Страница:
На место охоты мы прибыли около половины пятого. Проток здесь был шире и давал несколько ответвлений. До рассвета оставалось полтора часа, и Раимунду посоветовал мне вздремнуть. Мы оба растянулись на сиденьях челна и уснули, предоставив лодке плыть по течению, которое было теперь очень слабым. Принимая во внимание жесткость нашего ложа, я спал хорошо, и когда проснулся посреди сновидений о родине, уже начинался рассвет. Платье мое было совершенно мокро от росы. Птицы уже проснулись, цикады завели свою музыку, а стаи Urania letla, диковинной бабочки с красивым хвостом и позолотою — ночной бабочки с повадками дневной, — начали свои полеты над вершинами деревьев. Раимунду воскликнул: «Clareia о dia!» — «Рассветает день!». Перемена произошла быстро: небо на востоке окрасилось вдруг самой изумительной лазурью, по которой проходили мазки редких белых облаков. В такие вот мгновения, как это, и чувствуешь, как поистине прекрасна наша земля! Проток, по водам которого.плыла наша лодочка, имел около 200 ярдов в ширину; от него влево и вправо ответвлялись еще протоки, окружая группу заброшенных островов, которыми оканчивается область Карнапижо. Лес со всех сторон образовал высокую изгородь без какого-либо разрыва; внизу его опоясывали кустарники мангровых, мелкая листва которых составляла такой контраст с крупными блестящими листьями высоких деревьев или с перистыми и веерообразными листьями пальм.
Добравшись до места нашего назначения, Раимунду подвернул штаны и рукава рубашки, взял свой длинный охотничий нож и выскочил на берег вместе с собаками. Он должен был вырезать брешь для входа в лес. Мы рассчитывали встретить пак и кутий; способ, которым мы хотели их ловить, состоял в следующем: в этот ранний час они выходят есть упавшие плоды, но, заслышав шум, быстро убегают к своим норам; тогда Раимунду станет выгонять их с помощью собак, а мы с Жуакином останемся в лодке с ружьями, приготовившись стрелять в любую дичь, какая только покажется на берегу, — оба животных в затруднительном положении обыкновенно бегут к воде. Нам не пришлось долго ждать. Первой появилась пака, почти бесхвостый грызун, красноватый с белыми пятнами по бокам, по величине и внешнему виду занимающий промежуточное место между поросенком и зайцем. Первый мой выстрел оказался безрезультатным: животное нырнуло в воду и больше не появлялось. Второго зверя, блуждавшего под мангровыми кустарниками, подстрелил мой спутник. Следующей показалась кутиа; это тоже грызун, величиной втрое меньше паки; она плавает, но не ныряет, и мне посчастливилось застрелить ее. Таким способом мы добыли еще двух пак и одну кутию. Собаки все время лаяли в лесу. Вскоре появился Раимунду и сказал, чтобы мы гребли к другой стороне острова. Добравшись туда, мы вышли из лодки и принялись готовить завтрак. Это было прелестное местечко — чистый белый песчаный пляж под сенью раскидистых деревьев. Жуакин развел огонь. Сначала он наскреб немного тонких стружек со средней жилки на листе пальмы бакаба; стружки он сложил кучкой в сухом месте и высек в своей бамбуковой трутнице огонь куском старого напильника и кремнем; трутом служило войлокообразное вещество, производимое одним муравьем (Potyrhachisbispinosus). Слегка подув, он зажег стружки, на них положил сухие палки, и вскоре получился неплохой огонь. Он опалил и разделал кутию, а затем продел через тушку вертел и воткнул один конец его в землю в наклонном положении над огнем. У нас был с собой мешок фариньи и чашка с лимоном, дюжиной-двумя плодов острого красного перца и несколькими щепотями соли. Когда наша кутия изжарилась, мы плотно позавтракали, запив напоследок полной горлянкой чистой речной воды.
После завтрака собаки отыскали еще одну кутию, которая спряталась в норе в 2— 3 футах под корнями большого дерева, и Раимунду почти час откапывал ее. Вскоре вслед за тем мы покинули это место, переплыли через проток и, пройдя мимо двух островов, увидели между ними широкую реку с длинной песчаной косой, на которой стояли несколько алых ибисов и белоснежных цапель. Один из островов был низменный и песчаный, и половину его покрывали гигантские деревья аронника Caladium arborescens, очень странные на вид. Почти все знакомы с небольшим британским видом, Arum maculatum, который растет в основании живых изгородей, и многие, несомненно, восхищались более крупными видами, растущими в теплицах; это позволяет составить некоторое представление о лесе из аронников. На этом островке деревянистые стебли растений у основания имели 8-10 дюймов в диаметре, деревья же были от 12 до 15 футов вышины; все они росли вместе таким образом, что между ними только и оставалось пространство, чтобы свободно пройти человеку. У: берега стояла лодка, в ней сидели мужчина и женщина; мужчина кричал, что есть мочи, и, когда мы проплывали мимо, объяснил нам, что потерял сына в этом aningal (аронниковой роще). Сын заблудился на берегу, и отец уже час напрасно ожидал его.
Около часу дня мы снова остановились в устье маленького протока. Теперь было очень жарко. Раимунду сказал, что здесь водятся олени, поэтому он взял у меня ружье — оружие более действенное, чем те жалкие лазарину, которые он употреблял, подобно прочим туземным охотникам, и какие можно купить в Пара за 7-8 шиллингов. Раимунду и Жуакин разделись догола и разошлись в разные стороны по лесу; голыми они пошли для того, чтобы бесшумнее двигаться по ковру сухих листьев: они ступали так ловко, что не слышалось ни малейшего похрустывания. Собаки остались в челне, поблизости от которого я два часа занимался энтомологией. К концу второго часа оба моих спутника вернулись, не встретив никакой дичи.
