Хоббса. Прежде чем расстаться, мистер Хоббс завел Дика в заднюю
комнатку, где они поужинали сухим печеньем, сардинами, сыром и
разными консервами, принесенными из лавки; мистер Хоббс торжественно
откупорил две бутылки имбирного пива и, налив два стакана, предложил
тост.
-- Выпьем за него! -- провозгласил он, подняв стакан. -- И пусть он им
там всем покажет -- всем этим графьям, маркизам, герцогам и прочим!
После этого вечера мистер Хоббс часто виделся с Диком -- и на душе у
него полегчало. Они читали "Дешевую библиотечку" и другие интересные
публикации и столько всего узнали о жизни дворянства и знати, что эти
презираемые классы, верно, поразились бы, случись им об этом
проведать. Однажды мистер Хоббс совершил паломничество в книжную
лавку в центре города специально для того, чтобы приобрести там что-
нибудь для своей библиотеки. Он подошел прямо к приказчику и,
перегнувшись через прилавок, сказал:
-- Мне нужна книга о графьях.
-- Что?! -- вскричал приказчик.
-- Книга о графьях, -- повторил бакалейщик.
-- Боюсь, -- отвечал с каким-то странным выражением приказчик, -- что
такой книги у нас нет.
-- Неужели? -- с тревогой воскликнул мистер Хоббс. -- Ну тогда, скажем,
о маркизах и герцогах.
-- И этого нет, -- молвил приказчик. Мистер Хоббс очень огорчился. Он
уставился
в пол, а потом снова взглянул на приказчика.
-- И про графинь ничего нет? -- спросил он.
-- Боюсь, что нет, -- отвечал тот с улыбкой.
-- Ну и ну, -- воскликнул мистер Хоббс, -- ведь это с ума сойти
можно!
Мистер Хоббс был уже в дверях, когда приказчик окликнул его и
спросил, не подойдет ли ему книга, основные герои которой знатные
аристократы. Мистер Хоббс отвечал, что, если уж нельзя получить книги
об одних графьях, подойдет и эта. Приказчик продал ему "Лондонский
Тауэр", написанный мистером Харрисоном Эйнсвортом, и тот унес ее
домой.
Дождавшись Дика, мистер Хоббс начал чтение. Это была удивительная,
захватывающая книга: действие в ней происходило во времена знаменитой
английской королевы, которую кое-кто называет Марией Кровавой. Мистер
Хоббс очень взволновался, узнав о ее деяниях и о привычке рубить
людям головы, пытать их и жечь живьем. Он вынул изо рта трубку и
долго смотрел на Дика, после чего вынужден был утереть со лба пот
красным носовым платком.
-- Значит, он не в безопасности! -- проговорил он. -- Он не в
безопасности! Если там такие бабы могут сидеть на троне и отдавать
такие приказы, откуда нам знать, что с ним в этот миг происходит?
Нет, это опасно для жизни! Стоит такой женщине рассвирепеть -- и
поминай как звали!
-- Постойте, -- остановил его Дик, хотя видно было, что и он
встревожился, -- ведь теперь-то не та верховодит. Теперешнюю-то зовут
Виктор... нет, Виктория, а ту, что в книге, -- Мария.
-- Верно, верно, -- согласился мистер Хоббс, снова утирая лоб, -- так
оно и есть. В газетах ведь ничего не пишут про дыбу, тиски для пальцев
или другие орудия пытки, да и на кострах вроде не сжигают -- но
все равно он там в опасности. Говорят, эта странная публика даже
Четвертое июля не празднует!
Еще несколько дней он очень волновался в душе, пока не получил от
Фаунтлероя письмо и не прочитал его несколько раз про себя и вслух
Дику, после чего изучил письмо, полученное примерно в то же время
Диком, и только тогда успокоился.
Письма Фаунтлероя доставляли им обоим огромное удовольствие. Они их
читали и перечитывали, обсуждали и наслаждались каждым словом. А
потом целыми днями писали ответы и перечитывали их не меньше, чем
письма, полученные от Фаунтлероя.
Написать письмо было непростой задачей для Дика. Все свои познания в
грамоте он приобрел
за те несколько месяцев, что жил со старшим братом и ходил в вечернюю
школу; впрочем, он был паренек сообразительный и постарался, чтобы не
долгое это учение не пропало даром, для чего читал по складам газеты
и практиковался в письме мелом на тротуарах, стенах и заборах. Он
рассказал мистеру Хоббсу о своей жизни и о старшем брате, который
заботился о нем после смерти матери (Дик тогда был совсем маленьким).
Отец их умер незадолго до матери. Брата звали Бен, и он смотрел за
ним, как умел, пока Дик не подрос и не начал торговать газетами и
работать посыльным. Жили они вместе; с годами дела у Бена шли все
лучше, и наконец он получил вполне приличное место в одной лавке.
-- И тогда, -- повествовал Дик с отвращением, -- он возьми да и женись
на одной! Втюрился в нее, как теленок, и вовсе ума лишился! Женился
на ней, и поселились они в двух комнатах позади лавки. А она сильная,
ну прямо тигрица, настоящая тигрица! Как разозлится, рвет все в
клочки, -- а злилась она непрестанно. И младенца себе родила такого же
-- целыми днями и ночами ревел! Он ревет -- и если я его на руки не
возьму, она в меня чем попало швыряет. Однажды швырнула в меня
тарелкой, да попала в младенца и рассекла ему подбородок. Доктор
сказал, у него шрам до конца дней останется. Хороша мать! Да уж,
доставалось нам всем -- и Бену, и мне, и малышу! А на Бена она злилась
за то, что он мало денег зарабатывал. Наконец он поехал с одним
парнем на Запад, чтобы там скот разводить. Через неделю после его
отъезда прихожу я домой, распродав газеты, а в доме пусто и дверь
заперта, а хозяйка мне и говорит: уехала Минна, смылась, значит, от
нас! Потом уже мне говорили, что она за океан подалась, поступила там
нянькой к какой-то барыне, у которой тоже был маленький. Только мы о
ней с тех пор и не слышали! И Бен ничего от нее не получал. Я бы на
его месте не очень-то и огорчался! Впрочем, он, верно, и не
огорчается! А раньше он очень по ней вздыхал. Честно вам скажу, был
от нее ну прямо без ума. Вообще-то она собой была очень хороша, когда
приоденется да не злится. Глаза большие, черные, волосы как смоль, до
самых колен, заплетет их в косу толщиной с руку и обкрутит несколько
раз вокруг головы, а глаза так и сверкают, так и сверкают! Люди
говорили, что она наполовину и...тальянка -- то ли отец у нее, то ли
мать оттуда приехали, оттого она и была такая бешеная! Да, верно, она
и вправду родом была оттуда!
Дик часто рассказывал мистеру Хоббсу о своей невестке и о брате Бене,
который прислал ему с Запада два письма. На Западе Бену не очень-то
повезло, и он перебрался в другое место, а потом еще ездил с места на
место, пока не устроился на ранчо в Калифорнии, где и работал с тех
пор.
