Страница:
Раскрытие этих возможностей задержала Вторая мировая война, которая привела к сплочению как американского, так и английского общества и сделала СМИ участником военных действий. Во времена последующей «холодной войны» и печально известной «охоты на ведьм» Маккарти СМИ оставались по большей части запуганными и послушными. Ситуация практически не менялась до начала вьетнамского конфликта. Когда американское военное руководство пыталось манипулировать СМИ, они оказали сопротивление, отстаивая свою независимость. В последующей борьбе СМИ начали осознавать свою силу и понимать, что они могут успешно противостоять американской военной машине, – и доказали это впоследствии. Освещение средствами массовой информации войны во Вьетнаме сыграло основную роль в формировании общественного мнения, которое осуждало этот конфликт. Ярким подтверждением силы и независимости СМИ стало «уотергейтское дело», когда Ричард Никсон был с позором смещен с поста президента США.
Освещение вьетнамского конфликта и «уотергейтского дела» в целом было достойным и правдивым, что подтвердило намерения части СМИ не только оставаться независимыми, но и сохранить репутацию. В какой-то степени Вьетнам и Уотергейт представляли собой настоящий триумф средств массовой информации. Но этот триумф и осознание своей силы могли легко вскружить голову и вызвать чувство опьянения властью, что повлекло бы за собой опасные последствия. Существовала опасность отделения этого триумфа от первоначального нравственного контекста, когда триумф превозносили бы ради него самого. Такой триумф мог вызвать сильнейшее искушение повторить успех, причем любой ценой. После Вьетнама и Уотергейта возник стандарт успеха, которому во что бы то ни стало стараются соответствовать СМИ, не обращая внимания на моральные и нравственные принципы.
Когда в 1982 году началась война с Аргентиной из-за Фолклендских островов, британское правительство, усвоившее уроки Вьетнама, попыталось взять под контроль освещение конфликта средствами массовой информации, ограничив доступ корреспондентов к театру военных действий. Эта задача, конечно, облегчалась организацией материально-технического обеспечения конфликта. Даже немногочисленные представители СМИ, уполномоченные сопровождать британскую тактическую группу, были практически отрезаны от зоны военных действий. Это, однако, не пугало британские средства массовой информации на родине. В результате военные и военно-морские офицеры – в основном демобилизовавшиеся – давали ночные интервью. Основываясь на этих данных, комментаторы на телевидении и в прессе продолжали активно строить предположения. Все возможные стратегии со всеми вариантами развития событий были детально изучены и обнародованы, да еще с представлением карт, диаграмм и других наглядных материалов. Для британских командиров в Южной Атлантике, чей успех зависел от возможности перехитрить врага и застигнуть его врасплох, такие выходки СМИ были, мягко говоря, обескураживающими. Офицеры и солдаты парашютного полка, готовившиеся штурмовать аргентинский гарнизон в Гус Грин, с ужасом обнаружили, что план операции во всех подробностях был обнародован на Би-би-си всего за несколько часов до ее начала. Для того чтобы организовать «сенсацию» и похвастаться своей осведомленностью в военных делах, комментаторы раскрыли план операции всему миру, предупредив таким образом тот самый аргентинский гарнизон и поставив под угрозу жизни британских солдат. Неудивительно, что впоследствии солдаты выражали свое искреннее негодование по этому поводу и даже говорили о государственной измене.
Строго говоря, при освещении событий во Вьетнаме, «уотергейтского дела» и войны на Фолклендских островах средства массовой информации не использовали средства манипуляции сознанием. Скорее СМИ наглядно продемонстрировали свою силу и независимость. Однако от демонстрации силы и автономии до беззастенчивой манипуляции оставался один маленький шаг. В сегодняшнем мире мы слишком благосклонны к средствам массовой информации, которые манипулируют событиями, преследуя свои собственные – или «исторические» – цели. В Белфасте, например, журналисты были пойманы на том, что раздавали деньги молодым людям, чтобы те устроили подобие забастовки, – и все это ради «сенсационного» телерепортажа. Британская телевизионная сеть поставила перед собой цель замусорить улицы одного из итальянских городов, чтобы сделать его более подходящим для документальных съемок. В Англии журналисты малоформатных газет «охотились стаями» и часто решали между собой, какой будет очередная «сенсационная» история, искажая реальные события и выдумывая новые подробности в борьбе за место на обложке издания.
После Вьетнама и Уотергейта СМИ начали бессовестно злоупотреблять своей новообретенной силой и упиваться чувством собственной значимости. В поисках новой истории, на которой можно неплохо нажиться, зерном для этой адской мельницы стало практически все – от церковных дел до президента Америки и британской монархии. Введя моду на недоверие и цинизм по отношению к государственным учреждениям, средства массовой информации получили возможность – и активно ее используют – извлекать выгоду из этого сомнительного достижения как источника материалов для свежих публикаций. Таким образом, популярность недоверия и скептицизма по отношению к государственным учреждениям сама по себе является хорошим «сюжетом», который позволяет СМИ представлять последующие «новости» в эгоистическом свете собственного могущества. И остальному миру приходится все больше считаться с этим могуществом. Сейчас для политических лидеров стало обычной практикой планировать расписание не только важных докладов, но и военных операций, в соответствии со временем вечернего выпуска новостей. Так, во время войны в Персидском заливе небо над Багдадом взорвалось как раз в нужный момент, чтобы это событие успело стать ключевым в вечерних новостях Нью-Йорка и Вашингтона. В Сомали американские «миротворческие» силы высадились на берег с десантного судна в полной боевой экипировке, рассчитывая встретить не только вооруженное сопротивление, но и армию опытных репортеров и операторов.