Мы сели в лодку, чтобы ехать обратно. Раимунду срезал две тонких жерди — одну на мачту, другую на шпринтов[16] — и натянул между ними парус, который мы припасли в лодке, так как нам предстоял обратный путь по широкой реке и следовало ожидать хорошего попутного ветра до Карипи. Едва только мы вышли из протока, почувствовался ветер — морской бриз, доносящийся сюда прямо с Атлантического океана. Наша маленькая лодка была перегружена, и когда мы обогнули мыс и я увидел ту громадную ширь, через которую нам предстояло перебраться (7 миль), мне пришло в голову, что попытку переправы в таком легком суденышке следует признать совершенно безрассудной. Волны вздымались очень высоко, а руля у нас не было — Раимунду правил гребком, и нам оставалось уповать лишь на его хладнокровие и искусство — только это и могло нас избавить от опасности провалиться во впадину между волнами и оказаться тотчас же залитыми водой. В лодке только и было места, что. для нас троих, собак и убитой дичи, и когда эта хрупкая скорлупка оказывалась между вздымающимися гребнями волн, гибель наша казалась неминуемой; и в самом деле, мы то и дело черпали понемногу воду. Жуакин своим гребком помогал сохранять устойчивость лодки; я был всецело занят тем, что вычерпывал воду и следил за собаками, которые столпились на носу, визжа от страха; то одна, то другая время от времени падала за борт, и, вскарабкиваясь обратно, сильно раскачивала лодку. Напротив мыса лежала гряда камней, над которой яростно бушевали волны. Раимунду сидел на корме, суровый и молчаливый; глаза его неотрывно следили за носом лодки. Стоило, пожалуй, подвергнуться опасности и неудобству путешествия, чтобы собственными глазами убедиться в том мореплавательном таланте, который выказывают индейцы на воде. Маленькая лодка красиво шла вперед, поднимаясь на каждой волне. До Карипи мы добрались за какие-нибудь полтора часа, хотя совершенно измучились и промокли насквозь.
16 января сухой сезон внезапно закончился. Морские бризы, которые в течение нескольких дней все усиливались, вдруг прекратились, и воздух стал каким-то сырым; наконец, там, где в продолжение многих недель царило неизменно голубое небо, собрались густые тучи и разразились ливни, первый из которых шел сутки напролет. Дожди, по-видимому, дали новый толчок животной жизни. В первую же ночь поднялся страшный гам — голоса древесных лягушек, сверчков, козодоев и сов слились в одном оглушительном концерте. Один вид козодоя всю ночь время от времени повторял фразу, похожую на португальские слова «Joao corta pao» — «Жуан, руби лес»; фраза эта и служит португальским названием птицы. На одном из деревьев женипапы то и дело бормотала сова, производя ряд звуков, напоминающих слово муруку-туту. Иногда кваканье и крик лягушек и жаб были до того громки, что мы в комнате не слышали друг друга. Днем рои стрекоз появлялись у луж воды, образованных дождем, и в огромных количествах показывались крылатые муравьи и термиты. Я заметил, что крылатые термиты, или белые муравьи, которые сотнями слетаются ночью к лампам, зажженным на столе, часто сбрасывают произвольным движением свои крылья. Исследование показало мне, что крылья не отпадают с корнем, небольшие кусочки их остаются прикрепленными к груди. Край излома во всех случаях был прямой, а не рваный; действительно, орган этот пересекает по направлению к его корню бороздка, и по этому месту длинное крыло отпадает или сбрасывается, когда насекомое больше в нем не нуждается. Крылатая форма белого муравья вылетает из колонии, населенной бескрылыми особями, для спаривания с особями из той же или из других колоний; это позволяет белым муравьям размножаться и продолжать свой род. Крылатые особи — самцы и самки, тогда как громадная масса их бескрылых собратьев не имеет пола, но разделена на две касты — солдат и рабочих, функции которых ограничиваются постройкой муравейников, вскармливанием и защитой молоди. Оба пола, после того как сбросят крылья, спариваются на земле, а затем соединившиеся пары, если им удается избежать многочисленных врагов, их подстерегающих, приступают к основанию новых колоний. У муравьев и термитов много сходного в их образе жизни; однако они принадлежат к двум совершенно различным отрядам насекомых, резко отличающимся по своему строению и характеру развития.
Рис. 1-8 — солдаты различных видов белых муравьев; 9 — обычная форма рабочего; 10 — крылатая особь
Я собрал в Карипи очень большую коллекцию красивых и удивительных насекомых, насчитывающую около 1200 видов. Среди них особенно много было жесткокрылых, принимая в расчет что отряд этот столь скудно представлен около Пара. Изобилие их я приписывал количеству участков, вновь расчищенных в девственном лесу местными поселенцами. Порубленный лес привлекает древесиноядных насекомых, а они в свою очередь — хищные виды различных семейств. Как правило, виды были мельче и менее яркие, чем в Мексике и Южной Бразилии. Кроме того, хотя видов и было много, они не были представлены большим числом особей; к тому же насекомые эти чрезвычайно проворны, и поймать их было гораздо труднее, чем насекомых того же отряда в странах умеренного климата. Плотоядные жуки в Карипи были, как и в Пара, по преимуществу древесными. Большая часть их снабжена прекрасными приспособлениями, позволяющими им цепляться к гладкой или мягкой поверхности, например к листьям, и ползать по ней. Нижние членики, или ноги, у них широки и снабжены снизу щеткой коротких жестких волос, а когти зазубрены в виде гребенки, что служит приспособлением для цепляния к гладким краям листьев; сустав ноги перед когтем разрезан таким образом, что позволяет когтю свободно совершать хватательные движения. Обычные навозные жуки в Карипи, летавшие по вечерам, подобно Geotrupes, известному навозному жуку наших английских дорог «с его дремотным жужжанием», отличались колоссальным размером и изумительными красками. Один вид (Phanaeustancifer) имел длинный копьевидный рог, выступающий с темени. Удар такого жука, когда он тяжело пролетает в воздухе, отнюдь не доставляет удовольствия. Очень многочисленны были все те подразделения жуков, которые питаются растительными веществами, свежими или гниющими. Самыми красивыми, но не самыми распространенными из них были Longicornes — весьма изящные насекомые с тонким туловищем и длинными усиками, нередко украшенные бахромой или пучками волосков. Longicornes встречаются на цветках, на стволах деревьев и летают в воздухе на вновь расчищенных участках. У одного мелкого вида (Coremiahirtipes) имеются волосяные пучки на задних ногах, но многие родственные ему виды располагают аналогичным украшением на усиках. Это украшение, похожее на кивер гренадерской шапки и расположенное в одном месте у одного вида и в совершенно ином у видов, близко им родственных, наводит на любопытные размышления. Я тщетно пытался выяснить назначение этих странных кистевидных украшений,
На стволе живого дерева из стручковых Петцель нашел насекомых очень редкого и красивого вида — Platysternus hebraeus; они отличаются широким туловищем и окрашены в коричневато-желтоватый цвет, но испещрены черными пятнышками и полосками, образующими нечто похожее на домино. На срубленных стволах деревьев попадались рои золотисто-зеленых Longicornes мелкого размера (Chrysoprasis), которых с виду можно было принять за миниатюрных мускусных жуков; они, действительно, близкородственны этим известным европейским насекомым.
