XII. Фонарь
Маска. Какая темень! Одолжимне свой фонарь.
Mеркурио. Как бы не так! Котам фонарь заменяют собственные глаза.
«В карнавальную ночь»
Ах, и зачем только вздумалось мне, крошечному блуждающему огоньку, в тот вечер укрыться от грозы в фонаре госпожи де Гургуран!
Я потешался, слыша, как какой-то нечистый дух, застигнутый ливнем, жужжит вокруг освещенного домика и никак не может найти дверь, через которую мне удалось туда забраться.
Бедняга совсем продрог и охрип, но тщетно взывал он ко мне, моля позволить ему хотя бы зажечь от горевшей у меня свечи огарок, чтобы ему легче было выбраться на дорогу.
Вдруг желтая бумага фонаря вспыхнула – ее прорвал порывистый ветер, от которого на улице стонали вывески, болтавшиеся наподобие знамен.
– Господи! Смилуйся! – воскликнула монашка, осеняя себя крестным знаменем. – «Черт бы тебя побрал, колдунья», – вскричал я, раздув пламя, что твой фейерверк.
Увы! А я-то еще утром мог потягаться нарядом и осанкой со щеглом господина де Люина, гордым своей малиновой грудкой!
ХIII. Нельская башня [85]
В Нельской башне было караульное помещение, но по ночам там размещалась стража.[86]
Врантом
– «Валет крестей!» – «Дама пик! Моя взяла!» Тут проигравший стражник так ударил кулаком по столу, что ставка его полетела на пол.
А мессир Гуг, начальник дозора, плюнул в железную жаровню и скорчил при этом рожу, словно босяк, вместе с похлебкой проглотивший паука.
– «Мать честная! Неужто колбасники стали отваривать свиней по ночам? Э» черт возьми! Да Это баржа с соломой полыхает на Сене!»
* * *
Пожар, поначалу всего лишь безобидный блуждающий огонек, трепетавший в речном тумане, вскоре обернулся разъяренным дьяволом, неистово палил из пушки и отпускал из пищалей залпы вниз по течению реки.
Несметное скопище бродяг, калек, оборванцев сбежалось на берег и отплясывало жигу на фоне извивающихся языков пламени и клубов дыма.
А друг против друга высились освещенные заревом Нельская башня, из которой, с мушкетом на плече, вышли стражники, и башня Лувра, где у окна стояли король с королевой и, скрытые от толпы, наблюдали за происходящим.
XIV. Щеголь
Он фанфарон, он щеголь.[87]
Скаррон. Стихотворения
Мои лихо закрученные усы похожи на хвостик сказочного пугала, белье мое в чистоте не уступает трактирной скатерти, а камзол у меня не старее королевских шпалер.
При взгляде на мою нарядную внешность кто подумал бы, что голод, притаившийся в моем брюхе, терзает меня, затягивая петлю, которая вот-вот меня удавит, как висельника?
– Ах, если бы из окошка, где светится огонек, упал мне на шляпу не этот увядший цветок, а жареная перепелка!
На Королевской площади нынче вечером такое множество фонариков, что светло, как в часовне с бесчисленными свечами! – Расступись, дорогу носилкам! – Студеный напиток! – Неаполитанские макароны! – А ну, малыш, дай-ка я пальцем попробую твою форель с подливкой! Ах ты, плут, рыбка-то твоя обманная, пряностей маловато!
– Не Марион ли Делорм [88] идет там под руку с герцогом де Лонгвилем [89]? За юной куртизанкой бегут, тявкая, три болонки; в глазах у нее – дивные алмазы. А у старого придворного на носу – дивные рубины.
И щеголь разгуливал, лихо подбоченясь, расталкивал мужчин и улыбался дамам. На обед денег у него не хватало, поэтому он купил себе букетик фиалок.
XV. Вечерня
Когда под Рождество, в полумраке ночей Наполнят хром шаги и язычки свечей…
Виктор Гюго. Вечерние песни
Dixit Dominus Domino meo: dextris meis…» [90]
«Sede a» Вечерня
Переворачивая страничку за страничкой Псалтыри – такой же грязной, как и их бороды, – тридцать монахов славили господа и поносили сатану.