-- Эта женщина, -- сообщил как-то Дик мистеру Хоббсу, -- вытрясла из
него всю душу. Жалко мне его было, ничего не мог я с собой
поделать...
Они сидели вдвоем на пороге лавки; мистер Хоббс набивал табаком свою
трубку.
-- Нечего было жениться, -- сказал мистер Хоббс важно и встал,
чтобы взять спичку. -- Женщины... Какой с них может быть толк?
Он вынул спичку из коробка и вдруг остановился, глядя на прилавок.
-- Письмо! А я-то его раньше и не заметил. Почтальон, верно, положил,
а я и не видел или, может, газетой его прикрыл!
Он взял в руки письмо и внимательно посмотрел на конверт.
-- Это от него! -- воскликнул он. -- Честное слово, от него!
Он совсем забыл про трубку и, усевшись в кресло, вскрыл
конверт перочинным ножом.
-- Интересно, что у него там новенького? -- сказал он.
И, развернув письмо, прочитал:
"Замок Доринкорт. Дарагой мистер Хоббс,
Пишу вам втаропях, потому что мне надо соабщить вам любопытную
новость знаю что она вас очень удивит мой дарогой друг все это ошибка
и я не лорд и мне не надо быть графом приехала дама каторая вышла
замуж за моего дядю Бевиса каторый умер у нее есть сын и лорд
фаунтлерой он в англии такой абычай сын старшего сына графа и есть
граф если все астальные умерли то есть если его отец и дедушка умерли
мой дедушка не умер но дядя Бевис умер и патому этот мальчик лорд
фаунтлерой а меня теперь завут Седрик Эррол как тагда кагда я жил в
Нью-Йорке и все теперь будет принадлежать этому мальчику я сначала
думал что мне придется отдать моего пони с тележкой но дедушка
говорит нет мой дедушка очень огорчен и по-моему эта дама ему не
нравится а может быть он думает мы с дарагой огорчились что я не буду
графом теперь я больше хател бы быть графом чем раньше патому что за
мок очень красивый и все здесь мне так нравятся а потом кагда ты
багат ты столько всего можешь сделать теперь я не багатый патому что
если твой отец младший сын он не бывает багат я буду учиться и
работать чтобы заботиться о дарагой я Уилкинса спрашивал как за
лашадьми ухаживать может я могу стать грумом или кучером эта дама
привезла своего мальчика в замок и дедушка с мистером Хэвишемом с ней
гаворили по-моему она сердилась и очень кричала и дедушка тоже сер
дился я раньше никогда не видел чтобы он сердился жаль что они так
ссорились я решил вам сразу написать вам и Дику потому что вам это
интересно вот пака и все
любящий вас старый друг Седрик Эррол (не лорд Фаунтлерой)".
Мистер Хоббс откинулся на спинку кресла и уронил письмо на колени;
конверт с перочинным ножиком соскользнули на пол.
-- Ну и ну, -- проговорил он, -- ведь это с ума сойти!
Он был так поражен, что слегка изменил свое обычное восклицание.
Бывало, он говаривал: "С ума сойти можно", но на этот раз он сказал
просто "с ума сойти" -- может быть потому, что был от этого недалек?
Кто знает...
-- Вот это да! -- воскликнул Дик. -- Значит, все лопнуло, да?
-- Лопнуло! -- повторил мистер Хоббс. -- А я так думаю, что это
английские ристократы сговорились, чтобы лишить его того, что ему по
праву принадлежит, и все потому, что он американец. Они на нас
зуб держут еще с Войны за независимость и теперь на нем вымещают. Я
тебе говорил, что боюсь за него, и вот -- полюбуйся! Видно, все
правительство сговорилось, чтобы лишить его законных прав!
Он был очень взволнован. Поначалу он не одобрял перемену в жизни
своего юного друга, но со временем он с нею примирился, а получив от
Седрика первое письмо, даже начал в душе гордиться свалившимся на его
юного друга богатством. Конечно, "графья" не вызывали в нем восторга,
однако он знал, что деньги иметь неплохо и в Америке, а если все
состояние и роскошь зависят от титула, то потерять его нелегко.
-- Они его ограбить хотят, -- проговорил мистер Хоббс. -- Вот что они
задумали, и люди обеспеченные должны о нем позаботиться.
Мистер Хоббс до позднего часа не отпускал Дика, а когда наконец они
обсудили неожиданную новость во всех подробностях и Дик отправился
домой, мистер Хоббс проводил его до угла; на обратном пути он
остановился против пустовавшего дома и, глядя на выставленную в окне
бумажку с надписью "Сдается", в волнении раскурил трубку.
Глава двенадцатая
ПРЕТЕНДЕНТЫ
Спустя несколько дней после званого обеда все англичане, хоть изредка
заглядывающие в газеты, узнали романтическую историю о том, что случилось
в замке Доринкорт. Это была увлекательная история, особенно
если ее рассказывать со всеми подробностями. Главным лицом в ней был
маленький мальчик, которого привезли в Англию, чтобы он стал лордом
Фаунтлероем; про него говорили, что он был так мил и красив, что все
его полюбили; в истории принимали участие дед мальчика, граф
Доринкорт, который очень им гордился, и прелестная юная мать, которой
граф не мог простить того, что она в свое время вышла замуж за
капитана Эррола. Рассказывалось в ней и о странном браке Бевиса,
покойного лорда Фаунтлероя, и о его странной жене, о которой никто
ничего не знал, которая вдруг объявилась откуда-то с сыном,
утверждая, что он-то и есть подлинный лорд Фаунтлерой и следует
восстановить его в правах. Обо всем этом много говорили и писали --
история эта привлекла всеобщее внимание. А потом вдруг пронесся слух,
что граф Доринкорт недоволен оборотом дела и собирается оспаривать
права неожиданного претендента, и впереди замаячил увлекательнейший
процесс.
Такого волнения не знали раньше в окрестностях Эрлсборо. В базарные
дни люди собирались группками и судили и рядили о том, что же
произойдет; фермерши приглашали друг друга на чашку чая, чтобы иметь
возможность посудачить обо всем, что они слышали и что думают и что,
по их мнению, думают другие. Они с наслаждением рассказывали друг
другу о том, как старый граф пришел в ярость и принял твердое решение
не признавать нового лорда Фаунтлероя, и о том, какую ненависть
вызвала в нем эта женщина, мать нового претендента. Больше всех,
разумеется, могла порассказать миссис Диббл, которую в эти дни просто
рвали на части.
-- Плохие дела, -- говорила она. -- И если вы хотите знать мое мнение,
сударыня, так я вам скажу: это ему наказание за то, что он так
обошелся с этой милой молодой женщиной, миссис Эррол, и разлучил ее с
собственным ребенком. Вот он теперь и расплачивается, потому как он
до того привязался к мальчику и до того его полюбил, что теперь прямо
с ума сходит ото всей этой истории. А эта новая-то к тому же на леди
и не похожа, не то что мать нашего маленького лорда. Лицом дерзкая,
глаза черные... Мистер Томас говорит, ни один из тех джентльменов,
что служат в замке, не унизится до того, чтобы ее приказы выполнять;
если только она поселится в доме -- он тут же с места уйдет. Да и этого
нового мальчика разве можно с нашим сравнить! Чем все это кончится,
Бог весть... У меня прямо ноги подкосились, когда Джейн мне обо всем
рассказала...