Наконец, 12 февраля я покинул Карипи, провожаемый теплыми «adeos» [прощальными приветами] моих соседей — негров и индейцев. Я восхитительно провел время, несмотря на многие лишения, которые претерпел с питанием. Теперь наступил влажный сезон; низменности и острова вскоре должен был каждый день затоплять прилив, и добывать свежие съестные припасы стало бы труднее. Поэтому я намеревался провести следующие три месяца в Пара, в окрестностях которого мог еще многое сделать в промежутки ясной погоды, а затем отправиться в очередную экскурсию в глубь страны.
Глава VI
Добравшись до места нашего назначения, Раимунду подвернул штаны и рукава рубашки, взял свой длинный охотничий нож и выскочил на берег вместе с собаками. Он должен был вырезать брешь для входа в лес. Мы рассчитывали встретить пак и кутий; способ, которым мы хотели их ловить, состоял в следующем: в этот ранний час они выходят есть упавшие плоды, но, заслышав шум, быстро убегают к своим норам; тогда Раимунду станет выгонять их с помощью собак, а мы с Жуакином останемся в лодке с ружьями, приготовившись стрелять в любую дичь, какая только покажется на берегу, — оба животных в затруднительном положении обыкновенно бегут к воде. Нам не пришлось долго ждать. Первой появилась пака, почти бесхвостый грызун, красноватый с белыми пятнами по бокам, по величине и внешнему виду занимающий промежуточное место между поросенком и зайцем. Первый мой выстрел оказался безрезультатным: животное нырнуло в воду и больше не появлялось. Второго зверя, блуждавшего под мангровыми кустарниками, подстрелил мой спутник. Следующей показалась кутиа; это тоже грызун, величиной втрое меньше паки; она плавает, но не ныряет, и мне посчастливилось застрелить ее. Таким способом мы добыли еще двух пак и одну кутию. Собаки все время лаяли в лесу. Вскоре появился Раимунду и сказал, чтобы мы гребли к другой стороне острова. Добравшись туда, мы вышли из лодки и принялись готовить завтрак. Это было прелестное местечко — чистый белый песчаный пляж под сенью раскидистых деревьев. Жуакин развел огонь. Сначала он наскреб немного тонких стружек со средней жилки на листе пальмы бакаба; стружки он сложил кучкой в сухом месте и высек в своей бамбуковой трутнице огонь куском старого напильника и кремнем; трутом служило войлокообразное вещество, производимое одним муравьем (Potyrhachisbispinosus). Слегка подув, он зажег стружки, на них положил сухие палки, и вскоре получился неплохой огонь. Он опалил и разделал кутию, а затем продел через тушку вертел и воткнул один конец его в землю в наклонном положении над огнем. У нас был с собой мешок фариньи и чашка с лимоном, дюжиной-двумя плодов острого красного перца и несколькими щепотями соли. Когда наша кутия изжарилась, мы плотно позавтракали, запив напоследок полной горлянкой чистой речной воды.
После завтрака собаки отыскали еще одну кутию, которая спряталась в норе в 2— 3 футах под корнями большого дерева, и Раимунду почти час откапывал ее. Вскоре вслед за тем мы покинули это место, переплыли через проток и, пройдя мимо двух островов, увидели между ними широкую реку с длинной песчаной косой, на которой стояли несколько алых ибисов и белоснежных цапель. Один из островов был низменный и песчаный, и половину его покрывали гигантские деревья аронника Caladium arborescens, очень странные на вид. Почти все знакомы с небольшим британским видом, Arum maculatum, который растет в основании живых изгородей, и многие, несомненно, восхищались более крупными видами, растущими в теплицах; это позволяет составить некоторое представление о лесе из аронников. На этом островке деревянистые стебли растений у основания имели 8-10 дюймов в диаметре, деревья же были от 12 до 15 футов вышины; все они росли вместе таким образом, что между ними только и оставалось пространство, чтобы свободно пройти человеку. У: берега стояла лодка, в ней сидели мужчина и женщина; мужчина кричал, что есть мочи, и, когда мы проплывали мимо, объяснил нам, что потерял сына в этом aningal (аронниковой роще). Сын заблудился на берегу, и отец уже час напрасно ожидал его.
Около часу дня мы снова остановились в устье маленького протока. Теперь было очень жарко. Раимунду сказал, что здесь водятся олени, поэтому он взял у меня ружье — оружие более действенное, чем те жалкие лазарину, которые он употреблял, подобно прочим туземным охотникам, и какие можно купить в Пара за 7-8 шиллингов. Раимунду и Жуакин разделись догола и разошлись в разные стороны по лесу; голыми они пошли для того, чтобы бесшумнее двигаться по ковру сухих листьев: они ступали так ловко, что не слышалось ни малейшего похрустывания. Собаки остались в челне, поблизости от которого я два часа занимался энтомологией. К концу второго часа оба моих спутника вернулись, не встретив никакой дичи.