Мир средств массовой информации присвоил себе целый свод бессмертных и укрепляющих его значительность ролей, растущих, как злокачественная опухоль. Одной из них является роль политического интервьюера и/или комментатора. Теоретически основная задача средств массовой информации состоит в том, чтобы докладывать о событиях, а затем, возможно, осторожно их комментировать в передовой статье или телепередаче, излагающей принципиальные взгляды газеты или канала и полностью осознающей свои политические пристрастия. Сейчас, однако, комментатор призван заслонять собой материал, который он должен комментировать. При освещении любого события на политической сцене намного больше времени и места выделяется для гипотетических вариантов развития и интерпретаций, чем для самого события. «Острое словечко» какого-нибудь политика может стать причиной выделения многих часов эфирного времени и целых газетных полос, посвященных его анализу. И весь этот так называемый анализ есть не что иное, как беспочвенные спекуляции так называемых «экспертов», которые, возможно, располагают большей информацией, но никак не большей проницательностью, чем образованные читатели, слушатели и зрители. Похоже, медиамагнаты не осознают, насколько влиятельны, оскорбительны и опасны такие анализы. Подразумевается, что люди слишком глупы, чтобы самостоятельно разбираться в происходящем и делать собственные выводы. Подразумевается, что все политические события, преобразования и доклады должны быть разбиты на части, пережеваны, а затем на блюдечке с голубой каемочкой поданы массовой аудитории, слишком темной, чтобы сделать это самой. Считается, что мы нуждаемся в интерпретации материала, который сам по себе либо понятен слепому, либо является вульгарной ложью и, следовательно, не достоин анализа. И такая интерпретация, конечно, дает возможность для использования скрытой манипуляции. Рвение, с которым производятся такие интерпретации, доказывает, что людей пытаются убедить в их необходимости – в том, что мир вокруг них слишком сложен для понимания и им не обойтись без посторонней помощи. Таким образом, формируется симбиотичная зависимость, питающая невежество.
В западной демократии ни одна политическая партия не застрахована от неприятных казусов и осложнений. Следовательно, представители каждой партии хотя бы раз проходят через суд инквизиции СМИ. Зрители довольно часто становятся свидетелями этого «суда» и, что вполне естественно, начинают относиться с недоверием, цинизмом и презрением к скользким сладкоречивым политикам. В глубине души, подсознательно они представляют интервьюера как фигуру, стоящую над всей этой политической низостью, единственную, которая сохраняет свое олимпийское достоинство и честность. Таким образом, возможности средств массовой информации по манипуляции сознанием увеличиваются еще больше.
Если СМИ способны исполнять обязанности независимого и беспристрастного судьи в мелких политических распрях, то у них есть возможность выступать в таком же качестве уже в более крупных, даже глобальных масштабах. Они могут играть роль надгосударственного руководителя, например призывая к порядку и ответственности ссорящиеся правительства. Подтверждение того, что они играют именно эту роль, пришло во время войны в Персидском заливе, когда американское и иракское правительства общались между собой больше с помощью телевизионных интервью, чем по традиционным дипломатическим каналам. Кроме того, СМИ предоставляют возможность главам правительств обратиться к народу чужой страны напрямую, минуя лидеров этого государства. Так сделал Джордж Буш, призывая народ Ирака восстать против режима Саддама Хусейна. Но когда влияние средств массовой информации в таких глобальных вопросах продолжает расти, они стремятся скорее контролировать события, чем просто сообщать о них. По словам одного комментатора СМИ, особенно международные телевизионные сети стали «активным участником событий, о которых должны были только сообщать. Телевидение нельзя больше считать… просто сторонним наблюдателем и глашатаем событий. Оно запуталось в этих событиях и стало их неотъемлемой частью»[374].
В какой-то степени СМИ, подсознательно используя силу внушения, незаметно навязывают нам свою собственную иерархию ценностей. Наиболее очевидным такое навязывание становится тогда, когда они сами отдают предпочтение тем или иным новостям или же, наоборот, считают их несущественными. Конечно, некоторые события не вызывают споров по поводу своего приоритета над другими, что автоматически выводит их на первый план в новостях. Убийство видного политического деятеля, захват самолета или другой террористический акт. авиакатастрофа или национальное бедствие, большой политический скандал – все это может стать основной темой для любой газеты, радиостанции или телеканала. Но если ничего особенного, на что необходимо обратить внимание публики, не случается, то средствам массовой информации приходится самим создавать шкалу приоритетов.
Происходящее близко к дому неизбежно потребует внушительного количества газетных полос и эфирного времени. Смерть двух или трех граждан Соединенного Королевства или американцев привлечет больше внимания СМИ в их странах, чем гибель двух или трех тысяч человек в отдаленном уголке Африки или Азии. Один американский гражданин, заключенный под стражу за контрабанду наркотиков в Таиланде, будет более интересен СМИ, чем куда более важные международные события – например, территориальный спор между Перу и Боливией, который может стоить жизни тысячам граждан. Этого, конечно, и следовало ожидать. На всех нас сильнее влияют события, которые напрямую затрагивают нас, которые в какой-то мере могут изменить нага мир, нашу жизнь. И бесспорно, что в расстановке приоритетов между такими событиями манипуляции СМИ наиболее эффективны и коварны.