Всюду в воздухе витало беспокойство: в библиотеке замка, где
совещались граф и мистер Хэвишем; в людской, где мистер Томас,
дворецкий и вся прислуга день-деньской с жаром обсуждали
происшествие; в конюшне, где Уилкинс угрюмо начищал до блеска гнедого
пони и говорил кучеру, что никогда раньше ему не приходилось "учить
верховой езде молодого джентльмена, до того понятливого и до того
смелого, что ехать за ним было одно удовольствие, право слово".
Посреди всех этих волнений один лишь человек оставался совершенно
спокоен. Это был маленький лорд Фаунтлерой, о котором теперь говорили,
что он не имеет права так называться. Когда ему сказали о том,
что произошло, он, правда, пришел поначалу в замешательство и слегка
обеспокоился; впрочем, не потому, что его мечты не сбылись.
Когда граф сообщил ему печальное известие, он выслушал его, сидя на
скамеечке и обхватив руками коленку, как сидел обычно, когда слушал
что-нибудь интересное; по окончании рассказа он задумался.
-- У меня какое-то очень странное чувство, -- проговорил он, -- очень...
странное!
Граф молча посмотрел на мальчика. Все это и ему представлялось очень
странным -- необычайно странным! Впрочем, еще более странным показалось
ему озабоченное выражение на личике, которое он привык видеть
веселым.
-- А у Дорогой они отберут ее дом -- и коляску? -- неуверенно спросил
Седрик, и голос его дрогнул.
-- Ну нет! -- решительно произнес граф. Он говорил очень громко. -- Они
ничего не могут у нее отобрать!
-- А-а, -- произнес Седрик с явным облегчением. -- Правда?
А потом он поднял взгляд на деда, и в его больших и нежных глазах
проскользнула грусть.
-- Этот другой мальчик, -- спросил он с волнением, -- теперь он будет
вашим мальчиком... как был я... да?
-- Ну нет! -- вскричал граф так громко и гневно, что Седрик вздрогнул.
-- Нет? -- воскликнул он с изумлением. -- Правда нет? А я думал...
И он вскочил со скамеечки.
-- Я останусь вашим мальчиком, даже если потом не буду графом?
-- спросил он. -- Вашим мальчиком, как раньше?
Его лицо раскраснелось от волнения.
Боже, как посмотрел на него старый граф! Как сдвинул он лохматые
брови, как странно засветились его глаза, -- как все это было странно!
-- Мой мальчик! -- произнес он, и голос его -- возможно ли? --
прозвучал как-то странно, совсем не так, как можно было бы
ожидать, в нем слышалась хрипотца, он чуть ли не дрожал и не
прерывался, хотя говорил граф еще решительнее и тверже, чем
обычно. -- Пока я жив, ты будешь моим мальчиком! Клянусь небом,
иногда мне кажется, что у меня никого другого никогда и не было!
От радости и облегчения кровь бросилась Седрику в лицо. Он засунул
руки поглубже в карманы и посмотрел деду прямо в глаза.
-- Правда? -- сказал он. -- Ну, тогда мне все равно, буду я графом или
нет. Я думал... понимаете, я думал, что вашим мальчиком должен
быть тот, кто станет графом, а я... я им не буду. Вот почему мне
стало не по себе.
Граф положил ему руку на плечо и притянул его к себе.
-- Я сделаю все, что смогу, чтобы у тебя ничего не отняли, -- произнес
он, тяжело дыша. -- Я не желаю верить в то, что им удастся у тебя что-
то отнять. Ты просто создан для того, чтобы занять это место, -- и я
не исключаю, что ты его и займешь. Но что бы ни произошло, ты всегда
будешь иметь все, что я смогу тебе дать! Все, что я смогу!
Похоже, он говорил не с ребенком -- такая решительность читалась на
его лице и звучала в голосе; казалось, он самому себе давал слово, --
впрочем, возможно, так оно и было.
Граф никогда не задумывался о том, как сильно он привязался к
мальчику и как гордится им. Казалось, только сейчас он по-настоящему
увидел силу, достоинство и красоту своего внука. Ему казалось
невероятным отречься от того, чего он желал всем сердцем; все его
упрямство восставало против этого -- он просто не желал это принять.
Он твердо решил не сдаваться без отчаянной борьбы.
Спустя несколько дней после его разговора с мистером Хэвишемом
женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, явилась в замок и привезла
с собой сына. Граф отказался ее принять. Граф не желает ее видеть,
сказал преградивший ей вход лакей, ее делом займется адвокат. Этим
лакеем был Томас; позже он высказал все, что о ней думал, в людской.
-- Надеюсь, -- сказал он, -- что уж я-то понимаю, кто леди, а кто нет,
вон я сколько в знатных-то семьях отработал! И уж если она леди, то я
ничего не смыслю в женщинах!
-- Вот та, что в Корт-Лодже живет, -- продолжал Томас величественно, --
американка она там или не американка, вот та настоящая леди, это любой
джентльмен с одного взгляда поймет! Я это Генри сразу сказал,
в первый же день, как мы в Корт-Лодже побывали.
Претендентка уехала. Страх и ярость боролись на ее красивом и грубом
лице. Беседуя с ней, мистер Хэвишем заметил, что нрав у нее
страстный, а манеры грубые и дерзкие, а также что она вовсе не так
умна или смела, как хотела показать; порой она чуть ли не тяготилась
положением, в котором очутилась. Видно, она совсем не ожидала, что ее
притязания встретят столь решительный отпор.
-- Судя по всему, она принадлежит к низшим слоям общества, -- сказал
мистер Хэвишем миссис Эррол. -- Она невоспитанна и крайне невежественна и
совершенно не умеет держать себя с людьми нашего круга.
Она просто не знает, как себя вести. Съездив в замок, она испугалась.
Рассердилась, но присмирела. Граф отказался ее принять, но я уговорил
его съездить со мной в "Доринкортский герб", где она
остановилась. Когда он вошел в комнату, она побелела, а затем
принялась бушевать -- грозила и требовала одновременно.
Вот как прошел этот визит. Граф, войдя в комнату, остановился и с
высоты своего величия пристально глядел из-под густых бровей на
претендентку, не удостаивая ее ни словом. Он молча разглядывал ее,
словно она была какой-то отвратительной диковинкой, предоставив ей
изрыгать угрозы, пока наконец, обессилев, она не смолкла.
-- Вы утверждаете, что были женой моего старшего сына, --
произнес тогда граф. -- Если это правда и мы не сможем оспорить
предъявляемых вами доказательств, закон на вашей стороне. В таком
случае ваш сын -- лорд Фаунтлерой. Вы можете не сомневаться, что дело
будет рассмотрено самым тщательным образом. В том случае, если ваши
притязания будут доказаны, вы получите все, что вам положено по
закону. Я же, пока жив, не хочу видеть ни вас, ни вашего сына. После
моей смерти, к сожалению, поместье перейдет в ваши руки. Именно такую
женщину, как вы, и должен был выбрать мой сын Бевис.