Мы сели в лодку, чтобы ехать обратно. Раимунду срезал две тонких жерди — одну на мачту, другую на шпринтов[16] — и натянул между ними парус, который мы припасли в лодке, так как нам предстоял обратный путь по широкой реке и следовало ожидать хорошего попутного ветра до Карипи. Едва только мы вышли из протока, почувствовался ветер — морской бриз, доносящийся сюда прямо с Атлантического океана. Наша маленькая лодка была перегружена, и когда мы обогнули мыс и я увидел ту громадную ширь, через которую нам предстояло перебраться (7 миль), мне пришло в голову, что попытку переправы в таком легком суденышке следует признать совершенно безрассудной. Волны вздымались очень высоко, а руля у нас не было — Раимунду правил гребком, и нам оставалось уповать лишь на его хладнокровие и искусство — только это и могло нас избавить от опасности провалиться во впадину между волнами и оказаться тотчас же залитыми водой. В лодке только и было места, что. для нас троих, собак и убитой дичи, и когда эта хрупкая скорлупка оказывалась между вздымающимися гребнями волн, гибель наша казалась неминуемой; и в самом деле, мы то и дело черпали понемногу воду. Жуакин своим гребком помогал сохранять устойчивость лодки; я был всецело занят тем, что вычерпывал воду и следил за собаками, которые столпились на носу, визжа от страха; то одна, то другая время от времени падала за борт, и, вскарабкиваясь обратно, сильно раскачивала лодку. Напротив мыса лежала гряда камней, над которой яростно бушевали волны. Раимунду сидел на корме, суровый и молчаливый; глаза его неотрывно следили за носом лодки. Стоило, пожалуй, подвергнуться опасности и неудобству путешествия, чтобы собственными глазами убедиться в том мореплавательном таланте, который выказывают индейцы на воде. Маленькая лодка красиво шла вперед, поднимаясь на каждой волне. До Карипи мы добрались за какие-нибудь полтора часа, хотя совершенно измучились и промокли насквозь.
16 января сухой сезон внезапно закончился. Морские бризы, которые в течение нескольких дней все усиливались, вдруг прекратились, и воздух стал каким-то сырым; наконец, там, где в продолжение многих недель царило неизменно голубое небо, собрались густые тучи и разразились ливни, первый из которых шел сутки напролет. Дожди, по-видимому, дали новый толчок животной жизни. В первую же ночь поднялся страшный гам — голоса древесных лягушек, сверчков, козодоев и сов слились в одном оглушительном концерте. Один вид козодоя всю ночь время от времени повторял фразу, похожую на португальские слова «Joao corta pao» — «Жуан, руби лес»; фраза эта и служит португальским названием птицы. На одном из деревьев женипапы то и дело бормотала сова, производя ряд звуков, напоминающих слово муруку-туту. Иногда кваканье и крик лягушек и жаб были до того громки, что мы в комнате не слышали друг друга. Днем рои стрекоз появлялись у луж воды, образованных дождем, и в огромных количествах показывались крылатые муравьи и термиты. Я заметил, что крылатые термиты, или белые муравьи, которые сотнями слетаются ночью к лампам, зажженным на столе, часто сбрасывают произвольным движением свои крылья. Исследование показало мне, что крылья не отпадают с корнем, небольшие кусочки их остаются прикрепленными к груди. Край излома во всех случаях был прямой, а не рваный; действительно, орган этот пересекает по направлению к его корню бороздка, и по этому месту длинное крыло отпадает или сбрасывается, когда насекомое больше в нем не нуждается. Крылатая форма белого муравья вылетает из колонии, населенной бескрылыми особями, для спаривания с особями из той же или из других колоний; это позволяет белым муравьям размножаться и продолжать свой род. Крылатые особи — самцы и самки, тогда как громадная масса их бескрылых собратьев не имеет пола, но разделена на две касты — солдат и рабочих, функции которых ограничиваются постройкой муравейников, вскармливанием и защитой молоди. Оба пола, после того как сбросят крылья, спариваются на земле, а затем соединившиеся пары, если им удается избежать многочисленных врагов, их подстерегающих, приступают к основанию новых колоний. У муравьев и термитов много сходного в их образе жизни; однако они принадлежат к двум совершенно различным отрядам насекомых, резко отличающимся по своему строению и характеру развития.
Я собрал в Карипи очень большую коллекцию красивых и удивительных насекомых, насчитывающую около 1200 видов. Среди них особенно много было жесткокрылых, принимая в расчет что отряд этот столь скудно представлен около Пара. Изобилие их я приписывал количеству участков, вновь расчищенных в девственном лесу местными поселенцами. Порубленный лес привлекает древесиноядных насекомых, а они в свою очередь — хищные виды различных семейств. Как правило, виды были мельче и менее яркие, чем в Мексике и Южной Бразилии. Кроме того, хотя видов и было много, они не были представлены большим числом особей; к тому же насекомые эти чрезвычайно проворны, и поймать их было гораздо труднее, чем насекомых того же отряда в странах умеренного климата. Плотоядные жуки в Карипи были, как и в Пара, по преимуществу древесными. Большая часть их снабжена прекрасными приспособлениями, позволяющими им цепляться к гладкой или мягкой поверхности, например к листьям, и ползать по ней. Нижние членики, или ноги, у них широки и снабжены снизу щеткой коротких жестких волос, а когти зазубрены в виде гребенки, что служит приспособлением для цепляния к гладким краям листьев; сустав ноги перед когтем разрезан таким образом, что позволяет когтю свободно совершать хватательные движения. Обычные навозные жуки в Карипи, летавшие по вечерам, подобно Geotrupes, известному навозному жуку наших английских дорог «с его дремотным жужжанием», отличались колоссальным размером и изумительными красками. Один вид (Phanaeustancifer) имел длинный копьевидный рог, выступающий с темени. Удар такого жука, когда он тяжело пролетает в воздухе, отнюдь не доставляет удовольствия. Очень многочисленны были все те подразделения жуков, которые питаются растительными веществами, свежими или гниющими. Самыми красивыми, но не самыми распространенными из них были Longicornes — весьма изящные насекомые с тонким туловищем и длинными усиками, нередко украшенные бахромой или пучками волосков. Longicornes встречаются на цветках, на стволах деревьев и летают в воздухе на вновь расчищенных участках. У одного мелкого вида (Coremiahirtipes) имеются волосяные пучки на задних ногах, но многие родственные ему виды располагают аналогичным украшением на усиках. Это украшение, похожее на кивер гренадерской шапки и расположенное в одном месте у одного вида и в совершенно ином у видов, близко им родственных, наводит на любопытные размышления. Я тщетно пытался выяснить назначение этих странных кистевидных украшений,
На стволе живого дерева из стручковых Петцель нашел насекомых очень редкого и красивого вида — Platysternus hebraeus; они отличаются широким туловищем и окрашены в коричневато-желтоватый цвет, но испещрены черными пятнышками и полосками, образующими нечто похожее на домино. На срубленных стволах деревьев попадались рои золотисто-зеленых Longicornes мелкого размера (Chrysoprasis), которых с виду можно было принять за миниатюрных мускусных жуков; они, действительно, близкородственны этим известным европейским насекомым.