В день, свободный от мировых сенсаций, средства массовой информации, используя силу внушения, предлагают свою собственную, «правильную» иерархию ценностей. Бульварная пресса, например, откопает последний материал про британскую королевскую семью, американского президента или ничего не значащий проступок одного из публичных деятелей. Остальные печатные издания отдадут предпочтение совсем другим темам. Передовая статья одной из газет, передача какой-либо радиостанции или телеканала может быть посвящена экономическим проблемам. Где-нибудь еще акцент будет сделан на политике или защите прав человека. Медленное и лишенное драматизма течение мирных переговоров может быть отодвинуто на второй план какими-то вульгарными сплетнями. И у всех подобных событий – за исключением происшествий такого масштаба, как, скажем, убийство Кеннеди, – будет явно ограниченный «срок годности».
Конечно, нужно принять во внимание, что аудитория – читатели, слушатели, зрители – ожидает узнать в новостях что-нибудь драматичное и волнующее. Фраза «Полмиллиона женщин остались неизнасилованными в Бостоне прошлой ночью» не годится для эффектного заголовка (хотя во многих американских городах такая газетная шапка имела бы успех). Но есть что-то неправильное и возмутительное в том, что нам предлагают очередные кривлянья известного спортсмена или поп-звезды как нечто более важное, чем уличные беспорядки в Майами или важные события в Северной Ирландии. Конечно, образованные люди поймут, что эти события несравненно более значимы, чем жизнь Майка Тайсона, Майкла Джексона или Мадонны. Но СМИ, расставляя акценты на этих «знаменитостях», настаивают на обратном, искажая таким образом наши приоритеты, нашу иерархию ценностей, наши представления о том, что на самом деле важно в этой жизни. Иллюстрацией тому стали прямые репортажи спортивных событий, о которых комментаторы говорят с благоговейным придыханием. Огромные суммы денег тратятся на забавы горстки оболтусов, которые гоняются по полю за накачанным воздухом пузырем. Чтобы уступить место этим спектаклям, властно отодвигаются в сторону другие программы, включая выпуски новостей. А те, кто комментирует подобные представления, делают это захлебывающимися голосами и с таким яростным возбуждением, которое было бы уместно разве что на поле брани или в момент второго пришествия. С помощью этих шоу нас сознательно вводят в заблуждение, убеждая в важности таких вещей.
Влияние средств массовой информации на расстановку наших приоритетов может принимать и другие формы, становясь при этом одновременно незаметным и совершенно очевидным. Мы гордимся, например, что живем не только в «цивилизованном», но и в культурном обществе. В течение одной недели только в Британии издается около сотни новых книг. Конечно, лишь немногие из них можно причислить к «серьезной литературе». Некоторые являются лишь новыми изданиями, или новыми переводами, или первыми английскими переводами признанной классики, такими, как последнее полное издание «Человека без свойств» Роберта Музиля. Другие могут стать классикой в будущем – томики свежих поэм Шимуса Хини, последний роман Габриэля Гарсиа Маркеса или Карлоса Фуэнтеса. Среди них также немало документальной литературы, значение которой не стоит недооценивать. Кроме этого, в мире происходит множество других культурных событий – выставки, концерты, премьеры опер и спектаклей.
Сколько места отводится для таких вещей даже в самой, если верить названию, «культурной» газете? Как много эфирного времени предоставлено для них в теленовостях? Каждый выпуск новостей завершается освещением последних спортивных достижений. Каждая газета включает три, четыре, пять или даже семь страниц, рассказывающих о спорте. В каждой газете есть четыре или больше страниц, посвященных последней финансовой информации. В средней ежедневной газете новости искусства, однако, редко занимают больше одной или двух страниц, которые призваны осветить широкий спектр культурных событий. Книги анонсируются газетами раз в неделю, но всегда лишь их малая часть, отобранная более или менее случайным образом и не заслуживающая особого внимания. «Серьезная литература» часто вообще не фигурирует среди этой малой части, особенно иностранная или изданная не самым крупным издательством. Что касается телевизионных новостей, то там «серьезная литература» не упоминается вовсе, за исключением случаев, когда умирает выдающийся писатель или ему присуждают престижную премию. Разве может такой баланс, или, вернее, дисбаланс, не искажать наши приоритеты и представления о том, что важно, а что нет?
Можно, конечно, заявить, что для анонса культурных событий существует специальная литература и что у нее есть эксклюзивное право на полноценные публикации. Однако существуют специализированные спортивные и экономические издания, но СМИ почему-то продолжают освещать события, относящиеся к этим сферам. Более того, даже немногочисленные средства массовой информации, освещающие вопросы культуры, постепенно перестают быть таковыми. В последнее время такие публикации, как, например, «Нью-йоркское книжное обозрение», выделяют все меньше места для самих книг, уступая его эссе и комментариям по поводу текущих событий. И последнее – тот самый процесс, посредством которого все культурные события были «изгнаны» в специальные журналы, радио и телевизионные передачи, в дальнейшем призван изолировать массовую аудиторию от искусства и укрепить пропагандируемую средствами массовой информации идею о том, что такие вещи доступны лишь немногочисленной элите и им нет места в широком обществе.
Как мы уже отмечали, искусство в двадцатом веке, возможно, стало основным прибежищем герметизма. Придавая искусству лишь второстепенное значение, средства массовой информации лишь усиливают фрагментацию знаний и реальности. В дальнейшем они помогут установлению мирового господства заурядности и филистерства.
