
бросился к Седрику.
-- Я всю дорогу бежал, -- сказал он. -- Я пришел тебя проводить. Дела у
меня идут -- лучше не бывает! Я из сегодняшней выручки тебе подарок
купил. Наденешь его, когда попадешь к этим щеголям. Бумагу-то я внизу
потерял, когда к тебе продирался. Меня наверх не хотели пускать. Это
платок.
Дик выпалил все это одним духом. Зазвонил колокол -- Седрик и слова не
успел произнести, как тот бросился бежать.
-- Прощай! -- крикнул Дик. -- Наденешь его, когда попадешь к этим щеголям!
И он умчался. Спустя несколько секунд Седрик с матерью увидели, как Дик
Пробрался сквозь толпу на нижней палубе -- и сбежал на берег за миг до того,
Как убрали сходни. Ступив на землю, он остановился и взмахнул кепкой.
Седрик развернул платок: он был алого шелка и украшен конскими
подковами и головами.
Снасти натянулись, заскрипели, захлопали. Провожающие стали что-то
кричать своим друзьям, а пассажиры закричали в ответ:
-- Прощайте! Прощайте! Прощай, старина! Казалось, они
говорили друг другу: "Не забывай нас! Напиши из Ливерпуля! Прощай!
Прощай!"
Маленький лорд Фаунтлерой подался вперед и замахал красным платком.
-- Прощай, Дик! -- закричал он изо всех сил. -- Спасибо, Дик! Прощай!
Огромный пароход отвалил от пристани, все закричали "ура", миссис
Эррол опустила вуаль на лицо, а люди на берегу еще больше засуетились.
Но Дик ничего не видел -- только это ясное детское личико и
золотистые волосы, которые шевелил ветерок, и ничего не слышал --
только этот бодрый детский голос, который кричал: "Прощай, Дик!"
Маленький лорд Фаунтлерой покидал свою родину, направляясь в
незнакомую страну своих предков.
Глава четвертая
В АНГЛИИ
О том, что им предстоит жить раздельно, миссис Эррол сказала Седрику
только в пути; и когда он это понял, он так загрустил, что мистер
Хэвишем оценил решение графа предоставить миссис Эррол дом неподалеку
от замка, с тем, чтобы Седрик мог часто видеться с матерью; иначе он,
конечно, не вынес бы разлуки. Миссис Эррол убедила Седрика, что будет
совсем недалеко от него; она говорила так нежно и с такой любовью,
что в конце концов он успокоился и перестал страшиться разлуки.
-- Мой дом совсем недалеко от замка, Седди, -- повторяла миссис Эррол
всякий раз, когда об этом заходила речь. -- Он совсем близко -- ты
будешь каждый день прибегать и все мне рассказывать! Как нам будет
хорошо вместе! Там очень красиво. Папа часто мне рассказывал о замке,
он его очень любил -- и ты полюбишь.
-- Я бы его еще больше полюбил, если бы ты там жила, -- отвечал
Седрик с тяжелым вздохом.
Он никак не мог взять в толк, почему это Дорогая должна жить отдельно
от него.
Дело в том, что миссис Эррол решила, что лучше не посвящать его в
причины того решения, которое принял граф.
-- Я бы предпочла, чтобы он ничего не знал, -- сказала она мистеру
Хэвишему. -- Он не сможет понять графа и только огорчится. Я уверена,
что ему будет проще полюбить графа, если он не будет знать, что тот с
такой неприязнью отнесся к его матери. Жестокость и злоба ему
неизвестны -- ему будет тяжело, если он обнаружит, что кто-то может
меня ненавидеть. У него такое любящее сердце, и я ему так дорога!
Лучше ничего ему об этом не говорить, пока он не подрастет, -- так и
для графа будет лучше. Это стало бы преградой между ними, хотя Седди
еще совсем ребенок.
Вот почему Седрику только сказали, что для такого решения были свои
причины, которые он по молодости лет понять не может, но о которых
узнает, когда подрастет. Он удивился; впрочем, сами причины его мало
волновали; и после долгих бесед с матерью, во время которых она его
утешала и представляла ему все преимущества его нового положения, он
понемногу успокоился, хотя время от времени мистер Хэвишем видел, как
он глядит задумчиво на море и тяжело, не по-детски вздыхает.
-- Не нравится мне это, -- сказал он во время одной из своих бесед с
адвокатом. -- Вы даже представить себе не можете, до чего мне это не
нравится. Впрочем, в жизни немало бед и надо уметь с ними смиряться.
Мэри так говорит, и мистер Хоббс тоже. А Дорогая хочет, чтобы мне
нравилось жить у дедушки -- ведь у него все дети умерли, а это очень
тяжело. Того, кто всех своих детей потерял, можно только пожалеть; а
его последний сын умер совсем неожиданно.