Наконец, 12 февраля я покинул Карипи, провожаемый теплыми «adeos» [прощальными приветами] моих соседей — негров и индейцев. Я восхитительно провел время, несмотря на многие лишения, которые претерпел с питанием. Теперь наступил влажный сезон; низменности и острова вскоре должен был каждый день затоплять прилив, и добывать свежие съестные припасы стало бы труднее. Поэтому я намеревался провести следующие три месяца в Пара, в окрестностях которого мог еще многое сделать в промежутки ясной погоды, а затем отправиться в очередную экскурсию в глубь страны.
Глава VI
НИЖНЯЯ АМАЗОНКА. ОТ ПАРА ДО ОБИДУСА
Способы путешествия по Амазонке. — Исторический очерк первых исследований реки— Подготовка к путешествию. — Жизнь на борту большого торгового судна. — Узкие протоки, соединяющие Пара с Амазонкой-— Первое впечатление от великой реки, — Гурупа. -Огромная отмель. — Горы с плоскими вершинами. — Сантарен. -Обидус
Во время моего первого путешествия вверх по Амазонке, в 1849 г., сообщение с внутренней частью страны осуществлялось почти исключительно маленькими парусными судами, которые принадлежали торговцам, жившим в отдаленных городах и селениях; они редко приезжали в Пара сами, но вверяли суда и грузы попечению кабу — метисов или португальцев. Впрочем, иногда они решались полностью довериться индейской команде, поручая лоцману, который одновременно правит рулем, обязанности суперкарго. Сплошь и рядом португальские и бразильские купцы в Пара снабжали молодых португальцев товарами и посылали их в глубь страны менять эти товары на продукты у рассредоточенного по территории населения. Средств сообщения с верховьями Амазонки в течение последнего времени становилось все меньше вследствие возраставших трудностей с набором матросов. В прежние времена, когда правительство хотело послать во внутреннюю часть страны важное должностное лицо, например судью или военного коменданта, снаряжали быстроходный галиот с командой из индейцев. Эти суда проходили за день в среднем больше, чем обычное парусное судно за три дня. Теперь, однако, нанять индейских гребцов стало почти невозможно, и правительственным должностным лицам приходилось плавать на торговых судах в качестве пассажиров. Путешествовать таким способом было чрезвычайно утомительно. Когда дул обычный восточный ветер vento geral — пассат Амазонки, — парусные суда шли очень хорошо; но если пассата не было, им приходилось — и иногда в продолжение многих дней подряд — стоять на якоре у берега или с трудом пробираться вперед при помощи эспии. Этот способ путешествия заключается в следующем. На монтарии с 20-30 фатомами каната, один конец которого прикреплен к фок-мачте, выезжают два матроса, которые закрепляют другой конец каната на каком-нибудь крепком суку или на стволе дерева; затем команда подтягивает туда судно, матросы перегружают канат в лодку и снова уходят на ней вперед, чтобы повторить все сначала. В сухой сезон, с августа до декабря, когда пассат силен, а течения слабы, шхуна могла добраться до устья Риу-Негру, за тысячу миль от Пара, дней за 40; но во влажный сезон, от января до июля, когда пассат уже не дует, а полная вода Амазонки заливает берега и создает неистовые течения, на такое же расстояние уходило три месяца. Открытие в 1853 г. пароходного сообщения было, большим благодеянием для жителей — то же самое путешествие уже могло быть совершено с легкостью и удобством в любое время года за восемь дней!
Не всем, быть может, известно, что еще в 1710 г. португальцы были неплохо знакомы с Амазонкой. Однако португальское правительство не хотело предавать гласности результаты снаряженных им крупных экспедиций, так как оно стремилось сохранить в тайне различные аспекты своей колониальной политики. Со времени основания Пара Калдейрой (в 1615 г.) до установления в 1781-1791 гг. разграничительной линии между испанскими и португальскими владениями — Перу и Бразилией был последовательно предпринят ряд экспедиций. Самой крупной из них руководил Педру Тешейра в 1637-1639 гг. он поднялся с 45 лодками и девятью сотнями людей по реке Напо до Кито, пройдя расстояние около 2800 миль, и возвратился тем же путем в Пара без каких-либо злоключений. Успех этого замечательного предприятия уже тогда достаточно ясно свидетельствовал об удобстве судоходства по реке, доступности страны и добром расположении коренных ее обитателей. Впрочем, Амазонка была впервые открыта испанцами: устье ее посетил Пинсон в 1500 г., а в 1541-1542 гг. Орельяна прошел почти по всему течению реки. Путешествие последнего было, пожалуй, самым замечательным. Орельяна был лейтенант при Гонсало Писарро, губернаторе Кито, и сопровождал его в смелой экспедиции, которую тот предпринял через крайнюю восточную цепь Андов в знойную долину Напо в поисках страны Эль-Дорадо, т. е. Золотого Короля. Они выступили с 300 солдат и 4000 индейцев-носильщиков; но когда экспедиция добралась до берегов одного притока Напо, число ее участников настолько сократилось от болезней и голода, а оставшиеся до того ослабли, что Писарро послал Орельяну и вместе с ним 50 человек на построенном ими корабле к Напо на поиски съестных припасов. Те, кто знаком с Амазонским краем, могут представить себе, насколько бесплодными оказались поиски в диких лесах, где очутились Орельяна и его спутники, достигнув Напо, и сколь сильно было в них нежелание плыть обратно против тех течений и быстрин, по которым они спустились. Тогда ими овладела мысль вверить себя течению реки, хотя не было известно, куда оно их приведет. И они поплыли вперед. Из Напо они вышли в собственно Амазонку и после многочисленных и разнообразных приключений с индейцами на берегах реки достигли Атлантического океана спустя восемь месяцев после того дня, когда они пришли в великой реке.