«Сударыня, ваши плечи подобны букету лилий и роз». Кавалер склонился к даме и острием шпаги невзначай попал в глаз своему слуге.
«Насмешник! – проронила она жеманно, – вам вздумалось отвлечь меня?» – «Вы читаете „Подражание Христу" [91], сударыня?» – «Нет, – „Игру любви и волокитства" [92]».
Но вот вечерня отошла. Дама закрыла молитвенник и поднялась со скамьи. «Теперь домой, – молвила она, – на сегодня достаточно молиться».
* * *
А мне, паломнику, стоявшему на коленях в сторонке, под органом, почудилось, будто ангелы тихо нисходят с небес.
До меня донеслось нежное благоухание ладана, и господь даровал мне радость подобрать на ниве богача несколько колосьев, оставшихся в удел бедняку.
XVI. Серенада
Ночью все кошки серы.
Поговорка
Лютня, гитара да гобой. Нестройное, нелепое созвучие. Мадам Лора у себя на балконе, за ставнем. Ни единого фонаря на улице, ни единого огонька в окнах. Луна на ущербе.
«Это вы, д'Эспиньяк? – Увы, нет. – Так это ты, малыш Флёр д'Аманд? – И тут не угадали. – Как? Это опять вы, господин де Ля Турнель! Добрый вечер! Все еще не теряете надежды?»
Музыканты, притаившись в углу: «Господин советник только простудится, вот и все. – И как Это вздыхателю не страшен муж? – Да ведь муж в отъезде».
Кто же тут, однако, перешептывается? – «Сто червонцев в месяц! – Прекрасно! – Карета с двумя ливрейными слугами. – Восхитительно! * – Особняк в самом роскошном квартале. – Великолепно! – И сердце мое, преисполненное любви, – Ах, как я заживу!»
Музыканты все в том же укрытии: «Слышу, мадам Лора смеется. – Жестокосердая становится добрее. – А как же иначе? Еще в незапамятные времена искусство Орфея даже тигров укрощало» [93].
Мадам Лора: «Подойдите, бесценный мой; я на ленточке спущу вам ключ от моей опочивальни». И тут парик господина советника окропился росой, брызнувшей отнюдь не с небесных светил. – «Эй, Гедеспен, – крикнула коварная бабенка, захлопнув на балконе дверь. – Возьми-ка плетку, догони этого господина, да отхлестал его как следует!»
XVII. Мессир Жан
Важная особа, золотая цепь и белый посох которой свидетельствовали о могуществе.
Вальтер Скотт. Аббат, гл. IV
«Мессир Жан, – обратилась к нему королева, – спуститесь во двор и посмотрите: из-за чего так грызутся две борзые?» И он спустился во двор.
Оказавшись там, сенешал [94]жестоко хлестнул псов, дравшихся из-за свиной кости.
Но псы, вцепившись в черные штаны и красные чулки сенешала, повалили его наземь словно подагрика, еле ковыляющего на костылях.
«Эй! Эй! На помощь!» На зов сбежались привратники с протазанами в руках, однако поджарые уже успели отведать лакомого кусочка.
Тем временем королева, стоя у окна, помирала со смеху; на ней было платье с высоким воротничком из малинских кружев [95], жестким и плиссированным, как веер.
«Из-за чего дрались борзые, мессир? – Они дрались, повелительница, оттого, что каждый из них хотел, чтобы за ним осталось последнее слово, когда они утверждали, что вы – самая прекрасная, самая мудрая и самая могущественная государыня во всей вселенной».
XVIII. Рождественская литургия
Посвящается господину Сент-Бёву
Christus natus est nobis; venue, adoremus [96].
«Рождество господа нашего Иисуса Христа»
Мы бедны, длинна дорога.
Помогите, ради бога!
Старинная песня
Достославная госпожа и благородный сеньор де Шатовиё [97] сидели за вечерним столом, и господин капеллан благословлял трапезу, когда за дверью послышался стук деревянных башмаков. То были ребятишки, пришедшие славить Христа.