Всех, кто знал маленького лорда, особенно трогала рассудительность, с
какой он вел иногда беседу; время от времени он высказывал мысли,
достойные людей, умудренных опытом, что в сочетании с его круглой
ребяческой рожицей производило неотразимое впечатление. Это был
красивый цветущий кудрявый мальчик, и потому, когда он усаживался,
обхватив коленку пухлыми ручками, и начинал со всей серьезностью
делиться своими соображениями, собеседников охватывало неудержимое
веселье. Постепенно и мистер Хэвишем начал получать немалое
удовольствие от бесед с ним.
-- Значит, вы постараетесь, чтобы дедушка вам понравился? -- спросил
он.
-- Да, -- отвечал Седрик. -- Он мне родственник, а к родственникам надо
хорошо относиться; к тому же он был ко мне добр. Когда кто-то для
тебя столько делает и хочет, чтобы у тебя было все, что ты захочешь,
нужно, конечно, к нему хорошо относиться, даже если он тебе не
родственник; но когда все это делает родственник, тогда, конечно, к
нему очень привязываешься.
-- А как по-вашему, он вас полюбит? -- спросил мистер Хэвишем.
-- Пожалуй, да, -- отвечал Седрик, -- ведь я ему тоже родственник, и к
тому же я сын его сына, и потом... конечно, он меня любит, а не то он
не стал бы мне делать такие подарки и не послал бы за мною, правда?
-- А-а! -- заметил адвокат. -- Вот как?
-- Да, -- отвечал Седрик. -- Конечно, так! Разве вы со
мной не согласны? Своих внуков всегда любят.
Когда, преодолев морскую болезнь, пассажиры поднялись на палубу и
удобно устроились в шезлонгах, им тут же поведали романтическую
историю маленького лорда Фаунтлероя; все с интересом наблюдали за
мальчиком, который то бегал по кораблю, то чинно гулял по палубе с
матерью или с высоким худым адвокатом, а то беседовал с матросами. Он
всем понравился, со всеми быстро перезнакомился и подружился. Он был
скор на дружбу. Когда мужчины выходили прогуляться по палубе и брали
его с собой, он мерно и торжественно шагал рядом с ними, весело
отвечая на их шутки; когда дамы окружали его плотным кольцом, среди
них тотчас вспыхивал смех; когда же он играл с детьми, то все
веселились от души. Среди матросов у него тотчас появились закадычные
друзья; они поведали ему о пиратах, кораблекрушениях и необитаемых
островах; он научился сращивать тросы и мастерить игрушечные парусники
и на удивление быстро освоился со всякими "марселями" и "грот-мачтами".
Он уже начал вставлять в свою речь разные морские словечки,
а однажды вызвал бурное веселье пассажиров, которые сидели на палубе
в пальто и шалях, с милой улыбкой воскликнув:
-- Ну и холодище сегодня, клянусь Нептуном!
Седрик очень удивился, когда все расхохотались. Этому морскому
выражению он научился у "старого морехода" по имени Джерри, который
то и дело украшал им всякие истории, которые он рассказывал Седрику.
Если верить его рассказам о собственных приключениях, Джерри две или
три тысячи раз ходил в плаванье и каждый раз непременно терпел
крушение у какого-нибудь острова, густо населенного кровожадными
людоедами. Из этих же волнующих рассказов следовало, что его
неоднократно поджаривали -- местами -- и съедали живьем, а уж
скальпировали раз пятнадцать или двадцать, не менее.
-- Потому у него и лысина, -- объяснял маленький лорд Фаунтлерой
миссис Эррол. -- Если с тебя столько раз скальп снимут, волосы уже не
растут. У Джерри они так и не отросли с того раза, как Повелитель
Парромачавикинов снял с него скальп ножом, изготовленным из черепа
Вождя Вопслемампков. Он говорит, что в тот раз его скальпировали
весьма серьезно. Он так испугался, когда Повелитель взмахнул ножом,
что волосы у него стали дыбом и больше уже не опустились! Повелитель
так и носит его скальп -- совсем как щетку для чистки платья! А каких
только "фокусов" с Джерри не приключалось! Вот бы мистеру Хоббсу
рассказать!
В иные дни, когда погода была очень неприятной и пассажирам
приходилось сидеть внизу в кают-компании, кто-нибудь из взрослых
убедит Седрика поведать им о каком-нибудь "фокусе", приключившемся с
Джерри, и он с таким упоением начинал рассказ, что не было, пожалуй,
на всей шири Атлантики другого путешественника, столь любимого всеми,
как маленький лорд Фаунтлерой. Он всегда готов был всех поразвлечь и
позабавить и делал это от души и с удивительной важностью, совершенно
не подозревая, что в этом-то и заключается особое очарование.