19. Музыка и магия
Освещение вьетнамского конфликта и «уотергейтского дела» в целом было достойным и правдивым, что подтвердило намерения части СМИ не только оставаться независимыми, но и сохранить репутацию. В какой-то степени Вьетнам и Уотергейт представляли собой настоящий триумф средств массовой информации. Но этот триумф и осознание своей силы могли легко вскружить голову и вызвать чувство опьянения властью, что повлекло бы за собой опасные последствия. Существовала опасность отделения этого триумфа от первоначального нравственного контекста, когда триумф превозносили бы ради него самого. Такой триумф мог вызвать сильнейшее искушение повторить успех, причем любой ценой. После Вьетнама и Уотергейта возник стандарт успеха, которому во что бы то ни стало стараются соответствовать СМИ, не обращая внимания на моральные и нравственные принципы.
Когда в 1982 году началась война с Аргентиной из-за Фолклендских островов, британское правительство, усвоившее уроки Вьетнама, попыталось взять под контроль освещение конфликта средствами массовой информации, ограничив доступ корреспондентов к театру военных действий. Эта задача, конечно, облегчалась организацией материально-технического обеспечения конфликта. Даже немногочисленные представители СМИ, уполномоченные сопровождать британскую тактическую группу, были практически отрезаны от зоны военных действий. Это, однако, не пугало британские средства массовой информации на родине. В результате военные и военно-морские офицеры – в основном демобилизовавшиеся – давали ночные интервью. Основываясь на этих данных, комментаторы на телевидении и в прессе продолжали активно строить предположения. Все возможные стратегии со всеми вариантами развития событий были детально изучены и обнародованы, да еще с представлением карт, диаграмм и других наглядных материалов. Для британских командиров в Южной Атлантике, чей успех зависел от возможности перехитрить врага и застигнуть его врасплох, такие выходки СМИ были, мягко говоря, обескураживающими. Офицеры и солдаты парашютного полка, готовившиеся штурмовать аргентинский гарнизон в Гус Грин, с ужасом обнаружили, что план операции во всех подробностях был обнародован на Би-би-си всего за несколько часов до ее начала. Для того чтобы организовать «сенсацию» и похвастаться своей осведомленностью в военных делах, комментаторы раскрыли план операции всему миру, предупредив таким образом тот самый аргентинский гарнизон и поставив под угрозу жизни британских солдат. Неудивительно, что впоследствии солдаты выражали свое искреннее негодование по этому поводу и даже говорили о государственной измене.
Строго говоря, при освещении событий во Вьетнаме, «уотергейтского дела» и войны на Фолклендских островах средства массовой информации не использовали средства манипуляции сознанием. Скорее СМИ наглядно продемонстрировали свою силу и независимость. Однако от демонстрации силы и автономии до беззастенчивой манипуляции оставался один маленький шаг. В сегодняшнем мире мы слишком благосклонны к средствам массовой информации, которые манипулируют событиями, преследуя свои собственные – или «исторические» – цели. В Белфасте, например, журналисты были пойманы на том, что раздавали деньги молодым людям, чтобы те устроили подобие забастовки, – и все это ради «сенсационного» телерепортажа. Британская телевизионная сеть поставила перед собой цель замусорить улицы одного из итальянских городов, чтобы сделать его более подходящим для документальных съемок. В Англии журналисты малоформатных газет «охотились стаями» и часто решали между собой, какой будет очередная «сенсационная» история, искажая реальные события и выдумывая новые подробности в борьбе за место на обложке издания.
После Вьетнама и Уотергейта СМИ начали бессовестно злоупотреблять своей новообретенной силой и упиваться чувством собственной значимости. В поисках новой истории, на которой можно неплохо нажиться, зерном для этой адской мельницы стало практически все – от церковных дел до президента Америки и британской монархии. Введя моду на недоверие и цинизм по отношению к государственным учреждениям, средства массовой информации получили возможность – и активно ее используют – извлекать выгоду из этого сомнительного достижения как источника материалов для свежих публикаций. Таким образом, популярность недоверия и скептицизма по отношению к государственным учреждениям сама по себе является хорошим «сюжетом», который позволяет СМИ представлять последующие «новости» в эгоистическом свете собственного могущества. И остальному миру приходится все больше считаться с этим могуществом. Сейчас для политических лидеров стало обычной практикой планировать расписание не только важных докладов, но и военных операций, в соответствии со временем вечернего выпуска новостей. Так, во время войны в Персидском заливе небо над Багдадом взорвалось как раз в нужный момент, чтобы это событие успело стать ключевым в вечерних новостях Нью-Йорка и Вашингтона. В Сомали американские «миротворческие» силы высадились на берег с десантного судна в полной боевой экипировке, рассчитывая встретить не только вооруженное сопротивление, но и армию опытных репортеров и операторов.
Мир средств массовой информации присвоил себе целый свод бессмертных и укрепляющих его значительность ролей, растущих, как злокачественная опухоль. Одной из них является роль политического интервьюера и/или комментатора. Теоретически основная задача средств массовой информации состоит в том, чтобы докладывать о событиях, а затем, возможно, осторожно их комментировать в передовой статье или телепередаче, излагающей принципиальные взгляды газеты или канала и полностью осознающей свои политические пристрастия. Сейчас, однако, комментатор призван заслонять собой материал, который он должен комментировать. При освещении любого события на политической сцене намного больше времени и места выделяется для гипотетических вариантов развития и интерпретаций, чем для самого события. «Острое словечко» какого-нибудь политика может стать причиной выделения многих часов эфирного времени и целых газетных полос, посвященных его анализу. И весь этот так называемый анализ есть не что иное, как беспочвенные спекуляции так называемых «экспертов», которые, возможно, располагают большей информацией, но никак не большей проницательностью, чем образованные читатели, слушатели и зрители. Похоже, медиамагнаты не осознают, насколько влиятельны, оскорбительны и опасны такие анализы. Подразумевается, что люди слишком глупы, чтобы самостоятельно разбираться в происходящем и делать собственные выводы. Подразумевается, что все политические события, преобразования и доклады должны быть разбиты на части, пережеваны, а затем на блюдечке с голубой каемочкой поданы массовой аудитории, слишком темной, чтобы сделать это самой. Считается, что мы нуждаемся в интерпретации материала, который сам по себе либо понятен слепому, либо является вульгарной ложью и, следовательно, не достоин анализа. И такая интерпретация, конечно, дает возможность для использования скрытой манипуляции. Рвение, с которым производятся такие интерпретации, доказывает, что людей пытаются убедить в их необходимости – в том, что мир вокруг них слишком сложен для понимания и им не обойтись без посторонней помощи. Таким образом, формируется симбиотичная зависимость, питающая невежество.