Он повернулся и удалился так же величественно, как вошел.
Несколько дней спустя миссис Эррол сидела в маленькой утренней
комнате и что-то писала, как вдруг ей доложили, что к ней приехали.
Служанка была явно взволнована: глаза у нее округлились от изумления,
и, будучи совсем юной и неопытной, она взирала на хозяйку с
сочувствием и испугом.
-- Это сам граф, сударыня! -- проговорила она с трепетом.
Войдя в гостиную, миссис Эррол увидела высокого величественного
старика, который стоял на коврике перед камином. Красивое, упрямое,
мрачное лицо с орлиным профилем украшали длинные седые усы.
-- Миссис Эррол, как я понимаю? -- произнес он.
-- Да, -- отвечала она.
-- Я граф Доринкорт, -- сказал он.
Он помолчал, невольно вглядываясь в поднятые к нему глаза. Они так
походили на большие детские глаза, столько раз за день с любовью смотревшие
на него в эти последние месяцы, что ему стало как-то не по
себе.
-- Мальчик очень похож на вас, -- заметил он отрывисто.
-- Мне это часто говорят, милорд, -- отвечала она, -- но мне приятно
думать, что он похож и на своего отца.
Голос у нее был чрезвычайно приятный, как и говорила леди Лорридейл,
а держалась она просто и с достоинством. Его приход, судя по всему,
ее совсем не взволновал.
-- Да, -- согласился граф, -- он похож... и на моего сына... также.
Он поднял руку и нервно дернул себя за ус.
-- Вы знаете, -- спросил он, -- почему я приехал к вам?
-- Я виделась с мистером Хэвишемом, -- начала миссис Эррол, -- и он
сообщил мне о тех требованиях, которые недавно...
-- Я приехал, чтобы сказать вам, что эти требования будут тщательно
изучены и, если только возможно, оспорены. Я приехал заверить
вас, что мальчика будут защищать всей властью закона. Его
права....
Она мягко прервала его.
-- Ему не нужно ничего, что не принадлежит ему по праву, -- сказала
она, -- даже если закон сможет ему это предоставить.
-- К сожалению, это невозможно, -- возразил граф. -- Иначе это
следовало бы сделать. Эта ужасная женщина со своим ребенком...
-- Возможно, она любит его, как я люблю Седрика, милорд, -- заметила
маленькая миссис Эррол. -- И если она была замужем за вашим старшим
сыном, титул лорда Фаунтлероя принадлежит ее сыну, а не моему.
Она разговаривала с ним так же бесстрашно, как Седрик, и смотрела на
него так же, как он, и старый граф, привыкший к беспрекословному
повиновению, был в глубине души этим даже доволен. Такое обращение
было для него внове и развлекло его, -- ведь с ним так редко не соглашались.
-- Я полагаю, -- произнес он, нахмурясь, -- что вы предпочли бы, чтобы
он не стал графом Доринкортом?
Румянец залил ее милое лицо.
-- Быть графом Доринкортом весьма почетно, милорд, -- отвечала она, --
но я предпочла бы, чтобы он стал тем, чем был его отец, -- честным,
справедливым и верным человеком.
-- В отличие от его деда, не правда ли? -- произнес граф с сарказмом.
-- Я не имею удовольствия знать его деда, -- отвечала миссис Эррол, --
однако мне известно, что мой сын считает...
Она смолкла, глянула ему прямо в лицо, а затем спокойно прибавила:
-- Я знаю, что Седрик вас любит.
-- А он бы любил меня, если бы вы ему сказали, почему я отказался
принять вас в замке?
-- Нет, -- отвечала миссис Эррол. -- Потому-то я и не хотела, чтобы он
об этом узнал.
-- Что ж, -- произнес отрывисто граф, -- немного найдется женщин,
которые бы так поступили.
Внезапно он заходил по комнате и с еще большей силой дернул себя за ус.
-- Да, он ко мне привязан, -- сказал граф, -- и я к нему тоже. Не могу
сказать, чтобы когда-либо раньше испытывал это чувство. Да, я привязан к нему.
Он мне с самого начала понравился. Я старый человек и
устал от своей жизни. Он дал моей жизни смысл, и я горжусь им. Мне
было приятно думать, что со временем он станет главой нашего рода.
Он повернулся и остановился перед миссис Эррол.
-- Мне очень тяжело, -- признался он. -- Очень!
И верно, так оно и было. При всей своей гордости он не мог собой
овладеть: голос его прерывался, руки дрожали. Миссис Эррол даже
показалось на миг, что в его суровых глазах, притаившихся в тени
бровей, стояли слезы.
-- Возможно, поэтому я и приехал к вам, -- продолжал он, сердито глядя
на нее. -- Я вас ненавидел. Я ревновал его к вам. Эта ужасная,
недостойная история все изменила. Увидав эту вульгарную
женщину, которая называет себя женой моего сына Бевиса, я
вдруг почувствовал, что взглянуть на вас было бы для
меня истинным удовольствием. Я вел себя как глупый
старый упрямец. Боюсь, что я плохо обошелся с вами. Вы похожи на
мальчика, а он теперь для меня все, весь смысл моей жизни. Мне очень
тяжело, и я пришел к вам просто потому, что вы похожи на мальчика и
он любит вас, а я люблю его. Если только это возможно, будьте ко мне
великодушны -- ради него!
Все это он произнес суровым, чуть ли не резким тоном, однако вид у
него был такой измученный,
что сердце у миссис Эррол дрогнуло. Она встала и пододвинула ему
кресло.
-- Прошу вас, присядьте, -- сказала она участливо. -- Вы
переволновались и очень устали, а вам надо беречь силы.
Такая простота и заботливость были столь же непривычны для графа, как
и несогласие с ним. Он снова вспомнил о "мальчике" и послушно сел.
Возможно, все эти несчастья пошли ему на пользу: не будь он в
отчаянии, он продолжал бы неприязненно относиться к миссис Эррол, а
теперь он искал у нее утешения. Правда, рядом с леди Фаунтлерой любая
женщина показалась бы графу приятной, а у миссис Эррол было такое
нежное лицо и голос и такое милое достоинство в движениях и манерах.
Вскоре его мрачность стала понемногу рассеиваться, и граф еще более
разговорился.
-- Что бы ни случилось, -- заявил он, -- мальчика я обеспечу. Я о нем
позабочусь и сейчас, и на будущее.
Перед тем как уйти, граф окинул взглядом комнату.
-- Вам нравится этот дом? -- спросил он.
-- Очень, -- отвечала миссис Эррол.
-- Какая приятная комната, -- заметил он. -- Вы мне позволите
навестить вас снова, чтобы обсудить все это?
-- Приходите, когда пожелаете, -- сказала миссис Эррол.
Он вышел, уселся в карету и уехал. Томас и Генри, стоявшие на
запятках, были до крайности поражены таким оборотом дел.