-- Джеррины истории всем интересны, -- сообщил он матери. -- Ты уж меня
извини, Дорогая, но я бы сказал, что они не во всем абсолютно
правдивы, если б это не с Джерри приключилось. Только это все с ним
самим и было -- странно, правда? Может, иногда он что-то забывает или
ошибается немножко, потому что его часто скальпировали. Это очень
память отшибает.
Лишь через одиннадцать дней после того, как Седрик попрощался со
своим другом Диком, корабль прибыл в Ливерпуль; а на двенадцатый день
вечером карета, в которой Седрик, его мать
и мистер Хэвишем ехали со станции, остановилась у ворот Корт-Лоджа.
Дом в темноте они не могли разглядеть. Седрик заметил только, что
карета въехала в широкую аллею из огромных деревьев, кроны которых
смыкались над головой; проехав немного по аллее, он увидел дверь, из
которой падал яркий свет.
Мэри, прибывшая из Америки вместе с ними, чтобы ухаживать за своей
госпожой, добралась сюда немного раньше их. Выпрыгнув из кареты,
Седрик увидел в ярко освещенной передней несколько слуг; Мэри
встретила их на пороге.
Лорд Фаунтлерой радостно бросился к ней.
-- Ты уже здесь, Мэри? -- закричал он. -- Дорогая, гляди, а вот и
Мэри!
И он поцеловал служанку в ее румяную шероховатую щеку.
-- Я рада, что со мной Мэри, -- сказала миссис Эррол
тихо. -- Это для меня такое утешение. Будто и не такое уж
все чужое кругом.
Она протянула Мэри руку, и та крепко пожала ее. Она понимала, каким
чужим казалось здесь все миссис Эррол, которой пришлось покинуть
родные края и предстояло расстаться с сыном.
Английские слуги с любопытством разглядывали мальчика и его мать.
Всевозможные слухи ходили здесь о них обоих; слуги знали, как
гневался старый граф на своего сына и почему миссис Эррол предстояло
жить в Корт-Лодже, а ее маленькому сыну -- в замке; знали они и об
огромном состоянии, которое мальчику предстояло унаследовать, и о
суровости его деда, его подагре и бешеном нраве.
-- Нелегко ему придется, бедняжке, -- говорили слуги между собой в
ожидании приезда маленького лорда.
Но они ничего не знали о том, что за мальчик был Фаунтлерой; характер
будущего графа Доринкорта был им совершенно неизвестен.
Маленький лорд стянул с себя пальтишко так, словно привык все делать
сам, и принялся осматриваться. Он оглядел просторный холл, картины,
оленьи рога и прочие интересные украшения. Они возбудили его
любопытство -- никогда раньше он не видел в частных домах таких вещей.
-- Дорогая, -- сказал он, -- это очень красивый дом, правда? Я рад, что
ты будешь здесь жить. Он довольно просторный.
По сравнению с их домиком на узкой улочке Нью-Йорка это был и вправду
очень просторный, красивый и светлый дом. Мэри провела их наверх, в
спальную, стены в которой были затянуты веселым ситцем в цветах, где
в камине горел огонь, а перед камином на белом меховом ковре спала
большая белоснежная кошка.
-- Это домоправительница из замка вам ее прислала, сударыня, --
объяснила Мэри. -- У нее сердце доброе, и она для вас
постаралась и все приготовила. Я с ней перекинулась
словечком: она очень капитана любила, сударыня, и очень по
нему горюет. Она мне так и сказала: вы кошку увидите на коврике перед
камином, вам сразу и покажется, будто вы дома. Она капитана
Эррола мальчонкой знала -- до чего был собой пригож, говорит, а как
подрос, так и того лучше -- для всех-то у него доброе слово найдется,
и для знатных, и для простых. А я ей и говорю: "Сыночек у него точь-в-точь
как он, говорю, такого-то славного мальчика и свет не видывал".
Приведя себя в порядок, миссис Эррол и Седрик спустились в другую
просторную светлую комнату; потолок в ней был низкий, а мебель --
тяжелая и резная, глубокие кресла с высокими массивными спинками,
полки и замысловатые шкафчики с прелестными безделушками. Перед
камином лежала огромная тигровая шкура, а по обе стороны от камина
стояли кресла. Величественная белая кошка, с которой лорд Фаунтлерой
играл наверху, спустилась следом за ним по лестнице, а когда он
бросился на ковер, свернулась рядом в клубок, словно хотела с ним
подружиться. Седрик так обрадовался, что положил голову рядом с ней
на ковер и так и лежал, гладя ее и не обращая внимания на то, о чем
беседуют миссис Эррол и мистер Хэвишем.