Другое замечательное путешествие было совершено подобным же образом испанцем по имени Лопес д'Агирре из Куско в Перу вниз по Укаяли — притоку Амазонки, текущему с юга, и, следовательно, в направлении, противоположном Напо. Отчет об этой поездке был послан д'Агирре в письме испанскому королю, и отрывок из этого письма приводит Гумбольдт в своей книге. Поскольку отрывок этот может служить отличным образчиком той вычурности стиля и вольности утверждений, которая отличала этих первых рассказчиков о приключениях в Южной Америке, я приведу перевод его: «Мы построили плоты и, оставив позади наших лошадей и поклажу, поплыли вниз по реке (Укаяли) с великой опасностью, пока не оказались в пресноводной пучине. По этой реке Мараньон мы плыли более десяти с половиной месяцев вниз к устью ее, где она впадает в море. За 100 дней, мы прошли путь в 1500 лье. Это огромная и страшная река, там 50 лье пресной воды у устья, громадные отмели и 800 лье дикой местности безо всяких обитателей, как то усмотрит Ваше Величество из правдивого и точного повествования о путешествии, которое мы совершаем. В ней более 6 тыс. островов. Бог весть, как выберемся мы из этого страшного моря!» Много экспедиций было предпринято в течение XVIII столетия; к этому времени путешествие по Амазонке через весь континент от Тихого океана до Атлантического уже не было из ряда вон выходящим событием. Впрочем, большое количество научных сведений европейское общество получило только благодаря путешествию французского астронома Ла-Кондамина в 1743-1744 гг. Самый полный отчет о реке, опубликованный до сего времени, принадлежит фон Марциусу и помещен в третьем томе «Путешествий» Спикса и Марциуса. Эти наиболее образованные из путешественников провели в стране 11 месяцев, а именно с июля 1819 г. по июнь 1820 г., и поднялись по реке до границ бразильской территории. Отчеты, опубликованные ими по географии, этнографии, ботанике, истории и статистике Амазонского края, являются самыми полными из тех, которые стали достоянием всего мира. Книга их была издана только в 1831 г., и я, к сожалению, был лишен возможности пользоваться ею в то время, когда путешествовал по Амазонке.
Как раз в то время, пока я готовился к путешествию, сводный брат д-ра. Анжелу Кустодиу, молодой метис по имени Жуан да Кунья Коррейа собрался в торговую экспедицию по Амазонке на собственном своем судне — шхуне грузоподъемностью около 40 т. Я решил ехать с ним. Вопрос о моей поездке был вскоре улажен благодаря вмешательству д-ра Анжелу, и мы выехали 5 сентября 1849 г. Я намеревался остановиться в одном селении на северном берегу Нижней Амазонки, где мне интересно было бы собрать коллекции, чтобы выяснить связь местной фауны с фауной Пара и прибрежной области Гвианы. Поскольку мне предстояло снять дом или хижину для жилья, я захватил с собой все предметы домашнего обихода — кухонную утварь, посуду и т. д., а также изрядный запас провизии, какую трудно было бы достать внутри страны, снаряжение, ящики, коробки для коллекций, библиотечку из книг по естественной истории и центнер [около 50 кг] медной монеты. В качестве слуги я взял молодого мамелуку — невысокого толстого желтолицего мальчика по имени Луку, которого уже нанимал в Пара для коллекционирования. Мы подняли якорь ночью и на другой день уже скользили по темно-бурым водам Можу.
Жуан да Кунья, как и большинство его земляков, относился ко всему очень легко. Он собирался пробыть во внутренних областях несколько лет, а потому намеревался свернуть с пути, чтобы посетить свой родной город Камета и провести там несколько дней с друзьями. Ему как будто было нипочем, что с ним был груз товаров, судно и 12 человек команды, и все это требовало экономно расходовать время: «сперва удовольствие, а дело — потом» — вот в чем, казалось, заключался его принцип. Мы задержались в Камета на 12 дней. Главной причиной такого продления стоянки был праздник в Алдее, в двух милях ниже Камета: он должен был начаться 21-го, и мой друг желал принять в нем участие. В день праздника шхуну перевели на якорную стоянку у Алдеи, и хозяин с матросами предались бражничанью. Вечером поднялся сильный ветер, и было отдано распоряжение отправляться на судно. Мы пробрались в темноте через заросли какаовых, апельсинных и кофейных деревьев, одевавших высокий берег, и, переправившись в переполненной монтарии с немалым риском утонуть из-за сильного волнения, попали на борт к 9 часам. Под крики: «Adeos!» («Прощайте!»), которые посылали нам с вершины берегового обрыва возлюбленные матросов — индианки и мулатки, мы поставили все паруса и, подгоняемые попутным приливом и ветром, скоро уже были за много миль от Алдеи. Команда наша, как уже упоминалось, состояла из 12 человек. Один из матросов был молодой португалец из провинции Траз-уж-Монтиш — недурной образчик того рода эмигрантов, каких шлет Португалия в Бразилию. Он был лет 22-23 и провел здесь уже года два; одевался и ел так же, как индейцы, которым он, без сомнения, уступал в манерах. Ни читать, ни писать он не умел, между тем как по меньшей мере один из наших тапуйо владел и тем и другим искусством. У него в простом деревянном сундучке хранилась небольшая деревянная фигурка божьей матери, и, когда налетал шквал или мы садились на мель, он неизменно обращался к ней с мольбой. Другой из наших матросов был смуглый белый из Камета; остальные были индейцы, кроме кока, который был кафузу, т.е. смешанной индейской и негритянской крови. Нередко говорят, что метисы этого рода отличаются самым злым нравом среди всех многочисленных метисов Бразилии; но Луис был простой, добродушный малый, всегда готовый оказать услугу. Лоцманом был старый тапуйо из Пара, с правильным овалом лица и красивыми чертами. Я поражался его выносливости. Он ни днем, ни ночью не бросал руля, разве только часа на два — на три утром. Остальные индейцы обыкновенно приносили ему кофе и еду, и после завтрака один из них на время сменял его, а он ложился на шканцах и часа два дремал. Индейцы несли службу по-своему. Никакой системы вахт они не придерживались: если кому-нибудь из них хотелось спать, он ложился на палубу и засыпал, но у них, по-видимому, всегда сохранялось чувство товарищества. Один из них был отличным образчиком индейской расы: немного ниже 6 футов ростом, с замечательно широкими плечами и развитой мускулистой грудью. Товарищи называли его командиром, потому что он был одним из мятежных вождей в 1835 г., когда индейцы и другие повстанцы, овладели Сантареном. Матросы рассказывали о нем, что, когда законные власти явились с вооруженной флотилией отобрать город, он отступил одним из последних — остался в маленькой крепости, которая господствовала над городом, и делал вид, будто заряжает пушки, хотя снаряды давно уже все вышли. Таковы были наши спутники. Ели мы почти то же самое, что на борту корабля в море. Стряпали нам в камбузе, но повсюду, где только было возможно, особенно во время наших многочисленных остановок, матросы выходили в монтарии поудить рыбу у берега, так что завтраки и обеды из соленой пираруку иногда разнообразились свежей пищей.