Глава тринадцатая
ДИК ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ
Стоило истории о лорде Фаунтлерое и о том положении, в котором оказался
комнатку, где они поужинали сухим печеньем, сардинами, сыром и
разными консервами, принесенными из лавки; мистер Хоббс торжественно
откупорил две бутылки имбирного пива и, налив два стакана, предложил
тост.
-- Выпьем за него! -- провозгласил он, подняв стакан. -- И пусть он им
там всем покажет -- всем этим графьям, маркизам, герцогам и прочим!
После этого вечера мистер Хоббс часто виделся с Диком -- и на душе у
него полегчало. Они читали "Дешевую библиотечку" и другие интересные
публикации и столько всего узнали о жизни дворянства и знати, что эти
презираемые классы, верно, поразились бы, случись им об этом
проведать. Однажды мистер Хоббс совершил паломничество в книжную
лавку в центре города специально для того, чтобы приобрести там что-
нибудь для своей библиотеки. Он подошел прямо к приказчику и,
перегнувшись через прилавок, сказал:
-- Мне нужна книга о графьях.
-- Что?! -- вскричал приказчик.
-- Книга о графьях, -- повторил бакалейщик.
-- Боюсь, -- отвечал с каким-то странным выражением приказчик, -- что
такой книги у нас нет.
-- Неужели? -- с тревогой воскликнул мистер Хоббс. -- Ну тогда, скажем,
о маркизах и герцогах.
-- И этого нет, -- молвил приказчик. Мистер Хоббс очень огорчился. Он
уставился
в пол, а потом снова взглянул на приказчика.
-- И про графинь ничего нет? -- спросил он.
-- Боюсь, что нет, -- отвечал тот с улыбкой.
-- Ну и ну, -- воскликнул мистер Хоббс, -- ведь это с ума сойти
можно!
Мистер Хоббс был уже в дверях, когда приказчик окликнул его и
спросил, не подойдет ли ему книга, основные герои которой знатные
аристократы. Мистер Хоббс отвечал, что, если уж нельзя получить книги
об одних графьях, подойдет и эта. Приказчик продал ему "Лондонский
Тауэр", написанный мистером Харрисоном Эйнсвортом, и тот унес ее
домой.
Дождавшись Дика, мистер Хоббс начал чтение. Это была удивительная,
захватывающая книга: действие в ней происходило во времена знаменитой
английской королевы, которую кое-кто называет Марией Кровавой. Мистер
Хоббс очень взволновался, узнав о ее деяниях и о привычке рубить
людям головы, пытать их и жечь живьем. Он вынул изо рта трубку и
долго смотрел на Дика, после чего вынужден был утереть со лба пот
красным носовым платком.
-- Значит, он не в безопасности! -- проговорил он. -- Он не в
безопасности! Если там такие бабы могут сидеть на троне и отдавать
такие приказы, откуда нам знать, что с ним в этот миг происходит?
Нет, это опасно для жизни! Стоит такой женщине рассвирепеть -- и
поминай как звали!
-- Постойте, -- остановил его Дик, хотя видно было, что и он
встревожился, -- ведь теперь-то не та верховодит. Теперешнюю-то зовут
Виктор... нет, Виктория, а ту, что в книге, -- Мария.
-- Верно, верно, -- согласился мистер Хоббс, снова утирая лоб, -- так
оно и есть. В газетах ведь ничего не пишут про дыбу, тиски для пальцев
или другие орудия пытки, да и на кострах вроде не сжигают -- но
все равно он там в опасности. Говорят, эта странная публика даже
Четвертое июля не празднует!
Еще несколько дней он очень волновался в душе, пока не получил от
Фаунтлероя письмо и не прочитал его несколько раз про себя и вслух
Дику, после чего изучил письмо, полученное примерно в то же время
Диком, и только тогда успокоился.
Письма Фаунтлероя доставляли им обоим огромное удовольствие. Они их
читали и перечитывали, обсуждали и наслаждались каждым словом. А
потом целыми днями писали ответы и перечитывали их не меньше, чем
письма, полученные от Фаунтлероя.
Написать письмо было непростой задачей для Дика. Все свои познания в
грамоте он приобрел
за те несколько месяцев, что жил со старшим братом и ходил в вечернюю
школу; впрочем, он был паренек сообразительный и постарался, чтобы не
долгое это учение не пропало даром, для чего читал по складам газеты
и практиковался в письме мелом на тротуарах, стенах и заборах. Он
рассказал мистеру Хоббсу о своей жизни и о старшем брате, который
заботился о нем после смерти матери (Дик тогда был совсем маленьким).
Отец их умер незадолго до матери. Брата звали Бен, и он смотрел за
ним, как умел, пока Дик не подрос и не начал торговать газетами и
работать посыльным. Жили они вместе; с годами дела у Бена шли все
лучше, и наконец он получил вполне приличное место в одной лавке.
-- И тогда, -- повествовал Дик с отвращением, -- он возьми да и женись
на одной! Втюрился в нее, как теленок, и вовсе ума лишился! Женился
на ней, и поселились они в двух комнатах позади лавки. А она сильная,
ну прямо тигрица, настоящая тигрица! Как разозлится, рвет все в
клочки, -- а злилась она непрестанно. И младенца себе родила такого же
-- целыми днями и ночами ревел! Он ревет -- и если я его на руки не
возьму, она в меня чем попало швыряет. Однажды швырнула в меня
тарелкой, да попала в младенца и рассекла ему подбородок. Доктор
сказал, у него шрам до конца дней останется. Хороша мать! Да уж,
доставалось нам всем -- и Бену, и мне, и малышу! А на Бена она злилась
за то, что он мало денег зарабатывал. Наконец он поехал с одним
парнем на Запад, чтобы там скот разводить. Через неделю после его
отъезда прихожу я домой, распродав газеты, а в доме пусто и дверь
заперта, а хозяйка мне и говорит: уехала Минна, смылась, значит, от
нас! Потом уже мне говорили, что она за океан подалась, поступила там
нянькой к какой-то барыне, у которой тоже был маленький. Только мы о
ней с тех пор и не слышали! И Бен ничего от нее не получал. Я бы на
его месте не очень-то и огорчался! Впрочем, он, верно, и не
огорчается! А раньше он очень по ней вздыхал. Честно вам скажу, был
от нее ну прямо без ума. Вообще-то она собой была очень хороша, когда
приоденется да не злится. Глаза большие, черные, волосы как смоль, до
самых колен, заплетет их в косу толщиной с руку и обкрутит несколько
раз вокруг головы, а глаза так и сверкают, так и сверкают! Люди
говорили, что она наполовину и...тальянка -- то ли отец у нее, то ли
мать оттуда приехали, оттого она и была такая бешеная! Да, верно, она
и вправду родом была оттуда!
Дик часто рассказывал мистеру Хоббсу о своей невестке и о брате Бене,
который прислал ему с Запада два письма. На Западе Бену не очень-то
повезло, и он перебрался в другое место, а потом еще ездил с места на
место, пока не устроился на ранчо в Калифорнии, где и работал с тех
пор.
-- Эта женщина, -- сообщил как-то Дик мистеру Хоббсу, -- вытрясла из
него всю душу. Жалко мне его было, ничего не мог я с собой
поделать...