– Достославная госпожа де Шатовиё, поспешайте, люди уже направляются в храм, поспешайте, а то как бы свеча, горящая у вашей скамеечки для молитвы в приделе ангелов, не погасла, оросив капельками воска, веленевый часослов и бархатный коврик. – Вот раздался первый перезвон, призывающий к рождественской литургии!
– Благородный сеньор де Шатовиё, поспешайте, а то как бы сеньор де Грюжель, идущий неподалеку с бумажным фонарем, не занял в ваше отсутствие место на почетной скамье братства святого Антония! – Вот раздался второй перезвон, призывающий к рождественской литургии!
– Господин капеллан, поспешайте, органы гудят, канонники бормочут псалмы. Поспешайте, верующие уже собрались, а вы все еще за столом! – Вот раздался третий перезвон, призывающий к рождественской литургии!
Ребятишки дышали на руки, чтобы согреть их, но долго ждать им не пришлось: у готического крыльца, запушенного снегом, господин капеллан, от имени владельцев замка, угостил каждого из них расписным пряником и каждому дал по медному грошу.
* * *
Тем временем колокола уже умолкли. Достославная госпожа спрятала руки в муфту по самые локти, благородный сеньор прикрыл уши бархатной шапочкой, и скромный пастырь, накинув на голову меховой капюшон, последовал за ними с требником под мышкой.
XIX. Библиофил
Эльзевир [98]приводил его в сладостное он впадал волнение, а от Анри Этьена [99] в неистовый восторг.
Биография Мартина Шпиклера
То не была картина фламандской школы, скажем Давида Тенирса или Брейгеля Адского, столь Закопченная, что на ней уже ничего нельзя разобрать.
То была рукопись, изъеденная но краям крысами, с неразборчивыми строками, выведенными синими и красными чернилами.
«Полагаю, – молвил библиофил, – что сочинитель сей жил в конце царствования Людовика XII, короля блаженной и благоговейной памяти.
Да, – продолжал он глубокомысленно и важно, – да, сомнений быть не может, он был писцом в замке сеньора де Шатовиё».
Тут библиофил принялся листать толщенную книгу под титлом «Родословная французского дворянства», но нашел он в ней лишь сеньоров де Шато-Нёф3.
«Все равно, – проговорил он в некотором смущении, – что Шато-Нёф [100], что Шатовиё, и тут и там – „замок". А потому пора бы переименовать и Пон-Нёф» [101].
Здесь кончается вторая книга Фантазий Гаспара из Тьмы
ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ТРЕТЬЯ КНИГА ФАНТАЗИЙ ГАСПАРА ИЗ ТЬМЫ
НОЧЬ И ЕЕ ПРИЧУДЫ
ХХ. Готическая комната [102]
Nox et solitudo plenae sunt diabolo [103].
Отцы Церкви
По ночам моя комната кишит чертями.
– Ах, – прошептал я, обращаясь к ночи, – Земля – благоухающий цветок, пестиком и тычинками коему служат луна и звезды!
Глаза мои смыкались от усталости, я затворил окошко, и на нем появился крест Голгофы – черный в желтом сиянии стекол.
* * *
Мало того, что в полночь – в час, предоставленный драконам и чертям, – гном высасывает масло из моего светильника!
Мало того, что кормилица под заунывное пение убаюкивает мертворожденного младенца, уложив его в шлем моего родителя.
Мало того, что слышно, как скелет замурованного ландскнехта стукается о стенку лбом, локтями и коленями.
Мало того, что мой прадед выступает во весь рост из своей трухлявой рамы и окунает латную рукавицу в кропильницу со святой водой.
А туг еще Скарбо вонзается зубами мне в шею и, думая залечить кровоточащую рану, запускает в нее свой железный палец, докрасна раскаленный в очаге.
XXI. Скарбо [104]
Господи, боже мой, подай мне в мой смертный час молитву священнослужителя, полотняный саван, еловый гроб и сухую землю!