В западной демократии ни одна политическая партия не застрахована от неприятных казусов и осложнений. Следовательно, представители каждой партии хотя бы раз проходят через суд инквизиции СМИ. Зрители довольно часто становятся свидетелями этого «суда» и, что вполне естественно, начинают относиться с недоверием, цинизмом и презрением к скользким сладкоречивым политикам. В глубине души, подсознательно они представляют интервьюера как фигуру, стоящую над всей этой политической низостью, единственную, которая сохраняет свое олимпийское достоинство и честность. Таким образом, возможности средств массовой информации по манипуляции сознанием увеличиваются еще больше.
Если СМИ способны исполнять обязанности независимого и беспристрастного судьи в мелких политических распрях, то у них есть возможность выступать в таком же качестве уже в более крупных, даже глобальных масштабах. Они могут играть роль надгосударственного руководителя, например призывая к порядку и ответственности ссорящиеся правительства. Подтверждение того, что они играют именно эту роль, пришло во время войны в Персидском заливе, когда американское и иракское правительства общались между собой больше с помощью телевизионных интервью, чем по традиционным дипломатическим каналам. Кроме того, СМИ предоставляют возможность главам правительств обратиться к народу чужой страны напрямую, минуя лидеров этого государства. Так сделал Джордж Буш, призывая народ Ирака восстать против режима Саддама Хусейна. Но когда влияние средств массовой информации в таких глобальных вопросах продолжает расти, они стремятся скорее контролировать события, чем просто сообщать о них. По словам одного комментатора СМИ, особенно международные телевизионные сети стали «активным участником событий, о которых должны были только сообщать. Телевидение нельзя больше считать… просто сторонним наблюдателем и глашатаем событий. Оно запуталось в этих событиях и стало их неотъемлемой частью»[374].
В какой-то степени СМИ, подсознательно используя силу внушения, незаметно навязывают нам свою собственную иерархию ценностей. Наиболее очевидным такое навязывание становится тогда, когда они сами отдают предпочтение тем или иным новостям или же, наоборот, считают их несущественными. Конечно, некоторые события не вызывают споров по поводу своего приоритета над другими, что автоматически выводит их на первый план в новостях. Убийство видного политического деятеля, захват самолета или другой террористический акт. авиакатастрофа или национальное бедствие, большой политический скандал – все это может стать основной темой для любой газеты, радиостанции или телеканала. Но если ничего особенного, на что необходимо обратить внимание публики, не случается, то средствам массовой информации приходится самим создавать шкалу приоритетов.
Происходящее близко к дому неизбежно потребует внушительного количества газетных полос и эфирного времени. Смерть двух или трех граждан Соединенного Королевства или американцев привлечет больше внимания СМИ в их странах, чем гибель двух или трех тысяч человек в отдаленном уголке Африки или Азии. Один американский гражданин, заключенный под стражу за контрабанду наркотиков в Таиланде, будет более интересен СМИ, чем куда более важные международные события – например, территориальный спор между Перу и Боливией, который может стоить жизни тысячам граждан. Этого, конечно, и следовало ожидать. На всех нас сильнее влияют события, которые напрямую затрагивают нас, которые в какой-то мере могут изменить нага мир, нашу жизнь. И бесспорно, что в расстановке приоритетов между такими событиями манипуляции СМИ наиболее эффективны и коварны.
В день, свободный от мировых сенсаций, средства массовой информации, используя силу внушения, предлагают свою собственную, «правильную» иерархию ценностей. Бульварная пресса, например, откопает последний материал про британскую королевскую семью, американского президента или ничего не значащий проступок одного из публичных деятелей. Остальные печатные издания отдадут предпочтение совсем другим темам. Передовая статья одной из газет, передача какой-либо радиостанции или телеканала может быть посвящена экономическим проблемам. Где-нибудь еще акцент будет сделан на политике или защите прав человека. Медленное и лишенное драматизма течение мирных переговоров может быть отодвинуто на второй план какими-то вульгарными сплетнями. И у всех подобных событий – за исключением происшествий такого масштаба, как, скажем, убийство Кеннеди, – будет явно ограниченный «срок годности».