Во время моего первого путешествия вверх по Амазонке, в 1849 г., сообщение с внутренней частью страны осуществлялось почти исключительно маленькими парусными судами, которые принадлежали торговцам, жившим в отдаленных городах и селениях; они редко приезжали в Пара сами, но вверяли суда и грузы попечению кабу — метисов или португальцев. Впрочем, иногда они решались полностью довериться индейской команде, поручая лоцману, который одновременно правит рулем, обязанности суперкарго. Сплошь и рядом португальские и бразильские купцы в Пара снабжали молодых португальцев товарами и посылали их в глубь страны менять эти товары на продукты у рассредоточенного по территории населения. Средств сообщения с верховьями Амазонки в течение последнего времени становилось все меньше вследствие возраставших трудностей с набором матросов. В прежние времена, когда правительство хотело послать во внутреннюю часть страны важное должностное лицо, например судью или военного коменданта, снаряжали быстроходный галиот с командой из индейцев. Эти суда проходили за день в среднем больше, чем обычное парусное судно за три дня. Теперь, однако, нанять индейских гребцов стало почти невозможно, и правительственным должностным лицам приходилось плавать на торговых судах в качестве пассажиров. Путешествовать таким способом было чрезвычайно утомительно. Когда дул обычный восточный ветер vento geral — пассат Амазонки, — парусные суда шли очень хорошо; но если пассата не было, им приходилось — и иногда в продолжение многих дней подряд — стоять на якоре у берега или с трудом пробираться вперед при помощи эспии. Этот способ путешествия заключается в следующем. На монтарии с 20-30 фатомами каната, один конец которого прикреплен к фок-мачте, выезжают два матроса, которые закрепляют другой конец каната на каком-нибудь крепком суку или на стволе дерева; затем команда подтягивает туда судно, матросы перегружают канат в лодку и снова уходят на ней вперед, чтобы повторить все сначала. В сухой сезон, с августа до декабря, когда пассат силен, а течения слабы, шхуна могла добраться до устья Риу-Негру, за тысячу миль от Пара, дней за 40; но во влажный сезон, от января до июля, когда пассат уже не дует, а полная вода Амазонки заливает берега и создает неистовые течения, на такое же расстояние уходило три месяца. Открытие в 1853 г. пароходного сообщения было, большим благодеянием для жителей — то же самое путешествие уже могло быть совершено с легкостью и удобством в любое время года за восемь дней!
Не всем, быть может, известно, что еще в 1710 г. португальцы были неплохо знакомы с Амазонкой. Однако португальское правительство не хотело предавать гласности результаты снаряженных им крупных экспедиций, так как оно стремилось сохранить в тайне различные аспекты своей колониальной политики. Со времени основания Пара Калдейрой (в 1615 г.) до установления в 1781-1791 гг. разграничительной линии между испанскими и португальскими владениями — Перу и Бразилией был последовательно предпринят ряд экспедиций. Самой крупной из них руководил Педру Тешейра в 1637-1639 гг. он поднялся с 45 лодками и девятью сотнями людей по реке Напо до Кито, пройдя расстояние около 2800 миль, и возвратился тем же путем в Пара без каких-либо злоключений. Успех этого замечательного предприятия уже тогда достаточно ясно свидетельствовал об удобстве судоходства по реке, доступности страны и добром расположении коренных ее обитателей. Впрочем, Амазонка была впервые открыта испанцами: устье ее посетил Пинсон в 1500 г., а в 1541-1542 гг. Орельяна прошел почти по всему течению реки. Путешествие последнего было, пожалуй, самым замечательным. Орельяна был лейтенант при Гонсало Писарро, губернаторе Кито, и сопровождал его в смелой экспедиции, которую тот предпринял через крайнюю восточную цепь Андов в знойную долину Напо в поисках страны Эль-Дорадо, т. е. Золотого Короля. Они выступили с 300 солдат и 4000 индейцев-носильщиков; но когда экспедиция добралась до берегов одного притока Напо, число ее участников настолько сократилось от болезней и голода, а оставшиеся до того ослабли, что Писарро послал Орельяну и вместе с ним 50 человек на построенном ими корабле к Напо на поиски съестных припасов. Те, кто знаком с Амазонским краем, могут представить себе, насколько бесплодными оказались поиски в диких лесах, где очутились Орельяна и его спутники, достигнув Напо, и сколь сильно было в них нежелание плыть обратно против тех течений и быстрин, по которым они спустились. Тогда ими овладела мысль вверить себя течению реки, хотя не было известно, куда оно их приведет. И они поплыли вперед. Из Напо они вышли в собственно Амазонку и после многочисленных и разнообразных приключений с индейцами на берегах реки достигли Атлантического океана спустя восемь месяцев после того дня, когда они пришли в великой реке.