Молитвы г-на Ле Марешаля
– Помрешь ли осужденным или сподобившись отпущения грехов, – шептал мне в ту ночь на ухо Скарбо, – вместо савана получишь ты паутину, а паука я закопаю вместе с тобою!
– Ах, пусть у меня будет вместо савана хоть осиновый листок, чтобы меня убаюкивало в нем дыхание озера, – ответил я, а глаза у меня были совсем красные от долгих слез.
– Нет, – издевался насмешливый карлик, – ты станешь пищей жука-карапузика [105],что охотится по вечерам за мошкарой, ослепленной заходящим солнцем!
– Неужели тебе хочется, – взмолился я сквозь слезы, – неужели тебе хочется, чтобы кровь мою высосал тарантул со слоновьим хоботом? [106]
– Так утешься же, – заключил он, – вместо савана у тебя будут полоски змеиной кожи с золотыми блестками, и я запеленаю тебя в них, как мумию.
А из мрачного склепа святого Бениня [107], куда я поставлю тебя, прислонив к стене, ты на досуге вдоволь наслушаешься, как плачут младенцы в преддвериях рая.
XXII. Дурачок
Старинный каролус был с ним,
Монета с агнцем золотым.[108]
Из рукописей Королевской библиотеки
Луна расчесывала свои кудри гребешком из черного дерева, осыпая холмы, долины и леса целым дождем светлячков.
* * *
Гном Скарбо, сокровища которого неисчислимы, под скрип флюгера разбрасывал у меня на
крыше дукаты и флорины; монеты мерно подпрыгивали, и фальшивыми уже была усеяна вся улица.
Как ухмыльнулся при этом зрелище дурачок, который каждую ночь бродит по безлюдному городу, обратив один глаз на луну! А другой-то у него выколот!
– Плевать мне на луну, – ворчал он, подбирая дьявольские кругляки, – куплю себе позорный столб и буду возле него греться на солнышке.
А луна по-прежнему сияла в небесах; теперь она укладывалась спать, а у меня в подвале Скарбо тайком чеканил на станке дукаты и флорины.
Тем временем заблудившаяся в ночных потемках улитка, выпустив два рожка, искала дорогу на сверкающих стеклах моего окна.
XXIII. Карлик
– Ты? Верхом?
– А что ж, я в поместье Линлитгоу [109]
частенько скакал на борзых.
Шотландская баллада
Я поймал, сидя в постели, бабочку, притаившуюся за темным пологом; ее породили то ли луч лунного света, то ли капелька росы.
Трепещущая крошка, стараясь высвободить крылышки из моих пальцев, откупалась от меня благоуханием!
Вдруг скиталица улетела, оставив у меня на коленях – о мерзость! – отвратительную, чудовищную личинку с человечьей головой!
«Где душа твоя, я ее оседлаю! – Душа моя – кобылка, охромевшая от дневных трудов; теперь она отдыхает на золотистой подстилке сновидений».
А душа моя в ужасе понеслась сквозь синеватую паутину сумерек, поверх темных горизонтов, изрезанных темными колокольнями готических церквей.
Карлик же, вцепившись в ржущую беглянку, катался в ее белой гриве, как веретено в пучке кудели [110].
XXIV. Лунный свет [111]
Вы, спящие в домах, проснитесь
Да за усопших помолитесь!
Возглас ночного дозорного
О как сладостно ночью, когда на колокольне бьют часы, любоваться луной, у которой нос вроде медного гроша!
* * *
Двое прокаженных стенали у меня под окном, пес выл на перекрестке, а в очаге что-то еле слышно вещал сверчок.
Но вскоре слух мой перестал улавливать что-либо, кроме глубокого безмолвия. Услышав, как Жакмар колотит жену, прокаженные укрылись в своих конурах.
При виде стражников с копьями, одуревших от дождя и продрогших на ветру, пес в испуге убежал в переулок.
А сверчок уснул, едва только последняя искорка погасила свой последний огонек в золе очага.
Мне же казалось – такая уж причудница лихорадка, – что луна, набелив лицо, показывает мне язык [112], высунутый как у висельника.
XXV. Хоровод под колоколом
Посвящается живописцу Луи Буланже [113]