Конечно, нужно принять во внимание, что аудитория – читатели, слушатели, зрители – ожидает узнать в новостях что-нибудь драматичное и волнующее. Фраза «Полмиллиона женщин остались неизнасилованными в Бостоне прошлой ночью» не годится для эффектного заголовка (хотя во многих американских городах такая газетная шапка имела бы успех). Но есть что-то неправильное и возмутительное в том, что нам предлагают очередные кривлянья известного спортсмена или поп-звезды как нечто более важное, чем уличные беспорядки в Майами или важные события в Северной Ирландии. Конечно, образованные люди поймут, что эти события несравненно более значимы, чем жизнь Майка Тайсона, Майкла Джексона или Мадонны. Но СМИ, расставляя акценты на этих «знаменитостях», настаивают на обратном, искажая таким образом наши приоритеты, нашу иерархию ценностей, наши представления о том, что на самом деле важно в этой жизни. Иллюстрацией тому стали прямые репортажи спортивных событий, о которых комментаторы говорят с благоговейным придыханием. Огромные суммы денег тратятся на забавы горстки оболтусов, которые гоняются по полю за накачанным воздухом пузырем. Чтобы уступить место этим спектаклям, властно отодвигаются в сторону другие программы, включая выпуски новостей. А те, кто комментирует подобные представления, делают это захлебывающимися голосами и с таким яростным возбуждением, которое было бы уместно разве что на поле брани или в момент второго пришествия. С помощью этих шоу нас сознательно вводят в заблуждение, убеждая в важности таких вещей.
Влияние средств массовой информации на расстановку наших приоритетов может принимать и другие формы, становясь при этом одновременно незаметным и совершенно очевидным. Мы гордимся, например, что живем не только в «цивилизованном», но и в культурном обществе. В течение одной недели только в Британии издается около сотни новых книг. Конечно, лишь немногие из них можно причислить к «серьезной литературе». Некоторые являются лишь новыми изданиями, или новыми переводами, или первыми английскими переводами признанной классики, такими, как последнее полное издание «Человека без свойств» Роберта Музиля. Другие могут стать классикой в будущем – томики свежих поэм Шимуса Хини, последний роман Габриэля Гарсиа Маркеса или Карлоса Фуэнтеса. Среди них также немало документальной литературы, значение которой не стоит недооценивать. Кроме этого, в мире происходит множество других культурных событий – выставки, концерты, премьеры опер и спектаклей.
Сколько места отводится для таких вещей даже в самой, если верить названию, «культурной» газете? Как много эфирного времени предоставлено для них в теленовостях? Каждый выпуск новостей завершается освещением последних спортивных достижений. Каждая газета включает три, четыре, пять или даже семь страниц, рассказывающих о спорте. В каждой газете есть четыре или больше страниц, посвященных последней финансовой информации. В средней ежедневной газете новости искусства, однако, редко занимают больше одной или двух страниц, которые призваны осветить широкий спектр культурных событий. Книги анонсируются газетами раз в неделю, но всегда лишь их малая часть, отобранная более или менее случайным образом и не заслуживающая особого внимания. «Серьезная литература» часто вообще не фигурирует среди этой малой части, особенно иностранная или изданная не самым крупным издательством. Что касается телевизионных новостей, то там «серьезная литература» не упоминается вовсе, за исключением случаев, когда умирает выдающийся писатель или ему присуждают престижную премию. Разве может такой баланс, или, вернее, дисбаланс, не искажать наши приоритеты и представления о том, что важно, а что нет?
Можно, конечно, заявить, что для анонса культурных событий существует специальная литература и что у нее есть эксклюзивное право на полноценные публикации. Однако существуют специализированные спортивные и экономические издания, но СМИ почему-то продолжают освещать события, относящиеся к этим сферам. Более того, даже немногочисленные средства массовой информации, освещающие вопросы культуры, постепенно перестают быть таковыми. В последнее время такие публикации, как, например, «Нью-йоркское книжное обозрение», выделяют все меньше места для самих книг, уступая его эссе и комментариям по поводу текущих событий. И последнее – тот самый процесс, посредством которого все культурные события были «изгнаны» в специальные журналы, радио и телевизионные передачи, в дальнейшем призван изолировать массовую аудиторию от искусства и укрепить пропагандируемую средствами массовой информации идею о том, что такие вещи доступны лишь немногочисленной элите и им нет места в широком обществе.
Как мы уже отмечали, искусство в двадцатом веке, возможно, стало основным прибежищем герметизма. Придавая искусству лишь второстепенное значение, средства массовой информации лишь усиливают фрагментацию знаний и реальности. В дальнейшем они помогут установлению мирового господства заурядности и филистерства.
19. Музыка и магия
В январе 1965 года, когда Ричард Никсон вступил в должность президента Соединенных Штатов Америки, раскол в американском обществе был более опасным, чем когда-либо со времен Гражданской войны, случившейся за столетие до этого. В апреле того же года число погибших во Вьетнаме превысило число жертв войны в Корее. В конце лета, с 15 по 17 августа, на широко рекламируемом музыкальном фестивале в Вудстоке собрались около полумиллиона – в том числе и радикально настроенных – хиппи, а также ценителей музыки, студентов и профессоров различных колледжей и университетов, представителей так называемой «контркультуры» и многие другие. Этот фестиваль имел множество побудительных причин, но все же основной его целью был протест против войны во Вьетнаме. В то время в американском обществе и в американской культуре происходило нечто вроде революции. Для самозваных «патриотов», защитников истины, правосудия и «американской мечты» это было тревожным знаком, якобы предвещавшим наступление анархии, хаоса и прихода «темных сил». Для более доверчивых оптимистов «революция» была предзнаменованием нового расцвета цивилизации. И светлым и ужасным прогнозам, естественно, не суждено было сбыться. Но даже сейчас Вудсток остается одним из самых ярких событий 1960-х, одним из кульминационных моментов нашей эры – возможно, даже ее апофеозом.