Другое замечательное путешествие было совершено подобным же образом испанцем по имени Лопес д'Агирре из Куско в Перу вниз по Укаяли — притоку Амазонки, текущему с юга, и, следовательно, в направлении, противоположном Напо. Отчет об этой поездке был послан д'Агирре в письме испанскому королю, и отрывок из этого письма приводит Гумбольдт в своей книге. Поскольку отрывок этот может служить отличным образчиком той вычурности стиля и вольности утверждений, которая отличала этих первых рассказчиков о приключениях в Южной Америке, я приведу перевод его: «Мы построили плоты и, оставив позади наших лошадей и поклажу, поплыли вниз по реке (Укаяли) с великой опасностью, пока не оказались в пресноводной пучине. По этой реке Мараньон мы плыли более десяти с половиной месяцев вниз к устью ее, где она впадает в море. За 100 дней, мы прошли путь в 1500 лье. Это огромная и страшная река, там 50 лье пресной воды у устья, громадные отмели и 800 лье дикой местности безо всяких обитателей, как то усмотрит Ваше Величество из правдивого и точного повествования о путешествии, которое мы совершаем. В ней более 6 тыс. островов. Бог весть, как выберемся мы из этого страшного моря!» Много экспедиций было предпринято в течение XVIII столетия; к этому времени путешествие по Амазонке через весь континент от Тихого океана до Атлантического уже не было из ряда вон выходящим событием. Впрочем, большое количество научных сведений европейское общество получило только благодаря путешествию французского астронома Ла-Кондамина в 1743-1744 гг. Самый полный отчет о реке, опубликованный до сего времени, принадлежит фон Марциусу и помещен в третьем томе «Путешествий» Спикса и Марциуса. Эти наиболее образованные из путешественников провели в стране 11 месяцев, а именно с июля 1819 г. по июнь 1820 г., и поднялись по реке до границ бразильской территории. Отчеты, опубликованные ими по географии, этнографии, ботанике, истории и статистике Амазонского края, являются самыми полными из тех, которые стали достоянием всего мира. Книга их была издана только в 1831 г., и я, к сожалению, был лишен возможности пользоваться ею в то время, когда путешествовал по Амазонке.
Как раз в то время, пока я готовился к путешествию, сводный брат д-ра. Анжелу Кустодиу, молодой метис по имени Жуан да Кунья Коррейа собрался в торговую экспедицию по Амазонке на собственном своем судне — шхуне грузоподъемностью около 40 т. Я решил ехать с ним. Вопрос о моей поездке был вскоре улажен благодаря вмешательству д-ра Анжелу, и мы выехали 5 сентября 1849 г. Я намеревался остановиться в одном селении на северном берегу Нижней Амазонки, где мне интересно было бы собрать коллекции, чтобы выяснить связь местной фауны с фауной Пара и прибрежной области Гвианы. Поскольку мне предстояло снять дом или хижину для жилья, я захватил с собой все предметы домашнего обихода — кухонную утварь, посуду и т. д., а также изрядный запас провизии, какую трудно было бы достать внутри страны, снаряжение, ящики, коробки для коллекций, библиотечку из книг по естественной истории и центнер [около 50 кг] медной монеты. В качестве слуги я взял молодого мамелуку — невысокого толстого желтолицего мальчика по имени Луку, которого уже нанимал в Пара для коллекционирования. Мы подняли якорь ночью и на другой день уже скользили по темно-бурым водам Можу.
Жуан да Кунья, как и большинство его земляков, относился ко всему очень легко. Он собирался пробыть во внутренних областях несколько лет, а потому намеревался свернуть с пути, чтобы посетить свой родной город Камета и провести там несколько дней с друзьями. Ему как будто было нипочем, что с ним был груз товаров, судно и 12 человек команды, и все это требовало экономно расходовать время: «сперва удовольствие, а дело — потом» — вот в чем, казалось, заключался его принцип. Мы задержались в Камета на 12 дней. Главной причиной такого продления стоянки был праздник в Алдее, в двух милях ниже Камета: он должен был начаться 21-го, и мой друг желал принять в нем участие. В день праздника шхуну перевели на якорную стоянку у Алдеи, и хозяин с матросами предались бражничанью. Вечером поднялся сильный ветер, и было отдано распоряжение отправляться на судно. Мы пробрались в темноте через заросли какаовых, апельсинных и кофейных деревьев, одевавших высокий берег, и, переправившись в переполненной монтарии с немалым риском утонуть из-за сильного волнения, попали на борт к 9 часам. Под крики: «Adeos!» («Прощайте!»), которые посылали нам с вершины берегового обрыва возлюбленные матросов — индианки и мулатки, мы поставили все паруса и, подгоняемые попутным приливом и ветром, скоро уже были за много миль от Алдеи. Команда наша, как уже упоминалось, состояла из 12 человек. Один из матросов был молодой португалец из провинции Траз-уж-Монтиш — недурной образчик того рода эмигрантов, каких шлет Португалия в Бразилию. Он был лет 22-23 и провел здесь уже года два; одевался и ел так же, как индейцы, которым он, без сомнения, уступал в манерах. Ни читать, ни писать он не умел, между тем как по меньшей мере один из наших тапуйо владел и тем и другим искусством. У него в простом деревянном сундучке хранилась небольшая деревянная фигурка божьей матери, и, когда налетал шквал или мы садились на мель, он неизменно обращался к ней с мольбой. Другой из наших матросов был смуглый белый из Камета; остальные были индейцы, кроме кока, который был кафузу, т.е. смешанной индейской и негритянской крови. Нередко говорят, что метисы этого рода отличаются самым злым нравом среди всех многочисленных метисов Бразилии; но Луис был простой, добродушный малый, всегда готовый оказать услугу. Лоцманом был старый тапуйо из Пара, с правильным овалом лица и красивыми чертами. Я поражался его выносливости. Он ни днем, ни ночью не бросал руля, разве только часа на два — на три утром. Остальные индейцы обыкновенно приносили ему кофе и еду, и после завтрака один из них на время сменял его, а он ложился на шканцах и часа два дремал. Индейцы несли службу по-своему. Никакой системы вахт они не придерживались: если кому-нибудь из них хотелось спать, он ложился на палубу и засыпал, но у них, по-видимому, всегда сохранялось чувство товарищества. Один из них был отличным образчиком индейской расы: немного ниже 6 футов ростом, с замечательно широкими плечами и развитой мускулистой грудью. Товарищи называли его командиром, потому что он был одним из мятежных вождей в 1835 г., когда индейцы и другие повстанцы, овладели Сантареном. Матросы рассказывали о нем, что, когда законные власти явились с вооруженной флотилией отобрать город, он отступил одним из последних — остался в маленькой крепости, которая господствовала над городом, и делал вид, будто заряжает пушки, хотя снаряды давно уже все вышли. Таковы были наши спутники. Ели мы почти то же самое, что на борту корабля в море. Стряпали нам в камбузе, но повсюду, где только было возможно, особенно во время наших многочисленных остановок, матросы выходили в монтарии поудить рыбу у берега, так что завтраки и обеды из соленой пираруку иногда разнообразились свежей пищей.