Они сидели вдвоем на пороге лавки; мистер Хоббс набивал табаком свою
трубку.
-- Нечего было жениться, -- сказал мистер Хоббс важно и встал,
чтобы взять спичку. -- Женщины... Какой с них может быть толк?
Он вынул спичку из коробка и вдруг остановился, глядя на прилавок.
-- Письмо! А я-то его раньше и не заметил. Почтальон, верно, положил,
а я и не видел или, может, газетой его прикрыл!
Он взял в руки письмо и внимательно посмотрел на конверт.
-- Это от него! -- воскликнул он. -- Честное слово, от него!
Он совсем забыл про трубку и, усевшись в кресло, вскрыл
конверт перочинным ножом.
-- Интересно, что у него там новенького? -- сказал он.
И, развернув письмо, прочитал:
"Замок Доринкорт. Дарагой мистер Хоббс,
Пишу вам втаропях, потому что мне надо соабщить вам любопытную
новость знаю что она вас очень удивит мой дарогой друг все это ошибка
и я не лорд и мне не надо быть графом приехала дама каторая вышла
замуж за моего дядю Бевиса каторый умер у нее есть сын и лорд
фаунтлерой он в англии такой абычай сын старшего сына графа и есть
граф если все астальные умерли то есть если его отец и дедушка умерли
мой дедушка не умер но дядя Бевис умер и патому этот мальчик лорд
фаунтлерой а меня теперь завут Седрик Эррол как тагда кагда я жил в
Нью-Йорке и все теперь будет принадлежать этому мальчику я сначала
думал что мне придется отдать моего пони с тележкой но дедушка
говорит нет мой дедушка очень огорчен и по-моему эта дама ему не
нравится а может быть он думает мы с дарагой огорчились что я не буду
графом теперь я больше хател бы быть графом чем раньше патому что за
мок очень красивый и все здесь мне так нравятся а потом кагда ты
багат ты столько всего можешь сделать теперь я не багатый патому что
если твой отец младший сын он не бывает багат я буду учиться и
работать чтобы заботиться о дарагой я Уилкинса спрашивал как за
лашадьми ухаживать может я могу стать грумом или кучером эта дама
привезла своего мальчика в замок и дедушка с мистером Хэвишемом с ней
гаворили по-моему она сердилась и очень кричала и дедушка тоже сер
дился я раньше никогда не видел чтобы он сердился жаль что они так
ссорились я решил вам сразу написать вам и Дику потому что вам это
интересно вот пака и все
любящий вас старый друг Седрик Эррол (не лорд Фаунтлерой)".
Мистер Хоббс откинулся на спинку кресла и уронил письмо на колени;
конверт с перочинным ножиком соскользнули на пол.
-- Ну и ну, -- проговорил он, -- ведь это с ума сойти!
Он был так поражен, что слегка изменил свое обычное восклицание.
Бывало, он говаривал: "С ума сойти можно", но на этот раз он сказал
просто "с ума сойти" -- может быть потому, что был от этого недалек?
Кто знает...
-- Вот это да! -- воскликнул Дик. -- Значит, все лопнуло, да?
-- Лопнуло! -- повторил мистер Хоббс. -- А я так думаю, что это
английские ристократы сговорились, чтобы лишить его того, что ему по
праву принадлежит, и все потому, что он американец. Они на нас
зуб держут еще с Войны за независимость и теперь на нем вымещают. Я
тебе говорил, что боюсь за него, и вот -- полюбуйся! Видно, все
правительство сговорилось, чтобы лишить его законных прав!
Он был очень взволнован. Поначалу он не одобрял перемену в жизни
своего юного друга, но со временем он с нею примирился, а получив от
Седрика первое письмо, даже начал в душе гордиться свалившимся на его
юного друга богатством. Конечно, "графья" не вызывали в нем восторга,
однако он знал, что деньги иметь неплохо и в Америке, а если все
состояние и роскошь зависят от титула, то потерять его нелегко.
-- Они его ограбить хотят, -- проговорил мистер Хоббс. -- Вот что они
задумали, и люди обеспеченные должны о нем позаботиться.
Мистер Хоббс до позднего часа не отпускал Дика, а когда наконец они
обсудили неожиданную новость во всех подробностях и Дик отправился
домой, мистер Хоббс проводил его до угла; на обратном пути он
остановился против пустовавшего дома и, глядя на выставленную в окне
бумажку с надписью "Сдается", в волнении раскурил трубку.
Глава двенадцатая
ПРЕТЕНДЕНТЫ
Спустя несколько дней после званого обеда все англичане, хоть изредка
заглядывающие в газеты, узнали романтическую историю о том, что случилось
в замке Доринкорт. Это была увлекательная история, особенно
если ее рассказывать со всеми подробностями. Главным лицом в ней был
маленький мальчик, которого привезли в Англию, чтобы он стал лордом
Фаунтлероем; про него говорили, что он был так мил и красив, что все
его полюбили; в истории принимали участие дед мальчика, граф
Доринкорт, который очень им гордился, и прелестная юная мать, которой
граф не мог простить того, что она в свое время вышла замуж за
капитана Эррола. Рассказывалось в ней и о странном браке Бевиса,
покойного лорда Фаунтлероя, и о его странной жене, о которой никто
ничего не знал, которая вдруг объявилась откуда-то с сыном,
утверждая, что он-то и есть подлинный лорд Фаунтлерой и следует
восстановить его в правах. Обо всем этом много говорили и писали --
история эта привлекла всеобщее внимание. А потом вдруг пронесся слух,
что граф Доринкорт недоволен оборотом дела и собирается оспаривать
права неожиданного претендента, и впереди замаячил увлекательнейший
процесс.
Такого волнения не знали раньше в окрестностях Эрлсборо. В базарные
дни люди собирались группками и судили и рядили о том, что же
произойдет; фермерши приглашали друг друга на чашку чая, чтобы иметь
возможность посудачить обо всем, что они слышали и что думают и что,
по их мнению, думают другие. Они с наслаждением рассказывали друг
другу о том, как старый граф пришел в ярость и принял твердое решение
не признавать нового лорда Фаунтлероя, и о том, какую ненависть
вызвала в нем эта женщина, мать нового претендента. Больше всех,
разумеется, могла порассказать миссис Диббл, которую в эти дни просто
рвали на части.
-- Плохие дела, -- говорила она. -- И если вы хотите знать мое мнение,
сударыня, так я вам скажу: это ему наказание за то, что он так
обошелся с этой милой молодой женщиной, миссис Эррол, и разлучил ее с
собственным ребенком. Вот он теперь и расплачивается, потому как он
до того привязался к мальчику и до того его полюбил, что теперь прямо
с ума сходит ото всей этой истории. А эта новая-то к тому же на леди
и не похожа, не то что мать нашего маленького лорда. Лицом дерзкая,
глаза черные... Мистер Томас говорит, ни один из тех джентльменов,
что служат в замке, не унизится до того, чтобы ее приказы выполнять;
если только она поселится в доме -- он тут же с места уйдет. Да и этого
нового мальчика разве можно с нашим сравнить! Чем все это кончится,
Бог весть... У меня прямо ноги подкосились, когда Джейн мне обо всем
рассказала...