Эхо Вудстока прокатилось по всему миру. В Калифорнии, считавшейся до этого передовым отрядом протестующих, люди почувствовали себя ущемленными. В стремлении иметь на западном побережье «свой собственный Вудсток» был организован еще один, не меньший по масштабам музыкальный фестиваль. Попытки сделать местом его проведения Сан-Франциско, а точнее, парк Золотые Ворота, были сорваны, и мероприятие в конечном итоге было назначено на шестое декабря. Проходить оно должно было на «Алтамонт Спидвей», разрушенной и заброшенной автомобильной трассе, находящейся в открытой сельской местности на окраинах города. Были приглашены несколько рок-групп, таких как «The Jefferson Airplane», «Grateful Dead» и другие. Представителями звезд были Мики Джаггер и «Роллинг Стоунз», которые только что закончили свой тур по Соединенным Штатам. Они согласились участвовать в бесплатном концерте, потому что, по их словам, «именно таким был дух того времени»[375]. Мики Джаггер выразил протест музыкантов, «создающих микрокосм общества, которое подает пример всей Америке, как нужно себя вести на многолюдных сборищах»[376].
Незадолго до этого между калифорнийскими студентами, цыганами, хиппи, то есть всеми противниками войны во Вьетнаме, и «Ангелами ада», которые придерживались радикально правых, даже неонацистских (или псевдонацистских) взглядов, возникли некоторые разногласия. В результате один из музыкантов «Роллинг Стоунз», Кейт Ричарде, стал отрицать, что его группа когда-либо приглашала на фестиваль «Ангелов ада». Он объяснял их присутствие приглашением от калифорнийской «психоделической» группы «Grateful Dead»[377]. В конечном счете, это приглашение от кого-то поступило. В их присутствии на фестивале не было ничего страшного. Они должны были исполнять малоприятную роль надзирателей, и их задача состояла в поддержании порядка и в контроле над огромной толпой. И если верить слухам, наводнившим Америку перед фестивалем, именно «Роллинг Стоунз» собирались уладить конфликт между «Ангелами» и их бывшими противниками, используя при этом музыку как разновидность терапевтической магии, которая может нейтрализовать «негативную энергию», пропитавшую, подобно озону, калифорнийский воздух, и способствовать установлению социальной гармонии.
Со времени «лета любви» в Вудстоке атмосфера в Америке, безусловно, изменилась. После того как Никсон одобрил незаконное вторжение в Камбоджу, война во Вьетнаме приобрела новый масштаб. Разногласия вокруг конфликта становились все серьезней, и раскол в обществе все очевиднее. В ноябре четверть миллиона противников войны устроили демонстрацию в Вашингтоне, и эта демонстрация была заметно агрессивней и воинственней, чем все предыдущие, – все меньше становилось призывов к «всеобщей любви» и «силе цветов». Атмосфера в Соединенных Штатах становилась все более мрачной и взрывоопасной. В частности, в Калифорнии ситуация была не просто острой и нестабильной – над штатом нависло что-то похожее на параноидальный ужас.
В ночь с 9 на 10 августа, за неделю до фестиваля в Вудстоке, в Беверли Хиллз были зверски убиты семь человек, включая жену Романа Полански, беременную молодую актрису Шэрон Тейт. Но пока следствием проверялись гипотезы о «ритуальном убийстве», не было причин связывать это убийство с «контркультурой». В любом случае Калифорния была за три тысячи миль от Вудстока. По этой причине убийства не сказались на атмосфере фестиваля в Нью-Йорке. В октябре, однако, был арестован Чарльз Мэнсон и его последователи. Им предъявили обвинение в убийстве. На протяжении всей осени средства массовой информации не оставляли в покое историю жизни так называемой «семьи» Мэнсона и их странный альтернативный образ жизни. Пятого декабря, за день до начала фестиваля в Алтамонте, большое жюри Калифорнии начинает первое слушание по делу Мэнсона. Судебное разбирательство должно было быть закрытым, но заголовки вечерних газет сообщали, что убийцы Тейт находились под воздействием наркотика ЛСД. Таким образом, была установлена связь между убийствами и «контркультурой», приближающийся фестиваль которой был еще одной ведущей темой в заголовках газет. Эти две истории немедленно объединились в общественном сознании, и дело Мэнсона стало ассоциироваться с фестивалем, который начался с нависшей над ним угрожающей тенью.
Простое присутствие «Роллинг Стоунз» усилило мрачные ассоциации. В октябре, когда имя Мэнсона впервые появилось на страницах прессы, группа работала над записью альбома «Let It Bleed» в Лос-Анджелесе. Этот альбом сделал их одной из самых «тяжелых» рок-групп на музыкальной сцене. Их песня «Уличный боец» стала, как выразился один комментатор, «чем-то вроде гимна нашей эпохе». Само поведение «Роллинг Стоунз» описывалось в СМИ как «устрашающий шабаш»[378]. Одно только слово «шабаш» еще больше усилило ассоциации с «семьей» Мэнсона. Как, впрочем, и их песня «Симпатия к дьяволу».
Казалось, что «Роллинг Стоунз» совершенно безразличны к переменам в социальной атмосфере Америки и возможным последствиям идей, которые они защищали. То же самое относилось и к их поклонникам. Однако в ожидании того, что фестиваль в Алтамонте станет таким же запоминающимся и «историческим» событием, как Вудсток, телережиссеры уже активно включились в работу. Камеры снимали подготовку к фестивалю – то, как собиралась толпа в 300 тысяч человек, суматоху за сценой, репетиции, общение музыкантов, фургоны, которые служили гримерными, – как, конечно, и сами выступления участников. Известный документалист 70-х Джимми Шелтер создал видеохронику событий.
Эхо Вудстока прокатилось по всему миру. В Калифорнии, считавшейся до этого передовым отрядом протестующих, люди почувствовали себя ущемленными. В стремлении иметь на западном побережье «свой собственный Вудсток» был организован еще один, не меньший по масштабам музыкальный фестиваль. Попытки сделать местом его проведения Сан-Франциско, а точнее, парк Золотые Ворота, были сорваны, и мероприятие в конечном итоге было назначено на шестое декабря. Проходить оно должно было на «Алтамонт Спидвей», разрушенной и заброшенной автомобильной трассе, находящейся в открытой сельской местности на окраинах города. Были приглашены несколько рок-групп, таких как «The Jefferson Airplane», «Grateful Dead» и другие. Представителями звезд были Мики Джаггер и «Роллинг Стоунз», которые только что закончили свой тур по Соединенным Штатам. Они согласились участвовать в бесплатном концерте, потому что, по их словам, «именно таким был дух того времени»[375]. Мики Джаггер выразил протест музыкантов, «создающих микрокосм общества, которое подает пример всей Америке, как нужно себя вести на многолюдных сборищах»[376].
Незадолго до этого между калифорнийскими студентами, цыганами, хиппи, то есть всеми противниками войны во Вьетнаме, и «Ангелами ада», которые придерживались радикально правых, даже неонацистских (или псевдонацистских) взглядов, возникли некоторые разногласия. В результате один из музыкантов «Роллинг Стоунз», Кейт Ричарде, стал отрицать, что его группа когда-либо приглашала на фестиваль «Ангелов ада». Он объяснял их присутствие приглашением от калифорнийской «психоделической» группы «Grateful Dead»[377]. В конечном счете, это приглашение от кого-то поступило. В их присутствии на фестивале не было ничего страшного. Они должны были исполнять малоприятную роль надзирателей, и их задача состояла в поддержании порядка и в контроле над огромной толпой. И если верить слухам, наводнившим Америку перед фестивалем, именно «Роллинг Стоунз» собирались уладить конфликт между «Ангелами» и их бывшими противниками, используя при этом музыку как разновидность терапевтической магии, которая может нейтрализовать «негативную энергию», пропитавшую, подобно озону, калифорнийский воздух, и способствовать установлению социальной гармонии.
Со времени «лета любви» в Вудстоке атмосфера в Америке, безусловно, изменилась. После того как Никсон одобрил незаконное вторжение в Камбоджу, война во Вьетнаме приобрела новый масштаб. Разногласия вокруг конфликта становились все серьезней, и раскол в обществе все очевиднее. В ноябре четверть миллиона противников войны устроили демонстрацию в Вашингтоне, и эта демонстрация была заметно агрессивней и воинственней, чем все предыдущие, – все меньше становилось призывов к «всеобщей любви» и «силе цветов». Атмосфера в Соединенных Штатах становилась все более мрачной и взрывоопасной. В частности, в Калифорнии ситуация была не просто острой и нестабильной – над штатом нависло что-то похожее на параноидальный ужас.
В ночь с 9 на 10 августа, за неделю до фестиваля в Вудстоке, в Беверли Хиллз были зверски убиты семь человек, включая жену Романа Полански, беременную молодую актрису Шэрон Тейт. Но пока следствием проверялись гипотезы о «ритуальном убийстве», не было причин связывать это убийство с «контркультурой». В любом случае Калифорния была за три тысячи миль от Вудстока. По этой причине убийства не сказались на атмосфере фестиваля в Нью-Йорке. В октябре, однако, был арестован Чарльз Мэнсон и его последователи. Им предъявили обвинение в убийстве. На протяжении всей осени средства массовой информации не оставляли в покое историю жизни так называемой «семьи» Мэнсона и их странный альтернативный образ жизни. Пятого декабря, за день до начала фестиваля в Алтамонте, большое жюри Калифорнии начинает первое слушание по делу Мэнсона. Судебное разбирательство должно было быть закрытым, но заголовки вечерних газет сообщали, что убийцы Тейт находились под воздействием наркотика ЛСД. Таким образом, была установлена связь между убийствами и «контркультурой», приближающийся фестиваль которой был еще одной ведущей темой в заголовках газет. Эти две истории немедленно объединились в общественном сознании, и дело Мэнсона стало ассоциироваться с фестивалем, который начался с нависшей над ним угрожающей тенью.
Простое присутствие «Роллинг Стоунз» усилило мрачные ассоциации. В октябре, когда имя Мэнсона впервые появилось на страницах прессы, группа работала над записью альбома «Let It Bleed» в Лос-Анджелесе. Этот альбом сделал их одной из самых «тяжелых» рок-групп на музыкальной сцене. Их песня «Уличный боец» стала, как выразился один комментатор, «чем-то вроде гимна нашей эпохе». Само поведение «Роллинг Стоунз» описывалось в СМИ как «устрашающий шабаш»[378]. Одно только слово «шабаш» еще больше усилило ассоциации с «семьей» Мэнсона. Как, впрочем, и их песня «Симпатия к дьяволу».
Казалось, что «Роллинг Стоунз» совершенно безразличны к переменам в социальной атмосфере Америки и возможным последствиям идей, которые они защищали. То же самое относилось и к их поклонникам. Однако в ожидании того, что фестиваль в Алтамонте станет таким же запоминающимся и «историческим» событием, как Вудсток, телережиссеры уже активно включились в работу. Камеры снимали подготовку к фестивалю – то, как собиралась толпа в 300 тысяч человек, суматоху за сценой, репетиции, общение музыкантов, фургоны, которые служили гримерными, – как, конечно, и сами выступления участников. Известный документалист 70-х Джимми Шелтер создал видеохронику событий.