Всюду в воздухе витало беспокойство: в библиотеке замка, где
совещались граф и мистер Хэвишем; в людской, где мистер Томас,
дворецкий и вся прислуга день-деньской с жаром обсуждали
происшествие; в конюшне, где Уилкинс угрюмо начищал до блеска гнедого
пони и говорил кучеру, что никогда раньше ему не приходилось "учить
верховой езде молодого джентльмена, до того понятливого и до того
смелого, что ехать за ним было одно удовольствие, право слово".
Посреди всех этих волнений один лишь человек оставался совершенно
спокоен. Это был маленький лорд Фаунтлерой, о котором теперь говорили,
что он не имеет права так называться. Когда ему сказали о том,
что произошло, он, правда, пришел поначалу в замешательство и слегка
обеспокоился; впрочем, не потому, что его мечты не сбылись.
Когда граф сообщил ему печальное известие, он выслушал его, сидя на
скамеечке и обхватив руками коленку, как сидел обычно, когда слушал
что-нибудь интересное; по окончании рассказа он задумался.
-- У меня какое-то очень странное чувство, -- проговорил он, -- очень...
странное!
Граф молча посмотрел на мальчика. Все это и ему представлялось очень
странным -- необычайно странным! Впрочем, еще более странным показалось
ему озабоченное выражение на личике, которое он привык видеть
веселым.
-- А у Дорогой они отберут ее дом -- и коляску? -- неуверенно спросил
Седрик, и голос его дрогнул.
-- Ну нет! -- решительно произнес граф. Он говорил очень громко. -- Они
ничего не могут у нее отобрать!
-- А-а, -- произнес Седрик с явным облегчением. -- Правда?
А потом он поднял взгляд на деда, и в его больших и нежных глазах
проскользнула грусть.
-- Этот другой мальчик, -- спросил он с волнением, -- теперь он будет
вашим мальчиком... как был я... да?
-- Ну нет! -- вскричал граф так громко и гневно, что Седрик вздрогнул.
-- Нет? -- воскликнул он с изумлением. -- Правда нет? А я думал...
И он вскочил со скамеечки.
-- Я останусь вашим мальчиком, даже если потом не буду графом?
-- спросил он. -- Вашим мальчиком, как раньше?
Его лицо раскраснелось от волнения.
Боже, как посмотрел на него старый граф! Как сдвинул он лохматые
брови, как странно засветились его глаза, -- как все это было странно!
-- Мой мальчик! -- произнес он, и голос его -- возможно ли? --
прозвучал как-то странно, совсем не так, как можно было бы
ожидать, в нем слышалась хрипотца, он чуть ли не дрожал и не
прерывался, хотя говорил граф еще решительнее и тверже, чем
обычно. -- Пока я жив, ты будешь моим мальчиком! Клянусь небом,
иногда мне кажется, что у меня никого другого никогда и не было!
От радости и облегчения кровь бросилась Седрику в лицо. Он засунул
руки поглубже в карманы и посмотрел деду прямо в глаза.
-- Правда? -- сказал он. -- Ну, тогда мне все равно, буду я графом или
нет. Я думал... понимаете, я думал, что вашим мальчиком должен
быть тот, кто станет графом, а я... я им не буду. Вот почему мне
стало не по себе.
Граф положил ему руку на плечо и притянул его к себе.
-- Я сделаю все, что смогу, чтобы у тебя ничего не отняли, -- произнес
он, тяжело дыша. -- Я не желаю верить в то, что им удастся у тебя что-
то отнять. Ты просто создан для того, чтобы занять это место, -- и я
не исключаю, что ты его и займешь. Но что бы ни произошло, ты всегда
будешь иметь все, что я смогу тебе дать! Все, что я смогу!
Похоже, он говорил не с ребенком -- такая решительность читалась на
его лице и звучала в голосе; казалось, он самому себе давал слово, --
впрочем, возможно, так оно и было.
Граф никогда не задумывался о том, как сильно он привязался к
мальчику и как гордится им. Казалось, только сейчас он по-настоящему
увидел силу, достоинство и красоту своего внука. Ему казалось
невероятным отречься от того, чего он желал всем сердцем; все его
упрямство восставало против этого -- он просто не желал это принять.
Он твердо решил не сдаваться без отчаянной борьбы.
Спустя несколько дней после его разговора с мистером Хэвишемом
женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, явилась в замок и привезла
с собой сына. Граф отказался ее принять. Граф не желает ее видеть,
сказал преградивший ей вход лакей, ее делом займется адвокат. Этим
лакеем был Томас; позже он высказал все, что о ней думал, в людской.
-- Надеюсь, -- сказал он, -- что уж я-то понимаю, кто леди, а кто нет,
вон я сколько в знатных-то семьях отработал! И уж если она леди, то я
ничего не смыслю в женщинах!
-- Вот та, что в Корт-Лодже живет, -- продолжал Томас величественно, --
американка она там или не американка, вот та настоящая леди, это любой
джентльмен с одного взгляда поймет! Я это Генри сразу сказал,
в первый же день, как мы в Корт-Лодже побывали.
Претендентка уехала. Страх и ярость боролись на ее красивом и грубом
лице. Беседуя с ней, мистер Хэвишем заметил, что нрав у нее
страстный, а манеры грубые и дерзкие, а также что она вовсе не так
умна или смела, как хотела показать; порой она чуть ли не тяготилась
положением, в котором очутилась. Видно, она совсем не ожидала, что ее
притязания встретят столь решительный отпор.
-- Судя по всему, она принадлежит к низшим слоям общества, -- сказал
мистер Хэвишем миссис Эррол. -- Она невоспитанна и крайне невежественна и
совершенно не умеет держать себя с людьми нашего круга.
Она просто не знает, как себя вести. Съездив в замок, она испугалась.
Рассердилась, но присмирела. Граф отказался ее принять, но я уговорил
его съездить со мной в "Доринкортский герб", где она
остановилась. Когда он вошел в комнату, она побелела, а затем
принялась бушевать -- грозила и требовала одновременно.
Вот как прошел этот визит. Граф, войдя в комнату, остановился и с
высоты своего величия пристально глядел из-под густых бровей на
претендентку, не удостаивая ее ни словом. Он молча разглядывал ее,
словно она была какой-то отвратительной диковинкой, предоставив ей
изрыгать угрозы, пока наконец, обессилев, она не смолкла.
-- Вы утверждаете, что были женой моего старшего сына, --
произнес тогда граф. -- Если это правда и мы не сможем оспорить
предъявляемых вами доказательств, закон на вашей стороне. В таком
случае ваш сын -- лорд Фаунтлерой. Вы можете не сомневаться, что дело
будет рассмотрено самым тщательным образом. В том случае, если ваши
притязания будут доказаны, вы получите все, что вам положено по
закону. Я же, пока жив, не хочу видеть ни вас, ни вашего сына. После
моей смерти, к сожалению, поместье перейдет в ваши руки. Именно такую
женщину, как вы, и должен был выбрать мой сын Бевис.
Он повернулся и удалился так же величественно, как вошел.
Несколько дней спустя миссис Эррол сидела в маленькой утренней
комнате и что-то писала, как вдруг ей доложили, что к ней приехали.
Служанка была явно взволнована: глаза у нее округлились от изумления,
и, будучи совсем юной и неопытной, она взирала на хозяйку с
сочувствием и испугом.
-- Это сам граф, сударыня! -- проговорила она с трепетом.
Войдя в гостиную, миссис Эррол увидела высокого величественного
старика, который стоял на коврике перед камином. Красивое, упрямое,
мрачное лицо с орлиным профилем украшали длинные седые усы.
-- Миссис Эррол, как я понимаю? -- произнес он.
-- Да, -- отвечала она.
-- Я граф Доринкорт, -- сказал он.
Он помолчал, невольно вглядываясь в поднятые к нему глаза. Они так
походили на большие детские глаза, столько раз за день с любовью смотревшие
на него в эти последние месяцы, что ему стало как-то не по
себе.
-- Мальчик очень похож на вас, -- заметил он отрывисто.
-- Мне это часто говорят, милорд, -- отвечала она, -- но мне приятно
думать, что он похож и на своего отца.
Голос у нее был чрезвычайно приятный, как и говорила леди Лорридейл,
а держалась она просто и с достоинством. Его приход, судя по всему,
ее совсем не взволновал.
-- Да, -- согласился граф, -- он похож... и на моего сына... также.
Он поднял руку и нервно дернул себя за ус.
-- Вы знаете, -- спросил он, -- почему я приехал к вам?
-- Я виделась с мистером Хэвишемом, -- начала миссис Эррол, -- и он
сообщил мне о тех требованиях, которые недавно...
-- Я приехал, чтобы сказать вам, что эти требования будут тщательно
изучены и, если только возможно, оспорены. Я приехал заверить
вас, что мальчика будут защищать всей властью закона. Его
права....
Она мягко прервала его.
-- Ему не нужно ничего, что не принадлежит ему по праву, -- сказала
она, -- даже если закон сможет ему это предоставить.
-- К сожалению, это невозможно, -- возразил граф. -- Иначе это
следовало бы сделать. Эта ужасная женщина со своим ребенком...
-- Возможно, она любит его, как я люблю Седрика, милорд, -- заметила
маленькая миссис Эррол. -- И если она была замужем за вашим старшим
сыном, титул лорда Фаунтлероя принадлежит ее сыну, а не моему.
Она разговаривала с ним так же бесстрашно, как Седрик, и смотрела на
него так же, как он, и старый граф, привыкший к беспрекословному
повиновению, был в глубине души этим даже доволен. Такое обращение
было для него внове и развлекло его, -- ведь с ним так редко не соглашались.
-- Я полагаю, -- произнес он, нахмурясь, -- что вы предпочли бы, чтобы
он не стал графом Доринкортом?
Румянец залил ее милое лицо.
-- Быть графом Доринкортом весьма почетно, милорд, -- отвечала она, --
но я предпочла бы, чтобы он стал тем, чем был его отец, -- честным,
справедливым и верным человеком.
-- В отличие от его деда, не правда ли? -- произнес граф с сарказмом.
-- Я не имею удовольствия знать его деда, -- отвечала миссис Эррол, --
однако мне известно, что мой сын считает...
Она смолкла, глянула ему прямо в лицо, а затем спокойно прибавила:
-- Я знаю, что Седрик вас любит.
-- А он бы любил меня, если бы вы ему сказали, почему я отказался
принять вас в замке?
-- Нет, -- отвечала миссис Эррол. -- Потому-то я и не хотела, чтобы он
об этом узнал.
-- Что ж, -- произнес отрывисто граф, -- немного найдется женщин,
которые бы так поступили.
Внезапно он заходил по комнате и с еще большей силой дернул себя за ус.
-- Да, он ко мне привязан, -- сказал граф, -- и я к нему тоже. Не могу
сказать, чтобы когда-либо раньше испытывал это чувство. Да, я привязан к нему.
Он мне с самого начала понравился. Я старый человек и
устал от своей жизни. Он дал моей жизни смысл, и я горжусь им. Мне
было приятно думать, что со временем он станет главой нашего рода.
Он повернулся и остановился перед миссис Эррол.
-- Мне очень тяжело, -- признался он. -- Очень!
И верно, так оно и было. При всей своей гордости он не мог собой
овладеть: голос его прерывался, руки дрожали. Миссис Эррол даже
показалось на миг, что в его суровых глазах, притаившихся в тени
бровей, стояли слезы.
-- Возможно, поэтому я и приехал к вам, -- продолжал он, сердито глядя
на нее. -- Я вас ненавидел. Я ревновал его к вам. Эта ужасная,
недостойная история все изменила. Увидав эту вульгарную
женщину, которая называет себя женой моего сына Бевиса, я
вдруг почувствовал, что взглянуть на вас было бы для
меня истинным удовольствием. Я вел себя как глупый
старый упрямец. Боюсь, что я плохо обошелся с вами. Вы похожи на
мальчика, а он теперь для меня все, весь смысл моей жизни. Мне очень
тяжело, и я пришел к вам просто потому, что вы похожи на мальчика и
он любит вас, а я люблю его. Если только это возможно, будьте ко мне
великодушны -- ради него!
Все это он произнес суровым, чуть ли не резким тоном, однако вид у
него был такой измученный,
что сердце у миссис Эррол дрогнуло. Она встала и пододвинула ему
кресло.
-- Прошу вас, присядьте, -- сказала она участливо. -- Вы
переволновались и очень устали, а вам надо беречь силы.
Такая простота и заботливость были столь же непривычны для графа, как
и несогласие с ним. Он снова вспомнил о "мальчике" и послушно сел.
Возможно, все эти несчастья пошли ему на пользу: не будь он в
отчаянии, он продолжал бы неприязненно относиться к миссис Эррол, а
теперь он искал у нее утешения. Правда, рядом с леди Фаунтлерой любая
женщина показалась бы графу приятной, а у миссис Эррол было такое
нежное лицо и голос и такое милое достоинство в движениях и манерах.
Вскоре его мрачность стала понемногу рассеиваться, и граф еще более
разговорился.
-- Что бы ни случилось, -- заявил он, -- мальчика я обеспечу. Я о нем
позабочусь и сейчас, и на будущее.
Перед тем как уйти, граф окинул взглядом комнату.
-- Вам нравится этот дом? -- спросил он.
-- Очень, -- отвечала миссис Эррол.
-- Какая приятная комната, -- заметил он. -- Вы мне позволите
навестить вас снова, чтобы обсудить все это?
-- Приходите, когда пожелаете, -- сказала миссис Эррол.
Он вышел, уселся в карету и уехал. Томас и Генри, стоявшие на
запятках, были до крайности поражены таким оборотом дел.
Глава тринадцатая
ДИК ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ
Стоило истории о лорде Фаунтлерое и о том положении, в котором оказался